Мелодия Джейн Уинфилд Райан

Глава 23

Дни становились длиннее, а с ними и трава на ее дворе.

В доме было пусто и безрадостно. Мысли Джейн эхом бесчисленных рыданий метались в черепной коробке, сливаясь в бесконечный круг, пока тишина не начинала сводить ее с ума.

Джейн назначала одну деловую встречу за другой, лишь бы под любым предлогом сбежать из дома, но, даже сидя напротив очередного клиента, не могла не думать о своем пустом доме и своей пустой жизни – без Калеба и то и другое утратило смысл. По вечерам она возвращалась домой, в одиночестве ужинала и разгадывала судоку, пока не начинали болеть глаза. Тогда она ложилась в постель и плакала в подушку.

В пятницу Джейн вернулась раньше обычного, поэтому была дома, когда к ней постучался почтальон, поскольку почтовый ящик был переполнен. Разобрав ворох рекламных листовок и счетов, она обнаружила страховой полис Калеба. Вид его имени, напечатанного на конверте, разбередил едва притихшую боль. Она вышла на задний двор с конвертом в руках и долго сидела там, глядя на фонтан. Солнце скрылось за горизонтом, и в воздухе воцарилась прохлада. Фонтан начал погружаться в темноту, пока наконец не скрылся из виду совсем, и лишь его журчание достигало слуха Джейн.

На следующее утро она проснулась еще до того, как зазвонил будильник, и на автопилоте поехала на субботнее собрание. Грейс не отличалась болтливостью, и, кроме них с Джейн, никто был не в курсе, что Калеб уехал. Все немедленно бросились к Джейн, благодаря ее за прекрасный прием в позапрошлые выходные, наперебой восхищаясь Калебом и твердя, какие они с ним прекрасная пара. Джейн улыбалась и кивала. Сообщать новости каждой по отдельности было выше ее сил.

Когда настал ее черед делиться новостями, она испытала приступ чувства вины еще до того, как открыла рот. Она отдавала себе отчет в том, что этот кризис отчасти ее рук дело, и потом, ей казалось, она принесла в их субботний утренний клуб уже достаточно дурных новостей. И тем не менее ей необходимо было снять этот камень с души.

– Позвольте мне рассказать вам всем, какая я идиотка, – начала она. – Я выгнала единственного мужчину, которого любила в жизни. Знаете, порой я сама себя не понимаю. То ли я боюсь, что меня никто никогда не сможет полюбить по-настоящему, и потому саботирую любые отношения до того, как получу доказательства своей правоты, то ли я просто-напросто маленькая испуганная девочка в теле сорокалетней женщины. Я не знаю, что мне делать, и меня от этого уже тошнит. Моя куратор предложила мне написать список плюсов и минусов этой ситуации, но мне ни разу не удалось продвинуться дальше его имени. Я набираю его на компьютере. Потом стираю. Потом набираю снова. Может быть, стоит попробовать писать на бумаге. Не знаю. Потом она сказала, что я должна поехать в Остин и быть с ним. Но все, что у меня есть, находится здесь. Вы все. Работа. Дом. Воспоминания о дочери. – Джейн почувствовала, как к горлу подступили слезы, и умолкла, пытаясь сдержаться. Потом сделала глоток кофе, чтобы немного оттянуть время. – В общем, я отдаю себе отчет в том, что только и делаю, что плачусь. Спасибо вам большое, что столько лет меня выслушивали. Я все выдержу и смогу не думать о нем. Я должна. У меня просто нет другого выбора.

После собрания все женщины подошли обнять Джейн, но ни одна не сказала, что все будет хорошо или что время лечит. Джейн про себя поблагодарила их за это. По пути к выходу Грейс перехватила ее и попросила подвезти до дома. Обыкновенно после их собраний она оставалась посидеть с другими дамами, поэтому Джейн поняла: старшая подруга хочет поговорить с ней наедине. Однако ни по пути к машине, ни когда они ехали, Грейс не сказала ни слова, а лишь с отсутствующим видом смотрела в окно.

Джейн подъехала к дому Грейс и припарковалась, а та по-прежнему продолжала сидеть неподвижно.

– Ты за что-то на меня сердишься? – спросила Джейн. Грейс вздохнула, но ничего не ответила. – Я ляпнула что-то не то на собрании? Что ты посоветовала мне поехать за ним в Остин? Я знаю, ты дала мне этот совет как подруга, и если ты не хотела, чтобы я рассказывала об этом на собрании, прости, пожалуйста. – Грейс не отвечала. – Ты по-прежнему считаешь, что я должна поехать за ним? Грейс?

Когда Грейс наконец обернулась к ней, в глазах у нее стояли слезы, а на лице застыло печальное выражение.

– Ты не единственный человек на свете, Джейн.

Ни разу на памяти Джейн Грейс не разговаривала с ней таким тоном, и Джейн немедленно поняла: случилось что-то очень скверное.

– Грейс, прости. Я не хотела… Что стряслось, Грейс? У вас с Бобом что-то не так?

– С Бобом? Он снова пьет.

– Пьет?

Грейс кивнула:

– По всей видимости, лет пять уже тому как. Он заявил, что не желает больше скрываться. Говорит, прекрасно может пить нормально, не знаю уж, что это значит.

Джейн не представляла, как утешить подругу. Боб действительно часто бывал в разъездах, но она и не подозревала, что он может утаивать подобные дела от Грейс.

– И что ты ему сказала? – наконец спросила она.

– Ничего не сказала, – отозвалась Грейс. – По правде говоря, меня не очень волнует, что он делает.

– В самом деле?

Грейс развернулась к Джейн лицом и в упор взглянула на нее:

– Джейн, мне нужно тебе кое-что сказать.

– Хорошо. Ты можешь сказать мне что угодно, Грейс. Ты же знаешь.

– Знаю. Но это трудно.

– Я не стану тебя осуждать, – пообещала Джейн. – В чем бы ни было дело.

Грейс посмотрела Джейн в глаза, и той померещилось в них виноватое выражение, как будто Грейс каким-то образом не оправдала ее ожиданий и собиралась в этом признаться. Но как Джейн ни пыталась предугадать, что Грейс хочет ей сказать, слова подруги прозвучали для нее как гром среди ясного неба.

– Я умираю, Джейн.

Эти слова еще не успели полностью проникнуть в сознание Джейн, а она уже задохнулась, оглушенная сокрушительной волной отрицания. Умирает? Грейс? Нет! Этого просто не может быть! Грейс была ее опорой, тем фундаментом, на котором она строила свою жизнь. Грейс была ее неизменной компаньонкой и, по сути, заменила Джейн семью, которой у нее толком никогда не было.

Грейс, видимо, прочитала все это на лице у Джейн, потому что кивнула и сказала:

– У меня мультиформная глиобластома. У нее даже собственная аббревиатура есть: МГБ. Врачи сказали, она появилась у меня в мозгу уже очень давно.

– Ты не умрешь! – замотала головой Джейн. – Должно быть какое-то лекарство.

– Она не лечится. Мне осталось от силы несколько месяцев.

Сердце у Джейн заколотилось как бешеное, на лбу выступила испарина. Почему-то вдруг стало трудно дышать.

– Но должны же существовать какие-то методы? Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать.

– Все, что можно сделать, – это только отсрочить конец. Да и то ненадолго. Операция не вариант из-за расположения опухоли. Облучать себя я тоже не дам. Хочу дожить последние дни по-человечески. Все, Джейн. Это конец.

Джейн решительно завела машину.

– Что ты делаешь?

– Везу тебя в Сиэтл в онкоцентр.

Грейс протянула руку, заглушила мотор и вытащила ключ из зажигания.

– Я знаю, что это тяжело, Джейн. Мне тоже тяжело тебе это говорить.

– Но тамошние врачи творят чудеса, – не сдавалась Джейн. – Есть новые методы. Экспериментальные. Лекарства.

– Я там уже была.

Перед глазами у Джейн все поплыло, голова закружилась, и на миг ей показалось, что она сейчас потеряет сознание. Ей понадобилось примерно с минуту, чтобы то, что она услышала, начало потихоньку проникать в сознание.

– Давно ты узнала?

– Довольно давно. Но до самого последнего времени мы не знали ни насколько все серьезно, ни насколько быстро она растет.

– Грейс… Боже мой, Грейс… Это несправедливо!

– Несправедливо. Но это правда. Я говорю тебе об этом сейчас, потому что хочу попросить тебя об одной услуге.

– Я не могу в это поверить.

– Джейн, ты меня слышала? Мне нужно, чтобы ты оказала мне одну услугу.

– Какую угодно. Я сделаю все, что бы ты ни попросила. Только скажи.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Париж.

– В Париж?

– Да. Ты поедешь?

– Конечно поеду. Конечно. Но почему именно в Париж?

– Потому что мне всегда хотелось его увидеть. С самого детства.

– А как же Боб?

– Мы собирались поехать вместе, но в последнее время мы только и делаем, что ругаемся. Он пьет и все такое прочее. В общем, я попросила его не ехать. Но одна я ехать туда не хочу. Не могу.

– Тебе не придется ехать одной, Грейс. Я с тобой. Только скажи, Грейс. Можем вылететь прямо сейчас, если хочешь.

Глаза Грейс наполнились слезами. Она похлопала Джейн по колену, потом отвернулась и вновь устремила взгляд за окно. Джейн взяла ее руку в свои. Ладошка у Грейс была маленькая и теплая, сквозь пергаментно-тонкую кожу просвечивали голубоватые вены. Джейн не могла заставить себя поверить в то, что очень скоро эта рука станет безжизненной и холодной.

Она не могла в это поверить. Она отказывалась в это верить.

Но Грейс еще ни разу в жизни не солгала ей.

– Знаешь, что забавно? – произнесла Грейс, первой прерывая молчание. – Все эти годы я откладывала деньги на пенсию, а теперь они мне даже не понадобятся. Так что мы летим первым классом, я оплачиваю все сама и не желаю слышать от тебя по этому поводу ни единого слова. Ты меня поняла? Ни единого слова.

– Ох, Грейс! – Джейн не знала, что еще сказать.

– Ты много лет назад настояла на том, чтобы мы с Бобом застраховали свою жизнь, и все это время я добросовестно платила взносы, так что после моей смерти он получит кругленькую сумму, – продолжала Грейс. – Может даже закатить шикарную вечеринку, упиться до смерти и присоединиться ко мне прямо там же, если ему так захочется.

Джейн почувствовала, как по щеке у нее скатилась слезинка. Губам стало горячо и солоно.

– Грейс… – Она сжала руку подруги.

– Что, Джейн?

– Я уже говорила это тебе вроде как в шутку, как мы все это обычно делаем. Но сейчас я хочу сказать тебе это всерьез, чтобы ты знала.

– Что сказать, Джейн?

– Я люблю тебя, Грейс. Я очень тебя люблю.

Грейс улыбнулась сквозь слезы. У нее было такое выражение, будто ей очень хотелось сказать Джейн в ответ, что она тоже ее любит, но она лишь утерла щеку рукавом и произнесла:

– Ну-ну, погоди так уж сразу признаваться мне в любви. Я еще не умерла. И потом, после того как ты поживешь со мной в одном номере, ты вполне можешь изменить свое мнение обо мне.

Глава 24

Грейс заявила, что вживую Сена выглядит куда более завораживающе, чем на картинах, которые она видела.

Джейн не могла с ней не согласиться.

Они остановились в отеле «Плаза Атене» – со стенами, увитыми плющом, и мраморными полами – в двухкомнатном номере с видом на Эйфелеву башню. По прибытии они первым делом запечатлели друг друга прыгающими на кровати. Джейн зарегистрировала Грейс в «Инстаграме» и настроила прямую трансляцию на ее страничку в «Фейсбуке», чтобы их приятельницы по субботним собраниям, оставшиеся дома в Америке, тоже могли смотреть фотографии.

Незнакомцам, которые сталкивались с ними на улицах, Грейс и Джейн, должно быть, казались всего лишь беззаботными подружками, на широкую ногу наслаждающимися весенним отпуском в Париже. Временами Джейн чувствовала себя именно так, пока из-за легкой дрожи в руках Грейс не проливала кофе или не присаживалась на скамеечку, чтобы переждать приступ головокружения. Эти маленькие происшествия неизменно напоминали ей о том, что привело их сюда, однако, несмотря на их возрастающую частоту, Джейн с Грейс ухитрялись с утра до вечера бродить по городу, знакомясь с его достопримечательностями, впитывая дух Парижа, и одновременно по очереди смешить друг друга.

Как-то в одном маленьком кафе Джейн поинтересовалась у официанта, почему в меню нет французского лукового супа, и при виде неподдельного возмущения на его лице, с которым тот заявил, что во Франции он называется просто луковым супом, хохотали до колик. Когда они наконец отсмеялись и собрались делать заказ, Грейс не моргнув глазом осведомилась у официанта, подают ли они мясо по-французски. По утрам, когда Грейс созванивалась с мужем, она не упускала случая поддразнить его, заявляя, что им с Джейн нужно бежать, потому что в дверь уже стучат их симпатичные французские массажисты. Когда же она наконец решила привести свою угрозу в исполнение и записала их с Джейн на массаж в спа-салон при отеле, массажисткой оказалась крепкая коренастая австрийка.

Они так хорошо проводили время, что Джейн совершенно утратила счет дням, пока однажды утром, проснувшись, не увидела на свежей газете дату и не поняла, что сегодня день рождения Мелоди. За завтраком она изо всех сил старалась скрыть от Грейс свою печаль, но та все равно почувствовала неладное.

– Что случилось, Джейн?

– Ничего.

– Ты сегодня утром сама не своя. Погоди-ка. Я поняла. Сегодня же пятнадцатое, да? День рождения Мелоди.

Джейн кивнула:

– Просто мне кажется несправедливым грузить тебя своими печалями. Тем более сейчас.

– Не смей так говорить. – Грейс, похоже, неподдельно обиделась. – Ты не единственная, кому ее не хватает.

Какое-то время обе ковыряли свой завтрак в молчании.

– У меня есть идея, – подала голос Грейс. – Давай поставим за нее свечку.

Мысль сделать что-нибудь такое, чтобы почтить память дочери в день ее рождения, Джейн понравилась.

– Давай. А куда?

– В Нотр-Дам, разумеется. До него не так далеко, к тому же я все равно собиралась там побывать.

Консьерж вызвал им такси.

Они сели в машину, и вскоре на фоне голубого парижского неба уже высились башни собора Парижской Богоматери. Таксист высадил их прямо перед собором, и они встали в очередь за большой группой японских туристов, которые громко переговаривались и фотографировали все подряд. Но стоило им переступить порог собора, как оживленный гомон мгновенно затих, как будто история этого места внушала трепет даже тем, кто был с ней не знаком.

Внутри царил прохладный таинственный сумрак. На выщербленных каменных плитах пола зыбко дрожали радужные отблески витражей. Откуда-то доносилось пение незримого хора, и негромкие голоса торжественным эхом отражались под высокими готическими сводами, точно где-то там, в вышине, кружили поющие ангелы, и Джейн ничуть не удивилась бы, окажись оно именно так.

Они миновали грешников, преклоняющих колени перед святыми, нашли старых верующих, ищущих мудрости у мертвецов, и вскоре подошли к круглому постаменту, на котором горели свечи. Грейс присела на деревянную скамью. Джейн остановилась, но Грейс сделала ей знак идти дальше.

– Ты не хочешь подойти?

– Иди одна, – сказала Грейс. – Я немного посижу здесь и просто посмотрю.

Джейн приблизилась к постаменту одна.

Она бросила монетку в один евро в ведерко для пожертвований и взяла из ящичка свечу. Поднеся ее к одной из тех, что уже горели, она зажгла ее, потом поставила рядом с остальными. Она смотрела на огонек, такой яркий в сумраке, пока все остальные рядом с ним не слились в дрожащее марево неяркого света. Тогда Джейн произнесла про себя молитву. Огонек дрогнул и вновь сделался неподвижен. Крохотный язычок пламени в море других таких же, он больше не был одинок. Он будет гореть в сердце Джейн вечно.

Она бросила в ведерко еще одну монетку и взяла другую свечу. Зажгла ее от свечи Мелоди и поставила рядышком. Потом утерла слезинку и склонила голову.

Вернувшись обратно к скамье, она заметила, что Грейс наблюдает за ней с задумчивой улыбкой. Обе знали, за кого была поставлена эта свеча. Грейс протянула руку и, накрыв ладонью руку Джейн, сжала ее. Они долго сидели рядом, глядя, как горят свечи.

Закончив внутри, они заплатили за подъем на башни. Грейс не могла быстро подниматься по круто уходящей вверх спиральной лестнице, и, когда они добрались до вершины, их предшественники уже успели спуститься. Они стояли в одиночестве рядом с горгульями и смотрели на раскинувшийся далеко внизу Париж. Грейс крепко сжимала локоть Джейн, точно боялась упасть, хотя вокруг было защитное ограждение.

– Как же красиво, – произнесла она. – Как в сказке. В точности как я себе представляла.

– Ты рада, что поехала?

Грейс закрыла глаза и кивнула.

Она запрокинула голову и подставила солнцу лицо, ее губы дрогнули, а из уголков глаз разбежались тонкие лучики морщинок, след бесчисленных улыбок. Господи, подумала Джейн, как же я буду без нее?

– Спасибо тебе, Джейн. Спасибо, спасибо, спасибо. Ты не представляешь, как много это для меня значит.

Джейн сглотнула комок и выдавила из себя улыбку.

Спустившись вниз, они решили, что в такой погожий день не грех немного и прогуляться. Бродя по тихим улочкам под тенистыми деревьями и мимо уличных торговцев, продающих старые книги и снежные шары с видами Парижа, они наткнулись на одетую в какое-то рванье старуху с бумажным стаканчиком в руках. Грейс открыла сумочку и протянула ей купюру в двадцать евро. Старуха расплылась в улыбке, которая придала ей сходство с беззубым морщинистым младенцем.

– Te bnisse, – прошамкала она, кланяясь. – Merci, mille fois[7].

У следующего же банкомата Грейс остановилась и сняла с двух своих карточек дневной лимит наличности. Всю оставшуюся дорогу она раздавала двадцатки всем встречным попрошайкам, попадавшимся ей на пути, останавливаясь, чтобы вложить купюру в очередную протянутую руку и сказать «Bonne journe»[8] – единственное выражение, которое знала по-французски.

Она останавливалась перед дверями, у которых в отключке сидели пьяницы, сжимая в скрюченных пальцах пустые бутылки, и всовывала банкноты прямо им в руки. Заглянув в какое-то кафе, она анонимно оплатила счет за двух юных молодоженов, устроивших себе романтический обед. Еще сотню евро она вручила мороженщику, который почти не говорил по-английски, а потом еще минут пять пыталась втолковать ему, что хочет, чтобы на эту сотню он угстил мороженым столько проходящих мимо ребятишек, на сколько хватит. Джейн никогда не видела, чтобы Грейс столько улыбалась. Глядя на нее, она сама тоже не могла удержаться от улыбки, хотя лишь ей одной было известно, чему именно должны быть благодарны все эти незнакомцы за произошедшие в их жизни маленькие чудеса. Джейн не могла это доказать, но готова была поклясться, что в тот день дух Грейс озарил своим золотистым сиянием весь город.

На следующее утро с Грейс случился припадок. Они с Джейн собирались отправиться в Лувр, и она улыбалась, когда ее лицо вдруг обмякло, а в глазах застыло отсутствующее выражение.

– Тебе нехорошо? – забеспокоилась Джейн.

Грейс ничего не ответила. Казалось, она даже не услышала вопроса.

– Грейс? Что с тобой, Грейс?

Та подняла руку, словно хотела указать на что-то на стене, потом вдруг как-то одеревенела и мешком сползла со стула на пол. Джейн подскочила к ней и попыталась поднять.

– Грейс? Что случилось, Грейс?

Грейс лежала на полу, хрипя и подергиваясь. Джейн бросилась к телефону и набрала номер портье:

– Помогите! Пожалуйста! У нее приступ. Вызовите «скорую». Да, прямо сейчас. В номере. Поэтому я и звоню. Помогите мне!

Первыми прибыли охранники, и Джейн впустила их в номер.

Грейс перестало трясти, и она с недоумением уставилась на незнакомого мужчину, опустившегося на корточки рядом с ней.

– Avez-vous mal?[9] – спросил мужчина.

Грейс устремила взгляд поверх его плеча на Джейн:

– Он что, подбивает ко мне клинья? В таком случае передай ему, что я, конечно, польщена, но у меня есть муж.

Джейн улыбнулась, радуясь, что ее подруга пришла в себя.

Несмотря на все мольбы Джейн, от медицинской помощи Грейс наотрез отказалась, заявив охранникам, что просто потеряла сознание, но уже все хорошо. Однако это была неправда. Когда они вновь остались в номере одни, Джейн принялась уговаривать подругу принять противосудорожное лекарство, которое выписал ей врач.

– У меня от него слабость и спать хочется, – сказала Грейс. – Терпеть его не могу.

– Пожалуйста, Грейс. Прими его ради меня.

– Ладно, так и быть, – сдалась та. – Тогда сама будешь таскать меня на своем горбу по Лувру. И предупреждаю, я не успокоюсь, пока не осмотрю все!

Джейн дала ей таблетку и стакан воды.

– Сходим лучше завтра, – сказала она. – А сегодня останемся в гостинице и будем отдыхать.

Силы добраться до Лувра Грейс нашла в себе только через два дня, да и то Джейн пришлось взять напрокат инвалидную коляску. Когда они дошли до «Моны Лизы», перед картиной толпилось столько народу, что Грейс в ее кресле ничего не было видно. Джейн поставила кресло на тормоз и помогла ей подняться. Грейс привалилась к подруге и устремила взгляд на знаменитое полотно.

– Это просто почтовая марка какая-то, – был ее вердикт. – Я всегда думала, что она больше.

Сколь сильным разочарованием для Грейс стала «Мона Лиза», столь же большое впечатление произвели скульптуры, и Джейн возила подругу из зала в зал, пока музей не закрылся. Тогда они вернулись в отель и расположились на террасе с бутылкой шампанского, любуясь Эйфелевой башней, которая сверкала и переливалась на фоне темнеющего парижского неба.

– Настоящий Город Огней, правда?

– Да, – кивнула Грейс в знак согласия, – так и есть.

– Тебе не холодно? – забеспокоилась Джейн.

– От этого шампанского мне просто отлично. Не знаю, почему я так редко пила его дома. Чертовы алкоголики! Сами не живут и другим не дают.

– Боб так и продолжает пить?

– Он лыка не вязал, когда я сегодня в пять звонила ему из Лувра. Я с трудом разобрала, что он вообще говорил. А ведь по их времени было всего восемь утра.

– Надеюсь, он хотя бы не летает в таком состоянии?

– Ну что ты, нет, конечно, – сказала Грейс. – Он взял отпуск на время поездки, так что теперь сидит дома и бездельничает. Думаю, мы так ругались главным образом из-за того, что на самом деле он не хотел никуда ехать. Все эти события совершенно его сломили, Джейн. Я сказала ему, что он может поехать с нами, если даст слово не пить.

– И что он ответил?

– Что будет по мне скучать и чтобы я скорее возвращалась.

– А ты что?

– Я сказала, что не желаю возвращаться к запойному пьянице. Или он берет себя в руки, или я буду сидеть в Париже, пока не умру. Может потом прилететь сюда и помочь тебе развеять мой прах над Сеной.

Они немного посидели молча, глядя, как вечерний город загорается тысячами огней. На деревьях пели птицы, внизу под окнами время от времени проносились машины.

– И все-таки я люблю этого старого негодяя, – в конце концов произнесла Грейс. – Знаю, ему нелегко свыкнуться с мыслью, что я умираю.

– А тебе самой?

– Принять то, что я умираю?

– Да.

– Я покривила бы душой, если бы сказала, что меня это не волнует.

– Тебе страшно?

Грейс долго молчала, и Джейн уже успела выругать себя за то, что подняла эту тему.

– Не обязательно продолжать этот разговор.

– Нет, – возразила Грейс. – Я сама хочу об этом поговорить. Я просто думала.

– Ну, в общем, можешь не отвечать.

– Если честно, мне действительно страшно. Но здесь мне почему-то стало легче. Не только потому, что мы с тобой отлично проводим время, хотя это просто фантастика. Честное слово. Но еще и из-за его истории. Я смотрю на этот город и думаю обо всех людях, которые рождались и умирали здесь. Или вот взять хотя бы Нотр-Дам. Он стоит здесь уже восемь столетий. Вообрази себе все поколения людей, которые молились в нем. И тех, кто возводил его стены. Почему-то, когда я думаю обо всех этих людях, которые встретили смерть до меня, о том, что они ждут меня там за чертой, мне становится легче.

– Ты молишься? – спросила Джейн.

– Молюсь, но сама не знаю кому или чему. Я не знаю, во что верю на самом деле, Джейн. И имеет ли значение, верю я во что-нибудь вообще или нет.

– Я верю в любовь, – заметила Джейн.

– Наверное, и я тоже верю в нее. А еще я верю в тебя.

Джейн сидела и думала о том, что сказала Грейс. Время от времени она делала глоток шампанского, но не для того, чтобы захмелеть. Терраса, на которой они сидели, была обсажена красивой красной геранью, и легкий ветерок доносил до Джейн ее аромат. Ей вспомнились цветы, которые Калеб высадил для нее вокруг фонтана.

– Ты скучаешь по нему, да? – спросила Грейс.

– Не знаю, что происходит в твоем мозгу, – отозвалась Джейн, – но, судя по всему, теперь ты еще и мысли читать умеешь.

– Нет уж, не нужно мне такого счастья! – рассмеялась Грейс. – Хватит мне и тех голосов в голове, которые там уже есть. Просто я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понять это по выражению твоего лица. Ты скучаешь по нему, и в этом нет ничего удивительного. Он был настоящее сокровище.

– Да, – вздохнула Джейн. – Я по нему скучаю.

Помолчав еще минуту или две, Грейс произнесла:

– Я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещала, Джейн. Ты не обязана этого делать, если не хочешь, но моя старая душа будет спокойна, если ты это сделаешь.

– Конечно, – сказала Джейн. – Что угодно.

– Пообещай, что проживешь ту жизнь, которую не могу прожить я.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что мне осталось уже недолго, Джейн. И я пытаюсь с этим смириться. Но если бы все сложилось по-другому, если бы мне дали второй шанс, я позаботилась бы о том, чтобы каждый миг жить без страха. Так глупо, что скоро со мной случится то единственное, чего я всегда боялась по-настоящему, а оказывается, на самом деле в этом нет ничего страшного.

– Это в смерти нет ничего страшного?