Зимняя луна Кунц Дин

8

Той же ночью Эдуардо вынул оружие из шкафа и снова зарядил. Разложил его по всему дому так, что одно или другое всегда оказывалось под рукой.

На следующее утро, четвертого апреля, он поехал в Иглз Руст, но не зашел в участок шерифа. У него все еще не было доказательств своей истории.

Вместо этого он заехал в «Электроприборы Кастера». Магазин размещался в здании из желтого кирпича, выстроенное когда-то в двадцатые годы, и новейшие образцы супертехники в его витринах казались таким же анахронизмом, как выглядели бы теннисные туфли в музее в разделе «Неандертальцы». Эдуардо купил видеокассетный магнитофон, видеокамеру и полдюжины чистых кассет.

Продавец был длинноволосый юнец, похожий на Моцарта [23], в ботинках, джинсах, ковбойской рубахе с декоративной строчкой и с узким веревочным галстуком на бирюзовой булавке. Он долго разглагольствовал о множестве достоинств предлагаемого снаряжения, так часто пользуясь особым жаргоном, что, казалось, говорил на иностранном языке.

Эдуардо был просто нужен аппарат, с помощью которого можно снимать и просматривать запись. Ничего больше. Его не волновало, что он сможет видеть одну пленку, пока прокручивается другая, или что все прочие дьявольские приспособления способны сготовить ему обед, застелить постель и даже сделать педикюр.

На ранчо уже давно можно было принимать множество каналов, потому что незадолго до своей смерти мистер Квотермесс установил спутниковую антенну за конюшней. Эдуардо редко смотрел программы, может быть, три или четыре раза в год, но знал, что телевизор работает.

Из магазина электроприборов он отправился в библиотеку. Выписал целую стопку романов Роберта Хайнлайна и Артура Кларка, плюс коллекцию новелл Г.П.Лавкрафта, Элджернона Блэквуда и М.Р.Джеймса.[24]

Он больше не чувствовал себя дураком, когда выбирал мрачные томики чепухи, содержащие в себе «непридуманные» рассказы о Снежном Человеке, Лохнесском чудовище, пропавшей Атлантиде, Бермудском треугольнике или «правдивые» истории о фальшивой смерти Элвиса Пресли и его операции по смене пола. Был в полной уверенности, что библиотекарша похихикает над ним или, по крайней мере, одарит его какой-нибудь жалостливой и покровительственной улыбкой, но она не позволила себе никаких фривольностей, ничего, что можно было понять как оценку его литературного вкуса.

Отоварившись хорошенько в супермаркете, Эдуардо вернулся на ранчо и распаковал приобретения.

Ему потребовалось целых два дня и большее количество пива, чем он обычно себе позволял, на то, чтобы постичь, как работает вся видеоаппаратура. Проклятое оборудование имело больше кнопок, переключателей и датчиков, чем панель управления авиалайнера, и иногда ему казалось, чт производители выпускали все эти устройства не ради какой-то конкретной цели, а из одной любви к сложностям и загадкам. Инструкции были как будто написаны людьми, для которых английский — второй язык, что вполне могло оказаться правдой, так как и видеомагнитофон, и видеокамера были сработаны японцами.

— Или я становлюсь слабоумным, — ворчал он во время очередного приступа отчаяния, — или мир уже летит в тартарары, как в баскетбольную корзину. А может быть, и то, и другое.

Теплая погода наступила несколько раньше, чем обычно. Апрель на этой широте и высоте часто был вполне зимним месяцем, но в этот год дневная температура уже пару раз поднялась аж до пяти по Цельсию. Скопившийся за сезон снег таял, журчащие ручьи наполняли каждую лощину и разбегались по всем склонам.

Ночами все оставалось спокойно.

Эдуардо прочел большую часть книжек, которые взял в библиотеке. Блэквуд и особенно Джеймс писали в том стиле, который был тяжелым по атмосфере и легковесным по содержанию — слишком манерно на его вкус. Они поставляли читателям истории о привидениях и Эдуардо долго испытывал сложности, связанные с необходимостью убрать куда-то свое неверие и включиться в их сказки.

Он посчитал, что если ад существует, то неизвестное существо, пытавшееся открыть дверь в структуре ночи, было проклятой душой или демоном, пробивавшим дорогу наверх из подземного огненного царства. Но был один скользкий момент: он не верил в ад, по крайней мере, в то карнавально-цветистое царство зла, каким его изображают в дешевых фильмах и книгах.

К своему удивлению, Фернандес обнаружил, что Хайнлайн и Кларк оказались занятными и даже наводили на некоторые размышления. Он предпочитал брутальность первого гуманизму, иногда наивному, второго, но оба представляли для него какой-то интерес и ценность.

Он точно не знал на что надеется, может надеется найти в этих книгах подсказку, которая поможет ему разделаться с феноменом в лесу? Или где-то в глубине его мозга таилось нелепое ожидание, что один из этих писателей уже выпустил историю о старике, который живет в очень уединенном месте и входит в соприкосновение с чем-то не от мира сего? Если так, то он, значит, весьма не далек от той грани, за которой встречаешь самого себя идущего навстречу.

Как бы то ни было, ему казалось, что существо, чье присутствие он ощущал за призрачным огнем и пульсирующим звуком, было происхождения скорее неземного, чем адского. Вселенная состояла из неисчислимого множества звезд. На бессчетном множестве планет, кружащихся вокруг них, могли создаться условия для возникновения жизни. Это научный факт, а не литературная выдумка.

Или, может быть, все это он только вообразил? Благодаря сужению и закупорке тех артерий, которые снабжают кровью мозг. Наведенная галлюцинация. Болезнь Альцгеймера. Ему было легче поверить в это объяснение, чем в демонов или инопланетян.

Видеокамеру Эдуардо купил больше для того, чтобы разделаться с сомнениями в, самом себе, чем собрать свидетельства для полиции. Если феномен проявится на пленке, значит, он вовсе не рехнулся и, в конце концов, вполне способен продолжать жить в одиночестве. До тех пор, пока нечто не убьет его, открыв адскую дверь.

Пятнадцатого апреля он отправился в Иглз Руст, чтобы купить свежего молока и других продуктов а также плеер «Сони» с качественными наушниками.

В магазине Кастера был неплохой выбор аудиокассет и компакт-дисков. Эдуардо попросил у двойника Моцарта самую громкую музыку, которую слушают тинейджеры.

— Подарок внуку? — спросил продавец.

Было легче подтвердить это, чем все объяснять.

— Именно так.

— Хэви-метал?

Эдуардо не имел ни малейшего понятия, о чем ему говорят.

— Вот новая группа, которая становится действительно популярной, — предложил продавец, доставая диск из ящика, — они себя называют «Сердце Червяка».

Вернувшись на ранчо и выложив все продукты, Эдуардо сел за кухонный стол, чтобы прослушать приобретение. Зарядил плеер батарейками, всунул диск, надел наушники и нажал на кнопку. Взрыв звука почти разорвал его барабанные перепонки и он поспешно понизил громкость.

Просидел с наушниками минуту или около того, почти убежденный, что купил бракованный диск. Но судя по чистоте звука, он слышал именно то, что «Сердце Червяка» намеревались записать. Послушал еще минуту или две, ожидая, когда же какофония станет музыкой, прежде чем понял, что это, очевидно, и было музыкой в ее современном определении.

Эдуардо почувствовал себя старым.

Вспомнил, как еще совсем молодым обнимался с Маргаритой под музыку Бенни Гудмена, Фрэнка Синатры, Томми Дорси. А нынешние молодые еще ухаживают? А знают ли, что это слово означает? Они обнимаются? Ласкают друг друга? Или парни сразу раздеваются сами и стаскивают одежду с подружки?

То, что громыхало в наушниках, определенно нельзя было назвать музыкой-фоном для любовных занятий. По его мнению, такая музыка вполне подходила в качестве аккомпанемента жуткому убийству: для создания должного настроения или просто для того, чтобы заглушить утомительные вопли жертвы.

Он почувствовал себя просто статуэткой из антикварного магазина.

Помимо того, что он не мог слышать музыку в этой «музыке», он не понимал, почему группа должна обзывать себя «Сердце Червяка». Группы должны носить такие имена, как «Четыре Новичка», «Сестры Эндрюс», «Братья Миллз». Можно принять даже такие названия, как «Четыре Макушки» или «Джеймс Браун» или «Знаменитые Страсти». Ему нравился «Джеймс Браун». Но «Сердце Червяка»? Это вызывало отвратительные образы.

Нет, он не был крутым и не пытался им быть. Они, возможно, уже даже не знают слова «хиппи». Правда, в этом Эдуардо сомневался — просто он не имеет ни малейшего понятия, что слово «хиппи» означает сейчас.

Он послушал «музыку» еще с минуту, затем выключил магнитофон и снял наушники.

«Сердце Червяка» как раз то, что нужно.

В последний апрельский день зимнее покрывало стаяло совершенно, за исключением больших сугробов, которые большую часть дня находились в тени, хотя даже и они неуклонно уменьшались. Почва была влажная, но больше не грязная. Мертвая коричневая трава, придавленная и спутанная весом исчезнувшего снега, покрывала холмы и поля, однако не позднее, чем через неделю, ковер нежных зеленых побегов украсит каждый уголок ныне угрюмой земли.

Ежедневная прогулка Эдуардо сегодня была  мимо конюшни на юг в поля. День солнечный, в одиннадцать утра температура достигала десяти градусов по Цельсию, и армада высоких облаков отступала на север. Он надел брюки цвета хаки и фланелевую рубашку и так согрелся быстрой ходьбой, что закатал рукава. На обратном пути посетил три могилы, которые располагались к западу от конюшни.

До недавнего времени штат Монтана весьма либерально относился к фамильным кладбищам в частных владениях. Вскоре после приобретения ранчо Стенли Квотермесс решил, что он должен провести вечность именно здесь, и добыл разрешение на целых двенадцать мест захоронения.

Кладбище располагалось на небольшом холме. Священная земля была обнесена низкой стеночкой из полевого камня высотой всего тридцать сантиметров, вход украшали пара колонн, которые были чуть выше метра. — Квотермесс не пожелал загораживать панораму долины и гор, как будто думал, что его душа будет сидеть на его могиле и любоваться открывающимся зрелищем, как призрак из старого развеселого фильма «Топпер» [25].

Только три гранитных надгробия занимали место, предназначенное для двенадцати могил. Квотермесс. Томми. Маргарита.

Согласно воле продюсера, надпись на первом памятнике гласила:

Здесь лежит Стенли Квотермесс умерший прежде времени потому что работал с такой оравой несносных актеров и сценаристов.

И дальше даты рождения и смерти. Ему было шестьдесят шесть, когда случилась авиакатастрофа. Однако будь ему даже пять сотен, он все равно бы счел, что жизненный срок несправедливо урезали, ибо был из тех людй, которые пользуются жизнью с великой энергией и страстью.

Надгробия Томми и Маргариты не содержали юмористических эпитафий, просто — «любимый сын» и «любимая жена». Эдуардо скучал по ним.

Сильнейшим ударом была смерть сына, который был убит, при исполнении служебных обязанностей чуть больше года назад, в возрасте тридцати двух лет. Ужасно, когда человек переживает своего ребенка.

Эдуардо хотел, чтобы они были с ним снова. Это было очень частым желанием, и понимание того факта, что оно никогда не сбудется, обычно приводило его в депрессивное настроение, от которого потом весьма трудно было избавиться. Но были и хорошие случаи, когда он страстно желая увидеть сына и жену, погружался в ностальгический туман, переживая заново самые приятные дни их прошедшей жизни, и не впадал при этом в депрессию.

На этот раз, однако, знакомое желание увидеть родных не успело окончательно оформиться в его голове, — его необъяснимо охватил ужас. Холодный ветер, казалось, просвистел снизу в верх по всему позвоночнику, как будто тот был пустой трубой.

Обернувшись, он был готов встретиться глазами с кем-то, кто стоит у него за спиной. Но за спиной никого не было.

Небо стало полностью голубым, последние облака ускользнули за северный горизонт, и воздух был теплей, чем когда-либо с осени. Но, тем не менее, внутренний холод заставил Эдуардо раскатать рукава, застегнуть манжеты. Когда же он снова посмотрел на надгробия, то воображение внезапно заполнилось неприятными образами Томми и Маргариты, какие они должно быть сейчас в своих гробах: гниющие, изъеденные червями, пустые глазницы, кости. Он непроизвольно задрожал и его охватила абсолютная уверенность, что земля перед гранитными глыбами вот-вот зашевелится и осядет, их руки вынырнут из осыпающейся почвы и начнут яростно отгребать ее в сторону, появятся их лица, их безглазые лица…

Он отшатнулся от могил и отступил на несколько шагов, но не побежал — был слишком стар, чтобы верить в оживающих мертвецов или в призраков.

Прошлогодняя трава и оттаявшая под весенним солнцем земля не шевелились. А через некоторое время он и перестал ожидать, что зашевелятся.

Снова взяв себя в руки, старик прошел между каменными столбиками вон с кладбища. Всю дорогу к дому ему хотелось резко обернуться и поглядеть, что у него за спиной. Но этого он не сделал.

Вошел в дом с черного хода и запер за собой дверь. Обычно он никогда не запирал дверей. Хотя настало время обеда, аппетита не было. Вместо того чтобы готовить еду, он открыл бутылку «Короны». Три бутылки в день — его обычная норма. Бывали дни, когда не пил вовсе, хотя не в последнее время. С недавних пор, забывая про свою норму, он осушал более трех бутылок за день. А в некоторые дни — значительно больше.

Чуть позже полудня, когда Эдуардо сидел в кресле гостиной, пытаясь прочесть Томаса Вулфа [26] и потягивая третью бутылку пива, он вдруг понял, пережитое на кладбище было предупреждением. Предчувствием. Но предчувствием чего?

Апрель миновал, феномен в лесу больше не повторялся, но Эдуардо стал более, а не менее, напряженным. Он обратил внимание на то, что каждое из предыдущих событий происходило, когда луна была в одной и той же фазе — в первой четверти. Лунный цикл может не иметь никакого отношения к этим необычным событиям, но может быть календарем, по которому их можно предвидеть.

Начиная с ночи первого мая, которая уже могла похвастаться кусочком новолуния, он спал полностью одетым. Пистолет в кобуре из мягкой кожи лежал на ночном столике. Рядом был плеер с наушниками и уже вставленным диском «Сердце Червяка». Двенадцатизарядный ремингтоновский дробовик лежал под кроватью, готовый к бою. Оставалось только протянуть к нему руку. Видеокамера была снабжена новыми батареями и чистой кассетой: Эдуардо приготовился действовать быстро.

Он спал урывками, но ночь прошла без инцидентов.

По правде говоря, он не слишком ожидал неприятностей до раннего утра четвертого мая.

Конечно, странный спектакль мог вообще больше не повториться. Он очень надеялся, что не станет его зрителем снова. Но, однако, сердце чувствовало то, чего не мог принять целиком его мозг: значительные события уже начались, они только набирают силу, и он не может избежать участия в них, как осужденный в кандалах не может избежать петли или гильотины.

Его расчеты оказались не совсем верными.

Второго мая он лег спать рано из-за того, что ему не удалось хорошо выспаться предыдущей ночью, и был разбужен после полуночи, в первые минуты третьего мая, всеми этими зловещими и ритмичными пульсациями.

Звук был не громче, чем в прошлый раз, но волна давления, которая сопровождала каждое биение пульсации, была раза в полтора мощнее, чем что-либо, что он переживал до сих пор. Дом сотрясался до основания, кресло-качалка в углу стремительно раскачивалось по дуге взад-вперед, как сверхактивный призрак, который впал в сверхчеловеческую ярость, а одна из картин свалилась со стены и с грохотом обрушилась на пол.

К тому времени, когда Эдуардо включил свет, откинул одеяло и встал с кровати, он обнаружил, что незаметно для себя погрузился в состояние полутранса, схожее с тем, которое захватило его в прошлом месяце. Если он поддастся этому целиком, то опять ослепнет и покинет дом, даже не помня, как сделал первый шаг от кровати.

Он схватил плеер, натянул наушники на голову и нажал кнопку. — Музыка «Сердца Червяка» хлынула в уши.

Было подозрение, что неземной дрожащий звук действует на особой частоте с естественным гипнотическим воздействием. Если так, то месмерические звуки, приводящие в этот транс, нужно блокировать подходящим хаотическим шумом.

Старик повышал громкость воя «Сердца Червяка» до тех пор, пока не перестал слышать низкочастотные звуки, а следовательно и лежащие в их основе электронные колебания перестали на него действовать. Он был уверен, что его барабанным перепонкам грозит опасность лопнуть, однако, вой хэви-металлической группы помог стряхнуть транс, прежде чем он полностью попал под его влияние.

Он все еще чувствовал волны давления, проходящие через него и видел их воздействие на предметы вокруг. Однако, как он и подозревал, только звук сам по себе вызывал в нем реакцию кролика перед удавом, заглушив его, он был в безопасности.

Прикрепив плеер к поясу, чтобы не держать его в руках, Эдуардо пристегнул к бедру кобуру с пистолетом. Потом извлек дробовик из-под кровати, повесил его на ремень через плечо, ухватил видеокамеру и поспешил вниз, наружу.

Ночь была холодной.

Сверкала половина диска луны.

Свет, исходящий от группы деревьев и от земли на опушке леса, был уже кроваво-красным, безо всякой янтарности.

Встав на крыльце, Эдуардо заснял жуткое свечение с расстояния. Он делал различные панорамные кадры, чтобы показать в перспективе и весь ландшафт.

Затем в азарте сбежал по ступенькам и поспешил через коричневую лужайку во дворе в поле. Он боялся, что феномен продлится меньше, чем в прошлом месяце, так как второе происшествие было короче, но интенсивней первого.

Он дважды задерживался посреди луга на несколько секунд, чтобы заснять все с иного расстояния. Настороженно остановившись в десяти метрах от центра сверхъестественного сияния, забеспокоился, а возьмет ли камера что-нибудь или пленка окажется засвеченной из-за невыносимой яркости?

Холодный огонь яростно пылал и было ясно, что вырывается он из какого-то совсем иного места, или времени, или измерения.

Волна давления ударила Эдуардо. Теперь она была гораздо жестче чем штормовой прибой и раскачивала его с такой силой, что ему потребовались большие усилия, чтобы сохранить равновесие.

Снова он ощутил, как нечто пытается освободиться от пут, пробиться, вырваться из границ и родиться, придя уже вполне развитым в этот мир.

Апокалиптический вой «Сердца Червяка» был идеальным аккомпанементом для всей сцены. Грубый, как кувалда, вибрирующий, атональный, гимн животных потребностей, освобождающий человека от всех ограничений. Это была мрачно-ликующая музыка Судного дня.

Низкочастотные звуки, а следовательно и лежащие в их основе электронные колебания, должно быть, возросли в соответствии с яркостью света и повысившейся силой давления волн. Он снова начал их слышать, понял, что его опять что-то манит, и еще повысил громкость «Сердца Червяка».

Сосны Ламберта и желтые сосны, до того спокойные, как деревья на театральной декорации, неожиданно затряслись, хотя ветра не было. Воздух заполнился вертящимися иголками.

Волны давления возросли так внезапно и яростно, что Эдуардо отбросило назад, он споткнулся и упал на задницу, выронив камеру, — съемка прервалась.

Плеер, прикрепленный к поясу, начал биться о левое бедро. Завывания «Сердца Червяка» увенчались пронзительным воплем, который сменил музыку и был так мучителен, как будто в уши кто-то принялся усердно вбивать гвозди.

Закричав от боли, старик сорвал с головы наушники. Плеер задымился. Он оторвал его, бросил на землю, обжигая пальцы о горячий металл.

Метрономное дрожание окружило его, как будто он очутился внутри колотящегося сердца великана.

Сопротивляясь той силе, что влекла его внутрь света, где бы он превратился навсегда в его часть, Эдуардо встал на ноги. Скинул дробовик с плеча.

Слепящий блеск заставлял его щуриться, серии ударных волн сбивали дыхание. Полыхание вечнозеленых веток, дрожь земли, электронный свист, похожий на усиленный визг пилы хирурга отпиливающего ногу, судорожное шевеление всей ночи, — небо и земля пульсировали, — нечто билось, билось, постоянно и безжалостно толкало ткань реальности.

— Вуууш!

Этот новый звук был похож — но гораздо громче — на хлопок открываемой банки с кофе или земляными орешками, законсервированными вакуумным способом: воздух рвется заполнить пустоту. Немедленно после этого одиночного короткого «вуууш» на ночь упал покров молчания, и неземной свет исчез в один миг.

Эдуардо Фернандес отупело стоял под луной, недоверчиво уставившись на совершенную сферу чистой черноты, которая возвышалась перед ним, как шар для Гаргантюа на столе космического бильярда. Она была так безупречно черна, что выделялась на фоне обычной темноты майской ночи рельефно, как вспышка ядерного взрыва на фоне самого солнечного, но привычного дня. Огромная: десять метров в диаметре. Она заполнила пространство, когда-то занятое светящимися соснами и землей.

Корабль.

Сначала Эдуардо некоторое время считал, что видит перед собой именно корабль, в чьем корпусе нет окон, — гладкий, как лужа нефти. И ждал, парализованный ужасом, когда появится рубец света, дверь с треском откроется и выдвинется трап.

Вдруг вместо страха, который уже обволок его мысли, к Эдуардо пришло ясное и внезапное осознание, что он смотрит не на твердый предмет. Лунный свет не отражался от его поверхности — просто уходил внутрь, как будто в колодец или туннель. Если бы не это, он смог бы представить, как выглядят изогнутые стенки этого корабля. Инстинктивно, не нуждаясь даже в прикосновении к этой поверхности, он понял, что у сферы нет веса, нет вообще массы, не возникало даже самого примитивного ощущения, что нечто нависает над ним и грозит обрушиться, которое должно было бы появиться, если бы сфера обладала массой.

Объект не был объемным, — это была не сфера, а круг. Не три измерения, а два.

Дверь.

Открытая.

Темноту за порогом не рассеивал ни блеск, ни самый слабый отсвет. Такая совершенная чернота не могла быть ни естественной, ни созданной человеческими руками, и за то время, что он смотрел на нее, глаза Эдуардо заболели от напряженного поиска измерений и деталей, которых не существовало.

Он захотел убежать. Но вместо этого приблизился к двери.

Его сердце колотилось, а кровяное давление, без сомнения, должно было скоро вылиться в инсульт. Он сжал дробовик с трогательной надеждой на его эффективность, выставив его впереди себя. Так первобытный троглодит, должно быть, совал в опасную сторону свой талисман, покрытый рунами, со вставками из зубов дикого зверя, лоснящийся от жертвенной крови и увенчанный клоком волос злого колдуна.

Однако страх перед дверью — и перед неизвестными царствами и существами — был не таким отупляющим, как страх перед старением и неуверенностью в себе, с которым он жил последнее время. Если есть возможность получить какие-то доказательства этого происшествия, необходимо продолжать исследовать так далеко и так долго, насколько выдержат его нервы. Тогда возможно, он не будет больше просыпаться по утрам с подозрением, что его мозг помутился и доверять ему нельзя.

Осторожно передвигаясь по мертвой и примятой траве луга, утопая ногами в разжиженной весенней почве, он оставался настороже, в ожидании любого изменения внутри круга: уменьшения черноты, появления теней внутри мрака, искры, намека на движение, чего-нибудь, что может сигнализировать о приближении… пришельца. Остановился в метре от этой сбивающей с толку мрачности, слегка вытянув голову вперед — изумленный, как бродяга из сказки, глядевший в самое большое волшебное зеркало, какое только могли вообразить себе братья Гримм, которое ничего не отражало. Оно было заколдовано или что-то в этом роде, но предоставляло замечательную возможность бросить взгляд, при котором дыбом встают волосы, — взгляд прямо в вечность.

Держа дробовик одной рукой, другой он нащупал и поднял с земли камень величиной с лимон. Осторожно бросил его в дверь: был уверен больше чем на пятьдесят процентов, что камешек отлетит от черноты с жестким металлическим лязгом. Было легче поверить, что он видит предмет, чем в то, что заглядывает в бесконечность. Но камень пересек вертикальную плоскость двери и исчез без звука.

Он придвинулся ближе.

В качестве эксперимента он просунул ствол дробовика через порог. Он не растворился во мраке. Вместо этого чернота настолько полностью поглотила переднюю ствола, что казалось, будто кто-то провел высокоскоростной пилой, аккуратно обрезав его.

Эдуардо потянул «Ремингтон» обратно, и снова появилась передняя часть ствола. Казалось, он был цел и невредим. Коснулся стали рукой. — На ощупь все было таким, каким оно и должно быть.

Глубоко вздохнув, точно не зная, храбрец он или безумец, старик поднял дрожащую руку, как бы говоря кому-то «привет», протянул ее вперед, и… ощутил место перехода между этим миром и тем… что бы там ни находилось за дверью! В ладони начало покалывать, а пальцы стали словно ватные. Холод. Ощущение было такое, будто ладонь касается поверхности лужи, — легко не преодолевая поверхностное натяжение.

Он колебался.

— Тебе семьдесят лет, — проворчал он. — Что тебе терять?

С трудом сглотнув, он просунул руку в портал, и она исчезла точно так же, как и дробовик. Ей не встретилось никакого сопротивления, и его запястье теперь кончалось аккуратным обрубком.

— Боже, — сказал он тихо.

Сжал кулак, разжал и снова сжал, но так и не смог определить, повинуется ли ему рука с той стороны барьера. Все чувства заканчивались в том месте, где эта адская чернота пересекала его запястье.

Вытащил руку. — Все мышцы действуют как и прежде, с рукой все в порядке.

Эдуардо поглядел вокруг — глубокая и мирная майская ночь. Лес вставал по бокам этого невозможного круга тьмы. Луг бледно-матовый в сиянии луны. Дом в конце луга. Некоторые окна темны, другие заполнены светом. Пики гор на западе, шапки снега сверкают в послеполуночном небе.

Сцена слишком полна деталями, чтобы снится или быть частью галлюцинации слабоумного старика. В конце концов, он не сумасшедший старый дурак. Старый, да. Дурак, наверное. Но не маразматик. 

Он снова обратил свое внимание на дверь и внезапно задумался, что же она может из себя представлять? Он представил себе длинную трубу из эбонита, совсем не отражающего свет, похожую на нефтепровод, который тянется отсюда по прямой, вися в воздухе,  не повторяя изгиба земной поверхности, через горы, над  тундрой Аляски и уходит в космос: туннель к звездам.

Когда Эдуардо подошел к правому краю десятиметрового пятна и поглядел на него сбоку, то обнаружил нечто совершенно отличное — но не менее странное — от образа трубопровода в своем мозгу. Лес лежал за огромным порталом, неизменный, насколько он это мог определить. Луна светила, и деревья тянулись к ней, словно стремясь как-то ответить на ласку этого серебристого сияния, а где-то вдалеке ухала сова, вылетевшая на охоту. Дверь исчезала, если смотреть на нее сбоку. Ее толщина, если она у нее была, оказалась меньше, чем у нитки или хорошо наточенного лезвия бритвы.

Эдуардо прошел за нее.

Поглядев оттуда, увидел дверь в виде того же самого десятиметрового круга. Отсюда казалось, что круг поглотил не часть леса, а луг и дом за ним. Портал был подобен огромной монете, толщиной с лист бумаги, стоящей на ребре.

Он вернулся, чтобы еще раз взглянуть на портал сбоку: отсюда нельзя было различить даже нить сверхъестественной черноты. Протянул руку, но она наткнулась только на пустой воздух.

Сбоку двери просто не существовало — от этой мысли замутило.

Старик приблизил лицо к невидимому краю этой круглой чертовщины, затем наклонился влево, поглядев на ту часть двери, которую обозначил как «переднюю». И погрузил левую руку в темноту настолько же глубоко, как и раньше.

Он удивился собственной смелости и подумал, что слишком уж быстро поверил в то, что феномен перед ним совсем безвреден, и это после всего того, что случилось. Любопытство, этот старый убийца котов — и не так уж малого числа людей, — поймало его в свои объятия.

Не вынимая левой руки, он выгнулся вправо и поглядел на «заднюю» часть двери. Его пальцы не проходили насквозь.

Он засунул руку глубже, но она все никак не появлялась с другой стороны. Дверь была тоньше бритвенного лезвия, но, куда же исчезла его рука?

Он вытянул руку из «загадки» и снова стал повернувшись лицом к «передней» части портала.

Он задавался вопросом, а что же случится с ним, если он шагнет внутрь обеими ногами, весь, и останется без какой-либо связи с тем миром, который он да сих пор знал. Что обнаружит за дверью? Сможет ли вернуться, если ему не понравится то, что там найдет?

Но дозы любопытства, необходимой, чтобы решиться на подобный риск, у него не нашлось. Эдуардо стоял, размышляя и постепенно все явственней ощущая, что «нечто» надвигается. Прежде чем он смог решить, что же делать, эта чистая эссенция темноты прорвалась, вытекла из двери — океан ночи, который одним глотком вобрал его в свое нутро.

Когда Эдуардо Фернандес пришел в себя, то обнаружил, что лежит животом на прошлогодней примятой траве, голова повернута вправо, а взгляд направлен на длинный луг перед домом.

Заря еще не занялась, но какое-то время явно прошло. Луна уже закатилась, и ночь была тусклой и бесцветной без ее серебристого колдовства.

Старик был глубоко, до самых изначальных своих недр потрясен, был в замешательстве, но затем его разум прояснился — он все вспомнил. Сел и огляделся вокруг. Монета из черноты толщиной с бритвенное лезвие исчезла. Лес стоял там же и такой же, какой всегда. Может быть дверь упала и лежит плашмя на земле, превратившись в бездонный колодец? Добравшись до того места, где находилась дверь, он обнаружил, что нет, — она просто пропала.

Дрожащий и обессиленный, ежась от головной боли, настолько сильной, что, казалось, что сквозь его мозг протянули раскаленную проволоку и теперь ее подергивают, он с трудом встал на ноги. Его качало, как пьяницу, после недельного запоя.

Доковылял до того места, где должна была лежать видеокамера.

Ее там не было.

Поискал вокруг, постепенно расширяя зону поисков, пока, наконец, не убедился, что ищет уже там, куда камера попасть никак не могла. Найти камеры он не смог.

Дробовик исчез точно так же. И отброшенный плеер с наушниками.

С неохотой старик вернулся в дом. Сварил крепкого кофе, почти такого же горького и черного, как эспрессо. С первой чашкой он выпил две таблетки аспирина.

Обычно он пил слабый кофе и ограничивал себя двумя-тремя чашками. Слишком много кофеина может спровоцировать неприятности с простатой. Но этим утром его вообще не волновала простата, даже то, что она может раздуться как баскетбольный мяч. Ему был нужен кофе.

Отстегнул кобуру, с пролежавшим в ней все это время пистолетом, и положил ее на кухонный стол. Затем сел на стул так, чтобы легко можно было схватить оружие снова.

Повторно осмотрел ту руку, которую засовывал в портал, подумав, а вдруг она может внезапно обратиться в прах. А почему нет? Было ли это более невероятным, чем то, что уже произошло?

С первыми лучами солнца Эдуардо пристегнул кобуру и отправился на луг, где снова долго искал камеру, дробовик и плеер.

Исчезли.

Можно обойтись и без дробовика. Это совсем не единственное его оружие.

Плеер уже выполнил свою задачу, больше не нужен. Кроме того, он вспомнил, как изнутри шел дым и как накалился корпус, когда он отстегнул плейер от пояса: наверняка плейер сломался.

Однако было ужасно жаль видеокамеры, так как без нее у него не оставалось свидетельств того, что он видел. Может быть, поэтому ее и забрали.

Снова в доме сварил свежий кофе. Для чего ему, черт возьми, вообще нужна эта простата?

Из кабинета он принес блокнот с листами желтой линованной бумаги и пару шариковых ручек.

Сидя за кухонным столом и потягивая кофе, принялся заполнять страницы своим четким почерком. На первой странице он вывел:

Меня зовут Эдуардо Фернандес, и я был свидетелем серии странных и необъяснимых событий. Я не слишком большой любитель вести дневник: часто решал начать его точно с наступлением нового года, но всегда до самого конца января находились другие дела. Однако теперь я достаточно встревожен и хочу изложить здесь все, что видел и могу еще увидеть в дальнейшем. Тогда, если со мной что-то случится, будет эта запись.

Он попытался передать всю свою необычную историю простыми словами, с минимумом прилагательных и без эмоций, даже избегал рассуждений о природе этого явления или силы, которая сотворила «дверь». По правде говоря, он сомневался, стоит ли называть это дверью, но в конце концов использовал именно этот термин, потому что знал, на каком-то глубинном уровне вне языка и логики, что портал был именно дверью. Если умрет — столкнувшись с этим, он может и погибнуть — прежде чем добудет доказательства того, что эти странные события действительно происходили, то теперь у него была надежда, что на того, кто прочитает его отчет, произведут должное впечатление его холодность, спокойный стиль, и этот неизвестный читатель не станет расценивать отчет как бред слабоумного старика.

Он так увлекся своим писательством, что проработал до полудня, прежде чем оторвался сготовить себе что-нибудь поесть. Из-за того, что завтрак он пропустил, аппетит у него был неплохой. Он отрезал холодной цыплячьей грудки, оставшейся от вчерашнего ужина, и построил пару высоких сэндвичей с сыром, помидорами, листьями салата и горчицей. Сэндвичи с пивом были идеальной едой потому, что их можно было есть, одновременно продолжая составлять отчет.

К сумеркам он закончил свой рассказ. Заканчивалось все так:

Я не ожидаю увидеть вновь дверь, потому что подозреваю, что она уже выполнила свое назначение. Что-то прошло через нее. Хотелось бы узнать, что это было. А может быть, я этого и не хочу.

9

Хитер разбудил какой-то звук. Тихий глухой удар, затем непродолжительное царапанье. Откуда раздался звук определить было нельзя. Она села, выпрямившись на кровати, мгновенно насторожившись. Звук не повторялся, все было тихо.

Поглядела на часы. Десять минут третьего ночи.

Несколько месяцев назад она бы приписала свои опасения страхам из незапомнившегося сна, просто перевернулась бы на другой бок и попыталась бы снова заснуть. Но сейчас ситуация изменилась.

Уже несколько недель она спала в тренировочном костюме вместо обычных футболки и трусиков. Даже в пижаме чувствовала себя слишком уязвимой. Тренировочный костюм вполне годился для того, чтобы в нем спать, и плюс к этому она всегда была уже одетой, на тот случай, если какая-нибудь неприятность случится посреди ночи.

Как сейчас.

И вчера вечером она улеглась поверх покрывала. Потому выпутываться из одеял прежде чем встать с постели ей было не нужно.

Несмотря на продолжающуюся тишину, она взяла с тумбочки оружие. Это был сделанный в Германии «Корт.38», — может быть, самый лучший револьвер в мире.

Револьвер был только малой частью всего вооружения, постепенно закупленного по совету Альмы Брайсон. С того дня, когда ранили Джека, она провела много часов в полицейском тире. Поэтому сейчас револьвер казался естественным продолжением ее руки.

Размерами ее арсенал превосходил арсенал Альмы, которому она сама когда-то удивлялась. И теперь уже, ее тревожило, что Альма недостаточно вооружена для защиты от всяких неожиданностей.

Новые законы скоро вступят в действие, и это сделает закупку оружия затруднительной. Ей пришлось взвесить разумность траты большей части их ограниченного дохода на средства защиты, которые могли никогда не потребоваться, но перевесила та мысль, что все ее даже самые жуткие сценарии будущего могут оказаться слишком оптимистичными.

Когда-то она считала подобное настроение проявлением четко выраженной паранойи. Времена изменились. Что когда-то было болезнью, теперь стало трезвым реализмом.

Она не любила думать об этом. Это ее угнетало.

Ночь оставалась, как ей казалось, подозрительно тихой. Она прошла через спальню к двери в холл, ей не нужно было включать свет. За последние месяцы она провела так много ночей беспокойно расхаживая по дому, что теперь могла передвигаться из комнаты в комнату в темноте ловко и тихо, как кошка.

На стене прямо в спальне находилась панель управления сигнализацией, которую она установила через неделю после событий на бензозаправке Аркадяна. Лентой зеленых светящихся букв монитор сообщил ей, что все БЕЗОПАСНО.

Сигнализация проведена во все места, где дом соприкасался с внешним миром, магнитные контакты были установлены на каждой внешней двери и каждом окне, поэтому она могла быть уверена, что звук, разбудивший ее, не был произведен человеком, пробравшимся внутрь помещения. В подобном случае уже зазвучала бы сирена и записанный властный мужской голос произнес бы: ВЫ ВТОРГЛИСЬ В ДОМ, ПОСТАВЛЕННЫЙ НА ЗАЩИТУ. ПОЛИЦИЯ ВЫЗВАНА. УХОДИТЕ НЕМЕДЛЕННО.

Босиком Хит шагнула в темный коридор второго этажа и подошла к комнате Тоби. Каждый вечер она проверяла, открыты ли обе двери, в ее и его комнату, чтобы услышать, если он позовет.

Несколько секунд она простояла около его постели, слушая тихое сопение. Фигура мальчика под одеялом ясно вырисовывалась в слабом свете ночного города, падающем через узкие щели жалюзи окон. Тоби крепко спал и ни в коем случае не мог быть источником того звука, который прервал ее сон.

Хитер вернулась в холл, прокралась к лестнице и спустилась вниз, на первый этаж.

Обошла все окна, проверяя нет ли чего подозрительного снаружи. Тихая улица выглядела такой мирной, будто бы она находилась в маленьком городке Среднего Запада, а не в Лос-Анджелесе. Никто не крался вдоль стен, на лужайке перед домом не было заметно ничего подозрительного.

Хитер начала думать, что подозрительный звук был частью приснившегося ей кошмара.

Она теперь редко хорошо спала, но обычно помнила свои сны. Слишком часто в них были кошмары бензозаправки Аркадяна, хотя она проезжала около этого места только один раз, на следующий день после перестрелки. Сны были спектаклем со звуком, с пулями, кровью и огнем, в котором Джек часто сгорал заживо. Нередко она и Тоби присутствовали при всей пальбе, и одного из них или обоих часто ранили вместе с Джеком, один или оба сгорали. Иногда хорошо стриженный блондин в костюме от Армани вставал на колени рядом с ней, — лежащей, изрешеченной пулями, — прикладывал губы к ее ранам и пил кровь. Убийца мог быть слепым, вообще с безглазыми впадинами, полными мутного пламени. Его улыбка обнажала зубы, острые, как клыки гадюки, и однажды он сказал ей: «Я возьму Тоби с собой в ад — посажу маленького ублюдка на поводок, и он станет моей собакой-поводырем».

Хитер подумала, насколько страшен должен быть тот, сегодняшний сон, который она не могла вспомнить, если поддающиеся воспоминанию кошмары так ужасны?

Обойдя все, она уже решила, что ее воображение перестаралось. Не было никакой опасности, от которой надо срочно уберечь себя и сына. Она больше не держала «Корт» перед собой, а опустила руку, прижав его к ноге, дулом в пол, и ее палец был на скобе а не на спусковом крючке.

 Но тут она заметила кого-то снаружи, — кто-то передвигался вдоль окна столовой. И это снова привело ее в полную боевую готовность. Шторы были открыты, но занавески полностью задернуты. Освещенная уличным фонарем, фигура отбрасывал тень, — образовывалась рябь на мягких складках полупрозрачной ткани. Тень промелькнула быстро, как будто ее отбросила ночная птица в полете, но у Хитер уже не оставалось никаких сомнений, что она принадлежит человеку.

 Хитер поспешила на кухню. Кафельный пол под ее босыми ногами был холодным.

Еще одна панель управления сигнализацией находилась на стене рядом с дверью ведущей в гараж. Она быстро, тычками, набрала код.

Из-за того, что Джек находился в больнице, и неизвестно сколько еще продлится его лечение, а она сама без работы и их финансовое будущее было неясным, Хитер долго колебалась перед тем, как потратиться на дорогую сигнализацию для защиты от грабителей: всегда была убеждена, что подобные системы безопасности уместны в больших особняках в Бель-Эйр и Беверли-Хиллз, а не для семей среднего класса. Затем узнала, что шесть домов из шестнадцати в их квартале уже оборудованы высокотехничной защитой.

Теперь светящиеся зеленые буквы на полосе монитора изменились: с БЕЗОПАСНО на гораздо менее утешительное ГОТОВ К ЗАЩИТЕ.

Можно включить сигнализацию и вызвать полицию. Но если так сделать, подонки снаружи разбегутся. К тому времени как явится патрульная машина, арестовывать будет некого. Она была уверена в том, что знает, что они из себя представляют и что у них на уме, хотя, конкретно, кто это, она не знала. Надо ошеломить их и продержать на мушке до тех пор, пока не прибудет помощь.

Когда она, тихо отодвинув засов, открыла дверь и шагнула в гараж система безопасности предупредила: НЕ ГОТОВ К ЗАЩИТЕ. Хитер уже не контролировала себя.  Да она боялась, но не один страх заставил ее сердце биться сильнее и быстрее. Ярость была тем, что двигало ее вперед, ярость была сильнее страха. Она была разгневана новой попыткой сделать из нее жертву и решила расплатиться со своими мучителями, невзирая на риск.

Бетонный пол гаража был еще холоднее, чем кафель на кухне.

Хитер обошла сзади ближайшую машину. Остановившись между крыльями двух автомобилей, она ждала, напрягая слух.

Свет проходил только через ряд небольших, квадратных 15 на 15 сантиметров окошек, расположенных высоко в  верху двойных дверях гаража. Слабый желтый свет уличного фонаря. Густые тени, казалось, презирали его, отказывались отступить.

Прислушалась. Шепот. Мягкие шаги по дорожке вдоль дома. Затем раздалось знакомое ожидаемое шипение. Так, понятно, — баллончики с краской. Ублюдки!

Она быстро прошла между машин к двери в задней стене гаража. Замок был закрыт изнутри. Открыла его, приняв все меры предосторожности, чтобы это было бесшумно. Затем повернула ручку, осторожно потянула дверь на себя, и шагнула на дорожку за домом.

Майская ночь была нежна. Полная луна большей частью была скрыта облаками.

Она действовала безответственно. Если с ней что-нибудь произойдет, то  Тоби может оказаться в большой опасности. Сильный риск, очень сильный. Она была неуправляема. И знала это. Ничего не поделаешь: сколько можно терпеть, достаточно. Больше нельзя это выносить. Остановиться у нее не было сил!

Справа от нее было крытое заднее крыльцо, перед ним — патио. Дворик освещался пятнами лунного свечения, которое проникало сквозь рваную пелену облаков. Высокие эвкалипты и низкие кусты покрыты крапинками лунного серебра.

Она была на западной стороне дома. Кралась налево по дорожке, к югу.

На углу остановилась и прислушалась. Так как ветра не было, то отчетливо слышалось злобное шипение баллончика — звук, который только увеличивал ее ярость.

Обрывки разговора. Ни слова не разобрать.

Крадущиеся шаги к углу дома, за которым она стояла. Низкий подавлений смех, почти хихиканье. Они так отлично веселятся, так радостно играют!

Определив по звуку быстро приближающихся шагов, что чужак сейчас появится, и вознамерившись напугать его до чертиков, Хитер шагнула вперед. Момент был рассчитан превосходно — они встретились на повороте.