Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) Дюма Александр
— Но, сударь, ему незачем входить в курятник для того, чтобы есть яйца.
— Что же он делает?
— Он зачаровывает кур. Видите ли, Причард — что называется обольститель.
— Мишель, вы все больше удивляете меня!
— Да, сударь! Да, сударь! Он околдовывал кур на вилле Медичи… Я думал, что куры господина Шарпийона, о которых я столько слышал как о курах необыкновенных, будут не так глупы, как куры с виллы Медичи; но я вижу, что куры везде одинаковы.
— И вы думаете, что Причард…
— Он околдовал кур господина Шарпийона: вот почему они не несутся или, вернее, вот почему теперь они несутся только для Причарда.
— Черт возьми! Мишель, мне очень хотелось бы взглянуть, каким образом он околдовывает кур Шарпийона!
— Может быть, вы незнакомы с нравами земноводных?
Я уже говорил, что восхищался познаниями Мишеля в естественной истории.
— Так, — сказал я, — теперь мы занялись жабами! Какое отношение, черт возьми, Причард имеет к жабам?
— Вам известно, что именно жабы дали врачам уроки родовспоможения, как лягушки научили людей плавать.
— Ни одна, ни другая истина для меня не доказана, Мишель.
— И все же существует жаба-акушерка. Вы считаете, что это врачи научили ее принимать роды?
— Нет, в этом я уверен.
— И все же, — продолжал Мишель, — либо жабы должны были научить врачей принимать роды, либо врачи должны были научить этому жаб; но, поскольку жабы существовали прежде врачей, вполне вероятно, что врачи брали уроки у жаб.
— В конце концов, это возможно, Мишель.
— О, это так и есть, сударь, я уверен.
— Ну, и что же дальше? Что общего у Причарда с жабой-акушеркой?
— Общее то, сударь, что таким же образом, как жаба-акушерка помогает своей подруге, Причард помогает своим курам.
— Ну, Мишель, это уже что-то невероятное, друг мой.
— Нет, сударь! Нет, нет, нет! Встаньте завтра пораньше; ваше окно выходит на курятник: взгляните сквозь жалюзи. Вы такое увидите, чего никогда еще не встречали!
— Мишель, ради этого я, повидавший столько всего, в том числе шестнадцать смен правительства, не только встану когда вам угодно, но готов не спать всю ночь.
— Нет необходимости ждать всю ночь; если хотите, я разбужу вас.
— Разбудите меня, Мишель, тем более что мы отправляемся на охоту в шесть часов утра и, следовательно, вы не причините мне большого беспокойства.
— Так это решено?
— Решено, Мишель; но каждый вечер, — упорствовал я, стыдясь, что так легко поверил в галлюцинацию Мишеля, — каждый вечер калитку, отделяющую маленький двор от большого, запирают, как же Причард входит? Он прыгает через забор?
— Увидите, увидите.
— Что я увижу?
— Истинность пословицы: "Скажи мне, кого ты впускаешь, и я скажу тебе, кто ты".
Мишель, как вы помните, производил некоторые перемены в правописании и в построении пословиц. Только что он снова проявил свою фантазию.
На следующий день, ранним утром, Мишель меня разбудил.
— Если вы желаете занять свой наблюдательный пост, — сказал он, — мне кажется, пора.
— Я здесь, Мишель! Я готов! — живо соскочил я с постели.
— Подождите, подождите!.. Дайте мне потихоньку открыть окно; если негодяй только заподозрит, что за ним подсматривают, он не выйдет из конуры. Вы себе представить не можете, до чего он порочен.
Мишель со всеми возможными предосторожностями открыл окно. Между пластинками жалюзи все было ясно видно — и дворик с курятником, и конуру Причарда.
Негодяй, как называл его Мишель, лежал в своей конуре, с невинным видом положив голову на лапы.
Как ни старался Мишель действовать осторожно, Причард приоткрыл свой горчичный глаз и посмотрел в ту сторону, откуда послышался шум.
Но, поскольку шум был слабым и мимолетным, Причард решил не обращать на него внимания.
Через десять минут закудахтали куры.
С первым же звуком Причард открыл уже не один, а оба глаза, потянулся, как делают собаки просыпаясь, встал на три лапы, снова потянулся, огляделся и, убедившись, что двор совершенно пуст, вошел в дровяной сарай и в следующее мгновение высунул голову в слуховое окно.
Двор был по-прежнему безлюден.
Тогда Причард выбрался из слухового окна на крышу.
Наклон крыши был небольшим, и Причард без труда перебрался на ту ее сторону, которая нависала над птичьим двором.
Для того, чтобы оказаться на птичьем дворе, ему надо было только совершить прыжок в шесть футов сверху вниз. Подобный прыжок Причарда не смущал: он прыгнул бы снизу вверх на такую высоту, будь у него все четыре лапы.
Оказавшись на птичьем дворе, он растянулся на земле, раскинув лапы, носом в сторону курятника, и дружески тявкнул.
Услышав зов, одна курица высунула голову и, нисколько не испуганная появлением Причарда, поспешила к нему.
Дальше произошло нечто, вызвавшее у меня величайшее удивление.
Я прекрасно знал, хотя и не был силен в естествознании, как Мишель, манеру собак здороваться при встречах.
Но я никогда не видел, чтобы собака засвидетельствовала таким образом свое почтение курице.
То, чего я никогда не видел, произошло.
Курица очень охотно — и это доказывало, что она не лишена чувственности — позволяла Причарду себя ласкать, разъяичиваясь (прошу прощения за слово, которое только что изобрел для этого случая) в его лапах, а Причард тем временем, подобно жабе-акушерке, облегчал роды.
Курица при этом пела, как Жанна д’Альбре, когда та разрешалась Генрихом IV.
Но мы не успели увидеть яйцо: оно даже не коснулось земли, как уже было проглочено.
Освободившись от бремени, курица встала, встряхнулась, весело поскребла свой помет и уступила место подруге, которая незамедлительно его заняла.
Причард проглотил таким образом четыре еще теплых яйца, совершенно так же, как Сатурн в сходных обстоятельствах пожирал потомство Реи.
Правда, у Причарда было моральное преимущество перед Сатурном. Он губил не своих детей, а существа не своей, а другой породы; возможно, он считал, что имеет на них столько же прав, сколько люди.
— Ну вот, теперь вы не станете удивляться, что у Причарда такой звонкий голос? — спросил Мишель. — Ведь вам известно, что певцы, чтобы сохранить свой голос, каждое утро выпивают по два яйца только что из-под курицы?
— Да, но вот чего я не знаю, Мишель, это каким образом Причард выберется с птичьего двора.
— Вы думаете, это представляет для него трудность? Взгляните.
— Но, Мишель…
— Видите, видите, что он делает, негодяй?
Действительно, Причард, поняв, что утренний сбор закончился, а возможно, услышав какой-то шум в доме, встал на заднюю лапу, одну из передних просунул сквозь решетку, приподнял щеколду и вышел.
— Подумать только, — сказал Мишель, — если спросить его, почему калитка птичьего двора открыта, он бы ответил, что Пьер забыл ее запереть с вечера!
— Вы думаете, он мог бы совершить такую подлость, ответить так?
— Может быть, не сегодня и не завтра, потому что он еще не вполне сформировался — вы знаете, собаки растут до четырех лет — но когда-нибудь, в один прекрасный день, не удивляйтесь, если он заговорит!.. Ах, негодяй! Его следует называть не Причардом, а Ласенером!
XL
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПРИЧАРД,
НА СВОЮ БЕДУ, ВСТРЕЧАЕТСЯ С КАНОНИКОМ ФУЛЬБЕРОМ, НЕ ВСТРЕТИВ ЭЛОИЗЫ
Этот поступок, о котором мы рассказали нашему хозяину перед тем, как отправиться на охоту, вызвал у него скорее восхищение собакой, чем симпатию к ней.
Мы условились, что, как только вернемся, Причард будет заперт в конюшне, закрытой на засов и висячий замок.
Не подозревая, какие меры принимались против него, Причард бежал в двух сотнях шагов впереди нас по дороге, помахивая хвостом.
Мы начали охотиться.
— Вы знаете, — сказал мне Шарпийон, — ни собаки, ни охотники не должны заходить в виноградник. Генье, в качестве мэра, и я, в качестве его помощника, должны показывать пример. Так что следите за Причардом.
— Хорошо, — ответил я. — Прослежу.
Но Мишель, приблизившись ко мне, сказал:
— Хорошо бы вам позволить мне, пока мы всего на километр отошли от дома, отвести назад Причарда; мне кажется, он причинит нам неприятности с этими виноградниками.
— Не беспокойтесь, Мишель, я нашел средство.
Мишель снял передо мной свою соломенную шляпу.
— Я знал, что вы умны, очень умны! — сказал он. — Но не знал, что до такой степени!
— Увидите.
— В этом случае вам следует поторопиться, потому что Причард уже согрешил.
Причард в самом деле только что залез в виноградник, над которым через минуту взлетела стая куропаток.
— Придержите вашего пса! — крикнул мне Генье.
— Хорошо, господин мэр, — ответил я.
И позвал Причарда.
Но Причард знал, что бывает, когда он проделывает штуки вроде той, какую учинил сейчас.
Он притворился глухим.
— Поймайте его, — обратился я к Мишелю.
Мишель пустился в погоню за Причардом.
Через десять минут он вернулся, ведя Причарда на поводке.
Тем временем я выдернул из ограды жердь, превосходившую прочие жерди настолько же, насколько кегельная "девятка" превосходит другие кегли. Она была около пяти футов длиной: для человека это небольшой размер, для жерди — огромный.
Я привесил собаке на шею это украшение и, повернув его поперек, выпустил ее.
Но Причард даже не доставил мне удовольствия полюбоваться его смятением: он понял, что с подобным приложением не сможет забраться в виноградник. Он бежал вдоль него ровно на таком расстоянии, чтобы его жердь не задевала ограду, но вследствие этого бежал только быстрее, поскольку вынужден был передвигаться по открытой площадке.
С этого времени я слышал непрекращавшиеся крики:
— Позовите же вашего Причарда, тысяча чертей! Он только что поднял стаю куропаток в ста шагах передо мной.
— Проклятье! Смотрите за своим псом: только что он поднял зайца на расстоянии больше выстрела.
— Скажите, вам будет очень неприятно, если вашу тварь подстрелят? С этим негодяем нет никакой возможности охотиться!
— Мишель, — сказал я, — поймайте Причарда.
— Я же говорил вам! К счастью, мы еще достаточно близко от дома, и я могу отвести его туда.
— Не надо! У меня еще одна идея.
— Как помешать ему бегать?
— Я же придумал, как помешать ему заходить в виноградники!
— Должен признать, это вам удалось; но, что касается второй, то, если только вы не спутаете его, как коня на лугу…
— Горячо, Мишель, горячо!.. Ловите Причарда.
— Довольно забавная у нас охота получается, — заметил Мишель.
И он побежал с криком:
— Причард! Причард!
Вскоре я увидел, как он возвращается и тянет Причарда за жердь.
В пасти Причарда торчала куропатка.
— Видите вы этого вора! Он опять за свое, — сказал мне Мишель.
— Должно быть, это та куропатка, которую подстрелил Кабассон: я вижу, он ее ищет.
— Да, а Причард ее подобрал. Я хотел привести вам этого негодяя с поличным.
— Положите куропатку Кабассона в свою сумку: мы ему сделаем сюрприз.
— Хорошо, но вот что меня раздражает, — ответил Мишель, — так это мнение плута о вас.
— Как, Мишель, вы думаете, Причард обо мне дурного мнения?
— О сударь, он очень плохо о вас думает.
— Почему вы так решили?
— По его поступкам.
— Объясните, Мишель.
— Послушайте, сударь, ведь Причард, принося вам куропатку, убитую другим, совершает кражу; не кажется ли вам, что он это понимает?
— В самом деле, Мишель, я думаю, он догадывается об этом.
— Так вот, сударь, раз он признавал себя вором, вас он считает укрывателем краденого! А если вы, сударь, заглянете в Кодекс, то прочтете, что скупщики краденого приравниваются к ворам и должны нести равное с ними наказание.
— Мишель, вы открываете передо мной бездну ужасов; но мы попытаемся не дать Причарду бегать; если он не сможет бегать, он не сможет и красть.
— Никогда, сударь, никогда вы не избавите этого негодяя от его пороков.
— Но тогда, Мишель, его следует убить?
— Я этого не говорю, сударь, потому что в глубине души люблю его, наглеца! Но надо бы справиться у господина Изидора Жоффруа Сент-Илера, живущего в обществе самых вредных тварей, не знает ли он какого-нибудь средства.
— Подождите, Мишель, я, кажется, нашел одно.
Я просунул правую переднюю лапу Причарда в ошейник; таким образом, поскольку правая передняя лапа была прижата к шее, а левая задняя отрезана, у Причарда осталось всего две: левая передняя и правая задняя.
— И правда, — согласился Мишель, — если он теперь побежит, значит, в нем сам черт сидит.
— Отпустите его, Мишель.
Мишель отпустил Причарда; тот постоял немного, удивленный и как будто отыскивающий равновесие.
Почувствовав себя устойчиво, он пошел, затем побежал рысью, потом, окончательно обретя равновесие, перешел на галоп и, несомненно, бежал на двух ногах быстрее, чем другой мчался бы на четырех.
— Ну как, удалось вам это, сударь? — спросил Мишель.
— Эта чертова жердь служит ему балансиром, — несколько разочарованный, ответил я.
— С этим разбойником можно целое состояние сколотить, — сказал Мишель. — Надо научить его танцевать на проволоке и возить потом с ярмарки на ярмарку.
— Если вы в этом уверены, Мишель, натяните на лужайке веревку и сделайте из него акробата. Я знаком со славной госпожой Саки и попрошу, чтобы она разрешила нам объявить Причарда ее учеником. Она не откажет мне в этой мелкой услуге.
— Вы все шутите, сударь. Постойте: вы слышали?
Я в самом деле слышал ужаснейшие проклятия, адресованные Причарду.
За ними последовал ружейный выстрел, потом раздался визг.
— Узнаю голос Причарда, — сказал Мишель. — Правильно сделали, он получил по заслугам.
Вскоре появился Причард с зайцем в пасти.
— Вы говорили, что узнали голос Причарда, Мишель?
— Готов поклясться, сударь.
— Но как же он мог визжать с зайцем в пасти?
Мишель почесал ухо.
— И все же это он визжал. Вот и доказательство этому: смотрите, он едва может нести зайца!
— Сходите и посмотрите, Мишель.
Мишель побежал.
— О сударь, я не ошибался, — сказал он, вернувшись. — Тот, у кого он украл зайца, в него выстрелил. У Причарда весь зад в крови!
— Тем хуже для него! Возможно, это его исцелит. Но все равно, я очень хотел бы знать, как он мог визжать, не выпуская зайца?
— Надо спросить у господина Шарпийона. Вот он как раз бежит за своим зайцем.
— Вы знаете, что я ему только что посолил задницу, вашему Причарду? — увидев меня издали, крикнул Шарпийон.
— И правильно сделали.
— Он украл моего зайца!
— Вот видите! — сказал Мишель. — Его ничем не исправить. Он хуже Картуша!
— Но, раз он уносил вашего зайца, он держал его в зубах.
— А где, черт возьми, вы хотели, чтобы он держал его?
— Как же он мог визжать с зайцем в зубах?
— Он положил его на землю, чтобы взвизгнуть, потом подобрал и побежал дальше.
— Ну, разве он не испорченный, а? — спросил Мишель.
Причард подбежал ко мне со своим зайцем, но, добежав, лег на землю.
— Черт! — сказал Шарпийон. — Не ранил ли я его сильнее, чем хотел? Я стрелял со ста шагов, если не больше.
И, не обращая больше никакого внимания на своего зайца, Шарпийон стал искать, какие повреждения он мог нанести Причарду.
Они оказались серьезными.
В задней части тела Причарда было пять или шесть дробинок.
— Ах, бедное животное! — воскликнул Шарпийон. — Я и за всех зайцев, какие здесь есть, не стал бы стрелять в него, если бы знал…
— Да что там, — ответил Мишель, — с Абеляром было еще хуже, и он не умер от этого.
Три недели спустя Причард, вылеченный сен-жерменским ветеринаром, вернулся домой совершенно здоровый и веселый.
— И что же? — сказал я Мишелю.
— Так вот, сударь, если он встретит другого пса, с тремя каштанами в мешке, советую ему поспорить, что на двоих у них всего четыре. Он выиграет, этот хитрец!
Я поспешил сообщить эту приятную новость Шарпийону.
XLI
ПАРЛАМЕНТСКИЙ ИНЦИДЕНТ
Примерно в то же время как с Причардом произошло ужасное происшествие, о котором я рассказал, в Палате депутатов разразилась буря.
— "Что ее вызвало?" — спросите вы.
Просто-напросто я сам.
Национальное представительство, созданное, разумеется, не с этой целью, проявило чрезмерную любезность, занявшись мною.
— "По какому поводу?" — спросите вы еще.
По поводу этого знаменитого путешествия в Испанию и Африку, для оплаты которого мы сложились, правительство и я, и в которое правительство вложило десять тысяч франков, а я — сорок тысяч.
Ежедневно отправлялись миссии, ежедневно кому-то предоставлялись пароходы, но — неизвестным. Следовательно, говорить было не о чем.
Но я, черт возьми! Это другое дело.
В то время господа из Палаты были на нас разгневаны, и не без причины, сейчас вы в этом убедитесь.
Эжен Сю опубликовал "Парижские тайны", Сулье — "Мемуары дьявола", Бальзак — "Кузена Понса", я — "Монте-Кристо"; поэтому передовыми статьями в парижских газетах интересовались мало, прениями в Палатах почти совсем не интересовались, и всех занимали романы-фельетоны.
Поэтому господа депутаты очень завидовали авторам этих романов и роптали на безнравственность еще громче, чем призывали к порядку.
Боже мой, как они кричали!
Послушать их, безнравственность была такой ужасающей, что в конце концов они обложили фельетоны налогом, которым отказались обложить собак (к счастью для меня, поскольку в то время у меня каждый день печаталось всего по три или четыре фельетона, но иногда, благодаря щедрости бедняги Причарда, обедали тринадцать или четырнадцать собак).
После того как фельетоны были обложены штемпельным сбором, депутаты умолкли: штемпельный сбор сделал фельетоны нравственными.
Но эти господа затаили злобу. Фельетоны шли своим ходом, у каждого на уголке страницы стояла красная или черная клякса, каждый обходился газете на двести или триста франков дороже, то есть приносил государству доход вдвое больший, чем автору, что весьма нравственно; но ни читатели, ни газеты не могли обойтись без фельетонов.
И даже на некоторые газеты подписывались только ради них.
Так что некоторые газеты злобствовали еще больше, чем некоторые депутаты.
Вот почему, когда играли мою драму или комедию, меня еще больше поносили (говоря театральным языком) в тех газетах, где печатали мои фельетоны, чем в тех, где их не печатали.
Назову "Век", которому я дал последовательно "Корриколо", "Шевалье д’Арманталя", "Трех мушкетеров", "Двадцать лет спустя" и "Виконта де Бражелона".
И при этом "Век" получил, публикуя названные мною книги, хорошую компенсацию за налог на фельетоны: в течение двух или трех лет, пока я там печатался, "Век" сохранял маленький формат.
Я тоже получил весьма приятное вознаграждение после "Бражелона". Главный редактор "Века" обратился к моему собрату Скрибу: он решил, что со мной покончено, больше ничего хорошего я не напишу и пора искать другого.
Я дерзко попросил за свои фельетоны и за передачу авторских прав на пять лет по пять тысяч франков за год: это показалось слишком много.
Мой собрат Скриб скромно попросил семь тысяч франков, и было решено, что этого недостаточно, поскольку ему подарили в виде премии чернильницу из позолоченного серебра и золотое перо.
Из-под этого золотого пера, из этой позолоченной чернильницы вышел "Пикилло Аллиага".
Я утешился, отдав "Королеву Марго" в "Прессу", "Графиню де Монсоро" в "Конституционалист", а "Шевалье де Мезон-Ружа" — в "Мирную демократию".
Странная судьба у "Шевалье де Мезон-Ружа": напечатанный в республиканской газете он, должно быть, так много содействовал установлению республики, что при ней директор изящных искусств запретил его из страха, что, оказав содействие ее установлению, он будет способствовать ее укреплению.
Читать бесплатно другие книги:
