«Трое на качелях» и другие пьесы Лунари Луиджи
Уолтер понемногу приходит в себя. Вытирает глаза.
Уолтер (пытаясь улыбнуться). Все нормально, Клодин. Ты как?
Клодин. Со мной все в порядке. В порядке ли с тобой?
Уолтер. А знаешь, ты была права. Она была права, Нино! Когда я говорил ей: улыбайся, улыбайся, – а она не желала слушать меня! Ты была права, девочка! Улыбка – это ужасная вещь! Это не знак радости! Это карикатура и безответственность! Тот, кто улыбается, еще ничего не понял в жизни! И не знает, что ждет его впереди!.. А ты знаешь, Клодин?
Клодин (терпеливо). Да, Уолтер. Но сейчас…
Уолтер (перебивает ее). Нет, ты не знаешь. Ты не можешь знать. Я тебе объясню… когда… когда справлюсь с собой…
Нино. Вот именно, маэстро, когда справитесь. Отличная мысль. А сейчас постарайтесь отдохнуть. Я иду домой и оттуда позвоню американцам.
Уолтер (не слыша и не слушая Нино). Знаешь, Нино, что я делал весь вчерашний день? Я обошел с десяток книжных магазинов, побывал в картинных галереях, музеях, на выставках живописи. И скупил все репродукции, которые только удалось найти, «Мадонны с младенцем». (Берет со стола папку, вытряхивает из нее на стол, на диван, на пол огромное количество открыток и репродукций разного размера). Вот они!.. Если есть что-то, что человечество воспринимает как высочайший образец истинной радости, то это материнство Мадонны. Мать Бога с Сыном-Человеком! Или еще проще: Мать с Сыном! Смотри… Рафаэль… славянский примитивизм… живопись семнадцатого века… Беллини… Леонардо… И нигде, заметь, нигде ты не найдешь, чтобы Мадонна улыбалась! (Неожиданно, почти по-ребячьи). Я разве не просил дать мне чего-нибудь выпить?
Нино протягивает ему давно налитый бокал.
Уолтер выпивает его одним длинным глотком, словно гася неожиданную жажду.
Нет, может, где-то и улыбается. Еле заметно. И никогда не показывая зубов. Все чувства внутри. Это радость, которая не кричит в голос, не демонстрирует себя людям, не обращена к другим. Улыбка – это лишнее. Мадонна не нуждается в примитивной радости. А главное… она уже знает, что ждет ее и ее ребенка! И потому тут не безмятежная, глупая радость, которую считают вечной! Тут покой, ограниченный пределами земного, которому определено закончиться! Ванда улыбалась, потому что я заставлял ее улыбаться, потому что я был молод и глуп и жил в мире, полном иллюзий! Не только мир изменился, изменились мы все. Мы многое пережили, многому научились. И максимально возможное счастье – это покой, покой внутри и вне нас, ничего не надо, кроме покоя. И неважно, Клодин, понимаешь ты меня или нет. Ты права! Не улыбайся! Самая прекрасная история любви из всех возможных – мужчина встречает женщину, они влюбляются друг в друга, и никаких конфликтов, недоразумений, проблем, все прекрасно! Они любят друг друга, они говорят о своей любви у стен старой мельницы, и они счастливы. Они живут своей радостью без бурных проявлений чувств, не тыча ею в лицо другим… Как все закончится, они не знают, но они знают, что все на свете заканчивается, и оттого одновременно веселы и печальны. Мужчина в этой истории – между интуитивной тягой к совершенству и пониманием неизбежного конца, между обезьяной и Богом! Он всегда посередине, он навсегда в этой тюрьме! Об этом фильм. Американцам бессмысленно объяснять это, Нино. А если они будут приставать с вопросами, скажи им: тогда мне было тридцать лет, а сейчас шестьдесят. Тогда я начинал жить, сейчас – заканчиваю! (Обращаясь к Клодин). Я устал. Обними меня.
Клодин. Бедная моя любовь…
С нежностью обнимает Уолтера.
Он склоняется к ней, обессиленный.
Нино (явно чувствуя себя лишним). Гхм… А что мне сказать американцам по поводу съемок? Когда мы приступим? Завтра или послезавтра?
Уолтер. Ни завтра, ни послезавтра, Нино. Скажем… в субботу…
Нино. В субботу?! Они умрут прямо у телефона, маэстро!
