Ягодное лето Михаляк Катажина

– Адвокат Богачка подала от имени своего клиента, нашего Павла, прошение о восстановлении его в правах. И я буду свидетелем. Ты, скорей всего, тоже, только до тебя еще дело не дошло.

– Черт возьми, но ведь это просто фан-та-сти-ка!

– Конечно, фантастика, – согласилась Марта. – Особенно после того, как я услышала его историю. Мутная такая история, скажу я тебе.

Габриэла боялась задать следующий вопрос. С замирающим сердцем она ждала, когда Марта сама заговорит об этом.

И когда Марта рассказала все, как было на самом деле, Габриэла вынуждена была присесть, потому что ноги ее не держали.

– Так он никого не убивал? Он не убийца? – спросила она слабым голосом сидящую рядом с ней Марту.

– Не больше, чем я или ты, – Марта последний раз затянулась сигаретным дымом и с внезапной злостью затоптала окурок. – Только вот жаль, что столько лет он был наказан за это убийство! И теперь ему еще нужно дождаться оправдания!

– Я бы в ответ потребовала лишить прав его дорогую мамочку! – тоже разозлилась Габрыся. – Подумать только, ведь я потеряла его из-за того, что…

Марта ее перебила:

– Ты его потеряла? Девочка, ты что такое говоришь? Как ты думаешь, почему он возвращается сюда на работу? Уж, наверно, не для того, чтобы со мной увидеться…

Габриэла не успела ответить – в кармане джинсов у нее зазвонил телефон. Прежний номер ей пришлось сменить, потому что слишком часто ей стали звонить незнакомые люди, а у нее и так было очень много друзей и знакомых.

– О! – удивилась она, глядя на экран. – Это Гном! Слушаю, пан Тадеуш!

– Габи, у меня для тебя фантастическая новость! Ольга заболела! Ты полетишь в Тунис вместо нее!

Габрыся выпучила глаза. Такого она никак не ожидала! Никак не могла подумать, что обманщики-организаторы, которые подделали результаты голосования, посмеют предположить, что она согласится и дальше принимать участие в этом нечестном конкурсе.

– Пан Тадеуш… – начала она медленно, – насколько я помню, в договоре нет ни слова о заменах. В международном конкурсе должны принимать участие победители. А я – НЕ победитель.

– Я знал, дорогая моя Габрыся, что ты это скажешь. И у меня для тебя есть еще одна потрясающая новость! Ты получишь премию! Как только выступишь в международном финале.

– Серьезно? – обрадовала Габриэла. – И что это будет? Масло или часы с кукушкой?

– Деньги, моя дорогая! Деньги! Чистый кэш! Я от твоего имени провел предварительные переговоры с руководством – двести! – выпалил Гном радостно.

– Триста! – она, не раздумывая, включилась в игру.

Естественно, речь шла о тысячах.

– Габриэла Счастливая… – она услышала, как икнул в трубку Гном, и злорадно улыбнулась. – Триста десять. А то ты снова начнешь повышать ставки.

– Договорились. Триста десять тысяч на мой счет в день выезда. Независимо от результатов конкурса.

– А ты крепкий орешек, дамочка, – раздалось на том конце трубки. – Хотя они были готовы дать и больше. Что ж, раз мы пришли к согласию – завтра начинаем готовиться.

Габриэла посмотрела на телефон, который все еще держала в руке.

– Похоже на то, что мне снова на несколько недель или даже месяцев придется искать дрессировщицу лошадей, – вздохнула Марта.

– Тетя! Тетя Габрыся! – послышалось со стороны забора.

Мальчик бежал, так быстро перебирая ногами, что у него кроссовки чуть не падали. Бежал, размахивая руками и выкрикивая имя своей учительницы. Наконец добежал, бросился ей на шею и крепко-крепко обнял.

– Я так скучал по тебе, тетя, – признался он, пряча смущенный взгляд.

Габриэла ласково улыбнулась и погладила его по пшеничного цвета волосам.

– Ты такая красивая… Я смотрел шоу, все выпуски! Ты была такая несчастная. И то, что ты проиграла! Я целую кучу смсок отправил, чтобы ты выиграла, а выиграла другая! Мы письмо в телевизор написали, что это несправедливо и мошенничество, вот!

Габриэла еще крепче обняла его.

– Поехали прогуляемся? – спросил он с надеждой. – Мне столько нужно тебе рассказать! А, да, и твой жених, тот, который из программы… он немножко нетерпеливый, я видел, как он ездит. Техника у него ужасная, – Алек сморщил нос, как кролик, и это выглядело очень смешно.

– Иди, техник, – Габриэла чуть подтолкнула его плечом, – давай-ка поработаем над твоей техникой, умник! И – Оливер вовсе не мой жених.

– Нет? – удивился мальчик. – А там, на Кипре, вы выглядели прям как настоящая пара.

Весь следующий час рот Алека не закрывался. Как будто он последние три месяца просидел в одиночной камере, где не с кем было словом перемолвиться. Он рассказывал о школе, об учителях и одноклассниках. О детском доме, в котором он, наконец, прижился – директор не мог на него нахвалиться, даже прислал благодарственное письмо Марте. Говорил о своей маме и о своем счастливом детстве в Жолибоже. Говорил обо всем и обо всех – только не о своем отце, чему Габриэла не сильно удивлялась.

Так, лениво переговариваясь, они возвращались в конюшни, и тут Алек вдруг резко натянул поводья своего коня. Лизун послушно остановился.

– Тетя, – шепнул он, – я бы и рад ошибиться… но мне кажется, – это ОНА! Та, с которой я тебя перепутал.

Габриэла посмотрела на женщину, которая стояла, опираясь на белые доски забора. Адвокат Богачка! Удивительно похожая на Габриэлу, даже теперь, после всех перемен! Если еще снять очки…

Женщина поднесла ладонь к глазам, заслоняя их от лучей заходящего солнца.

Алек направил коня к ней и соскочил на землю прямо перед ее носом.

– Вы! – крикнул он с той же самой ненавистью в голосе, с какой пару месяцев назад нападал на Габриэлу. – Вы убили мою маму! Вы, пани, вы – убийца! Понимаете? Вы убийца!

– Мальчик, о чем ты говоришь? – Малина смотрела на него свысока. Она с первых слов поняла, с кем имеет дело, прекрасно помнила отчаянные крики ребенка, когда его тащил за собой психопат.

– Я сейчас объясню, о чем говорю! Нет, тетя, я не перестану! – он сбросил с плеча руку пытающейся его успокоить Габрыси. – Она вместе с ЭТИМ убила мою маму! И хотя ее не будут судить за это убийство – может, хоть совесть ее осудит и тоже убьет!

«Адвокаты совести не имеют», – мелькнуло в голове у Габриэлы, но она промолчала.

– После того заседания, когда вы устроили расправу над моей мамой, – продолжал мальчик, – когда ЭТОТ выволок меня из здания и моя мама осталась совсем одна… Она пошла домой, легла и умерла! Именно так! Умерла, потому что у нее сердце не выдержало! Разорвалось от тоски! А знаете, пани, как мне об этом рассказал ЭТОТ? «Мать твоя сдохла». Вот как он сказал. Как о собаке приблудной! Хотя нет, не как о собаке – собаку и ту любят и говорят, что она умерла, а не сдохла. Ну что, вы довольны, пани? А я оказался в детском доме, потому что ЭТОТ меня избивал. И если бы не тетя Габрыся, – он взял девушку за руку, – так я бы уже тоже сдох! Потому что уже больше не мог так больше жить. А вы, пани, злой человек, и я вам желаю смерти! – закончил он, схватил поводья Лизуна и потянул коня за собой.

Малина проводила его ошарашенным взглядом.

– Это правда? – она перевела взгляд на Габриэлу.

– Правда, – Габриэла смотрела на нее жестко. – Мама Алека действительно умерла во сне. В ночь после суда. Мне директор детского дома рассказал об этом. А еще о том, как отец мальчика о нем «заботился». Так что огромная вам благодарность, пани адвокат. Вы провернули такую работу! Надеюсь, гонорара хватило вам на норковую шубку? – Габриэла скривилась от отвращения. – Пошли, Бинго. Иногда мне кажется, что в тебе гораздо больше человеческого, чем в некоторых людях…

И она вслед за Алеком пошла к конюшне.

Малина осталась стоять там, где стояла, в голове у нее был совершенный сумбур.

Конечно, она была «эта сука Богачка», которая за деньги продавала собственную совесть… Но, с другой стороны, – ведь каждый имеет право на защиту, даже самый страшный преступник, разве не так?

А может, у нее и не было этой самой совести – никогда?

Но тогда что сейчас так сильно грызло ее сердце, откуда этот ком в горле? Страх?

Да, она продавалась. Она защищала бандитов, и у нее было много врагов, потому что «благодаря» ей хорошие люди, порядочные и законопослушные, проигрывали дела, которые никак не могли проиграть.

Но тут… приложить руку к смерти женщины, любящей и любимой матери, которая провинилась только в том, что в свое время вышла замуж за психопата и впала в депрессию…

Малина повернулась и, механически переставляя ноги, побрела к парку. Ей хотелось скрыться сейчас от людей. А еще бы лучше – от себя самой. Она тяжело опустилась на лавку, спрятанную в кустах жасмина. И… заплакала. О себе и об Алеке. Именно в такой последовательности.

Ребенок, одиннадцатилетний ребенок ее проклял. Он желает ей – и говорит об этом вслух! – смерти за то, что она убила его маму.

Малина почувствовала страх смерти. И еще ужас перед адом, куда ей, судя по всему, прямая дорога.

– Мальчик, я все исправлю! Я тебе это компенсирую! – плакала она, хотя Алек не мог ее слышать. – Я этому психопату отомщу. Он нас попомнит!

Внезапно она закрыла рот рукой, потому что услышала чьи-то шаги. И голос Габриэлы:

– Пани адвокат, вы где?

И тут же Габриэла появилась у нее перед глазами, она без сочувствия смотрела на мокрые от слез щеки Малины. А про себя Габрыся порадовалась, что все-таки у этой женщины, несмотря ни на что, видимо, есть совесть.

– Я хотела узнать насчет Павла. Можно присесть?

Малина подвинулась на край скамейки, освобождая место рядом с собой.

– Вы по его делу приехали?

Малина кивнула.

Габриэла поспешно открыла сумочку и протянула ей мятый, но чистый носовой платок.

– Я, собственно, хотела даже больше с вами увидеться, чем с вашей начальницей, – начала Малина с трудом.

То, что казалось еще полчаса назад таким простым и логичным – угрозы, шантаж и торговля «ты мне, я тебе» – сейчас почему-то совсем не получалось озвучить.

– Я действительно очень хороший адвокат, может быть, один из лучших в стране, – тут Габрыся иронично усмехнулась, – что бы обо мне ни слышали – все так и есть. Я занялась делом Павла Добровольского из-за вас.

– Из-за меня? – Габриэла посмотрела на нее с непониманием. – А я-то тут при чем?

– Я потом объясню. У меня большие шансы восстановить его в правах, через две недели пан Добровольский может стать совершенно свободным и полноправным членом общества… – она чуть понизила голос.

– При условии, что?.. – продолжила Габриэла.

– Когда я вас впервые увидела и услышала, чего вы хотите… Я поняла, что Павел… что Вы к нему неравнодушны. Я не ошиблась?

Малина смотрела на Габриэлу пристально, и та смешалась. Ей совсем не хотелось открывать свои чувства этой высокомерной пани адвокату, у которой и чувств-то никаких отродясь не было.

– А сейчас… я вижу радом с вами пана Оливера ла Бью… – Малина умолкла на полуслове.

– И что? – занервничала Габриэла. – Я не имею на это права или что?

Малина, голос которой уже приобрел привычную твердость, а от слез не осталось и следа, сложила ладони, как для молитвы.

– Я вас прошу, пани Габрыся! Я вас ни в коей мере не осуждаю.

– Думаю…

– Буду откровенна с вами: Оливер мне небезразличен…

Габриэла потеряла дар речи.

Она смотрела на сидящую рядом с ней женщину, как две капли воды похожую на нее саму, словно близнец, и… молчала, не понимая, к чему та клонит.

– Я… я хочу отдать вам Павла и получить Оливера. Ведь двое сразу вам не нужны, – снова это умоляющее выражение в глазах. – И еще сделаю кое-что, чтобы как-то уменьшить ущерб, нанесенный Алеку: лишу родительских прав его отца. И он уже никогда не будет мальчику опасен. И если вы хотите заниматься мальчиком и стать его опекуном – так я и в этом вам могла бы помочь.

Габриэла смотрела на эту женщину со смесью жалости и отвращения в глазах. Она ничего не могла с этим поделать – ей становилось плохо от слов пани адвоката. Тут она освободит Павла от матери, там – Алека от отца, а взамен – только Оливер. То есть она не сделает этого просто так, от душевной теплоты, а только если «ты мне, я тебе». Торг. Алека с Павлом – за Оливера. И что, Габрыся должна сейчас пожать ей руку и подписать договор?

Габрыся встала.

– Я вас прошу помочь Павлу, я заплачу за вашу работу. Прошу помочь мальчику – за это вам заплатит тот, кто наверху. А Оливер… он свободный человек и никак не может быть объектом торговли или обмена, извините… И я никак не могу заставить его…

– О, об этом не волнуйтесь! – быстро заговорила Малина. – С этим я сама справлюсь! – и умолкла, видя неприязненный взгляд девушки. – Я хотела сказать… попросить только… чтобы вы… чтобы он… чтобы вы его не соблазняли…

– Я не буду его соблазнять, – ответила Габрыся. – И раз уж вы сами об это заговорили… Я возвращаюсь к вопросу об Алеке. Когда я вернусь из Туниса – я бы хотела забирать его к себе домой на выходные и праздники. Если вы можете мне в этом помочь…

– Никаких проблем, пани Габрыся! – в Малине проснулась надежда. – К вашему возращению с Алеком, наверно, еще не успею, а вот Павел уж должен быть свободен.

– А вы… Вы знаете, где он сейчас живет? – спросила Габрыся, с трудом подбирая слова. Вообще-то она не хотела от этой женщины ничего, вообще ничего! Но только она могла…

– Разумеется. Вот его адрес, – и Малина написала адрес на своей визитке.

Габрыся холодно поблагодарила и ушла.

А Малина улыбалась.

Она начинала разговор с совершенно проигрышной позиции, а в конце его добилась полного успеха. Как всегда, она добилась того, чего хотела…

Уже почти вечером Габриэла наконец добралась до маленького поселка под Варшавой, где Добровольская прятала сына.

Габрыся стояла перед обшарпанным домом, который, вероятно, еще помнил войну – по нему, похоже, стреляли из танка. Некоторое время Габрыся вела с собой внутреннюю борьбу: входить или не входить? В конце концов она все-таки двинулась по темной неуютной лестнице на второй этаж.

Открыл ей Павел.

Вот так счастье!

Габрыся несмело улыбнулась пораженному и онемевшему парню.

– Кто там? – послышалось из комнаты.

Наверно, ему стоило бы ответить «Почтальон!». Но он произнес громко и выразительно:

– Это Габриэла. Я ухожу, мама. Приду через пару часов.

И прежде чем его встревоженная мать успела вскочить с дивана и броситься его останавливать, он уже бежал по ступенькам лестницы вслед за Габриэлой. На первом этаже он догнал ее, схватил за плечо, развернул к себе и, прислонив спиной к двери подвала, обнял одной рукой, а другой приподнял чуть-чуть ее лицо вверх и впился поцелуем ей в губы. Без слов, без разрешения, без колебания. Как будто так и было нужно и по-другому быть не могло. Она, сперва пораженная, в следующую секунду уже задрожала и растворилась в этом отчаянном, рожденном невыразимой тоской и нежностью поцелуе.

Когда они оторвались друг от друга, чтобы набрать дыхания, он тихо прошептал, держа в ладонях лицо девушки:

– Я люблю тебя. Прости…

Но она сейчас не хотела слушать извинений.

Нет. Сейчас она хотела только чувствовать его губы на своих губах, его руки на своем теле, его… Да, она хотела чувствовать его всего, целиком. Здесь и сейчас, прямо в этом темном коридоре. Кем бы он ни был, каким бы он ни был, она хотела принадлежать ему и только ему.

Внезапно решившись, она нажала на ручку двери подвала – та открылась без скрипа. И Габриэла потянула своего мужчину внутрь.

Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь маленькое окошко, указывали им дорогу. Свернуть в один коридорчик, в другой… Павел шел за ней следом, не выпуская руки девушки из своей ладони. Наконец она остановилась в довольно темном закутке, где на них не мог наткнуться ничей случайный взгляд. Повернувшись к Павлу, она решительно засунула руку ему под рубашку, на что он ответил долгим протяжным вздохом, и шепнула тихонько:

– Я тоже тебя люблю.

Очень часто Габриэла представляла себе свой «первый раз».

Мягкая постель, свечи деликатно разгоняют сумрак, ароматные розы в вазе, бокал шампанского до и после…

Но мечты редко сбываются.

Вместо мягкого ложа – шершавая стена за спиной, вместо свечей – солнечные лучи, падающие из окна, вместо аромата роз – запах разгоряченного любимого мужчины. И его полные любви объятия. Прикосновение горячей ладони. Все более страстные с каждой секундой поцелуи. Частое, еще более частое дыхание. Желание, которому невозможно противостоять, которое заполняет тебя целиком, и ты не можешь думать ни о чем, ни о чем другом… Короткий, острый укол боли, тут же теряющийся в горячечном, нарастающем возбуждении, движения навстречу друг другу, еще, еще – в погоне за высочайшим наслаждением… И наконец – то, о чем она только могла мечтать: полет к самым небесам, взрыв тысячи солнц и плавное возвращение на землю, прямо в его объятия…

Павел сжимал Габриэлу изо всех сил, словно боясь, что если выпустит ее из рук, то потеряет. Целовал набухшие губы, мокрые от слез щеки, дрожащие веки…

Наконец к ней вернулась способность мыслить и двигаться. Она открыла глаза и улыбнулась. Покачала головой и… захихикала, уткнувшись головой в мокрую от пота рубашку своего любимого мужчины. И он невольно рассмеялся в ответ – он тоже теперь был счастливый, как и она.

Потом они сидели на каком-то ящике, обнявшись, прижавшись друг к другу, молча. Слова им были не нужны. Прикосновение руки, ласковый короткий поцелуй – этого было достаточно. Они понимали друг друга без слов.

– Я уеду на месяц. Но я вернусь, – зашептала наконец Габриэла. – Вернусь к тебе.

Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал.

– Через месяц я уже, наверно, буду свободен. Моим делом занялась твоя сестра, – ответил он.

Габриэла побледнела.

– Что ты сказал?! – она резко отстранилась от него, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Твоя сестра. Она занялась…

– Но она вовсе не… – слова застряли у Габриэлы в горле. – Почему ты – вообще… с чего ты взял, что она моя сестра?!

Павел смотрел на нее с недоумением, не понимая, что могло вызвать у нее такую бурную реакцию и даже злость.

– Ну, она пришла на склад несколько дней назад, представилась как адвокат Богачка, сказала, что по поручению пани Счастливой, а поскольку она очень похожа на тебя, то я и подумал, что это твоя сестра-близняшка. Прости, Габи…

Он выглядел таким несчастным, что Габриэла тут же забыла о своей злости.

– Нет, нет, это не твоя вина, ты совершенно ни в чем не виноват! – она встала, разглаживая блузку. – Но мне нужно выяснить все это до отъезда.

Малина нервно металась по своей квартире. Она пыталась угадать причину столь неожиданного и позднего визита – и, пожалуй, впервые в жизни не знала, как себя вести.

Она переставляла зачем-то с места на место вазу с цветами, разбрасывала на диване подушки, а через минуту раскладывала их на кресле, вазу с фруктами двигала по столу туда-сюда, а в конце концов вообще поставила ее на комод. Она готова была уже начать перестановку мебели, но ее остановил звонок в дверь.

– Прошу, прошу, заходите, – пригласила она довольно нервно.

– Да уж можно, наверно, на «ты», – холодно произнесла Габриэла, переступая порог ее жилища. – Ведь наша встреча у детектива, она не была случайной, не так ли… сестра?

Малина молча покачала головой, потом с трудом, заикаясь, выдавила из себя:

– Я… с-с-с-ледила за тобой в тот день. Если бы ты не пошла к Стасику – мы встретились бы где-нибудь еще.

– Давно ты знаешь?

– Я тебя увидела по телевизору, когда была презентация шоу.

– Слава богу… – Габриэла со вздохом облегчения расположилась на диване, Малина посмотрела на нее с недоумением, поэтому Габрыся пояснила: – Если бы ты знала об этом давно, много лет – я бы тебе в жизни этого не могла бы простить. Кто они? Мои… наши родители? – голос Габриэлы звучал почти спокойно, но это скорей всего от шока. Просто до нее пока не дошло, что вот – нашлась ее семья, та самая семья, которая бросила ее на коврике.

По лицу Малины скользнула тень отвращения.

– Мать – киоскер, отец – электрик, работали в колхозе, пока колхозы существовали. В жизни ровно ничего не достигли…

– В колхозе? Так они не в Варшаве живут?

– Нет. Они всю жизнь плодили нищету в Подкарпатье, в маленьком городке, да почти в деревне, где единственное что и было хорошего, тот самый колхоз, пока не сгинул. Так что ты счастливица, что жила здесь.

– Ничего себе счастливица! – взорвалась Габриэла. – Ты вообще понимаешь, что они сделали? Эти твои родители? Они подбросили меня чужим людям на коврик у двери! Новорожденную! Завернутую в тряпку, с бутылкой молока – оставили на лестничной клетке!

Ей пришлось прерваться – слезы не давали говорить, душили, а плакать она не хотела.

Малина слушала с замирающим сердцем. У нее самой не было совести – она это всегда признавала, но она и представить себе не могла, что ее мать была способна… ее сестру…

– Почему они это сделали? – спросила Габриэла, глядя на Малину глазами, полными слез.

– Мы были очень бедные. Ты просто не представляешь себе, какая там, в Подкарпатье, царила нищета.

Как раз это Габриэла, которая выросла в Бещадах, прекрасно знала.

– Я была седьмым ребенком.

– Седьмым?

– Да. Они наплодили шестерых и были крайне удивлены, когда через десять лет появилась еще и я. Я думаю, хотя это и не оправдание, конечно, что с двумя дополнительными «ртами» они бы просто не выжили… не справились. Они уже со мной не знали, что делать, – теперь уже в голосе Малины звенели слезы. Такое уж было время и такие люди. – Ты была… была очень… несчастна, живя у чужих людей? – спросила она, глядя на Габрысю глазами побитой собаки, пытаясь улыбнуться.

– Нет. Мне, слава богу, очень повезло – очень! Тетя Стефания любит меня всей душой, а я люблю ее. Так что я была, наоборот, очень даже счастливая.

В этот момент она почувствовала прилив такой любви и благодарности к своей опекунше, что еле удержалась, чтобы не вскочить и не побежать к ней немедленно и не упасть к ней в объятия, почувствовать прикосновение любимых рук, услышать нежные слова, полные любви и заботы.

– Можно только позавидовать, – горько заметила Малина.

Габрыся заморгала, словно очнулась от прекрасного сна.

– Мне пора идти. Когда я вернусь, сестренка, давай встретимся. И ты познакомишь меня с семьей.

– Вот так я познакомилась со своей сестрой, – закончила она рассказывать и смотрела на тетю Стефанию в ожидании.

Пожилая женщина молчала в задумчивости.

– Жизнь у меня была нелегкая, – заговорила она наконец. – Я хорошо знаю, что такое нищета, потому что после войны страшно бедствовала: не было крыши над головой, работы, меня преследовали из-за репрессированных родственников и за принадлежность к АК. Нет, мне не было легко. И я не знаю, как бы я выжила тогда, в то время, с семерыми детьми. И я поражаюсь Малине: она последняя, седьмая, но она вырвалась из этой среды и смогла так изменить свою жизнь!

– Тетя! – горячо запротестовала Габриэла. – Но они же меня отдали, бросили! Такое же нельзя простить!

– Эй, но ведь тебе было со мной не так уж плохо? – Стефания обняла Габрысю и крепко поцеловала.

Габрыся смутилась.

– Я не это имела в виду. Ты же знаешь, что я тебя очень-очень люблю. Но… они же мои родители! Моя мать! Как она могла?!

– Спросишь у нее, когда вернешься. Думаю, что она очень боится той минуты, когда ты появишься перед ними и задашь этот вопрос. И я искренне им сочувствую.

– Ага, боятся они, – гневно воскликнула девушка. – Они наверняка думают, что я там, на этом коврике, и отдала Богу душу!

– А я уверена, что они видели тебя по телевизору. А раз вы с сестрой настолько похожи… Наверняка они уже ждут тебя и боятся…

– Если они меня видели, так почему же не написали?! Не позвонили?! Да что они за люди такие, черт их побери?! – снова взорвалась Габриэла. – Я была такая счастливая, такая счастливая, пока не узнала…

Она вдруг умолкла и зарделась румянцем, бросив искоса смущенный взгляд на тетю.

Стефания тут же взяла ее за подбородок и заглянула ей в глаза.

– Эй, моя дорогая, что ты пытаешься скрыть от своей старой тетушки? – подозрительно прищурилась она. На лице девушки появилась несмелая улыбка. – Габуся! Ты встречалась с Павлом!

– Не только встречалась, – пробормотала Габриэла, опуская голову на плечо тети. – Я занималась с ним любовью! – прошептала она прямо в ухо тете.

Та обняла ее со слезами на глазах.

– Было хорошо? Красиво? – спросила она с тревогой.

– Немножко темновато и не очень удобно. Но красиво, – успокоила ее Габриэла.

– И где же вы это делали, что там было «темновато и не очень удобно»?

– В подвале, – рассмеялась Габрыся.

– В подвале?!

– Ну так получилось…

Стефания покачала головой.

– Да, яблочко от яблони недалеко падает. Ведь мой первый раз тоже был в подвале. И тоже было красиво, хотя темно и неудобно…

До поздней ночи они сидели с бутылкой шампанского, то хихикая, то всхлипывая – ни дать ни взять две пенсионерки.

А назавтра, когда Габриэла улетала в Тунис, Павел пришел на аэродром, чтобы ее проводить, и это сделало ее счастье уж совсем полным и невозможным.

– Возвращайся ко мне, – попросил он шепотом, гладя девушку по щеке.

– Вернусь, – пообещала она, целуя его ладонь, а потом мягкие, нежные губы.

Месяц. Один месяц. Всего.

И они встретятся снова. И двинутся в новую жизнь, в которой Тунис будет всего-навсего эпизодом, маленьким и не самым важным.

Габрыся и представить не могла, что жизнь готовит для нее грандиозный сюрприз. И что все в ее жизни может резко и самым кардинальным образом измениться…

Приключения начались практически сразу.

Габриэла села в кресло самолета и вытащила из кармана жвачку.

Вообще-то жвачку она обычно не жевала. Но во время взлета и посадки самолета – всегда.

Там, наверху, не дураки сидят. И они не позволят самолету разбиться, если на борту его Габриэла жует жвачку – так она объясняла самой себе потребность в жвачке. И как бы абсурдно это ни выглядело на земле – там, в воздухе, это было наполнено для нее самым глубоким смыслом.

Путешествие на Кипр было ее первым полетом на самолете, и уже тогда она убедилась в полной мере, что летать – это здорово. Когда ты сам на земле. О, это чудесно, стоя ногами на твердой земле, задирать голову вверх и с завистью и грустью провожать глазами маленький самолетик, оставляющий пушистую белую полосу на пронзительно-голубом полотнище неба. И даже идти по аэропорту – здорово и чудесно. И усаживаться в кресло, чувствуя себя кем-то привилегированным, кем-то «high class». Это все она любила.

А в самолете во время полета…

Что ж, она жевала жвачку. Габриэла почувствовала себя чуть более уверенно, когда самолет набрал высоту и выровнялся. Она разложила на коленях газету, которую подала ей стюардесса при входе, и начала без особого интереса просматривать.

Политика – беее… финансы и экономика – бееее… международные новости: тут война, здесь конфликт, там при бомбовом ударе погибло столько-то ни в чем не повинных мирных жителей, где-то казнили заложника… Люди добрые! Кто это читает?! Это же можно в депрессию впасть после чтения!

У Габрыси не было телевизора, и газет она не читала, справедливо полагая, что о войне и о повышении налогов она уж точно как-нибудь узнает.

Она уже собиралась отложить газету в сторону, как вдруг…

ЧТО это? Именно так, большими буквами ЧТО?

Ее внимание привлекло одно объявление, которое занимало правый верхний угол на какой-то там странице газеты. Одно слово, подчеркнутое толстой черной чертой. Но от этого слова сердце девушки на пару секунд замерло и перестало биться: «Ягодка».

Широко раскрытыми глазами она с недоверием пробежала строчки объявления: