Зимняя луна Кунц Дин

Она была удивлена, обнаружив, что он выше ее: думала, им лет по десять, одиннадцать, двенадцать самое большее.

Хулиган издал слабый возглас «Ах!» от неожиданности.

Напугать их хорошенько было бы легче, будь они помоложе. Но теперь никакого отступления: они довели ее. И затем…

Она столкнулась с ним, отбросила и прижала к увитой плющом бетонной стене, которая обозначала южную границу их собственности. Баллончик с краской вылетел из его руки и, звякнув, ударился о дорожку. Она с размаху ударила его коленом между раздвинутых ног и отвернулась, как только он упал и, хватая ртом воздух, принялся блевать на клумбу, идущую вдоль стены. Даже в темноте было видно, что ему лет шестнадцать или семнадцать, а может и больше. Достаточно, чтобы все понимать.

Шаги второго. Бегущего на нее.

Второй парень спешит на помощь первому. Он летел на нее быстро, не видел оружия, и у нее не было времени останавливать его угрозами.

Шагнула навстречу, вместо того, чтобы отскочить, крутанулась на левой ноге, и пнула его в пах правой. Из-за того, что она двигалась навстречу, а он бежал, удар получился мощный: она достала его лодыжкой и подъемом ноги, а не пальцами.

Он упал на дорожку и откатился к первому парню, захваченный таким же приступом рвоты.

Третий бежал к ним по дорожке, но затормозил в  пяти метрах от Хитер и и начал пятиться назад.

— Стой, где стоишь, — сказала она. — У меня оружие.

Хотя она подняла «Корт», держа его обеими руками, но голоса не повысила, и ее спокойный тон сделал приказ более грозным, чем если бы она прокричала его в ярости, но, возможно, он в темноте револьвер не видел и было видно, что собирается удрать.

— Не вздумай, пристрелю как собаку. — Сказала она почти ласково. И сама была удивлена прозвучавшей в голосе холодной ненавистью. Конечно, она его не застрелит, в этом была уверена. Но звук ее собственного голоса пугал… и заставлял задуматься. — Его плечи опустились. Вся поза изменилась. Он поверил ее угрозе.

Черная радость наполнила Хитер. Около трех месяцев интенсивных занятий тхэквондо и уроков самозащиты для женщин, которые проводили бесплатно для членов семей полицейских по три раза в неделю в гимнастическом зале отдела, оправдали себя. Ее правая нога адски болела, возможно, не меньше, чем пах у парня. И наверняка, придется прихрамывать с неделю, даже если трещины никакой нет, но все же она была очень рада, что схватила трех вандалов, и не жалела что пострадала за свой триумф.

— Подними руки, чтобы я видела, что в них.

Парень поднял руки над головой, в каждой было по баллончику спрея.

—  Брось банки и иди ложись на землю рядом со своими приятелями, — приказала женщина и он сделал все по ее словам.

Луна выплыла из-за облаков, что было похоже на то, как включают прожектора на сцене в четверть силы, после полной темноты. Она могла видеть достаточно хорошо, что всем им лет по шестнадцать-восемнадцать. Они не соответствовали популярному стереотипу шпаны: не были ни черные, ни латиноамериканцы. Белые парни и нельзя сказать, что из бедных семей. На одном  была хорошо скроенная кожаная куртка, на другом — свитер с крупными петлями, изделие явно дорогое, со сложным красивым узором.

Ночную тишину нарушали только жалкие позывы на рвоту и стоны тех двоих, которых она вывела из строя. Все произошло так быстро и без криков, что они даже не разбудили соседей.

Наставив на них револьвер, Хитер спросила:

— Вы приходили сюда раньше?

Двое все еще не могли отвечать, даже если бы захотели, но и третий молчал.

— Я спросила, были ли вы здесь раньше, — сказала она резко. — И занимались ли здесь уже подобными гадостями.

— Сука, — сказал парень, который пострадал меньше других.

Она осознала, что может потерять контроль над ситуацией, несмотря на пистолет, что пара пострадавших уже почти оправились, и скоро парни поймут, что стрелять она не собирается, это может случиться быстрее, чем она ожидает. Пришлось лгать, чтобы убедить их в том, что она нечто более страшное, чем просто жена полицейского:

— Слушайте, вы, сопляки, — я могу убить вас всех, вернуться в дом, принести пару ножей и вложить их вам в руки, прежде чем прибудет полиция. Может быть, они потащат меня в суд, а может быть — нет. Но какое жюри присяжных посадит в тюрьму жену героя-полицейского и мать восьмилетнего мальчика?

— Ты этого не сделаешь, — сказал третий, хотя произнес он это после некоторого колебания.  В его голосе чувствовалась неуверенность.

Она продолжала удивляться себе, тому с какой неподдельной яростью и ожесточенностью говорит.

— Не сделаю, да? Мой Джек, его двух партнеров застрелили рядом с ним за один год, он сам лежит в больнице с марта и пролежит там еще недели, а может быть, месяцы. Бог знает, как он будет страдать весь остаток своей жизни, даже если когда-нибудь сможет нормально ходить. Я без работы с октября, почти все деньги истрачены, не могу спать из-за ублюдков вроде вас. Ты думаешь, я не ищу кого-нибудь, чтобы заставить его помучиться в отместку, или считаешь, что не получу большого удовольствия, помучив вас, доставив вам настоящую боль? Не сделаю? А? А? Я не сделаю? сопляк! Вы были здесь раньше? Ну!

Боже! Ее трясло. Она даже не подозревала, что в ней есть подобная чернота. Почувствовала, как комок поднимается к горлу и была вынуждена тяжело бороться, чтобы отправить его обратно вниз.

Судя по всему их виду, она напугала трех хулиганов даже сильнее, чем напугалась сама. Их глаза расширились от ужаса под лунным светом.

— Мы… были здесь… раньше, — задыхаясь, проговорил парень, которого она пнула.

— Как часто?

— Д-дважды.

На дом нападали дважды, один раз в конце марта, другой в середине апреля.

Злобно посмотрев на них, Хитер спросила:

— Откуда вы?

— Отсюда, — ответил парень, которого она не трогала.

— Вы не из соседей, я знаю.

— Из Лос-Анджелеса.

— Это большой город, — настаивала она.

— С Хиллз.

— Беверли-Хиллз?

— Да.

— Все трое?

— Да.

— Не пытайтесь меня надуть.

— Это правда, мы оттуда — почему это не может быть правдой?

Непоколоченный парень положил руки на виски, как будто его вдруг охватили угрызения совести, хотя гораздо больше это походило на внезапный приступ головной боли. Лунный свет блеснул на его наручных часах и преломился на краях блестящего металлического ремешка.

— Что это за часы? — спросила она.

— А?

— Какая фирма?

— Ролекс.

Так она и думала, хотя все равно не смогла сдержать своего изумления:

— Ролекс?

— Я не вру. Подарили на Рождество.

— Боже!

Он начал снимать их.

— Вот, возьми.

— Оставь их, — сказала Хитер презрительно.

— Нет, правда.

— Кто подарил их тебе?

— Предки.Часы золотые. — Парень снял их и протянул ей, предлагая. — Камней нет, но все из золота, часы и браслет.

— Вот как, — сказала она недоверчиво, пятнадцать тысяч баксов, двадцать тысяч?

— Что-то вроде, — сказал один из покалеченных. — Это не самая дорогая модель.

— Можешь взять их, — повторил хозяин часов.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— Ты все еще ходишь в школу?

— Старший класс. Вот, возьми часы.

— Ты все еще ходишь в школу, и получаешь часы за пятнадцать тысяч на Рождество?

— Часы твои.

Нагнувшись к съежившемуся трио, игнорируя боль в правой ноге, она нацелила «Корт» на лицо парня с часами. Все трое снова закаменели от страха.

— Я могу вышибить тебе мозги, ты, избалованный маленький подонок, я точно могу, но я не собираюсь красть твои часы, даже если бы они стоили миллион. Надень их.

Золотые звенья браслета «Ролекс» звенели, пока он нервно загонял его на запястье и нащупывал пряжку.

Хитер хотела знать, почему при всех привилегиях и преимуществах, которые давали им их семьи, эти три парня с Беверли-Хиллз шныряют ночью, портя дом полицейского, которого чуть не убили, когда он пытался сохранить ту самую социальную стабильность, которая позволяет им иметь все необходимое для жизни и даже часы «Ролекс». Откуда их убожество, искаженные ценности, нигилизм? Может быть, все дело в том, что они выросли в то время, когда масс-медиа атаковали всех сначала бесконечными пророчествами о ядерной войне, а потом, после падения Советского Союза, постоянными предупреждениями о быстро надвигающейся экологической катастрофе. Может быть, беспрестанные, профессионально сделанные сообщения о мраке и гибели в ближайшем будущем, убедили их, что у них нет ничего впереди. А у черных ребят еще хуже, потому что им твердят ко всему прочему, что им никогда не подняться, что система против них, что справедливости нет и нет даже смысла ее искать.

Или дело в чем-то другом. Она не знала. Она не была уверена, что ей вообще есть до этого дело. Ничего из того, что она может сказать или сделать, их не исправит и не переубедит.

— Покажите мне ваши бумажники, — сказала Хит резко.

Парни нащупали бумажники в задних карманах и протянули их ей. Каждый постоянно переводил взгляд с нее на ее «корт» и обратно. Дуло тридцать восьмого калибра, должно быть, казалось им жерлом пушки.

— Вынимайте все наличные.

Каждый парень держал наличные в одной руке, а бумажник в другой, ожидая чего-то с надеждой.

Хитер сначала решила не задавать этого вопроса, а потом передумала и все-таки спросила, сочтя, что так будет лучше:

— У кого-нибудь есть кредитные карточки?

Невероятно, но у двоих кредитки оказались. Парень, который получил коленом между ног, имел «Америкэн Экспресс» и «Виза-кард». У парня с «Ролексом» была «Мастер-кард».

Глядя на них, встречаясь с их встревоженными глазами в лунном свете, она находила утешение в уверенности, что большинство детей не похожи на этих троих.

Большинство сражается за то, чтобы просуществовать в безнравственном обществе, не теряя человеческого достоинства, и обычно вырастают в хороших людей. Может быть, даже эти ублюдки постепенно станут нормальными, или хотя бы один из них, в крайнем случае. Но каков процент тех, кто потерял свой моральный компас в настоящее время, не только среди тинэйджеров, но во всех возрастных группах? Десять процентов? Наверняка больше. Так много уличной преступности и преступности вообще, так много лжи мошенничества, жадности и зависти. Двадцать процентов? И какой процент может выдержать демократия, чтобы не погибнуть?

— Бросайте ваши бумажники на дорожку, — сказала она, указывая на место рядом с собой.

Они сделали, как она указала.

— Положите деньги и карточки в карманы.

Ошеломленные, они сделали и это.

— Мне не нужны ваши деньги. Я не преступная шваль, как вы.

Держа револьвер в правой руке, она собрала бумажники левой. Затем распрямилась и чуть отступила от них, стараясь не нагружать правую ногу, до тех пор пока не дошла до двери гаража.

Она не задала им ни одного вопроса из тех, что вертелись у нее в голове. Их ответы — если у них есть ответы — были бы очень витиеватыми и многословными. Хит терпеть не могла этой речистости! Современный мир скрипел, смазанный поверхностной ложью, маслянистыми увертками, ловкими самооправданиями.

— Все, что мне нужно, — ваши удостоверения личности, — сказала Хитер, поднимая кулак, в котором сжимала бумажники. — Это мне скажет, кто вы и где я могу найти вас. Если вы когда-нибудь причините нам вред, даже только проедете мимо и плюнете на лужайку, я явлюсь к вашим домам, подожду, но выберу нужный момент… — Она взвела курок «корта», и взгляды всех троих переместились с ее глаз на револьвер. — Оружие будет побольше, чем это, большего калибра, пули будут с полым наконечником, прострелю ногу — раздробит кость так сильно, что придется ее ампутировать. Если прострелю обе ноги, то проведете в инвалидной коляске остаток жизни. Может быть, кто-то из вас получит пулю в пах, и тогда не сможет принести в этот мир больше никого, похожего на себя.

Луна скользнула за облака. Глубокая ночь. С заднего двора доносится пение жаб.

Трое уставились на нее уверенные, что их передадут полиции. Но об этом не может быть и речи. Она травмировала двоих из них. Они еще держали руки на паху, и корчились от боли

Кроме того, она угрожала им оружием вне своего дома. Аргументом против нее было еще то, что они не представляли реальной угрозы потому, что не пересекли порога дома. Хотя они трижды разрисовывали ее дом ненавистными и непристойными граффити, хотя они нанесли финансовый и эмоциональный ущерб ей и ее ребенку, она знала, что быть женой героя-полицейского не является гарантией от судебного преследования по различным обвинениям, которые неизбежно приведут к тюремному заключению ее а не их.

— Убирайтесь!

Они поднялись на ноги, но застыли, как будто испугавшись, что им выстрелят в спину.

— Идите, — сказала она, — ну!

Наконец они поспешно прошли мимо нее, вдоль дома, а она следовала за ними на расстоянии, чтобы убедиться в том, что подонки на самом деле уйдут. Да, шли и оглядывались.

На лужайке перед домом, стоя в мокрой от росы траве, она смогла хорошенько разглядеть, что они сотворили с двумя стенами. Красные, желтые и кисло-зелено-яблочные надписи светились в свете уличных фонарей. Повсюду матерные слова с различными суффиксами и без них и в качестве существительных, и в качестве прилагательных, и в качестве глаголов. Основные надписи были те же, что и в предыдущие два раза:

ПОЛИЦЕЙСКИЙ-УБИЙЦА.

ИЗ-ЗА ТЕБЯ ОВДОВЕЛА ЕГО ЖЕНА.

ИЗ-ЗА ТЕБЯ ОСТАЛИСЬ СИРОТАМИ ДЕТИ.

ЭНСОН ОЛИВЕР ЖИВ!

Трое ребят — двое из них хромые — дошли до своей машины, которую припарковали недалеко от блока домов к северу. Они отъехали с визгом закрутившихся колес, оставляя облачко синего дыма позади.

Хитер была больше возбуждена иррациональностью граффити, чем схваткой с тремя хулиганами. — Ведь Джек не виновен: исполнял свой долг. Как он мог отнять автомат у маньяка-убийцы, не стреляя? Ее охватило ощущение, будто вся цивилизация тонет в море безумной ненависти.

ЭНСОН ОЛИВЕР и был тот маньяк с «мини-узи», многообещающий режиссер, выпустивший три картины за четыре последних года. Не удивительно, что он снимал злые фильмы о злых людях. Со времени перестрелки Хитер посмотрела все три. Оливер превосходно обращался с камерой, и у него был мощный стиль рассказчика. Некоторые его кадры потрясали. Он, должно быть, даже имел талант и в свое время мог быть удостоен Оскара и других наград. Но в его работах были: беспокоящее нравственное высокомерие, самодовольство и издевательство над простыми людьми. Это все, как теперь оказалось, было лишь внешними ранними признаками более глубоких проблем, вызванных чрезмерным увлечением наркотиками.

УБИЙЦА.

Она не хотела, чтобы Тоби увидел эти надписи. Ну и что из того, что он видел это раньше дважды повсюду на всех стенах дома. Он слышал это в школе, и также дважды дрался из-за этого. Он был маленький, но мужественный мальчик. Хотя он и проиграл обе схватки, но, без сомнения, отверг бы ее совет подставить другую щеку и продолжал бы драться с еще большей яростью.

Утром, после того как она отвезет его в школу, она закрасит все это безобразие, как и прежде, кое-кто из соседей поможет. Потребуется много, несколько слоев, краски, ведь дом выкрашен в светлый желто-бежевый цвет.

Но это будет временный ремонт, потому что надписи сделаны  краской с  каким-то химикатом, и она разъедала краску, которой был покрыт дом. Через несколько недель все это «художество» постепенно вновь проявится, как  послание от души из ада, на дощечке медиума во время спиритического сеанса.

Невзирая на то, что дом был испоганен, гнев прошел. У Хитер больше не оставалось сил на сильные чувства. Эти последние несколько месяцев ее совершенно подкосили. Она устала, так сильно устала.

Прихрамывая, она зашла в дом через заднюю дверь гаража и закрыла ее за собой. Также закрыла смежную дверь между гаражом и кухней и набрала код, чтобы поставить снова на охрану.

БЕЗОПАСНО.

Не совсем безопасно и не всегда.

Поднялась наверх проведать Тоби. Он все еще глубоко спал.

Стоя в дверном проеме комнаты сына, слушая его сопение, она поняла, почему мать и отец Энсона Оливера не могли поверить, что их сын был способен на массовую бойню. Для них он был их ребенком, их маленьким мальчиком, их красивым молодым человеком, воплощением лучших их собственных качеств, источником гордости и надежды. Она сочувствовала им в этом, жалела их, молилась, чтобы ей не пришлось испытать боль такую же, как и у них. Но страстно желала, чтобы они заткнулись и отстали от нее!

Родители Оливера проводили эффективную кампанию во всех средствах информации, чтобы представить своего сына как доброго, талантливого человека, не способного на то, что ему приписывают. Они утверждали, что «узи», найденный на месте преступления, не принадлежал ему. Никаких записей, которые подтверждали бы, что он покупал и регистрировал такое оружие, не существовало. Но полностью автоматический «мини-узи» был незаконным оружием. Оливер, без сомнения, платил за него наличными на черном рынке. И ничего загадочного в отсутствии чека или регистрации.

Хитер вышла из комнаты Тоби и, вернувшись к себе, села на край кровати и зажгла ночник.

Она отложила револьвер и занялась содержимым трех бумажников. Из водительских удостоверений узнала, что одному из ребят было шестнадцать, а двоим по семнадцать лет.[27] Они действительно жили в Беверли-Хиллз.

В одном бумажнике, среди фотографий миловидной блондинки школьного возраста и осклабившегося в ухмылке ирландского сеттера, Хитер нашла наклейку пяти сантиметров в диаметре, на которую глядела некоторое время с недоверием, прежде чем выудить ее из пластикового кармашка. Это была одна из тех вещиц, что часто продавались в канцелярских магазинчиках, аптеках, салонах аудиозаписей и книжных: дети украшали ими школьные тетради и бесчисленное множество других мелочей. Наклейка была глянцево-черная, с тиснеными серебряными буквами: ЭНСОН ОЛИВЕР ЖИВ.

Кто-то уже торговал его смертью. Безумно. Безумно и странно. Что более всего раздражало в этом Хитер, так это то, что существовал рынок Энсона Оливера — легендарной фигуры, возможно, даже мученика.

Может быть, это следовало предвидеть? Родители Оливера не были единственными людьми, которые старательно полировали его образ со времени перестрелки.

Невеста режиссера, беременная его ребенком, объявила, что он вообще не пользовался наркотиками. Хотя его дважды арестовывали за вождение в состоянии наркотического опьянения. Эти падения с пьедестала были названы чем-то давно пройденным и преодоленным. Невеста была актрисой, не просто красивая, но с ангельским, беззащитным личиком, которое гарантировало ей много места в теленовостях: ее большие, милые глаза всегда казались полными слез.

Различные сообщества кинодеятелей, связанных с этим режиссером, напечатали на целый лист некролог в «Голливуд Репортер» и «Дейли Вераети», скорбя об утрате такого творческого таланта. Утверждали, что его спорные фильмы разозлили многих людей из власть имущих и предполагали, что он умер из-за этого.

Говорили, что «узи» был вложен ему в руки, равно как кокаин и «ангельская пыль». Из-за того, что все те, кто были на улице рядом со станцией Аркадяна, едва заслышав звуки выстрелов, попрятались никто не мог свидетельствовать, что Энсон Оливер имел в руках оружие, кроме Джека. Миссис Аркадян не видела автоматчика, потому что скрывалась в конторе, а когда она вышла со станции с Джеком, то была практически слепа, так как дым и сажа испортили ее контактные линзы.

Через два дня после перестрелки Хитер была вынуждена поменять номер телефона на новый, нигде незарегистрированный, из-за того, что фанатичные обожатели Энсона Оливера звонили без перерыва. Многие из них вещали о преступном заговоре, в котором Джек фигурировал как наемный убийца.

Это было безумием.

Парень был всего навсего киношником, ведь не президентом же Соединенных Штатов! Если бы политики, шефы корпораций, военные лидеры и полицейское начальство дрожали от ужаса и замышляли бы убийства из-за страха, что какой-то голливудский режиссер-крестоносец собирается разоблачить их в своем фильме, то в стране не осталось бы ни одного режиссера.

И действительно ли все эти люди верили, что Джек застрелил своего собственного напарника и еще троих мужчин на станции, а затем пустил три пули в самого себя, (все среди бела дня, где вполне могли быть свидетели)? Смертельно рискуя, подвергая себя огромной боли, страданиям и тяжелой реабилитации только для того, чтобы история о смерти Энсона Оливера выглядела более правдоподобной?

Ответ, конечно, был — «да»! Они на самом деле верили в подобную чушь.

Она нашла доказательство этому в другом пластиковом кармашке этого же бумажника. Еще одна наклейка, тоже кружок пяти сантиметров в диаметре. Черный фон, красные буквы, три имени одно над другим: ОСВАЛЬД, ЧЭПМЕН, МАКГАРВЕЙ?

Ее переполнило отвращение. Сравнивать проблемного режиссера, который сделал три порочных фильма с Джоном Кеннеди (жертвой Освальда) или даже с Джоном Ленноном (жертвой Марка Дэвида Чэпмена) — это омерзительно. Но приравнивать Джека к парочке этих прославленных убийц было гадостью еще хуже.

ОСВАЛЬД, ЧЭПМЕН, МАКГАРВЕЙ??

Первой мыслью было позвонить с утра адвокату, выяснить, кто производит всю эту дрянь, и преследовать их за каждый цент, который они на этом заработали. Однако посмотрев внимательнее на ненавистную наклейку, она поняла, что поставщик всей этой гадости защитил себя с помощью этого вопросительного знака.

ОСВАЛЬД, ЧЭПМЕН, МАКГАРВЕЙ??

Предположение, размышление на тему — это не совсем то же, что обвинение. Знак вопроса делает это предположением и, возможно, гарантирует защиту от успешного судебного преследования за клевету.

Она собрала бумажники и бросила их на нижнюю полку ночного столика вместе с наклейками. Захлопнула дверцу, подумала — не разбудила ли Тоби?

Сейчас очень много людей с большим восторгом воспримут заведомо нелепую теорию заговора, чем потревожат себя поисками фактов или примут единственную, явную правду. Люди, казалось, смешали реальную жизнь с фантастикой, жадно ища византийские схемы и интриги, такие же как в их любимых романах. Но реальность была почти всегда менее театральной и неизмеримо менее красочной. Возможно, это просто такой механизм, способ, при помощи которого они пытаются привнести порядок в наш мир высоких технологий, в котором темпы социальных и технологических изменений вызывают у них ошеломление и страх.

Механизм это или нет, но это безумно и отвратительно!

Говоря о безумии, покалечила двоих этих ребят. Не важно, что они достойны этого. Теперь, когда напряжение момента спало, почувствовала… не угрызения совести, не совсем так, потому что они заслужили то, что она сделала с ними… но печаль от того, что это было необходимо. Хитер чувствовала себя замаранной. Ее возбуждение снижалась вместе с уровнем адреналина в крови.

Осмотрела свою правую ногу: та начинала распухать, но боль оставалась терпимой.

— Боже правый, дамочка, — упрекнула она себя, — кем ты себя возомнила, одной из черепашек ниндзя?

Затем взяла из медицинского шкафчика в ванной две таблетки экседрина[28] и запила их тепловатой водой.

В спальне выключила ночник.

Она не боялась темноты. — Боялась людей (им все равно когда творить зло в темноте или средь бела дня).