Женские истории пером павлина (сборник) Беспалов Николай

– Значит, коммуналка, – Вениамин Алексеевич обернулся, и я увидела на его глазах слезы.

– Что по этому поводу думает мать?

– Она ничего не думает. Пьяная она в драбадан. Спит, наверное.

Мы не успели уточнить, спит ли мать, как зазвонил телефон.

– Подойди и, если меня, то меня дома нет, – была суббота.

Тимофей Игнатьевич был строг и лаконичен: «Через тридцать минут у вашего подъезда будет машина. Она доставит вас ко мне. Форма одежды – повседневная». На мой вопрос, что случилось, я получила короткий ответ: «Вопрос на месте».

Значит, что-то произошло. Иначе подполковник не стал бы меня «выдергивать» рано утром. Подождал бы до понедельника.

Черная «Волга» с госномерами 08–88 ЛЕБ ждала меня, «тесно» приткнувшись к подъезду. Мне стоило сделать два шага, и я ужу садилась в нее. Прапорщик внутренних войск рванул машину резко. Меня вжало в спинку сиденья.

Водитель вел машину лихо, пренебрегая правилами уличного движения. Он практически не снимал руку с клаксона. И звук-то его был не как у всех. Какой-то квакающий.

Через двадцать минут мы были на Лиговском проспекте. Прапорщик шустро выскочил из машины и успел открыть мне дверь: «Я сопровожу вас, товарищ старший лейтенант».

Он что – не видит моих погон?

Быстро-быстро ведет он меня по лестнице, по широкому коридору. Дверь, к которой меня привел прапорщик, впечатляла. Филенчатая, покрытая лаком, с бронзовыми ручками.

– Идите, там вас ждут.

Я думала, что попаду в какой-нибудь кабинет. Это было просто некое помещение. Две другие двери по обе стороны. Меньше размером, но также под лаком. И куда же мне? Чертовня какая-то.

Именно, чертовня – левая дверь открылась.

– Вам сюда, – отступил внутрь человек в форме майора. Отступил и как будто пропал. Исчез из моего поля зрения. Чудеса? Никаких чудес: за первой дверью – вторая, а между ними – глубокий тамбур. Там он и скрылся.

– Проходите, товарищ старший лейтенант, – и он, Тимофей Игнатьевич, туда же, – подходите, подходите. И садитесь тут, – показывает на два кресла в углу кабинета, – у нас разговор будет долгим.

– Вы тоже обращаетесь ко мне не по чину, – я «утонула» в натуральной коже кресла.

– Прошу встать, – тон подполковника изменился. – Смирно. Товарищ Инина, приказом Министра внутренних дел вам присвоено звание старшего лейтенанта внутренней службы. Поздравляю, – его улыбка обворожительна, – тебя, Тамара.

Новенькие погоны он наложил мне на плечи и тут же крепко обнял. Мое тело было напряжено, и он это почувствовал: «Что происходит?»

– Что? Спрашиваете. Там за дверью майор.

– Он носа не посмеет сунуть без моего приказа. Отметим твои новые погоны и поговорим о деле.

Не поверите, мне не лезло в глотку ничего. Коньяк был дорогущий. Икры столько, хоть ложкой ешь. Все наивкуснейшее. Не лезет и все тут.

– Вижу, не по себе тебе тут. Поедем в другое место, – и жмет кнопку снизу столика. Майор тут как тут: – Слушаю, товарищ полковник.

Опять эта ерунда. На плечах Тимофея Игнатьевича – подполковничьи погоны.

– Вызывайте машину и прикажите приготовить помещение на Моховой.

– Есть, – правое плечо вперед и майор ушел.

Я плюхнулась на заднее сиденье полковничьей «Волги» и замерла, как птичка, попавшаяся в силки. Куда он везет меня? Что за помещение на Моховой? Мне причудились подземные пыточные Малюты Скуратова. Дыба, расплавленный воск и прочие удовольствия.

Едем и молчим. Тимофей Игнатьевич сверкает бритым затылком. Им он красноречиво показывает свое превосходство надо мной. Какая ерунда лезет в голову. Еще сорок восемь часов назад этот же затылок я оглаживала, и казался мне он прекрасным.

– Тормозни, – приказывает начальник всех начальников. Так я от неведомой и беспричинной обиды обзываю его. – Бегом в лабаз, – командует Тимофей Игнатьевич шоферу. – Овощи и фрукты. Нарзан не забудь.

Значит, в том «помещении» не хватает только овощей и фруктов. Будет чертям весело. Мне не привыкать.

Вы знаете этот дом на Моховой улице? Не знаете? И хорошо. Лучше бы мне тоже не знать. Никогда. Темный подъезд, провонявший кошачьими испражнениями, обоссаный мужиками и бабами, с черными подпалинами на потолке от спичек, ловко заброшенными туда местным хулиганьем. Вопли из-за каждой двери: «Убью, сука». Или: «Заткни глотку, гондон штопаный». Быт.

Боже ж мой! А я ведь рядом познавала таинства сцены.

– Куда вы меня привезли?

– Заткни уши и нос. Через пять минут будем на месте.

Как тут заткнешь уши. Никакие беруши не помогут, когда прямо в рожу тебе орет пьяная баба.

Переступая через ступени, мы с Тимофеем Игнатьевичем добрались до третьего этажа. Скрежеща и пища, поддался замок, который, наверное, был свидетелем событий времен гражданской казни Достоевского и всего того, что он так образно описал в своих романах.

Чудеса в решете. Едва я переступила порог «помещения», я попала в иной мир. Широкая прихожая была светла и чиста. Зеркало от пола до потолка – слева от входной двери, отражало эстампы, висевшие на противоположной стене. Два бра из светлой бронзы давали достаточно света, чтобы можно было без труда разглядеть свою рожицу в этом зеркале.

– Пошли, я покажу тебе санузел. Приведи себя в порядок, и мы начнем разговор.

В ванной все сверкало. Масса бутылочек и баночек. Мыл кусков десять. И куда столько? Полотенца махровые и вафельные. Да что же это такое, сердясь все больше, подумала я и начала мыть чресла. Все одно, придем к постели. Как я ошибалась.

– Сначала, – полковник был серьезен, – мы выпьем с тобой, товарищ Инина, за наши звезды, – мне нравится, когда он улыбается. – Теперь опять у нас по три звездочки.

Пьет новоиспеченный полковник красиво. Я «торможу». Мало ли что меня ждет впереди.

– Осторожничаешь. Правильно. Разговор серьезный. Закусывай.

Едим. И кушает он красиво. Нет, что ни говори, а теория о преступных типах лица лжива. Он читает мои мысли.

– Мой дет по отцовской линии был священнослужителем, – именно так и сказал. А не поп или священник, – Служил Господу в церкви на Смоленском кладбище. В тридцать четвертом там его и расстреляли. По матери я из купцов. Отец ее держал ряды в Апраксином Дворе. Оба были людьми образованными. Купец так тот даже стихи на французском писал. Уехал в восемнадцатом в Швейцарию. Там и помер. Так что не суди по внешности о человеке, – улыбается – закачаешься. – По секрету скажу, капитальцы в те времена людишки добывали в основном кистенем да топором. Вот такая вышла трехо, – он осекся, – катавасия с генами.

Как тихо в этом «помещении». Не слышны крики пьяных мужиков и визги избиваемых ими баб. Воздух в квартире свежий.

Подошло время зажигать огни. Полковник все рассказывал о своей жизни.

– После восьмилетки я пошел учиться в ПТУ при Балтийском заводе. Когда отец погиб на стапеле, он у нас был высококлассным сборщиком судов, мы почти нищенствовали. Мама работала в детском саду простой нянечкой. Это было хорошо, пока отец был. Нас детей в семье четверо. Малые всю дорогу под приглядом матери в саду, – уже пуста поллитровка. – Я пошел по стопам отца. Выучился и стал работать там же, на заводе. Ученику плазовщика платили неплохо.

– Это что такое?

– Плазы – это, милая девочка, – вишь куда загнул, – что-то вроде выкройки у портнихи. Только размером поболи, и потом по ним кроят не ткань, а металл.

Его повесть прервал телефонный звонок. Резкий и громкий. Я вздрогнула.

– Нервы надо лечить, – вышел в коридор. Я нарочно не подслушивала, но полковник говорил в голос: – Поднимайте дежурную роту. Оцепить так, чтобы мышь не пробежала. Я буду через сорок минут.

Что-то произошло. А жаль. Как хорошо сидели.

– Поедемте со мной. Опять какие-то сволочи напали теперь уже на караульное помещение. Убит офицер. Они где-то затаились. Обложили их, как волков.

На этот раз «Волга» неслась с воем и свистом. Проскочили Литейный и Владимирский. На Загородном чуть не столкнулись с автобусом. Вывернули на Московский проспект, и тут шофер дал газу.

Мелькают дома и не успеть разглядеть номера на них, лица прохожих сливаются в одно рыло городское. Мне отчего-то становится весело. Что за характер! Какая мама меня родила?

– Вы, товарищ лейтенант, из машины не выходите. Ждите моих распоряжений.

Эх, полковник, какой кайф сломал. Я-то уже возомнила себя героем. Вот приеду, с ходу обнаружу злодея и пристрелю гада. Ну, точно, как в детском стишке.

Тимофей Игнатьевич шагом быстрым и твердым удалился. Как рыбки прилипалы следом и вокруг него мелкие сошки суетятся. Он что-то резкое им, а они все кивают и кивают. Как божки китайские.

Отошли метров на двадцать и тут как будто простыню разорвали. Рыбки прилипалы вмиг на землю упали. У одного от такой прыти даже фуражка с головы полетела. Полковник постоял, постоял и тоже стал на землю опускаться. Нехотя так.

Я сижу и хоть бы нервик какой дрогнул. Так нет же. Сижу, как попка.

– Товарищ старший лейтенант, – окликает меня шофер, – а товарища полковника, кажись, подстрелили.

– Чего мелешь. Стреляют же, – а у самой тоже червячок зашевелился. Лежит мой Тимофей Игнатьевич странно так. Рука правая заломилась под живот, а лицом в землю.

Еще раз затрещало. Тут и наши собровцы очухались. Как начали палить из автоматов. Меньше минуты – и они истратили весь боекомплект.

– Прекратить огонь! – и откуда у меня этот командный голос. – Перезарядить оружие.

Слышу характерный звук. Послушались, значит.

– Занять фланги. Огонь по моей команде.

– Спрячьтесь, товарищ старший лейтенант, – рядом наш с полковником шофер. И дерг меня за юбку. Чуть не сорвал ее с моей аппетитной попы. Хороша была бы я с голой попой. Но легла. Странна психика человеческая. Скорее, женская. Прежде чем улечься, посмотрела, не сильно ли грязно.

Что б я тут лежала! Да ни в жизнь. Броском, кто научил, переместилась к валяющимся офицерам и полковнику.

– Встали и приняли команду. Бегом марш!

Вскочили и бросились врассыпную. Я – к полковнику.

Из отчета по происшествию: «Старший лейтенант Инина в сложной боевой обстановке проявила хорошие командирские качества. Сумела организовать бойцов на локализацию и дальнейшее уничтожение бандэлементов (сохранена орфография документа). Умело руководя боем, обеспечила своевременную эвакуацию полковника, чем сохранила его жизнь. Руководство ГлавУВД считает возможным присвоение товарищу Ининой Т. В. звания капитана и награждение орденом Боевого Красного Знамени».

Пуля бандита прошила шею Тимофея Игнатьевича в сантиметре от сонной артерии. Ни один врач не смог бы спасти его перебей бы эту кровенесущую магистраль пуля.

Полковника увезли, а я буквально свалилась.

– Товарищ старший лейтенант, – шофер, оказывается, все это время был рядом со мной, – давайте я вас отведу в машину. Ребята остальное сами доделают.

Машина теперь ехала домой. Не было ни спецсигнала, ни адской гонки. И все равно я не видела ничего. Я чувствовала холодность лица полковника. Выживет ли он. Кровопотеря все же большая.

Шофер привез меня на Лиговский. Невдомек ему, что больше всего мне нужен сейчас покой. Закрыться с головой одеялом и уснуть.

– Я в гараж, – и весь разговор.

Я осталась стоять на мостовой. Сирота казанская. Пересилив себя, открыла тяжеленную дверь и вступила в «святая святых». Штаб ГУВД. Надо идти и держать ответ.

– Мне уже доложили, – генерал-майор сед, угрюм и сердит. – Знаю. Вы утомлены, но надо написать отчет. Часу вам хватит?

Через час я положила ему на стол отчет.

Мое становление состоялось: «Командование высоко оценило ваши действия. Отдыхайте. Даю вам пять дней. О дальнейшем вашем использовании». Это надо же. Словно я вещь какая: «Мы сообщим вам после», – и за телефонную трубку. Выматывайся, мол.

Каково же было мое удивление, когда я у входа обнаружила все ту же «Волгу».

Приказано доставить вас домой.

Приказано, так давай вези, шофер ты лихой. Он и повез. Да так, что дух захватывало. Меня, бедняжечку, швыряет на заднем сиденьи от одного края к другому. Я молчу. Я же понимаю. Его пассажира ранили и кого теперь ему всучат, неизвестно. Дадут возить какого-нибудь зануду, крысу штабную. Не обрадуешься. Тут и дождь полил. Прохожих смыло. Одни гаишники мокнут. Мы мимо них фшик, а они нам честь отдают. Красота. Видели бы родители меня сейчас.

А, собственно, на что смотреть? Волосы слиплись, рожа грязная, на форменной тужурке – бурые пятна. О ножках моих я уже не говорю. Чулки изодрала пока ползала под огнем противника, командовала бойцами СОБРа и оказывала первую помощь полковнику. На правом колене – ссадина. Грязная. Вот подхвачу столбняк и умру. Кто будет Родине служить? Хватила, однако. Пускай населению пока.

– Приехали. Какой этаж? – сдурел водила.

– Что, твоя «Волга» умеет и по лестнице ползать?

– Приказано до дверей квартиры доставить, – ну что же.

– Неси. Видишь, я раненая.

Мальчик дисциплинированный. Понес. А чего тут нести? Во мне пятьдесят два килограмма живого веса. Мешок с сахарным песком. От парня потом разит. Но не отвратительно. Молодой еще. Ручками я его шею обхватила и замерла. Пускай мама подумает, что я при смерти.

Как назло, никого дома не оказалось. Ничего удивительного. В воскресенье мама уходит на «массаж», а папа штудирует с аспиранткой учебник по анатомии и физиологии человека. Думаю, они с особой тщательностью изучают ту его главу, где описаны репродуктивные органы.

– Отнеси в ванную.

– Так я пошел? – а сам не уходит даже из ванной.

– Помоги мне раздеться. Не видишь, кровью исхожу.

За восемь бед – один ответ. День мы с Петей перепутали с ночью. И потому скажу – как упоителен был тот день.

В семь вечера вернулись разом родители.

– Отец, – с порога театральным шепотом говорит мама, – у нас в доме посторонний.

Еще бы. Амбре еще то. Пот Пети и мои духи. Прибавьте к этому «аромат» отцовского коньяка.

– Мне куда? – бедняга Петя. Как он напуган.

– Вылезай в окно. Тут не высоко, – так я шучу. Он и полез. В одних трусах. Хорошо их натянул. Я его в последний момент за эти самые трусы затащила обратно.

В этот момент постучали: «Тамарочка, ты дома?»

Мамин голос был сладок до приторности.

– Дома я. Отдыхаю. Сейчас выйду.

Не торопясь, мы с Петечкой оделись. Я, как могла, привела свою рожу в порядок, расчесала кудри шоферские.

– Посиди пока тут. Я подготовлю почву и позову.

Где полковник? Где заместитель начальника главка? Тут и сейчас надо решать небольшую, но очень важную для меня тактическую задачу. Зря, что ли, мне присвоили звание?

– Что с твоим лицом? – важнее для матери нет проблемы.

– Ты ранена? – Иван Алексеевич конкретен.

– Бандитская пуля, – почти не вру. Он верит.

– Куда? Сильно?

– Папа, я шучу. Просто упала и коленку поцарапала. Меня мой шофер довез. Сейчас он выйдет. Приводит себя в порядок, – и тут зову, – товарищ водитель, идите сюда.

Молодец Петя. Вышел, чеканя шаг: «По вашему приказанию прибыл».

Мама даже глазки прикрыла от удовольствия. Определенно уже в мечтах у нее поиметь такого же шофера. И чтобы тот также подходил. Но говорил бы другое: «Прибыл любить тебя, моя дорога я».

У мамы возраст такой.

– Давайте пообедаем вместе, – я знаю, у Вениамина Алексеевича пообедать синоним «выпить».

– Премного благодарен, – вежливый Петенька, – вынужден отказаться. Мне на службу надо.

Быт. Скукотища. Но поесть надо.

Петя уехал. Мы поели. Вениамин Алексеевич выпил свою норму – двести пятьдесят граммов – и удалился на свою половину. Будет спать теперь до позднего вечера.

Я уснула сразу. Без сновидений сон для меня скучен. Что-то будет завтра?

Во вторник, девятнадцатого августа, меня вызвал заместитель начальника главка, он же начальник штаба.

– Я ознакомился с вашим отчетом, – не скажут в простоте «прочел». – В ваших действиях просматриваются неплохие качества командира. Но при этом вы допустили и промахи. Это поправимо. Я подписал приказ об откомандировании вас на учебу в Высшую школу милиции, – он и улыбаться умеет. – Смотришь, потом и в академию пойдешь, – сейчас предложит выпить. Такое было у генерала выражение лица. Но нет. – Даю Вам пять дней отдыха. В следующий понедельник приказываю прибыть в отдел кадров за направлением.

Пять дней, со вторника по субботу, я каждое утро отправлялась в госпиталь к Тимофею Игнатьевичу. Лежал он в отдельной палате, и мы могли часами говорить. С перерывами на прием пищи вести разговоры. Вернее, говорил он, а я слушала.

Он продолжил свою повесть о жизни.

– На заводе настоящая жизнь. Это, как в армии. Сразу видно, чего ты стоишь. Нет, конечно, и там, и тут встречаются и подонки, и проходимцы. Но все же труд и служба подобны лакмусовой бумажке. Работали в три смены. Строили, – увидев на моем лице маску недоумения, пояснил, – суда и корабли строят. Это так. Так вот строили одновременно два корабля. Ночью особенно красиво. Всполохи сварки на черном небе.

– Не знала, что вы лирик.

– Вы многого обо мне не знаете. Может статься, и узнаем друг о друге больше. Дай попить. Что-то в глотке сухо стало, – полковнику его сослуживцы исправно приносили коньяк. – Мать скоро нашла отцу замену. Я не осуждаю. Что тут поделаешь. Это мужик может, походя, удовлетворять свои физиологические потребности. Вам, женщинам, нужно постоянство, – это не обо мне. – Так в наш дом вошел Анатолий. На три года младше матери. Нагловатый, самоуверенный малый. У нас с ним с первых шагов сложились, мягко говоря, напряженные отношения.

Я ярко представила эти «напряженные» отношения и не удержалась: «И кто побеждал?»

– Соображаете. Я к тому времени уже имел первый разряд по боксу. Умел бить так, что следов не оставалось. Но и мать мне было жалко. Кончилось все тем, что я съехал в общежитие.

Два дня пролетели. Меня вызвали на службу. Выдавали зимнюю форму и обувь. Как не получить? Там и отметили это наиважнейшее событие. Пришли те ребята, что были под Пушкиным.

– Ты, лейтенант, в полковники годишься. Голос у тебя такой. Где выучилась?

Не стала я говорить им, что училась на актрису. Там и голос поставили.

Домой меня отвез Петя. Видела я, что он очень хочет подняться ко мне «чайку попить», но и я было непреклонна: «Петя, у меня папа и мама. Нельзя».

Угрюмо попрощался Петя и так газанул, что из-под шин дым пошел.

Наверное, и я, как все. Прав, значит, Тимофей Игнатьевич.

– Что случилось? – Тимофей Игнатьевич был не на шутку обеспокоен. Но, когда я рассказала, что да как, он развеселился.

– Вы отрез на шинель не отдавайте в ателье. Мы вам такую шинельку пошьем, что там Дом моделей. У меня сохранился отрез тонкого драпа. Не то, что вам выдают.

Потом было продолжение его жизненной повести. Я узнала о его работе в комсомольском комитете. О том, что был он членом горкома комсомола.

– Это было в 1967 году. Тогда, в канун пятидесятилетия революции, вышло Постановление ЦК об укреплении рядов милиции. Я попал в эту кампанию. Школа милиции. Средняя. Потом служба в одном из отделений города. Как мы говорим, на земле.

Тимофей Игнатьевич попросил смочить горло.

– Я тоже, пожалуй, причащусь.

– Можно. Вы что, верующая?

– Вот уж нет.

Полковник замолчал. После паузы.

– Я тоже атеист. Член партии. Но вот, что я тебе скажу. Ты младше меня на десять лет. Помню похороны Сталина, – и он туда же, как папа, – помню и Хрущевские перегибы. Он, знали бы вы, снес больше церквей, чем за все предшествующие годы. Не зря же его сняли за волюнтаризм. Но в шестьдесят седьмом жизнь в стране как-то наладилась, – задумался о чем-то и продолжил: – Причащаются люди в церкви. Но все это, впрочем, пустое. На чем я остановился?

– На том, что вы работали на земле.

– Это большая школа, я тебе скажу. Все было. Преступления на бытовой почве. Самые распространенные. Квартирные кражи и разбой. Донимали щипачи. Их особенно трудно взять. Так что опыта я поднабрался. Молодой был. Силы много. Семьи нет. Сутками пропадал на службе. Заметили и назначили сразу начальником отдела по борьбе с бандитизмом в районном управлении. Сколько завистников! Один случай. Мне «стукнуло» двадцать пять. Решил накрыть «поляну» прямо у себя в кабинете. Все по-простому. Никаких особых закусонов. Три бутылки «Московской» на семь человек. Это же для молодых мужиков, что для слона дробинка. Нашелся пакостник и накатал телегу в город. Тогда еще не было главка, в управление. Меня на ковер к заму по политчасти. Я же член партии. Он с порога: «Партийный билет положишь. Зарвался, молокосос». Не сдержался я и в ответ ему нагрубил: «Не ты мне его вручал, не тебе и отбирать». Хорошо за меня заступился другой заместитель. Он меня, оказывается, уже присмотрел. Намеревался взять к себе. Отстояли, но с должности начальника убрали. Втихаря перевели в другой район.

Тимофей Игнатьевич устал. Я это видела.

– Мне домой надо бы, – соврала я.

– Конечно, милая, – впервые полковник так назвал меня. Защемило, но ушла. Как же иначе. Догадается, что вру.

Пятый день.

Придя в госпиталь, я не застала полковника в его палате. У меня сердце скатилось ниже того места, откуда дети появляются. До пяток не успело дойти. Сестра вошла: «Тимофея Игнатьевича повезли на консультацию в Военно-медицинскую академию. Скоро вернутся. Вы подождите тут».

Не осмелилась спросить, по какому такому поводу повезли к военным врачам. Зародилось во мне какое-то чувство, почти материнское. Тревога за этого мужчину. Тихо в палате. Солнышко пригревает. Не заметила, как задремала.

– Дома спать надо, – это его голос. Теперь от этого глубокого баритона у меня мурашки по спине.

– Что с тобой?!

– Да ничего. Просто для окончательного освидетельствования надо было получить заключение невролога. Умора, – Тимофей Игнатьевич в отличном расположении духа. – Посмотрите на кончик носа. Потом в сторону. Это себе за затылок. По коленкам стучал, по животу какой-то металлической палочкой водил. Щекотно же. Нервы мои в норме. Могу продолжать службу в органах внутренних дел. Послужим, капитан?

– С чего это капитан?

– Э, брат, ты и не знаешь. Тебе присвоили капитана.

– Кто это вам сказал?

– Забыли, кто я? То-то, брат. Наливайте. Отметим и пора мне начинать выходить из состояния болеющего.

Тут и обед подоспел. Принесли в палату, и мы его разделили на двоих. Так состоялся наш первый «семейный» обед.

Перед моим уходом состоялось наше объяснение-признание.

Начал Тимофей Игнатьевич.

– Служить-то мы будем с тобой, Тамара, в одном ведомстве, но в разных подразделениях, – своеобразное предложение руки и сердца. – В нашей системе не положено супругам служить вместе.

Переход на «ты» прошел у нас так естественно, что я даже не заметила этого.

– Как же это понимать? Ты что, предложение мне сделал?

– Прости, дорогая. Не горазд я на долгие и лирические признания. Люблю я тебя. Не видишь, что ли?

– Меня не спросил, – для порядка ответила я.

– Еще раз прости. Неужто не люб я тебе совсем? Да, я по твоим меркам старик. Десять лет – это срок. Но, если говорить начистоту, то это я должен страшиться. Через десять лет ты будешь в самом соку.

– Хочешь, чтобы я ушла?

– Лягу на порог, и буду орать благим матом.

Закончилось наше объяснение долгим первым поцелуем. Так я не целовалась никогда.

Шестой и седьмой дни я провела в хлопотах. Тимофей Игнатьевич исписал лист. Почерк у полковника четкий. Почти каллиграфический. Так что можете представить, сколько пунктов уместилось на этом листе размером А4. Вот и моталась по магазинам. Из магазина мужской одежды в женский. Из обувного в хозяйственный. И так далее.

В понедельник я явилась в отдел кадров за предписанием с сизыми кругами под глазами.

– Вы больны? – спросила меня молоденькая младший лейтенант. – Может быть, доложить по команде?

– Я здорова, как никогда, товарищ младший лейтенант. Занимайтесь своими делами, а медикам оставьте заботу о нашем здоровье.

– Слушаюсь, товарищ капитан, – елей на душу. Мне двадцать четыре, а я уже капитан. Учтите, что в органах звания присваивают не так, как в авиации. Да к тому же я все-таки женщина.

Через две недели мы с Тимофеем Игнатьевичем подали заявление в загс.

– Я походатайствовал о переводе тебя на заочное обучение.

– Ты теперь все за меня будешь решать? – он понял.

– Поспешил. Не согласовал с тобой. Виноват. Впредь всякие решения будем принимать сообща.

Долго сказка сказывается…

Новый, 1978 год мы встречали втроем. Сына я назвала Вениамином. Тимофей не возражал: «Своего отца я практически не помню. Твой же уже профессор».

Как упоительны стали дни и ночи…

Моя карьера в органах внутренних дел на этот момент закончилась. Поживем – увидим.

Что же и мы будем жить. Может быть, и встретимся с Тамарой Вениаминовной еще раз.