Уолтер (устало). Скажи им, пусть не волнуются. Я наверстаю все потерянное время. Теперь я знаю, что мне делать. Мы начнем сразу с главных сцен.
Нино. Хорошо… Да, я забыл сказать, что у вас в стакане снотворное. Чтобы вы не пугались, что вас тянет в сон.
Уолтер. Я знаю. Я тебя знаю. Я это понял. И выпил.
Нино. Молодчина! Желаю вам хорошо выспаться, чтобы завтра на съемках у вас была свежая голова. Завтра, а не в субботу. Спокойной ночи! (Уходит).
Уолтер (вслед). Спокойной ночи, Нино. Спасибо!
С трудом переставляя ноги, направляется к столику с пультом.
Клодин. Что ты собираешься делать?
Уолтер. Хочу взглянуть на один кадр… я приготовил его перед тем, как ты вошла…
Подходит к проектору, включает. На экране появляется уже знакомый кадр с Клодин, где она едва заметно улыбается, одновременно ясно и грустно. Тихо, фоном, звучит полифоническая музыка.
Вот он!.. Это улыбка Мадонны! (Целует Клодин). Ты оказалась права, Клодин! Я говорил тебе: улыбайся, улыбайся, пошире, черт тебя побери, улыбайся во весь рот!.. А ты никак!.. Ты оказалась мудрее.
Клодин. Нет, Уолтер. Прав был ты, когда вырезал все сцены, где я улыбаюсь. (Прижимается к нему).
Уолтер. Если бы я не познакомился с тобой… и если бы не увидел свою мать, скалящую зубы в жарком кошмаре… я не знаю, что бы я понял в этой жизни… (Внезапно бодро). Знаешь, Клодин, после этих похорон я вдруг ощутил бешеное желание жить! Со мной уже такое бывало. И тогда я шел в какой-нибудь ресторанчик, где полно людей, плотно и с удовольствием пил и ел, потом брал какую-нибудь женщину… Наверное, жизнь стремилась отвоевать меня у смерти таким образом – через самые элементарные, самые животные проявления: хорошо поесть, выпить, переспать с женщиной!.. А вчера наоборот… Первое, о чем я подумал, о тебе. Я так… я так привязался к тебе. И в моей душе поселилась полная ясность… Я почувствовал себя, наконец-то, готовым сделать такой фильм, каким он должен быть!.. И любить тебя так, как ты этого заслуживаешь… (Почти засыпая). Нино – славный парень… только чертовски упрям…
Клодин. У нас еще есть время, Уолтер.
Уолтер. Да… но мы не вечны…
Клодин. Я знаю.
Уолтер. Прости, я засыпаю.
Клодин. Спи, родной. (Ведет его дивану, помогает лечь, садится возле, кладет его голову себе на колени, гладит). А я пока расскажу тебе кое-что. Уолтер, милый Уолтер!.. Твоя Клодин беременна. Твоя Клодин ждет ребенка. Это твой ребенок, Уолтер.
Уолтер (поднимая голову и не открывая глаз). Мой?!..
Клодин. Да. Твой.
Уолтер (сонно и радостно). Почему ты мне об этом раньше не сказала?..
Клодин. Потому я ждала твоей любви, Уолтер.
Уолтер (так же). Прекрасная новость, Клодин! Оказывается, я еще годен на что-то в этой жизни!.. Сын… Не фильм… Сын!.. Надо сказать об этом американцам! (Смеется, почти сквозь сон).
Клодин (с нежностью). Мой слон!.. Мой бедный-бедный-бедный слон!.. (Баюкает его). Какое счастье – быть счастливыми! (Плачет, нежно, не сдерживая себя).
Кадры на экране приходят в движение, сменяя друг друга. Свет медленно гаснет. Внезапно экран пустеет, и на нем наплывает надпись:
Конец
Во имя отца
Действующие лица
Розмэри
Альдо
NB. Пьеса играется без перерыва около полутора часов
Если режиссер желает сделать антракт, первое действие можно закончить сценой с родителями Альдо (стр. 20), а второе действие начать с этой же сцены.
Небольшая однокомнатная квартира с антресолью. Сбоку входная дверь. Нижняя комната представляет собой гостиную, столовую с встроенную кухоньку. На антресоли – спальня.
В ходе спектакля свет выделяет то или иное место действия, придавая ему то реальность, то ирреальность.
Зритель входит в зал и видит сцену, освещаемую только светом из зала, и рабочих сцены, которые завершают установку декорации пока свет в зале медленно гаснет, то есть должно создаваться впечатление, что это работники, приводящие в порядок квартиру.
Как только освещение зала погаснет, свет вспыхнет на сцене. Это сигнал работникам покинуть сцену. Они неспешно уходят, на ходу оглядываясь и что-то поправляя. Один из них задерживается на мгновение, чтобы поставить последнюю точку, например, разгладить плед на диване.
На сцене никого.
За окном ночь, но начинает светать. Откуда-то, возникает странный звук, напоминающий усиленное микрофоном биение сердца. Звук, тревожный и настойчивый, нарастает, и неожиданно делается тише, когда входная дверь открывается и входит женщина. Она крайне взволнована, тяжело дышит. В руках большая сумка. Женщина прислоняется к двери, сумка падает у нее из рук. К сумке привязана большая старая кукла. Несколько мгновений женщина стоит так с закрытыми глазами, прижимая руку к сердцу и пытаясь отдышаться. Постепенно, следуя затуханию ритма негромкого равномерного таинственного звука, она успокаивается.
Звук умолкает. Женщина проводит рукой по лицу, устало нагибается, чтобы подобрать сумку, и медленно идет по комнате, рассматривая ее, то и дело бросая настороженные взгляды на дверь. Она явно справилась с волнением первых минут, тем не менее, заметно, что она нервничает и чем-то обеспокоена. Ставит сумку на диван, отвязывает куклу и аккуратно устраивает ее угол дивана, потирает руки, чтобы окончательно успокоится.
Неожиданно возникает другой звук, похожий, на вкрадчивое змеиное шипение. Звук нарастает. Женщина вздрагивает и с ужасом смотрит на дверь, затем резко поворачивается к ней спиной и замирает с закрытыми глазами, обхватив себя руками и кусая губы в ожидании.
Шипение, достигнув максимальной громкости, также резко стихает, как только дверь медленно-медленно приоткрывается. В комнату заглядывает мужчина: обводит ее взглядом, но не замечает женщины. Осторожно входит и прикрывает за собой дверь, делает несколько шагов по комнате. В руке у него спортивная сумка, подмышкой стопка книг. Ищет, куда бы положить их. Замечает шкаф, подходит, но не может открыть дверцу, так рука занята сумкой. Стоит некоторое время, переводя взгляд с книг на сумку и обратно.
При появлении мужчины, женщина открывает глаза и с удивлением следит за его движениями, медленно успокаиваясь.
Мужчина замирает, словно почувствовав, что он не один в комнате. Оборачивается и видит женщину.
Как их зовут, мы скоро узнаем. Как позже узнаем и кто они такие.
Первые фразы, которыми они обмениваются, каждый произносит на своем язык: она – на английском, он – на итальянском.
Мужчина (вежливо). … Ми скузи… (Прости…)
Женщина (робко, почти испуганно) …Плиз… (Пожалуйста…)
Мужчина. Ту сей сикура ди довер эссэр куи? (Ты уверена, что должна находиться здесь?)
Женщина. Ай эм шюр, ай эм шюр… (Конечно, конечно).
Мужчина. Бэнэ, бэне! Аллора э тутто апосто… Посьямо скамбьярчи ле креденциали, коме си вуоль дире… (Ладно, хорошо… Тогда мы можем обменяться верительными грамотами, как говорится…)
Показывает взглядом на карман пиджака, из которого торчит конверт, явно предлагая ей взять его.
Она робко подходит. Он подбадривая ее:
Куи, куи… ин таска… Пренди пуре… пренди… Прего… (Там, там… в кармане… Возьми… бери… Прошу…)
Женщина вытаскивает конверт.
Женщина. Ай’л ду ит… Бат ар ю шюр ай кан рид ит? (Да, да сейчас… Ты уверен, что я должна читать его?)
Мужчина. Черто, черто… Ма ла туа? (Разумеется, конечно… А твоё?)
Женщина быстро достает из кармана конверт, похожий на тот, что был у мужчины, и протягивает ему. Но руки его заняты, и он не может взять конверт.
Женщина. Мэй опн ит фор ю? (Открыть его для тебя?)
Мужчина. Грацие. (Спасибо).
Женщина открывает конверт, достает оттуда лист бумаги и подносит его к глазам мужчины. Он читает, с трудом разбирая текст:
Руос… марр… ру…
Женщина (поправляя его). Роз… мэ… ри!
Мужчина. Розз… мэр… ри. (Еще раз, увереннее). Роз… мэри.
Женщина (показывает рукой себе на грудь). Йес, ай эм Розмэри. (Да, я – Розмэри).
Мужчина. Розмэри!
Женщина кивает, и впервые улыбается, пока еще робко, но с явным облегчением. Затем открывает его конверт, достает лист бумаги и читает:
Женщина. Аль… доу…
Мужчина. Альдо!
Женщина. Альдо!
Альдо (улыбаясь). Перфэтто! (Замечательно!)
Оба с улыбкой и любопытством разглядывают друг друга.
Внезапно дверь, скрипя, медленно открывается, а затем с громким стуком захлопывается. Удар послужит своеобразным сигналом к переходу диалога на один, понятный обоим язык.
Некоторое время оба смотрят на захлопнувшуюся дверь: Розмэри с испугом, Альдо с интересом.
Розмэри. Что это было?
Альдо (с изумлением смотрит на нее). Не знаю. Видимо, нам подали какой-то знак.
Теперь уже Розмэри с изумлением смотрит на него.
(Вспомнив, что у него в руках книги и сумка.) Надо бы куда-нибудь поставить книги…
Розмэри (все еще не отводя от него удивленных глаз). Тебе помочь?
Альдо. Буду признателен.
Розмэри подходит к нему, берет у него книги и ставит на полку.
Нет, подожди, не так. Самую большую первой слева… а дальше по размеру…
Розмэри (переставляя книги). Ты мог бы уже опустить сумку на пол.
Альдо. Ах да, конечно. (Ставит сумку на пол. Подходит к книгам, меняя некоторые местами. Отходит с довольным видом). Спасибо за помощь.
Розмэри (после паузы). Ты…
Альдо (поворачиваясь к Розмэри, внимательно глядя на нее). Да. В моем письме все написано… Как и в твоем. Там ведь все написано, правда?
Не отвечая, Розмэри протягивает ему письмо, которое уже показывала раньше.
Нет, спасибо, не сейчас… Немного попозже… когда придем в себя…
(Пауза. Приветливо). Итак… ты Розмэри?
Розмэри. Да. Я Розмэри.
Альдо. А я Альдо.
Розмэри. Я уже поняла.
Альдо. Вот и хорошо, Розмэри. (Берет из ее руки письмо, складывает вместе со своим). Положим их за книги. Запомни куда. (Кладет письма за стоящие на
полке книги). Книг немного, но все интересные. Можешь брать их, если захочешь. Любишь читать?
Розмэри. Не знаю… Я всегда мало читала.
Альдо. А я, наоборот, много. Было время, когда я только и делал, что читал. У меня было много книг… но все это в прошлом. А здесь только самые любимые, правда, сплошь политика и философия…
Розмэри (смущенно). Я про политику… не очень-то…
Альдо. Хотя нет, есть еще антология поэзии двадцатого века…
Розмэри (с той же реакцией). Я и стихи то же…
Альдо. А вот еще книжица детских потешек. (Берет с полки небольшую книжечку и показывает ее Розмэри). Правда, они на русском.
Розмэри. На русском?! (Улыбается).
Альдо. Да, на русском. Чего ты улыбаешься?
Розмэри. Нет, ничего. Но ты ведь не русский?
Альдо. Нет, не русский. Итальянец. А ты… американка, я угадал?
Розмэри. Угадал.
Пауза.
Альдо возвращает книжку на место. С несколько наигранной непринужденностью оглядывает комнату, показывая, что ему здесь нравится.
Альдо. А что, здесь неплохо. Чисто, уютно. Симпатичное помещение… (Смотрит в окно). И день обещает быть отличным… солнце всходит…
Розмэри. А на горизонте тучи…
Альдо. Где?.. Ах, да!.. В общем… а в общем, тут неплохо, правда? Ты давно здесь появилась?
Розмэри. Нет… не знаю… на несколько минут раньше тебя.
Альдо. Долго искала?
Розмэри. Нет-нет, нашла почти сразу.
Альдо. И я тоже, мгновенно. Словно всегда знал, как сюда добраться. (Пауза). Очень приятно познакомиться. (Протягивает ей руку). Альдо.
Розмэри. Я думала, мы уже познакомились.
Альдо. Познакомились! Но не представились. По крайней мере, официально. Я понимаю, что выгляжу педантом…
Розмэри. Нет-нет, что ты!
Альдо. Вообще-то я большая зануда. Это мой недостаток. Я знаю об этом и старяюсь бороться с ним, но, конечно, не всегда получается. А с другой стороны, если бы все время получалось, какой смысл было бы признаваться в том, что ты зануда? Я бы им не был… или, по крайней мере, не показывал бы виду и все. Я не прав?
Розмэри. Наверное, прав.
Альдо. Мне кажется, мы поладим.
Розмэри. Я уверена.
Альдо. Надо будет только найти то, что может нас сблизить… общий модус вивенди.
Розмэри. Для начала я могла бы сварить кофе. Любишь кофе?
Альдо. Прекрасное начало! Спасибо. Люблю. Но только не американо!
Розмэри. А это какой?
Альдо. Вода с запахом кофе в больших таких чашках.
Розмэри (огорченно). Боюсь, я умею варить только такой. А еще точнее, я не уверена, что у меня и этот получится. Я вообще никогда раньше не готовила кофе. Могу попробовать.
Альдо. Ну давай, рискни.
Розмэри подходит к кухоньке, начинает заглядывать в шкафчики в поисках кофе.
Альдо садится на диван и, не сводя с нее глаз, старается вовлечь ее в разговор.
Альдо. А знаешь, я никогда не был в Америке. По правде говоря, я вообще нигде не был. Хотя читал очень много. И об Америке тоже. О ее людях, об устройстве жизни, природе. К тому же, об Америке полно фильмов. О ней постоянно пишут в журналах и газетах. И, в конце концов, создается впечатление, что ты все о ней знаешь. Как будто побывал в ней сам. Я знаю историю Америки лучше… лучше, чем собственную жизнь.
Розмэри. А Европу?
Альдо. А что, Европа… Что она такое, каковы ее точные координаты?.. Этого не смогу сказать даже я. (Видя ее изумление, улыбается и разводит руками). Старый Свет… совсем как Ветхий Завет.
Розмэри. Однако ты знаешь русский.
Альдо. Я был в России. В детстве. А еще я знаю довольно неплохо французский… и немного немецкий…
Розмэри. А я вот нигде не была.
Альдо. Да и я тоже. Если не считать России. (Пауза). Вижу, тебе хочется спросить: уж не коммунист ли я. Угадал?
Розмэри. Ну, в общем… да…
Альдо. С вами, американцами, всегда так: достаточно упомянуть, что ты побывал в России, как вы думаете, что ты коммунист. А уж если назвать Советский Союз!..
Розмэри. Но ведь я тебя об этом не спросила.
Альдо. Не спросила.
Розмэри. Мне кажется, что это не имеет никакого значения.
Альдо. С этим я согласен, никакого. Тем не менее…
Розмэри. Тем не менее… ты коммунист?
Альдо. Я нет. Коммунистами были мои родители. А я… я никогда даже не задумывался, кто я есть. А твои…
Розмэри (сухо обрывает). Я не хочу говорить о своих родителях.
Альдо (с легкой обидой). Ну, прости.
Розмэри (почувствовав неловкость). Это ты меня прости. (Поправляясь). Пока не хочу.
Альдо. Ничего страшного. Нам некуда спешить. (Пауза). Можно задать тебе вопрос: что тебе сказали обо мне?
Розмэри. Ничего особенного… И вряд ли больше того, что рассказали тебе обо мне.
Альдо. Я тебя разочаровал? Скажи правду, когда я вошел… ты ожидала увидеть кого-то другого… Что-нибудь, вроде…
Розмэри. Я ничего не ждала, поверь мне. Было немного любопытно и все.
Альдо. А знаешь… я очень застенчивый человек и хорошо знаю за собой этот порок… все-таки не дурак и соображаю, что к чему. И стараюсь преодолеть свою застенчивость. Но порой перегибаю палку в противоположную сторону: становлюсь наглым. Из интроверта превращаюсь в экстраверта… мне об этом сказал врач.
Розмэри. Какой врач?
Альдо. Врач.
Розмэри пристально смотрит на него.
(Нехотя). Психолог. (Поправляется). Психиатр.
Розмэри. Зачем ты уточняешь? Сказал: врач, и мне этого достаточно.
Альдо. Но ты же сама спросила: какой врач?
Розмэри (смущаясь и явно сердясь на себя). Ты мог не отвечать… Мог бы сказать: врач как врач. К чему эти подробности?
Альдо. Не знаю. Мне показалось, так правильнее. Так я даю тебе… ключ к пониманию моего характера. Раз уж нам суждено познакомится поближе, я тем более должен помочь тебе понять меня. То есть, если что-то во мне тебе покажется странным, или ты почувствуешь, что я слишком замкнут, не расположен к общению, или наоборот, чересчур агрессивен, назойлив, тебе уже будет понятно, почему это, из того, что я тебе только что сказал. Если ты будешь знать, что я, на самом деле, робкий человек, это поможет тебе правильно оценивать меня.
Розмэри. Сахар?
Альдо. Нет, спасибо… Так что, если, повторяю, нам предстоит лучше узнать друг друга… ведь это так?.. то понемногу… мы должны рассказать о себе все.
Розмэри. У меня нет желания говорить о…
Альдо. Понял! Моя откровенность напугала тебя тем, что ты посчитала себя обязанной ответить тем же самым. Но тебе…
Розмэри. Как тебе мой кофе?
Альдо. Неплохой, я боялся, что будет хуже… Тебе все равно придется сделать это. Ты же знаешь, мы здесь, чтобы освободиться от груза, который лежит у
нас на душе. Иначе нам никогда не расстаться раз и навсегда с этим миром. (Встает).
Розмэри. Ты куда?
Альдо. Возьму печенье. (Подходит к буфету, открывает его, достает коробку с печеньем).
Розмэри (с подозрением). Откуда ты знаешь, что оно было там?
Альдо. Но это же логично.
Розмэри (с недоверием). А ты, случаем, здесь не был раньше?
Альдо. Нет, клянусь тебе. Как я мог здесь оказаться? У меня просто хорошо развита логика. А знаешь почему? Потому что я чересчур импульсивный. И для того, чтобы обуздать свои импульсы, я заставляю себя – обрати внимание, заставляю, – обращаться к логике. Я это говорю тебе, чтобы…
Розмэри (перебивая). Хочешь молока?
Альдо. Нет, спасибо.
Розмэри. А я бы выпила.
Альдо (смотрит на нее, не понимая. Затем с улыбкой). Ну, конечно, прости. Я невоспитанный болван! (Вскакивает, идет к холодильнику). Холодильник… молоко… (Смеется). Я забыл, что мадам привыкла к тому, чтобы ее обслуживали… Это – не в качестве упрека. Это только, чтобы ты знала, что мне кое-что известно о тебе… кто ты такая, в какой обстановке жила… И не для того, чтобы заставить тебя говорить, Боже сохрани… но если и ты вдруг решишь…
Розмэри. Я тебе уже сказала, что не хочу ничего рассказывать.
Альдо. В таком случае, это буду делать я. Я начну. Хотя мне тоже, знаешь ли, не очень хочется. Я вообще никогда не любил много разговаривать, даже в детстве. Но так, как я не хочу выглядеть в твоих глазах необщительным бирюком, я заставляю себя говорить… Когда я был мальчишкой, мы жили тогда в России, в Москве холодильников еще не существовало… в доме было достаточно холодно, а уж за окном продукты становились твердыми как камень. Поэтому мы редко покупали молоко… Ты меня не спросишь, как я оказался в Москве?
Розмэри отрицательно качает головой.
Хорошо, я тебе сам скажу. Мои родители были политэмигранты. Они сражались в Испании, потом, при фашистах, сидели в тюрьме, потом бежали. Когда я родился, мой отец был еще за решеткой, и я впервые увидел его через четыре месяца. Точнее, он меня увидел, когда мне было четыре месяца. Потом мы уехали в Париж…
Розмэри. В Париж? Правда? Знаешь, я всегда мечтала поехать в Париж…
Альдо. Почему именно в Париж. Расскажи…
Розмэри. Не знаю, почему. Меня в детстве ничего не интересовало, у меня не было никаких желаний, кроме одного… непонятно откуда взявшегося: поехать в Париж. Хотя, может быть, потому, что туда часто ездила моя мать… ездила одна. И ни разу не взяла меня с собой. Как тебе Париж?
Читать бесплатно другие книги:
