Женские истории пером павлина (сборник) Беспалов Николай
– Так, я пойду, – то ли спрашивает, то ли просто говорит Петя.
– Иди.
– Завтра у меня дел на участке почти нет. Отрапортую в отделение и свободен. Сходим куда?
– Сходим.
– Так я зайду после одиннадцати?
– Петенька, завтра выходной. Я буду спать в одиннадцать.
– Разбужу. Много спать вредно.
– Это кто же тебе такую чушь сказал?
– Я читал, что все великие люди спали мало. Наполеон спал три часа.
– То-то драпал он из России так, что пятки сверкали.
Забавно с ним говорить. Он вроде взрослый малый, а говорит, как дитя малое.
– Кутузов тоже спал мало.
– Откуда ты знаешь-то?
– Знаю, – и весь сказ. Помолчал и дальше. – Ты вот думаешь, милиционер – он дурак. Книжек не читает. А я много читал. Это мое хобби.
– Нате вам, какие слова знаешь.
– Ладно уж. Пошел я, – и уже в дверях. – Спи. Зайду завтра после полудня.
Ушел. Я сижу. Молчу. Барсик ушел в спальню. Жучара же! Ушел милиционер, и мне стало тоскливо. Что-то в нем есть. Что – не пойму. Думаю. И надумала. Без пол-литра не разберешь. Достала бутылку из холодильника. Нарезала огурчиков. Остатки. Наболтала в графине клюквенного варенья с водой. Лучше любого лимонада.
Сижу. Думаю. Это у меня привычка такая. За окном темно, но видно, как отражается желтый свет фонаря. Тоска! Выть хочется. Хлоп рюмку и жду. Потекло, согревает. Не закусываю. Жду. Пора и вторую. Хлоп вторую. Запила глотком моего лимонада. Жду.
Что им! Кто-то в дверь звонит. Это надо же! В час ночи звонить. Может, Петя? Вскочила и побежала открывать.
– Тамарка, – орет пьяная Надька, – Тамарка, чего ты ушла-то? Мы так веселились. Так веселились.
– Уймись и зайди. Соседей разбудишь.
– Я иду, – уже шепотом, – вижу у тебя свет в окне. Дай, думаю, зайду. Вот, смотри, – достает початую бутылку водки.
У меня эта водка уже из ушей прет. С души воротит.
– Спать иди, шлендра. Мало тебе?
– Я – шлендра? – орет, как свинья недорезанная. – Я – шлендра? От нее каждый день мужики выскакивают, словно лимоны выжатые. А я – шлендра!
– Да не ори ты! Проходи уж в дом.
Разбудила-таки соседей. Они в крик:
– Милицию вызовем!
– Вызывайте участкового, – отвечаю. Дверь прикрыла, и Надьку в кухню потащила. Та как-то враз сникла, размякла. Тащи эту воблу сушеную.
– Тамара, Тамара, – и в слезы.
– Не реви. Выпей, полегчает.
И тут начала она мне душу свою открывать. Лучше бы не открывала. Помойка, а не душа. Узнала я, что второго ребеночка прижила она от начальничка своего. Что мужа ненавидит смертельно. Готова прибить его, да боится. Что болезнь у нее такая. Она в книге вычитала. Бешенство матки. По-научному истерия.
Как тут не выпить еще! Хотя и воротит. Вот так обе пьяные и сидим на кухне. Досиделись до того, что в радио запиликало. Мама моя родная! Пять утра уже.
– Иди домой, Надька! Мне спать надо.
– Мне тоже надо. Я тута прилягу. Сосну у тебя. Не хочу домой идти.
– Еще чего, – я представила, как придет Петр, а тут эта валяется. Что подумает.
Еле-еле выпроводила за порог. Уже гимн заиграли по радио, когда я наконец-то улеглась. Голова – на подушку, а я в сон. И снится мне мужчина. Не Петя, не Гоша и не Вася. Как бы чужой, но до смерти близкий. Так и кажется, что я его с детства знаю. Он стоит рядом с кроватью. Улыбается так хорошо. А я – надо же такое! – лежу голенькая совсем, и мне не стыдно. Он улыбается и молчит. Я тоже молчу, но знаю, это мой отец. Отца-то я помню. Но этот не тот отец, что я помню. Но отец. Надо же, такое приснится.
Проснулась от звонка в дверь. Спросонья никак не могла понять, где звонят. Выскочила в прихожую в одних трусиках. Хорошо топят коммунальщики.
– Кто там? – кричу, а в ответ:
– Милиция.
Думаю, Петя это. Прикрыла рукой грудь и открыла.
Мама моя родная, а там двое незнакомых мне мента.
– Вы такая-то? – в лоб мне.
– Я самая, а что надо-то?
– Мы пройдем, а вы оденьтесь. У нас к вам вопрос есть.
Накинула халатик. Вышла. Они как встали у дверей, так и стоят.
– Может быть, хотя бы на кухню пройдем, – говорит тот, что постарше.
– У вас вечером в гостях кто-нибудь был? – это все старший.
– Был. Наш участковый. Петр. По батюшке не знаю.
– Уточним, – этак с хитрецой все тот же мент со звездочками на погонах. – А еще кто-нибудь был?
У меня со сна память выдуло. Все тот мужчина перед глазами. Но не он же был у меня в гостях. Этот мент с погонами опять гундосит. Насморк, что ли, у него?
– Вы Надежду Бабкину знаете?
– А кто ж не знает нашего дворника?
– Она, случаем, к вам вчера не заходила?
– Вчера нет, а сегодня да, – так я шучу.
– Уточните, в котором часу.
– Когда пришла, не скажу. Пьяные мы с ней были. На свадьбе погуляли. А вот когда я ее выпроводила, скажу. Как раз радио пиликать начало.
Они переглядываются и головами закивали, как китайские божки, что у меня на шифоньере стоят.
– Вы посидите. Мы пока бумагу составим, и вы подпишите.
– Это, с какого такого рожна я буду чего-то подписывать?
– Здесь не подпишешь, – на ты перешел мент, – в отделение доставим. Там и не то подпишешь, прости господи.
– Ты что, свечку держал? Оскорбляешь. Да! Я на вас управу найду.
– Успокойтесь, – это уже молодой, – так положено. Надо подписать протокол допроса.
– Это что же – я уже и виноватая?
– Нет. Только свидетель, – это опять молодой. А старший, сука:
– Пока.
Тут опять звонят в дверь.
– Идите, откройте! О нас ни звука, а сами за дверью спрятались. Прямо детектив какой-то. Как в кино.
– Тамара, я пришел сказать и извиниться перед тобой. Сегодня гулять не пойдем, – Петя. Мой Петя.
– Лейтенант Пронин, – рявкает тот, который со звездочками на погонах, – разговорчики.
– Виноват, товарищ капитан.
– Чего вы на моего жениха орете?! Он ко мне пришел.
– Я и вчера был у товарища Ининой. До одиннадцати вечера был, – Петя серьезен.
Помялись, потоптались и ушли. А чего приходили, я так и не поняла.
Из протокола осмотра места происшествия:
«Труп мужчины лежит на полу у дивана на спине. Правая рука на груди, левая вдоль тела. Мужчина одет в трусы черного цвета. На голове, в ее левой височной части, открытая рана. Рядом с телом кухонный молоток для отбивки мяса…»
Ну и так далее. Судмедэксперт по окоченению трупа определил время убийства. В промежутке между шестью и девятью часами утра. В квартире больше никого. Труп обнаружила соседка. Утром уходила на дежурство в трампарк и увидела открытую дверь. Заглянула и увидела соседа мертвым.
Где дети и их мать, никто не знал. Девочке семь. Мальчику пять.
Вот таким было то утро.
Надежду Ивановну Бабкину арестовали через два дня. Она с детьми пряталась у дальней родственницы убитого ею мужа в Парголово.
На первом же допросе она призналась в убийстве. Правда, никаких деталей не помнила. Пьяна была сильно.
Заседание суда продолжалось два дня. Надежду осудили и приговорили к пяти годам содержания в колонии общего режима. Детей определили в детский дом № 5.
Петр ухаживал за мной все двенадцать дней. Сводил меня в ресторан. Два раза были в кино. Один раз подарил мне какие-то чахлые цветочки. Зима же.
– Это наши обручальные кольца, – сказал он мне на тринадцатый день, – послезавтра поедем в загс.
Я не противилась. Убийство Надькиного мужа подействовало на меня сильно. Я так и видела ее лицо, опухшее, красное и слова ее: «Страсть как ненавижу его». Он меня лапает, а меня воротит. Так и вырвет. Убила бы!»
Говорили, что нашли его голым. Значит, он начал то, что Надька называла «лапает». Тут она его и прибила. Интересно чем.
– Не забудь взять паспорт, – Петя, Петя. Знал бы ты, чем занята моя голова. Как бы ни случился и у нас с тобой такой расклад. Я ведь терпеть долго не буду. Тьфу-тьфу. Чур меня.
Все эти дни я вспоминала сон в то утро. Постепенно в душу мою закрадывались сомнения. Я вспоминала слова какой-то тетки в детском садике: «Вылитый Федор Петрович!» Моего папу звали Вениамином.
– Ты меня слушаешь?
– Слушаю, слушаю. Паспорт не забуду, – сама же думаю, не забыть бы вообще в этот загс прийти.
Расписали нас быстро. У Петра свидетелем был тот самый капитан, что допрашивал меня, а у меня – моя напарница. Надьки же не было.
Отметили у меня. Собралось народу немного. Быстро и разошлись. Утром мы уезжали в Псков к родителям мужа.
На этом можно было бы окончить историю с географией о моем замужестве. Одно скажу по секрету.
За день до нашего бракосочетания я дежурила в ночь. Анатолий Иванович пришел ко мне на пост после полуночи. Все спят. На отделении спокойно. У меня чаек готов. В холодильнике, где мы храним некоторые препараты, колбочка с настоечкой спиртовой. Бутерброды я принесла из дома. Думала, поужинаю и прилягу. А тут он:
– Можно к вам, Тамара Вениаминовна?
Пили-ели мы вдвоем. Никто не мешал нам. Говорил Анатолий Иванович интересно. Был ласков и нежен. Я «улетела».
– Так мы договорились, Тамара. Осенью ты переходишь ко мне на отделение.
До осени дожить надо.
Глава вторая
9 декабря 1979 года в родильном доме родила Тамара Вениаминовна Инина. Это я. Как ни настаивал Петр на том, чтобы я взяла его фамилию, я отказалась.
– Пойми, дорогой, у меня нет братьев. Помру я – и уйдет наша фамилия. Дети же с твоей фамилией будут.
Убедила. Мой Петя молодец. Окончил свои курсы. Получил капитана и стал оперуполномоченным в нашем районном отделении милиции. Три месяца работал там. Принял участие в задержании особо опасных вооруженных преступников и за это был награжден.
Я же тоже, несмотря на живот, прошла курсы повышения квалификации и теперь работаю у Анатолия Ивановича. И работа ответственная, и зарплата больше.
В роддом меня отвез сам муж. На милицейском уазике. Как переполошились сестрички там, когда мы подкатили с сиреной и мигалкой!
Роды прошли без осложнений. Малышка, девочка, родилась чистенькой, волосатой. Мы с мужем договорились, что если будет мальчик, то назовем Иваном. И у него отец Иван, и у меня Иван. Если же дочка, то Машей.
Грудь Машенька брала хорошо. Через пять дней меня определили на выписку. Снегу за ночь навалило чуть ли не по колено. Небольшой мороз и пасмурное небо. Но на душе у меня было яснее ясного. Добилась своего. Я – мать.
Муженек мой приехал опять на служебной машине. Где-то раздобыл гвоздики. Красные гвоздики на фоне белого снега. Красиво!
Мы уже садились в машину, когда я у ограды увидала своего начальника. Анатолий Иванович стоял у ворот, и в руках его были тоже красные гвоздики. Мы уезжали, но я успела увидеть, как он бросил цветы под колеса машины.
Что же, милый доктор, придет время, и ты бросишь цветы уже под ноги дочери и матери. Так-то.
Для Маши мы с Петей оборудовали уголок в спальне.
– Спать, мой милый муженек, будешь в гостиной. И не возражай!
– Это как же? Я же муж тебе.
– Именно, что муж. А не любовник. После родов мне заниматься любовью нельзя. Потерпи.
На том и сошлись во мнениях. Маша спит. Мы же решили отметить мое возвращение домой.
– Я счастлив, Тамара.
– Что такое счастье? Петенька, милый мой, счастье – это свобода. Ребенок – большой труд. Бессонные ночи. Постоянная тревога. Ты готов к такой жизни?
Я выпила пятьдесят граммов водки. Не повредит. Я-то знаю. Таков мой организм. Выпью и становлюсь злой. Так и хочется врезать в морду. Петя, Петя. Мать моя родная! Неужели ты ничегошеньки не чувствуешь? Как донор ты хорош, но жить с тобой под одной крышей, есть из одной миски, спать в одной кровати… Уволь!
– Это и есть счастье, Тамара. Счастье материнства.
– Ты прохлаждаться будешь, а мне – это самое материнское счастье. Так?!
– Я буду зарабатывать. У меня служба.
– За твою службу тебе и платят, как псу цепному. На кость и воду хватает.
Что тут приключилось с Петенькой! Лицо его покрылось пятнами цвета очищенной свеклы, глаза округлилась и налились кровью, рот открылся, обнажив язык. Зрелище мерзкое. У кого-то, может быть, маска гнева устрашающая. Но не у Пети.
В таком состоянии он пробыл минуту. Вдруг вскочил, выдавил из глотки клич вождя апачей и выбежал из квартиры. Мне показалось, что он вышиб дверь.
На меня напал смех. Машенька проснулась. Началась так называемая семейная жизнь. Муж в бегах, дочь в слезах. Я в полуистерике. Весело!
Машу я успокоила быстро. Дала грудь – и всего-то. Поел младенец, я перепеленала его – и он спать. Я тоже успокоилась. Вернулась на кухню и стала методично напиваться. Первый день после родов дома – и на тебе! Такой фокус-покус. Молоко я сцедила и поставила в холодильник. На сегодня Маше хватит. Завтра все из меня выйдет. Все будет хорошо, Тамара, успокаивала я себя. И медленно, целеустремленно напивалась.
Не знала я, что через тридцать дней буду пить горькую, провожая Петра в «командировку в вечность». Выполняя интернациональный долг, капитан милиции в августе 1980 года погибнет, подорвавшись на пехотной мине французского производства.
Потом, на тайных поминках, мне его боевой товарищ расскажет, что за сволочь эти французские мины. Петр мог бы жить. Но не было рядом никого, кто мог бы наложить жгуты. Истек кровью мой первый муж.
Ох уж эти французы. Сделали такую мину, что не убивает человека, а только отрывает ему ноги. Гуманисты хреновы.
Наши вояки тоже хороши! В военкомате такого туману навели, упаси Боже! Откуда я могу знать, что такое «груз-200»? Я ему, этому лысому майору, говорю:
– Когда и где я могу забрать тело мужа, чтобы по-христиански похоронить?
А он мне:
– Мы сами не знаем, когда прибудет «груз-200». Заходите, мол.
Это что же за паскудство такое? Я медик. Мне ли не знать, сколько времени труп может быть вне холодильника. Чего я буду в землю опускать?
Одно скажу. Хоронили Петра в закрытом гробу. Стыд и позор. Никого от его службы. От военкомата пришел тот майор. И зачем? Затем, чтобы предупредить меня, чтобы я или кто другой слова о его командировке не сказали. Вот ведь как. Для меня Петр муж, убитый. А для них это «груз-200».
1 сентября я вышла на работу. Дети, в школу собирайтесь! А я – на работу, как на каникулы. Там меня ждут. Там я нужна не как дойная корова, а как специалист. Там, наконец, меня ждет, я в этом уверена, Анатолий Иванович.
Что это было? Мое замужество. Роды. Смерть мужа. Что это? Хотя я и говорю, что есть у меня привычка думать, но тут мои мозги закипают.
Как сказать Анатолию Ивановичу, что дочь-то его. Мне ли не знать? Тогда Петр круглосуточно дежурил по Управлению и учился на своих курсах. Не было у него сил исполнять свои супружеские обязанности. Петя был хоть и крепким мужичком, но все же…
Машеньку определила в ясли. Ну и название. Телят тоже в яслях держат. Теперь в шесть утра я уже на ногах. Кормление дочери. Себе стакан чаю и бутерброд. Морду поставить надо? Надо. На это минут десять уходит. Бегом, бегом. Закинула Машку в ясли и опять бегом на трамвай.
– Спешишь все? – кричит мне вслед тетка, занявшее место Нади. – Ноги не обломай!
Я успеваю ответить:
– Мети лучше, сучка драная!
Листья уже вовсю летят с деревьев. Мне они нравятся. Красиво и приятно шуршат под ногами. Но сейчас мне не до них. Не могу я опаздывать. Все-таки я начальник. Старшая медсестра на отделении. У меня в подчинении пять сестер и три санитарки.
– Товарищи, – Анатолий Иванович, как всегда, чисто выбрит, свеж лицом, на нем накрахмаленный халат и оригинального фасона шапочка. – Тамара Вениаминовна приступает к своим обязанностям после большого перерыва. Прошу помочь ей войти в рабочий ритм.
Лучше бы он этого не говорил. Знаю, как они будут помогать. Наоборот, палки в колеса будут вставлять.
Через час на отделение по скорой помощи поступил мужчина сорока лет с открытой черепно-мозговой травмой. Пять часов наш нейрохирург с бригадой в семь человек «колдовали» над ним. Они сумели его вывести из шока, восстановили сердечную деятельность, близкую к норме, стабилизировали АД и пульс. Со стола сняли, в общем-то, живого человека. Но был ли Олег, так звали пострадавшего, в полном смысле человеком, я не решусь утверждать. Кома – koma.
– Тамара, – Анатолий Иванович сам зашел ко мне, – вот план лечения больного на два дня. Готовьте все необходимое.
У меня на языке так и вертится – зачем все это? Ясно же, не человек он. И вряд ли им когда-нибудь будет.
Молчу. Он давал клятву Гиппократа. Ему виднее. Через час у меня все было готово. Подошел и мой час. Мне за Машенькой надо в ясли.
– Тамара, – мы с Анатолием Ивановичем курили на лестничной площадке, – я все понимаю. Но и вы поймите меня. Мне нужен работник, а не человек, отбывающий часы на службе. Вы не можете как-нибудь так устроить, чтобы не срываться и бежать за дочерью.
Я его понимаю. Наша работа такая. Что же, буду переводить Машу на круглосуточные ясли. Мне, как ни крути, работать надо. Никто теперь не поможет. А жить надо. Дочь растить, да и своя жизнь не кончилась. Разве не так? Скажите.
– Я вас поняла. Сегодня же переведу дочь на круглосуточные ясли.
– А муж не может хотя бы забирать девочку?
– Моего мужа убили.
Анатолий Иванович покраснел.
– Ради Бога, простите! Я с этой работой совсем сухарем стал. Примите соболезнования. Я понимаю. В милиции служба опасная.
– В Афганистане его убили.
– Да, да. Тяжелое бремя легло на страну. Но это жизнь. Крепитесь!
Так и хотелось сказать ему:
– Уж лучше бы понос.
Да не поймет этот интеллигент моего юмора.
– Так я побежала?
– А можно я к вам после дежурства зайду? – прорвало беднягу. Я же вижу, он слюной исходит, глядя на меня. Помнит ту ночь.
– Не надо, – вижу он готов расплакаться, – пока. Еще сорок дней после похорон не прошло. Потом. Потом все будет.
Понял, милый доктор. Даже вздрогнул от радости.
А того доходягу мы «вытащили». Жена плакала от радости, когда он узнал ее и сказал несколько понятных слов.
Мои девочки смирились с тем, что я их начальница, и стали работать слаженно и прилежно. Нас даже отметил на общеклинической конференции Главный врач. А Анатолий Иванович сдал автореферат докторской диссертации в типографию. Впереди защита.
Машенька росла. Лишь один раз приболела, но не сильно. Наверное, пошла в папашу моего. Он был здоровяк. Не разбейся на стройке, жил бы, как все его пращуры, лет до девяноста. А может быть, и не в него. Мои сны провидческие. Помню того, что стоял надо мной голенькой. А мне стыдно не было.
Чувствую, вам не терпится узнать, приходил ли ко мне Анатолий Иванович. Чего рассусоливать. Приходил. И не раз.
Скажу вам другое. Надька вернулась. Вот это штука! Дали ей пять лет, а прошло всего около двух.
Я столкнулась с ней во дворе. Прошла мимо и не обратила внимания.
– Что, не узнаешь? – окликнула она.
А как узнать? Была тощей. Стала полненькой. И это в колонии! Волосы стрижены так коротко, что, ее, глядя на попу, можно принять за мужика сзади.
– Сбежала? – что же еще подумать. За убийство же посадили.
– Так бы я тут расхаживала. Дело пересмотрели. Кто-то постарался. Переквалифицировали и вот отпустили по УДО.
– Это что за чудо такое?
– Условно-досрочное освобождение. Вот чего. Иду комнату смотреть.
– И это уду тебе, и комнату тебе. Другие на очереди всю жизнь стоят, а тебе – тут же.
– Закон такой. Я же жила тут.
Смотрю на Надю и не узнаю ее. Как колония могла изменить эту женщину. Пополнела и похорошела. А то, что волосы обрезала, так это к лучшему. Еще я обратила внимание, что стала бывший дворник как бы чище, что ли.
– Пойдем вместе, – пока я размышляла, Надя не стояла на месте, – посмотрим, что за хаверу мне предложили.
Маша в яслях. Дома шаром покати. Все едино, хотела в наш магазинчик заскочить. Может быть, у Васи мясцом отовариться.
– Сначала в магазин зайдем, потом уж пойдем смотреть твои апартаменты.
Зарядил дождь. А желтый фонарь все так же светит мрачно. Добежали до магазина. Быстро так. В магазине пусто. Кто же в такое время по магазинам ходит? В отделе «Вино-водка» стоит новая барышня. Крашеная блондинка с бюстом размером шесть. На полках одно «Полюстрово». Это надо же!
В мясном наш Василий прохлаждается. Трезвый и от того злой. Увидал Надьку и как заорет:
– Смотрите, кто к нам пришел! Наша Софья Перовская, – хохочет стервец. – Местного разлива.
– Заткнись! И тебя порешу.
– Ой, испугались! Иди, Надюша, мясца отрублю на закусь.
– Мне отруби, клоун Юрий Никулин местного разлива.
– Так за ради Бога, Томочка, – угомонился и пошел в подсобку.
Через минуту оттуда уже слышалось – тук-тук. Рубит. А на прилавке пусто.
Одним словом, мы с Надей вышли из магазина и с мясом, и с водкой. Василий навязался ко мне в гости. Знала я, что его семейная жизнь не удалась. А как же иначе? Попался он, как карась, на крючок. Знаю я эти приемчики – мне можно, можно. А сама как раз в том моменте, когда подзалететь можно, стоя с подветренной стороны мужского туалета. Какая же тут счастливая семейная жизнь?
Посмотрели комнату. Ничего комнатка. Бывшая колясочная. С туалетом в нише. Выпили по сто.
У меня не разгуляешься. Мне в шесть вставать. Так что разошлись рано. В десять вечера.
Уж через неделю я узнала, что Вася в ту ночь ночевал у Надьки. Да так там и остался жить. Вот крику-то было! Женушка его, нет чтобы дома с ним разобраться, вытащила дитя на улицу и ну орать на весь наш большой двор:
– Вчерась из тюряги вернулась, а уже чужих мужей от жен законных уводить. Сука драная!..
И так далее.
Даже наш новый участковый оторвал зад от стула и приперся. Стоит. Молчит. Ухмыляется.
Поорала женушка да ушла к себе.
– Расходитесь, граждане. Спектакль окончен, – скомандовал участковый и двинул к обиженной неверным мужем жене. Протокол составлять. Не иначе как. Только рассказывают, через час Верка, жена обиженная, побежала в магазин.
А Вася так и остался жить в комнате, где уборная в нише.
Читать бесплатно другие книги:
