Зимняя луна Кунц Дин
— И ты сам не тревожься об этом.
— Не буду.
— Потому что я уверен, ничего такого тут нет. Просто одна из многих маленьких загадок жизни. Люди, не привыкшие к этому краю, иногда нервничают из-за его просторов, из-за лесных дебрей. Я не имею в виду, что вас это тоже затронет.
— Не волнуйся, — заверил его Джек. — После того, как ты поиграешь в биллиард пулями со всякой безумной падалью в Лос-Анджелесе, тебе никакой енот настроения не испортит.
15
В течение первых четырех дней на ранчо Квотермесса — со вторника по пятницу — Хитер, Джек и Тоби чистили дом сверху донизу. Они мыли стены и рамы, полировали мебель, пылесосили обивку и ковры, перемывали посуду и кухонную утварь, навели порядок в кухонных шкафах, раздали одежду Эдуардо через городскую церковь нуждающимся и, наконец-то, обжили дом.
Они не собирались записывать Тоби в школу до следующей недели, давая ему время привыкнуть к новой жизни. Он был в восторге от того, что свободен, когда все другие ребята его возраста уже заперты в классах.
В среду прибыл транспорт от компании по перевозке из Лос-Анджелеса: остальная их одежда, книги, компьютеры Хитер и дополнительное оборудование к ним, игрушки и игры Тоби, все другие вещи, которые они не захотели выбросить или продать. Присутствие большого числа знакомых предметов делало их новый дом более похожим на что-то родное.
Хотя дни стали холоднее и мрачнее за одну неделю, настроение у Хитер оставалось веселым и легким. Ее больше не беспокоили приступы тревоги, как тот, который она пережила, когда Пол Янгблад показывал им их поместье в первый раз вечером в понедельник: с каждым днем этот параноидальный эпизод уходил все дальше из ее мыслей.
Она смела все паучьи сети с их высохшими жертвами на задней лестнице, вымыла спиральные пролеты едкой аммиачной водой и, таким образом, избавила это место от затхлости и слабого запаха разложения. Никаких непривычных ощущений она больше не испытывала, и теперь было нелегко поверить, что у нее был какой-то суеверный ужас перед этой лестницей, когда она впервые спускалась по ней за Полом и Тоби.
Сразу из нескольких окон первого этажа она могла видеть кладбище на холме. Оно совсем не казалось ей чем-то мрачным, вероятно, из-за объяснений Пола, что такая привязанность фермеров к земле поддерживается в семьях целыми поколениями. В неблагополучной семье, в которой она выросла, и в Лос-Анджелесе было так мало традиций и было так слабо чувство привязанности к чему-либо, что теперь подобная любовь к дому у фермеров казалась трогательной — даже душевно возвышенной, — а не жуткой и странной.
Хитер вычистила и холодильник, и они забили его здоровой пищей для быстрых завтраков и ленчей. Отделение морозилки было уже наполовину заполнено упакованными обедами, но она все откладывала их инвентаризацию, так как ее всегда ждали какие-то более важные дела.
Четыре вечера подряд, слишком уставшие от трудов, чтобы готовить, они отправлялись в Иглз Руст поесть в «Главной Закусочной Города» — ресторане, принадлежавшем Быку, который умел водить машину, решать задачки и танцевать. Еда была первоклассной деревенской кухней.
Путешествие в двадцать шесть километров не было чем-то значительным. В южной Калифорнии путь измерялся не расстоянием, а временем, которое затрачивалось на него. Даже поездка на рынок, расположенный в двух шагах, в потоке городского транспорта занимала полчаса, а двадцать шесть километров в Лос-Анджелесе могли занять час, два часа, или вечность, в зависимости от транспортного потока и степени неистовства других автомобилистов. Однако они могли совершенно спокойно добраться до Иглз Руст за двадцать пять — тридцать минут. Постоянно мало-загруженное шоссе только глаз радовало.
Ночью в пятницу, как и в каждую ночь с тех пор, как они приехали в Монтану, Хитер заснула без труда. Но в первый раз ее сон был прерван.
Во сне она очутилась в каком-то холодном месте: более темном, чем в безлунная облачная ночь, более темном, чем в комната без окон. Она ощупью продвигалась вперед, — с любопытством, без боязни, улыбаясь, убежденная, что темнота и холод вот-вот закончатся, станет тепло, светло и она обретет там нечто чудесное. Сокровище. Удовольствие. Просветление, покой и радость. Сладкий покой, свобода от страха, свобода навсегда, просветление, радость, удовольствие более сильное, чем она когда-либо знала, — оно ждет, ждет ее. Нужно только найти верный путь. Но она брела сквозь беспросветную тьму, протягивая вперед руки и чувствовала, что идет в неправильном направлении. Она сворачивала то в одну сторону, то в другую, но все было бесполезно.
Желание стало пересиливать любопытство. Она хотела получить этот приз, хотела так сильно, как никогда ничего не хотела в своей жизни, — сильнее, чем еду, или любовь, или богатство и счастье, потому что приз содержал в себе все эти вещи сразу. Найти дверь, дверь и свет за ней, чудесную дверь! Прекрасный свет, мир и радость, свобода и удовольствие, освобождение от печали, преображение — все так близко, так мучительно близко, только руку протянуть. Желание стало жизненной необходимостью, стало навязчивой идеей. Она должна обладать тем, что там ее ожидало, — радость, покой, свобода, — она бежала в темноте, не думая о возможной опасности. Бросалась вперед, обуянная жаждой найти путь, тропинку, истину, дверь, радость навеки, не боясь смерти, ничего не боясь. Она искала рай со все возрастающим отчаянием, но неизменно удалялась от него.
К ней взывал голос, вывал без слов, это было странно и пугало. Он пытался объяснить ей, что для того чтобы получить приз, нужно, чтобы она повернулась в нужную сторону, нашла его, прикоснулась к нему, обняла его, приняла его и конец всем печалям. Просто прими. Прими!
Она остановилась. Внезапно осознала, что бежать никуда больше не надо, а все, что она должна сделать, это открыть, открыть дверь внутри себя и впустить это, впустить это, — открыть себя непостижимой радости, раю, раю, раю, отдаться удовольствию и счастью. Она хотела этого, она действительно так страстно этого хотела, потому что жизнь была трудной, а этого не должно было быть. Но какая-то упрямая часть души сопротивлялась дару, сопротивлялась всему этому, какая-то гордая часть ее сложного «Я». И ведь это похоже а измену Джеку.
Она почувствовала разочарование того, кто хотел дать ей этот дар, Дарителя из темноты. Почувствовала разочарование и, возможно, гнев поэтому сказала: «Извини, прости, мне на самом деле очень жаль, прости».
Теперь дар — радость, покой, любовь, удовольствие — стал навязываться ей со страшной силой, с жестокой и неумолимой настойчивостью ее, душило, ломало, темнота вокруг приобрела вес. И она почувствовала, что скоро не выдержит. А по ее душе бьют тараном, колотят изо всех сил — подчинись, бессмысленно сопротивляться, дай этому зайти! Подчинись и настанет покой, радость, рай. Откажешься — боль, отчаяние и агония, какие знают лишь обитатели преисподней. Стучат! Открой дверь внутри себя, впусти меня, впусти, впусти: ДАЙ… МНЕ… ВОЙТИ. Вот дверь, потяни за ручку — и радость, покой, любовь, удовольствие.
Она ухватилась за ручку, повернула, услышала, как лязгнул язычок замка, убираясь внутрь, потянула, дрожа от предвкушения. Через медленно растущую щель: облик Дарителя. Сверкающий и черный. Извивающийся и стремительный. Торжествующее шипение. Холод на пороге.
Нет! Нет! Захлопнуть дверь, захлопнуть, захлопнуть, захлопнуть…
Хитер вырвалась из сна, откинула одеяло, скатилась с кровати на ноги одним плавным и неистовым движением. Колотящееся сердце не давало дышать.
Сон. Только сон. Но ни один сон в ее жизни не был таким реальным, так ясно ощущаемым.
Может быть, то, из-за двери, прошло за ней вслед из сна в настоящий мир?
Сумасшедшая мысль. И ее не отбросить.
Часто и тяжело дыша, она нащупала ночник, нашла выключатель. Свет не выявил никаких кошмарных созданий. Только Джек, спящий на животе. Голова отвернута от нее, тихо сопит.
Ей удалось справиться с дыханием, хотя сердце и продолжало колотиться. Она промокла от пота и не могла прекратить дрожать.
Боже!
Не желая будить Джека, Хитер выключила свет — и вздрогнула когда темнота сомкнулась вокруг.
Она села на край кровати, дала сердцу успокоится, уняла нервную дрожь. Затем решила накинуть халат поверх пижамы и спуститься вниз, чтобы почитать до утра.
Зеленые цифры будильника показывали 3:09. Ночь, но она не собиралась снова засыпать. Ни в коем случае. Возможно, она не сможет заснуть даже завтра ночью. Она вспомнила блестящее, извивающееся, наполовину видимое существо из сна и пронизывающий холод, который исходил от него. Отвратительно. Она чувствовала себя запачканной, грязной внутри, там, где никогда ничего невозможно вымыть. Решив, что ей необходим горячий душ, встала с кровати.
Отвращение моментально переросло в тошноту.
В темной ванной ее вывернуло наизнанку, от рвоты остался горький привкус. Найдя бутылку с полосканием для рта, она смыла всю горечь, несколько раз умыла лицо пригоршнями холодной воды..
Села на край ванной. Вытерла лицо полотенцем. Ожидая возвращения спокойствия, она пыталась понять, почему простой сон мог оказать на нее такое сильное воздействие, но понять не смогла.
Через несколько минут успокоилась и вернулась в спальню. Джек все еще тихо посапывал.
Взяла халат со спинки кресла и вновь выскользнула из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Надела халат и задумалась. Раньше она собиралась спуститься, сварить себе кофе и почитать.Теперь же вместо этого направилась к комнате Тоби в конце коридора. Как ни старалась подавить страх, пришедший из кошмара, это не удавалось, и она начала бояться за сына.
Дверь в комнату Тоби были приоткрыта, и там было не совсем темно. Переехав на ранчо, он снова решил спать с ночником, хотя и отказался от этой меры предосторожности уже год назад. Хитер и Джек были удивлены, но не особенно тревожились из-за того, что мальчик потерял какую-то долю уверенности. Решили, что как только он привыкнет к новому окружению, то снова начнет предпочитать темноту красному отблеску маломощной лампочки.
Тоби лежал под одеялом, только голова торчала на подушке. Его дыхание было таким тихим, что Хитер пришлось наклониться, чтобы услышать его.
В комнате не было ничего вызывающего беспокойство, но она не решалась уйти. Необъяснимые страхи продолжали ее терзать.
Когда Хитер наконец с неохотой подошла к открытой двери в коридор, она услышала тихий скрип и остановилась. Повернулась к кровати, но Тоби не проснулся и не шевелился, значит скрип не отсюда. И она поняла, что шумит за дверью, которая ведет на винтовую лестницу. Шум похожий на то, что кто-то поднимается по деревянным ступеням.
Ее мгновенно охватило то же самое отчаяние, которое мучило ее в понедельник, когда она спускалась за Полом Янгбладом и Тоби по винтовой лестнице. — Полная параноидальная убежденность, что кто-то или что-то ждет за следующим поворотом. Или спускается следом. Враг, обуянный исключительной яростью и способный на чрезвычайное насилие.
Дверь на лестницу, выкрашенная белой краской, отражала красный отблеск ночника, падающий из комнаты Тоби и, казалось, при этом неверном свете, что дверь слегка дрожит.
Хитер стояла,глядя на дверь, и ждала следующего звука.
Тоби вздохнул во сне. Просто вздохнул. Ничего больше.
Снова молчание.
Хитер предположила, что ошиблась, услышав какой-то невинный звук снаружи, — может быть, ночная птица села на крышу, и шуршит крыльями, или даже скребет когтями по кровле — и неверно поняла его как шум на лестнице. Она нервничала из-за кошмара. Ее нынешнему восприятию нельзя полностью доверять. Ей очень хотелось, чтобы она в самом деле ошиблась.
Крак-крак.
На этот раз никакой ошибки. Новый звук был тише первого, но определенно шел из-за двери.
Ей захотелось схватить Тоби с кровати и утащить его из комнаты, а потом быстро по коридору в спальню и разбудить Джека. Но за время того, что случилось в течение последних восьми месяцев, она обрела весьма значительную внутреннюю силу и уверенность в себе. И хотя кожу на затылке покалывало от волнения, она покраснела, представив, как побежит, будто истеричная дамочка из дурного готического романа, напуганная до смерти ни чем не угрожающим странным звуком. Преодолев свой страх, Хитер подошла к двери на лестницу. Замок была надежно закрыт. Она приложила ухо к щели между дверью и рамой. Слабый поток холодного воздуха издалека, но никакого звука. Ей подумалось, что «гость» уже на верхней площадке, в нескольких сантиметрах от нее, и между ними — одна дверь. Она представила его там: темная странная фигура, голова, прижата к двери, он так же как и она приложил ухо к щели, прислушивается.
Чушь. Этот скрежет и скрип объясняются просто. Даже старые дома проседают под бесконечным давлением гравитации. Это чертов сон ее так взбудоражил.
Тоби что-то пробормотал во сне. Она повернула голову, чтобы посмотреть. Он не шевелился, а через несколько секунд его бормотание прекратилось.
Хитер отступила на шаг от двери. Она не хотела подвергать Тоби опасности, но теперь эта ситуация представлялась нелепой, а не страшной. Просто дверь. Просто лестница в углу дома. Просто обычная ночь, дурной сон, нервный срыв.
Разозлившись на саму себя, она разблокировала замок и резко распахнула дверь.
Она забыла, что свет на лестнице выключен. Эта узкая шахта была без окон и слабый свет ночника в комнате Тоби мало чем могло помочь. Она стала лицом к лицу с совершенной темнотой, не видя ничего даже на площадке прямо перед ней. Ударил в нос отвратительный запах, который она уничтожила два дня назад затратив много труда с помощью аммиачной воды. Запах был сильнее чем тогда — мерзкий аромат гниющего мяса..
Может быть, ей только снится, что она проснулась, а на самом деле кошмар все еще длится? — Сердце бешено заколотилось в груди, дыхание перехватило. Она нащупала выключатель, который находился рядом с дверью в коридоре, а не в шахте. Если бы он был там, ей могло не хватить мужества для того, чтобы сунуть руку в эту темноту и нащупывать его там. Она промахнулась мимо выключателя с первой и второй попытки, не осмеливаясь отвести взгляд от темноты перед собой, слепо ощупывала то место, где, как она помнила, видела его. Захотелось крикнуть Тоби, чтобы он проснулся и бежал прочь. Наконец, — вот он выключатель, слава Богу.
Свет. Пустая площадка. Там ничего, конечно. — Пустые ступени винтовой лестницы спускались, пропадая из виду. Внизу опять скрип. О, Господи. Она вышла на лестничную площадку. На ней не было тапочек. Дерево было прохладным и шершавым под ее босыми ногами.
Другой скрип, тише, чем прежде.
Может быть, все-таки, дом проседает?
Пошла вниз, держась за перила, с опаской глядя перед собой, готовая, как только увидит кого-то, повернуться и, сломя голову, бежать на верх, там закрыть дверь на замок. Его не открыть с лестницы, только изнутри дома, и они будут в безопасности.
Снизу донесся тихий щелчок, слабый глухой стук — как будто дверь закрывали как можно тише.
Да что же там происходит? Внезапно он стала меньше бояться встречи с кем-то, а больше того, что не узнает ответа на этот вопрос. Ей нужно узнать это. Хитер стряхнув с себя робость, бросилась вниз по лестнице, не таясь, не заботясь, что ее кто-то может услышать. Вестибюль внизу. Дверь наружу. Дверь на кухню. Пусто. Никого.
Она подергала ручку двери на кухню. Та была закрыта, и требовался ключ, чтобы открыть ее. У нее не было ключа. Предположительно, у «гостя» тоже.
Дверь на заднее крыльцо открывалась изнутри одним поворотом ручки. И была закрыта. Она крутанула ручку, распахнула дверь и шагнула на крыльцо.
Пусто. И насколько она могла видеть — никто не улепетывал от нее через двор.
Кроме того, хотя «гостю» и не нужен был ключ, чтобы выйти в эту дверь, но он не мог обойтись без него, закрывая ее за собой, поскольку закрыть замок снаружи можно было только ключом.
Где-то угрюмо заухала сова. Безветренно, холодно и сыро. Ночной воздух казался похожим не на обычный наружный, а на промозглую, слегка зловонную атмосферу погреба.
Она была одна. Но не чувствовала себя в одиночестве. Она ощущала, что… за ней наблюдают.
— Бога ради, Хит, — сказала она, — что за бред с тобой приключился?
Отступила в коридор и заперла дверь. Затем впилась взглядом в блестящую латунную ручку, размышляя, а не ее ли собственное воображение, потревоженное вполне естественными шумами, выдумало какую-то угрозу, которая была еще менее возможной, чем появление привидения?
Вновь появился запах гниения? — Объясняется просто. Аммиачная вода оказалась не в силах заглушить запах больше чем на два дня, вероятно крыса сдохла и разлагается в своей норе внутри стены.
Стала подниматься по лестнице и на что-то наступила. Поглядела на пол. — Комок сухой земли размерами с грушу, раздавленный ее голой пяткой.
Шматки земли были разбросаны на ступеньках на всем протяжении до второго этажа, она их не заметила, когда неслась вниз. Но этой грязи здесь не было, — в среду лестница была убрана тщательно. Но это можно объяснить и без посещения «гостя». Более вероятно, что это Тоби затащил грязь с заднего двора. Обычно он аккуратен, чистоплотный от природы мальчик, но в конце концов, ему только восемь лет.
Хитер закрыла на замок дверь на лестницу и выключила там свет. Вошла в комнату Тоби, ее сын спал глубоким сном.
Чувствуя себя довольно глупо, но не очень смущаясь по этому поводу, она спустилась по парадной лестнице на кухню.
Если отвратительный запах — это знак присутствия «гостя» и если эта вонь почувствуется и на кухне, то это будет значить, что у него есть ключ и значит с лестницы он ушел туда. В этом случае она собиралась разбудить Джека и настоять на обыске всего дома сверху донизу — с заряженным оружием в руках.
На кухне пахло свежо и чисто. Никаких комочков сухой почвы на полу.
Она была почти разочарована. Претила сама мысль о том, что все произошло только в ее воображении, но судя по-всему это было именно так.
Воображение это или нет, но она не могла избавиться от ощущения, что совсем недавно находилась под наблюдением. Поэтому закрыла жалюзи на кухонных окнах.
Возьми себя в руки, посоветовала она себе. Уже пятнадцать лет как твоя жизнь изменилась, ты стала леди, теперь нет никакого извинения этим диким скачкам настроения.
Попыталась читать, но была слишком взбудоражена, чтобы сосредоточиться на содержании книги. Необходимо было заняться каким-то другим делом.
Пока машина варила кофе, Хит провела инвентаризацию содержимого морозильника. Здесь было полдюжины замороженных обедов, пачка сосисок, две коробки кукурузных хлопьев «Зеленый Великан», коробка зеленых бобов, две коробки моркови и пачка орегонской черники. Эдуардо Фернандес не открыл ничего, и все это можно было употребить.
На нижней полочке, под коробкой вафель «Эгго» и полкило сала нашла пластиковый пакет на молнии, в котором оказался блокнот из желтой бумаги. Пластик стал едва прозрачным от мороза и она смутно видела рукописный текст, заполнявший первую страницу.
Расстегнула молнию, но затем заколебалась. Держать блокнот в таком необычном месте явно означало скрывать его. Фернандес, должно быть, считал его содержание очень важным и личным, а Хитер не хотела вторгаться в частные дела. Хотя он и умер, но он — благодетель, который в корне изменил их жизнь, он заслужил их уважение и они должны считаться с его желаниями.
Она прочла первые несколько слов вверху страницы: «Мое имя Эдуардо Фернандес…» — и, пролистав блокнот, убедилась, что это написано Фернандесом и является довольно длинным документом. Более двух третей страниц были заполнены аккуратным почерком. Поборов любопытство, Хитер положила блокнот на верх холодильника, намереваясь передать его Полу Янгбладу при ближайшей встрече. Поверенный был ближе всех к понятию «друг» для Фернандеса, и по своей профессии допускался ко всем делам старика. Если содержание блокнота важно и лично, только Пол имеет право его прочесть.
Закончив осмотр замороженных продуктов, она налила в чашку свежего кофе, села за кухонный стол и начала составлять список необходимых продуктов и предметов домашнего обихода. Утром им нужно будет съездить в супермаркет Иглз Руст и заполнить не только холодильник, но и полупустые полки кладовой. Хотелось быть совершенно готовыми, если зимой их отсечет снежными заносами на какое-то время.
Она прервала составление своего реестра, чтобы написать записку, напоминающую Джеку о необходимости назначить встречу на следующей неделе в гараже Паркера для установки отвала на их «Форд Эксплорер».
Глотая свой кофе и сочиняя список, она все еще была настороже и вслушивалась, ожидая странных звуков. Но, однако, ее занятие было таким обыденным, что постепенно Хит успокоилась, а некоторое время спустя чувство необычайности происходящего у нее пропало.
Тоби во сне тихо застонал:
— Уходи… уходи… прочь…
Умолкнув на некоторое время, он сбросил с себя одеяло и поднялся с кровати. В румяном отблеске ночника его бледно-желтая пижама казалась покрытой полосками крови.
Он встал рядом с кроватью, качаясь, как будто следуя ритму музыки, которую слышал лишь он один.
— Нет, — прошептал он, без тревоги, спокойным голосом, лишенным эмоций: — Нет… нет… нет… — Снова замолчав, подошел к окну и поглядел в ночь: угнездившийся среди сосен на краю леса, домик управляющего больше не был темным и пустым. Странный свет, чисто-голубой, как пламя газовой горелки, выбивался в ночь через щели по краям фанерных прямоугольников, которыми были забиты окна, из-под двери, и даже из трубы дымохода камина.
— Ах, — сказал Тоби.
Свет не был постоянной интенсивности, но чем-то мигающим, иногда пульсирующим. Периодически даже самые узкие из исчезающих лучей были так ярки, что смотреть на них было больно, хотя иногда они становились настолько смутными, что почти растворялись. Даже в самые яркие моменты это был холодный свет, не дающий никакого ощущения тепла.
Тоби смотрел долго.
Постепенно свет погас. Домик управляющего снова стал темным.
Мальчик вернулся в постель.
Ночь продолжалась.
16
Субботнее утро началось солнечно. Холодный ветер дул с северо-запада, и время от времени стаи темных птиц проскальзывали по небу из лесов Скалистых Гор на восток к равнинным местам, как будто спасаясь от хищника.
Синоптик со станции в Бутте — Хитер и Джек слушали его, пока принимали душ и одевались, — обещал снег к ночи. Это будет, как он заявил, одна из самых ранних бурь за многие годы, и толщина покрова может достичь двадцати сантиметров.
Судя по тону репортажа, погода, при которой снег так заносит землю, не являлась чем-то необычным в этих северных краях. И речи не шло о перекрытии дорог, никто не предупреждал фермеров об опасности заносов. Следующая метель ожидается утром в понедельник, но она будет слабее.
Сидя на краю кровати, наклонившись, чтобы завязать шнурки своих кроссовок, Хитер заявила:
— Слышишь, нам надо купить пару санок, будем кататься с горки.
Джек стоял у своего открытого шкафа, снимая с вешалки фланелевую рубашку в красно-коричневую клетку.
— Ты веселишься, как младенец, — заметил он.
— Ну и что, ведь это мой первый снег!
— Точно. Я и забыл.
В Лос-Анджелесе зимой, когда смог рассеивался, становились видны горы с их белыми вершинами, и Хитер в своей жизни видела только такой снег — вдали, на склонах гор. Она не была лыжницей. Никогда не ездила в Эрроухед или в Биг Бир зимой, только иногда летом, и надвигающаяся снежная буря действительно взволновала ее как ребенка.
Покончив со шнурками, она напомнила:
— Нужно будет договориться в гараже Паркера о установке на «Форд Эксплорер» этого отвала для расчистки дороги от снега, прежде чем начнется настоящая зима.
— Уже сделано, — сказал Джек. — В десять утра в четверг. — Застегивая рубашку, он подошел к окну, чтобы поглядеть на восточный лес и северные долины. — Это зрелище меня гипнотизирует. Я бываю чем-то занят, очень занят, и вдруг, случайно, вижу вот это в окне, или с крыльца и смотрю, и насмотреться не могу.
Хитер подошла к нему сзади, обняла, посмотрела мимо него на поразительную панораму лесов, полей и широкого голубого неба.
— Ты думаешь нам здесь будет хорошо? — спросила она, чуть помедлив.
— Будет здорово. Вот где наше место. Разве ты этого не чувствуешь?
— Да, — сказала она, лишь на мгновение поколебавшись. — Ты прав, наше место здесь.
При свете дня события предыдущей ночи казались ей плодом чрезмерно активного воображения. В конце концов, ведь она ничего не видела и даже точно не знает, что ожидала увидеть. Остаточные страхи города, осложненные ночным кошмаром. Ничего больше.
Он повернулся, обнял ее, и они поцеловались. Она медленно водила руками по его спине, нежно массируя мышцы, — они уже восстановились благодаря упражнениям. И видно было что чувствует он себя хорошо. Утомленные путешествием и домоустройством, они не занимались любовью с той самой ночи, как выехали из Лос-Анджелеса. Как только они таким образом сделают дом своим, — Любовь страшная сила, он будет принадлежать им и во всех других отношениях, и ее странное беспокойство, вероятно, исчезнет.
Он скользнул своими сильными руками по ее бокам к бедрам, притянул ее к себе. Перемежая слова, произносимые шепотом, поцелуями в шею, щеки, глаза и уголки рта, он сказал:
— Как насчет сегодня… когда начнется снегопад… когда мы выпьем… стаканчик-два вина… у огня… романтическая музыка… по радио… когда мы расслабимся…
— Расслабимся, — повторила она мечтательно.
— И будем с тобой вместе…
— …м-м-м-м вместе…
— Бросаться снежками.
Она игриво шлепнула его по щеке:
— Животное! В моих снежках будут камни.
— Ну… можем заняться любовью.
— А ты уверен, что не захочешь вместо этого выйти наружу и скатать снежную бабу?
— Знаешь, пока не знаю, там будет видно.
— Одевайся, умник. Поехали по магазинам.
Хитер нашла Тоби в гостиной. уже одетого. Он уже встал с постели, оделся и сидел на полу перед телевизором, глядя программу с отключенным звуком.
— Сегодня вечером будет сильный снегопад, — сообщила она сыну, стоя в дверях и ожидая что восторг мальчика превзойдет ее, потому что это будет и его первая встреча со снегом.
Он ничего не ответил.
— Мы собираемся купить санки, будешь кататься с горки.
Он сидел, окаменев, уставившись в экран.
Оттуда, где она стояла, ей не было видно, что такое захватило его внимание.
— Тоби? — Она зашла в гостиную. — Эй, малыш, что ты там смотришь?
Он заметил ее, только когда она приблизилась.
— Я не знаю, что это. — Взгляд бессмысленный, глаза, казалось, ее не видят. И он снова повернулся к телевизору.
Экран был заполнен постоянно изменяющимся потоком светящихся амебовидных пятен, всех цветов спектра, то темных, то ярких. Постоянно изменяющиеся формы сливались вместе, извивались и изгибались, текли и били струями, моросили и летели вниз ливнем. Пульсировали в бесконечной круговерти аморфного хаоса, вздымаясь в неистовом ритме на какое-то время, потом вяло замедлялись, затем дергаясь снова быстро.
— Что это? — спросила Хитер.
Тоби пожал плечами.
Беспрерывно перестраиваясь, цветные абстракции были интересны для взгляда, часто даже красивы. Чем дольше, однако, Хит смотрела на них, тем тревожнее ей становилось, хотя причин этого она не могла понять. — Ничего в этих картинках не было очевидно злого и угрожающего.
— Почему ты отключил звук?
— Я не отключал.
Она села на корточки рядом с ним, подняла дистанционное управление с ковра и нажала на кнопку громкости. Единственным звуком было слабое шипение динамиков. Переключила на один канал вперед и громоподобный голос взволнованного спортивного комментатора и одобрительные вопли толпы на футбольном матче взорвались в гостиную. Хит быстро снизила громкость.
Когда она переключила на прежнюю программу, странного хаоса там не было, а шел мультфильм про утенка Даффи и, судя по безумному ритму действия, уже подходил к завершению.
— Это было странно, — заметила она.
— А мне понравилось, — сказал Тоби.
Она пробежалась по другим программам, но нигде не смогла найти странного калейдоскопа и выключила телевизор:
— Ладно, время завтракать и отправляться в город, там у нас много дел, опять же санки нужно купить.
— Санки? — спросил мальчик, вставая на ноги.
— Ты что не слышал, что я говорила раньше?
— Нет.
— И о снеге?
Его лицо засияло:
— А что, пойдет снег?
— У тебя должно быть, восковые затычки в ушах были, на самую большую свечу в мире хватило бы, — сказала Хитер, направляясь на кухню.
Следуя за ней, Тоби канючил:
— Когда? Когда пойдет снег? Мам! А? Сегодня?
— Мы можем вставить по фитилю тебе в каждое ухо и устраивать ужины при свечах до конца десятилетия, просто поднося к фитилям спичку,
— И как много снега?
— Возможно, у тебя там и мертвые улитки.
— Просто снегопад или большая буря?
— А может быть, и мертвые мыши.
— Мам?! — сказал он сердито, заходя на кухню вслед за ней.
Она резко обернулась, присела на корточки перед ним, и приставила ладонь к его коленке:
— Снега выпадет вот столько, а может быть и выше.
— Правда?
— Мы собираемся кататься на санках.
— Ого-го!
— Делать снеговиков.
— Будем в снежки играть! — предложил он.
— Хорошо, я с папой против тебя.
— Нечестно! — Тоби подбежал к окну и прижался лицом к стеклу. — Но небо голубое.
— Скоро не будет. Гарантирую, — сказала она, направляясь к буфету. — Ты будешь гречневую кашу с молоком или хлопья на завтрак?
— Пончики и шоколадное молоко.
— Будешь жирным.
— Ну хорошо, гречневую кашу
— Хороший мальчик.
— Во! — сказал он удивленно, отшатнувшись от окна. — Мам, погляди на это.
— Что там?
— Гляди, быстрее, гляди на эту птицу. Она села прямо напротив меня.
Хитер присоединилась к нему и увидела ворону, севшую на подоконник снаружи. Ее голова была поднята, и она с любопытством озирала, их одним глазом.
Тоби сказал:
— Она прямо мчалась на меня, ууух, я подумал, что она собирается врезаться в стекло. А что она там делает?
— Возможно, ищет червяков или жучков.
— Я не похож на жука.
— Может быть, она увидела этих улиток в твоих ушах, — сказала она, возвращаясь к буфету.
Пока Тоби помогал Хитер накрыть стол к завтраку, ворона сидела у окна, время от времени чистя перья, но в основном наблюдая за ними то одним угольно-темным глазом то другим.
— Она должно быть, очень тупа, — сказал Тоби, — если думает, что у нас здесь есть червяки и жуки.
— Может быть, она утонченная птица, цивилизованная, и слышала, как я произнесла «хлопья».
Насвистывая, Джек вошел на кухню:
— Я так голоден, что могу съесть целую лошадь. Нельзя ли на завтрак яйца и лошадь?
— Как насчет яиц и вороны? — спросил Тоби, указывая на наблюдательницу.
Джек, подошел к окну и присел на корточки, разглядывая птицу. — Очень жирный и нахальный экземпляр, не правда ли?
— Мам, гляди! Папа играет в гляделки с вороной, — сказал Тоби, развеселившись.
Лицо Джека было не больше чем в сантиметре от стекла, и птица уставилась на него своим черным глазом. Хитер вынула четыре куска хлеба из пакета, засунула их в большой тостер, установила режим, нажала кнопку и увидела, что Джек и ворона все еще глядят друг на друга.