Красный замок Дуглас Кэрол
– Вы так сдержанны, так холодны. Неужели вам и правда хочется работать юристом и служить посредником в скучном бизнесе королей коммерции? Обитать в Нёйи и лишь изредка выбираться в Париж поглазеть на толпу? Помогать вышедшей в тираж оперной певице в ее повседневных заботах? Сопровождать нудную мисс Неудачницу с танцев?
– Вы видите лишь то, что хотите видеть, и намеренно пытаетесь меня обидеть. Неужели же вам нравится так жить? Играть в заведомо безнадежные шпионские игры? Культивировать уродство, потому что вы потеряли связь с культурой и вышли в тираж на балетной сцене? Коротать время с преступниками и цыганами? Держать мисс Неудачницу в заточении, потому, что вам больше нечем заняться?
– Вы завидуете Шерлоку Холмсу.
– Вы завидуете Ирен Адлер.
– У вас странная манера называть полным именем собственную жену…
– Она не просто моя жена. Полагаю, вам это известно, вот вы и беситесь.
– Вы даже не представляете, какие миры могу открыть вам я.
– Вполне представляю, и думаю, что сейчас мы в одном из них.
Я приникла к двери, вслушиваясь в каждое слово, проникающее через щель рядом с дверными петлями, и старалась не дышать.
Передо мной разворачивалась настоящая дуэль. Я уже видела прежде подобную стычку между Годфри и этой дикой русской, которая называет себя Татьяной. Как видела и вполне реальную схватку во мраке ночи между нею и Ирен, внезапную и беспощадную.
Что ей нужно, этой женщине, почему она никак не оставит нас в покое?
Голоса становились то громче, то тише; звучали оскорбления, выдвигались и отвергались предложения. Соболь желала нам всем своей судьбы: одиночества, ненависти к другим, презрения к нормам морали, которые важны для остальных. Словно Люцифер после падения.
И мне открылась страшная истина: случись что-нибудь хоть с кем-то из нас, хоть с одним из нашей крепкой и честной троицы – с Ирен, Годфри или со мной, – Татьяна выиграет.
Если я пострадаю и Годфри будет рядом, не имея возможности предотвратить несчастье, – это будет ее победа.
Если Годфри придется подчиниться ее воле, чтобы спасти меня или Ирен, – она победит.
Если Ирен поставит на карту все, чтобы выручить Годфри и меня, а сама погибнет – это будет победа Татьяны.
Да, русская завидует моей подруге, но не тому, что есть у Ирен, а тому, кто у нее есть. А теперь два ее самых близких человека в руках Татьяны.
Я сжала кулаки, так что ногти впились в мякоть ладоней, оскверненных прикосновениями Тигра и Медведя, а то и кого похуже, кто прячется в тайниках моей поврежденной памяти.
Татьяна делает вид, что Годфри желанен ей как мужчина женщине. Пусть мне и незнакомы подобные чувства, я уверена: на самом деле ей, как и Люциферу, нужно другое. Она хочет владеть чужой душой, чужой волей.
А что искал Джек-потрошитель в темных переулках Лондона? Не женщину, как ее ищет мужчина, но душу – душу, вырванную из тела, и тело, вырванное из круга жизни.
Над моей религиозностью часто посмеиваются, даже друзьям она порой кажется забавной, но такова уж моя натура – ведь я дочь проповедника. Столь ранние уроки лучше прививают чувствительность к добру и злу в их истинном, первичном обличье. Более искушенный взрослый мир не желает признавать существование подобных категорий.
Я смирилась бы с тем, что, возможно, сделали со мной, пока я оставалась без сознания. Но не смогу жить с тем, что неизбежно ждет Годфри, Ирен и меня, если позволить Татьяне и дальше манипулировать нами.
Я снова прислушалась к разговору за дверью. До чего же похоже на судебный процесс! Заседание началось, представители сторон уже вступили в полемику, однако дело еще не дошло до вердикта: победа или поражение, добро или зло, жизнь или смерть. Но исход уже не за горами.
Трудно сказать, сколько я простояла, прижавшись к двери, как ребенок, который подслушивает разговор взрослых, страшась и желая узнать все до конца.
Возможно, грех подслушивания и напряженная поза отвлекли мое внимание от того, что творится у меня в собственной комнате. Иначе как объяснить, что я пропустила появление незваного гостя и обернулась лишь в тот момент, когда за спиной зазвучали тяжелые шаги.
Я едва не вскрикнула, но если бы Татьяна узнала, что мне известно содержание их разговора, это могло бы навредить Годфри. Поэтому я молча поднялась, с трудом разгибая затекшие колени, и обернулась. Если я и ожидала вторжения, то в первую очередь со стороны давнего партнера Татьяны по шпионажу – Тигра. Но передо мной оказался куда более неприятный гость: дрессированный дикарь по прозвищу Медведь.
Он надвигался на меня, приплясывая на свой звериный манер – слегка переваливаясь с ноги на ногу. К грязной рубахе на груди он прижимал глиняную бутыль. Медведь оскалился в улыбке и показал ровный ряд зубов: видимо, он был еще молод и пока не потерял их в пьяных гулянках.
– Ешь, – сказал он по-английски, будто гордясь своим умением разговаривать. – Пей.
– Благодарю, что-то не хочется, – ответила я, отступая от двери, дабы незваный гость, чего доброго, не открыл ее и не выдал меня. Хотелось надеяться, что он слишком пьян, чтобы расслышать голос своей хозяйки.
Дикарь с готовностью последовал за мной, останавливаясь только для того, чтобы запрокинуть голову и отхлебнуть из бутылки.
Я почувствовала холодок, веющий от окна за спиной; мурашки пробежали у меня по спине и рукам. Несмотря на камин, комната заметно простыла. Я поежилась.
Медведь, скалясь, приблизился, мыча несложный цыганский мотив. Я отступила в темный холодный угол, прочь от тепла и треска пламени, будто лишившись доброго друга именно в тот момент, когда он мне всего нужнее.
Однако я перестала слышать голоса Годфри и Татьяны, но, может быть, лишь потому, что сердце у меня билось оглушительно громко.
– Холод, – по-прежнему косноязычно изрек Медведь.
Удивительно, что он вообще был способен говорить по-английски, хотя, подозреваю, Татьяна развлекалась, скармливая ему крошки европейской мудрости, как некоторые получают удовольствие, швыряя собакам куски мяса.
Я гадала, в своем ли он уме, и принадлежит ли к цыганскому народу или другому племени изгоев – например, к диким афганцам, о которых рассказывал Квентин, или к туркам.
Между тем Медведь нахмурился, будто бы заметив мою дрожь.
– Пей. – Выкинув вперед одну руку с растопыренными пальцами, он ухватил меня за шею, а второй рукой начал совать мне в рот горлышко бутыли.
Ледяной, но от того не менее жгучий напиток хлынул мне в рот. Часть попала в горло, остальное потекло по подбородку на шею. Я закашлялась, попятилась, как упрямая овца, и, пытаясь вдохнуть, втянула носом остаток обжигающей жидкости.
Все это время Медведь смеялся и кивал, отпустив меня только затем, чтобы отхлебнуть самому.
От отвращения меня чуть не вырвало.
Вот он снова замычал и, покачиваясь, уставился на меня.
Хотя волосы его были угольно-черными, внезапно я поняла, что глаза мерзавца прозрачны, как талая вода, и в них можно заглянуть, словно в открытое окно. Дикий холодный огонь горел в их глубине, за тонкой корочкой льда. Я никогда прежде не сталкивалась с таким прозрачным взглядом, не отражающим ничего, лишь втягивающим меня в свой пустой мир, наподобие туманного пейзажа, какой можно видеть за плечом Джоконды, за ее улыбкой.
Урод тоже улыбался. Покачивался из стороны в сторону. Мычал цыганский мотивчик. Ворчал себе под нос бессмысленные слоги, как животное. На мгновение я представила, что человек вот-вот прямо у меня на глазах в самом деле превратится в медведя. Под силу ли такой фокус индейцам Буффало Билла? Они ведь похожи на цыган, не так ли? Тоже собираются вокруг костра, раскачиваются и поют. Жжение незнакомого напитка все еще чувствовалось на языке, пронизывало огнем грудь и терзало желудок, будто я выпила кислоту, но страх вдруг пропал.
Дикарь, мыча, придвинулся ближе; глаза его горели, как две полные луны на дневном небе, белесые и текучие, словно шелк. Мысли у меня разбегались, я уже не видела его заляпанной рубахи и сальных волос – только глаза, прозрачные и жгуче-холодные, как жидкость в бутылке, которую он снова поднес к моим губам.
Меня закружила и почти поглотила странная летаргия, похожая на сон. Но тут я почувствовала, как корявые пальцы вцепились в ткань моей ночной рубашки, пытаясь разорвать ее. Знакомое чувство разбудило меня: будто снова, завернутая в бархатную занавеску, отделяющую сцены парижской панорамы от внешнего мира, я не могу вырваться из рук, тянущихся ко мне; мягкая подушка забвения закрывает мне рот и нос, а немигающие голубые глаза поглощают мое зрение, слух, меня саму целиком.
И я изо всех сил оттолкнула от себя все это – и воспоминание, и человека-медведя, вторгшегося мне прямо в душу.
В следующий момент я обнаружила, что лежу на полу. Глиняная бутыль тяжело ударилась рядом и откатилась на ковер, разливая содержимое; от нее откололся треугольный черепок.
Раненый медведь встал на дыбы; беззвучное рычание вырывалось из его окровавленного рта. Он размазал кровь лапой, оставив темный след на груди и без того грязной рубашки, и исчез, так ничего и не добившись от меня.
Я очнулась только утром, в сырости и холоде, с тяжелой головой, как после дурного сна. Увы, ночной визит незваного гостя не был сном: я лежала, распластавшись на ковре, как цыганка, и на языке у меня был скверный, незнакомый вкус. Вчерашняя бутыль обнаружилась здесь же, на расстоянии вытянутой руки. Огонь в камине погас, и на груди ночной рубашки все еще не высохло мокрое пятно.
Я села, дрожа; конечности у меня одеревенели от холода. Первая мысль была о Годфри: все ли с ним в порядке? Мне так и не удалось узнать, чем закончились «прения» между ним и Татьяной, и теперь я боялась самого худшего. По-прежнему сидя в растерянности на полу, я услышала, как в дверь деликатно постучали.
Даже этот тихий звук напугал меня не меньше шагов палача. (Не то чтобы мне доводилось слышать шаги палача, но каждый представляет, как они звучат. Особенно любители страшных скзок.)
Я резко поднялась и заковыляла к двери между комнатами, приоткрыла ее на полпальца и выглянула в щель.
– Нелл! Что случилось? – Годфри был полностью одет и выглядел вполне нормально.
– Мне нужно покрывало.
– То есть твое… – Похоже, он понял, что иначе мне придется показаться ему в ночной рубашке, и ненадолго исчез, после чего вернулся со своим покрывалом. Я протащила ткань через щель, вспоминая историю про богача и игольное ушко из Писания, и завернулась, как могла. Только после этого я отступила назад и впустила Годфри в комнату.
– Ты явно напугана, Нелл, – начал он, перешагивая через порог, и тут его взгляд упал на опрокинутый сосуд. – Ох! Неужели здесь побывал вчерашний пьяный боров?
Я кивнула, плотнее заворачиваясь в покрывало.
Годфри взял меня за плечи и проводил к креслу перед камином, где и усадил. Потом он раздул еще теплившиеся угли и разжег огонь с помощью щепок, отколовшихся от поленьев, лежащих перед решеткой.
– Я слышала вас с Татьяной прошлой ночью, – наконец призналась я. – Что ей было нужно?
Годфри помолчал, подпитывая пламя щепками, чтобы занялись поленья.
– Ничего достойного. Или даже осмысленного. Но ей нравится сопротивление, по крайней мере на данной стадии. Я мог бы мгновенно справиться с ней, если бы решил, что от этого будет польза. Но ты, Нелл! – Он повернулся ко мне, озабоченно нахмурив лоб: – Один на один с этим мясником! Что произошло?
– Он явился, качаясь и мыча. Пил из этой бутыли. И меня заставил пить.
Адвокат подошел ко мне и неловко похлопал по плечу:
– Нелл, если бы ты позвала, я бы мигом пришел на помощь.
– А как же Татьяна? Вряд ли ей по вкусу, когда ее оставляют ради других.
– Все равно лучше было позвать. Ей бы не понравилось, что ее ручной зверь заинтересовался тобой. Пусть бы они ругались друг с другом. Больше он ничего не сделал, только напоил тебя против воли?
– Он, хм, покушался на рубашку, которую ты мне принес, Годфри. Ты уж прости, но она, кажется, порвалась.
– Ах, мерзавец!
Адвокат отвернул край моего – точнее, своего – покрывала, чтобы оценить нанесенный урон. Наша совместная инспекция позволила определить, что прочное британское полотно выстояло против натиска дикаря.
– Нелл, я до крайности сожалею, что все так вышло. Если бы я только знал, как сбежать прямо сегодня!
– Все обошлось, Годфри, не терзайся. Во время этого странного… покушения мне пришла в голову мысль об удивительном его сходстве с тем моментом, когда меня похитили в Париже. Те же звериные жесты, тот же застывший, безумный взгляд. Как ты думаешь, может ли один человек превратиться в другого? Я знаю, что в Париже на меня нападал Джеймс Келли, причем два раза. Но это существо здесь, в Трансильвании, так напоминает его, будто они единоутробные братья. Или один и тот же человек, принимающий разные обличья.
Годфри присел на корточки, чтобы обдумать мои слова. Я была рада, что, предоставив пищу для размышлений, отвлекла его от терзаний по поводу испытанных мною неприятностей. Кому захочется, чтобы его минуты унижения застревали в памяти людей, пусть даже самых близких.
– Полагаю, ты говоришь о метаморфозах, Нелл, – наконец произнес адвокат. – Это греческая идея.
– Как и многие другие причудливые идеи.
– Или мифические. Метаморфоза подразумевает превращение человека в цветок или животное, обычно по желанию богов с горы Олимп. Тем не менее сюжет настолько впечатляющий и древний, что впору задуматься, не было ли для него исторической основы.
– Возможно, я просто повстречалась с универсальным злом.
Годфри обратил на меня свой светлый взгляд – в котором не было ничего гипнотического, только сердечная теплота, – и улыбнулся:
– Зло универсально для любых стран и веков, тут не поспоришь. И все же я рад, что ты в порядке.
– Как же иначе?
Я уже согрелась и сумела сесть абсолютно прямо, не опираясь на спинку кресла и без дрожи.
В задумчивости я посмотрела на разбитый сосуд, лежащий посреди комнаты:
– Ирен придавала большое значение винным бутылкам, которые мы находили в подземельях Парижа. Интересно, может ли и этот сосуд о чем-нибудь сообщить нам? Шерлок Холмс особенно ценил пробки, хотя тут ее нет. Но вдруг и здесь удастся почерпнуть какие-то сведения?
– Я не знаю, Нелл, – отозвался Годфри, – но можно попробовать поискать.
– Замечательно. Могу сообщить, что внутри была весьма крепкая субстанция, способная превратить человека в медведя.
Годфри кивнул и наклонился, чтобы подобрать посудину. И едва он взял ее, с горлышка отвалилось несколько чешуек воска.
И тогда я поняла, что благодаря уловке, призванной хоть чем-то занять друга, чтобы он не думал о моих недавних испытаниях, мы нашли универсальную истину, такую же всепроникающую, как чистое зло.
Перед нами был набор тех же декораций и персонажей – грубо изготовленные бутыли, дикие люди и труднодоступные места с глубокими подземельями, – что и в Париже, когда там повторились лондонские убийства.
В этот момент я решила, что мы должны бежать из замка как можно скорее.
Глава тридцать седьмая
На страже королевских интересов
Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения.
Псалтирь 145: 3
На следующее утро я проснулась в гостиничном номере. Голова была переполнена воспоминаниями, которые, как обрывки сна, наползали друг на друга. Разум пытался отогнать их прочь, но видения и запахи проникали обратно через каждую щель.
Темнота, дождь, смешавшийся с кровью и вином; вонь нечистот и кладбищенских останков; сухой, всепроникающий запах старой, слежавшейся земли, служащей приютом мертвецам и крысам.
Я уставилась в потолок, обильно покрытый лепниной, напоминавшей замысловатые завитушки на торте. Вид этот абсолютно не соответствовал образам, проплывавшим перед моим мысленным взором.
– Джеймс Келли, – пробормотала я.
Он перестал попадаться у нас на пути с Нойкирхена – если только не подозревать его участия в подземных оргиях. Неужели обойщику мебели пришлось тащиться через всю Европу просто ради того, чтобы сбить нас со следа?
Ирен уже сидела за столом во вчерашнем мужском костюме. Точнее, кажется, она вовсе не ложилась.
– Ты проснулась, Пинк? – спросила она, не оборачиваясь. – Одевайся скорее.
Иногда мне кажется, что у нее есть глаза на затылке. Наверняка здесь играет роль ее богатый театральный опыт.
– Мы снова отправляемся в подземелья?
– Совсем напротив. – Наконец наставница соизволила взглянуть на меня: – Квентин выхлопотал нам аудиенцию во дворце.
Я поднялась и босиком, в ночной рубашке, подошла к примадонне. На столе, поверх карты Праги, лежала помятая телеграмма.
– Он не приедет, – объявила Ирен, не поднимая головы; голос был напряжен как струна. – Разумеется, сам он ничего не пишет, для этого у него есть брат.
Я наклонилась и заглянула в телеграмму; Ирен, судя по всему, была не против. «ВАШ ЗАПРОС НЕВЫПОЛНИМ. Ш. Х. ЗАНЯТ ЗДЕСЬ И НЕ МОЖЕТ УЕХАТЬ НИ ПО КАКОЙ ПРИЧИНЕ. ОБХОДИТЕСЬ СОБСТВЕННЫМИ СИЛАМИ. М. Х.», – прочитала я и заметила:
– Довольно жесткий отказ.
– Не сомневаюсь, что в Лондоне «Ш. Х.» проводит повторное изучение дела Потрошителя, чего не случилось бы без наших парижских находок. Лондон – это остывший след. – Она отодвинула телеграмму. – Но если Шерлок Холмс и его сановный братец предпочитают терять время в Уайтчепеле… тогда мы, конечно, обойдемся без них. – Ирен дружелюбно посмотрела на меня: – А ты соня. Сейчас почти одиннадцать, а в двенадцать нас ждут в Пражском Граде.
– Господи! – только и смогла воскликнуть я, поскорее собрала свою одежду и поспешила к умывальнику. – Счастье, что мне не надо думать о наряде. Пора снова облачиться в клетчатое платье.
– А мне самое время изобразить чопорную даму. Король и представители Ротшильдов ожидают скромности и серьезности. Квентин присоединится к нам во дворце.
– А Брэм? – спросила я из-за ширмы.
– Он уже мчится на поезде в Трансильванию. Наш бродяга лучше себя чувствует на природе, и я попросила его как следует разобраться с подозрительным замком.
Я вышла из-за ширмы, заправляя блузку:
– Так ты от него избавилась! Значит, мистер Стокер больше не подозреваемый?
– Хоть его увлекательные истории и полны кровавых подробностей, его можно подозревать не более прочих английских мужчин, вступающих в унылые браки с унылыми женщинами и потом уныло изменяющих им в борделях. Ты ведь, наверное, навидалась таких бедолаг. Что ты о них думаешь?
– То же, что и ты. – Я подошла к столу. – Именно поэтому и поклялась никогда не выходить замуж. Жуткая тоска, причем для обеих сторон, и если нет никакой денежной выгоды, то и вовсе пустая трата времени. Кроме того, у меня масса других дел. Кстати, о делах: если у тебя больше не осталось в запасе засохших пятен крови и таинственных надписей на стенах, мне пора вернуться в Лондон и оттуда в Штаты.
– Ты все еще надеешься попутно выманить что-нибудь у Шерлока Холмса, Пинк?
– Кто знает.
– Замужество не обязательно должно быть таким, как ты его описываешь, – добавила Ирен. – Я тоже когда-то зарекалась.
– Кажется, единственное, что я рискую потерять, уехав до окончания дела, – так это знакомство с пресловутым Годфри.
– Ой, не преувеличивай, Пинк! – засмеялась наставница. – Уверена, гораздо больше ты будешь жалеть, что не поймала Потрошителя. И пусть пока тебе не верится в прекрасные качества Годфри, спасибо и на том, что ты не сомневаешься в его возвращении.
– Послушай, мне правда жаль, что я не могу остаться, но у тебя есть Квентин и старина Брэм. А у меня уже накопилось заметок на дюжину отличных статей. Но я буду очень рада, если ты телеграфируешь мне, кто же оказался убийцей. – Тут я наклонилась к столу, взяла перо и написала на углу карты адрес моего нью-йоркского жилища.
– Давай все-таки сначала съездим во дворец, Пинк, – предложила Ирен. – Может быть, ты все-таки решишь, что охота стоит твоего времени.
Кучер привез нас по склону холма на вершину, увенчанную каменными зданиями и островерхими башнями. Помимо махины замка здесь размещались три главные церкви города, дворец епископа и другие знаменитые строения: этакий город в городе.
Позади и внизу добротный Карлов мост с его почетным караулом из тридцати каменных святых казался серой линейкой, перекинутой через блестящие воды Влтавы.
Море красных городских крыш окружало позеленевшие церковные шпили. Я вспомнила о темно-красных пятнах, которыми пестрели стены невидимых жителям туннелей, о парижских катакомбах, нашпигованных костями. Получалось, будто здания и улицы – это только кожа города, а люди, ползающие там и тут, – всего лишь паразиты, поселившиеся на поверхности, в то время как подлинное сердце города бьется глубоко внизу, в могилах и подземных ходах, где вырыла свои норы смерть. И все живые души, кишащие наверху, постепенно превращаются в прах и просачиваются внутрь.
Подобные мрачные фантазии, однако, не особенно хороши для газет, поэтому я достала блокнот и начала набрасывать описание своего визита в королевский дворец, который читатели проглотят с тем же удовольствием, что и овсянку на завтрак.
Для тех, кто не догадывался о злодействах, творящихся в городе после наступления темноты, стоял просто очередной весенний пражский денек. Запах цветов свадебной фатой плыл по воздуху. Едва мы прибыли, Квентин Стенхоуп поспешил открыть перед нами дверцу коляски, словно прекрасный принц, встречающий своих принцесс. Одет он был по высшему дипломатическому разряду: фрак, полосатые брюки и жилетка.
Пребывание в Европе постепенно приучало меня подъезжать к величественным дворцам и грандиозным соборам как ни в чем не бывало. Я почти дозрела до того, чтобы по возвращении отправиться на прогулку в «деревню миллионеров» в Ньюпорте[73].
Меня нисколько не удивило, что нас проводили в тот же самый тронный зал, что и в прошлый раз. Король был уже там, по-прежнему весьма помпезный в своем малиновом мундире, расшитом золотом, но королева не появилась.
Отсутствие Клотильды позволило мне вообразить Ирен на ее месте. Поистине, примадонна была рождена для роли королевы – разве что она, как и подобает американке, обладала чересчур независимым умом, чтобы из нее получилась покорная жена европейского монарха.
Рядом с Вильгельмом поблескивал моноклем холеный мужчина в полосатых брюках и визитке.
– Садитесь, – приказал король, как способны приказывать только монархи – одновременно любезно и властно.
Мы расположились на разнообразных диванах, застеленных коврами, и в креслах, размещенных вдоль боковой стены зала. Я живо представила, как здесь проходят балы: пары кружат в венском вальсе по мозаичному полу, между мраморными колоннами, перед пустующим бархатно-золотым троном…
Первым делом Квентин представил холеного господина дамам, поскольку король и он сам уже были с ним знакомы.
– Прошу любить и жаловать: барон Бржезова из Богемии, чьими неустанными заботами поддерживаются интересы Ротшильдов в этом уголке мира.
Барон был на пятом десятке, щеки его украшал здоровый румянец, серьезные голубые глаза поблескивали сталью. Любезная улыбка позволила удержать золоченый монокль в глазу, когда Бржезова поклонился нам. Я пришла в полный восторг. Интересно, не свалится ли эта маленькая стеклянная луна со своего места на небосклоне, если человек чихнет? Хотя монокли и кажутся нам, американцам, манерными, я все же понимала, что многие дворяне немецкого и английского происхождения получали монокулярное зрение по наследству, как гемофилия передавалась по отдельным ветвям королевских династий Европы.
– Мисс…
– …Пинк, – решительно сказала Ирен.
Барон моргнул, и я не на шутку испугалась за монокль. Но ни улыбка, ни стекло не изменили своего положения.
– Это ваша протеже, мадам Нортон?
– Сотрудница, – ответила примадонна, улыбаясь в ответ.
– Я хотел бы высказать сожаление по поводу таинственной пропажи вашей прежней… компаньонки, мисс Хаксли. – Улыбка испарилась с лица барона. – Но у меня есть хорошие новости о вашем супруге.
– Новости! – откликнулась эхом Ирен, как будто слышала это слово впервые.
– Хорошие, – повторил для нее Квентин.
У меня будто камень упал с души. Я и сама не догадывалась, насколько меня тяготила перспектива уехать домой, когда Нелл и Годфри все еще находятся неизвестно где.
– Именно так. – Барон продолжал кланяться и сиять, но механически, из вежливости. Он подался вперед и положил на мраморный столик рядом с диваном небольшой черный кейс, наподобие докторского саквояжа: – Эти бумаги прибыли вчера с курьером из Трансильвании. Сделка, которую должен был заключить ваш муж, состоялась; документ скреплен печатью, – тут он указал ухоженным ногтем на солидную кляксу вишневого сургуча, хранящую отпечаток немыслимо витиеватого штемпеля, – и, как видите, доставлен. Граф Лупеску согласился уступить свое поместье за сумму, приемлемую для него и сообразную нашим интересам. В конце листа вы можете увидеть подпись вашего супруга и дату, всего два дня назад.
Ирен склонилась над бумагой и пробежала глазами убористый текст на трех языках: немецком, английском и… трансильванском? Во всяком случае, так мне показалось, а примадонна переключилась на две подписи, заверяющие документ.
– Это действительно почерк Годфри и его подпись.
– Вот видите, мадам Нортон. Сделка заключена. Все в порядке. Скоро ваш супруг вернется домой… или, как минимум, в Прагу.
– Когда же? – почти шепотом произнесла Ирен.
– Когда позволит транспорт.
– Было ли доставлено какое-нибудь сообщение от него вместе с этим документом?
– Документ сам по себе является сообщением.
– Для меня – нет.
Улыбка барона, а с ней и его монокль, слегка сползли вниз.
– Трансильвания – отсталая область. Связь не так хорошо налажена, как в больших городах вроде Праги. Самая сложная задача состояла в заключении сделки и передаче документа. С этим ваш супруг безупречно справился. Возвращение пройдет для него гораздо легче, поверьте. Граф чрезвычайно упрям, как и все трансильванцы, ведь им пришлось сражаться с турками не одно столетие. Им мы обязаны нашим суверенитетом. Они не любят расставаться со своим достоянием – землей, гордостью, собственными тайнами. Господин Нортон выполнил трудную задачу. Вы можете по праву им гордиться.
– Я и горжусь, барон. Но вы меня не убедили. Когда мой муж путешествует, мы поддерживаем регулярную переписку, и она прекратилась уже некоторое время назад.
– Ирен! – наконец вступил в разговор король. – Ты не привыкла к плавному течению жизни в провинции. Даже здесь, в Праге, мы ощущаем, что находимся не в Вене и не в Париже. А в Новом Свете, насколько мне известно, скорости еще выше. Американцы нетерпеливы. Вспомни, когда ты сбежала от меня, то мчалась так, будто за тобой гнался сам дьявол. – Посмеиваясь, он едва ли не погрозил примадонне пальцем. – Пойми, нужно приспособиться к темпу здешних мест. У нас тут lento, а не vivace[74].
Ирен поглядела на короля, потом на барона. Я видела, что от подозрений ее всегда стройная спина напряглась еще больше. Неудивительно! Мне и самой казалось, что пахнет жареным. Квентин застыл, точно рысь в засаде. Мы встретились взглядами, и по его глазам я поняла, что дело плохо.
Ирен тем временем продолжала натиск:
– Вы предлагаете мне просто сидеть и ждать, пока Годфри вернется в Прагу?
– Мы тоже будем ждать, – уверил ее Бржезова.
– Ведь многое может случиться, если еще не случилось.
– Но бумаги…
– …лишь доказывают, что трансильванского графа убедили продать земли Ротшильдам. Подпись мужа могли подделать. Она выглядит подлинной, но меня крайне беспокоит тот факт, что он не приложил к документу никакой записки. Юристы так дела не ведут. И это совсем не в стиле Годфри. Он адепт эпистолярного жанра и обязательно черкнул бы хоть пару строк, если не мне, то вам. Не станете же вы отрицать, что отсутствие письма кажется подозрительным и вам обоим.
Ответом было молчание.
– И потом, что же сталось с Нелл после ее исчезновения из Парижа? – задала Ирен мучивший ее вопрос.
Барон и король непроизвольно взглянули на меня, и мне открылась ужасная правда: они решили, что наставница с легкостью заменила Нелл мною: какая разница, одна компаньонка или другая. Мы все – я, Ирен, Квентин – сразу поняли чудовищность их ошибки. Но наши собеседники даже глазом не моргнули.
Я не на шутку разозлилась, что меня сочли безличной функцией. Мол, одна девица, которая делает заметки в блокноте или укладывает мужчину в постель, вполне сойдет за другую. Есть роли, а есть исполнители, и последние заменимы. Статисты. Безвестные, безымянные актеры, играющие во всех великих драмах истории, расходный материал сражений и восстаний, необходимый лишь как массовка для достоверности сцены. Брэму Стокеру, без сомнения, были хорошо знакомы такие существа, которыми он заполнял подмостки «Лицеума». Прекрасный фон для эпических подвигов главного героя.
Я тоже была рождена статисткой, как и Ирен, но мы с самого начала не желали исполнять отведенные нам бессловесные роли и сейчас тоже не собирались этого делать.
Похоже, решила я, придется остаться в Европе подольше, просто из упрямства. Упрямство – незаменимое качество репортера. Кроме того, инстинкты подсказывали мне, что там, где закрывают глаза на очевидное и молятся на статус кво, всегда царят лицемерие и несправедливость.
– Далее, – продолжала Ирен, – остался еще вопрос причастности Джека-потрошителя к убийствам в Европе. В Праге и Париже произошли преступления, аналогичные лондонским, а в Праге к тому же погиб младенец.
– Боюсь, я не очень хорошо осведомлен об этих ужасных событиях, – произнес король, глядя в сторону, на свой пустой трон.
Бржезова кивнул:
– Преступления, которым уделяет столько внимания желтая пресса, мало влияют на жизнь обычных граждан. В Праге и Париже ситуация под контролем: мы не позволили любителям кровавых подробностей спекулировать на трагедии. Лондон, будучи первым из городов, встретивших волну убийств, увы, реагировал недостаточно быстро. Всем нам известно, что подобные зверства вовсе не новость, и их проявления нужно по возможности хранить в тайне от широкой публики, чтобы не возбуждать панических настроений.
– Но между этими убийствами есть прямая связь!
– Милая мадам Нортон, для таких утверждений не хватает доказательств. Всегда можно найти аналогичные преступления из недавних и прежних времен, ведь человек грешен, увы…
– …и расплачиваться за грехи должны непременно женщины! – жестко закончила за него примадонна.
Барон молитвенно сложил ладони и печально покачал головой:
– Советую сосредоточиться на поисках вашей пропавшей знакомой. Также я рекомендовал бы дождаться воссоединения с мужем здесь, в Праге. Молю Господа, чтобы вы воздержались от поспешных действий.
Ирен скептически взглянула на короля. Тот смахивал пылинку с безупречного рукава своего красно-золотого мундира.
– А барон Ротшильд в Париже… – начала примадонна.
– Он находится с принцем Уэльским и другими важными персонами в своем поместье Ферьер. Я бы не хотел его беспокоить.
– Принц Уэльский и барон Ротшильд дали мне поручение расследовать эти убийства, – напомнила моя наставница.
Бржезова пожал плечами:
– Вероятно, на следующей неделе, когда ваш супруг вернется, я смогу телеграфировать барону.
– За это время, возможно, еще с десяток женщин расстанутся с жизнью, барон. – Ирен поднялась. – А мой муж вернется раньше следующей недели, потому что я приложу к этому все усилия.
Король тоже встал, – как мне показалось, одновременно обозначая окончание беседы и свое облегчение от сего факта:
– Ах, Ирен, ни одна женщина не сравнится с тобой по части пламенного характера!
– Тебе ли не знать, Вилли. И не забывай, что случилось в прошлый раз. Ты крепко обжег свои августейшие пальцы.
– Между прочим, – сказал барон, когда Ирен повернулась к выходу, – я бы не полагался понапрасну на Шерлока Холмса. Ему также дан совет… не усердствовать.
– Я никогда не полагаюсь на Шерлока Холмса, королей и принцев, барон. Только на себя и своих близких. Всего наилучшего.
За сим мы и удалились. Точнее, удалилась Ирен, а мы потянулись вслед за ней.
Квентин выглядел как никогда подавленным. Он молча шел рядом со мной, пока мы следовали за примадонной через грандиозные залы. Она знала дворец как свои пять пальцев, поэтому вскоре мы оказались у выхода. Нас встретили пражское солнышко и золотистые шпили.
– Подпись на бумагах была подлинной? – спросила я наконец.
– Да. Я не сомневаюсь, что Годфри и Нелл живы. Только не знаю, где и почему они находятся. Нам придется отыскать этого графа Лупеску, или, возможно, Брэм Стокер сделает это за нас. – Она поглядела на Квентина: – Им явно не хочется, чтобы мы расследовали пражские убийства, поэтому с них мы и начнем.
– Согласен, – ответил он. – Но как именно? Тут тебе лучше знать.
– Твой муж упомянул одно из убийств в письме, – вставила я. – Значит, случай достаточно широко обсуждался.
Ирен кивнула:
– Нельзя абсолютно все держать в тайне. Как сказал король, Прага – не последнее болото в Европе. Здесь вам не Трансильвания.
Читать бесплатно другие книги:
