Красный замок Дуглас Кэрол

Глава тридцать восьмая

Тени Уайтчепела

Когда я сидел рядом с тобой и просил простить меня, а ты ответила «нет», я не собирался тебя резать. Я достал перочинный нож, чтобы тебя напугать, но на меня что-то нашло, я помутился разумом и ударил тебя.

Письмо Джеймса Келли умирающей жене (1888)

В гостинице Ирен достала портрет Джеймса Келли, а Квентин сделал уменьшенный набросок хризмы, наложенной на карту города.

Примадонна положила оба листка в папку Нелл и взяла с собой. В черном платье-сюрпризе, наглухо закрыв нарядные розовые вставки, она казалась тенью своей пропавшей подруги.

Та же мысль, вероятно, пришла в голову Квентину, потому что он остановился и пристально осмотрел примадонну, прежде чем открыть дверь и выпустить нас на просторы Праги.

– Я не знаток женской моды – да и мужской, что уж там, – но, кажется, я видел это платье раньше?

– Оно принадлежит Нелл, – ответила Ирен, мгновение помедлив и прикусив губу. – Когда речь идет об одежде, в которой можно удобно и быстро передвигаться, гардероб подруги дает фору моему. Даже клетчатое платье Пинк напоминает одежду Нелл в день похищения.

Квентин тем же пронзительным взглядом внимательно оглядел мой наряд и кивнул:

– Я не удивлен, что Нелл служит хорошим примером для друзей даже в свое отсутствие. Она была бы этим очень довольна, – только и сказал он.

Я умолчала о том, что нас с мисс Хаксли вряд ли даже с натяжкой можно было назвать подругами. У мужчин должны оставаться какие-то иллюзии, иначе они все сойдут с ума.

Мы отправились пешком: по замыслу Ирен нам следовало увидеть Прагу глазами Джеймса Келли, и Квентин согласился с ее планом.

Город выглядел очень живописно, особенно старая часть, хотя и грязи, увы, хватало.

– Как же мы представим вас с Пинк в борделе? – задумался вслух Квентин.

Ирен погрузилась в размышления, пока мы маневрировали среди отбросов на улице.

– Может быть, как родственниц, разыскивающих потерявшуюся сестру?

– А портрет Келли?

– Там изображен ее жених, тоже пропавший. Они бежали вдвоем, спонтанно, но успешно, а потом потеряли друг друга в суете большого города. – Ирен вошла во вкус сочинительства и начала придумывать роли для нас: – Жених боится, что ее заставили торговать собой. Ты, Квентин… жених Пинк. Я – ее старшая сестра. Нам не нужно расспрашивать об убитых женщинах, только о выдуманной девушке, которой может грозить та же участь.

– Смерть? – спросила я.

– Сначала проституция, потом смерть. Я уверена, что держатели борделей и их обитательницы дрожат от страха после всех этих кровавых историй. Они не станут сомневаться в нашем беспокойстве.

– А как мы объясним тот факт, что я англичанин, а вы с Пинк американки? – спросил Квентин. – Вряд ли здешние бордели изобилуют американскими девушками.

– Ты не поверишь, – сказала я ему, – насколько привечают экзотических женщин в борделях. В европейских, во всяком случае, – добавила я, подумав, что его опыт, возможно, ограничивался странами Востока.

Вероятно, Стенхоуп догадался о моем предположении, потому что лицо его потемнело.

– Это верно, что я не очень хорошо знаком со специфическими особенностями Европы, но откуда у тебя столь глубокие познания по теме?

Прежде чем я смогла парировать, что мои познания вполне профессиональны, Ирен обратила наше внимание на узкую улочку с четырехэтажными домами:

– Не здесь ли находится бордель?

Я посмотрела на карманные часы:

– Четыре тридцать, прекрасное время для визита. Девушки еще только просыпаются, чтобы пообедать и отправиться к клиентам. Персонал будет занят своими делами.

И верно, перед зданием уже стоял фургон прачечной, и работник выгружал оттуда тюки со свежим постельным бельем, как Санта-Клаус вытаскивает из саней мешки с подарками. Мы отправились по его следам и оказались в темном холле, где сидела пожилая женщина в платке, завязанном на груди, – по всей видимости, одновременно консьержка и гардеробщица. Она пробурчала что-то по-чешски.

Ирен повернулась к ней и завела беседу, перемешивая чешские, немецкие и английские слова и жестами показывая на себя и на нас с Квентином, прикладывая руки к сердцу. Наконец, когда она упомянула «мадам», старуха кивком пригласила нас войти.

Примадонна немедленно шагнула к двери, открыла ее и уставилась на темные ступени, ведущие вниз.

Женщина энергично замотала головой и указала на другую дверь. Там ступени вели вверх, и туда-то мы и отправились, хотя Ирен с сожалением оглянулась на запретную дверь, ведущую в подвальные помещения.

– Сначала информация, поиски потом, – сказала она нам. – Второй этаж. Мадам.

На втором этаже можно было продолжить подъем или войти в небольшую залу с еще одной дверью в противоположном конце. Мы подошли ко входу, и Квентин постучал.

Нам открыла большеглазая девушка лет пятнадцати, и после того, как Ирен снова произнесла ключевое слово, нас впустили внутрь. Комната была большая, но уютная, в венском стиле; там горели свечи, сверкали на люстрах гирлянды из стеклянных капель и стояла вычурная мебель немыслимой формы.

Нас встретила мадам, пухленькая и хорошенькая, лет сорока. Вьющиеся рыжеватые волосы подобно кудряшкам Купидона обрамляли ее сияющее лицо, а облачена она была в изумрудную парчу, как элегантная кушетка. Я никогда еще не видела такой приятной хозяйки дома терпимости, хотя любая из них умела изобразить благорасположение к посетителям мужского пола.

Мадам пригласила нас сесть и сама примостилась на краешке дивана. Ирен снова разыграла пантомиму о нашей пропавшей родственнице, о тревогах и нужде. Опять она говорила на трех языках, и ее по-прежнему хорошо понимали.

Через пару минут лицо мадам буквально излучало сочувствие. Через три минуты Ирен уже по-английски быстрым шепотом велела мне записывать информацию в блокнот. Квентин сидел рядом и, посматривая через плечо, читал мои заметки, кивая со скорбным выражением лица, когда Ирен бросала на него взгляды.

Примадонна открыла папку и показала портрет Джеймса Келли. Главным достоинством рисунка была его естественность: такой можно легко показать, не вызывая подозрений; он смотрелся как обычный набросок к портрету и не только позволял свидетелю опознать Келли, но и придавал достоверности нашим расспросам. Ведь человек, которого мы искали, якобы был не преступником, а потерявшимся родственником.

Как странно, подумала я, что Ирен не заказала таких же набросков Нелл и Годфри. Но потом я поняла: она не предполагала, что наших друзей могли видеть после похищения – если их, конечно, вообще похитили.

Увидев портрет, мадам кивнула и указала на экстравагантную обивку мебели. Ирен начала описывать нечто сложное, и по движениям ее рук я догадалась, что говорит она о siege d'amour принца Уэльского, на котором окончили свою жизнь две несчастные парижские проститутки.

Я посмотрела на Квентина – он, кажется, вполне разобрался, о чем идет речь, несмотря на обилие незнакомых слов. Лицо его выдавало заинтересованное любопытство, и, подозреваю, будь мы мужчинами, он мог бы порассказать нам об экзотических восточных версиях того же приспособления и даже провести интересные культурные параллели. Потрясающе, во что обычный чопорный англичанин ввязывается вдали от дома. Именно поэтому Брэм Стокер вполне годился в потенциальные Потрошители, хоть он и ирландец.

Надо признаться, что такие мысли лишь усилили мое горячее желание увидеть мир, побывать на Западе и Юге, Севере и Востоке.

Тем временем напоминающая венское пирожное мадам сочувственно кивала и разводила руки в стороны достаточно широко, чтобы продемонстрировать выдающееся во всех отношениях декольте. Я поняла, что нам дана свобода перемещения по дому, по крайней мере, пока около семи или восьми не начнут собираться клиенты.

Мы покинули комнату, улыбаясь и раскланиваясь, как гости, расходящиеся с приятного чаепития.

– Какая чудесная женщина! – воскликнула Ирен со всей искренностью, когда мы оказались в холле. – Она чрезвычайно обеспокоена убийством невинных девушек в Праге и разрешает нам задавать любые вопросы в поисках нашей пропавшей. И почему меня не удивляет, что легче найти помощь в борделе, чем во дворце?

– Невинных? – переспросила я.

– Как я поняла, она исходит из того, что заведение, которым она управляет, – нечто вроде школы для облагораживания девиц, а себя она видит воспитательницей. Якобы несколько ее «выпускниц» уже стали возлюбленными влиятельных людей города.

Я наморщила нос и лишь спустя секунду осознала, что переняла мимику Нелл:

– Не сомневаюсь, что лично тебя оскорбляет идея стать возлюбленной влиятельного человека.

Да и реплика у меня получилась совсем в духе Нелл. Вот до чего доводят клетчатые платья и блокноты!

Квентин ухмыльнулся, и я абсурдным образом почувствовала гордость за свои слова. Ирен засмеялась:

– Ну да, верно. Но она все же необычно милая мадам. Кажется, моя любимая Прага до сих пор не потеряла старомодного очарования. Это подсказывает мне, что наши расспросы принесут результат.

Дальше мы вновь поднимались по ступенькам, открывали разнообразные двери и заходили в многочисленные комнаты, забитые мягкой мебелью. Все девушки были пухленькие и симпатичные, они хихикали при виде Квентина, но не зажимались и не замолкали из-за него.

Мы узнали, что Камиллу нашли мертвой у двери в подвал. Она лежала с перерезанным горлом в куче окровавленных простыней. Да, мужчина на портрете приходил в тот день, но только на первый этаж. Он появился с Табеком из прачечной и заходил к мадам по делу. Он не выглядел как клиент, одет был чисто, но бедно, и вел себя услужливо. Он не смотрел на трех девушек, которые ему встретились, а уставился в пол и что-то бормотал. Молитвы? Нет, что-то на чужом языке. Нет, не по-французски, французский им не чужд – это язык любви… и торговли.

Все это Ирен переводила Квентину и мне для записи в блокнот отрывистым низким голосом, опрашивая девушек на том языке, который больше подходил. Признаюсь, меня впечатлило обращение наставницы со словами и мимикой, когда слов не хватало. Театральный опыт сделал ее замечательным интервьюером, и я невольно задумалась над тем, как Шерлок Холмс выполнил бы ту же самую работу. Уверена, вдвое хуже! Примадонна же добилась впечатляющих результатов даже без помощи своего дьявольского медальона и гипноза. Можете называть меня чересчур современной, но я не перевариваю сеансов черной магии и дома, в Штатах, уже разоблачила одного лжегипнотизера.

Напоследок осталась дверь, первоначально привлекшая интерес Ирен, и зловеще темная лестница в подвал.

Примадонна выпросила у пожилой консьержки свечу. Как видно, благорасположение мадам доходило даже до первого этажа.

– Что ты ожидаешь там найти? – спросил Квентин.

Он на удивление легко уступил Ирен право руководить ходом нашей экспедиции, в отличие от обычных английских мужчин, которым нужно непременно быть первыми во всем. Взять хотя бы Шерлока Холмса…

С другой стороны, Прага была исконной территорией Ирен, как для меня Нью-Йорк, а для Квентина – какие-нибудь трущобы на Востоке. Ему не было смысла биться за право бежать по следу. Тем не менее способность потерпеть и позволить женщине вести свидетельствовала о незаурядной личности.

Полагаю, он также отдавал должное эмоциональному превосходству компаньонки в этой охоте: на карте стояли жизни ее мужа и подруги. Правда, и он имел к ним некое касательство, и мне очень любопытно было бы узнать подлинную историю отношений Квентина Стенхоупа и Пенелопы Хаксли, но все же у него не было явного морального права возглавить поиски…

Итак, Ирен спускалась вниз, шаг за шагом, одной рукой касаясь стены, в другой держа подсвечник. Мы следовали за ней. Деревянные ступени шли вкривь и вкось.

– Что мы ищем? – еще раз спросил Квентин.

– То же, что и прежде, – ответила она. – Спроси у Пинк.

Что он и сделал. Я рассказала про погреб под парижским борделем, про разлитое вино и огарки свечей.

– То есть ты считаешь, что Келли подогрел свою решимость вином, а потом отправился в верхние комнаты и устроил там расправу?

– Не исключено, – кивнула я. – Он пил как лошадь.

– Возможно также, что он уже привык к резне и пьянству в подземельях, – добавила Ирен. – В Париже мы шли как раз по этому следу. И то же самое нашли в туннелях под кладбищем.

– Получается какой-то подпольный культ… Заговор… – В голосе Квентина звучало сомнение. – Вроде масонов, только те вербуют сторонников из высшего общества, а эти – из самых низов.

– Именно! – Ирен обернулась к нам, так что всем пришлось остановиться. – Ты облек в слова мои смутные подозрения! Это тайное общество, секта отбросов человечества. В Лондоне быстро распространился слух, что в трущобах промышляют убийствами самые знатные люди страны, но полицейский список подозреваемых по большей части состоял из беднейших и опустившихся элементов, а подобным несть числа. Желтая пресса любит изображать богачей развращенными мерзавцами, и некоторые из них на самом деле таковы. Но от кого можно скорее ждать зверской резни и примитивных ритуалов со свечами и низкопробным алкоголем? Джеймс Келли, например, сумасшедший. Достоверно известно, что он убил одну женщину. У него черная, пропащая душа, хоть он и не аристократ.

И она поспешила дальше вниз, через последние несколько ступеней и в темноту. Свеча мерцала, освещая замусоренный пол, не особенно отличающийся от того, что мы видели в подземных ходах на кладбище, – крысиный помет, пятна свечного воска… и, в одном из углов, светлая глиняная бутыль, совсем такая же, как в пещере!

Квентин подобрал ее:

– Если бы мы знали, что за содержимое было в этом сосуде, то могли бы понять, где искать Джеймса Келли и Джека-потрошителя.

– Да, все упирается в содержимое… – ответила Ирен с грустным удовлетворением. – Что за джинн был в этой бутылке и к чему он принудил мужчин, когда его оттуда выпустили?

– И женщин, – добавила я. – Те, что были в Париже, добровольно участвовали в надругательстве над собой.

– Прямо как арабские невесты… – мрачно сказал Квентин.

Ирен подняа сосуд, будто бы произнося тост, и объявила:

– Завтра мы отправимся на вокзал и, надеюсь, освободим джинна навсегда.

Глава тридцать девятая

Убить кобру

Зуб за зуб, за око око…

Умереть тебе до срока.

Редьярд Киплинг. Рикки-Тикки-Тави[75]

– Годфри, надо бежать!

– Я согласен, но как?

– Хотя бы через подвал, который ты обнаружил, когда обследовал замок. Ты говорил, что заметил следы контрабандистов и что там может быть тоннель, ведущий наружу.

– Я видел ящики и чувствовал какое-то движения воздуха, – подтвердил адвокат. – Но это могла быть просто какая-нибудь щель, Нелл.

Мы снова сидели за завтраком, по обыкновению состоявшим из цыганского варева с черствым хлебом. Нынче утром Годфри выглядел похудевшим и усталым.

– Еще я заметил следы человеческих ног на земляном полу – отпечатки были глубокие, как будто люди перетаскивали тяжести. Некоторые ящики, очевидно, приходилось носить вшестером, можешь представить себе вес.

– Ты думаешь, там было золото?

– Скорее, серебро, если учесть, в каком мы регионе. Но в том-то и загвоздка. Серебро недостаточно ценно для контрабанды.

– Может, другие товары?

Он молча пожал плечами.

– А зачем вообще Ротшильдам нужна собственность здесь, на краю света?

– Мир меняется, Нелл, и понятие «край света» скоро уйдет в прошлое. Взять хотя бы американский Запад. Теперь уже там практически не найдешь свободных земель. Вот и в Европе лишь немногие регионы остаются настолько труднодоступными, что ими еще можно завладеть, и Трансильвания – один из них. – Как прирожденный юрист, Годфри вошел во вкус собственной речи: – Ты удивлялась, что Потрошитель перебрался в Прагу. У нас нет карты, но представь, что эта точка – Лондон, эта – Париж, а тут Варшава. – Он быстро обозначил воображаемые точки на скатерти. – Здесь у нас Черное море и Россия, там Турция. Видишь? Прага находится строго по центру, можно сказать, пуп Европы. Ротшильды не упускают это из виду.

– Но ведь восточно-европейские страны весьма отсталые и не могут сравниться с Англией, Германией или Францией ни в культурном, ни в промышленном смысле?

Годфри слабо улыбнулся – вероятно, из-за того, что я поставила Францию рядом с Англией среди самых цивилизованных стран Европы.

– Так обстояли дела еще совсем недавно, Нелл, но сегодня быстрые железные дороги и телеграфное сообщение дают этим странам возможность сократить отставание, и те, кто первым выйдет на восточноевропейский рынок, возглавят этот процесс.

– Почему же Татьяна позволила тебе вести с графом дела от имени Ротшильдов?

Годфри отодвинул завтрак, к которому едва притронулся:

– Очевидно, наша хозяйка хочет отнять у Ирен все, чем та дорожит.

– Пусть это и очевидно, но оттого не более понятно.

– По какой-то причине Татьяна считает мою жену соперницей. Возможно, из-за ущерба, который она нанесла русским интересам во время прошлого нашего столкновения в Праге. А может быть, из-за ночного визита, когда Ирен поставила интриганку на место.

– Наверное, главная ошибка Ирен состояла в том, что она послала тебя на переговоры с Татьяной, – возразила я. – Так как я присутствовала при этом, уверяю тебя, Годфри, что эта ужасная женщина уже тогда воспылала к тебе нездоровым интересом. Подозреваю, что она не притворяется, и это единственная причина, по которой Татьяна желает Ирен зла.

Слабая вспышка гнева сверкнула на бледном лице адвоката.

– Эта русская не оставляет надежд соблазнить меня. Никогда прежде не встречал такой настойчивой особы.

– А Сара Бернар? – подсказала я.

– Сара Бернар – само воплощение скромности по сравнению с ней. Кстати, ты помнишь, что шпионская кличка Татьяны – Соболь? Это русский зверек, на которого охотятся ради ценного меха. Но он родственник хорька, то есть одновременно увертливый и хищный.

– Какая-то мелкотравчатая кличка, не то что Тигр или Кобра, – заметила я, подразумевая зловещего полковника Морана и нашего дорогого Квентина Стенхоупа, и даже слегка гордясь последним.

– Но у хорька есть еще один родственник, Нелл. Мангуст.

– Ах! Мессалина! – воскликнула я, вспомнив с неожиданной ностальгией наш сонный быт в Нёйи и маленькое существо, подаренное мне Квентином.

– Точно, Мессалина, – поддакнул адвокат, имея в виду безумную римскую императрицу. – Всегда нападает первой и способна убить даже королевскую кобру.

Комната вокруг меня закачалась, но не из-за плохого самочувствия, а потому, что мой страх за другого оказался сильнее, чем страх за себя. Теперь я понимала, почему Годфри так отчаянно желал, чтобы Ирен не нашла нас. И я могла только молиться, чтобы Квентин оказался в недосягаемости и не узнал о нашем заточении. Тогда он – будь он Коброй или нет – никогда не окажется рядом с хищным Соболем.

Глава сороковая

Бегство из Праги

Потом музыка убыстряется, галопом мчится другая лошадь, самая красивая из всех, и Буффало Билл… появляется в круге света…

Хелен Коди Уитмор. Последний великий охотник (1899)

Билетер стеклянным взглядом уставился на портрет Келли и кивнул.

Периферийным зрением мы видели, что за нашим разговором наблюдают стражи порядка в униформе. Ирен внимательно слушала и переводила нам:

– Он узнал Келли. Тот сел на поезд в Трансильванию два дня назад. Следующий состав будет только завтра.

– Ты ему веришь? – спросил Квентин.

Ирен с беспокойством посмотрела на полицейских:

– Эти двое у Вильгельма на лучшем счету. Мы с Нелл обвели их вокруг пальца, когда бежали из Богемии в первый раз. Я заметила еще трех тайных агентов, подметающих станцию, – может быть, тоже королевских, а может быть, чьих-то еще. Мы должны уехать, но нельзя садиться на поезд до Трансильвании.

Квентин кивнул:

– У вас обеих с собой будет только по одной сумке?

– Да, но моя будет очень тяжелая, – коварно улыбнулась Ирен.

– Лучше поторопиться. Успеете подготовиться к отъезду через два часа и надеть мужские костюмы?

Я посмотрела на компаньонку.

– Конечно, – ответила та.

– Поездка предстоит непростая.

– Если мы в результате успешно доберемся до Трансильвании, у меня нет претензий, дорогой Квентин.

Он улыбнулся:

– Посмотрим, как ты потом запоешь.

Когда англичанин ушел, я покачала головой:

– Тебе не кажется, что у него на уме нечто опасное?

– Я на это рассчитываю, Пинк. Не время для безопасности.

Мы неспешно отправились обратно в гостиницу, по дороге остановившись поесть пирожных и булочек с маком. Я, правда, была настолько взбудоражена, что едва могла проглотить маковое зернышко.

К тому времени как мы вернулись в номер, прошло уже полтора часа. Захлопнув дверь, мы принялись лихорадочно одеваться и складывать вещи. Ирен погрузила папку Нелл в мой саквояж, потому что ей самой было очень важно захватить походный несессер-косметичку.

Обутые и одетые по-мужски, мы выскользнули через черный ход гостиницы в переулок. Там уже ждал Стенхоуп в крестьянском облачении и с парой огромных лошадей в простой упряжи без всяких мадьярских украшений. Я никогда не принимала участия в ковбойских шоу, но, похоже, теперь этому суждено было наконец случиться. Квентин перегнулся вниз, чтобы подхватить меня, и через секунду я уже стояла в стременах, оседлав две тысячи фунтов живой конины.

Сердце у меня забилось чаще; ноги, обтянутые брюками, отчаянно протестовали. Дамское седло казалось привлекательным, как никогда.

Но Ирен достался еще более крупный и мускулистый жеребец. Ее несессер болтался на фигурном рожке седла.

Я чувствовала себя артисткой из труппы Буффало Билла. Копыта лошадей стучали по булыжной мостовой, пока мы ехали малолюдными улицами, не встречая пролеток, телег и другого городского транспорта.

Удивительно скоро мы оказались на грунтовой дороге, выходящей за пределы Праги. Лошади перешли с рыси в галоп, отчего мои шансы бесславно свалиться, словно мешок картошки, резко возросли.

– Держись крепче, – крикнула мне Ирен. – Забудь про изящество, просто держись.

Лучшего совета я не слыхивала и решила придерживаться этого девиза во всех своих дальнейших приключениях, если мне удастся выжить после нынешнего.

Глава сорок первая

Гость

Но хуже всего было в прошлую пятницу… Вы пришли ко мне… и говорили, и смотрели так, что я расстроился… Моя единственная надежда… чтобы Вас, облеченного той властью, которая у Вас есть сейчас, не обвинили перед Богом в том, что Вы не поддержали тех, кто оступился… Остаюсь искренне Ваш.

Письмо Джеймса Келли администратору лечебницы Бродмур (1884)

Вечером, когда ласточки начали с голодным криком сновать вокруг башен в поисках ужина, им вдруг ответили цыганские скрипки со двора замка.

Я устроилась у окна, Годфри подошел и встал рядом. Несмотря на наши мрачные предчувствия в отношении замка и его обитателей, закат солнца под аккомпанемент невидимых скрипачей оставался поистине величественным зрелищем, в котором природа и музыка сливались воедино.

Мы так увлеклись созерцанием прекрасного вида, что не услышали ни скрежета открывающегося засова, ни последовавшего за ним стука в дверь.

Но вскоре Годфри почувствовал, что в комнате кто-то есть, и резко обернулся, готовый отразить нападение.

– Это Миньон, – прозвучал слабый голосок, будто француженка знала, что нервы у нас напряжены до предела.

Я тоже повернулась, и камеристка заученно исполнила реверанс:

– Мадам ждет вас к ужину.

– Мы уже ужинали вчера, – буркнул Годфри.

Миньон пожала плечами:

– Неожиданная оказия. Гость из селения.

Разумеется, эти слова пробудили в нас невидимую вибрацию, словно в камертонах. Гость. Селение. Неожиданность. Неужели… кто-то из наших близких попал в лапы Татьяны? Или нам предстоит встреча с местным старейшиной, которого требуется ублажить? Ждут ли нас дальнейшие мучения, или удастся узнать крохи информации, необходимой для побега?

Годфри достал часы из кармана жилета, чтобы узнать время. Мы были одеты в повседневную одежду – адвокат в свой дорожный костюм, а я в цыганское платье.

– Парадный наряд не обязателен, – быстро сказала Миньон, снова приседая. Ее беспрестанные реверансы напоминали нервный тик; впрочем, с такой хозяйкой трудно ожидать иного.

Мы услышали, что во внутренних помещениях замка тоже завыли скрипки.

Замок дрожал от музыки и странной нервозности, которую только усиливали птичьи крики за окнами. Как будто вот-вот должна была ожить вся гора.

– Тридцать минут? – полувопросительно предложила Миньон.

Годфри кивнул.

Миниатюрная служанка сделала еще один реверанс и выскользнула из комнаты, после чего мы услышали, как засов вернулся в исходное положение.

Поистине, Татьяна и те, кто ее окружал, представляли собой немыслимую смесь цивилизованности и дикости!

– Будь готова к очередной пытке, Нелл, – предупредил Годфри. – Наша хозяйка любит играть в кошки-мышки с теми, кто находится в ее власти. И она знает, что мы не упустим шанс увидеть стороннего посетителя, который может оказаться нам полезен.

Я снова подошла к окну. За короткое время яркие цвета заката превратились в серый и черный. Птицы еще летали, но слишком высоко, чтобы расслышать их крики. Как и наши.

– Может быть, кого-то из цыган можно подкупить? – позволила я себе помечтать.

– У нас забрали все деньги.

– Но у меня остался шатлен. Серебряные украшения с него можно завернуть в записку и отправить в селение… – Я хотела было продолжить, но потом засомневалась.

– Да, Нелл? – подбодрил меня адвокат.

– Человек, приносивший сегодня еду, подмигнул мне. Может быть, если я увижу его снова…

– Подмигнул? – Друг нахмурился. – Ты не упоминала об этом.

– Тут нечем гордиться. Пожалуй, идея неудачная.

– Нет, почему же.

Неожиданный энтузиазм Годфри показал, как разлагающе влияло на нас бездействие. Необычайная бодрость вспыхнула во мне подобно бенгальскому огню. Мы наконец что-то придумали, и идея была моей!

– Записку надо написать на латыни, – решил Годфри, – и адресовать ее местному священнику. Послание в церковь не вызовет подозрений, и святой отец, скорее всего, один из немногих селян, умеющих читать. В здешних местах, как и в Богемии, среди простого люда силен католицизм. Я сочиню несколько строчек, ты их запишешь на листке из блокнота, а когда спустимся, попробуешь отыскать своего Лотарио[76] и поговорить с ним с глазу на глаз. Сначала покажи ему серебро. Потом перекрестись и произнеси слово «отец» на латыни. И по-немецки тоже.