Будьте здоровы и держите себя в руках Бильжо Андрей
Май для меня зелено-красного цвета.
Сознаюсь, что для меня каждое слово имеет свой цвет. Так вот, май – зелено-красный. “А как же иначе? – спросите вы. – Демонстрация с флагами и транспарантами на фоне первой зелени”. Так-то оно так, да не совсем…
На майские праздники – сначала с одноклассниками по школе, а потом с однокурсниками первых институтских лет – я уходил в поход. Не столько потому, что мы были туристами, сколько потому, что хотелось свободы. А дома ее не было. Чисто квартирный вопрос. Вопрос свободной квартиры.
Мы набирали с собой полные зеленые рюкзаки красного алкоголя, нехитрые закуски и зеленой электричкой с зелеными палатками уезжали прочь из красной Москвы.
Алкоголь брали с запасом на три дня, чтобы потом не искать по деревням ни его, ни приключений на свою задницу. Но вот загадка: мы всегда выпивали наши запасы в первый же вечер. В результате утром следующего дня все были зелено-красного цвета. И все припадали к стволам, но, чтобы было красиво, – к телам берез. Отпаивались их соком.
Юра Сафонов, мой школьный друг, всегда ходил с нами в эти походы. Он был невероятным красавцем. Высоким и не просто стройным, а очень правильного гимнастического телосложения. У него были густые, рыжие, вьющиеся волосы и голубые глаза. Ему было скучно и тесно в “застой”, и он все время влипал в разные истории, которые этот период времени ему подбрасывал.
Как-то мы с ним познакомились с подданной США в очереди в музей Изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Мы хотели купить годовой абонемент на лекции по истории искусства xx века. Это был 1975 год. Роксана, так звали американку, была рыжей и внешне очень похожей на Юру. Она сама подошла к нам. На хорошем русском языке, с характерной для американцев перекатывающейся буквой “р”, она с нами заговорила. Роксана предложила взять абонемент и нам, так как стоит к кассе гораздо ближе. А очередь была многодневной, с отмечанием в определенные дни и часы.
Поразительная была тяга к искусству у советских граждан. Без иронии…
Выяснилось, что Роксана защитила диплом по русскому авангарду XX века и по русским народным сказкам. Работала она в посольстве США гувернанткой. И действительно, где бы еще работать американке в СССР в 1975 году!
Любовь между Юрой и Роксаной случилась сразу. На моих глазах. Между рыжим и рыжей. Вопреки законам физики и психологии, гласящим, что одинаковые знаки отталкивают друг друга. Причем любовь настоящая.
Дальше Юра стал появляться в посольстве США. Потом какой-то сотрудник КГБ встречался с ним в холле гостиницы “Москва” – той, старой. Я наблюдал за этой встречей, сидя через кресло, – Юра попросил его подстраховать. Да и мне самому хотелось увидеть, как выглядит настоящий кагэбэшник.
Теперь это каждый знает.
Абсолютно незапоминающейся была внешность – серая, как одежда. Все серое. Сотрудник КГБ просил Юру сообщать о том, что он видит и слышит в посольстве, кто там бывает из советских граждан. Юра его послал.
Потом Роксана и Юра решили пожениться. И Юра привел Роксану домой. Юрин папа был бывшим военным летчиком. К этому времени он уже не летал на МИГах, но снимал учебное кино для курсантов. В комнате на видном и почетном месте висела фотография Юриного папы, где он сидел в кабине МИГа в летном шлеме. Как раз, когда папа сидел под фотографией, где он в МИГе, в этот самый миг и вошли Юра с Роксаной в комнату.
Папа был в ужасе…
Роксану из СССР в международный аэропорт “Внуково” увозил целый эскорт из посольских машин и машин Комитета госбезопасности. Роксана позвонила Юре накануне, сказала, во сколько она уезжает. Мы видели с ним этот эскорт, стоя на Ленинском проспекте. И помахали ему вслед, то есть не ему, а Роксане, рукой.
У Юры все после этой истории пошло наперекосяк.
Как он погиб – загадка. Его тело в зеленой куртке в крови нашли в мае на обочине дороги.
В общем, история любви не сложилась.
У меня остался от Юры красно-зеленый томик Ахматовой, изданный в США. Стихи Анны Андреевны в нем на русском и английском языках. Подарок Роксаны Юре с дарственной надписью. Вернуть эту книжку я Юре не успел.
А я в то время закончил писать диссертацию. Два экземпляра были в зеленом переплете, а два – в красном.
Защищался я как раз в мае.
В общем, май у меня зелено-красного цвета.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
57. Как счастье перетекает в несчастье
Жили-были молодой с молодою. Звали его Евгением, а ее Машей. Евгений был портным, работал в ателье по пошиву одежды. Ездил из одного конца Москвы в другой – но не каждый день, потому что в 21 год перенес инфаркт и имел группу инвалидности. В свободное от работы в ателье время Евгений шил на дому и делал это очень хорошо. Человеком он был мягким и вежливым, и я бы даже сказал, подчеркнуто мягким и подчеркнуто вежливым.
А его жена Маша работала кассиром и продавала железнодорожные билеты.
Евгений и Маша любили друг друга. Они вместе, за ручку, гуляли по зеленым просторам Теплого Стана. Вместе, за ручку, ходили в магазин и в кино. Они очень хотели иметь детей, но не могли. Ничего не получалось. Медицина того времени была бессильна, и Маша с Евгением смирились с этой данностью.
Они завели себе собаку. Колли. И теперь гуляли втроем. Было видно, что им хорошо. Постепенно наши герои от такой счастливой жизни стали полнеть. Особенно это касалось Маши. Работа сидячая, да еще суточная…
С утра они занимали очередь в гастрономе и с полными сумками того, что им доставалось, возвращались домой к обеду. В общем, простые советские радости простой советской семьи. Правда, семьи неполной. А вот дом у них был полным: стенка, ковры, хрусталь…
Маша стала необъятных размеров. Просто гора – килограммов 150.
Однажды Евгений позвонил мне поздно вечером и с тревогой в голосе попросил совета: мол, у Маши очень сильно болит живот. Видели бы вы этот живот… Температура была нормальной. “Но-шпа” не помогала. Я посоветовал не мудрить и вызвать “Скорую помощь”.
Рано утром звоню Евгению, и вот что узнаю… Ночью привезли Машу в приемное отделение 1-й Градской. Терапевт с хирургом пытались провести пальпацию живота. Видели бы вы этот живот! Прощупывание живота не удалось. Прощупать 150 килограммов нелегко. А тут забежал к ним в кабинет за сигаретой гинеколог. “Дайте, – говорит, – я ее посмотрю”. И посмотрел. И увидел, что уже, как говорят акушеры, “головка врезалась” и “воды отошли” незаметно.
В общем, долго сказка сказывается, а дело быстро делается. Через пять минут Маша родила четырехкилограммового мальчика. Назвали его Колей – собака колли умерла за месяц до описываемой истории. В общем, Коля заменил колли. То, что беременность прошла не замеченной для самой беременной, – это ладно. Бывает. Но мне все время не давал покоя другой вопрос: как вообще могло произойти зачатие? Все-таки размеры Маши были выдающимися. Но факт есть факт. И вот, кажется, в дом пришло совсем нежданное счастье. Но здесь сказка про чудесное рождество и предположительно непорочное зачатие заканчивается. Дальше – только суровые будни.
Коротко. Маша стала злоупотреблять алкоголем. Сильно похудела. Перестала ночевать дома. Видимо, в ее организме произошла какая-то перестройка, которая бывает не только в отдельно взятой стране, но и в отдельно взятом человеке. Мы это сейчас часто наблюдаем.
Евгений не мог все время сидеть дома с ребенком. Больное сердце и все такое… И Колю отдали в ясли, потом в детский сад на пятидневку, а потом в интернат.
Дома начались скандалы и битье хрусталя.
В возрасте сорока с лишним лет сердце Евгения не выдержало. Все. Так что надо быть осторожнее. И дорожить счастьем.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
58. Когда я работал психиатром в маленькой психиатрической больнице…
В конце 90-х я был соведущим в программе “Итого с Виктором Шендеровичем” – в образе “Мозговеда”. Доктор в белом халате с психиатрическим ключиком.
Кстати говоря, мне десятки раз задавали вопрос: что это у вас за ключик в руках? Отвечаю: этот психиатрический ключик называется гранкой. С одной стороны четырехугольный стержень (в отличие от треугольного железнодорожного), а с другой – четырехугольная в сечении трубка. Так устроены замки во всех психиатрических отделениях. С одной стороны стержень четырехугольный, с другой стороны – четырехугольная дырка.
Несколько лет еженедельно я писал свой кусок программы, который начинался со слов “Когда я работал психиатром в маленькой психиатрической больнице…”.
Маска Мозговеда так прилипла ко мне, что до сих пор меня останавливают на улице и, обращаясь ко мне “Мозговед”, спрашивают, мол, что-то давно не видно вашей программы. Она нам так нравилась. Давно – это уже лет пятнадцать. Согласитесь, что у нас очень внимательные граждане. Они все-таки обратили внимание на то, что в стране что-то изменилось.
Так вот, этот текст из того времени. Несколько строк я добавил. Поразительно, но, к сожалению, текст актуален до сих пор.
Когда я работал психиатром в маленькой психиатрической больнице, к нам в приемный покой поступила пациентка “Р” неопределенного возраста. По профессии “Р” была безработной.
Россияне, доставившие “Р” в приемное отделение нашей больницы, давно обратили внимание на ее неадекватное поведение.
“Р” подолгу залеживалась в постели, нигде не работала, ходила немытая, иногда испачканная нефтью, нетрезвая и растрепанная, в ушах с огромными золотыми серьгами с алмазами из Республики Саха.
По ночам “Р” гуляла, играла в подпольных казино, ставила то на красных, то на черных, то на коричневых, то на полосатых. “Р” была неразборчива в связях. В том числе, и в международных.
Россияне, доставившие “Р” в приемное отделение, заметили, что она стала очень агрессивна и при этом абсолютно уверена в своей правоте.
На приеме. Босая, гордо подняв голову, входит в кабинет врача. Бьет себя в большую грудь, говорит, что она щедрая душа, что все должны ее любить за красивые, голубые, как озера, глаза, за березовые ситцы, за ее необъятные размеры и за ее широту. Утверждает, что умом ее не понять. Что у нее особый путь.
Спрашивает врача, нет ли у него чего-нибудь поесть. Сытно поев и не поблагодарив врача, пускается в пляс. Поет блатные и комсомольские песни, крестится под них. Потом шепотом предлагает врачу что-нибудь попилить или что-нибудь откатить.
За свои поступки отвечает невпопад. Не ориентируется в месте, времени, собственной личности, так как, с ее слов, живет без документов. Однако рассказывает, что у нее богатая история, которую все всё время перевирают.
Требует поместить ее в палату со всеми удобствами. На вопросы врача, почему она все время озирается и что с себя стряхивает, “Р” отвечает, что кругом одни шпионы.
По заключению врача. Состояние крайне тяжелое. Обращают на себя внимание расстройства памяти, галлюцинаторно-бредовые расстройства и выраженный инфантилизм. “Р” нуждается в длительном комплексном лечении, причем важное значение имеет трудотерапия.
Вот в конце 90-х за этот текст, который прозвучал на канале тогдашнего “НТВ”, коммунисты подали на программу в суд якобы за разжигание межнациональной вражды. Суд тогда этот иск отклонил за неимением состава преступления. Тогда…
Будьте здоровы и держите себя в руках.
59. Пуговицы, скрепки, кнопки…
А еще иголка; кусок повидавшего виды и потерявшего форму и гибкость ластика; пальчиковая батарейка; значок “Ударник коммунистического труда” с отломанной заколкой; игральный кубик; перья металлические разные. И много всякого другого мелкого хлама лежит в моей мраморной, на четырех ножках вазочке, которая стоит на моем рабочем письменном столе. Впрочем, если у вас есть письменный стол, то и такая вазочка есть, наверняка.
Периодически, где-то раз в год, я вываливаю эту мелочь на стол и разбираю. Выбрасываю уж совсем безнадежные “штучки” и оставляю тоже безнадежные, но ветеранов, как, например, лезвия “Нева” для безопасной бритвы.
Я вываливаю на стол подобную мелочь, скопившуюся у меня в записных книжках и на огрызках бумаги. Что-то идет в корзину, что-то я оставлю на потом, а кое-что отдаю вам. Берите, не жалко. Может быть, вам пригодится.
Иду я как-то по Одинцовскому рынку. Быстро миную мясные ряды, которых не люблю с детства. Как я закончил медицинский институт – не знаю. Поэтому, наверное, не стал хирургом. Подслушиваю. Бойкая бабушка:
– Мужчина, мужчина, возьмите огурчиков солененьких.
– Да мне соленого нельзя. Доктор запретил.
– Тогда возьмите варенье, – настойчиво уговаривает бабушка.
Мне в Перми на “блошином рынке”, который там называется, по-моему, “Железкой” – продают много железного и чугунного, – предложили:
– Мужчина, купите брюки – прямо на вас.
– Да мне брюки не нужны.
– Тогда вот графинчик купите. Красивый.
И ведь купил этот графинчик.
На каток я ходил часто. В Лужники. Там проходило зимнее взросление. Там происходило становление характера – и тела на коньки.
По ледовой дорожке вокруг стадиона имени В. И. Ленина пролетало на “ножах” довоенное поколение. Ковыляла на “гагах” детвора. Пижонили в “сапожках”, местами покрашенных белой краской, подростки.
А вот районные хулиганы и всякие другие юноши с “приводами” в милицию собирались большими стаями. Каждая такая стая была из какого-то определенного московского района. Все хулиганы были на фигурных коньяках. Очень трогательно. Они были в брюках клеш, причем клеш был гигантским. Ширина снизу достигала иногда одного метра. Да еще от колена с внешней стороны клином шла складка. А в складке… В складке были либо блестящие пуговицы, либо цепочки, либо даже лампочки. Где находилась батарейка у этих героев, остается только догадываться, потому что карманов у таких брюк вообще не было. Попу такие брюки должны были обтягивать плотно. Да, совсем забыл. Снизу по окружности брюк была подшита молния для красоты и для прочности.
Сверху на красавцах была надета меховая (мехом наружу) безрукавка и меховые (мехом наружу) варежки, а на лоб, обнажая затылок и темя, – кроличья шапка-ушанка. Передвигались эти персонажи мелкими шажками, так что часть тела выше колен была статичной, спина прямой – иначе шапка могла упасть. Они как бы выгуливали свои шапки-ушанки, высматривая по сторонам, какую бы девушку им закадрить. А дальше уже с ней под ручку сделать один кружок вокруг Большой спортивной арены. Партнерш они меняли и выбирали их из своей стаи.
Отделение урологии. Заведующий делает обход. Подходит к койко-месту (чиновничий медицинский термин), которое занимает старуха. “Ну что, бабка, ссышься?” Бабка: “Разрешите представиться – Варвара Аполлинарьевна Полонская, профессор филологии. Простите, с кем имею честь?..” Заведующий отделением от стыда чуть сквозь землю не провалился. Он этот урок запомнил на всю жизнь. С учителем ему сильно повезло.
На ночном дежурстве меня вызвали в наблюдательную палату, где первое время находятся больные в состоянии так называемого психомоторного возбуждения. Все санитары куда-то попрятались. Когда я вошел в палату, то увидел, что в ее центре стоит 18-летний почти двухметровый и стокилограммовый юноша в состоянии возбуждения и над головой держит стул. Я стал разговаривать с больным, подходя к нему все ближе и ближе. Что говорил – не помню. Помню, что мягко и по-доброму. Он медленно опустил стул и, слава богу, не на мою голову. То ли смысл моих слов, то ли интонация пробились через стену его бреда, через стену его реальности. Тут и вылезли попрятавшиеся санитары.
Ловлю машину. Останавливаются “Жигули”. Сажусь. Водителю звонят на мобильный. Завершив короткий разговор, он объясняет, что у меня “счастливая нога” – этого звонка он ждал несколько месяцев и связывает свое счастье со мной. Мы трогаемся.
– Вы очень похожи…
Сейчас скажет, что на Розенбаума…
– На моего дедушку.
Слава Богу…
– Он умер.
Вот сволочь – не дедушка, конечно.
– У него были такие же усы, как у вас. Да и у меня были красивые усы. Вот, посмотрите.
Он протягивает мне паспорт.
– Сбрил полгода назад. Жене нравилось, но я сбрил. Милиция достала. Все время останавливала. Проверяла документы. Я грек. Я в Москве родился. Институт здесь закончил. Женился. Жена русская. Трое мальчиков у нас. Сейчас они все уехали в Грецию. Там работают. Старшего здесь в Москве после дискотеки забирали в милицию. Я за ним ночью приезжал. Но в Греции жить не хочу. И не могу. Язык учить поздно, да и чужое там все. Мой родной город – Москва. Я ее знаю как свои пять пальцев.
Один маленький мальчик просил свою маму купить ему волшебную палочку: “Ты, мама, не волнуйся, – убеждал он ее. – Я все продумал. Я сразу попрошу у волшебной палочки сделать нам много-много денег. За один раз. И мы отобьем сразу стоимость волшебной палочки”.
Вот это я понимаю, растет серьезный бизнесмен.
Несколько лет назад на фабрику “Дулево” поступил большой заказ на изготовление посуды с моими рисунками. Директор фабрики тогда сказала: “Рабочие отказываются наносить на посуду рисунки Бильжо, потому что они пропагандируют секс и насилие. Рабочие отказываются растирать (это специальный термин) его пиписьки”. Имелись в виду некоторые мои рисунки, на которых Петрович был голым.
Прошли годы. И вот крупный холдинг решил к Новому году выпустить серию чайников с моими антикризисными целомудренными карикатурами. Кажется, мало заказов, сокращение… Кризис на дворе. На дворе – но не на дулевском. “Дулево” вся эта мировая ерунда не касается. “Дулево” – принципиальная фабрика. “Рабочие не станут наносить на дулевские чайники рисунков Бильжо. Они не выйдут на работу”, – сказала как отрезала директор фабрики. Да здравствуют великие дулевские чайники! Что называется, стоят насмерть!
Лето. Жарко. Все девушки без исключения носят джинсы на низком поясе. Верхняя часть пряжки располагается чуть ниже начала “Венериного бугорка”. Где-то в его предгорьях. При этом футболка или блузка должна быть выше пупка. В общем, в этом нет ничего плохого, если у представительницы слабого пола длинные ноги, плоский живот и если ей не делали операцию по поводу аппендицита. Про кесарево сечение я вообще молчу.
Однако не все, ой, не все демонстрирующие свои животы и пупки с пирсингом, таковы. Но мода… Джинсы еще должны максимально обтягивать ноги и все, что с ними – с ногами – неразрывно связано. Они и обтягивают. Увы… Все. Дальше описывать слабый пол не буду. Боюсь обидеть.
А вот сильную половину человечества обидеть не боюсь. Сильная половина человечества во время жары становится слабой и в жару ходит по городу голой. Только трусы. То есть голый торс, трусы и вьетнамки. Буквально как будто встал мужчина из постели и пошел пописать, но заблудился и не нашел туалета. Ходит вот теперь по городу и ищет. Кривоногие, с впалой грудью и с “пивными” животиками красавцы бродят в жару по городу, демонстрируя свои тела.
Захарово. Подмосковье. Здесь музей А. С. Пушкина. Скорее, даже музей Саши Пушкина. В детстве он жил тут с бабушкой М. А. Ганнибал. В парке памятник Саше. Мальчик сидит в штанишках под коленку. Романтический профиль. Перед памятником компания. Девушка в ярко-зеленой куртке села к черному Саше на колено. Обняла его за шею. Сфотографировалась. Потом села на другое колено к мальчику из чугуна. Обняла за шею. Позирует. И вдруг с колена стала девушка сползать. Пытается ухватиться за Сашину одежду из чугуна. За пуговицу. Тщетно. Скользит, как с ледяной горки вниз. А памятник-то на постаменте. И девушка с грохотом падает спиной на плиту. Бабах!!! Чудом не затылком. Друзья подбегают. Поднимают подругу. Смотрят ее затылок. Слава Богу, цел… И только Саша неподвижен.
Девушка вновь влезает Саше на колено.
Вот она любовь к поэзии и культуре.
Мост Академии. Вид на Гранд-Канал. Один из самых красивых видов в Венеции – да и в мире. Вдруг слышу русскую речь. Из радио. Оглядываюсь. Молодая пара идет через мост с транзистором. Слушают родные новости из России. В Венеции! Она: “А ничего… Красивенько…”
По маленькому, тихому московскому переулку, по проезжей части взад-вперед ездил человек на инвалидной коляске. Коляска была автоматической. Человек увеличивал и уменьшал скорость, разворачивался на ней и так и сяк. В Москве я такую коляску видел впервые. Человек в коляске радовался. Видимо, только что ее получил. Теперь – внимание! К этой иностранной коляске было привязано четыре (!) георгиевские ленточки. Пожалуйста, не ищите здесь скрытого смысла. И черного юмора. Просто четыре ленточки, это, на мой взгляд, перебор.
Ну, ладно, пили портвейн из горлышка. В подъезде. Но вермут?! У советского вермута не было названия. Просто – “Вермут красный”. Вот как его можно было пить из горлышка? И что теперь удивляться, что так много идиотов после такого? Про “Солнцедар”, “Плодово-ягодное”, “Алжирское” – вообще молчу. Это, конечно, ужас! Но вермут?!.
Помню, прочел в “Иностранке”: “После ужина гости расселись у камина и пили портвейн”. Я перечитал эту строчку несколько раз. Не мог понять… Замок. Смокинги. Бриллианты. И… портвейн. Это потом, спустя годы, я узнал, что портвейн – это благородный напиток. Но мы пили его из горлышка. Портвейн и вермут. Бутылку на двоих. В пустом троллейбусе в троллейбусном парке. Нет, мы были настоящими мужчинами. И конечно, идиотами.
Маленький подмосковный городок. Суббота. Утро. Пусто. Никого. По тротуару идет мужчина. Лет 60-ти. В спортивных штанах. Старых. И сильно хромает на правую ногу.
Навстречу ему идет мужчина. Лет 60-ти. В спортивных штанах. Старых. И сильно хромает на левую ногу.
Я стою на противоположной стороне улицы. Они медленно приближаются друг к другу. Поравнялись. Повернулись в мою сторону и зло на меня посмотрели. Свидетель. И пошли дальше, не сказав друг другу ни одного слова. Молча.
Одно время я ходил с палкой. И вдруг заметил, как много людей с палками. Спустился в метро. Встал к дверям. А напротив мужчина с палкой.
Потом палку оставил. Людей с палками перестал замечать.
Когда у тебя проблема, то видишь ее и у других. Твоя проблема исчезла, а у других? Надо помнить об этом.
Венеция. На Вапоретто (кто не знает, это вид водного городского транспорта, единственного в Венеции – типа речного трамвайчика) заходит группа… Человек тридцать… Монголоидов (никакого расизма!). Разных возрастов. И все говорят на чистом русском языке. Для этих людей русский язык родной! У выхода молодой парень говорит девушке (подчеркиваю, приезжие туристы – монголоиды. В Венеции первый раз. Это видно по тому, как они всем восхищаются и все фотографируют).
Так вот, молодой парень говорит девушке: “Смотри, кругом одни китаезы!.. и итальяшки!..”
Центр Москвы. С лавочками все очень хорошо. Я имею в виду лавочки в скверах, во дворах, на бульварах. Лавочек явный перебор. Видимо, их выгодно ставить. А кто на них сидит? Кроме влюбленных и людей пожилых. А кто на них лежит? Правильно, чаще всего – бомжи. Ну, и слава богу, есть людям, где отдохнуть. Попадаются просто пьющие граждане в спортивных костюмах – видимо, после пробежки. Тут же и лежат они утомленные жизнью. Спят. Это гостиница Москва под открытым небом.
Тепло. Утро. Солнце. Народ торопится на работу. Кто-то гуляет с собачками. На лавочке лежит бомж… Глаза закрыты. Но он уже не спит. Правая рука в штанах. Что это?.. Да он, друзья мои, мастурбирует. Утренняя нега. Утренняя эрекция. Не знаю, как пробегающие мимо москвичи и гости столицы, а я за него порадовался.
На транспортной ленте для багажа, в зале прилета Архангельского аэропорта, одиноко наворачивала круги выпавшая из чьей-то сумки тонкая книжица в зеленом переплете. Одна среди чемоданов и тюков. Потерянная, забытая книжица. “Сделай свою семейную жизнь счастливой” – так она называлась. И что теперь? Теперь, потерявший или потерявшая это руководство к единственно правильным действиям, этот краткий свод советов, останется одиноким и несчастным или одинокой и несчастной? Как хрупок и несправедлив мир.
Интересно, вернулся ли этот человек за потерянной книгой в Архангельск?
А если нет, то стал ли он счастливым без этой книги?
Зимой, когда за окном было -20, в квартире вдруг появилась довольно жирная, большая и сильно жужжащая муха. Она точно попала не в свое время. Года. Интересно, что она была неназойлива и довольно скромна. Где-то что-то жужжит… Иногда она появлялась и показывала себя. Желания убить ее не было никакого. За окном мороз, а в доме что-то живое жужжит.
Маленькая девочка с большим розовым бантом ковыряла в носу и на маленьком пальчике отдавала свои козявки маме. Мама брала козявку дочки, смотрела по сторонам, мол, никто ли не видит. Никто, конечно, не видит. Я – не в счет. Сворачивала из дочкиной козявки шарик и роняла его как бы случайно на ковровое покрытие самолета “Москва – Венеция”. Шарик падал высоко над земным шариком.
Крупный юноша не знал, как открыть дверь в туалет. Надпись “От себя” и еще по-английски “Push” он не замечал. Он нажал на зеленую полоску, на которой было написано “свободно”, но дверь не открылась. Потом он нажал на – уже рудиментарную – пепельницу. Из прошлого времени – двери же в туалетах самолетов не поменяли. (Эта пепельница – история эволюции человека.) Дверь не открылась. Потом к юноше подошла его подруга (невеста, жена) и проделала то же самое. Безрезультатно. Я мог бы, конечно, подсказать юноше… Но… Я – экспериментатор. И потом, юноша должен приобрести опыт сам.
Кабинка напротив отворилась, и едва оттуда вышла женщина, как парень влетел в не успевшую закрыться дверь. Ура! Он там! В это время его подруга сообразила, как открыть дверь, и исчезла в кабинке напротив.
Она вышла раньше. По всем законам, а мы их знаем, должно быть наоборот. Она постучала другу – тишина. Она ушла, думая, что ушел и он. И вдруг друг ее стал биться, как птица в клетке. Прошло минут пять. И я уже стал волноваться. Но парень же должен приобрести опыт! И он его приобрел. И он потянул ручку, на которой крупными буквами было написано “на себя”. Она ждала его. Они опять вместе!
Пусть это будет их самым тяжелым испытанием и самой долгой разлукой. Венеция – город для тех, кто любит друг друга.
По уличным торговцам Венеции можно проследить, как меняется не только народный вкус, но и народный спрос. Сиюминутный. Когда в Венеции уличных торговцев, прибывших из разных стран Африки и Азии, стало много – а это произошло всего лет пять назад, – они торговали разным. Последним, что они продавали, были “соплевидные смешарики”. Такой шарик бросали со всей силой на картонку, по которой он и размазывался, расплющивался противной медузой, а потом собирался в смешарик гадкого химического цвета. “Луки, луки – гуд пра-а-айс!” – выкрикивал торговец, растягивая последнее слово.
Потом этот товар сменился светящимися летающими стрелками. Стрелки рассекали гармонию венецианского неба – и твою внутреннюю гармонию протыкали тоже.
А теперь торгуют длинными палками для селфи. И слышно отовсюду: “Селфи! Селфи! Селфи!..” И торговцы размахивают палками, как шпагами. И все фотографируют… себя… себя… себя…
Зашел в Венеции в знакомую рюмочную-бутербродную. Здесь, кстати, есть бутербродики (по-итальянски – чикетти) с салом и… с медом.
Сидит у большого окна человек, попивает вино и читает толстую книгу.
Вот интересно, а можно прийти в библиотеку со своей бутылкой вина (человек же пришел в рюмочную со своей книгой)? Взять книгу у библиотекаря, налить вина и читать так же тихо. Никому не мешая.
На ночном дежурстве в психиатрической больнице, про которую я уже в этой книге много раз рассказывал, меня разбудили ночью.
– Доктор, срочно спуститесь в подвал!
– Как в подвал? Там же технические службы?
– Доктор, два электрика ночью напились, и один за другим бегал с ножом.
Я спустился. Санитары уже электриков скрутили и заперли в разных комнатах. Я посмотрел на них и понял, что сейчас разговаривать с ними бесполезно. Рано утром, перед тем как сдать дежурство, я решил проведать электриков. Я спросил того, который носился за своим другом с ножом, чего он хотел.
– Доктор, я хотел вырезать у своего друга аппендицит, но оказалось, что у него его уже вырезали.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
60. Новогодние иголки
Последнее время я стал забывать поздравлять с наступающим Новым годом. Я не знаю, когда надо начинать это делать, – елки стали появляться в городе за несколько месяцев до начала его начала.
В детстве дома у нас елку наряжали 31 декабря. А теперь я занимаюсь этим за неделю до Нового года.
Я достаю с антресолей коробку с игрушками для вдохновения и для вдыхновения. Это картонная коробка из-под сливочного масла. По фиолетовой печати можно определить год – 1961-й. Год переезда из коммуналки в хрущевку. Мы – в хрущевку, Гагарин – в космос. Видимо, эту коробку мой папа взял в магазине, когда мы упаковывали вещи. В старой вате с еще пахнущими еловыми иголками разных лет лежат разных лет игрушки. Дед Мороз из гофрированной бумаги и ваты с красным блестящим лицом. Не стареют ветераны! Звери из ваты. Обычно под елкой они окружают Деда Мороза. Олень и зебра из моего детства. А вот заяц – не из моего: он из города Каргополя, где сидел под елкой в деревянном, засыпанном снегом доме и радовал маленькую девочку. Это заяц Захаров. Потом мы соединились с этой девочкой. Соединились и наши игрушки.
В детстве Новый год приходил стремительно. Вдруг! Деда Мороза очень хотелось увидеть. Домашнего, настоящего Деда Мороза, а не того, которого изображали артисты на елках. Я его всегда ждал, притворяясь спящим, открыв один глаз. Я точно знал, что не засну. Лежал рядом со светящейся разноцветными лампочками елкой и вдыхал ее аромат и еще ароматы духов, неизменного салата оливье, незнакомого запаха шампанского. По всей комнате и по мне прыгали отсветы разноцветных лампочек. Но маленькое счастливое тельце засыпало, несмотря на собственное сопротивление, и просыпалось, не жалея о том, что не увидело Деда Мороза. Тайна оставалась тайной. А под елкой лежала материализовавшаяся мечта. Значит, он был! Был! Был! Был!
А потом из дома гонит инстинкт и предвкушения приключений. Родители просят остаться, но инстинкт сильнее. На юношеской новогодней вечеринке все разбредаются по углам. Кто-то, еще не умея переносить алкоголя, “возвращает” салат, сделанный чужой мамой. И всегда в конце юношеской новогодней вечеринки немного разочарования. Тайны уже нет. И чего-то еще нет. И, может быть, не будет никогда.
А потом корпоративы. Уже все по-взрослому. У кого-нибудь скучный адюльтер с тяжелым осадком, замешанный на синдроме похмелья.
А потом – опять за семейный новогодний стол, и хочется, чтобы не уходили твои дети, но их гонит инстинкт.
А потом появляются внуки, и дети остаются за праздничным столом. И ты сам становишься Дедом Морозом – тем самым, которого так и не увидел в детстве.
Новый год уже не приходит стремительно. Он долго бродит вокруг да около. Вот уходит он стремительно, и наступает пустота и тяжесть в правом подреберье.
По-моему, никто в мире, даже китайцы, не играют так увлеченно в “новогодних животных”, как мы. Каждый Новый год по второму и уже по третьему кругу я рисую змей, лошадей, обезьян, собак, петухов и, конечно, свиней.
Бедные, бедные свиньи. Только поросят подают на стол и часто в Новый год целиком с головой, засовывая им в рот какой-нибудь фрукт или пучок петрушки. Человек ест все в этом безропотном животном – от пятачка до хвоста. Но и кто, скажите мне, положа руку на сердце, после этого свинья?
Между прочим, не знаю, известен ли вам этот медицинский факт, но на всякий случай сообщу: печень свиньи по своему строению больше всего похожа на печень человека! Непьющего, конечно. А свиньи, как мы все знаем, алкоголя не употребляют и по-свински не напиваются. Да и не поступают по-свински.
Помню, как во времена застоя и разгула дефицита, накануне Нового года я зашел вечером в магазин и от увиденного остолбенел. В кассу стояла огромная очередь, состоящая из советских граждан. Под мышкой все, как один, держали свиные головы с пятачками, ушами и белыми ресничками. Советские граждане были суровы, сосредоточены и напряжены. А головы умиротворенно улыбались.
Как-то в Новый год Свиньи, нарисовав всем своим коллегам этих домашних четвероногих, я ехал домой в метро. Сидел и читал что-то из области шизофрении. Долетающие обрывки фраз заставили меня отвлечься от чтения. Передо мной стояли два крепкого телосложения мужчины. Один, тот, что старше, размахивая руками, чему-то учил молодого, тыча пальцем его то в грудь, то в бедро, то в ягодицу. До меня долетали слова: “голяшка, окорок, грудинка, рулька…”.
Да кого только не встретишь в вагоне метро! И все рядом, все вместе, все чему-то учатся. Я постигал глубины психиатрии, а старый мясник учил молодого мясника, как правильно разделывать свиную тушу, показывая все этапы этого процесса на своем ученике. Говорят, “на себе не показывай”, поэтому учитель и показывал на ученике. В советское время мясники были “белой костью” – и я бы даже сказал, “голубых кровей”.
А вот еще подслушал в автобусе в советское время. Один другого спрашивает: “Ты в армии в каких войсках служил?” Тот, другой, отвечает не без гордости: “Я в армии был… свинарем!”
Я тут же себе представил дивизию быстрого реагирования из свинарей и их подопечных – незаменимое стратегическое оружие при военном конфликте на Ближнем Востоке.
Впрочем, скоро по причине политкорректности и из-за страха оскорбить религиозные чувства части верующих, изображение поросят могут вообще запретить.
Когда я работал в психиатрической больнице имени П. П. Кащенко, один Новый год, кажется, 1987-й, совпал с моим ночным дежурством – точнее, дежурство по больнице совпало с Новым годом.
Я работал тогда в санаторном отделении, которое располагалось в старом, конца xix века, краснокирпичном двухэтажном здании с намеками на начало модерна. Находилось оно на автономной, утопающей в зелени огромных елей и обнесенной забором территории.
Такой замок в Москве. Что-то из “Трех мушкетеров”.
Будучи человеком впечатлительным, я с удовольствием приходил в это здание на работу, выпадая из советской действительности. Впрочем, удавалось это не совсем…
Дело в том, что среди елей, зимой занесенных снегом, тихо сидел и что-то писал на коленке Владимир Ильич Ленин. Ленин был белым и на фоне белого снега не очень заметным – еще и потому, что частично снегом был занесен.
Больные дорожки чистили, но к Ленину не прикасались. А он, мастер конспирации, на этом, видимо, не очень настаивал.
Между прочим, когда я был маленьким, я был красным следопытом и брал интервью у кучера Ленина – товарища Мельникова – для стенной пионерской газеты. Так что можно сказать, что я видел Ленина глазами его кучера.
В общем, в санаторном отделении было очень уютно. За окном мороз, а вокруг тебя старая мебель, тепло, кто-то музицирует. В отделении стоит большая, наряженная старыми игрушками, новогодняя елка.
Меня пригласили мои больные на концерт. Потом, естественно, безалкогольный ужин в столовой. А уж потом, ночью, с двумя медсестрами мы встретили Новый год в ординаторской с шампанским и принесенными из дома различными салатами.
Это было моим самым спокойным ночным дежурством – ни одного вызова. И самым спокойным Новым годом – в психиатрической больнице. Я тогда позавидовал своим пациентам. Вокруг – сумасшествие, предновогодний и новогодний психоз, а здесь – покой.
Рано утром 1 января, сдав дежурство, по тихой и пустой Москве в пустом трамвае и в пустом метро я приехал домой, где уже был накрыт стол и меня ждали моя жена, мой маленький сын и моя любимая такса Дездемона.
Надо сказать, что, вообще, я больше люблю 1 января. Я жаворонок и рано встаю. Все еще спят, на улице никого, я достаю из холодильника недоеденный салат оливье, недопитое шампанское и начинаю отмечать Новый год один.
Мне рассказывали, что великий режиссер Сергей Параджанов вообще не встречал Нового года – ложился спать. А рано утром 1 января накрывал праздничный стол, и его тбилисские друзья, зная об этом, стекались к нему под утро со всего города и продолжали праздничное застолье.
Один пациент после нескольких лет трезвого образа жизни перед Новым годом “развязал”. Ну и к концу января, после месячного запоя, он “поймал белочку” – так любовно называют белую горячку те, кто ее пережил. Этот гражданин поступил в психиатрическую больницу, а когда он вышел из психоза, то рассказал, что в его квартире жили два десятка гномов, похожих на Дедов Морозов. И он с ними выпивал и вместе с ними ходил в магазин. А когда деньги кончились, они позвали его погулять. По его версии, эти Деды Морозы и доставили его к нам в отделение.
Мой друг, врач-проктолог, открывая шампанское на Новый год, пробкой попал в глаз своему приятелю. Все, слава Богу, обошлось. Но Новый год они встретили в НИИ офтальмологии имени Гельмгольца. Друг рассказывал мне, что, к его удивлению, в коридоре сидела огромная очередь. У кого был ладошкой прикрыт правый глаз, у кого левый, а на стене висела инструкция, как надо правильно открывать шампанское – бутылку сверху надо закрывать полотенцем. Но эту инструкцию читают уже пострадавшие – и одним глазом: кто левым, кто правым.
Так что, если после Нового года вам встретится на улице кто-нибудь с фингалом под глазом, не стоит плохо думать о человеке, так как, возможно, это побочное действие лекарства под названием “Шампанское”.
Всем нужно помнить, что врачи – тоже люди и тоже встречают Новый год.
Как-то в приемный покой по “Скорой” привезли в состоянии тяжелого алкогольного опьянения гражданина – видимо, очень рано начавшего встречать Новый год. Врачи поставили ему капельницу с дезинтоксикационным раствором, добавив туда снотворного – а мочегонное в растворе уже содержалось.
Врачи ушли встречать Новый год в ординаторскую. Выпили шампанского. Вдруг слышат они какой-то шум в коридоре. Выглядывают. А там бегает по коридору этот товарищ – за ним тащится капельница – и он кричит: “Я хочу писать и спать! Я хочу писать и спать!..”
Сколько раз в жизни я вспоминал потом эту точную формулировку.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
30 рисунков с комментариями автора
В журнале “Дилетант” есть рубрика “История от Андрея Бильжо”. Это как раз мои истории с картинками
Это, скорее всего, питерская парадная. Перечень писателей, упомянутых пожилой дамой, говорит об этом. Впрочем, они, классики, жили иногда и в Москве. И для московского подъезда такая ситуация не является исключением.
Так что я никоим образом не хочу обидеть петербуржцев.
К счастью, в моем старом московском маленьком подъезде осенью пахнет баклажанной икрой. Сезонный запах. Осень – пора заготовок. Пора, пора “синенькие” обрабатывать, чтобы они радовали зимой.
Еще в моем подъезде часто пахнет жареной картошкой – этот запах круглогодичный. А вот пирогами – это праздничный запах – пахнет все реже и реже. Что поделаешь, народ стал следить за фигурой. Зато под Новый год буйство запахов – и салат оливье, и елка, и пироги – все вместе. Это Новогодний запах.
И совсем уже не пахнет жареной треской. Этот запах остался в моем первом подъезде, подъезде моего детства. В том маленьком доме на Домниковке был светлый парадный подъезд, который выходил на улицу, и черный темный подъезд, который выходил во двор.
В парадном подъезде была широкая парадная лестница с деревянными перилами, отшлифованными ладонями за десятилетия.
Побеленный потолок был весь в черных пятнах. Как далматинец. Эти пятна появлялись так… Впрочем, об этом я уже писал.
А вот в черном подъезде были черные пятна на полу – от раздавленных огромных тараканов. Из этого подъезда мне можно было выходить во двор одному, а из парадного на улицу – только с родителями. Происходило это исключительно по выходным и по праздникам.
Потом в моей жизни появился подъезд в хрущевском пятиэтажном доме. Туда мы переехали из коммуналки. В том подъезде у меня было укромное место, куда я прятал свой берет. Этот головной убор и носовой платок я считал принадлежностью пай-мальчиков, зубрил и отличников. Сегодня такие носят прозвища – “ботаник”, или сокращенно “бот”.
Бабушка мне берет надевала, и, как только за мной захлопывалась дверь, я сдирал его с головы и прятал в подъезде за трубой, а возвращаясь из школы, доставал его и снова надевал. Я был растрепанным, не очень послушным, вечно улыбающимся, корчащим рожи, срывающим уроки ребенком, которого учителя постоянно выгоняли за дверь. Какой берет?! Это сейчас я люблю береты, а купить не могу. Все попадаются не те.
В этом подъезде на батарее мы сушили мокрые от снега варежки и мокрые от пота внутри кроличьи шапки.
Потом в этом подъезде мы выпивали портвейн из горлышка, пуская бутылку по кругу.
А потом в этом подъезде мы целовались с девочками, прижавшись к батарее.
Подъезды не закрывались на кодовые замки, и в них было довольно чисто. Или я не замечал грязи?
Эпоха бомжей еще не наступила.
Из своего сегодняшнего маленького старого московского подъезда до того, как поставили на входную дверь кодовый замок, а это случилось совсем недавно, я выметал одноразовые шприцы, тюбики из-под клея “Момент”, использованные презервативы и тару из-под алкоголя. Впрочем, банки из-под пива регулярно появляются и сейчас. Допил пиво, ожидая лифта, баночку оставил – и домой. Действительно, не нести же сор в избу.
А надписи на стенах? Это отдельная тема. Какие были слова начертаны в разных местах подъезда и какие сейчас появляются… Историю страны по ним можно изучать.
Так с чего начинается родина, скажите мне на милость? Правильно – с подъезда.
Ну, будьте здоровы и держите себя в руках…
В том числе и в подъезде, пусть даже непарадном.
В предисловии к 25-му полному изданию басен Ивана Андреевича Крылова в 1891 году Плетнев пишет, что “у нас и примера не знают, кто бы столько раз и в таком числе печатался, как Крылов. Вычислено, что всех экземпляров басен его с первого издания и до его смерти разошлось по России 77 000”.
Мне кажется, что по народной любви баснописец никак не уступал и не уступает Александру Сергеевичу Пушкину.
Знакомство с баснями Крылова происходит с первых классов школы. Два столетия школьники учат наизусть его басни и два столетия переделывают их на свой лад.
Крылова всегда любила публика – и при его жизни и после его смерти. Крылов для меня – это такая эстрада. Если хотите, даже попса, но очень высокого уровня.
Собственно говоря, Иван Андреевич так и жил по законам эстрадного жанра. В честь него поклонники давали обеды. А среди его поклонников была и императорская семья.
Крылов прочтет две-три басни – и к столу. Возможно, ради обедов он и писал свои басни. Но это я, конечно, фантазирую и утрирую. Я же дилетант. За последние 20 лет своей жизни Иван Андреевич написал около 70 басен. То есть по три с половиной басни в год.