Зимняя луна Кунц Дин

1

Смерть была за рулем изумрудно-зеленого «Лексуса». Машина заехала на станцию техобслуживания с улицы, миновала четыре заправочные колонки и остановилась на одной из двух дорожек с полным спектром услуг.

Джек Макгарвей, стоя у въезда на станцию, обратил внимание на машину — даже под опухшим синими тучами небом, которое спрятало солнце, «Лексус» блистал, как драгоценный камень, блестящая шикарная, машина. Окна были сильно затемнены, так что Макгарвей не смог бы разглядеть водителя, даже если бы и попытался.

Джек, полицейский тридцати двух лет, с женой, ребенком и и большой ипотекой, никогда даже и не мечтал купить такой роскошный автомобиль, однако и зависти к владельцу «Лексуса» у него не возникло. Он часто вспоминал фразу отца о том, что зависть — это мысленная кража. Если ты жаждешь имущества другого человека, говорил отец, тогда ты должен быть готов взять на себя все его заботы, проблемы, все тревоги и душевные страдания вместе с богатством.

Он немного полюбовался автомобилем, восхищаясь им точно так же, как и бесценной картиной в Музее Гетти[1] или первым изданием романа Джеймса М.Кэйна[2], в старом потемневшем переплете, — без особого желания обладать, просто получая удовольствие от одного факта его существования.

В обществе, которое, как часто казалось ему, катилось в яму безвластия, где уродство и страх каждый день все шире пробивали себе дорогу, его душа радовалась любому подтверждению того, что руки людей еще способны производить прекрасные и качественные вещи, что еще не все плохо в этом мире. «Лексус», конечно, был импортным, спроектирован и собран на чужих берегах, но ведь весь род людской казался ему проклятым, а не одни соотечественники, и поэтому радовали признаки существования какой-то нормы и самоотверженного следования ей независимо от того, где они находились.

Из конторы поспешно вышел служащий в серой форме, приблизился к блестящему автомобилю, и Джек снова повернулся к Хассаму Аркадяну.

— Моя станция — остров чистоты в море грязи, око разума в буре безумия, — Аркадян говорил серьезно, совсем не подозревая о мелодраматическом звучании этого своего заявления.

Он был строен, лет сорока, с темными волосами и аккуратно подстриженными усами. Складки на его серых рабочих хлопчатобумажных брюках были острыми, как лезвие ножа, а рубашка и пиджак его рабочей формы — без единого пятнышка.

— Я обработал алюминиевую облицовку и кирпич новым напылителем, — сказал он, указывая на фасад станции автосервиса взмахом руки. — К нему ничто не пристает, даже краска. Обошлось не дешево. Но теперь, когда эти малолетние гангстеры или тупоумные рекламщики приходят ночью и опрыскивают стены своими вздорными надписями, мы сметаем все это, сметаем прямо на следующее утро.

Тщательно причесанный и выбритый, энергичный с быстрыми тонкими руками, Аркадян казался хирургом, который начинает рабочий день в операционной. Но он был владельцем и управляющим станции автосервиса.

— Знаете ли вы, — спросил он печально, — что есть профессора, которые написали книги о ценности граффити?  Ценности граффити? Какая в них ценность?

— Они называют это уличным искусством, — сказал Лютер Брайсон, напарник Джека.

Аркадян глянул недоверчиво на черного верзилу-полицейского: 

— Вы думаете, то, чем занимаются эти подонки, — искусство?

— Э, нет, только не я, — сказал Лютер.

При росте метр девяносто сантиметров и  весе девяносто пять килограмм он был на восемь сантиметров выше Джека и на восемь килограмм тяжелее, а Аркадяна, может быть, превышал сантиметров на двадцать и килограмма на тридцать два. Хотя он был хорошим напарником и добрым парнем, его гранитная физиономия, казалось, совершенно не обладала подвижностью, необходимой для сотворения улыбки. Глубоко посаженные глаза смотрели строго вперед, и были непоколебимо откровенны. Взгляд «Малькольма Икса»[3], — так называл он эту манеру. В форме или без нее, Лютер Брайсон мог смутить кого угодно, от папы римского до карманного воришки.

Сейчас он не использовал свой взгляд, не пытался сконфузить Аркадяна и был с ним совершенно согласен.

— Не я. Я просто говорю, что уличным искусством это называет орава зажравшихся умников.

Владелец станции торжественно произнес:

— Они профессора. Воспитанные люди. Доктора искусств и литературы. Их родители дали им образование, роскошь, которая была непозволительной для моих папы и мамы, но все они — тупоумны. Другого слова не найти. Тупоумны, тупоумны, тупоумны! — Его выразительное лицо выдавало разочарование и злость, которые Джек встречал все чаще в этом Городе Ангелов. — Каких дурней производят университеты в наши дни!

Аркадян потрудился, чтобы превратить свою станцию в нечто особенное. По периметру, защищенные кирпичной низкой стеночкой,  росли королевские пальмы и азалии, гнущиеся под тяжестью красных, розовых, пурпурных бутонов. Не было ни грязи, ни мусора. Портик, прикрывающий бензоколонки, поддерживали кирпичные колонны, и в целом станция имела причудливый колониальный вид, и казалась неуместной в Лос-Анджелесе. Свежевыкрашенная, чистая, она выделялась на фоне запущенности, распространившейся по городу, как злокачественная опухоль в девяностых годах.

— Пойдемте я вам что-то покажу, — Аркадян кивнул на южную сторону здания и направился туда.

— У бедняги, должно быть, сосуды в мозгу скоро лопнут от всего этого, — заметил Лютер.

— Кто-то должен убедить его, что нынче не модно тревожиться по такому поводу.

Низкий, угрожающий рокот грома прокатился по нависшему небу.

— А метеоролог предсказал, что сегодня дождя не будет. — Заявил удивленно Лютер, поглядев на темные тучи.

— Может быть, это был не гром. Может быть, кто-то наконец подорвал мэрию.

— Ты думаешь? Ну, если там было полно политиков, — сказал Лютер, — тогда мы отыщем хороший бар и кое-что отпразднуем, отдохнем до конца дня.

— Сюда, офицеры, поглядите на это. Я хочу, чтобы вы увидели мои туалетные комнаты. — позвал их Аркадян. Он стоял у южного угла здания, рядом с тем местом, где они припарковали свою патрульную машину..

— Его туалетные комнаты? — удивился Лютер.

Джек рассмеялся:

— Черт возьми, ты можешь предложить занятие получше?

— Что ж пойдем глянем, покрайней мере это гораздо безопасней, чем охотиться за скверными парнями, — сказал Лютер и направился к Аркадяну.

Джек снова поглядел на «Лексус». Симпатичная машина. С места до ста километров за сколько секунд? Восемь? Семь? Руля слушается, должно быть, так покорно, как только может присниться.

Водитель вышел из автомобиля и стоял рядом. Джек мало что заметил в этом парне, разве только то, что он был одет в просторный двубортный костюм от Армани. А вот «Лексус» обладал модными колесами с проволочными спицами и хромовыми закрылками. Отражения грозовых облаков медленно двигались по его лобовому стеклу и создавали таинственные дымчатые узоры в глубине его драгоценно-зеленой отделки.

Вздохнув, Джек пошел за Лютером мимо двух открытых ремонтных отсеков гаража. Первая кабина была пуста, но во втором помещении на гидравлическом подъемнике стоял серый «БМВ». Молодой азиат в комбинезоне механика возился с машиной. Инструменты и различные приспособления были аккуратно разложены на полочках вдоль стены, от пола до потолка, и оба отсека выглядели чище, чем кухни в некоторых четырехзвездочных ресторанах.

На углу здания стояла пара аппаратов по продаже газированной воды. Они урчали и позвякивали, как будто производили и разливали напитки по бутылкам в собственной утробе.

За углом находились мужская и женская уборные, у которых Аркадян уже открыл двери.

— Поглядите, поглядите — я хочу, чтобы вы увидели мои туалеты.

В обеих комнатушках полы и стены были из белого кафеля, белые унитазы, белые мусорные баки с качающейся крышкой, белые раковины с блестящими хромом кранами и большие зеркала над раковинами.

— Ни единого пятнышка, — сказал Аркадян торопливо, сбиваясь от еле сдерживаемой злости. — Ни трещинки на зеркалах, чистейшие раковины — мы моем их после каждого клиента, дезинфицируем каждый день, вы можете есть с нашего пола, и это будет безопасней, чем есть с тарелки на кухне вашей матушки.

Поглядев на Джека поверх головы Аркадяна, Лютер улыбнулся и сказал:

— Мне кажется, я бы съел стейк с печеным картофелем. А ты?

— Только салат, — сказал Джек. — Мне надо похудеть на несколько фунтов.

Но Аркадяна не удалось вывести из мрачного настроения этой шуткой. Он звякнул связкой ключей:

— Я держу двери закрытыми и даю ключи только клиентам. Городской инспектор приезжает ко мне и говорит, что по новым правилам уборные — общественные сооружения, поэтому я должен держать их открытыми для всех — не важно, покупают ли они у меня что-нибудь или нет.

Он снова позвенел ключами, сильнее, злее, затем еще сильнее. Ни Джек, ни Лютер никак на это не отреагировали.

— Пусть штрафуют. Я буду платить. Я буду платить за чистоту. Ведь если их открыть, то пьяницы и наркоманы, которые живут в парках и развалинах, будут приходить в мои уборные, мочиться на пол и блевать в раковины. Вы не поверите, какой беспорядок тогда будет: отвратительные вещи, о которых мне стыдно говорить.

Аркадян и вправду покраснел при мысли о том, что он может рассказать. Он размахивал бренчащими ключами в воздухе перед каждой открытой дверью и напомнил Джеку жреца-вуду, произносящего заклинание, — в данном случае, заклинание отгоняющее сброд, могущий изгадить его уборные. Лицо его покрылось пятнами и стало похоже на предгрозовое небо.

— Позвольте мне вам кое-что сказать. Хассам Аркадян работает шестьдесят и семьдесят часов в неделю. Хассам Аркадян нанимает восьмерых рабочих на полную ставку и отдает в виде налогов половину заработанного, но Хассам Аркадян не собирается тратить свою жизнь, вытирая блевотину, только из-за того, что кучка тупых бюрократов больше сочувствует всяким ленивым пьянчугам-психам-наркоманам, чем людям, которые пытаются изо всех сил вести порядочную жизнь.

Он говорил быстро и закончил, задыхаясь. Прекратил бренчать ключами. Вздохнул. Затем затворил двери и запер их.

Джек чувствовал себя отвратительно. Он заметил, что и Лютеру было неловко. Иногда полицейский не может сделать для пострадавшего ничего большего, чем просто кивнуть и покачать головой от огорчения и изумления глубиной падения всего города. Это было чуть ли не самым скверным в его работе.

Мистер Аркадян пошел за угол, снова к выходу со станции. Теперь он шагал не так быстро, как раньше. Его плечи тяжело опустились, и он выглядел скорее подавленным, чем разгневанным, как будто решил, может быть и подсознательно, отказаться от борьбы.

Джек надеялся, что это не так. В своей каждодневной жизни Хассам постоянно боролся за осуществление мечты о лучшем будущем в лучшем мире. Он был одним из тех немногих, которых становится все меньше, что еще сохранили силы для сопротивления энтропии. Солдат цивилизации, сражавшихся на стороне надежды, было уже слишком мало для целой армии.

Поправив ремни портупеи, Джек и Лютер последовали за Аркадяном мимо автоматов с напитками.

Человек в костюме от Армани стоял у второго аппарата и изучал ассортимент. Он был ровесником Джека, высокий, светловолосый, чисто выбритый, с бронзовым лицом, чего в это время года можно было добиться, только загорая в солярии. Когда они проходили рядом с ним, он вынул из кармана мешковатых брюк горсть мелочи и принялся перебирать монетки.

Недалеко от бензоколонок служащий протирал ветровое стекло «Лексуса», хотя оно выглядело свежевымытым еще тогда, когда автомобиль свернул с улицы.

Аркадян остановился около окна с зеркальным стеклом, закрывающим половину передней стенки офиса станции.

— Уличное искусство, — произнес он тихо и печально, когда Джек и Лютер подошли к нему. — Только дурак может назвать это чем-то еще, кроме вандализма. Просто варвары сорвались с цепи.

Недавно в городе несколько вандалов испробовали свои пульверизаторы с шаблонами и кислотной пастой. Они вытравили свои символы и лозунги на стеклах припаркованных машин и окнах контор, которые не закрывались на ночь безопасными ставнями.

Фасадное окно станции Аркадяна периодически покрывалось полудюжиной личных отметок членов одной и той же банды, некоторые повторялись дважды и трижды. Буквами высотой десять сантиметров они также выгравировали: КРОВАВАЯ БАНЯ БЛИЗКО.

Эти антиобщественные акции часто напоминали Джеку события в нацистской Германии, о которых он когда-то читал: еще до начала войны головорезы-психопаты однажды целую ночь, позднее ее назвали Хрустальной,[4] бродили по улицам, пачкая стены словами, полными ненависти, и били стекла в окнах домов и лавочек евреев, до тех пор, пока улицы не заблестели так, словно они были вымощены хрусталем. Иногда ему казалось, что те варвары, о которых рассуждал Аркадян, были новыми фашистами, с обоих краев нынешнего политического спектра, ненавидящими не только евреев, но и всех, кто заинтересован в социальном порядке и культуре. Их вандализм был замедленной «Хрустальной ночью», растянувшейся на годы, а не часы.

— Следующее окно еще хуже, — сказал Аркадян, уводя их за угол к северной стороне станции.

Эта стена конторы была украшена другим огромным стеклом, на котором, в дополнение к символике банды, печатными буквами было выведено: АРМЯНСКИЙ УРОД.

Даже вид этого расового оскорбления не смог снова разжечь гнев Хассама Аркадяна. Он печально поглядел на обидные слова и произнес:

— Всегда пытался относиться к людям хорошо. Я не совершенен и не без греха. А кто без греха? Но я делал все, что мог, чтобы быть хорошим человеком, справедливым, честным — и теперь вот это.

— Это вас вряд ли утешит, — ответил Лютер, — но если бы все зависело от меня, то тогда закон позволял бы взять тех подонков, которые все это сделали, и написать прямо у них на лбу второе слово этой надписи. — УРОД. Вытравить это на их шкуре кислотой так же, как они сделали с вашим окном. Заставить их походить с этим пару лет и посмотреть, насколько исправились их мозги, прежде чем предложить им пластическую операцию.

— Вы думаете, что сможете найти тех, кто это сделал? — спросил Аркадян, хотя был совершенно уверен в ответе.

Лютер покачал головой, а Джек сказал:

— Невозможно. Мы, конечно, составим рапорт, но у нас не хватит людей, чтобы разбираться с таким мелким преступлением. Лучшее, что вы можете сделать, — это установить металлические раскатывающиеся шторы в тот же день, когда поменяете стекла, чтобы на ночь они все закрывали.

— Иначе придется ставить новые стекла каждую неделю, — добавил Лютер, — и очень скоро ваша страховая компания откажется от вас.

— Они уже не страхуют меня от вандализма, один иск удовлетворили и все, — сказал Хассам Аркадян. — Единственное, от чего меня еще страхуют, — это землетрясение, потоп и пожар. И от пожара только в том случае, если он начался не во время беспорядков.

Они постояли в молчании, глядя на окно, размышляя о своем бессилии.

Поднялся холодный мартовский ветер. Зашелестели королевские пальмы, оттуда, где стебли больших листьев соединялись со стволами, доносились тихие скрипучие звуки.

— Что ж, — наконец сказал Джек, — могло быть хуже, мистер Аркадян. Я имею в виду, что вы, по крайней мере, живете на Западной стороне, в довольно хорошей части города.

— Да, и разве это не разбивает вам сердце, — сказал Аркадян, — в хорошем районе такое творится.

Джеку даже думать об этом не хотелось.

Лютер начал было говорить, но был прерван громким треском и воплем гнева, донесшимися со стороны фасада. Они все трое поспешили за угол.

Зеркальные стекла окон дребезжали под неистовым порывом ветра. В пятнадцати метрах человек в костюме от Армани снова пнул автомат с напитками. Пенящаяся банка пепси валялась у него за спиной, ее содержимое вытекало на асфальт.

— Отрава, — кричал он аппарату, — отрава, черт тебя побери, отрава!

Аркадян бросился к клиенту.

— Сэр, пожалуйста, я очень сожалею, если машина неверно исполнила ваш заказ!

— Эй, подождите там! — Лютер обращался как к владельцу станции, так и к разъяренному незнакомцу.

Джек догнал Аркадяна у парадной двери, положил руку ему на плечо, остановил и сказал:

— Лучше позвольте разобраться нам.

— Чертова отрава, — злобствовал клиент, он сжал кулак, как будто хотел ударить торговый автомат.

— Опять этот аппарат, — жаловался Аркадян Джеку и Лютеру. — Меня уверяют, что автомат отлажен, но он выдает пепси, когда вы нажимаете кнопку «Апельсин».

Как бы ни были плохи дела в Городе Ангелов в эти дни, Джеку было трудно поверить, будто Аркадян уже свыкся со зрелищем людей, выходящих из себя всякий раз, когда неугодная им банка пепси выпадает на поднос автомата.

Клиент отвернулся от аппарата и от них, как будто собрался уйти и бросить «Лексус». Он, казалось, трясся от ярости, но, скорее всего, это буйный ветер колыхал его просторный костюм.

— Что здесь случилось? — спросил Лютер, направляясь к парню, в тот же миг гром раскатился по низкому небу и пальмы затрепетали на фоне черных туч.

Джек последовал за Лютером и заметил, что пиджак у блондина, стоявшего спиной, развевается в стороны, хлопая, как крылья летучей мыши. Но ведь только что пиджак был застегнут. Двубортный, застегнутый на две пуговицы.

Разозленный тип все еще стоял, отвернувшись от них, ссутулившись, наклонив голову. Из-за просторного и развивающегося костюма он напоминал не человека, а скорее горбатого тролля. Парень начал поворачиваться, и Джек не удивился бы, если бы увидел искаженную яростью морду зверя, но это было все то же загорелое и чисто выбритое лицо, что и прежде.

Зачем сукин сын расстегнул пиджак, если у него под ним нет ничего такого, что ему вдруг потребовалось? А что может требоваться безрассудному и разозленному человеку под пиджаком, таким свободным, просторным пиджаком костюма? Даже весьма вместительным, черт возьми?

Джек закричал, предупреждая Лютера.

Но Лютер и сам почувствовал что-то неладное. Его правая рука потянулась к пистолету в кобуре на бедре.

Нарушитель имел преимущество, потому что был зачинщиком. Когда он развернулся лицом к ним, держа оружие обеими руками, то Лютер и Джек даже не успели прикоснуться к своим револьверам. Они не были готовы к такому развитию событий.

Раздалась автоматная очередь. Пули ударили Лютера в грудь, сшибли великана с ног, отбросили его назад. Хассам Аркадян закрутился от одного-двух-трех страшных укусов и грузно упал, крича в агонии.

Джек рванулся ко входу в здание и почти добрался до укрытия, когда его ударило по левой ноге. Он почувствовал, будто по бедру с размаху саданули монтировкой, но это была пуля, а не удар.

Он упал лицом на пол конторы. Дверь захлопнулась за ним, выстрелы разнесли ее вдребезги, и липкие осколки закаленного стекла каскадом посыпались ему на спину.

Горячая боль, он весь в поту.

Играет радио. Золотое ретро. Дионна Уорвик поет о том, что миру нужна любовь, сладкая любовь.

Снаружи все еще стонал Аркадян, но не доносилось ни звука от Лютера Брайсона. Мертв? Не смей думать об этом. Мертв? Нельзя думать об этом.

Брызнула ешь одна очередь.

Еще кто-то закричал. Возможно, рабочий протиравший «Лексус». Это не был продолжительный крик. Короткий, быстро оборвавшийся.

Аркадян на улице тоже больше не кричал. Он рыдал и взывал к Господу.

Сильный, холодный ветер заставлял вибрировать зеркальные стекла окон и свистел сквозь разбитую дверь.

Скоро сюда придет человек с автоматом.

2

Джек был ошеломлен количеством собственной крови на линолеумном полу вокруг себя. Его подташнивало, по лицу струился липкий пот. Он не мог оторвать глаз от расползающегося пятна, которое темнело на его брюках.

Он никогда еще не был ранен. Боль была ужасной, но не настолько, насколько он ожидал. Хуже боли было чувство нарушения целостности и неуязвимости, жуткое, безумное осознание истинной хрупкости человеческого тела.

Вероятно он не сможет долго продержаться в сознании. Голодная темнота уже съедала края его поля зрения.

Он, вероятно, не сможет опираться на левую ногу, но ведь вставать вообще нельзя, — тогда он будет совсем беззащитен. Стряхивая битое стекло, как змея с блестящей чешуей сбрасывает свою кожу, оставляя за собой кровавый след, он быстро пополз на животе вдоль L-образной конторки, за которой у Аркадяна стоял кассовый аппарат. Надо за ней укрыться. — Скоро придет человек с автоматом.

По звуку, который производило оружие, и по тому немногому, что удалось разглядеть, Джек решил, что это был пистолет-пулемет — возможно, «мини-узи». Он был около двадцати пяти сантиметров в длину, с откидным прикладом, но гораздо мощнее пистолета. Около двух килограммов с одним магазином, еще тяжелее с двумя магазинами, приделанными парно под прямым углом, с сорока патронами в общей сложности. Это все равно что носить мешок сахара на шее: совершенно точно, что от такого в ней начнутся хронические боли. Но они будут не слишком сильны, если приспособить кобуру на плече под костюмом от Армани, а если у человека есть коварные враги, то про такую мелочь можно вообще забыть. Так же это мог быть «FN Р-90» или, возможно, британский «бушмен-2», но не чешский «скорпион», потому что тот стреляет патронами только калибра 32-АСР, а судя по тому, как легко пули повалили Лютера, это должен быть автомат с большей убойной силой, чем у «скорпиона», как раз такой, как у девятимиллиметрового «узи». Сорок патронов в «узи» было в начале, а сукин сын выстрелил раз двенадцать, максимум шестнадцать, так что по крайней мере двадцать четыре заряда осталось, и еще в кармане может быть полно запасных обойм.

Загремел гром, воздух отяжелел, набухая дождем, ветер визжал, прорываясь сквозь разрушенную дверь, и оружие снова загрохотало. Снаружи призывы Хассама Аркадяна к Господу резко оборвались.

Джек отчаянно и неуклюже протиснулся за угол конторки, думая о невероятном, но все же случившимся. Лютер Брайсон мертв. Аркадян мертв. Рабочий мертв. Похоже на то, что и молодой азиат-механик тоже. С ними все кончено. Мир перевернулся с ног на голову быстрее чем за минуту.

Теперь они один на один, выживет сильнейший, и Джек не боялся этой игры. Хотя дарвиновский отбор явно отдавал предпочтение этому парню с мощным автоматом и лучшим запасом боеприпасов, но хитрость и ум пересилят калибр. Джека и раньше спасали мозги, и они должны помочь ему снова.

Выжить было бы легче, если бы его спину кто-нибудь прикрывал, но, с другой стороны, это тоже хорошо, — не надо ни о ком заботиться, кроме себя. С одной-единственной, собственной задницей, поставленной на карту, он был свободен в своих действиях, свободен в рискованной пассивности или отчаянном безрассудстве, свободен быть трусом или дураком-камикадзе. Надо только полностью сконцентрироваться.

Добравшись до укромного местечка за конторкой, он обнаружил, что ему все же не придется наслаждаться свободой единственно выжившего. Там съежилась женщина: маленькая, с длинными темными волосами, довольно симпатичная. Серая рубашка, рабочие брюки, белые носки, черные туфли с тонкой резиновой подошвой. Она была лет тридцати пяти, может быть, на пять или шесть лет моложе Хассама Аркадяна. Вероятно, его жена. Нет, теперь уже не жена… Вдова сидела на полу, поджав колени к груди, тесно обняв руками ноги, пытаясь сделаться как можно меньше, сжаться до невидимости.

Ее присутствие все меняло для Джека, снова возвращало его к профессиональным обязанностям и сокращало собственные шансы выжить. Он не мог прятаться, не имел права действовать безрассудно. Ему надо думать упорней и яснее, определять лучший способ действия и делать только верные ходы. Он за нее в ответе, раз поклялся служить людям и защищать их и был достаточно старомоден, чтобы принимать эту клятву всерьез.

Глаза женщины были расширены от ужаса и мерцали непролитыми слезами. Даже охваченная страхом за собственную жизнь, она, казалось, поняла, почему неожиданно умолк Акадян.

Джек вынул свой револьвер.

Служить и защищать.

Он не смог сдержать дрожи. Его левая нога была горячей, но остальная часть тела леденела, как будто все тепло вытекало через рану.

Снаружи непрерывный треск автоматной очереди завершился взрывом, который потряс всю станцию, опрокинув аппарат по продаже сладостей в офисе и выбив оба больших окна, на которых были выписаны знаки банды. Съежившаяся женщина закрыла лицо руками, Джек зажмурил глаза — стекло полетело через конторку туда, где они нашли убежище.

Когда он открыл глаза, бесконечные фаланги теней и лучей света шарили по конторе. Ветер, врывавшийся сквозь разбитую дверь, больше был не холодным, а горячим, и призраки, роившиеся на стенах, оказались отблесками огня. Маньяк с «узи» взорвал  одну из бензоколонок а может и не одну.

Осторожно, не опираясь на левую ногу, Джек передвинулся к конторке. Хотя рана его не выглядела столь серьезной, он понимал, что скоро и, вероятно, внезапно ему станет хуже. Он не хотел приближать это мгновение своими собственными действиями, опасаясь, что одной яростной вспышки боли будет достаточно, чтобы потерять сознание. Джек подтянулся и выглянул поверх стола:

Под большим давлением струи горящего бензина вырывались из изрешеченной колонки на асфальт, как расплавленная лава из жерла вулкана. Уклон шел в сторону деловой улицы и огненные реки текли в том направлении. От взрыва вспыхнула крыша портика над колонками. Пламя быстро переползло на основное здание. «Лексус» был в огне. Безумный ублюдок погубил свою собственную машину, что  сделало его еще более неуправляемым и опасным, чем все другое, совершенное им раньше. Его нигде не было видно. Может быть, в нем возобладали по крайней мере какие-то остатки здравого смысла и он убежал прочь из этого ада, который стал панорамным с того момента, когда горящий бензин устремился по асфальту?

Более вероятно, что он пробирается сюда через отсеки гаража, выбрав именно этот маршрут а не дерзкую атаку через разбитую переднюю дверь. Меньше чем в восьми метрах от Джека находилась крашеная металлическая дверь, соединявшая гараж с конторой. Она была закрыта, но вряд ли на ключ.

Привалившись к спиной конторке, он обеими руками сжал револьвер и прицелился в дверь, вытянув руки перед собой, готовый разнести преступника к чертям при первой же возможности. Его руки дрожали. Так было холодно. Он напрягся, чтобы держать пистолет ровно, что помогло, но полностью подавить дрожь не удалось. Темнота в углах поля зрения на какое-то время отступила. Теперь она начала вторжение заново. Он бешено заморгал, пытаясь смыть пугающую периферийную слепоту, как будто удаляя из глаза соринку, но бесполезно.

Воздух пах бензином и горячей смолой. Переменчивый ветер вдул дым в комнату — немного, но достаточно, чтобы захотелось прокашляться. Он сжал зубы, допуская лишь тихие удушливые хрипы в горле, ведь убийца мог быть и недалеко от двери, прислушивающийся, еще не решивший толком, что предпринять.

Все еще направляя револьвер прямо на дверь, ведущую из гаража, Джек бросил взгляд наружу, на вихри бушующего пожара и пенные клубы черного дыма, опасаясь ошибки, опасаясь что автоматчик может прийти, в конце концов, и оттуда, из огня, как демон смерти.

Снова взгляд на металлическую дверь, выкрашенную в бледно-голубой цвет. Цвет чистой воды, которую видишь сквозь тонкий слой льда.

От этого цвета опять стало холодно. От всего ему становилось холодно — от пустого металлического «тук-тук» работающего сердца, от тихого, как шепот, рыдания женщины, съежившейся на полу, от блестящих осколков битого стекла. Даже рев и треск огня студили его.

Снаружи бурлящее пламя обошло весь портик и достигло лицевой части станции. Крыша, должно быть, теперь в огне.

Бледно-голубая дверь.

Открой ее, ты, безумный сукин сын! Ну же, давай!

Другой взрыв.

Джеку пришлось отвернуться от двери гаража и глянуть наружу, чтобы разглядеть, что там случилось, потому что почти все его периферийное зрение его пропало.

Это рванул бак с горючим «Лексуса». Теперь от роскошной машины остался лишь черный скелет, охваченный жадными языками огня, которые содрали с него роскошную изумрудную краску, прекрасную кожаную обивку и другие шикарные аксессуары.

Голубая дверь оставалась закрытой.

Револьвер, казалось, весил двадцать килограмм. Руки заныли. Джек не мог держать оружие неподвижно. Он едва мог держать его вообще.

Захотелось лечь и закрыть глаза. Немного поспать. Увидеть недолгий сон: зеленое пастбище, полевые цветы, голубое небо, давно забытый город.

Когда поглядел вниз на свою ногу, то обнаружил, что стоит в луже крови. Артерия, должно быть, задета, может быть, разорвана. Он сжался, голова закружилась от одного взгляда вниз, снова подступила тошнота и дрожь внутри.

Огонь бушевал на крыше. Он мог слышать его над своей головой, по звуку, четко отличавшемуся от треска и рева пламени перед станцией: треск черепицы, скрип стропил. Возможно осталось всего несколько секунд, прежде чем потолок вспыхнет и обрушится на них.

Джек не понимал, как ему может становиться все холоднее в то время как огонь бушует вокруг. Пот, стекавший по лицу, был как ледяная вода.

Даже если крыша и не просядет в ближайшие пару минут, он умрет или слишком ослабнет для того, чтобы нажать спусковой крючок к тому времени, когда, наконец, убийца ворвется к ним. Ждать больше нельзя.

Оружие осталось в правой руке. Левая нужна для того, чтобы упереться в пластмассовую крышку конторки и разгрузить левую ногу.

Он достиг края конторки, голова кружилась страшно, до голубой двери еще шесть метров. Как их преодолеть? Пришлось опираться на носок левой ноги и будь, что будет. Удивительно, но ему удалось не упасть и боль была терпимой. А ведь это лишь потому, что левая нога одеревенела! Ощущалось лишь слабое покалывание. Теперь и сама рана не была горячей, даже не теплой.

Дверь. Его левая рука на ручке кажется такой далекой, как будто он глядит на нее не с того конца бинокля.

Револьвер в правой руке. Повис вдоль тела. Как массивная гантель. Усилия, необходимые для того, чтобы его поднять, заставили его желудок несколько раз перевернуться. Убийца, может быть, ждет с той стороны, глядит за ручкой, поэтому Джек распахнул дверь и быстро шагнул в проем, выставив револьвер впереди себя. Он споткнулся, почти упал, и пошел, водя револьвером справа-налево, сердце колотилось так яростно, что от этого тряслись слабеющие руки, но цели не было. Он видел весь путь через гараж, так как «БМВ» был поднят на гидравлическом подъемнике. Единственным человеком в поле зрения был механик-азиат, такой же мертвый, как и бетон, на котором он растянулся.

Джек повернулся к голубой двери. С этой стороны она была черной, что казалось зловещим, даже матово-черной. Теперь она затворилась за ним.

Он шагнул к ней, намереваясь открыть. И вместо этого повалился на нее.

Подгоняемая изменчивым ветром, волна горького смолянистого дыма влилась в гараж.

Закашлявшись, Джек дернул за ручку и открыл дверь. Контора была полна дыма — прихожая преисподней.

Он крикнул женщине, чтобы она подошла к нему, и испугался, обнаружив, что его голос оказался не громче тонкого хрипа.

Однако она уже раньше зашевелилась и еще до того, как он отважился крикнуть снова, появилась из мутного дыма, зажимая одной рукой и рот и нос.

Сначала, когда она привалилась к нему, Джек решил, что та ищет его поддержки, но затем осознал, что женщина предлагает ему опереться на нее. А ведь это он давал клятву, обещая служить и защищать. Он почувствовал печальную иронию в том, что не мог взять ее на руки и унести отсюда прочь, как должны делать герои, судя по фильмам.

Он оперся на женщину настолько, насколько мог себе позволить, и они пошли с ней в направлении входной двери гаража, дверь была открыта, но не видна из-за дыма. Левую ногу он волочил, в ней больше не было никаких ощущений — ни боли, ни даже покалывания. Мертвый груз. Шел, зажмурив глаза  от едкого дыма, вспышки света сверкали на тыльной стороне его век. Задерживал дыхание, сопротивляясь сильному позыву к рвоте.

Кто-то кричал резким и ужасным криком снова и снова. Нет, это не крик. Сирены машин, которые быстро приближаются. Затем Джек понял, что оказался снаружи, это он определил по смене ветра, и открыл рот, ловя воздух, поступавший в его легкие холодным и чистым.

Мир расплылся от слез, вызванных обжигающим дымом, и он принялся судорожно моргать, до тех пор, пока не смог хоть что-то разглядеть. Из-за потери крови или шока его зрение стало туннельным. Это было похоже на то, как виден мир сквозь дуло двустволки, потому что окружающая темнота была расплывающейся, мягкой, словно извивы стального канала ствола.

Дошли до угла здания. Слева все было в пламени: «Лексус», портик, станция автосервиса. Тело Аркадяна в огне. Лютера — еще нет, но полыхающие угли уже падали на него — куски черепицы и дерева, и в любой момент его униформа могла загореться. Горящий бензин все еще бил из изрешеченной колонки и тек к улице. Асфальт на всей площади, объятой пожаром, плавился и пузырился. Клубящиеся массы густого черного дыма поднимались над городом, смешиваясь с нависшими черными и серыми грозовыми тучами.

Кто-то выругался.

Джек резко дернул головой, прочь от ужасного, но гипнотически чарующего ада, и сфокусировал свой взгляд на автомате по продаже напитков. Убийца стоял там и, как будто забыв о разрушении, которое сотворил, скармливал монеты первому из двух автоматов.

Еще две неугодные банки пепси лежали на асфальте позади него. «Узи» он держал левой рукой, прижимая к боку, ствол был направлен вниз. Бандит треснул ребром кулака по одной из кнопок из ряда заказов.

Слабо оттолкнув женщину, Джек прошептал:

— Ложись…

Потом он неуклюже повернулся к убийце, качаясь, едва в силах оставаться на ногах.

Банка воды загремела на подносе. Автоматчик нагнулся вперед, прищурился, затем снова выругался.

Неудержимо дрожа, Джек сражался со своим револьвером, пытаясь поднять его. Тот, казалось, был прикован к земле короткой цепью, и ему требовалось вздернуть целый мир только для того, чтобы оружие оказалось на достаточно высоком уровне для прицеливания.

Заметив его, психопат в дорогом костюме отнесся к факту появления постороннего довольно высокомерно, не спеша повернулся и сделал пару шагов, поднимая собственное оружие.

Джек выдавил из пистолета пулю. Он был так слаб, что отдача толкнула его назад и сшибла с ног.

Убийца выпустил очередь из шести или восьми выстрелов.

Джек уже не был на линии огня. Пока пули разрезали воздух над его головой, он выстрелил еще раз, а затем третий, скорчившись на асфальте.

Невероятно, но третий выстрел ударил убийцу в грудь и оттолкнул его на автомат по продаже газировки. Бандит опрокинулся на него и упал на колени. Похоже, тяжело ранен, может быть, даже смертельно: белая шелковая рубашка становилась красной так же быстро, как и трюковой шарф в ловких руках фокусника, но пока он не был мертв и все еще держал «мини-узи».

Сирены гудели чрезвычайно громко. Помощь, вероятно, была близко, но, может быть, она придет слишком поздно.

Разрыв грома пробил небесную дамбу, и потоки ледяного дождя внезапно упали мегатонной.

С усилием, от которого почти лишился сознания, Джек сел и сжал револьвер обеими руками. Он выдавил еще пулю, которая пролетела далеко от цели. Отдача перешла в мышечный спазм кистей. Вся сила из рук ушла, и он выронил револьвер, который брякнулся об асфальт между его вытянутыми ногами. Убийца выстрелил два, три, четыре раза, и Джек дважды ощутил толчки в грудь. Его откинуло, он распростерся на земле. Затылок больно ударился о тротуар.

Попытался снова сесть, но смог только поднять голову, и не высоко, но достаточно, чтобы увидеть, как убийца упал сразу после своей последней очереди лицом на асфальт. Пуля в грудь все-таки выбила его из строя, хотя и не слишком быстро.

Голова Джека склонилась на левое плечо, он увидел, как черно-белый автомобиль свернул с улицы, на большой скорости въехал на станцию и остановился, когда водитель нажал на тормоза..

Джек почти что ослеп. Темнота одолевала его.

Он почувствовал себя беспомощным, как младенец, и заплакал.

Потом услышал, как открылись дверцы и зазвучали громкие возгласы полицейских.

Все закончилось.

Лютер мертв. Почти год прошел с тех пор, как рядом с ним был застрелен Томми Фернандес. Томми, затем Лютер. Два напарника, хороших друга в один год.

Но все закончилось.

Голоса. Сирены. Грохот, который, вероятно, произвел портик, обрушившись на бензоколонки.

Звуки быстро глохли, как будто кто-то упорно набивал его уши ватой. Его слух замирал почти точно так же, как и исчезало его зрение.

Другие чувства тоже. Он постоянно поджимал сухие губы, безуспешно пытаясь вызвать немного слюны и ощутить вкус чего-нибудь, хотя бы едкого дыма бензина и горящей смолы. И не мог уловить никакого запаха, хотя еще секунду назад воздух распирало отвратительной вонью.

Джек не чувствовал под собой тротуара. И порывистого ветра. Не чувствовал больше боли. Даже покалывания. Только холод. Глубокий, пронизывающий насквозь холод.

Полная глухота охватила его.

Отчаянно цепляясь за частички жизни в теле, которое стало для его мозга бесчувственным вместилищем, он подумал: а увидит ли он снова Хитер и Тоби? Затем попытался вызвать перед собой их лица, но не смог вспомнить, как они выглядят, его жена и сын, два человека, которых он любил больше самой жизни, не смог вспомнить их глаза или цвет их волос, и это пугало его, ужасало. Он осознал, что весь сотрясаем тоской, как будто они умерли, но не чувствовал самой дрожи, понял, что плачет, но не чувствовал слез, напрягался изо всех сил, чтобы увидеть их бесценные лица. Тоби и Хитер. Хитер и Тоби, но его воображение было так же слепо, как и глаза. Внутри его была не бездонная пропасть темноты, а пустая холодная белизна, как пелена метели — холодной, леденящей, безжалостной.

3

Сверкнула молния, за ней последовал грохот грома, настолько мощный, что задрожали окна на кухне. Буря началась не с мелкого моросящего дождичка, а с внезапного ливня, словно облака были полыми внутри и могли разбиться, как скорлупа яйца, и выплеснуть свое содержимое в один миг.

Хитер стояла за столом, у холодильника, перекладывая ложкой апельсиновый шербет из картонки в вазу, и повернулась к окну поглядеть, что творится снаружи. Дождь падал так быстро, что казался почти снегом, белым потопом. Листья фикуса Бенджамина[5] на заднем дворе осели под весом этой вертикальной реки, их длинные ветви касались земли.

Она была рада, что сейчас не едет с работы домой. Калифорнийцы не слишком хорошо водят во время дождя: они или медленно ползут со всеми чрезмерными предосторожностями и тормозят движение, или несутся в своей обычной безумной манере, виляя из стороны в сторону, бесшабашно и с энтузиазмом притираясь к остальным машинам. Потом куча людей обнаруживает, что их традиционная часовая вечерняя поездка растянулась на два с половиной часа сплошной пытки.

В конце концов, в том, чтобы быть безработным, есть и положительная сторона, хотя Хитер не всматривалась достаточно пристально в эту проблему. Без сомнения, если всерьез этим заняться, можно придумать целый список преимуществ. Например, не надо покупать новую одежду для работы. Подумать только, сколько она сэкономит на одном этом! Не надо волноваться о стабильности банка, в котором их семья держит свои сбережения, ведь при тех темпах, с которыми они сейчас их тратили, через несколько месяцев у них не будет никаких сбережений. Да и зарплата Джека тоже уменьшится. Ведь город, переживая очередной финансовый кризис, ощутил необходимость урезать его заработок и в банк класть его не придется. Налоги тоже выросли и штата, и федеральные, так что она сэкономит все те деньги, которые правительство отобрало бы у ее работодателя, за то что он использует ее труд, платит ей. Боже, когда действительно подумаешь об этом, будучи уволен после десяти лет работы в IBM[6], то решишь, что лишиться работы, это не трагедия, даже не кризис, а виртуальный праздник жизнеулучшающих перемен.

— Заканчивай с этим, Хитер, успокойся. — Уговаривала она саму себя.