Красный замок Дуглас Кэрол

Глава двадцатая

О корсетах и жестокости

Они являлись настоящими инструментами пыток; они стесняли дыхание и оставляли после себя глубокие вмятины в самых чувствительных областях тела.

Леди Викторианской эпохи

Одежда, которую мне оставили, совершенно никуда не годилась.

– По крайней мере, она чистая, я настоял на этом, – сказал Годфри, передавая мне вещи с неловкостью хорошо воспитанного человека.

Он-то был похищен вместе со своим багажом и мог оставаться джентльменом даже в плену у бандитов, в то время как меня лишили и следа внешних атрибутов леди, бросив как есть, что, конечно же, являлось самым горьким обстоятельством пребывания в заточении.

Я понимала, что мне просто не повезло, но не могла смириться с этим.

Потом я принялась размышлять. Давным-давно, будучи молодой и глупой – а в те времена мне ничего другого не оставалось, – я льстила себя надеждой на романтический альянс с нескладным молодым священником в отцовском приходе. Я почти забыла его имя, но сейчас у меня было полно времени, и воспоминания вернулись ко мне, точно любимая книга, на форзаце которой вдруг обнаруживается подпись, сделанная знакомой рукой: «Джаспер Хиггенботтом». Предмет моих девичьих воздыханий отправился служить миссионером в самый глухой уголок Африки, которая, впрочем, весьма ему подходила, если вспомнить его гигантские слоновьи уши. Но он так чудесно пел! Я вполне могла бы выйти за него замуж и последовать за ним в африканские дебри.

И тогда… мне пришлось бы жить в благочестивой нищете и довольствоваться теми обносками, которые пошлет мне судьба.

Так что…

Пусть я как будто нахожусь посреди невежественной Африки. Но все же не стану делать вид, что я замужем за Джаспером Хиггенботтомом: те мечты я переросла. Если бы сейчас мне приспичило воображать себя замужем, моим супругом был бы… нет, я вообще не стану ничего воображать. Женщины моего возраста, за тридцать, не воображают. Они принимают реальность.

Так что и я приму ту одежду, ради которой бедному Годфри наверняка пришлось пойти на невероятные унижения, которые мне и не снились. Глаза заволокло туманом: Годфри только и думает, как меня утешить, и с Божьей помощью я обязательно утешусь. Не каждой женщине достается столь доблестный рыцарь, который остается таковым даже в заточении. Его первым взяли в плен, причем, как и меня, без всякой причины. Без всякой очевидной для меня причины. У меня почему-то свело челюсть.

Может, я просто злюсь?

Гнев – смертный грех, но мне казалось, что в данном случае он вполне простителен.

Встряхнув свою новую одежду, я впала в еще большее недоумение.

Мне принесли несколько хлопчатобумажных нижних юбок и одну верхнюю, широченную, из нескольких ярдов ткани, однако все юбки оказались до странности короткими. Среди вещей нашлись и блузы или, скорее, рубашки, конечно же из грубого полотна и с такими пышными рукавами, что они сгодились бы мальчику-служке в пасхальное воскресенье. А также я обнаружила какую-то вышитую штуковину на шнуровке, похожую на укороченный корсет.

Самой причудливой деталью ансамбля являлись сапоги: на невысоком каблучке, а голенища красной кожи богато расшиты всеми цветами радуги. Я сама достаточно понимаю в рукоделии, чтобы восхититься мастерством, с которым они были украшены.

Среди прочего нашлись и чулки в красную и зеленую полоску. Господи боже. Но их хотя бы не будет видно. И конечно, здесь не оказалось приличного нижнего белья. Я скорбела о бельгийских кружевах, принесенных в жертву огню, но они уже канули в Лету.

Я решила больше не вспоминать о своем полуобморочном путешествии.

Менее чем через час на мне наконец было что-то кроме ночной рубашки.

Лен и хлопок царапали кожу. Я даже не представляла, что тонкий газ и шелк могут быть такими желанными. У блузы не оказалось даже приличного воротника, лишь затягивающийся шнурок вдоль выреза. Я аккуратно, дюйм за дюймом стягивала завязки потуже, но никак не могла добиться приличного вида. А уж этот корсаж на шнуровке…

Постучал Годфри, и мне пришлось открыть.

Я отступила за тяжелую дверь, позволив адвокату пройти в комнату, сама же осталась на почтительном расстоянии от него.

Годфри наклонил голову, чтобы рассмотреть невероятно пышную, но катастрофически короткую юбку, которая выставляла напоказ каждый завиток вышивки на голенищах.

– Таким сапогам даже Ирен позавидовала бы, – произнес он.

Странным образом меня его замечание успокоило.

– Пожалуй. Ей нравятся сапоги?

– Ей нравится любая экзотическая одежда, – улыбнулся Годфри, – но сапоги особенно.

– Нам нужно еще кое-что обсудить.

– Ты так и будешь прятаться за дверью?

– Честно говоря, я не знаю. Не то чтобы я придираюсь к одежде, которую ты принес, но она все-таки немного… странная.

– Ее носила цыганка, которая работает в замке.

– Цыганка! Неудивительно. Я не могу появиться в таком виде.

– Почему?

– Ну… проблема в шнуровке на корсаже. Мне никак не дотянуться, чтобы завязать его как следует. Я понимаю, что ты, как муж, оказывал Ирен такую любезность, но не могу попросить о столь интимной услуге, я ведь тебе даже не родственница, так что лучше я останусь за дверью.

Годфри сделал большой шаг назад и, кажется, крепко задумался. Он даже прикрыл рот рукой и выглядел крайне сосредоточенным.

– Ты права, Нелл, – наконец выдавил он. – Я не могу тебе помочь.

Я и так была без сил, но в тот момент ослабел и мой дух. В моем представлении Годфри всегда был способен помочь кому угодно с чем угодно; он справился даже с Ирен, когда для нее наступили самые черные времена, какие только случаются у артистов, особенно если у них нет возможности выступать.

– Однако я могу, – добавил он, – высказать объективное наблюдение: здешние женщины сами затягивают себе корсаж.

– Тогда у них, наверное, руки длиннющие, как у обезьян, потому что я почти час пыталась завязать проклятые шнурки!

– Возможно, ты и не ошибаешься насчет длины рук, – сказал он, вновь прикрывая рот рукой, словно чтобы откашляться – или скрыть улыбку? – Но они легко справляются с корсажем, потому что… э-э-э… на самом деле завязки располагаются спереди, а не сзади.

Осмысление этого факта заняло у меня какое-то время.

– Ох, тогда, пожалуй, я все-таки смогу выйти из-за двери. Если ты будешь так любезен ненадолго отвернуться.

Он быстро выполнил мою просьбу.

Несколько минут я сражалась с ужасным предметом одежды и наконец туго затянула шнурки, завязав их на бантик, который теперь болтался спереди на талии.

Зеркало говорило, что стало ненамного лучше. Пусть Ирен и ее подружка Сара Бернар радуются отказу от корсета, я же не могу к ним присоединиться, потому что чувствовать себя голой, будучи одетой, – очень странное для меня состояние.

Так или иначе, Годфри – единственный свидетель происходящего, и только он один может понять, что такая длина юбки мне навязана силой.

Я пригласила его обратно.

– Должен сказать, Нелл, что ансамбль совершенно очаровательный. Я помню пару оперетт, в которых Ирен участвовала за время своей карьеры, – разве там она не носила подобный наряд?

– Носила, но она изображала крестьянку!

– Давай считать это просто маскировкой, которая необходима для побега из замка.

– Маскировка? Побег? У тебя есть план?

Годфри стиснул пальцами переносицу и прикрыл прекрасные серые глаза:

– Моя дорогая Нелл, да я только о побеге и думал, с тех пор как обнаружил, что меня похитили и увезли в эту дыру. Я пришел к выводу, что спуститься без снаряжения не получится, поэтому мы можем выбраться только хитростью. Поскольку это богом забытое место обычно посещают только цыгане, у тебя уже готов наряд, чтобы выйти отсюда незамеченной.

– А как же ты?

Он выглядел столь же сконфуженно, как и я не так давно.

– Не знаю. Я надеялся вылезти наружу какой-нибудь лунной ночью, но…

– Но?

Годфри направился к открытым ставням, и я последовала за ним.

Мы вместе выглянули на раскинувшиеся у подножия замка густые зеленые леса и деревни. Серые стены крепости напоминали застывший грязный водопад, едва различимый внизу.

– Я присмотрел маршрут, по которому, по крайней мере, смогу добраться до комнат ниже этажом, – сказал адвокат. – Видишь тот водосточный желоб? И карниз, идущий горизонтально от него? И ту трещину в камнях на углу, а еще ниже – окно. Думаю, что смог бы пролезть этим путем.

Я с ужасом проследила намеченный маршрут и увидела небольшие уступы, на которые показывал адвокат, но также я увидела, что каждый шаг на этом пути – верный способ сорваться вниз и разбиться насмерть.

– Слишком опасно.

– Как и оставаться здесь.

– Ты действительно хотел пролезть этим путем?

– Да. До того, как появилась ты.

– Ирен была бы в ярости.

Годфри улыбнулся:

– Она хороша, когда в ярости, но ее здесь нет.

– Зато есть я!

– Знаю. И поэтому мне пришлось отказаться от этого маршрута.

Я вновь посмотрела вниз, на этот раз – долго и пристально. Не хотелось думать, что мое присутствие воспрепятствует попыткам Годфри сбежать. Если бы у нас была возможность выбирать, кто вернется целым и невредимым к Ирен… конечно же, это должен быть Годфри. Даже мне известно, что самые крепчайшие узы дружбы не могут перевесить до сих пор неведомые мне стальные узы любви.

Итак. Что лучше для моей подруги: если я благодаря своей женской слабости удержу Годфри от получения свободы рискованным путем… или если позволю ему сбежать на его страх и риск? И риск Ирен, впрочем, тоже.

Эта шарада посложнее, чем выбор подходящего способа затягивания цыганского корсажа.

Я поняла, что не могу принять решение прямо сейчас.

Меня спас стук в дверь. Но вместо Годфри я увидела угрюмого цыгана, который принес ужин.

И этот простолюдин еще имел наглость подмигнуть мне, когда уходил!

Или он подмигивал моим коротким юбкам и расшитым сапогам?

Или надетому задом наперед корсету?

Если бы я стала женой миссионера Джаспера Хиггенботтома и отправилась с ним в Африку, мне явно не пришлось бы размышлять над такими головоломками.

Мы с Годфри впервые ужинали вместе в замке.

Он перетащил – я же слегка подталкивала – круглый стол из центра комнаты к окну. Затем мы поставили к нему два тяжелых деревянных стула. Они были резные, с высокими спинками, такие вполне подошли бы епископам.

Мебель в комнате пахла плесенью, древесной гнилью и пылью.

На помятом латунном подносе принесли еду – странную комбинацию грубой крестьянской пищи и экстравагантных деликатесов.

На ужин мы получили невероятно густой суп, хлеб, сыр, свеклу, что-то вроде тушеного мяса и бутылку красного вина. Годфри заверил меня, что оно выдержанное и вполне достойное.

Поскольку воды нам не дали, у меня не было другого выбора, кроме как пить вино из высокой металлической чаши, усыпанной причудливыми каменьями.

Итак, мы сидели на роскошных стульях и пили вино, и я чувствовала себя настоящим папским священником.

Небо за окном постепенно и неуловимо менялось, сгущались сумерки. Заходящее солнце окрашивало пейзаж в розово-красные оттенки; вдалеке кружили птицы, как непогасшие искорки, сверкающие в дымоходе.

Если бы не чудовищные обстоятельства нашего заточения, это была бы приятная трапеза. На десерт нам даже досталось некое подобие усыпанного ягодами кекса.

– Ты и правда выглядишь как героиня оперетты, Нелл, – прокомментировал Годфри добродушным тоном человека, который только что как следует поел и выпил. – Ирен придется по нраву твой костюм. Уверен, она захочет себе точно такой же.

– Ну разумеется, она обожает наряжать меня, как куклу, в одежду, которая меньше всего мне подходит. А чтобы заполучить подобные нелепые одежды, ей надо всего лишь стать жертвой похищения цыган.

– Сомневаюсь, что наши похитители – цыгане. Здесь они просто слуги. Теперь расскажи-ка мне все подробности парижских убийств и объясни, при чем тут Джек-потрошитель.

– О, запросто. Вообще-то у меня с собой маленький блокнот для записей, он висит на цепочке на поясе. Правда, приходится писать очень мелко и лаконично.

– Представляю, как тебе тяжело.

– Писать мелко?

– Нет, лаконично. – Он глотнул вина, и его серые глаза блеснули.

– Ладно, но сначала я хотела бы узнать, как похитили тебя самого. На тебя тоже бросился человек с безумными глазами?

– К счастью, нет. Я просто следовал инструкциям. Задание Ротшильда заключалось в том, чтобы рассмотреть заем трансильванскому дворянину, пожелавшему использовать замок в качестве залога. Мне предписывалось оценить имущество на месте и убедиться, что представители заемщика достаточно компетентны и честны.

– И как только ты сюда прибыл…

– Стало понятно, что уехать я не смогу. Как мне кажется, вся эта сделка была уловкой. Я так и не встретился с трансильванским дворянином, видел здесь только цыган и стражу. И кошек с крысами, которые, конечно же, не добавляют имуществу престижа. Сказать по совести, ветхий замок в глухих лесах не представляет никакой ценности. Его хозяину – если только он не является абсолютной фикцией, что вероятнее всего, – пришлось бы искать кредит в другом месте, не у Ротшильдов.

– Очевидно, все трансильванское дело служило поводом заманить тебя сюда. Но я не могу понять, с какой целью, и при чем здесь я. Возможно, твоя секретная миссия для Ротшильдов в Праге прояснит дело?

– Не исключено, но я поклялся молчать.

– Поскольку я ходячий мертвец, ты вполне можешь мне довериться.

– Нелл! Не говори так о себе!

– Годфри, я провела почти неделю в ящике, больше похожем на гроб. Можно сказать, воскресла из мертвых. Неужели ты не можешь нарушить обет молчания в таких ужасных условиях?

– Сам барон Ротшильд требовал секретности, – с сомнением протянул адвокат.

– Да, я знаю, и Ирен не очень-то была этому рада.

– Она обижалась, что я держу ее в неведении, но, с другой стороны, ей было лестно, что ее супруг стал единственным человеком на земле, которому барон доверил эту миссию.

– Теперь Ирен, наверное, просто в бешенстве. Я с содроганием думаю о том, как на ней отразилось наше совместное исчезновение. В конце концов, она актриса и нервная организация у нее гораздо тоньше, чем у далеких от творчества личностей вроде меня. Впрочем, она пока может и не знать о твоем затруднительном положении.

– Молюсь, чтобы не знала. Интересы Ротшильдов в Праге подразумевали, что я уеду на некоторое время, и я знал, что связь в месте назначения будет ненадежной.

– Мы действительно так далеко от цивилизации, Годфри?

– Мы на задворках небытия, дорогая Нелл. Эти земли еще никто толком не исследовал, кроме местных.

Я вздохнула, слишком углубившись в свои мысли, чтобы отказаться от вина.

– Вряд ли тайна касается именно трансильванских земель, – сказала я наконец. – Тут что-то гораздо ближе к Праге.

– Ты права.

– Не надо изображать, что ты впечатлен моей проницательностью, – огрызнулась я. – Твои методы мышления и образ действий знакомы мне еще с тех пор, как я работала у тебя машинисткой в Темпле. Кроме того… – Я не устояла против соблазна намекнуть, что даже теперь, когда наши судьбы соединены, у меня могут быть свои секреты: – С тех пор, как мы виделись в последний раз, я стала ученицей Шерлока Холмса.

Годфри с глухим стуком поставил кубок на стол:

– Холмс! Что он делал в Париже и каким боком ты связана с этим господином?

Меня весьма позабавило, что Годфри отзывается о сыщике с той же надменностью, как и я сама, и я поспешила ответить на вопрос адвоката:

– Мы вместе работали над тем жутким делом, которое я столь неразумно упомянула ранее. Между прочим, я тоже обещала барону де Ротшильду хранить тайну, как и Ирен, конечно.

Годфри скривился:

– Похоже, дом Ротшильдов взял в оборот обе ветви дома Нортон Адлер. Не говоря уже о доме Хаксли. Очевидно, пора нам с тобой выложить все карты на стол. Я начну первым?

– Будь так любезен. – Если честно, меня пугала необходимость описывать грязные и жестокие сцены, свидетелями которых нам с Ирен, а иногда и с Пинк пришлось стать с тех пор, как Годфри оставил нас, таких веселых и простодушных, в Париже.

Он поднялся, нашел канделябр и зажег несколько огарков желтых свечей. К тому времени небо уже почти почернело. Лишь птицы, превратившиеся в темные силуэты, которые больше напоминали летучих мышей, до сих пор перекликались вдали, пикируя вниз и снова взмывая в вышину.

Годфри поставил канделябр на наш импровизированный обеденный стол. Пламя свечей мерцало в такт последним взмахам крыльев пернатых за окном.

Он налил в кубки еще немного красного вина.

Темнота, сгущавшаяся как внутри, так и снаружи, огоньки свечей, огромный пустынный замок – все это напомнило мне самые восхитительно жуткие истории о призраках, от которых у меня замирало дыхание в детстве и которые до сих пор хранились в памяти.

Я встала и взяла с кровати ночную рубашку, накинув ее на плечи наподобие шали.

Когда я вновь села, Годфри начал:

– Барон пожелал оставить свое поручение в тайне, потому что дело касалось весьма животрепещущего для него вопроса: жестокого восстания против евреев. И местом его снова оказалась Прага.

Я кивнула, поскольку совсем недавно и сама воочию наблюдала страх барона перед погромами, хотя тогда речь шла о его родном Париже.

– Мы с Ирен были в Праге вместе с тобой в прошлом году, – напомнила я, – когда слухи о возрождении Голема в еврейском квартале угрожали миру и спокойствию горожан. Зачем же барону теперь понадобилось скрывать от нас обеих свои опасения?

– Голем – просто легенда, оживший глиняный истукан, якобы способный убивать. Это была… детская игра, – тут Годфри почему-то вздрогнул, – по сравнению с последним бунтом в Праге. Честно говоря, барон посчитал обстоятельства этого дела недопустимыми для женских ушей.

– Барон, – возмущенно возразила я, – ввел нас с Ирен в курс парижских событий, где имело место двойное убийство и нанесение увечий в maisons de rendezvous.

– Должно быть, он совсем отчаялся, когда я исчез.

Я решила не обижаться:

– Не иначе. Шерлок Холмс ехал бы из Лондона слишком долго, так что барону поневоле пришлось положиться на наши деликатные женские уши.

– Что в итоге привело к танцу обнаженных демонов и боевому топору Красного Томагавка?

– Да. Но давай вернемся к пражским ужасам, Годфри, пока я пытаюсь придумать достаточно приличные термины, чтобы описать джентльмену те события, в которых нам пришлось поучаствовать в Париже за последние три недели.

– Вам с Ирен? – Годфри зашевелился, затем вынул из внутреннего кармана на груди портсигар, где лежала только одна сигарета: – Не возражаешь, Нелл?

– Я всегда возражаю, но в некоторых случаях молчу об этом. Сейчас как раз такой случай.

Адвокат привстал, чтобы наклониться над канделябром, и протянулся к свече, зажигая уже притушенный прежде окурок. Я поняла, что бедняга берег последнюю сигарету, которой вот-вот придет конец.

Синеватый дымок моментально потянулся вверх по направлению к окну.

Как и Ирен, Годфри нуждался в курении, чтобы сосредоточиться и настроиться на беседу.

– Ты в курсе, Нелл, как непрочен мир между христианами и евреями во всех наших крупных городах.

– Верно. Подробно изучая обстоятельства злодейств Джека-потрошителя, я узнала, что власти всерьез озабочены еврейским вопросом, как в Лондоне и Париже, так и в Праге. Похоже, обыватели первым делом пытаются свалить все грехи на евреев.

– Ты говорила, что и в Париже произошли убийства женщин, почерк которых напоминает работу Джека-потрошителя.

Я кивнула:

– Две куртизанки, предназначенные для принца Уэльского; нищенка рядом с Эйфелевой башней, профессия которой могла быть как невинной, так и нет; плюс еще одна жертва, не считая прерванного расчленения в подземелье.

– Куртизанки, принц Уэльский, расчленение, – пробормотал Годфри. – Я потрясен скорее тем, с какой легкостью ты жонглируешь подобными словами.

– Куда же деваться, если так все и было на самом деле, как я ни старалась держаться от подобных вещей подальше. Зато теперь ты убедился, что не стоит жалеть мои «деликатные» уши.

– Барон действительно посчитал происшествие слишком жестоким для женщин. Ведь в Праге тоже было найдено тело.

– В одном из своих писем ты упоминал убийство девушки и говорил, что снова подозревают Голема, – сообщила я.

– Разве? Такое чувство, что с тех пор прошла целая вечность. Нет, смерть той девушки была страшной, но если сравнить ее с другим, еще более немыслимым убийством, где были нанесены увечья…

– Второй женщине! – закричала я в возбуждении, потому что сообразила: раз в Праге убиты несколько женщин, получается, что Потрошитель работал здесь до Парижа. Из Лондона в Прагу, а потом в Париж – что за нелепость? Не мог Келли так далеко забраться, аж до самой Праги. Или мог?

Годфри покачал головой, не в силах говорить.

– То есть жертвой стала не женщина?

Он снова покачал головой:

– Не в этот раз. Ребенок. Младенец.

– Ребенок? Убит?!

Я думала, что меня уже ни чем не проймешь, но тут внезапно потеряла дар речи. Крепко прижав к груди импровизированную шаль, я обхватила себя руками. Если чуть раздвинуть локти, я сейчас могла бы укачивать ребенка. Дитя. Младенец. Я не держала на руках детей со времен посещения отцовского прихода в Шропшире: в бытность мою гувернанткой подопечные были уже школьного возраста.

Тем не менее я помнила, каково это: держать крохотный, иногда истошно вопящий сверток, откуда торчит совсем еще безволосая головенка с нежной розовой кожей и огромными, внимательными голубыми глазами.

Неужели у кого-нибудь – у кого угодно – поднимется рука зарезать ребенка?!

– Нелл, я боялся, что тебе будет слишком тяжело услышать подобное. – Годфри мягко взял меня за запястье, вынуждая разомкнуть стиснутые руки.

Я вздохнула; воображаемый младенец растаял.

– Да, так и есть, – призналась я. – И все же расскажи. Всего три недели назад мне было не под силу представить даже возможность такого кошмара в разумном мире, но с тех пор я узнала о существовании монстров, которые способны на самое худшее. И, как говорит Ирен, если мы не остановим их, то кто же?

– Ходили слухи о запрещенных иудейских обрядах на старом кладбище, – произнес адвокат.

Как в замке, так и снаружи воцарилась полная темнота, если не считать огней канделябра, мерцающих в порывах ветра из открытого окна, да янтарного свечения последней сигареты Годфри.

– Под старым кладбищем есть система подземных ходов, – подсказала я. – Как ты помнишь, мы с Ирен и с тобой наткнулись на нее во время нашего последнего визита в Прагу.

Он кивнул:

– Заговорщики, которым нужна была тюрьма, первыми обнаружили этот потайной мир. На сей раз его заполонила другая порода пещерных крыс. До короля дошли слухи о речах какой-то безумной цыганки, бредившей об умирающем в своих яслях Младенце Спасителе, и он послал туда солдат.

– Когда это произошло?