Круг Матарезе Ладлэм Роберт
Скофилд вслушался. Ему почудились какие-то посторонние звуки, шедшие издалека, откуда-то сверху. Он поднял голову. Стая птиц кружила над ним, крики их сопровождало гулкое эхо, летевшее над холмами и лесом. Кто-то вспугнул птиц, вынудив их подняться в воздух.
Вдруг Скофилд услышал топот бегущих ног и крики людей.
Неужели его засекли? Он вскочил на ноги, выхватил пистолет и приготовился стрелять, зорко всматриваясь между деревьями.
Слева внизу, метрах в ста от того места, где он притаился, Брэй заметил двоих. Они лезли вверх по склону, прорубаясь с помощью мачете сквозь густые заросли. Им оставалось совсем немного, чтобы добраться до берега ручья. Они разом остановились, оглядываясь. Почему? В их облике сквозила неуверенность, они словно не знали, куда держать путь.
Брэй медленно перевел дыхание: слава Богу, они не обнаружили его, не подозревают о его присутствии. Скорее всего, они охотятся, выслеживают какого-нибудь хищника, что нападает на их коз. Может быть, дикую собаку? Во всяком случае эти двое карабкаются по склону явно не по его душу и им не нужен незнакомец, разгуливающий по холмам.
Затем Брэй расслышал отдельные слова этих двоих – они переговаривались довольно громко – и понял, что был прав в своих догадках лишь отчасти. Двое мужчин прокомментировали крик, прилетевший из-за ручья: все вместе они выслеживали человека, и тот, кто был за ручьем, возможно, заметил того, за кем шла охота. Наблюдавший за местностью у ручья криком предупредил товарищей. Кто же бежит от этих троих… если их не больше, подумал Брэй. Уж не Талейников ли? А если он, то почему? Неужели ему удалось за свое короткое пребывание в холмах узнать нечто такое, что превратилось в угрозу для его жизни? Нечто важное, за что корсиканцы из Порто-Веккьо готовы убить? Скофилд видел, как двое с мачете, заслышав крик из-за ручья и приняв решение, бросились вверх, на ходу выхватив пистолеты из-за пояса.
Он отошел за ствол огромного дерева и попытался собраться с мыслями. Чутье подсказывало ему, что охота шла за Талейниковым. А если так, то есть несколько способов действия. Он мог бы достичь дороги и уйти выше в холмы, а затем перебраться по другому спуску к рыбаку-итальянцу, что чинил свое суденышко на берегу. Мог бы дождаться ночи, оставаясь там, где был, и уже под покровом темноты подобраться ближе к преследователям, подкрасться настолько близко, чтобы можно было ясно расслышать, о чем они говорят. А мог и присоединиться к корсиканцам, но, разумеется, незаметно, и последовать за ними к объекту их преследования. Последнее было самым опасным, но, по-видимому, наиболее эффективным, и он выбрал этот способ действий.
К 5.35, осторожно продвигаясь за корсиканцами, Брэй забрался на самую вершину холма. Тут-то он и увидел Талейникова. Тот бежал по гребню холма, и выстрелы раздавались один за другим – его преследователи палили по бежавшему, отчетливо видимому в лучах закатного солнца. Талейников, как и ожидалось, предпринял непредсказуемый маневр: он бежал, не пытаясь скрыться из виду и даже удрать, он лишь стремился ввести преследователей в замешательство, вызвав на себя их огонь. Он, конечно, уйдет от выстрелов, сообразил Брэй. Но вынудив своих преследователей открыть огонь, он убедился в том, что представляет угрозу для корсиканцев, ибо кто же будет стрелять, защищая никому не нужные секреты. Значит, Талейников успел задать такие вопросы, что цена полученной в ответ на них информации равнялась жизни спрашивавшего. Уйдет, непременно убежит и скроется, думал Скофилд. Но что он будет делать дальше? Как долго он сумеет отсиживаться в холмах? Внезапно Скофилд догадался о том, что замыслил Талейников: его русский коллега не будет сидеть в укрытии, пока до него не доберутся. Напротив, он затаится лишь на короткий срок и устроит ловушку. Он намерен схватить кого-нибудь из преследователей.
Поняв замысел Талейникова, Скофилд уже знал, что делать дальше. Он будет пробираться к русскому. А русский тем временем рванул в северном направлении, уходя в горы. Минут через десять он скроется там и станет ждать. Надо бы поспешить, опередить его преследователей, подумал Скофилд, и забраться в горы заранее, до Талейникова. Там он найдет русского без труда, и дальнейшую стратегию они выработают вместе. И Скофилд ринулся вперед, увязая в высокой траве.
Солнце валилось за дальние горы, от холмов пролегли длинные тени, словно бледно-фиолетовые чернила пролились на поля окрест, мревшие в оранжевом свете заката. Темнота упала внезапно. Брэй продолжал свой путь, но никаких признаков присутствия Талейникова не обнаруживал. Он шел легко и быстро, почти бесшумно, как ему казалось, по следам русского, пристально всматриваясь в темноту, держа ухо востро. Он старался уловить любой посторонний звук, чуждый лесу и полям. Но вокруг было привычно тихо.
Неужели русский рискнул выйти на грязную разбитую дорогу, чтобы увеличить скорость продвижения вперед? Если он решился на это, то он – балда; разумеется, пока у него не появится план, как использовать с выгодой местность, прилегающую к дороге, то есть нижние уровни холмов. А может, это хорошо продуманная тактика?
Окрестности ожили во тьме – тревожные возгласы и переклики разлетались теперь в воздухе: преследователи разбились на группы от двух до шести человек и, вооруженные ножами, ружьями и мачете, сходились из разных точек, сужая круг поисков и забираясь выше по холмам. Лучи фонарей шарили интенсивно. Это означало, что на охоту вышли теперь толпы. Пучки света бежали по земле, рассеиваясь на расстоянии или натыкаясь один на другой, словно перекрестные лучи лазера. Скофилд спешил к западу, поднимаясь все выше, и метавшиеся огни фонарей помогали ему оставаться незамеченным: следя за ними взглядом, он то пригибался, то перебегал, точно зная, где и в какой момент остановиться на мгновение. Он уже почти бежал, стараясь оставаться в секторе, ограниченном двумя группами преследователей по обеим сторонам.
Внезапно ему пришлось резко остановиться и замереть. Два огромных желтых глаза выступили из темноты, затем он увидел силуэт зверя, его густую, блестевшую во вспышках света шерсть. Он приготовился пустить в ход нож, а животное подошло, но не набросилось, и Скофилд успел сообразить, что это собака пастухов, натасканная на запах зверя, а не человека. Он погладил громадное животное, успокаивая его, затем пригнулся, уворачиваясь от настигшего его луча фонаря, и через секунду побежал дальше, забирая влево наверх по холмам. Наскочив на огромный валун, он спрятался за ним. Надо было оглядеться. Пятна света от лучей фонаря бегали вокруг, выдавая местонахождение преследователей. У дороги Скофилд увидел деревянное строение и вспомнил, что это гостиница, в которой он останавливался в прошлый свой приезд. Значит, справа в сотне метров от гостиницы проходит другая, широкая и торная дорога, что ведет из холмов к Порто-Веккьо.
Корсиканцы теперь рассредоточились по полям и склонам холмов. Были слышны крики, лай собак, злобные переругивания и лязг мачете. Зрелище было жутковатое: ни силуэтов во тьме, ни фигур, подсвеченных лучами фонарей, только вспышки света, огни, похожие на горящие факелы, беспорядочные выстрелы со всех сторон, словно невидимые куклы на светящихся веревочках скачут то здесь, то там.
Вдруг вспыхнул иной свет, более мощный, желтый, а не белый. Огонь! Но не ровный и постоянный, а короткие вспышки вдали, справа от дороги на Порто-Веккьо.
Ага! Талейников что-то придумал. Значит, он там. Люди во тьме всполошились, побежали на огонь, по лучам их фонарей можно было догадаться, что преследователи ринулись в том направлении. Скофилд не двинулся с места. Он был потрясен. Сейчас его интересовало одно: как Талейников использует эту приманку? Любопытство профессионала взяло верх, и Скофилду очень захотелось угадать, какой метод избрал его новоиспеченный товарищ, чтобы заманить одного из преследователей в ловушку.
Уже через три минуты он начал кое-что понимать. Вторая, более мощная вспышка пламени появилась теперь левее, в двадцати пяти метрах, введя преследователей в заблуждение. Теперь корсиканцы должны будут разделиться на группы.
Через несколько минут еще дальше влево вдруг полыхнуло огнем целое дерево, будто подожженное напалмом. Корсиканцы заметались, шалея от злости и недоумения. Они не знали, куда кидаться. А Скофилд понял, что Талейников не очень-то надеется схватить "языка" и потому дезориентирует врагов, чтобы обрести путь к спасению. Похоже, он решил проскользнуть под носом у обложивших его людей, заставив их разбежаться в разных направлениях. Хотя, впрочем, если мозги у этого русского устроены так же, как и у меня, подумал Брэй, то он устроит ловушку и кого-нибудь обязательно схватит, воспользовавшись неразберихой и всеобщей паникой. Он выбрался из-за валуна и пополз по-пластунски вниз по склону.
Далеко внизу на дороге внезапно опять вспыхнуло что-то, но пламя было слабенькое и продержалось не больше трех секунд. Спичка, догадался Брэй. Но кто и зачем зажег ее, недоумевал он. Ему казалось, что зажигать спичку не имело смысла. Но тут он заметил, как три фонаря разом посигналили друг другу, а затем лучи их нацелились туда, где горела спичка. У подножия холма трое преследователей разделились и направились к месту вспышки, только каждый своим путем. Брэй постиг смысл их действий, наблюдая за лучами фонарей, и мысленно поблагодарил ловивших Талейникова.
Четыре дня назад в парке русский использовал спички, чтобы предупредить его об опасности, предостеречь от ловушки, расставленной Скофилду его врагами. Теперь же он спичкой заманивал в ловушку своих врагов.
Брэй вытащил пистолет из кобуры, что висела под пиджаком на груди ближе к подмышке, и полез в карман за глушителем. Установив его, он снял пистолет с предохранителя и бросился бежать влево наискось, стремясь не подниматься к вершине холма.
Где же эта ловушка? Где Талейников поджидает врага? Хорошо бы было и мне захватить кого-нибудь, подумал вдруг Брэй. Два поставщика информации – это уже кое-что! Он бежал пригнувшись к траве и следя за тремя лучами фонарей там, внизу. Невольно пересекаясь, эти лучи высвечивали теперь и фигуры преследователей, блеск металла подтверждал, что у каждого в руках еще и по ружью. Это означало, что любой из троих готов выстрелить с наскока, попадись им Талейников. Он нужен был им мертвый.
Внезапно заметив еще один источник света справа внизу, Брэй остановился. Он не мог взять в толк, откуда этот свет: световое пятно словно качалось из стороны в сторону, стоя на одном месте, а не шаря вокруг.
Ага! Что-то горит, зажжено, но не в руках движущегося человека, сообразил Брэй. Фонарь-то никто не держит! Он просто подвешен к чему-то, скорее всего к ветке. Еще один отвлекающий момент – вот что это такое. Брэй лег в траву, решив выждать, и весь обратился в слух.
Все произошло так внезапно, что Скофилд едва не застрелил пробегавшего мимо огромного корсиканца. Спешивший едва не наступил Брэю на голову – он чудом успел увернуться, откатившись с дороги. Поднявшись, Брэй не сразу оправился от шока, но сумел все же довольно быстро совладать с собой и побежал, стараясь не шуметь, за несшимся впереди корсиканцем. Тот следовал по склону холма на север, видимо, как и Брэй, вычислив, где укрывается Талейников. Местность была хорошо знакома преследователю, и чутье подсказало Скофилду, что лучше не выпускать корсиканца из виду. Но он внезапно исчез. Ни шороха, ни звука. Куда же он делся? Скофилд опять опустился на землю, решив осмотреться. Палец лежал на спуске – готовность выстрелить была сейчас особенно важна: с минуты на минуту ловушка Талейникова сработает и может понадобиться помощь.
Но, черт возьми, где же именно Талейников устроил ловушку? И каким образом она захлопнется? Справа, метрах в двухстах, Скофилд снова увидел вспышку.
Она погасла, опять появилась, и огонь замигал через короткие и неравные промежутки времени. Брэй вгляделся и понял, в чем дело. Свет не гас и не загорался, нет. Он горел постоянно у кого-то в руке, и этот кто-то пробирался между деревьями. Сквозь густую зелень свет едва пробивался. Вдруг он взметнулся вверх, а затем, описав дугу, поехал вниз и погас у самой земли. Так вот это где! Значит, Талейников поймал кого-то, ловушка сработала. Но он не подозревает, что за ним наблюдают, и тот громила корсиканец немедленно прибежит куда надо, заметив пляску света. У Скофилда оставались лишь секунды, теперь уже некогда было думать о производимом шуме. Он понесся туда, где полагал увидеть Талейникова и его жертву. Пробежать предстояло немало, и в густой тьме это было нелегко. Хоть бы мелькнула вспышка пламени, любой огонек, раздался бы хоть голос – для ориентировки! Скофилд хотел крикнуть, предупредить русского, но тут, к своей радости, услышал знакомый голос, слова, сказанные по-итальянски с южным акцентом. Взглянув по направлению голоса, он увидел ниже в тридцати метрах человека, стоявшего между двумя соснами. У его ног валялся фонарь, в руках корсиканец держал ружье. Скофилд прыгнул вниз навстречу к вооруженному пришельцу и взял его на мушку. И в ту же секунду услышал резкий окрик:
– Матарезе! Перро ностро чиркуло! – Загадочная фраза, так же, как и первое слово, принадлежала Талейникову.
Брэй выстрелил в спину корсиканцу, и его выстрелы слились с пальбой из охотничьего ружья. Корсиканец рухнул ничком. Скофилд придавил тело ногой, пытаясь помешать возможному сопротивлению, но то, что он увидел, заставило его остановиться: корсиканец, захваченный Талейниковым, был разнесен на куски.
– Талейников?
– Ты?.. Это ты, Скофилд?
– Убери этот фонарь! Там на холмах есть еще человек. Он не пойдет сюда сам, но он ждет, когда его позовут.
– Если он придет, мы должны убить его, а если мы не позовем его, он приведет новых людей.
– Я думаю, те, кого он мог бы позвать на помощь, не успеют добраться сюда. Тебе удалось обвести их всех
вокруг пальца… А впрочем, вот и этот человек, он спускается к нам!
– Уходим! – сказал Талейников. – Я знаю несколько мест, где можно спрятаться. Я собираюсь о многом поведать тебе.
– Уж конечно…
– У меня правда есть кое-что. Это здесь…
– Что это?
– Ну… ответ. Возможно, здесь мы найдем ответ. Или хотя бы часть ответа. Ты и сам убедился: они охотятся за мной и убьют меня без рассуждений. Я влез к ним в святое святых…
Внезапно прозвучавший женский голос прервал их разговор:
– У меня в руках ружье, синьоры.
Голос раздался над ними за спиной Скофилда. Брэй упал на землю, Талейников остался на ногах и вскинул пистолет.
Голос сопровождало рычание собаки.
– У меня двустволка, такое же ружье, как и у того человека, что лежит у ваших ног. Это наше местное оружие – "волк", и уверяю вас, я умею с ним обращаться, синьоры. Но мне не это нужно. Держите крепче ваши пистолеты, они могут вам пригодиться. Но опустите их, синьоры.
– Кто вы? – спросил Скофилд, стараясь разглядеть женщину, стоявшую над ним. Лица он не увидал, но заметил, что на ней брюки и свободный жакет. Стоявшая рядом большая собака вновь зарычала.
– Я ищу исследователя.
– Кого?
– Это она про меня, – пояснил Талейников и, обратившись к женщине, сказал: – Я здесь. А этот человек сопровождает меня в поисках…
– Что ты несешь?.. – удивился Скофилд. Талейников словно не заметил его вопроса и опять обратился к женщине:
– Зачем вы ищете меня и почему не спешите убить?
– О вас повсюду говорят. Вы ходите и задаете вопросы о господине всех господ…
– Да, о Гильоме де Матарезе. Но никто не хочет давать мне ответ…
– Есть один человек, который даст вам ответ, – прервала его девушка. – Одна старая женщина, что живет в горах. Она хочет поговорить с "эрудитом", как она вас называет. У нее есть что рассказать вам.
– Но вы видели, что произошло здесь. Меня преследуют, и вы рискуете своей жизнью, приглашая меня… нас к ней!
– Да. Это трудное и долгое путешествие, почти пять, а то и шесть часов по вершинам холмов – дальше в горы.
– Ответьте мне, пожалуйста, почему вы идете на риск? – настаивал Талейников.
– Ради моей бабушки. Ее презирают все живущие на холмах, поэтому она никогда не спускается вниз. Но я ее очень люблю.
– Кто же она?
– Ее называют шлюхой с виллы Матарезе.
Глава 14
Они пошли через холмы к подошве горы и добрались до тропы, проложенной в лесу. Собака, обнюхавшая их, когда девушка коснулась плеча каждого, побежала впереди, прекрасно зная тропу, и, оторвавшись, уйдя вперед, поджидала на каждом следующем повороте. Скофилд подумал, что это та самая собака, что встретилась ему в холмах, и спросил об этом девушку. Она подтвердила:
– Возможно, синьор. Я бродила в холмах много часов, следя за вами. Я думала, что вы и есть тот, кто мне нужен, и отпустила собаку, чтобы она остановила вас. Но я догадалась, что вы ищете того же, кого и я.
– Почему же она не набросилась на меня?
– Если бы вы подняли руку на нее… или на меня… Далеко за полночь они углубились в почти непроходимый лес. Вышла луна, облив неярким светом деревья. Ночь была очень холодная, и Брэй вдруг заметил, что на Талейникове такой же свитер, как и на нем самом.
– Передохнем, синьоры? – Девушка указала рукой туда, куда отбежала собака. – Там каменная пещера, она не велика, но представляет собой надежное убежище.
– А собака-то знает, что мы будем отдыхать! – заметил с удивлением Талейников.
– Она хочет, чтобы я разожгла костер, – рассмеялась девушка. – На бегу она подбирает палки и притаскивает их мне в пасти. Она любит огонь.
– Можно, я зажгу огонь? – спросил Талейников, когда путники забрались в пещеру.
– Если хотите. Птаха будет не против. А я что-то устала.
– Птаха?!
– Да, она не бежит, а летит, синьоры, поэтому ее так и зовут.
– Ваш английский превосходен. Где вы учились? – поинтересовался Брэй.
– Я посещала школу в Весковато. Те из нас, кто изъявил желание обучаться по государственной программе, изучали английский и французский.
Талейников тем временем разжег костер. Брэй похвалил его.
– Спасибо, – ответил Василий. – Это не Бог весть какие способности.
– Не скажи! Несколько часов назад ты продемонстрировал грандиозные способности в этой области.
Брэй взглянул на девушку, которая сняла шапочку и распустила свои длинные темные волосы. У него перехватило дыхание, и он еле справился с собой. Что это? Прекрасные волосы? Или ее дивные огромные карие глаза, ясные и влажные, как у лани? Или высокие скулы и нежная матовая кожа на щеках, сквозь которую просвечивает румянец? А может, точеный носик и пухлые губы, с которых, казалось, в любую секунду готов сорваться звонкий смех? Похоже, он слишком устал и очерствел, и сейчас его просто радует вид хорошенькой смышленой девушки. Он не стал копаться в своих ощущениях, лишь отметил про себя, что девушка удивительным образом напоминает ему Кэрин, его обожаемую жену, чья жизнь понадобилась тому, кто сидел сейчас подле и грелся вместе с ним у костра в одной из корсиканских пещер.
– Ну и как вы справлялись с государственной программой? – спросил Брэй девушку, отогнав тяжелые мысли.
– Вполне. Я закончила среднюю школу, или колледж, в Бонифацио, а в остальном мне помогли. Нас субсидировали.
– Я не понимаю… – сознался Брэй.
– Я выпускница университета в Болонье, синьор. И я – коммунистка. Я говорю это с гордостью.
– Браво!.. – тихо вставил Талейников.
– Однажды все в Италии пойдет по-другому! И это сделаем мы, правые! Мы покончим с хаосом и с их христианской тупостью!..
– О, в этом я не сомневаюсь, я просто уверен!.. – опять перебил девушку русский.
– Но никогда мы не сделаем так, как московские марионетки, точнее, мы никогда не станем ими! Мы не слушаем этих грубых медведей, которые могут увести нас в сторону, извратить наше дело и ввергнуть нас в фашистский режим, который они насаждают по всему миру. Никогда!
– Браво! – На сей раз это сказал Брэй. Беседа шла не слишком непринужденно, девушка, хотя и разговорилась, однако с неохотой отвечала на прямые вопросы. О себе она сообщила еще, что зовут ее Антония и что она приехала из Болоньи, чтобы побыть немного с бабушкой. Впрочем, это она сказала в ответ на вопрос Талейникова о том, почему она, активистка движения, покинула вдруг Болонью.
– Расскажите нам о своей бабушке, – попросил Скофилд.
– Она сама расскажет вам то, что пожелает. Мне же было велено не сообщать более того, что я вам сказала.
– Шлюха с виллы Матарезе… – повторил почти про себя Брэй.
– Я бы так ее не называла. И никогда не употребила бы это прозвище. Пошли, нам еще два часа ходу!
Они поднялись почти на самую вершину горы. Внизу теперь лежала прекрасная долина, которая стала отчетливо видна в словно разгоравшемся лунном свете. Доносился шум беспечного потока, сбегавшего по камням вниз и струившегося в двух шагах от маленького домика.
– А здесь красиво! – заметил Василий.
– Это единственный мир, который ей известен на протяжении более полувека.
– Вы тоже выросли тут? – спросил Скофилд. – Здесь ваш дом?
– Нет, – ответила Антония. – Пошли, и вы увидите ее. Она ждет вас.
– В такой поздний час? – удивился Талейников.
– Для нее не существует ни ночи, ни дня. Она просила привести вас к ней, как только мы придем. Вот мы и пришли.
Да, для женщины, сидевшей в задумчивости у пылавшего очага, не существовало ни дня, ни ночи – она была слепая. На изборожденном морщинами некогда прекрасном лице сохранились следы былой красоты, только нос слегка заострился. Заслышав вошедших, она повернулась на звук.
Женщина заговорила первая, попросив и Скофилда и Талейникова объяснить, почему их интересует Гиль-ом де Матарезе. Голос у нее был тихий, слабый, почти переходящий в шепот. Собеседнику приходилось следить за ее губами, тонкими и выцветшими. В тихом голосе ее не слышалось особой уверенности, но он был все же ровным. Казалось, женщина не волнуется, не колеблется и не боится. Мужчины отвечали, причем первым говорил Василий, распространяясь о своих штудиях из корсиканской истории. Скофилд, получивший возможность продолжать, развил легенду до совершенства: их ученый интерес и беспокойство о малоизученных вопросах истории должны были убедить и тронуть старуху. Оба лгали профессионально, легко и почти вдохновенно, стараясь единственно не переборщить. Пока лились их гладкие речи, женщина сидела молча, кивала и время от времени отбрасывала пряди седых волос, которые падали ей на лицо. Наконец она заговорила:
– Вы оба лжете. Второй джентльмен наименее убедителен. Он старался засыпать меня фактами, которые легко узнает любой мальчишка с холмов вокруг Порто-Веккьо.
– В Порто-Веккьо – возможно, – запротестовал Скофилд, – но не в Милане.
– Да, конечно. Я понимаю, что вы хотите сказать, но в таком случае позвольте заметить, что вы оба не из Милана.
– Это действительно так, – прервал ее Талейников. – Мы ведь только работаем в Милане, а на самом деле я, например, родился в Польше, в Северной Польше. Я уверен, вы отметили мой выговор…
– Ничего такого я не отметила, кроме того, что вы оба лжете. Однако пусть вас это не беспокоит, это не имеет значения.
Талейников и Скофилд молча переглянулись, а затем взглянули на Антонию, которая свернулась калачиком на подушке у окна.
– Что не имеет значения? – спросил Скофилд. – Мы заинтересованы в полной ясности, поэтому нам бы хотелось, чтобы вы выражались точнее.
– Хорошо, – ответила слепая женщина. – Ваша ложь отличается от лжи тех, кто стремится обезопасить себя. Похоже, вы сами опасные люди, но уж никак не те, кто дрожит за собственную шкуру и думает только о выгоде. Вы ищете следы падроне не для своих личных интересов.
Скофилд не смог удержаться и подался вперед, спросив:
– Откуда вам это известно?
Лицо женщины было повернуто к нему, и впечатление возникало ужасное: трудно было поверить, что она не видит его.
– Это звучит в ваших голосах, – ответила она, – вы обеспокоены, и даже очень.
– А что, для этого все же есть основания? – спросил Талейников.
– А вот это уже зависит от того, во что вы верите, не так ли?
– Мы уверены, что произошли очень страшные вещи, – произнес Брэй, – но мы очень мало знаем об этом. Вот та правда, которую я могу вам поведать.
– Так что же вы все-таки знаете, синьоры?
Вновь Талейников и Скофилд посмотрели друг на друга, и русский кивнул первым. Брэй заговорил, обращаясь к Антонии, а не к старой женщине, так как понимал, что девушка изучает их.
– Прежде чем мы ответим вам, я думаю, будет лучше, если ваша внучка оставит нас одних.
– Нет! – закричала девушка так резко, что собака подняла голову.
– Послушайте меня, – продолжал Скофилд, – есть одно дело, что привело нас сюда, двух иностранцев, в дом вашей бабушки, которая сама захотела с нами встретиться. Есть и кое-что другое, что связывает нас с ним… Мой приятель и я… у нас есть опыт… поверьте, это ради вашего же блага.
– Оставь нас, Антония. – Слепая женщина повернулась на стуле. – Мне нечего бояться этих людей, а ты, наверное, устала. Отдохни там.
– Хорошо, – согласилась девушка, вставая, – но собака останется здесь. – Внезапно она выхватила ружье из-под сиденья и направила на гостей. – Вы оба вооружены. Оставьте свое оружие, положите его прямо перед собой на пол. Я думаю, что вряд ли вы захотите уйти отсюда без него.
– Но это же по крайней мере смешно! – проговорил Брэй, глядя, как собака укладывается у их ног.
– Делай так, как тебе предлагает эта дама, – тихо сказал ему Талейников, опустив свой пистолет на пол.
Скофилд молча достал "Магнум-4" и положил его рядом. Девушка нагнулась, взяла пистолеты, не выпуская из рук своего ружья, и сказала:
– Когда вы закончите, то позовете меня в открытую дверь. Я же позову собаку, но если она не выйдет ко мне, то вы больше не увидите своего оружия, если только не считать последнего раза, когда вам придется заглянуть в дуло.
– Моя внучка, как говорится, в ударе, – проговорила старая женщина. – Кровь Гильома дает о себе знать даже через несколько поколений.
– Она его внучка? – спросил Талейников.
– Его правнучка. Она – дочь дочери моей дочери. А моя дочь – плод домогательств падроне. Он домогался одной блудницы…
– Шлюхи с виллы Матарезе, – произнес Скофилд. – Это вы велели Антонии сказать нам, как вас называют здесь?
Старуха улыбнулась.
– С тех пор прошло много лет. И мы вернемся к тем временам. Но прежде мне хотелось бы послушать вас, синьоры. Что вам известно? И что привело вас сюда?
– Мой помощник будет говорить первым, – сдался Василий. – Он более осведомлен в этих делах, хотя я первый пришел к нему с этой информацией.
– Тогда назовите мне свое имя, синьор, – прервала его слепая женщина. – Ваше настоящее имя и место, откуда вы родом.
Русский взглянул на американца. Их взгляды встретились, и оба поняли, что лгать дальше уже нет смысла. Напротив, правда – единственное, что возможно в данной ситуации, ибо эта старая женщина слышала многих лжецов за свою длинную жизнь, и слушала она их в потемках. А находящегося во тьме нельзя дурачить.
– Меня зовут Василий Талейников, руководитель стратегического отдела внешней разведки КГБ, представитель советских спецслужб.
– А вы? – Женщина переместила невидящий взгляд на Скофилда.
– Брэндон Скофилд. Отставной офицер спецслужб Госдепартамента США, работал в Европе и в регионах Средиземного моря.
– Теперь мне понятно. – Старая куртизанка поднесла хрупкие ладони с тонкими пальцами к лицу. Этот жест выдал, что она испытала облегчение. – Я не очень образованна и живу в изоляции, но я не пропускаю новости из окружающего мира. Я часто слушаю приемник, по нескольку часов в день. Передачи из Рима и Генуи, Ниццы принимаются здесь очень хорошо. Я не претендую на какие-то познания, тем более не имею их, но ваше появление на Корсике должно выглядеть очень странным.
– Это действительно так, мадам, – произнес Талейников.
– Да, очень странным, – согласился Скофилд.
– Это значит, что ситуация очень серьезна, – добавил Талейников.
– Тогда выкладывайте ваши соображения, синьоры. Брэй подвинулся вперед на стуле и, положив руки на колени, стал говорить, не сводя глаз с лица старой женщины.
– Где-то между 1909 и 1913 годом Гильом де Матарезе созвал небольшую группу людей в свое имение близ Порто-Веккьо. Кто они были и откуда пришли, так и осталось тайной. Но они дали своей организации имя…
– Эта дата известна, синьоры: 4 апреля 1911 года, – прервала его старуха. – Они не выбирали название своей группе. Его дал падроне. Они стали называться Орденом Матарезе… Продолжайте, пожалуйста.
– Вы что, были там?
– Пожалуйста, продолжайте.
Происходило нечто невероятное. Они беседовали о событиях, которые являлись предметом спекуляций на протяжении не одного десятка лет, о событиях, которым не было свидетелей, не осталось документов. И вдруг за несколько секунд они выяснили год, месяц и даже день. Тихий голос назвал дату. Голос этот принадлежит простой, необразованной женщине, но она мудра, речь ее вовсе не примитивна и изобилует старинными учтивыми оборотами. Ей хочется верить.
– Итак, синьор?..
– Да-да, извините. В течение последующих тридцати или более лет эти самые Матарезе и их Орден стали предметом самых противоречивых слухов…
Скофилд пересказал все, что было ему известно. Он говорил быстро, без отступлений, стараясь не сбиваться с разговорного итальянского, которым владел достаточно хорошо. В заключение он добавил, что большинство экспертов, изучавших Матарезе, склонны утверждать, что это скорее миф, чем реальность.
– А во что верите вы сами, синьоры? Этот вопрос я уже задавала вам вначале.
– Я не уверен, что верю во все это, но у меня есть конкретный факт. Четыре дня назад исчез один очень влиятельный человек, и я склонен думать, что он уже убит, потому что заговорил с другими могущественными людьми о Матарезе.
– Я понимаю вас, синьор. Четыре дня назад, вы говорите? Но я тем не менее возвращаюсь в мыслях к тому собранию в 1911 году. Вы сказали также про тридцать лет, синьор? А что же дальше? Ведь следует посчитать и другие годы.
– Согласно тому, что мы знаем, – или думаем, что знаем, – после смерти Матарезе их сообщество продолжало действовать уже вне Корсики и даже в таких городах, как Берлин, Париж, Лондон. Да Бог знает, где еще. Активность их стала спадать с началом Второй мировой войны. После войны они исчезли, ничего не было слышно об их деятельности уже много лет.
Улыбка тронула губы старухи.
– Другими словами, вы хотите сказать, что теперь они возвращаются из небытия?
– Да, и мой коллега может рассказать вам, почему мы так считаем. – Брэй посмотрел на Талейникова.
– В течение последних недель, – заговорил русский, – двое выдающихся людей – оба из наших стран – были зверски убиты, причем каждое из убийств сопровождают улики, указывающие на противную сторону. Между нашими странами возникла угроза конфронтации, причем с непредсказуемыми последствиями, и от нежелательной расстановки сил удалось отойти только благодаря откровенным и неформальным диалогам между лидерами наших стран… Одновременно ко мне обратился очень дорогой для меня человек. Он умирал и послал за мной, чтобы поставить меня в известность о том, чего раньше он никому не рассказывал.
– Что же он рассказал вам?
– Что Орден Матарезе очень тесно контактировал с нами на протяжении всех этих лет, что их деятельность никогда не прекращалась, но они ушли в подполье и стали более активны. Их мощь и влияние разрастались. Что они ответственны за многочисленные акты терроризма и за действия банд убийц по найму, о которых мир и не подозревает, возлагая вину на совсем других. И Матарезе уже не убивают за деньги, вернее, убивают, но не только за деньги. У них появились свои собственные цели.
– И в чем же они заключаются? – спросила старая женщина каким-то странным, неожиданно гулким голосом.
– Он не знал этого. Единственное, что ему было известно, так это то, что Матарезе распространяются как болезнь, которую следует остановить. Но он не сказал мне, как это сделать, и никто из тех, кто имел дело с ними, не скажут ни слова.
– Значит, он так ничего и не предложил вам?
– Последнее, что он сказал, когда я уходил, что ответ может быть на Корсике. Естественно, я не очень поверил во все это, пока обстоятельства и события, последовавшие одно за другим, не убедили меня и у меня не осталось иного выбора… Ни для меня, ни для моего коллеги Скофилда не было альтернативы.
– Я понимаю причины, по которым ваш коллега считает, что Матарезе – это реальность. Если большой человек исчез четыре дня спустя после того, как задавал вопросы о Матарезе, то здесь все ясно. А что убеждает лично вас в том, что Матарезе – не миф?
– Я тоже говорил о Матарезе. С теми, от кого ждал помощи. Я был авторитетным человеком в своей стране. Но сразу же после этих разговоров был отдан приказ о моем уничтожении.
Старуха сидела некоторое время безмолвно и неподвижно, лишь легкая улыбка блуждала на ее бескровных губах.
– Падроне возвращается, – едва слышно прошептала она.
– Я думаю, вы должны пояснить это, – заговорил Талейников. – Мы были полностью откровенны с вами.
– А ваш дорогой друг умер? – неожиданно спросила женщина.
– Да, на следующий день. Его похоронили с воинскими почестями, и он заслужил это. Он прожил жизнь бесстрашного бойца и все же в конце концов стал испытывать страх перед Матарезе. Похоже, они порядочно напугали его.
– Это падроне напугал его, – сказала старуха.
– Но мой друг не знал Гильома де Матарезе.
– Зато он знал его последователей, а этого вполне достаточно: ведь они – это он сам. Он был их Христос, и, как Христос, он умер за них.
– Падроне был их богом? – спросил Брэй.
– И их пророком, синьор. Они верили ему.
– Чему именно они верили?
– В то, что они "наследят землю", то есть получат в наследство весь мир. Вот что было содержанием и целью его мести.
Глава 15
Взор невидящих глаз старухи был устремлен в стену в продолжение всего ее долгого повествования. Тихий шелестящий голос время от времени переходил в полушепот.
– Он нашел меня в монастыре в Бонифацио и договорился о сходной цене с матерью-настоятельницей. "Взимается в пользу Цезаря", как он выразился, и она согласилась, так как решила, что коли так, то значит, не Богу; помните: Богу – Богово? Я была раскованная и свободная девчонка и не больно-то корпела над книгами, а чаще гляделась в зеркала, то есть зеркал не было, но я вертелась перед темными окнами: меня занимало мое отражение и мне нравились мое лицо и тело. Я уже готова была принадлежать мужчине, а падроне и оказался мужчиной из мужчин. Мне тогда было семнадцать лет, и казалось, что весь мир принадлежит мне, хотя прежде я и мечтать об этом не могла. За мной прислали карету, и колеса у нее были из чистого серебра, а золотые гривы лошадей горели на солнце. Меня повезли высоко в горы, а по пути были селения, и я могла купить что только пожелаю, а ведь мне хотелось всего, ибо я была из семьи нищих пастухов – набожный отец и моя мать возблагодарили Господа, когда меня взяли в монастырь, хотя они так и не увидели меня больше.
Итак, я ни в чем не имела отказа, и появилось у меня все, что я только могла пожелать, а он был лев, мой падроне, а я – его возлюбленное дитя, он везде возил меня с собой, брал во все большие дома, разбросанные в окрестностях Порто-Веккьо, и повсюду представлял меня как свою воспитанницу, смеясь при этом, и все другие смеялись тоже, когда он произносил это слово. Жена его тогда уже умерла, а ему перевалило за семьдесят, но ему хотелось, чтобы люди знали, что он все еще мужчина и обладает молодой силой: если ляжет с молодой женщиной, то сумеет потешить ее, как несколько человек сразу. Особенно он хотел, чтобы два его сына знали об этом.
Мне наняли учителей, которые обучали меня, как снискать его благоволение и обожание, давали уроки музыки, танцев и пластики, учили правильно говорить, даже читали мне из истории, познакомили с основами математики. Изучала я и французский, что был тогда в моде, ведь считалось, что любая дама обязана уметь изъясняться на нем. О, это была удивительная жизнь! Мы плавали по морям, посетили Рим, Париж и в Швейцарии побывали… Раз в полгода мы отправлялись в какое-нибудь путешествие. У него, правда, и дела были в тех поездках, хотя всем ведали его сыновья и только докладывали отцу, как да что, отчитываясь перед ним.
Почти три года я была счастливейшей девушкой в мире, ибо мир принадлежал мне, подаренный моим падроне. Но затем мир этот распался на куски, рухнул за одну неделю, а падроне сошел с ума. Понаехали какие-то важные господа из Цюриха, Парижа, Лондона, и все твердили, что за последние четыре месяца сыновья его, связавшись с нехорошими людьми, пустили по ветру его капитал.
Мол, приняли они массу неправильных решений, подписали какие-то финансовые документы с бесчестными людьми и, войдя с ними в соглашение, а то и сговор, оперировали крупными суммами в обход закона да нарушая принципы банковского дела. Мол, в правительственных кругах Франции и Англии спохватились, поймали с поличным их компаньонов и прекратили все операции, торговлю и махинации, наложив арест на весь капитал. И ничего у падроне не осталось, кроме небольших вкладов в Риме да Генуе.
Он вызвал к себе обоих сыновей, повелев им приехать в Порто-Веккьо и отчитаться в том, что они натворили. Но в ответ на это получил он такую весть, что сразила его словно удар грома, и более он уже не оправился, так никогда и не стал таким, как прежде.
Власти Парижа и Лондона довели до сведения Гильома де Матарезе, что оба сына его мертвы: один покончил с собой, а другого якобы убил человек, которого он разорил. Так было сказано… Что ж оставалось после этого моему господину? Мир рухнул вокруг него, и он целыми днями сидел в библиотеке запершись, ни с кем не общался, не выходил, а еду ему оставляли на подносе перед запертой дверью.
Он уже не ложился со мной, он потерял интерес к нуждам и удовольствиям плоти. Он уничтожал себя изо дня в день, медленно умирая, как если бы собственноручно вонзил кинжал себе в живот.
Но в один прекрасный день объявился человек из Парижа. Он настоял на вторжении в уединенную жизнь падроне. То был журналист, занимался он историей крушения банковских предприятий Гильома де Матарезе.
И поведал невероятную историю. Суть ее сводилась к тому, что удар по делу падроне был нанесен банкирами Англии и Франции, которых поддерживали правительства обеих стран. Сыновей падроне путем шантажа принудили подписать незаконные бумаги, а затем убили и вослед их смертям состряпали ложные дела да подкупили свидетелей… Неясно было моему падроне, зачем все это сделано, зачем его разорили, убили обоих его сыновей.
Приехавший из Парижа журналист в какой-то мере ответил на этот вопрос, приведя в качестве примера фразу одного из конкурентов Гильома де Матарезе, подтверждающую опасения европейских банкиров: "Одного истового корсиканца хватит всей Европе на века". И падроне догадался: могущество Англии было некогда обеспечено прежним правительством, сумевшим открыть приток капитала в страну и выйти на рынки сбыта и источники сырья в мир, там и приложить свои собственные капиталы. Гильом де Матарезе делал свои дела сам и клал прибыли себе в карман, не делился с воротилами в Англии и Франции, не объединялся с ними. Для падроне финансовые игры были всего лишь играми. Для банкиров Европы – средоточие крупных сумм в одних руках означало власть, контроль над правительством, мощь и силу. Падроне вдруг прозрел: он понял, чего желали и добивались банкиры и финансисты.
И короли, и правительства, и влиятельные люди в государствах попадали в зависимость от тех, кто обладал значительными капиталами. Таким образом богачи обретали реальную власть.
Прозрение падроне стало началом его безумия.
До разговора с тем французским журналистом падроне просто изводил себя, время от времени впадая в глубокую депрессию. После их встречи он был некоторое время безутешен, а затем нашел способ заставить себя жить вновь. Он понял, что знает пути отмщения и способен разрушить этот мир коррупции и мздоимцев. Он знал, что надо ввергнуть правительства в хаос, ибо они состоят из политических лидеров, не заслуживающих Доверия, из предателей и мошенников. Ему стало ясно, что без согласованных действий властей убийство обоих его сыновей было бы невозможно. Финансовые компании и банки должны лишиться своих покровителей, а для этого надо деморализовать и ввергнуть в панику самих покровителей.
"Они у меня попомнят одного безумного корсиканца! – вскричал он. – Они будут искать его и не обнаружат, но этот корсиканец все время будет подле".
И вот мы последний раз поехали в Рим. Это была уже не та счастливая поездка, которую я запомнила на всю жизнь. Падроне остановился на дешевом постоялом дворе и все дни проводил в библиотеке Борса Валори, изучая истории падения и краха наиболее обеспеченных аристократических семей.
Затем мы вернулись на Корсику. Падроне отправил пять писем в разные страны разным людям, пригласил их прибыть на Корсику тайно, не привлекая к себе особого внимания и указал на неотложность и особую секретность встречи, дав понять, что речь идет об их жизни и смерти.
Он был великим человеком, этот Гильом де Матарезе!
И начались приготовления к приезду гостей. Вилла Матарезе превратилась в еще более прекрасное и комфортное место, чем была некогда. Парки и сады, расчищенные и обновленные, были украшены великолепными статуями и иллюминацией, в озерцах и прудах с зеркальной голубой водой отражались пейзажи утонченной красоты; усадьбу, хозяйственные постройки и конюшни отремонтировали и побелили, экипажи подновили, а лошадей вычистили до блеска. Вилла вновь превратилась в прекраснейшее место на земле, а падроне поспевал повсюду, отдавая приказания и распоряжения во всех местах одновременно. К нему вернулись жизненные силы. Но он не был уже жизнерадостным, как прежде. В нем появилась какая-то жестокость. Он все приговаривал: "Я им напомню, дитя мое! Я им напомню, чего они лишились!" Он вернулся ко мне и обладал мною, но дух его и душа были уже не те, что прежде. Его обуяла грубая сила, он стал неистов, и уже не было игры в его любовных натисках.
Читать бесплатно другие книги:
