Красный замок Дуглас Кэрол
– Ну ладно, пусть это праздник солнцестояния, но почему не на улице? Ведь он предполагается как прославление природы. Зачем забиваться так далеко от света и воздуха?
– Потому что вам предоставляется возможность увидеть один из наиболее тайных ритуалов в мире! – донесся у нас из-за спин голос Татьяны, искаженный триумфальной радостью. – Это в буквальном смысле «подпольная» секта, которая быстро обретает последователей благодаря предводительству подлинно выдающейся персоны, обладающей сверхъестественными силами.
– Мне казалось, что вас не особенно интересуют духовные поиски, – заметила я.
– Вы, как всегда, правы, мисс Хаксли. Однако меня привлекают заблуждения, правящие человечеством. Религия – самое сильное из них, и ее силу можно измерить тем, насколько она позволяет себе приблизиться ко злу.
– Поклонники дьявола, я так и знала.
– Тут вы ошибаетесь. Но может быть, лишь временно? Сдается мне, после сегодняшнего вы пересмотрите свои несгибаемые взгляды, мисс Хаксли. Нет, эти люди – так называемые хлысты. Замечаете сходство с именем Господа? Это христианская секта.
– Ни один христианин не позволит себе напиваться во время богослужения.
– Разве? А как же церковное вино?
– Вино – не крепкий напиток, – резонно возразила я.
– Зато вы считаете его кровью вашего Господа, – ухмыльнулась русская.
– Так полагает лишь Римская церковь.
– То, что пьют здесь, получило свое название от слова «вода». Что же больше подходит для религиозных целей, чем живая вода?
– То же значение имеет слово «виски» в моем языке, – вставил Брэм Стокер. – Правда, по-ирландски теперь говорят только старики.
– Неужели? – зачарованно произнесла Татьяна. – Тонкости английского и ирландского языков неизменно восхищают меня. Мою «воду» изготавливают из ржаного зерна, как и ваш виски. Раньше ее применяли для дезинфекции, но потом начали использовать в религиозных обрядах. Это было лет шестьсот назад. Церемониальную чашу литра на четыре передавали из рук в руки – бутылок тогда не было. Того, кто отказывался, считали безбожником, недостойным спасения. – Она зловеще посмотрела в мою сторону.
– То есть пьянство – государственная религия России, – заключила я.
Полковник Моран громко хохотнул в ответ на мою ремарку, но, прежде чем я успела порадоваться поддержке с неожиданной стороны, Татьяна придвинулась ко мне до неприятного близко.
– Вы снова угадали, мисс Хаксли, – сказала она и глазами василиска уставилась в мои, глядя будто сквозь меня. – Уже четыреста лет императорские застолья начинаются хлебом и нашей живой водой – тем, что в мире теперь называют водкой. Но в большинстве случаев это самогон, напиток, который люди делают сами для себя. Поэтому водка объединяет царей и народ.
– Она, по всей видимости, объединяет их и с помойными крысами, – откликнулась я. – Вкус-то омерзительный.
– Где ж это вам удалось попробовать водки? – с любопытством спросила Татьяна.
– Ваш слуга, Медведь, влил мне в глотку немного – правда, большую часть я успела выплюнуть.
– Интересно. – Злодейканаклонила голову точно птица, услышавшая потрясающую новость от червяка. – Он был, конечно, пьян. Он почти всегда навеселе, и потому такой забавный.
– В цивилизованных странах не принято смеяться над алкоголиками.
Это было не совсем так: говорят, в мюзик-холлах часто отпускают шутки насчет пьяниц, но я никогда не была в мюзик-холле и потому могла себе позволить позицию превосходства.
Татьяна рассмеялась мне в лицо:
– Россия – не цивилизованная страна. И слава богу! Крестьянам все равно больше не над чем посмеяться, кроме пьяниц. А как насчет ирландцев? – Тут она взглянула на Брэма Стокера. – Как у них обстоят дела с простонародьем и пьянством?
– Слухи о нашем национальном алкоголизме сильно преувеличены, мадам, – с достоинством ответил мистер Стокер, и прежде бывший в моих глазах эталоном трезвости. – С вашего позволения, я уступаю эту честь русским.
– Принимаю, – кивнула бывшая танцовщица и, высунувшись из сводчатого окна балкона, выкрикнула в пространство серию гортанных звуков.
Через мгновение человек в рубахе с широкими рукавами подбросил в нашу сторону бутылку. Полковник Моран быстро шагнул вперед, чтобы поймать сосуд, но наш спутник-цыган опередил его и поднял руку с трофеем высоко над головой, как бы отказываясь отдать по назначению.
Со времени своего неудачного побега Шерлок Холмс так мало проявлял себя, что я, как и все остальные, была немало удивлена его стремительным броском и безошибочной хваткой.
Он улыбнулся немой улыбкой, покачал сосуд возле своего предположительно глухого уха и пожал плечами, обозначая, что не слышит, как внутри плещется жидкость. После этого он с поклоном передал бутыль полковнику. Его маленькое представление, полагаю, не осталось незамеченным.
– Не грех и выпить, – пробормотал полковник Моран, постукивая горлышком бутылки о камни, одновременно ловко поворачивая ее. Восковая печать крошилась и осыпалась, а мы с «цыганом» Холмсом пристально следили за действиями охотника. Наконец-то мы воочию наблюдали происхождение следов, приведших нас из Парижа в эту заброшенную трансильванскую дыру, где мы, надо полагать, закончим свою жизнь, вынужденные до последнего вздоха наблюдать крайность человеческого падения. Тем не менее я была благодарна провидению, что встречу свой смертный час, раскрыв хотя бы эту загадку.
Полковник извлек из кармана складную стопку и наполнил прозрачной жидкостью из сосуда:
– Татьяна?
Та кивнула и отхлебнула. Потом выпил и старый охотник. И взглянул в нашу сторону.
– Им тоже предложить? – спросил он свою госпожу. – Я знаю, вы любите просвещать несведущих.
– Как минимум тех, кого не страшит перспектива пить из общего стакана, и в это число, подозреваю, не входит мисс Хаксли.
– Я ветеран войны, – сурово пробасил Моран. – Всякий военный знает, что крепкий алкоголь прекрасно очищает раны и глотки. Нет более безопасного напитка, независимо от климата.
– Согласен, – сказал мистер Стокер. – Я попробую, какой виски делают в чужой стране.
Полковник наполнил стопку вторично и протянул ирландцу. Тот опрокинул ее в один глоток и рассмеялся:
– Да уж, крепок. Не такой мягкий, как мой любимый ржаной виски, но чистый и резкий.
– Мистер Нортон? – спросил полковник.
– Почему бы и нет? – Годфри взял свою порцию, оглядел нас и выпил за два глотка. – Напоминает джин, который пьют простолюдины в Лондоне. У нас в Англии нет настоящих крестьян со времен Великой хартии вольностей, – пояснил он Татьяне, – но хватает несчастных, кому требуется забыть о тяготах жизни.
– Цыгану, конечно, знаком этот напиток, – произнесла русская, повернувшись к Холмсу.
Сыщик энергично закивал и жестами показал, как опрокидывает стопку.
Полковник пробормотал латинское «memento mori»[80], отчего у Годфри непроизвольно сжались губы, и снова налил.
В отличие от других, мистер Холмс потягивал свою долю не спеша, улыбаясь нам между глотками, как и подобало простаку, которого он изображал.
Я засомневалась, может ли человек, регулярно употребляющий, согласно свидетельству его друга-доктора, семипроцентный раствор кокаина, находить удовольствие в алкоголе. По осторожной птичьей манере Холмса отхлебывать водку я догадалась, что пьянство не относится к числу его грехов.
У меня возникло странное ощущение, что он анализирует жидкость, используя для этого химические процессы своего тела. Случалось ли ему уже познакомиться с водкой ранее? И если да, то когда и зачем?
Пока мужчины предавались древнему русскому обычаю, люди внизу тоже не теряли времени. Они больше не могли плясать, а просто раскачивались, пели, падали, плакали и смеялись, мужчины и женщины вперемешку. Постепенно они начали щупать друг друга. Я смотрела на это зрелище с омерзением единственно трезвого человека.
Внезапно, в какофонии аккордеона, пения и хлопков рук по коленям, раздался резкий щелчок, похожий на выстрел ружья. Я оглянулась на полковника, но его зловещей трости нигде не было видно. Тут же прозвучал еще один щелчок.
Тогда я увидела, как внизу среди танцоров извиваются черные змеи и хлещут их по спинам.
– «Хлыст» на моем языке также означает кнут, – сказала Татьяна.
Я в ужасе смотрела, как белые одеяния покрываются малиновыми полосами на спине, плечах, рукавах. Мне вспомнились капли «вина», найденные нами на полу в подвалах и катакомбах Парижа. Вспомнилась мне и зловещая надпись кровью на французском, на стене погреба. Ирен тогда отметила, что слово «Juwes» в этой надписи женского рода. А Шерлок Холмс заключил, что буквы начертаны человеком, которого поставили к стене, и писал он собственной кровью…
Хотя я и не пила русской «живой воды», но чувствовала себя очень странно. Мне было наперед известно, чем закончится происходящее, и я видела не раз и огарки свечей, которые сейчас отбрасывали в сторону, чтобы вместо них зажечь центральный костер, и кусочки воска с горлышка бутылей, и капли крови, пестревшие на полу пещеры.
Я наблюдала, как изорванные одеяния соскальзывают с плеч, блестящих от пота и крови. Как множество мужчин и женщин сходится в оргии, каких история не помнит со времен Римской империи.
Годфри протянул руку и прижал мою голову к своему плечу, чтобы защитить от ужасного зрелища. Но, хоть я ничего не видела, мозг продолжал составлять цепочки образов из прошедших недель: исковерканные останки французских куртизанок на окровавленном любовном приспособлении принца Уэльского в парижском борделе… иллюстрации и описания убитых женщин из Уайтчепела, которые Ирен, я и Пинк видели в газетных репортажах… обнаженные трупы, выставляемые напоказ в парижском морге… мертвое тело, встроенное в восковую сцену в музее Гревен в Париже… мертвая продавщица цветов в Нойкирхене… рассказ о покалеченной мадонне и умерщвленном младенце в Праге… отрезанные груди на столе Мэри Джейн Келли в пустой комнате в Уайтчепеле, где находилось то, что осталось от буквально выпотрошенного тела жертвы… грудь, отрезанная на глазах вот такой же толпы и на моих собственных глазах в пещере под парижской выставкой…
Тепло плеча Годфри хоть и было приятным, но не спасало.
Я снова подняла голову, и адвокат в ответ сжал мне руку.
Некоторые мужчины внизу подняли огромный грубый крест из бревен, напоминающий букву «Х», и прислонили его к темной стене пещеры.
Человек в черном плаще приблизился и встал между крестом и трескучим, ревущим, рычащим пламенем. Он запрокинул голову и начал пить… и пил… и пил… пока не выпил все, и тогда вдребезги разбил глиняный сосуд об пол.
Крошки воска и осколки бутылей на полу подземелий…
Затем главарь начал говорить на неизвестном мне языке. Голос его был сильным и текучим, как лава, и люди перед ним качались влево и вправо, продолжая сплетаться друг с другом (в немыслимых позах, в которых я, к счастью, ничего не смыслила), как клубок змей. Они отвечали своему пастырю на разных языках, но колыхались единой богопротивной массой.
Я понимала, что наблюдаю грех немыслимого масштаба, но не могла разглядеть подробностей, как будто некая благоволящая ко мне сила лишила глаза способности различать увиденное, хотя разум и сердце оставались беззащитными.
Это был сущий кошмар. Мир, в который я верила, перевернулся с ног на голову. Если это не сатанизм, то уж во всяком случае нечто адское.
Но я должна была знать. Я зашла слишком далеко во тьму, чтобы зажмуриться при виде ее триумфа над светом.
Человек в черном сбросил капюшон и начал пить вторую бутылку водки – «живой воды» и, вероятно, мертвой тоже.
Но теперь под капюшоном оказалось лицо не старого священника, а более молодого Медведя; белесые глаза блестели на его грубом лице, как окна в преисподнюю.
Я уставилась на бутылку у его губ, не в силах принять тот факт, что всего двадцать четыре часа назад он вливал эту самую жгучую жидкость мне в рот.
Главарь вновь разбил бутылку и наклонился, чтобы подобрать горящую ветку из костра. Затем он развернулся и углем начертил символ на стене пещеры – «Хи-Ро»!
Когда он вернулся к огню, девушка в изорванной рубахе поспешила к нему с бутылью и встала на колени, предлагая новую порцию водки. Медведь снова начал пить и в то же время поднял девушку, сорвал то, что еще оставалось от ее одеяния, и швырнул ее наземь у своих ног.
На ее месте могла быть я!
Другие женщины ринулись к чудовищу в черном и облепили пиявками всю его фигуру, составив клубок, поблескивающий скользкой окровавленной кожей и обрывками белых одежд.
Аккордеон жужжал, как будто пытаясь загнать воздух обратно в ад, люди визжали и падали без чувств, переплетались и дрожали, выплевывая из себя чужеродные слова, словно отдавая свой голос всем демонам преисподней. Повсюду царили агония и экстаз. Я знала, какие речи носились над землей, когда ученики затворились после смерти Иисуса… и говорили на иных языках[81]. Но ученики получили этот дар от Святого Духа. А в этой горной пещере я не видела ни следа святости. Только Врага под человеческой личиной – впрочем, таков единственный способ, каким он мог воплотиться в нашем мире.
Я дрожала от отвращения и страха; сердце Годфри стучало паровым молотом у меня возле уха. Брэм Стокер окаменел, столкнувшись с ужасом, далеко превосходящим его писательские способности. Шерлок Холмс тоже, казалось, был загипнотизирован разворачивающейся сценой, шокировавшей его не меньше моего.
Я посмотрела на Татьяну. Ее выражение лица напоминало экстаз святой при вознесении. Она желала оказаться там, внизу. Она желала быть девственницей, извивающейся на полу с полудюжиной мужчин. Она желала быть Медведем, побуждающим и ведущим, пьющим и принимающим поклонение. Она желала быть бешеной собакой.
Полковник Моран, с другой стороны, разрывался надвое. Естественная жажда насилия была у него подавлена, и цивилизованный человек в нем одновременно принимал чужеродное умом и отвергал душой. Я испытала неожиданное сочувствие к нему. Меня саму зачаровывало все нечеловеческое. Но ни одно привидение ни в одном рассказе не могло сравниться с реальностью хлыстовских радений. Я поняла, что все зло здесь совершается во имя Господа, и хотя повсюду в мире совершаются зверства, до подобных крайностей прежде не доходило.
Я вспомнила недавний инцидент в моей спальне, гипнотизирующее приближение Медведя. В последние дни он не раз оказывался в роли демона, дьявола. Но теперь я впервые ощутила себя Евой в райском саду, под яблоней, с которой спускается Змей.
Глава сорок восьмая
Нечистый дух
Уильям Блейк. Тигр (1794)[82]
- Тигр, Тигр, жгучий страх,
- Ты горишь в ночных лесах.
- Чей бессмертный взор, любя,
- Создал страшного тебя?
Если Татьяна стремилась запугать нас и лишить присутствия духа, то ей это, без сомнения, удалось. Мы охотнее встретили бы любую смерть, только не ритуалы обезумевшей толпы.
В ужасе смотрели мы, как некий мужчина добровольно ложится на деревянную крестовину, и его запястья и лодыжки крепко привязывают к концам бревен. Пройдет всего несколько секунд, и от его рубахи, изорванной кнутами, останутся одни клочья.
Как-то раз я видела (но только раз, и больше не смотрела, потому что такие изображения не подобает видеть незамужним дочерям священников) рисунок Микеланджело, на котором обнаженный человек, как бы лежа на невидимом колесе, раскинул руки так, что вокруг него можно было очертить круг. Уверена, что ренессансный художник хотел таким образом восславить Божий Промысел: Господь не упускает ни одной мелочи, и человека тоже сделал геометрически совершенным.
Мужчина, распластанный поверх бревен, повторял ту памятную фигуру. Когда Медведь поднял его посиневшие руки, остатки рубахи несчастного задрались кверху, и клубок девушек обвился вокруг его ног, будто они поддерживали статую героя. Его мужское достоинство было видно как на ладони (совсем как в отцовской книге с изображениями греко-римских статуй, которую я, в детском неведении, однажды обнаружила и пролистала), и к нему подступили с ножами последователи Медведя. Я бы лишилась чувств, если бы уже не была практически в обмороке. Даже ладонь Годфри, прикрывшая мне глаза, не могла остановить растревоженного воображения.
Однако из-за этой ладони я пропустила самое ошеломляющее явление вечера: не половую распущенность, не оргиастическое безумие, не лжерелигиозный ритуал, но прибытие новой фигуры, возникшей, словно ниоткуда, из теней позади костра, чтобы со воплями и мольбами метнуться под ноги Медведя.
Услышав крики – на английском языке! – я высвободила голову из-под руки Годфри как раз вовремя, чтобы увидеть, как Джеймс Келли падает на колени перед русским дикарем.
– Господин! – вопил он. – Я был верен Тебе! Я следовал за Тобой через все препятствия! Грех – это спасение! Позволь мне согрешить! Позволь мне занять место этого человека! Я заслужил это жертвоприношение! Господин, кровь – это жизнь, позволь мне пролить ее для Тебя и выпить Твоей крови из чаши!
Все глаза в пещере обратились на звук его безумного вопля, хотя мало кто понимал слова.
– Быстрее, – услышала я резкий голос Шерлока Холмса у себя за плечом. – Держите Татьяну, пока я свяжу Морана.
После секундной задержки Брэм и Годфри набросились на русскую, как собаки на кошку, и обездвижили ее с помощью ее же собственной черной накидки. Холмс ударил полковника Морана рукояткой пистолета и у нас на глазах ремнем Джеймса Келли связал ему руки за спиной. В следующий момент, откуда ни возьмись, появился мой шнур от корсажа, которым точно так же связали Татьяну, пока она отчаянно пыталась вырваться из рук Годфри и Брэма.
– Келли? – произнесла я, вслух задавшись вопросом, как здесь появились шнур и ремень.
– Я освободил его во время моего небольшого экскурса чуть ранее, как раз ради подобной диверсии, – ответил мистер Холмс. – Смотрите, позади костра есть выход из пещеры. Мы должны поспешить, пока наш демон-мебельщик отвлекает внимание толпы. Джентльмены, наденьте накидки. Мы с мисс Хаксли уже наряжены цыганами. Прыгайте вниз и будьте готовы подхватить даму. Потом я. Достаньте оружие, какое у вас имеется. Толпа уже озверела и ждет крови, в первую очередь собственной, но и от нашей они не откажутся.
Он едва закончил, как Брэм и Годфри уже спрыгивали через окна балкона на твердый пол. Я мельком взглянула на связанную Татьяну: в ее глазах горели угли какой-то сильной эмоции – горечи поражения, жажды крови или мщения? Интересно, знает ли она, кто нарушил ее планы?
Однако медлить было нельзя. Шерлок Холмс поднял меня, точно мешок картошки, и перебросил через арочный проем в руки Годфри и Брэма Стокера. Те подхватили меня как пушинку, так что ни одна ступня не коснулась пола.
Холмс прыгнул вслед за мной и подтолкнул нас в том направлении, куда, по его мнению, следовало бежать. Мы привычно потрусили по указке сыщика. Здесь внизу резкий запах водки перемешивался с вонью пота, крови и других малоприятных субстанций. Мы промелькнули, как искры от костра, в стеклянных глазах участников вакханалии и, обогнув их скопление, устремились к предполагаемому выходу. Холмс бежал впереди, а за ним Брэм и Годфри практически несли меня, подхватив с обеих сторон.
Мы чувствовали жар костра за спиной и видели перед собой темное пятно, увеличивавшееся по мере нашего приближения. Это наверняка выход!
Когда мы уже оказались рядом, в темной глубине засветился огонек и спустя мгновения новая волна людей с факелами ворвалась в пещеру, отрезав нам единственный путь к спасению. Как поток мутной воды, заливающей шахту, она разметала нас и смыла к стене. Я не видела никого из своих спутников и ничего не слышала, кроме рева толпы. Однако вновь прибывшие заметили нас, и наша четверка, окруженная и прижатая к камням десятками очумевших мужчин, оказалась в живой клетке.
Глава сорок девятая
Конец пути
Мне родная мама говорила,
Чтобы в лес к цыганам не ходила.
Неизвестный автор
Жар и давление были таковы, что я снова почувствовала себя запертой в ящике. Пульс бился в висках, пошевелиться не удавалось, разве что вертеть головой – что я и делала, пытаясь высмотреть хоть кого-то из друзей.
Сердитые выкрики на незнакомом языке ударили мне в уши: справа от меня завязалась борьба, и я увидела, как с фигуры в черном – Брэм или Годфри? – срывают черную накидку. Тем временем в проход между стенами продолжала вливаться людская масса. Если бы мы только совершили рывок четвертью часа раньше… Постепенно я заметила, что люди вокруг нас одеты не в белые рубахи последователей культа: на них была пестрая цыганская одежда. Среди них даже попадались особы женского пола – изредка из-под красно-золотых платков мелькали длинные волосы, – но женщины, как и я, были невысокими и потому терялись в гуще рослых мужчин.
Позади меня рассерженным львом рычал Брэм. Я почувствовала, как сорванная с него накидка хлестнула меня по щеке, затем последовал торжествующий, почти радостный вскрик.
Одна из цыганок продиралась через скопление мужчин, направо и налево колошматя их каким-то предметом. Когда она протиснулась мимо, я повернулась, чтобы посмотреть ей вслед, и увидела Годфри, прижатого к стене всего в паре метров от меня. Если мы останемся в живых, непременно нужно будет обсудить с ним его плачевное свойство привлекать странных фанатичных женщин…
Но тут я услышала, как выкрикнули его имя! Это был единственный голос в мире, который можно было расслышать даже в таком столпотворении.
– Ирен! – воскликнула я, но мой писк потонул в водовороте шумов, потому что рядом появилась другая цыганка, всех без разбору молотившая тростью. Теперь мне уже не составляло труда разглядеть Годфри – Ирен так жарко обняла его и так крепко поцеловала, что он зарделся.
Неожиданно кто-то взял меня за плечи и встряхнул:
– Нелл! Ты ли это?
Я уставилась в изумленные серо-голубые глаза Элизабет Джейн по прозвищу Пинк, столь же пораженная тем, что она едва узнала меня, как и обрадованная встречей.
Не успела я перевести дух, как Ирен, выпустив Годфри из объятий, прыгнула на меня подобно невоспитанной тигрице.
– Нелл? Пинк, ты не ошиблась? Нелл?!
Подруга трепала мне косы, гладила по рукам и смотрела с величайшим восхищением и изумлением, время от времени оглядываясь на Годфри, будто стараясь ни в коем случае не упустить из виду ни его, ни меня.
От избытка чувств я не могла вымолвить ни слова.
– А вот и Брэм! – провозгласила примадонна, когда мистер Стокер наконец пробил дорогу к нам.
С появлением Ирен окружившие нас цыгане, как по мановению волшебной палочки, превратились из тюремщиков в защитников. Но вот еще один мужчина протиснулся через их кольцо, такой же смуглый и одетый в столь пестрый наряд, что мое собственное одеяние казалось верхом продуманности.
– Все целы? – решительно спросил он у Ирен, через мою голову всматриваясь в Годфри и Брэма, которые без зловещих накидок выглядели вполне заурядно.
– Да, целы и невредимы, – пропела примадонна; ее глубокий голос легко проникал сквозь шум и хаос вокруг нас.
– А Нелл? Где Нелл? – выкрикнул Квентин.
Я промолчала. В таком бедламе он бы все равно меня не услышал.
Ирен слегка встряхнула меня, как бы желая удостовериться, что я по-прежнему на месте:
– Вот она, здесь. – И подруга ускользнула, чтобы снова завладеть Годфри, оставив меня наедине с Квентином, лицом к лицу.
Можно ли быть наедине друг с другом, когда вокруг беснуется толпа безумцев и табор цыган?
Квентин казался совсем не похожим на себя, но меня это не удивило. Думаю, меня тоже было трудно узнать. Он разглядывал меня – лицо, волосы, одежду, – как впервые, будто боялся, что мы так и не познакомимся. На лице отважного разведчика читалась не столько радость, сколько одно беспокойство, сменяемое другим. Ирен и Пинк встретили меня так, будто мы расстались всего три недели назад, как на самом деле и было, но Квентин смотрел на меня через временную пропасть в три года, если не в тридцать. Мы и правда давно не виделись. В пещере стало тихо, как в железнодорожном купе, лишь издалека доносился гул того мира, через который мы неслись на воображаемом поезде.
Его губы прошептали мое имя, хотя я не услышала ни звука.
А услышала я совсем другой голос, решительный и даже слегка раздраженный:
– Да уж, «все пути ведут к свиданью»[83]. Но у нас еще остались дела на этой карпатской бойне. Я полагаю, это ваши боевые цыгане, мадам Нортон? Позвольте ими поруководить.
Ирен на мгновение вгляделась в молодое цыганское лицо знаменитого сыщика-консультанта, затем без лишних сомнений извлекла большую игральную карту из рукава своего цыганского платья и вручила ему.
– Таро, – вздохнул он. – Кровь на мечах? Не слишком ли это мелодраматично даже для примадонны?
– Для оперетты сойдет, – засмеялась Ирен и взяла Годфри под руку.
– Я пойду с вами, – сказал Квентин Холмсу, не сводя с меня глаз. – Я переводчик.
Они отбыли, и мы остались впятером у темной каменной стены. Я заметила, что в нашем углу пещеры стало как-то тихо.
Ирен по-прежнему улыбалась, хотя на глазах у нее блестели слезы. Не отпуская Годфри, она взяла под руку и меня. Брэм Стокер тоже расплылся в улыбке, ухватил мою вторую руку, зацепил за свою и похлопал меня по плечу, прежде чем проделать то же самое с Пинк. Так мы и стояли, сомкнувшись, абсолютно счастливые в компании друг друга, несмотря на обстоятельства.
Тем временем в пещере цыгане сгоняли заблудших овец, наказавших себя за собственные грехи.
Холмс и Квентин вместе с десятком помощников поднялись на галерею, чтобы забрать связанных. Позади гигантского костра, который цыгане тушили с помощью несгоревших поленьев, разбрасывая пылающие головешки и взметая в воздух мириады искр, происходила какая-то стычка: с моей точки зрения, казалось, будто кочевники повздорили между собой, играя в кости. Почему-то мне вспомнились римские солдаты, разыгравшие плащаницу Христа после распятия. Не знаю, отчего в голову пришла такая мысль; вероятно, перекрещенные бревна у стены походили по форме на кресты, на которых распяли некоторых учеников Спасителя, ну и на хризму, конечно.
И вдруг я заметила фигуру полуодетого человека, прижавшегося спиной к этой богопротивной черной конструкции и раскидывавшего цыган в стороны как котят.
Голый торс его был перемазан потом, сажей и брызгами крови. Я видела перед собой антихриста, предводителя безумного культа, Медведя.
И вновь цыгане навалились на него, и снова он выпрямился под их натиском – невысокий, но могучий человек почти сверхъестественной силы. Его жуткая истерзанная фигура так живо напоминала о страданиях Христа, что я смотрела как зачарованная, вопреки собственной воле: вот так же прошлой ночью я застыла под взглядом этих жгуче-ледяных глаз в своей спальне. А вдруг мы неправы? Вдруг во всем этом есть искра Божья? Истинные христиане должны безропотно страдать, и разве не таким образом мы обязаны следовать по стопам Господа нашего Иисуса? Я слышала об истязаниях и пытках в раннем христинстве, об искалеченных святых и миссионерах. Неужели происходящее здесь хуже того, о чем нам рассказывает Церковь и что мы почитаем в подвигах великомучеников? Не в этом ли истинная вера?
Я поддалась сомнению, наблюдая, как волны язычников-цыган продолжали накатываться на одинокую противоборствующую фигуру, пока наконец не повалили ее на пол.
Сопротивление последователей культа было сломлено, и теперь всех их постепенно перегоняли на верхние этажи замка. Я видела, как среди цыган тут и там мелькают Квентин и мистер Холмс.
Нашему квинтету оставалось только молча наблюдать и радоваться воссоединению с друзьями.
Когда шум сражения уступил место плачу и стонам пленников, Ирен начала петь. К моему удивлению, она выбрала не оперную арию, а гимн: «О, благодать»[84].
Своды пещеры удивительным образом усиливали голос примадонны, чистый, как горный поток. Простые слова эхом отражались от камня и лились нам в уши теплым дождем.
Даже Медведь, снова стоящий на ногах и все еще пытающийся разорвать путы, приостановился и поднял лохматую голову подобно собаке, учуявшей редкий запах.
Шерлок Холмс застыл на полпути на лестнице, по которой он вел под дулом пистолета Татьяну и полковника.
На первой ноте голова русской шпионки дернулась, как от выстрела. Лица ее я не видела, да и не хотела. Я даже не смотрела на Ирен, а просто начала покачиваться влево и вправо вместе с товарищами в такт музыке. Мне хотелось бесконечно слушать эти райские звуки, чтобы смыть ярость, беспокойство и страх прошлого и настоящего, как дорожную пыль длинного и трудного путешествия.
«Все пути ведут к свиданью». В устах Шерлока Холмса реплика звучала издевательски, но кто знает, не было ли в его словах крупинки зависти. Кажется, цитата из Шекспира. Нужно будет перечитать его пьесы, когда мы вернемся в Париж.
Тем временем Ирен продолжала петь:
- Сиял нам благодати глас
- Сквозь беды, мрак и зной.
- Она всегда хранила нас
- И привела домой.
Короткие простые слова. Песня закончится, но воспоминание о ее абсолютной чистоте останется навечно.
Когда затихло последнее эхо заключительной ноты, мы посмотрели друг на друга. Все мелкие разногласия испарились: мы были вместе, как единое целое.
Такие моменты скоротечны, но бесценны.
Глава пятидесятая
Где потеряешь, там и найдешь
Себя утратил – и нашел,
Ослеп – и вновь прозрел.
Джон Ньютон. О, благодать (ок. 1760–1770)
Мы с Годфри вернулись в наши покои собрать пожитки, прежде чем навсегда покинуть замок.
Точнее, Годфри отправился в свою комнату с Ирен, а я в свою – одна.
Когда я зажгла свечи, объятая странной смесью решимости и растерянности, то услышала таинственное бормотание супружеской пары за стеной. И загадочные паузы.
Меня охватило теплое чувство безопасности: так успокаивается ребенок, зная, что родители дома. Но одновременно пришло и тревожное одиночество девочки, которая понимает, что однажды ей придется повзрослеть. И кто тогда о ней позаботится? Никто.
Последняя мысль по здравом размышлении казалась смехотворной. Конечно же, я вернусь в Нёйи вместе с Ирен и Годфри, и все будет по-прежнему…
Нет! Я и сама уже никогда не буду прежней.
Собирать мне было почти нечего. Ночная рубашка, которую надо вернуть Годфри; две книги, что он принес мне из своей первой вылазки. Вот и все. Я лишилась всех своих вещей, кроме верного шатлена в кармане.
У окна кольцами лежала сплетенная мною веревка, словно гигантская змея, поднявшая голову для броска, – головой служил узел, привязанный к стойке окна.
Я выглянула наружу. В ночи светила полная луна; свет и тени чередовались на горах и лугах, делая приятными взгляду эти суровые и негостеприимные места.
На фоне луны мелькали летучие мыши, словно мотыльки, привлеченные настольной лампой.
Ночь была тиха, как спящее дитя, – пока я не услышала, как кто-то скребется в дверь.
Мыши? Кошки? Ни тех, ни других я здесь еще не видела. Только в человеческом обличье.
Я подошла к двери, но побоялась открыть ее.
Снова тот же звук.
– Кто там?
– Нелл?
– Квентин?
– Можно войти?
– Да, но… Я так привыкла, что дверь заперта снаружи.
– Нет ничего проще, – ответил он, и я услышала, как открывается засов. – Прости, Нелл, – сказал Квентин, входя. – Пришлось многое улаживать.
– Ты генерал армии Ирен, – улыбнулась я, гордясь ими обоими. – Ни разу прежде не видела, чтобы она так охотно уступила главную роль другому. А ты слышал, как она пела?
– Кто же не слышал? Потрясающе… Я знал, что твоя подруга была певицей, но не предполагал, что она настоящая Сирена. Отныне, если мне случится пожалеть об упущенных мною возможностях, я непременно вспомню о том, что имела и потеряла Ирен, и собственные невзгоды покажутся мне пустяком.
– Ты правда хочешь вернуться в Лондон, в отчий дом на Гросвенор-сквер?
– А тебе правда по-прежнему хочется жить в Шропшире? – Квентин лукаво прищурился.
– Иногда.
– Какая ты искренняя, Нелл. Мы все лицемеры рядом с тобой.
– Ни в коем случае! У меня нет желания никого выставлять в дурном свете.
– Ничего не поделаешь, иногда это даже на пользу.
Я пожала плечами.
Он взглянул в сторону окна:
– Это и есть знаменитая веревка?
– Как, и ты о ней тоже слышал?
– И про то, что ты спустилась по ней вдоль стены замка вместе с Годфри и Брэмом Стокером, – кивнул он.
– Между ними, – пришлось поправить мне во имя истины. – Если бы я упала, они бы меня поймали.
– Но ведь сами они держались на твоей веревке. – Квентин отступил на шаг, чтобы посмотреть на меня повнимательнее.
Я заволновалась и даже немного разозлилась. Похоже, он решил, что недооценивал меня, но ведь тогда получается, что он совсем меня не знает. И если так оно и есть, боюсь, это разобьет мне сердце. И все же… Со времени нашей последней встречи я провела неделю в ящике и болталась над пропастью на веревке, так что теперь сердце у меня не столь хрупкое, как прежде. О чем можно только пожалеть.
– А это что такое? – спросил Квентин.
– Где?
Он улыбнулся, и зубы его блеснули жемчужинами в лунном свете.
– Вот здесь… – Он коснулся моих косиц, закрученных вокруг головы.
– Ах это? Здесь я почерпнула идею для веревки. Волосы у меня совсем спутались после недельного путешествия через всю Европу в ящике…
– Нелл… – пробормотал он.
Но я еще не закончила рассказ:
– Годфри удалось уговорить цыганок приготовить мне ванну. Цыганок! Представляешь? Он заговорит кого угодно, даже святого Петра у врат в Царство Небесное. Так или иначе, я приняла ванну, но у меня не было даже простейших принадлежностей, чтобы привести волосы в порядок, поэтому я стала их заплетать, и мне пришла в голову мысль о веревке, когда Годфри задумал слезть по стене замка, что без веревки было просто немыслимо.
– Немыслимо, – повторил Стенхоуп, продолжая гладить мои косы.
– Я собиралась их сегодня распустить, но они так свалялись, что, кажется, проще отрезать.
Читать бесплатно другие книги:
