Напролом Фрэнсис Дик
— Может быть. А есть ли что-то такое, перед чем остановится репортер, ищущий сенсации?
— Нет. Он залезет на Эверест и в сточную канаву, пойдет под пули, куда угодно — лишь бы там пахло скандалом. Мне в свое время самой пришлось повоевать и с врачами-шарлатанами, и с коррумпированными муниципалитетами, и со всякими сумасшедшими сектами. Я видела куда больше грязи, голода, нищеты, трагедий, чем мне хотелось бы. Мне приходилось просиживать ночи с родителями убитых детей, я была в поселке спасателей и видела их вдов… А теперь какой-то дурак хочет, чтобы я сидела в золоченом креслице и сюсюкала над тем, какие юбки носят теперь в Париже! Я никогда не была дамской журналисткой и не собираюсь становиться ею теперь, черт возьми!
Она остановилась, неловко улыбнулась.
— Это все мой проклятый феминизм, извините.
— Скажите, что не возьметесь за это, и дело с концом, — посоветовал я. — Если это понижение в должности, откажитесь. Вы для этого достаточно известны. Никто не ожидает, что вы будете писать о моде. И, честно говоря, по-моему, вам и не стоит этого делать.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Нет, конечно, меня не выкинут, но этот новичок — шовинист, и жизнь при нем станет куда сложнее.
— Ничего, — сказал я, — у вас есть имя. Покажите свои знаменитые ядовитые зубы. Небольшая толика яду может творить чудеса.
Она встала, потянулась, положила руки на свои бедра, стянутые тяжелым поясом. Вид у нее был как у амазонки, собравшейся на битву, но я по-прежнему чувствовал внутреннюю нерешительность. Я тоже встал — мы были почти одного роста — и поцеловал ее в щеку.
— Братский поцелуй! — сухо сказала она. — И это все?
— Но вы ведь этого и хотели, не правда ли?
— Да, — ответила она, слегка удивленная. — Вы правы, черт возьми!
Здание редакции «Ежедневного знамени», расположенное неподалеку от «Глашатая», то ли было выстроено значительно позднее, то ли переделано в соответствии с ультрасовременными весами.
В фойе красовался фонтан, под потолком висели светильники, состоящие из вертикальных стеклянных трубочек, испускавших свет из нижнего конца. Мраморный пол, футуристские диваны и стол охраны, за которым сидели четверо широкоплечих парней в устрашающего вида униформе.
Я сказал одному из них, что пришел из «Глашатая» и мне нужен мистер Леггат, побаиваясь, что сейчас меня вышвырнут на улицу пинком под зад. Но этого не случилось. Охранник сверился со списком, лежавшим у него на столе, и направил меня наверх с тем же отсутствием интереса, какое я встретил на более дружелюбной территории.
Наверху тоже все было не так, как в «Глашатае». Стены, выкрашенные в оранжевый цвет с красными пятнами, ярко-зеленые пластиковые столы, агрессивно-оранжевый палас с красными зигзагами. Неудивительно, что у них слово «ярость» на каждой странице.
В кабинет Сэма Леггата вела дверь матового стекла, на которой было крупными белыми курсивными буквами написано: «Редактор». Пониже такими же буквами помельче предлагалось позвонить и подождать.
Я нажал кнопку звонка и стал ждать. Вскоре дверь зажужжала и отворилась на несколько дюймов. Может, Сэм Леггат и не носил бронежилета, но, тем не менее, меры предосторожности, предпринятые им против нежеланных посетителей, были впечатляющими. Я отворил дверь, и передо мной предстал еще один образчик дурного вкуса: черный пластиковый стол, красные обои с геометрическим узором, зеленый ковер в крапинку. Если бы мне пришлось работать в такой обстановке, я бы, наверно, взбесился.
В кабинете было двое мужчин без пиджаков, которых эта «радуга», видимо, не смущала. Один — коренастый коротышка с волосами песочного цвета, другой — повыше, сутулый, очкастый, начинающий лысеть. Обоим было под пятьдесят. В углу сидел третий человек, помоложе, в пиджаке. Он больше молчал и слушал.
— Мистер Леггат? — осведомился я.
— Я Леггат, — отозвался коротышка с песочными волосами. — У вас пять минут. — Он кивнул в сторону того, что был повыше.
— Это Таг Танни, ответственный за «Частную жизнь». А это мистер Ивенс, наш юрист. Так кто вы такой и что вам надо?
Таг Танни щелкнул пальцами.
— Я знаю, кто он такой, — сказал он. Он порылся в памяти и нашел мое имя. — Филдинг. Жокей-чемпион.
Я кивнул, и, как мне показалось, все трое расслабились. Правда, в облике Леггата по-прежнему был заметен задиристый вызов, но, по-видимому, не более, чем того требовали его положение и текущие обстоятельства. По крайней мере, он не пытался давить на меня.
— Что вам надо? — повторил Леггат, но уже без того напряжения, которое звучало в его голосе, когда я вошел. Мне пришло в голову, что они, с их страстью ко всяческим шпионским штучкам, наверняка записывают наш разговор и что где-то в комнате наверняка спрятан микрофон.
Поэтому я решил держаться начеку и сдержанно ответил:
— Я пришел, чтобы договориться о возвращении имущества двух ваших журналистов, Оуэна Уаттса и Джея Эрскина.
— Ну так верните его! — отрывисто бросил Леггат.
— С удовольствием, — сказал я, — если вы объясните мне, почему они в час ночи лезли по приставной лестнице на крышу дома Бобби Аллардека.
— А вам какое дело?
— Понимаете ли, мы застали их с устройством для прослушивания телефонных разговоров. На лестнице, с инструментами, в том месте, где к дому Аллардека подходит телефонный провод. Что они там делали?
Наступило молчание. Потом Танни снова щелкнул пальцами.
— Он шурин Бобби Аллардека. Брат миссис Аллардек.
— Совершенно верно, — сказал я. — Сегодня ночью я ночевал у них, когда ваши люди вломились в дом.
— Они никуда не вламывались, — сказал Леггат. — Наоборот, насколько я понимаю, их жестоко избили. Вообще-то этого Аллардека следовало бы привлечь к суду…
— Мы их приняли за воров. А что бы вы подумали, если бы в глухую ночь застали у своего дома людей, которые лезут на крышу по приставной лестнице? Мы обнаружили, что они охотились не за столовым серебром, только когда они уже убежали.
— Обнаружили? Как это вы «обнаружили»?
— Они оставили свои пиджаки, в которых были кредитные карточки и прочее добро с их именами и так далее.
— И вы предлагаете вернуть все это.
— Естественно. Но мне хотелось бы получить разумное объяснение того, почему они вообще туда явились. Подслушивание телефонных разговоров — дело незаконное, а мы застали их, когда они снимали «жучок», простоявший там как минимум недели две, если верить телефонисту, который побывал у нас сегодня утром и снял его.
Они ничего не сказали, только выжидали.
— Ваша газета, — продолжал я, — развязала неоправданную и приносящую большой ущерб кампанию против Бобби Аллардека, используя информацию, добытую незаконными методами. Объясните почему.
Они ничего не сказали.
— Мистер Леггат, вам было отправлено заказное письмо, содержащее доказательства того, что всем кредиторам Бобби Аллардека уплачено и он не находится на грани разорения. Почему вы не попытались исправить ущерб, который причинили ему и моей сестре? Почему вы не напечатали на видном месте под рубрикой «Частная жизнь» извинения за не правильное освещение положения дел? Почему вы не обвели эту статью красным карандашом и не поручили своим репортерам-полуночникам привезти в Ньюмаркет эти газеты прямо с печатного станка и подбросить по номеру всем людям, кто получил эти газеты раньше, пока город еще спит? И почему вы не разослали по номеру со статьей, обведенной красным, каждому владельцу Бобби, как в предыдущие разы? Ведь это было бы так замечательно, вы не находите?
Но им, похоже, это не казалось замечательным ни в малейшей степени.
— К сожалению, — вкрадчиво заметил я, — обязанностью каждого законопослушного гражданина является сообщать о чьих-либо незаконных действиях соответствующим властям.
Сэм Леггат, не проявляя никаких эмоций, повернул голову к безмолвному мистеру Ивенсу. Мистер Ивенс подумал и коротко кивнул.
— Сделайте это! — приказал Сэм Леггат Танни.
Танни был поражен.
— Нет!
— Напечатайте извинение и разошлите газеты.
— Но…
— Вы что, не видите, что вам приставили нож к горлу?
Он снова обернулся ко мне.
— А взамен?
— Кредитные карточки Уаттса и пропуск Эрскина.
— А у вас останутся?..
— Пиджаки, чековая книжка, фотографии, письма, записные книжки, дневник и «жучок».
Он кивнул.
— А за это?
— Ну, — медленно произнес я, — полагаю, вам стоит спросить у ваших адвокатов, сколько вам придется выплатить Бобби, если дело о подслушивании дойдет до суда. Если вы выплатите ему эти деньги добровольно, мы не станем подавать в суд и избавим вас от позорной огласки, оплаты судебных расходов и прочих неприятностей.
— Я не имею права принимать такие решения.
— Но вы можете этого добиться.
Он не сказал ни «да», ни «нет», просто смотрел на меня.
— И еще, — сказал я, — я хочу знать, почему вы начали эту кампанию. Кто подтолкнул вас к этому? Вы ли приказали своим репортерам нарушить закон? Или они сделали это на свой страх и риск? Быть может, им за это заплатили и если да, то кто?
— На эти вопросы я ответить не могу.
— А вы сами знаете ответ?
Он ответил прямо:
— Ваши позиции достаточно сильны, чтобы потребовать напечатать извинения и развезти их тем, кого это касается. Это я обещаю. Насчет компенсации я проконсультируюсь. Но сверх этого вы не получите ничего.
Я понял, что уперся в каменную стену. Леггат преодолел синдром журналистской солидарности, насколько это вообще было возможно. Он прямо сообщил мне, что если он ответит на мои вопросы, это повлечет за собой больше неприятностей для «Знамени», чем привлечение их к суду за прослушивание телефонных переговоров. Так что я действительно больше ничего не получу.
— Насчет компенсации договоримся, — сказал я. — Имейте в виду, что если нам все же придется заявить о прослушивании, мы сделаем это довольно скоро. Видимо, через несколько дней.
Я помолчал.
— Когда в пятницу утром в газете появится удовлетворяющее нас опровержение и я проверю, всем ли доставили этот номер, я позабочусь о том, чтобы кредитные карточки и пропуск были возвращены сюда, на проходную.
— Приемлемо, — сказал Леггат. Танни попытался было возразить, но Леггат жестом заставил его замолчать. — Я согласен.
Я кивнул им и вышел из кабинета. Не успел пройти и трех шагов, как кто-то поймал меня за рукав. Я обернулся и увидел, что Леггат вышел вслед за мной.
— Не для записи, — сказал он. — А что бы вы сделали, если бы узнали, кто заказал кампанию против Аллардека?
Я посмотрел в эти песочные, под цвет волос глаза. На деловую физиономию человека, который ежедневно издает газету, брызжущую насмешками, инсинуациями, недоверием и презрением, и при этом умудряется разговаривать вполне пристойно.
— Не для записи, — сказал я. — Всю морду разбил бы.
Глава 11
Я не надеялся, что напечатанное в «Знамени» опровержение растопит кассовый аппарат, который заменяет сердце банкиру Бобби. И вряд ли компенсация, уплаченная «Знаменем» (если они ее уплатят), будет достаточно велика и подоспеет достаточно скоро, чтобы сыграть существенную роль.
Я со вздохом подумал о своем банкире, который терпеливо помогал мне пережить бывавшие у меня дурные времена, а позднее даже рискнул предоставить мне кредит для пары финансовых операций и никогда не требовал вернуть деньги раньше срока. И теперь, когда мое финансовое положение укрепилось, он вел себя по-прежнему: держался по-дружески, всегда готов был помочь деньгами и советом.
Опровержение, конечно, напечатают, но это будет скорее жест вежливости. Конца неприятностям Бобби оно не положит. Но, по крайней мере, оно успокоит владельцев и восстановит доверие торговцев Ньюмаркета. Если нам удастся спасти конюшню, она останется живой, а не в коматозном состоянии.
От Сэма Леггата мне удалось добиться молчаливого признания, что «Знамя» было не право. Кроме того, я был уверен, что он знает ответ на мои вопросы. Ответы мне были нужны немедленно, но развязать ему язык было невозможно.
Исполненный разочарования и чувства провала, я отправился ночевать в ближайшую гостиницу. Я устал куда больше, чем хотелось бы, и боялся, что если отправлюсь сейчас домой за семьдесят миль, то усну где-нибудь по дороге.
Я заказал в номер чего-нибудь поесть и, зевая, принялся звонить по телефону.
Сперва Холли.
— Ты сегодня молодец, — сказала она.
— В смысле?
— Ну как же, выиграл, — сказала она.
— Ах это! — Казалось, это было сто лет назад. — Спасибо.
— Ты где? — спросила она. — Я тебе звонила в коттедж…
— В Лондоне, — я назвал ей гостиницу и номер комнаты. — Как дела?
— Ужасно.
Я рассказал ей, что «Знамя» обещало напечатать опровержение. Это чуть-чуть подняло ей настроение, но не очень.
— Бобби нет. Пошел на Поле. Все так ужасно! Хоть бы он вернулся!
В ее голосе звучала нескрываемая тревога. Я некоторое время успокаивал ее, говоря, что Бобби, несомненно, скоро вернется. Он ведь знает, как она беспокоится. Правда, про себя я думал, что, возможно, он слишком погрузился в собственное отчаяние, чтобы думать о ее тревогах.
— Слушай, — сказал я, — ты не могла бы оказать мне одну услугу?
— Да. Какую?
— Найди в каталоге Метавейна, лошадь Мейнарда. Помнишь, он выиграл «Две тысячи гиней» восемь тому назад?
— Смутно.
— Я хочу знать, кому принадлежал этот конь до того, как перешел в руки Мейнарда.
— А это важно? — устало и равнодушно спросила она.
— Важно. Поищи и перезвони мне.
— Ладно.
— И не беспокойся.
— Не могу.
«Еще бы!» — подумал я, вешая трубку. Ее горе передалось и мне и тяжким камнем легло на душу. Потом я позвонил Розе Квинс по домашнему телефону, который она дала мне перед уходом. Запыхавшаяся Роза сняла трубку после восьмого звонка и объяснила, что только что вошла.
— Так они все-таки не швырнули вас под пресс? — спросила она.
— Нет. Но, боюсь, бронежилет оказался непробиваемым.
— Неудивительно.
— И все-таки читайте «Частную жизнь» в пятницу. Да, кстати, вы знаете человека по имени Танни? Он делает «Частную жизнь».
— Танни? — сказала она. — Таг Танни… Память как у компьютера, выдает любую информацию по первому запросу. Всю жизнь работает со светскими хрониками. В детстве, наверное, обрывал крылышки бабочкам. Если ему удается довести какого-нибудь бедолагу до скандального развода, он считает, что потрудился не зря.
— Да? — с сомнением сказал я. — Не похоже…
— Вы не смотрите, что он похож на пастора. Почитайте эту колонку. Это он и есть.
— Ладно. Спасибо. А как насчет Оуэна Уаттса и Джея Эрскина?
— Тех людей, которые оставили свои вещи в саду вашей сестры?
— Тех самых.
— Про Оуэна Уаттса я в первый раз слышу, — сказала Роза. — Джей Эрскин… Если это тот самый Джей Эрскин, то он в свое время работал в «Глашатае» криминальным репортером.
Она, казалось, сомневалась, стоит ли о нем говорить, и я попросил:
— Расскажите, что это за человек.
— Хм… — Она помолчала, потом, казалось, решилась:
— Некоторое время назад он отсидел срок. Видите ли, ему по работе так много приходилось общаться с преступниками, что он в конце концов сжился с ними, как иногда бывает с полицейскими. Его судили за то, что он помешал ходу судебного разбирательства. Во всяком случае, если это тот самый Джей Эрскин, то это крепкий орешек, но классный журналист. Если эти статейки о вашем зяте принадлежат ему, значит, ему очень хорошо заплатили.
— Кушать все хотят, — сказал я.
— Не сочувствуйте ему, — заметила Роза. — Джей Эрскин никому не сочувствует.
— Не буду, — сказал я. — Спасибо. Вы когда-нибудь бывали в редакции «Знамени»?
— С тех пор как ее переделали, не бывала. Я слышала, это ужасно. Когда газета перешла в руки Полгейта, он дал волю какому-то дизайнеру, помешанному на оранжевом кухонном пластике. Как это выглядит?
— Ужасно — не то слово, — сказал я. — А что за человек сам Полгейт?
— Нестор Полгейт, владеющий «Знаменем» примерно год, — сказала Роза, — по слухам, довольно молодой и на редкость честолюбивый и пронырливый засранец. Сама я с ним никогда не встречалась. Говорят, он куда опаснее разозленного носорога.
— Он вмешивается в дела газеты? — спросил я. — Сэм Леггат печатает то, что ему прикажет Полгейт?
— В старые добрые времена владельцы никогда не лезли в дела редакции, — ностальгически вздохнула Роза. — Теперь бывает по-разному. Билл Вонли дает общие рекомендации. Старый лорд в свое время сам редактировал «Глашатай» — это совсем другое дело. Полгейт перекупил «Знамя», задавив нескольких конкурентов. Старые журналисты «Знамени» до сих пор плачутся в барах на Флит-стрит, какое дерьмо им приходится писать. Прежний редактор сдался и ушел на пенсию. Полгейт, конечно, поднял «Знамя» на новые высоты порока, но стоит ли он над душой у Сэма Леггата, я не знаю.
— Сегодня его, видимо, не было в редакции, — сказал я.
— Мне говорили, что он ошивается в Сити, приобретает влияние. Кстати, по сравнению с Полгейтом ваш Мейнард с его мелкими аферами и ханжеской миной — грудной младенец. Говорят, Полгейту плевать, что о нем скажут, и его финансовые аферы начинаются там, где Мейнард заканчивает.
— Приятная личность!
— Сэма Леггата я понимаю, — сказала она. — Полгейта никогда не пойму. На вашем месте я бы больше не стала крутить хвост «Знамени».
— Может, и не буду.
— Посмотрите, что они сделали с вашим зятем, — сказала Роза. — Это вам предупреждение.
— Да, конечно, — рассудительно ответил я. — Спасибо.
— Пожалуйста.
Мы сердечно попрощались, и я некоторое время сидел, потягивая вино и думая о Сэме Леггате и о грозном дельце, который им управляет. Интересно, от кого исходит кампания против Мейнарда? От самой верхушки, от Леггата, от Танни, от Уаттса и Эрскина или вообще из-за пределов «Знамени», от одной из многочисленных жертв Мейнарда?
Телефон зазвонил. Я снял трубку и услышал голос Холли. Она без всяких преамбул сразу перешла к делу:
— Мейнард приобрел Метавейна двухлетком, когда тот еще не участвовал в скачках, так что прежние владельцы в каталоге не указаны. Но сейчас вернулся Бобби и сказал, что их вроде бы взвали Перрисайд. Он уверен, что его дед тренировал их лошадей, но они, похоже, забросили это дело.
— Хм… — сказал я. — Послушай, у вас нет старых «Кто есть кто в конном спорте»? Там имеются фамилии всех владельцев с адресами. У меня они есть, но дома.
— Да нет, вряд ли у нас есть «Кто есть кто» десятилетней давности, — с сомнением сказала Холли и спросила у Бобби. — Да, точно нету.
— Тогда перезвоню деду и спрошу у него. Я знаю, что у него они все есть, с самого начала.
— Бобби хочет знать, зачем тебе вдруг через столько лет понадобился Метавейн.
— Спроси его, по-прежнему ли Мейнард владеет долей Метавейна.
Холли поговорила с Бобби и вернулась ко мне.
— Вроде бы да. Он продал его долями и выручил несколько миллионов.
— Я не знаю, важно ли это, — сказал я. — Но завтра узнаю. Не вешай нос, ладно?
— Бобби просит передать, что дракон заходит на посадку.
Я положил трубку, улыбаясь. Если Бобби еще может шутить, значит, прогулка по Полю пошла ему на пользу.
Дед принялся ворчать, что я вытащил его из постели, но согласился сходить вниз и посмотреть.
— Перрисайд, — прочел он. — Майор Клемент Перрисайд, Ферс, Сент Олбанс, Хертфордшир, номер телефона… — в старческом голосе звучало негодование. — Ты знаешь, что этот мужик держал лошадей у Аллардека?
— Извини, да.
— Тогда ну его к черту! Что-нибудь еще? Нет? Ну, тогда спокойной ночи.
Я перезвонил по телефону, который он мне дал, и голос на том конце провода сказал, что да, это Ферс, но Перрисайды здесь уже лет семь не живут.
Голос купил этот дом у майора и его супруги. Если я подожду, он поищет их новый адрес и телефон.
Я подождал. Адрес и телефон нашлись. Я поблагодарил и пожелал спокойной ночи.
По тому номеру другой голос ответил, что майор с супругой здесь больше не проживают. Голос купил у них это бунгало несколько месяцев назад. Перрисайды вроде бы перебрались в уединенный дом в Хитчине. Где он находится? Это голосу было неизвестно, он только знал, что это в Хитчине. Или где-то в окрестностях. Ему так кажется.
— Спасибо, — сказал я, вздохнул и повесил трубку.
Видимо, майор с супругой постарели и, возможно, обеднели. Они, конечно, знают, что Мейнард сделал миллионы на их лошади, но хватит ли у них одержимости мстить ему через столько лет? Но я подумал, что даже если это и не их рук дело, все равно будет полезно с ними поговорить.
Если я, конечно, смогу их найти. В Хитчине или где-то в окрестностях…
Я перезвонил к себе в коттедж и прослушал сообщения. Четыре от разных тренеров, одно от Холли и последнее — от неизвестного мне человека, который оставил свой номер и просил перезвонить. Сперва я позвонил Уайкему Фарлоу он, как и мой дед, рано ложился спать, и он тоже сказал, что я вытащил его из постели. Мы поговорили о лошадях, которые сегодня участвовали в скачке, и о тех, которые будут участвовать в скачке завтра и до конца недели. Обычный вечерний разговор. И Уайкем, как обычно в последнее время, сказал, что в Тоустере его завтра не будет — слишком далеко. Вот в пятницу и субботу скачки в Аскоте. В Аскоте он будет, может быть только в один из дней, но будет непременно.
— Замечательно! — сказал я.
— Ты ведь понимаешь, Пол, — сказал он. — Старые кости, старые кости…
— Понимаю, — сказал я. — Только это Кит.
— Что? Ну конечно, Кит. Кто же еще?
— Никто, — сказал я. — Я вам перезвоню завтра вечером.
— Хорошо, хорошо. Позаботься об этих новичках. Ну, Пол, спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — сказал я. Потом я поговорил с тремя остальными тренерами — все по поводу их лошадей, на которых я должен был скакать на этой и следующей неделе, и в конце концов, уже после десяти вечера, отчаянно зевая, позвонил последнему человеку, который был мне неизвестен.
— Это Кит Филдинг, — сказал я.
— А-а! — Пауза, слабый, но внятный щелчок. Потом любезный голос произнес: — Я предлагаю вам золотую возможность.
Он помолчал. Я ничего не сказал.
— Три тысячи вперед, десять после, — вкрадчиво продолжают он.
— Нет, — ответил я.
— Но вы же еще не слышали подробностей!
Я слышал вполне достаточно. Я бросил трубку, не сказав больше ни слова, и некоторое время сидел, глядя в стену невидящим взглядом.
Мне и раньше делали подобные предложения, но не такие. Не на такую сумму. Подобные благодетели всегда хотели, чтобы жокей проиграл ту или иную скачку, но ко мне они не подъезжали уже много лет. С тех пор, как им надоело слышать «нет».
Сегодняшний голос был мне незнаком. По крайней мере, я слышал его не настолько часто, чтобы узнать. Высокий. Явно принадлежащий человеку образованному. По спине у меня поползли мурашки. Этот голос, это предложение, сумма и время, когда он мне позвонил, — все наводило на страшную мысль о ловушке. Я сидел, глядя на номер телефона. Номер лондонский. Первые три цифры — 722. Я перезвонил оператору и спросил, какой район обслуживает АТС 722.
Это есть во всех телефонных справочниках. Девушка попросила меня подождать и почти сразу ответила: Чок-Фарм — Хампстид.
Я поблагодарил ее. Это не давало ничего, кроме одного: обитатели этого района не отличаются приверженностью к конному спорту. Пожалуй, даже наоборот. Жители Хампстида живут напряженной интеллектуальной жизнью, им не до спорта.
Почему же все-таки Хампстид?.. И я заснул в кресле.
Проснувшись после ночи, проведенной хотя бы с минимальными удобствами, я выпил кофе и отправился за покупками. Мне пришлось поторчать на ветру у дверей магазинов на Тоттнем-Корт-роуд, ожидая, пока владельцы чудес электроники поднимут свои стальные шторы.
Я нашел место, где мне, не задавая вопросов об авторских правах, согласились переписать запись Розы с пленки в три четверти дюйма на нормальную кассету, которую можно было просматривать на моем плейере. Переписывавший кассету услужливый и всезнающий юноша был страшно разочарован, что это не порнография, но я отчасти утешил его, приобретя портативную видеокамеру, упаковку батареек к ней и несколько чистых кассет. Он подробно объяснил мне, как ее всем этим управляться, и посоветовал попробовать прямо в магазине.
Кроме того, он сообщил мне, что если мне нужна помощь, он может направить меня в славный клуб для холостяков.
Я отклонил его предложение, загрузил покупки в машину и отправился на север, в Хитчин. Это было не совсем по дороге в Тоустер, но все же и не в противоположную сторону.
Найти Перрисайдов оказалось совсем не трудно: они были в телефонном справочнике. Майор К. Перрисайд, Ингл-Бартон, Конвей-Ретрит, 14. Доброжелательные местные жители указали мне дорогу в деревню Ингл-Бартон, которая была в трех милях от города, а тамошние объяснили мне, как найти среди коттеджей, где живут пенсионеры, дом четырнадцать.
Коттеджи для пенсионеров представляли собой ряды расположенных уступами одноэтажных домиков с выкрашенными в яркие цвета входными дверями и полосками крошечных клумб. К домам вели только дорожки для пешеходов, так что мне пришлось оставить машину на обочине и пройти к дому через узкий газон по аккуратно выложенной плитами тропинке. Я подумал, что, должно быть, грузчики, которым приходится вносить в эти дома мебель, проклинают все на свете; но все это создавало ощущение непривычного мира и покоя, даже сейчас, в холодное и сырое ноябрьское утро.
Итак, я подошел к дому четырнадцать. При мне в сумке была видеокамера.
Нажал кнопку звонка. Подождал.
В доме все было тихо. На звонок никто не вышел. После двух-трех звонков я попробовал постучать, и снова безрезультатно. Я отправился к соседнему дому и позвонил туда.
На звонок вышла пожилая леди, кругленькая, с блестящими любопытными глазами.
— В магазин пошли, — ответила она на мой вопрос.
— А надолго, вы не знаете?
— Ну, они обычно не торопятся.
— А как они выглядят? — спросил я.
— Майор — седой такой и ходит с палочкой. А Люси, наверно, в рыбачьей шляпе. И если вы, молодой человек, предложите им помочь донести покупки, они вам будут очень признательны. Только не вздумайте предложить им какую-нибудь энциклопедию или страховку. Зря потратите время.
— Я ничего не продаю, — заверил я ее.
— Тогда магазин за автостоянкой, по дороге налево.
Читать бесплатно другие книги:
