Ягодное лето Михаляк Катажина

– Да это болезнь такая! Нарколепсия – это болезнь. Понимаешь, я засыпаю в самый неподходящий момент, иногда даже стоя. А когда просыпаюсь, то мне обязательно нужно съесть что-нибудь сладкое, иначе я становлюсь очень агрессивной и опасной.

Он тоже рассмеялся с явным облегчением.

– Обещаю, что у меня в запасе всегда будет целый мешок конфет. А насколько ты становишься агрессивной, можешь продемонстрировать? – он прикусил ей слегка мочку уха.

– Ну, однажды на исследовании я погрызла несколько резиновых присосок, пока мне не дали сахара, – промурлыкала она. – А еще – я устроила панику в аэропорту, когда меня собирались похитить, – это она сказала с некоторым оттенком гордости.

– Я люблю тебя, – он смеялся, а в голосе его звучала бесконечная нежность. – Полный карман конфет. Обещаю.

Габрыся и представить не могла, что это так приятно: идти рано утром в булочную за горячими булочками к завтраку. Конечно, она и раньше ходила за покупками для себя и тети Стефании, но завтрак для Павла – это же было совсем другое дело!

Она сбежала по ступенькам и выглянула из подъезда, чтобы проверить, не прячется ли где-нибудь поблизости папарацци или кто-то из ее фанатов.

Габриэла пропала для общественности так же стремительно, как появилась на горизонте. Она не выходила в свет, не мелькала в телевизоре, не получала приглашения на приемы селебрити, не вела себя как звезда. Она, словно хамелеон, слилась с толпой на улицах Варшавы и уже через неделю радовалась своей полной и совершенной анонимности: папарацци и фанаты потеряли ее из виду. В Интернете она, правда, все еще оставалась на пике популярности, но это ее никак непосредственно не касалось.

Поэтому Габриэла сильно удивилась, увидев, что около ее подъезда паркуется шикарный черный «Вольво» с синими номерами. А когда из него вышел представительный господин с оливковой кожей, в черном костюме и солнечных очках, Габриэла ойкнула, чуть отступила назад и начала озираться в поисках чего-нибудь тяжелого.

– Да ты не дрейфь, слышь, красотка, – неожиданно позвал ее стоящий около ворот местный пьяница. – Мы с Йозефом, ежели чего, тебе подсобим с этими киднепперами. Йозеф, запиши-ка номера ихней колымаги…

Имея за спиной такую мощную подмогу и защиту, Габриэла осмелела, воинственно выпятила вперед подбородок и храбро встала прямо перед мужчиной (ведь никто не станет делать ничего плохого при свидетелях, правда?).

– Ну и что? – заявила она. – Опять наденете мне на голову мешок, будете хватать и накачивать меня наркотиками?

– Сорри, мисс. Я плохо, нехорошо говорю по-польскому. Можеме идти до кафе и там разговорить о свадьба?

– Ээээ, пани Габрыся, так энтот шейх никак тебе предложение делает! – сообразили выпивохи и засвистели одобрительно.

– Разговаривать будем здесь и сейчас. Никуда я с вами не пойду.

– Окей. Цветы! – по-английски скомандовал мужчина кому-то в машине, и тут же у него в руках оказался букет алых роз. – Моя дорогая Габриэла! Я хочу на вас жениться.

– Но я не хочу за вас замуж, – ответила она ему тоже по-английски. – Спасибо, конечно, за предложение, я польщена, но ничего не выйдет. К тому же я помолвлена, – она сунула в нос принцу (по крайней мере, она склонна была полагать, что это именно принц, а не кто-то из его охранников) руку, на которой горело колечко Павла. Кольцо принца она сняла и протянула владельцу. – Спасибо, но теперь я не могу его принять.

– Он тебейный, – принц покачал головой. – И покуда ты девица, всего можно исправлять.

– Но я уже не девственница! – воскликнула она, и пьяницы очень активно закивали, явно заинтригованные таким неожиданным поворотом беседы.

– Не девица ты? – вопросил принц.

– Она не девица, – попытался растолковать ему вместо Габриэлы Йожи из второй квартиры. – Да чего тут думать, ты что, сам не видишь, заморский фраер, – и он вздохнул с сочувствием.

– Да, это правда. Пожалуйста, не надо больше похищать ни меня, ни моего жениха, потому что он… он… он этого не вынесет.

– Не вынесет, – печально согласился Збинек из шестой квартиры.

– Того кольца все равно забирай, принцесса. Я мечтал о тебя с приятностью, – сказал принц, чем очень смутил Габриэлу и даже пьяниц. – И еще для комплектов… подарунок… – Он вытащил из кармана продолговатую коробочку, обитую бархатом, и, открыв, протянул Габриэле.

Восхищенным глазам девушки (и пьяниц) предстало колье из золота и голубых бриллиантов, которое образовывало с кольцом единый ансамбль.

– Но я… – Габриэла не могла вымолвить ни слова больше.

– Прошу принимать сей скромный дар. Настаиваю.

– Да бери, слушай, хорошая штука! – прошептал Йожи.

– Бери, бери, – вторил ему Збинек.

«Крыша» – вот та единственная мысль, которая билась сейчас в голове у Габриэлы. На гранатовом бархате лежала перед ней крыша «Ягодки». А если продать оба изделия, и кольцо, и ожерелье, то денег может хватить даже и на капитальный ремонт!

Она уже было протянула руку, чтобы – не без колебаний, конечно, но все-таки! – принять подарок, как дверь подъезда вдруг резко распахнулась и на улицу выбежал Павел, торопливо застегивающий на ходу пуговицы рубашки. Рука Габриэлы замерла на полпути к бархатной коробочке. Павел бросил лишь один взгляд на все происходящее и коротко сказал:

– Нет.

И Габриэла отдернула руку, словно обжегшись.

– Ты что такое тут вытворяешь, Габи? – грозно набросился он на нее. – Может быть, там, у них в пустыне, принять подарок означает согласие на… ну на то, что тебе предлагают! Потому что, я так понимаю, Его Высочество ведь не всем бриллиантовые колье дарит? Не даром их раздаете ведь, Ваше Высочество?

Он, словно защищая, обнял ее и с вызовом взглянул в черные очи молчащего с каменным лицом принца.

– Молодец, – крякнул Збинек. – Дать ему водки!

И открыл бутылку с негромким хлопком.

Принц все так же молча поцеловал руку Габриэлы, поклонился учтиво Павлу и исчез внутри своего шикарного автомобиля.

– А ведь она была почти у меня в руках! – мрачно буркнул он, когда дверь за ним захлопнулась и машина двинулась с места.

– Но ведь остается еще вторая, – успокоил его верный охранник.

– Которая это?

– Ну та, что привезла Габриэлу из аэропорта. Они очень похожи.

– И ты думаешь, она девственница? – в голосе принца снова зазвучала потерянная было надежда, но охранник покачал головой:

– Девственницей она не выглядит. Но ведь можно же спросить…

Марта встречала свою знаменитую на весь мир работницу бутылкой отменного шампанского.

– Я, конечно, не знаю, что Сахарная Фея делает в моих скромных владениях, вместо того чтобы танцевать на подмостках Большого театра, но я очень рада тебя видеть, – она сердечно расцеловала Габрысю. – Ты серьезно собираешься дальше работать? Я думала, тебе выплатят награду.

– Выплатили, а как же, – Габрыся улыбнулась довольной улыбкой при мысли о количестве нулей после тройки на своем счете. – Но ты же не думаешь, что я буду лентяйничать и жить на проценты! Да я бы от скуки умирала в пустом доме. И от ревности, зная, что Павел мой здесь неплохо время проводит. С молодыми ученицами, – добавила она, злорадно глядя на своего жениха. Тот вздохнул, закатил глаза, буркнул: «Я в конюшню» – и исчез за углом.

– Так ты ревнивица? – Марта приподняла одну бровь, а Габрыся только рассмеялась в ответ. – Пойдем в дом. Мне нужно с тобой поговорить.

Это прозвучало так серьезно, улыбка сползла с лица Габриэлы.

Они сели в гостиной.

– У меня две новости, одна хорошая, а вторая плохая, – начала Марта. – Первая: я получила приглашение из Штатов. На реабилитацию Матеуша.

– Так это же просто замечательно! – воскликнула Габриэла. – Ты же ведь пыталась получить его… сколько времени?

– Два года. И теперь у нас есть шанс, у нас с Мати. Правда, существует и одна большая проблема: деньги.

– Я тебе дам деньги! – с жаром пообещала Габриэла. – Ведь триста тысяч должно хватить?

– Нет. Во-первых, триста тысяч не хватит. Спасибо, дорогая моя, милая девочка, но я не возьму у тебя ни копейки – ты их заслужила, эти деньги. Хотя бы потому не возьму, что мы уезжаем в Штаты навсегда. Мы не вернемся, – голос этой сильной несгибаемой женщины вдруг предательски задрожал. – Речь идет не о месяце-двух, не о паре лет реабилитации… она продлится до конца жизни моего парня.

– Понимаю, – шепнула Габриэла, одновременно радуясь и умирая от горя. Она не могла представить себе Буковый Дворик без Марты.

– У меня к тебе предложение. Купи его у меня.

Габриэла подняла голову. Кого купить? У кого купить?

– Купи у меня ранчо. Дом, коней, конюшни. За столько, сколько у тебя есть, и ни копейки больше. Только возьми Буковый Дворик. Хочу, чтобы он попал в добрые руки.

Габриэла никак не могла поверить тому, что слышала. Это чудесное место, которое она полюбила с самого первого взгляда, оно могло принадлежать ей!

Но…

Как же поместье тети? Как же «Ягодка»?!

– Мартусь, – взволнованно заговорила Габриэла. – Это просто потрясающее предложение, и я тебе за него невероятно признательна…

– Но? – Марта со вздохом потянулась за сигаретой.

– Понимаешь, тетя Стефания всю жизнь мечтала о возвращении в свое поместье, в котором прошло ее счастливое детство. После войны его у нее отобрали, ну ты понимаешь, эти уроды: враг народа же. Она больше ни разу там не была, чтобы не растравлять себя видом разрушенного дома. А месяц назад его выставили на продажу, но я восстановила права тети на двор, парки, земли. Она может снова получить его и вернуться туда, а я хотела бы на выигранные деньги сделать там ремонт. Если бы не «Ягодка»… я бы твое предложение приняла с распростертыми объятиями, а сейчас вот… Ты ведь понимаешь, правда? Тетя для меня самый важный человек на свете…

– Да понимаю, девочка, понимаю, – Марта обняла Габрысю и крепко прижала к себе, не обращая внимания на протестующее ойканье той. – Святое дело: Стефания заслужила, чтобы ее мечты исполнялись, ведь жизнь у нее была ой какая нелегкая.

– Да уж, это точно.

– Но хоть Бинго заберешь? – она смотрела на Габриэлу умоляюще. – Ты ведь знаешь, как я люблю моих глупых коняшек, а его – особенно.

– Бинго я не возьму, а куплю у тебя за его настоящую цену. Мне на этот маленький каприз денег хватит, а у тебя каждая копейка на счету. И о других лошадях я могу позаботиться. Уж как-нибудь в имении «Ягодка» найдется пара гектаров для конюшни. Эй, погоди-ка, погоди-ка… значит, ты же скоро уезжаешь и мы, возможно, никогда больше не увидимся? Маааааарта…

– Мисс Богачка?

В дверях шикарного офиса на улице Алых Роз возникло двое высоких, представительных, обходительных иностранцев в черных костюмах и белоснежных рубашках.

Малина жестом пригласила их войти.

Беседу они вели на английском языке.

– Асмид аль Хаев, – представился один из них, – атташе Королевства Марокко. Мне вас рекомендовали как одного из лучших молодых адвокатов, которые разбираются, помимо всего прочего, и в вопросах международного права.

Малина раздулась от гордости.

– Я хочу инвестировать в Польшу пару миллионов, – продолжал принц, – разумеется, долларов. В недвижимость вложить, лучше всего в гостиничный бизнес. И я ищу представителя, которые хорошо знает местные реалии и с юридической точки зрения мог бы сделать этот бизнес безопасным. Вас могло бы это заинтересовать?

Малина уже после первых его слов встала в стойку, глаза у нее загорелись. Именно о таком клиенте она и мечтала! Богатый, молодой и вежливый! Сейчас нужно сыграть очень умно и осторожно, чтобы не отпугнуть его требованием слишком высокого гонорара, но и не продешевить.

– Мои услуги стоят довольно дорого… – начала она осторожно.

– Я узнавал, – прервал он ее. – Вот такая сумма для начала вас устроит?

Он написал на обратной стороне визитки цифру, при виде которой сердце Малины ухнуло и остановилось на секунду, а потом застучало с удвоенной силой. Ей даже пришлось сглотнуть, чтобы ответить как ни в чем не бывало:

– Ну, если вы согласитесь добавить еще процент от прибыли…

– Разумеется! – заверил он ее. – Я думал о двух процентах от месячного оборота. Сверх означенной суммы, – он скосил глаза на цифру на визитке.

Ноги отказывались слушаться Малину, поэтому она присела. Предложила обоим мужчинам сделать то же самое и притворилась, что глубоко задумалась, хотя на самом деле в душе чуть не плакала от счастья. Всю жизнь она мечтала именно об этом! О сказочно богатом клиенте, который поделится с ней частичкой своего богатства! Все! Теперь не будет драк в зале суда, не будет больше никаких депрессанток и психопаток, не будет мафии в ее жизни! Потому что мироздание послало ей марокканского миллионера, привлекательного во всех отношениях, который сам несет ей жар-птицу удачи в ладонях.

Она молчала довольно долго. Потом поправила очки и отозвалась милым голоском:

– Отказываться от вашего предложения было бы глупостью с моей стороны. С чего мы начнем?

– Я приглашаю вас на несколько дней в Марокко, – его белоснежные зубы блеснули в обворожительной улыбке. – Я познакомлю вас со своими работниками, мы подпишем договор, а в свободное от работы время я покажу вам свою родину. Вы бы хотели получить деньги прямо сейчас или уже после переговоров?

Малина чуть было не выкрикнула «Сейчас!», но сдержалась. Ведь во время переговоров всегда можно урвать что-нибудь еще!

– Когда мы выезжаем? – спросила она вместо этого.

– Самолет вылетает сегодня в восемнадцать часов. В полночь мы будем уже во дворце.

Во дворце?!

– Но мне нужно собрать вещи…

– Конечно. Отлично. Тогда встретимся в аэропорту? – он пожал ей руку, заглядывая в самую глубину янтарных глаз.

Она ответила улыбкой.

По дороге к машине принц заметил не то с облегчением, не то с отвращением:

– Гладко все прошло.

Охранник взглянул на него с удивлением.

– Ваше Высочество всегда знали особый подход к женщинам…

– К женщинам определенного сорта. К алчным женщинам, – скривился Асмид. – Ну что ж, если уж с Габриэлой не получилось – придется довольствоваться ее сестрой…

Малина закрыла офис и сломя голову понеслась домой. Через час она была готова к величайшей перемене в своей жизни.

Габриэла с загадочным выражением на лице стояла перед Стефанией.

Тетя встретила свою дорогую воспитанницу с улыбкой, занимаясь готовкой, – сегодня был день рождения Стефании, и Габриэла явилась с поздравлениями прямо утром. С поздравлениями и… с подарком. Ей пришлось поторопиться, чтобы успеть оформить все до этой среды.

– Тетя, когда-то у тебя был дом на Буге, – начала она издалека.

– Ну был, – согласилась тетя.

– И он у тебя снова есть! – воскликнула Габрыся, бросаясь Стефании на шею. – Всего тебе самого лучшего, тетя, моя дорогая, самая любимая тетечка, в новой жизни!

Стефания освободилась от крепких объятий Габриэлы и взяла документ, которым та радостно размахивала над головой. Надела на нос очки и начала внимательно читать слово за словом. А когда закончила, посмотрела на Габриэлу сердито и произнесла:

– Я так понимаю, деточка, что ты перевела на мое имя «Ягодку»?

– Точно! И я тоже очень, очень рада, тетя! Тетя? – что-то в голосе Стефании заставило ее опуститься с небес на землю. – Ты… ты не рада? – тихо спросила она.

– Я рада. Рада, что воспитала такую добрую, любящую девушку. И ужасаюсь, что она, эта девушка, такая… безответственная и легкомысленная. Ты как себе представляешь, милая, что я в возрасте семидесяти лет стану вдруг хозяйкой тридцати гектаров земли, буду жить в разрушенном доме, где – какой пустяк, право слово! – всего-то семь спален, гостиная, столовая и игровая, не говоря уже о подсобных помещениях? В доме, который надо сначала отремонтировать, а потом содержать в порядке, а значит, проживать в нем круглый год, постоянно? Расскажи же мне, как ты себе представляешь? На какие деньги я все это буду делать? На пенсию учительскую? Габриэла, дорогая, ну почему ты сначала меня не спросила!

Габриэла готова была уже разреветься. Она села на краешек стула, опираясь локтями о стол, и спрятала лицо в ладонях. Стефания была права! В этой эйфории конкурсов, танца Феи Драже, любовной лихорадки с Павлом и поисков поместья она не подумала о тете, на слабые, усталые плечи которой хотела взвалить ответственность за развалины где-то на востоке Польши…

– Что же нам теперь делать? – прошептала она безнадежно.

Стефания села рядом с ней и обняла ее за плечи.

– Я тебе скажу, что я сделаю. Я сейчас пойду к нотариусу – прямо сейчас! И перепишу «Ягодку» на тебя.

– Нет!

– Да, моя дорогая, да.

– Правда? – Габриэла расширила глаза.

Даже в самых смелых своих мечтах она никогда не предполагала, что будет помещицей, барыней. И хозяйкой не абы чего, а самой «Ягодки»! Тридцать гектаров земли, два леса, парк размером больше гектара, два пруда и главное – дом! Чудный старый дом в «Ягодке»!

– Но это же… это просто чудо! Если ты говоришь серьезно, то… я даже не знаю, что ответить…

– Пойдем со мной вместе к нотариусу – я напишу тебе дарственную. И поверь: я только вздохну с облегчением. И начну по-настоящему радоваться.

Того, что одновременно начнет и беспокоиться, Стефания говорить не стала, чтобы не сошла счастливая улыбка с лица ее обожаемой девочки.

– Как она выглядит? Моя «Ягодка»?

Габриэла смутилась.

– Н-н-не знаю. Я ее не видела. Но Малина сказала…

– Габриэла Счастливая! Деточка ты моя дорогая! Ты что, купила поместье, даже не осмотрев его сначала? – Стефания смотрела на нее теперь по-настоящему сердито. – Да ты еще более сумасшедшая, чем я думала. Но ведь этот дом может быть в таком состоянии, что его можно только доломать и выбросить, а ты обязана будешь его восстановить!

– О нет, нет, эксперт выяснил, что оно в приличном состоянии. Я сделаю там ремонт – он обойдется в пятьсот тысяч и…

– Пять… Пятьсот тысяч?! – Стефания чуть не заплакала.

– Ну… мы всегда можем продать «Ягодку», – упавшим голосом защищалась Габриэла.

– Тогда, может, не будем ее переписывать, а прямо сразу продадим? – воскликнула Стефания, но при виде печального выражения лица своей воспитанницы злость ее моментально улетучилась без следа. Разумеется, Габриэла могла всегда, в любую минуту, этот дом вместе с землей продать.

Так что эта «Ягодка» была одновременно и наказанием, и наградой для легкомысленной девчонки.

Автобус катил по узкой дороге, увозя Габрысю, Павла и Алека далеко на восток.

Было утро, прекрасное, яркое, какие еще иногда бывают осенью, в октябре. Деревья по обеим сторонам дороги пламенели листвой, тут и там мелькали стайки заполошных воробьев, по буро-бронзовым убранным, отдыхающим полям степенно расхаживали скворцы. Луга, еще зеленые, кое-где были затянуты молочно-белым туманом.

Это было красиво.

Алек не отрывался от окна, завороженно разглядывая проносящиеся мимо пейзажи польской деревни. Он рассказал Габрысе, что они с мамой редко могли позволить себе куда-нибудь уехать. Отпусков у мамы не бывало никогда.

Габриэла с Павлом сидели рядом с мальчиком, разговаривая вполголоса.

– Знаешь, о чем я мечтаю? О машине. О такой маленькой и недорогой. «Опель корса» был бы в самый раз, – Габриэла проводила взглядом проехавший мимо автомобиль.

– Купим. Я тебе куплю в качестве свадебного подарка, – решил Павел. – Если начну копить с сегодняшнего дня…

– Ты на когда вообще планируешь нашу свадьбу?!

Он рассмеялся и прижал ее к себе покрепче.

– Ну ладно. Ты тогда копи, а я запишусь на курсы, чтобы права получить – у меня же нет, – сказала она.

– И у меня нет.

– Ого, – она удивилась, – я не получала из-за ноги, я же не могла ею жать на педаль, а ты почему?

– А я из-за матери. И потом, у меня недавно в документах было написано: аутизм. Кто даст права чокнутому, который не идет на контакт с окружающими?

– Но ты же никакой не аутист! И уж тем более не чокнутый! – возмутилась Габриэла.

– Вообще именно так я и выглядел. Не очень-то я был разговорчивый.

– А расскажи мне… почему ты замолчал?

Павел отвел глаза.

– Мне нечего было сказать, – буркнул он.

– Целых восемнадцать лет?! Совсем, совсем нечего?!

Он молчал, глядя в окно.

– Прости, – Габриэла повернула его лицо к себе. – Я не из любопытства спрашиваю. Я действительно хочу понять – ведь это половина твоей жизни.

Павел смотрел в добрые, полные тревоги глаза девушки и вдруг почувствовал, что ему и правда нужно рассказать ей все, все, что болело у него в душе. Не то, почему после смерти брата он впал в кому, – это как раз было понятно: шок, чувство вины, желание наказать самого себя… Нет, ему надо было поделиться с ней тем, что было потом, после…

– Люди думают, что в коме ты просто отсутствуешь, – начал он, с трудом подбирая слова. – Что ты не видишь, не слышишь, спишь себе и ни о чем не беспокоишься. А ведь на самом деле все совсем не так. Ты просто застреваешь в пространстве и времени, ты слышишь все, что происходит вокруг тебя, даже видишь кое-что, пытаешься пошевелиться, что-то сделать, вернуться – если есть куда и к кому возвращаться. Моя мать приходила в больницу каждый день – я понимал это по словам врача, потому что в таком состоянии время течет совсем иначе – скачками, вспышками. Она не говорила мне о своей любви, не пела песенок, не рассказывала сказок и смешных историй, как другие матери своим детям, не гладила меня, не ласкала и не держала за руку. Нет. Она шептала мне в уши слова лютой ненависти. Она обвиняла меня во всем: в своей неудавшейся жизни, в том, что одинока, в том, что ее не любят соседи, но главное – в самом страшном из смертных грехов: в убийстве Петрика. Я никак не мог убежать, я вынужден был лежать неподвижно и слушать, слушать… И защититься я никак не мог, не мог попросить прощения, – он замолчал на мгновение, Габриэла погладила его по руке. – А когда я очнулся – всем своим видом она демонстрировала радость. И я через короткое время решил, что все это было сном, кошмаром. Петр действительно был мертв, это я знал точно, но мама все равно продолжала меня любить, пусть и на свой странный манер. Так я думал – до той самой ночи, когда она, думая, что я сплю, начала говорить обо мне с женщиной, которая сидела у соседней койки. Тогда мне стало ясно, что на самом деле мне ничего не приснилось. Что она не простила мне ничего. И не простит никогда. И что я мог сказать? Ничего. Поэтому я и молчал. Я таким образом ее наказывал. Для нее – наказание, а для меня – попытка убежать от действительности. Вот и все. Очень грустно, что близкие люди, самые близкие, подчас заставляют страдать тех, кого должны были бы любить…

– Я буду тебя любить! – Габриэла обняла его с величайшей нежностью. – Ты только говори со мной. Не убегай, не играй в молчанку, если что-то будет не так.

Он без слов поцеловал ее ладонь.

– И я тоже буду тебя любить, дядя, – неожиданно вмешался Алек, не отрываясь от окна.

Они переглянулись – ведь, честно говоря, они совершенно забыли о присутствии молчаливого задумчивого мальчика.

Павел погладил его по голове, а потом, заметив, что у того плечи трясутся от рыданий, крепко обнял его.

– Мне тебя так жалко, дядя, – плакал Алек. – Моя мама была очень хорошая, она меня любила, гладила, ласкала, целовала на ночь и читала мне сказки. И видишь? Она умерла. А твоя вот была нехорошая, а живет. Разве это справедливо? Разве Бог справедлив?

– Бог справедлив, это люди не очень, – возразила со вздохом Габриэла. – А хочешь, я тебе скажу кое-что, что должно тебя порадовать, Алусь?

Мальчик посмотрел на нее заплаканными глазами.

– Ведь у нас есть мы. Друг у друга. И еще есть Стефания, которая тоже нас всех любит. И очень скоро у нас будет дом, который примет нас под своей крышей.

– Это у ВАС будет дом, – буркнул мальчик.

– А вот и нет. Нет больше никакого «вы», – радостно ответила она. – Теперь будем учиться быть «мы».

В глазах мальчика загорелся лучик надежды.

– В каком смысле?

– В прямом. Мы вчетвером попробуем стать в «Ягодке» одной семьей. И построить дом. НАШ дом.

Они вышли из автобуса на окраине деревни «Счастливцы», которую когда-то назвали так в честь предков Стефании, и подошли к сидящему на лавочке старику, чтобы спросить дорогу.

– Добро пожаловать, – он сразу догадался, кто они такие. – Вы новая барыня? – он улыбнулся Габрысе, и она смутилась, услышав это обращение.

Барыня. Это в двадцать-то первом веке?!

– Тетя – Королева красоты, а никакая не барыня, – возмущенно фыркнул Алек, беря Габриэлу за руку.

– Так вы – Фея Драже, верно? – озарило старика.

– Она, – с гордостью кивнул Алек, а Павел шепнул Габрысе:

– Смотри, благодаря тебе Чайковский стал популярен у народа.

– Вот это новость! Вот это новость! – старик радовался как ребенок. – Но не смею больше вас задерживать. Идите вот туда, до каменного забора, – он показал на тропинку, петляющую между полями. – Там свернете налево, дойдете до ворот – и вы, господа, на месте.

– Спасибо, – улыбнулась Габрыся. – Надеюсь, мы станем добрыми соседями.

– Всегда к вашим услугам. Денба, пасечник, – он галантно поцеловал ей руку.

Уходя, Алек помахал ему рукой, и Денба, пасечник, помахал ему в ответ.

– Какие славные люди тут живут, – сделал мальчик вывод из своих первых впечатлений о польской глубинке.

Они шли не торопясь, впереди у них было еще полня, поэтому они наслаждались свежим воздухом, тишиной и спокойствием осенних полей, солнцем, которое светило тут как будто ярче, чем в Варшаве, щебетом птиц, ищущих, чем поживиться в ближайшей канавке…

Забор, до которого они дошли минут через пятнадцать, был очень старый. Он был сделан из гладких, полированных валунов и кое-где покосился, но все равно имел очень представительный и солидный вид. Они повернули влево, как сказал им Денба, и через несколько метров остановились около высоких, железных, покрытых ржавчиной ворот, увенчанных гербом, который невозможно было рассмотреть. Тропинка за воротами слегка изгибалась. Дом не был виден за густо растущими кустами жасмина.

– Не хочу смотреть! Не хочу смотреть! – вдруг воскликнула Габриэла, закрывая глаза руками.

– Ты слегка опоздала, – заметил Павел. – Со вчерашнего дня это вообще-то твой дом.

– Тетя, я тебя провожу, – Алек взял девушку за руку. – Только не подглядывай!

Они прошли несколько десятков метров по заросшей травой дорожке, потом мальчик остановил Габриэлу прямо лицом к дому и торжественно провозгласил:

– Уже можно.

Габриэла медленно открыла глаза – и потеряла дар речи.

«Ягодка» была прекрасна.

Подъезд, некогда усыпанный гравием, вел к самой лестнице, к широким ступенькам, украшенным с обеих сторон каменными балюстрадами, а классический портик с крышей покоился на четырех колоннах. «Ягодка 1836» – гласили потемневшие от старости латунные буквы. Широкие двустворчатые двери приглашали внутрь дома.

С левой стороны был двухэтажный флигель с плоской крышей, посередине дом был одноэтажным, с покатой крышей и с целой вереницей маленьких мансардных окошек. Фасад здания отличался простотой, четкими пропорциями и каким-то интеллигентным шиком, свойственным зданиям старинной архитектуры. Не было ничего лишнего – ни единой лишней завитушки, ни единого украшения. Резные балясины балюстрады, стройные колонны портика, карнизы и карнизики, украшенные искусной резьбой наличники окон на первом этаже – все это было удивительно гармонично и красиво. И вызывало печаль.

Потому что двор был почти полностью разрушен, штукатурка кое-где обвалилась, окна едва держались, крыша зияла дырами, некоторые из дыр были грубо залатаны толем, а черепица почти вся осыпалась и валялась на земле вокруг дома.

– Может быть, внутри будет получше, – Павел потянул очарованную, но одновременно расстроенную Габрысю к крыльцу. – Смотри, даже свет есть.

И действительно, когда они нажали выключатель, в холле зажегся свет.

– Ого, этот холл больше всей моей квартиры! – заметила Габриэла, оглядываясь по сторонам. На второй этаж вела дубовая лестница, которую когда-то украшали резные перила, а сейчас на их месте красовались грубые сосновые доски.

– Тетя, тут бальный зал! – крикнул из помещения с правой стороны Алек.

Они поспешили на зов мальчика, чувствуя, что отчаяние сменяется надеждой и уверенностью.

Они действительно оказались на пороге некогда роскошного бального зала. Все тут было прекрасно: много места и воздуха за счет огромных окон от пола и до потолка, дубовый паркет с наборным рисунком в виде звезд, в котором когда-то отражались сияющие люстры, широкие двери с противоположных сторон, ведущие на террасу и в сад. А в саду высились и заглядывали в окна огромные деревья, которым было по нескольку сотен лет: лиственница и устремленная в самое небо корабельная сосна.

Из бального зала Габрыся, Павел и Алек разошлись в разные стороны: мальчик по крутой лестнице полез на чердак, Павел направился налево – во флигель с башенкой, а Габриэла решила пройтись по комнатам первого и второго этажа. Гулкую тишину пустого дома теперь нарушали звуки шагов, и то и дело раздавались восхищенные возгласы:

– Тетя, тут чемоданы, сундуки и ящики! Ой, и еще засушенная летучая мышь!

– Габрыся, тебе стоит на это посмотреть! Тут изразцовая печь – и какая!

– Алек, это будет твоя комната! С выходом в садик!

Когда через час они наконец сошлись на террасе, глаза у всех троих горели радостью и приятным волнением.