Женские истории пером павлина (сборник) Беспалов Николай

Засну и увижу во сне его. Высокого, широкоплечего. Голого. Что, коробит? Хочешь знать, о ком это я? Так я тебе и сказала.

Послушали. Теперь объясним, кто это так разошелся вечером 21 февраля 1979 года.

Тамара работает процедурной сестрой в больнице. Уточнять, в какой именно, не будем. Не надо обижать ни в чем не виноватых людей, работающих там. Тамаре двадцать два. Она после восьми классов окончила медицинское училище и вот уже четыре года работает.

Папы и мамы у нее нет. Папа погиб на стройке. Оборвалась люлька с высоты шестого этажа. Разбился насмерть. Тамаре тогда было шесть лет.

Мама после смерти мужа стала пить. Сначала пила водку. Потом, когда ее уволили с завода и она пошла работать в ПРЭО дворником, – портвейн. Умерла от отравления, как написали в протоколе, спиртосодержащей жидкостью. В двадцать лет Тамара стала круглой сиротой. Люди помогли схоронить мать, устроить поминки.

Осталась Тамаре эта квартира. Папа получил ее от треста, где работал и где погиб. Квартирка небольшая, но очень уютная и удобная. Отец многое сам в ней переделал.

Тамара красива. Была бы еще краше, если бы не злоупотребляла косметикой. Она стала женщиной в шестнадцать лет. Упоминаем этот медицинский факт для того, чтобы потом у рискнувшего слушать Тамару не возникали ненужные вопросы.

На первый раз достаточно, но мы оставляем за собой право прерывать ее повествование, чтобы пояснять те или иные моменты.

…Сегодня у меня день варенья. Так мы, девчонки-школьницы, когда-то говорили. Мне исполнилось двадцать пять лет. Заведующая кабинетом дала мне отгул, и вот я сижу на кухне, распаренная от ванны (страсть как люблю плескаться в воде), пью Жигулевское и с хрустом жую подсоленные сухари из ржаного хлеба. Пиво из гастронома по блату достала, сухари делала сама. За окном темень. Светит один фонарь у дома напротив. Его желтый свет напомнил мне морг, куда я с соседями приехала забирать покойницу мать. Там тоже был такой желтый фонарь.

Пиво допито. Сухари схрумканы. На часах ходиках пятнадцать минут восьмого. В это время я обычно выхожу из дома и тащусь в больничку. Спать не хочется, а что делать так рано, не придумаю. В пятницу, а сегодня именно она, пятница-развратница, народ заканчивает работу на час раньше. Я ее и не начинала.

Так сидеть – только попу плющить. Надо прибраться в квартире. Пылью заросла.

Начала со спальни. Раньше тут мои родители выясняли отношения. Поорут, поорут и замолчат. Но слух у меня хороший. Не услышу, что ли, как отец скажет: «Теперь задницей». Или: «Подмахивай, подмахивай!»

Поначалу я никак не могла понять, что они там делают. Дверь они закрывали на защелку, так что в щелку не подсмотришь. Потом-то я и сама такое слышала не раз.

Вообще в их спальню мне ходу не было. Сама я спала в столовой на кресле-кровати. У телевизора.

Но вот спальню прибрала. Можно и передохнуть. Ты думаешь, я одну бутылку пива купила? Ошибаешься. В холодильнике еще четыре бутылки охлаждаются. Как же не попить пивка с устатку? А за окном уже посерело и фонарь погас. И такая тоска жуткая! Понастроили домов-коробок. Все на одно лицо. Сначала посадили тонкие деревца. Куда там! Пообломали тут же. Теперь торчат прутики. Заскрежетал своей лопатой дворник. Что-то припозднился сегодня. Март уже, а ночью выпал снег. Погода взбесилась. В январе был плюс и дождь. Пришла весна, и пришли морозы. У нас девчонки говорят, это все оттого, что ракеты запускают часто. Они и сжигают воздух. Атмосфера изменилась, и погода взбесилась.

В бутылке пива на полстакана. Допью – и пойду убирать столовую. Теперь, правда, эту комнату я называю гостиной. Обеденный стол я отдала соседке Наде, что помогала мне с похоронами мамы. У нее квартира больше моей и семья большая.

У меня в гостиной теперь диван, два кресла и телевизор. Это все. А ты что думаешь? Я в журнале видела. Так обставляют у них, капиталистов. Нет, конечно, там у меня еще столик низкий есть. Надо же где поставить водку или какую там закуску. Ко мне иногда приходят девочки из больнички. Они живут в общаге. Завидуют мне. Ну и пусть.

Вот и гостиная прибрана. Умора! Я вся вспотела. Хоть опять лезь в ванную. Ходики показывают восемь. Утра. Мама моя родная! Впереди весь день. Чем заняться-то?

Когда работаешь, не замечаешь, как день пролетел. Привыкла я вкалывать. С малолетства в хлопотах. А как же? Мать вечно пьяная. Мне же стыдно перед подружками из школы. И вообще я грязи не терплю. Как-то один парень, я парней к себе приглашаю редко, так вот как-то одни парень так и сказал: «У тебя на кухне так чисто, будто тут операционная».

Он студент. У нас практику проходил. Как упоительны были ночи. Эту фразу я вычитала в какой-то книге. Не могла понять, как ночь может упоить. Но так написано. Им виднее.

Студент тот был хорош: высокий, плечи широкие, ноги сильные. Волосы черные. Даром, что ли, что грузин. А может, армянин. Их хрен поймешь.

Всю дорогу тихо так говорил: «Ты женщина моей мечты».

Дурак и врун. Через неделю уже спал с моей подружкой по работе. Она мне говорила, что он называл ее своей мечтой. Нет, определенно дурак. Как Верка, в которой живого веса килограммов девяносто, может быть мечтой? Я еще куда ни шло. Все-таки вешу пятьдесят пять. И ростом выше. Нет, ты не подумай, что я воблина сушенная.

Нет. Все при мне. Просто у меня такая конституция. Напрасно смеешься. Это мне сказал наш заведующий отделением. Он так и сказал, после того как своими опытными руками пропальпировал меня всю: «У тебя, Тамара, это не худоба. Такая у тебя конституция тела».

Прервем откровения Тамары и дадим маленький комментарий.

Тамара действительно высока и тонка в кости. Рост у нее метр шестьдесят девять. В те времена это был для женщины редкий случай. И была она не тощая. А, как бы сказать помягче, изящная. Но при этом носила Тамара бюстгальтеры размером номер три. В бедрах была объемна. Не будем уточнять, сколько там сантиметров. Одно скажем: Тамара была женщиной эффектной. Как говорится, не страдала отсутствием внимания со стороны мужчин.

Не была она ни недотрогой, ни вездешляйкой. Могла так отшить мужика, что он долго помнил и ее слова, и ее руку.

Да кто ж это в такую рань трезвонит?! Кого принесла нелегкая? Я не одета. Он же все трезвонит. Подождешь! Вот надену юбку хотя бы и пойду открывать.

Мама моя родная! Вася. Мясник.

– Вот, Тамара, – протягивает пакет, – это тебе мой подарок. У тебя же день рождения сегодня.

Ну, каков наш Вася-мясник! Я его знаю еще со школы. Хулиганом был первостатейным. После восьмого класса я пошла в медучилище, а он – на нашу автобазу районную. Оттуда ушел в армию. Помню, как его провожали. Он живет с мамой-инвалидом в соседнем корпусе. Номера-то домов у нас с ним одинаковые. Корпуса разные. У меня корпус номер один. У него – три. Тогда у него девушка была. Как она плакала! Как плакала. Стерва. Он морозится на Севере, она нежится в постели с его же другом. Тот армию сумел закосить. Пройдоха. Чего с него взять? Его отец в райкоме партии работал. До поры до времени. Их тоже в тюрьму сажают. А ты не воруй.

– Вася, чудак человек, да что же это, – тяну его за руку в дом. – Проходи, пивком угощу.

Он упирается. Он с виду такой, наглый, что ли. А на самом деле, говорю же, душа человек. Но выпьет с устатку и начнет хамить. Потерпи. Работа у него такая. Нервная.

– Ну, если только пивка. Мне же на работу.

Сидим. Он пиво пьет. Я на него смотрю. Вот возьму и обженю его на себе. Всегда с мясом буду. Пить-то отучу враз. Он здоровый бугай. От него и детишки будут здоровые.

– Спасибочко за угощение! Побегу я. Наверное, обыскались меня. Мясо каленое. Его еще размораживать надо.

Вот и поздравили меня с днем рождения. Пошла дальше убирать, а о пакете забыла. Такая я. Бесхозяйственная. Вру. Очень даже хозяйственная. Как сумка. Шутка юмора.

Уже девять. Начало десятого даже. Мама родная! Тьфу ты, черт! Привязалась эта «мама родная». Впереди весь день.

Опять я стою в ванной. Под душем. Тут и вспомнила о пакете. Накинула мужскую сорочку (от кого осталась, не помню) – и бегом на кухню.

Ох уж этот Вася! Свиной окорок. Говядина. Филейчик. Даже говяжий язык. Это просто отпад. Тут, прикинь, рублей этак на двадцать. Может, и больше. Обязательно приглашу Василия завтра на буженину. Я готовить умею. Просто лень для себя готовить.

Хвать-похвать, а нет у меня того, что надо для приготовления буженинки. Смотрю на часы. Магазины открылись только что. Надо поспешить. Сейчас хоть и очереди, но то, что надо, можно урвать. Позже будет поздно.

Пальтишко на ватине. И это в марте! Шапочка «петушок» ярко-красного цвета. Черт меня дери! Чуть не выскочила без теплых с начесом трусов. Мне мои придатки еще пригодятся. Не все же впустую мужики будут спускать в меня.

– Тамара! – окликает меня Надя, наш дворник, – поздравляю тебя!

Надя моя соседка. Это она, не забыли, помогла мне с похоронами.

– Надя, спешу. Ты заходи через часик. Выпьем.

– Спасибо. Зайду, – кричит мне в спину Надя, а я бегу.

Заняла очередь в бакалею, тут же в овощной. Удобно. Все в одном магазине. Вижу, Вася уже хорош. Как успел? Понятно. Пивком у меня расслабился, а тут добавил. Весело работает Вася. Бабы в покатуху. Не всем в очереди достанется мяса, но никто не уйдет злой. Таков наш Вася.

Не прошло и часа, а я уже все, что нужно, купила. Повезло! И опять вприпрыжку домой. Мой Барсик трется о ноги и мурлычет. Подожди, котяра. Скоро дам тебе мясные обрезки.

– Тамара, – это пришла соседка. Не Надя, другая. Ее зовут Ольгой Петровной. У них телефон. Один на весь подъезд. – Тебя к телефону. Если позвонили ей, значит, что-то в больнице. Только там знают, куда звонить в экстренных случаях.

Точно. Прямо на посту заболела моя напарница. Я ей давно говорила: «Не шути. Сходи к гинекологу». Доигралась.

Спасибо, успела сготовить буженину. Упаковала ее в кальку и тряпицу. Так не высохнет в холодильнике. Накормила Барсика. Оделась, как положено, – и в дорогу. Ехать мне на двух трамваях. Метро к больничке не провели. Вот и отметила свой день рождения.

Привезли одного с ДТП. Капельница. Внутривенные инъекции. Врач от него не отходит. Прошел час, и он стал, как мы говорим, уходить. Давление упало, пульс ниточный. То, се. Покатили в операционную. Это уже поздно, в одиннадцать часов. Хирург куда-то ушел. Тоже понять можно. По двенадцать часов за столом. Какой организм выдержит. Мы с доктором над доходягой трудимся. До стола не дожил. Отдал душу под нашими руками.

Потом вскрытие покажет, что мы, да и хирург, уже ничего сделать бы не смогли. У него под черепной коробкой такая гематома была, что не жилец он был уже.

– Тамара, – Гоша, дежурный врач, даже почернел от усталости, – у вас, мне на посту сказали, сегодня день рождения.

Я поправила:

– Уже вчера.

– Да. Уже вчера был день рождения. Давайте же отметим.

– А как же пост?

– Будем уповать на удачу. Надеюсь, больше такого мертвяка нам не подсунут.

Разбавили спирту, девочки принесли кто что. Получился праздничный стол.

Никто не потревожил нас. Больные как будто сговорились не портить нам застолье. Утро мы встретили в хорошем настроении. Гоша все пытался проводить меня домой: «Или я не рыцарь? Я должен проводить вас домой».

Гоша такой. Он и пьяненький остается паинькой. Все на вы.

Что же, пусть проводит. Знаю, у парадной начнет канючить: мол, замерз, устал, чайку бы горячего. Как в сказке, где солдат из топора щи варил. Или как в анекдоте: «Хозяйка, дай напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде».

В трамвае холодрыга ужасная. Сели на заднее сиденье. Я прижалась к нему. Все ж теплее. Он тут как тут. Шасть мне под юбку. Не бить же его по морде. Пусть балуется. Я греюсь. До дома еще пилить почти полкилометра. Утро морозное, ветреное.

Вот и приехали. Побежали. Прибежали. Я жду, когда он начнет свою песню.

– Я пошел, – вот тебе и ухарь с Кавказа. Мне даже обидно стало. Лапал, лапал, под юбку лез, а тут – я пошел. Нет уж. От меня так просто не отделаешься.

– Куда пошел? Я такую буженину сготовила. Пальчики оближешь. Или вы, евреи, свинину не едите?

– Я еврей не настоящий. Я еврей по папе. Мама моя осетинка.

– Еврей ты. Вон шнобель какой. Весь в отца.

– У евреев, чтоб ты знала, национальность считается по матери, а не по отцу. Пошли кушать твою буженину.

Так, рано утром у меня на кухне начался банкет. Только мы с Гошей выпили по первой за мой день рождения, как в дверь позвонили. Пришла соседка Надя.

– Я сегодня специально раньше убрала территорию, чтобы успеть тебя поздравить, – это она говорит мне, а сама таращится на моего Гошу. – Приятного аппетита вам!

Эта Надя стерва еще та. У нее муж, позавидуешь. Пьет по выходным и при этом ее не лупит. Добрый. Вкалывает на заводе каком-то и зарабатывает хорошо. Его часто в командировку посылают. Он говорит, это шефмонтаж. Что это, не объясняет, но важничает.

Надька, вобла сушеная, но до этого, понимать надо, о чем я, сильно охоча. Ей своего мужика мало. Он за порог – она уже в теплой еще постели с кем-нибудь кувыркается. Вот и тут. Не успела войти, а на Гошу уже глаз положила.

Мне-то что. Он мне, как рыбе зонтик. Не люблю таких. Черных, что ли. То ли дело Вася. Кстати, надо пойти пригласить его.

– Вы тут без меня как-нибудь. Я схожу к Васе. Его свинину трескаем. Надо пригласить.

Знаю, я уйду, а Надька успеет затащить Гошу на свою жопу. Она не упустит. Знаешь, что она мне говорит? Она говорит, что мужское это очень даже полезно для женщин. Без него у нас всякие нехорошие болезни. Рак, например.

Опять подморозило. И когда весна наступит? Я весну люблю. Солнышко греет. В лесу ландыши распустились. Я обожаю их запах. Надька действительно успела убрать двор. Дорожки выметены. Чисто. До Васиного корпуса недалеко. Двор перейти. Но спешить так не хочется. Во дворе никого. Все уже разъехались на работу. Дети, эти цветы жизни, рвать бы их с корнем, еще спят. Посижу на лавочке под грибком. Покурю. Пусть Надька вдосталь «напьется» этого самого. Худючая и зло… Стыдно такое на детской площадке сказать. Да ты понимаешь, о чем я.

Курить на свежем воздухе обожаю. Я и дома выхожу на балкон покурить. Небо прояснилось, и где-то за крышами домов – а они все высокие – начало светить холодное солнце. Папироса выкурена. Надо идти. Вася с мамой живет на седьмом этаже. Если лифт не работает, подниматься не буду. Вошла в подъезд, а навстречу мне Васина мама: «Тамара, ты, что здесь делаешь в такую рань?»

– Вашего Васю хочу украсть. У меня вчера день рождения был, но я дежурила. Сегодня отмечаю.

– Опять водки нажретесь. У Васеньки скоро печень вся жиром изойдет, – мамаша Васи до пенсии работала в тубдиспансере и считает себя сильно умной по медицинской части.

– Не бойтесь, Татьяна Павловна, у вашего Васи цирроза не будет. Он хорошо питается. На его-то месте.

– Ты на что намекаешь?! А ну пошла отсюдова, – злющая старая карга.

Я в лифт юрк – и лови меня. Мне жалко ее. Одна воспитывала Ваську. Муж, как только узнал, что она беременна, сбежал. Хорошо отец с матерью не выбросили дочь гулящую. Приютили и Васю поначалу кормили, одевали, обували. Но беда одна не ходит. Что за напасть! Они в деревню поехали вот так же. Весной. Хотели снять комнату на лето. Ребенку свежий воздух и парное молоко нужны. На обратном пути в автобус, на котором они ехали, врезался этот самый молоковоз. Пятеро всмятку. Они тоже убились насмерть.

– Я к тебе вчера заходил. Никто не открыл. Один кот орал.

– Так кто откроет, если меня на работу вызвали? А Барсик замок открывать не умеет. Сегодня праздную. Пошли, а то там Надька с Гошей всю буженину слопают.

– Спасибочко. Я мигом, – я осталась стоять в параднике, а он убежал куда-то. Тоже мне, кавалер. Хренов. Я всегда так. Если кто мне нравится, я его ругаю, на чем свет стоит. Дурной у меня характер. Мне уже двадцать три, а мужа нет. И не предвидится.

Как хороши были ночи с ним! В книге прочла – очаровательны. Почти три месяца мы с ним жили как муж и жена. Он моряк. Прапорщик. Знала бы я, что он тут в Ленинграде в командировке. Его корабль на ремонте стоял. Он мне лапшу на уши понавешал: мол, я на базе служу. В хозвзводе. Мы с тобой жить будем, что кот в масле.

От него у меня осталась одна его фуражка. Летом-то они фуражки белые носят. А эта черная. Смыло волной моего морячка.

А вот и Вася. Боже мой! В черном костюме, с галстуком. Фраер фраером.

– Вася, ты прекрасен. Но у меня не ресторан. На кухне сидим.

– Ничего ты не понимаешь, Тамара. Праздник должен быть праздником.

– Ты сам-то понял, что сказал? Пошли уж! И брось пакет-то.

– Это подарок тебе. Зачем бросать.?

– Дорогой, – с грузинским акцентом сказала я и подхватила Васю под руку, – пошли. Гостем будешь.

Пошли, как два фраерка. Идем по дорожке, а тетки так и зыркают. Мне же слышно, что они говорят: «Вишь, Тамарка-то Ваську захомутала. Теперь кажный день мясо трескать будет».

В квартиру вошли, я тут же носом своим учуяла. У меня опыт. Надька сияет. Гоша лыбится по-идиотски. Понятно. Надька своего не упустит. Это дело не хитрое. Я так не могу. Мне надо, чтобы все было красиво. Не по-кошачьи.

– Тамарочка, – вопит Надька, – мы ничего не ели и не пили. Тебя дожидались, – сучка, хотя бы утерлась. Губищи мокрые и распухшие.

Не съели, но выпили. В бутылке половина.

– Тамара, – Василий серьезен, как на экзамене, – поздравляю тебя, и вот возьми. Это тебе, – достает из пакета настоящие джинсы.

– Спасибо, Вася, – облобызала его – и мигом в спальню. Примерить. Тютелька в тютельку. Молодец Вася. Угадал размер, а ведь ни разу я ему не дала мою попу облапить. По длине, конечно, великоваты. Но это так и нужно. Подогну. Ноги у меня длинные. Мало надо будет укорачивать.

Сели. Буженина сочится. Салат светится майонезом. Язычок говяжий в хрене томится. Принесенная Васей бутылка 0,7 водки прохлаждается в холодильнике.

– Тамарочка, – начала наш праздник Надя, – я тебя знаю вот уже, – тут я ее перебиваю:

– Не надо говорить, сколько лет мы знакомы.

– Пусть так. Ты молодец. И работа у тебя хорошая, и живешь ты в квартире одна. Желаю тебе в этом году найти хорошего мужа!

– Мужья – не грибы. Чего искать-то?

– Правильно говорит Тамара, – встревает Вася, – замужество и женитьба – это как судьба. Можно всю жизнь прожить, а свою половинку не встретить. Так что выпьем за удачу Томину.

– Не знала я, Вася, что ты лирик. Но за удачу выпью.

Так и понеслось. За удачу хлопнули. Салатиком закусили. Вторую выпили, как положено, за родителей моих. Не чокаясь. Но третью пили уже за друзей, чокнувшись. Тут и водка в моей бутылке кончилась.

Через час мы уже говорили, перебивая друг друга.

– Вот у нас в ЖЭКе бухгалтерша все норовит нас обдурить, а сама себе и начальнику премии стрижет и стрижет. Я же знаю: мы на двор грязь мести, а они в кабинете запрутся и ну давать угля народу, – это, конечно, Надька.

– Я так скажу. Если вовремя не сделать вентиляцию легких при травме грудной клетки, то пострадавший уйдет через десять минут, – это Гоша.

– Нет, – как будто спорит с ним Вася, – если мясо подморожено, то с кило набегает граммов пятьдесят.

Я молчу. Это привычка у меня такая. Больше слушать, меньше болтать. Меня заботит, хватит ли выпивки. Закусь сообразить всегда можно. А вот водку дома не сваришь. За окном темень непроглядная. Там холодно. Кто пойдет в магазин?

– Хватит языками чесать. Водка кончается. Что делать будем? – Гоша, Гоша. Взял бы и пошел сам. Как же?! Он доктор.

– Я пойду, – Вася.

Чего я тут буду делать с ними. Надькой и Гошей. У Надьки уже руки чешутся. Да и Гоша свои руки в карманы штанов запустил.

– Вася, я с тобой. Воздухом подышу и прикуплю чего-нибудь на закуску.

Желтый фонарь светит в дальнем краю нашего двора. Жутковато. Где-то за корпусами скрежещет трамвай. Рельсы давно надо менять. Выскочил наш дворовый пес. Сволочи с пятого этажа завели щенка. Побаловались и выкинули на улицу. Я бы его приютила, но мой же Барсик ему всю морду исцарапает. Вот и подкармливаю.

– Тарзанчик, – так я его зову, – потерпи. Куплю чего и тебе.

Удивительный пес. Все понимает. Машет хвостом и бежит рядом. Так и пошли в «стекляшку». Там и водку купить можно, можно и чего-нибудь на закусь высмотреть.

– О закуске не беспокойся. Я с Ниной из гастрономии хорошо знаком.

– И как она?

– Умная. Ее с пятого курса универа выгнали. Какие-то стишки распространяла. Нигде на работу не брали. Я за нее похлопотал. Сначала подсобницей работала. Теперь в гастрономе. С ней каждый дружбу хочет водить. Она гордая.

В магазине пусто. Ни людей, ни товара. Водка одна и минералка.

– Ты иди за водкой, а я с Ниной поговорю.

Водки я купила. И то со скандалом.

– Мы в одни руки отпускаем одну бутылку.

– Так у меня две руки, – попыталась я пошутить.

– Я тебе пошучу. Сейчас милицию позову.

– Не надо милиции звать. Вот моя рука. Давай мне, – Вася тут как тут.

– Купил чего закусить?

– И нам купил, и твоему Тарзану.

С неба (мразь-то какая это небо!) посыпалась снежная крупа. Ветер задул и больно бьет в лицо этой самой крупой. Василий обнял меня за плечи и прижал к себе. Вот так, подумала я, пройти с ним по жизни. Это у меня бывает. Такое завихрение в мозгах.

– Тамара, – почти прошептал Вася, – я жениться надумал.

Сердце мое екнуло. Ну не дура ли? Молчу. Жду.

– Ты ее знаешь. Она в винно-водочном стоит.

– Хорошая пара. У тебя закусь, у нее выпивка.

– Ты все о своем. Тебе бы выпить и закусить.

– А у тебя на уме, конечно, одна любовь. Да знаешь ли ты, что такое любовь?

– Знаю теперь.

– Это хорошо.

Иду. И такая тоска меня взяла, хоть вой.

– Давай чего Тарзанчику купил.

Тарзан с хрустом стал грызть косточки. А я украдкой вытирать слезу. Редко я плачу. А тут разобрало. Двадцать три года. Все при мне. Работа хорошая. Жилье, другой позавидует. Да и сама по себе я еще не старуха. А никто не предложит пойти с ним в загс.

Надька сидит на кухне одна.

– Где Гоша?

– Ушел твой Гоша, – это надо же. Он мой. Сама мужика оседлала и вот он мой.

– Что, перестаралась, старая простипома? – тогда в город завезли эту рыбу.

– Девочки, гулять будем дальше?

– Иди домой, Вася! Нечего тебе с гулящими девками делать, – и подталкиваю его к дверям. Вижу, Васю жаба заела. – Водку твою мы сами выпьем. Деньги верну. С получки.

Остались мы с Надей одни-одинешеньки. Надя быстро захмелела и начала клевать носом. И ее я выпроводила. Вот и вся гулянка.

Надо завязывать с этим. Если никто замуж не берет, буду учиться. Решаю я и иду в ванну. Горячий душ обжигает тело. Долго я стояла под его струями. Думала. Это у меня привычка такая. Думать. Лето перекантуюсь, а осенью пойду на курсы повышения квалификации. Хватит сутками мужицкие жопы колоть. Место старшей процедурной сестры освобождается. Наша уходит на пенсию. Вернее ее «уходят».

Горячий душ меня взбодрил, и, поняв, что заснуть не смогу, решила допить водку.

Хорошо все-таки у меня. Уютно и даже красиво. Ну, приведу сюда мужика. Он начнет везде сорить и пачкать. За ним стирай да убирай. Надо мне это? Жрачку ему готовь? Готовь. Его грязные носки и трусы стирай? Стирай. А в результате что? Пять – десять минут кувыркания в постели, когда его надо еще растормошить. Овчинка выделки не стоит. А дети? Так это без замужества можно. Выращу одна.

Боже ты мой! Уже половина третьего ночи. Быстрее в койку. Спать, спать! Мне на работу не надо. Так что буду отсыпаться.

Небольшая ремарка. В свои двадцать три года Тамара выглядела значительно моложе. От природы она обладала острым умом, хорошо запоминала прочитанное. Одним словом, была способна на большее, нежели быть обыкновенной процедурной сестрой. Заснув, она уже не просыпалась до звонка будильника.

Не могла знать Тамара, что заведующий реанимационным отделением Анатолий Иванович Пехтин давно приглядывался к ней. Ему нужна была именно такая работница. Защитив кандидатскую диссертацию, он задумал превратить отделение в образец. Почти два месяца он в числе других, молодых практикующих и одновременно занимающихся наукой, врачей был на стажировке во Франции. Это было время, когда Де Голь вышел из военной составляющей блока НАТО и отношения между Францией и Союзом потеплели.

Какие там кабинеты! Какое оборудование! Анатолий Иванович, дед которого выходил в море даже при шторме и удачно промышлял треску, обладал в высокой степени амбициями.

Помнил он и крылатое выражение «Кадры решают все». Тамара была отличным специалистом и тоже, он это видел, была честолюбива. Ну а то, что она притягивала его эго подобно магниту на синхрофазотроне в Обнинске, говорить не приходится.

Он решил – пусть пройдет лето, а осенью он перетащит Тамару к себе на отделение.

Как причудливы линии судьбы! Тамара в это же самое время думала об учебе и переходе на более престижную работу. Это слово – престиж, она услышала как-то в гастрономе. Очень понравилось оно ей.

Но подождем до осени.

Ай да Вася! Закатил такую свадьбу. Закачаешься! И его избранница тоже хороша. Что она с собой сделала, не знаю, но выглядела она в загсе, как молодка двадцатилетняя. Куда убрался ее живот? Не иначе как корсет натянула. Глубокий вырез на груди открывал, как говорила Надька, достояние республики. Что же, будет чем вскормить младенца. Мне, по секрету всему свету, сказали, что она уже на четвертом месяце. Вот и весь секрет.

Нет. Я на такое никогда, хоть режь меня, не пойду. Вася был в костюме-тройке. В нейлоновой сорочке. Дефицит.

Я долго приглядывалась к нему. Трезв. Надо же, как действует этот обряд. Как же я ошибалась! Доехали до «стекляшки», и там он уже был весел.

Терпеть эти «горько» тоже не по мне. Какая гадость – слюнявиться при людях. Я так считаю. Поцелуй даже более интимен, чем само совокупление. Это я как медик вам говорю. Вы когда-нибудь видели, чтобы животные, например коровы с быками, целовались? Я – нет. А вот как бык «покрывает» корову, я видала. Как говорит Гоша, не эстетичное это зрелище.

Через час Васю отволокли домой. Невеста же была в ударе. Ну и что, что на четвертом месяце! Что же ей теперь обкакаться и не жить? То танго. То буги-вуги. А то и вальс. Она и там, она и тута.

Посмотрела я на это веселье и пошла домой.

Иду себе, никого не трогаю. Июнь теплый, но вечера прохладны. Зябко мне, но я не спешу. Дома отогреюсь. Есть и чем, и где.

– Тамара, – кто это вечером. – Тамара, подождите.

Боже ты мой! Наш участковый. Новый. Старый-то совсем спился, и его выперли из милиции.

– Чего вам, гражданин начальник?

– Да так. Ничего. Смотрю, одна идешь со свадьбы. Чего так?

– Это в ваши, гражданин начальник, обязанности тоже входит – интересоваться с кем мы, бабы, спим?

– Зря ты так! Я тоже вот один с пункта правопорядка иду.

– Вы и говорите как-то казенно, – в темноте, говорят, все кошки серы, а он ничего себе. Светел лицом, широк в плечах, и опять меня понесло. – Один? И я одна. Вот и встретились два одиночества. Айда ко мне! На свадьбе драться начнут не скоро. Успеем погреться, товарищ гражданин начальник.

– Пошли, гражданка задержанная.

– Уже и задержанная?

– Я тебя на всю жизнь задержу. Ты, Тамара, мне люба. Будешь моей женой.

Ничего себе, сказала я себе. Вслух я, конечно, выразилась иначе.

– А ты не суетись. Подумай. У меня на тебя компры лет на пять.

У меня матка опустилась. Неужели пронюхал о том, что я с поста тырила. Назначат укольчик доходяге. Я ему просто баралгинчику. А те ампулы домой. Та же Надька за долю малую их сбагрит. Смотришь – в доме новый телек.

– Пошли в дом. Нечего на дворе толковище разводить.

– Петя, ты что, вправду меня любишь? – говорю я, едва шевеля губами. Это уже спустя три часа.

– Завтра подам рапорт на кратковременный отпуск. В загсе я договорюсь. Нас распишут сразу.

– Ты у нас самый главный начальник, что ли?

– Главный не главный, но некоторые слушаются. Меня на учебу отправляют через две недели. Буду не участковым, а настоящим опером. В звании тоже повысят. Так что, Тамарочка, заживем мы с тобою.

Вот ты скажи: есть Бог или нет. Я не знаю. Но судьба есть. Я его слушаю, а сама думаю. Привычка у меня такая. Думать.

А вдруг это и есть мой суженый. Судьба. Парень он видный. С виду здоровый. Все знают, не запойный. Даже выпивши, он себя в руках держит. Если и матюгнется, то парой слов. Я помню, как он Васю нашего оттащил домой, когда тот напился в стельку и начал права качать. Не отволок в кутузку. Не вызвал хмелеуборочную машину. Так мы прозвали машину из вытрезвителя. Добрый, значит, малый. Чем черт не шутит. Пойду за него, ребенка рожу, а там можно и развестись. Прописывать к себе ни-ни.

– Уж больно скорый ты, участковый! Для приличия поухаживал бы за мной. Цветочек подарил, в ресторан сводил. Чай не на войну собрался.

Знала бы, да ведала, что произойдет через год. Он же мне в ответ.

– Две недели ухаживаний тебе хватит? – говорит эту чушь вполне серьезно. Мне даже смешно стало.

– Ты, Петр, чудак большой. Ты это все всерьез? Или приглянулась тебе моя квартирка?

– Я, Тамара, с малолетства привык быть серьезным. Детдомовский я. Там сопли быстро подтерли. Кулаком да ремнем. А что касается твоей квартиры, то мне и своей комнаты достаточно. Можем и у меня пожить, – помолчал и добавил. – Пока не родишь.

– Тогда, товарищ участковый, детдомовец, начинай ухаживать прямо сейчас. Проводи до дома.

Дошли до моего подъезда. Я жду, когда он начнет приставать. Он руку пожал и намылился уйти. Я ему:

– Что ж, и ко мне не подымишься? Чаю с кофеем не попросишь?

– Кофе на ночь не пью, а от чаю не откажусь.

Идем по лестнице, лифт, как всегда, не работает, я думаю, когда же он начет. Чаем напоила. Сидим. Он молчит, и я молчу. Мой Барсик один «говорит». Трется о ноги милицейские и урчит. Вот жучара.