Кассия Сенина Татьяна
- «Глупец есть совершенный бесполезноделатель:
- Глупец, надевши обувь, бегает везде».
– Вот уж воистину! – прошептал император.
Он опустил руку с тетрадью. Боль и недоумение в душе всё росли. «За что я лишился ее?! И почему она не хочет даже поговорить со мной?..» Тут внимание его привлекла синяя полоска ткани, выглядывавшая из-под чистых листов пергамента, на нижней полке шкафчика. Он положил тетрадь на место, наклонился, приподнял стопку листов и вынул небольшую книгу, из которой торчало несколько закладок – тонких полосок из синего шелка. Это был «Ипполит» Еврипида. Феофил открыл на первой закладке и прочел:
- «И чарами Эрота сердце в ней
- В тот миг зажглось моей державной волей…»
На полях было написано почерком Кассии: «Огонь страстей гаси водою слез».
«Однако же!» – подумал Феофил. Он открыл на следующей закладке – это был диалог старого раба с Ипполитом:
- «– С богинею зачем же ты так горд?
- – С какой? Смотри – уста на грех наводят.
- – С Кипридою, хранящей твой порог.
- – Я чту ее, но издали, как чистый.
- – Особенно все люди чтут ее.
- – Бог, дивный лишь во мраке, мне не мил.
- – Дитя, воздай богам, что боги любят.
- – Кому один, кому другой милее,
- И из богов, и меж людей, старик.
- – Умен ты, да… Дай бог, чтоб был и счастлив».
На полях стояло псаломское: «Все боги язычников – бесы», – и ниже: «Наказание гордому – падение его». Напротив слов Ипполита: «Бог, дивный лишь во мраке, мне не мил», – стоял маленький крестик.
Феофил, на миг закрыл глаза, а потом подошел к столу, сел и продолжал читать места, заложенные шелковыми лоскутками:
- «Немного терпенья, дитя, не мечись
- Так дико… Собою владей, и недуг
- Тебе покорится. Ты только подумай:
- Ведь ты человек – обреченный страданью».
На полях было написано: «Терпением вашим стяжите души ваши».
- «О, спрячь меня! Слез не удержишь… бегут.
- И щеки горят от стыда… возвращаться
- К сознанью так больно, что, кажется, лучше,
- Когда б умереть я могла, не проснувшись».
«Многими скорбями подобает нам войти в царствие небесное», – прочел император схолию на полях. «Боже!» – он провел рукой по лбу и раскрыл на следующей закладке:
- «Нет, рассужденья мало – дело в том,
- Что к доброму мы не стремимся вовсе,
- Не в том, что мы его не знаем. Да,
- Не знаем даже вкуса в наслажденье
- Исполненного долга…»
На полях стояло: «О, да!» Феофил перевернул страницу.
- «Я думала потом, что пыл безумный
- Осилю добродетелью… И вот,
- Когда ни тайна, ни борьба к победе
- Не привели меня – осталась смерть».
У последней строки Феофил прочел на полях подчеркнутое: «Сделаемся мертвыми по отношению ко всякому человеку».
- «…Афродиты
- Здесь чары несомненны. Любишь ты?
- Но не одна ж. Другие тоже любят…»
- «Змеиные речи», – стояло на полях.
- «И в высоте эфирной, и в морской
- Пучине – власть Киприды, и повсюду
- Творения ее. Она в сердцах
- Рождает страсть, и все в ее кошнице
- Мы зернами когда-то были.
- …А ты – ты будешь спорить?»
«Да!» – написала Кассия на полях. Феофил встал, прошелся по келье от стола до двери и остановился. Эта книга, спрятанная у игуменьи в келье, синие закладки, пометки на полях дали ему ответ – и такой ответ, на какой он едва ли надеялся, идя сюда. Теперь он знал, почему Кассия не вышла встречать его, почему не хотела говорить с ним, почему заперлась от него в соседней келье: как и он, она до сих пор спорила с Кипридой!
Император несколько мгновений смотрел на дверь, за которой скрывалась игуменья, снова подошел к столу и продолжал читать.
- «А жизни всё равно
- Не вымерять, как дома. И карниз
- Ведь не всегда положишь по заказу…»
«Увы! – стояло на полях. – Но Богом моим перейду стену». Феофил устремил взгляд в распахнутое окно. Да, жизнь его строилась совсем не по его заказу… с тех пор как он встретил ту, которая… страдала от того же самого! «Богом моим перейду стену»? Что-то у него до сих пор не выходило… Как полез на эту стенку, так и лезет по сей день! Плохо молился, должно быть? О, да! А вот она-то, она – хорошо молилась тут, в монастыре?
- «– О, ужас, ужас!.. Замолчишь ли ты?
- Иль ток речей позорных не иссякнул?..
- – Позорных! Пусть… Позорные слова
- Теперь тебе полезней благородных…
- Не лучше ль жизнь усилием спасти,
- Чем славою венчать твою могилу?»
- «Лучше умереть в подвигах, чем жить в падениях», – стояло на полях.
- «– Но ты ведь в бездну
- Меня зовешь… О нет, о нет, о нет!..»
- Последняя строка была подчеркнута.
«Но может быть, – ужалила вдруг Феофила мысль, – она после тех смотрин… полюбила еще кого-нибудь? Может, и в монастырь ушла поэтому?.. Ведь она не сразу ушла, так может…» Только ревности недоставало еще ему для полной чаши!..
Но под следующей закладкой он нашел сетование Ипполита, начинавшееся со слов:
- «О Зевс! Зачем ты создавал жену?..
- И это зло с его фальшивым блеском
- Лучам небес позволил обливать?..»
У строки: «Что жены зло, мне доказать не трудно», – на полях стояла жирная точка. Император побледнел и закрыл глаза. «Чрез женщину излилось зло на землю»…
На этом месте кончались синие закладки. Но Феофил читал дальше.
- «Но умницы!.. Избави боже, если
- В ней на вершок побольше, чем в других,
- Ума, излишек этот Афродите
- На пользу лишь…»
Господи! «Гляди, вот дождешься, нарвешься на какую-нибудь умницу», – сказал ему тогда Константин… Да, Афродита сыграла с ним коварную шутку!
- «Мне юноши известны, что не могут
- Наплыва страсти выдержать, – любой
- Слабей они девчонки. Только пол
- Спасает их от осужденья…»
«О, да! – подумал он. – И доказательство – то, что я здесь!.. Мой бедный друг, ты был прав! Свершилось: я полез на стенку… и не какую-нибудь, а монастырскую!» Тут он обнаружил еще одну сбившуюся закладку и под ней прочел:
- «Иль у меня была надежда с ложем
- На твой престол, ты скажешь? Но ведь это
- Безумие бы было, коль не глупость.
- Иль быть царем так сладостно для тех,
- Кто истинно разумен? Ой, смотри,
- Здоров ли ум, коли корона манит.
- Я первым быть меж эллинов горел
- На играх лишь, а в государстве, право ж,
- И на втором нам месте хорошо…
- Средь избранных, конечно».
Вдоль этих строк на полях была проведена вертикальная черта.
– Вот и ее ответ! – прошептал Феофил.
Он закрыл книгу и некоторое время сидел, не двигаясь. Итак, она полюбила, но решила убить в себе эту любовь! Отказалась от императорского ложа, чтобы быть среди «избранных» – «невест Христовых»! Боролась со страстью… Поборола ли? Нет! А то бы вышла навстречу. Опасается искушения!.. Что ж, теперь ему поступить благочестиво, уйти, не видя ее? Ведь он хотел ее ответа – он его получил…
Он поднялся, подошел к двери во внутреннюю келью, приложил ухо, прислушался. Тишина. Дверь, судя по всему, закрывалась изнутри на крючок, и император, подергав посильнее, пожалуй, мог бы ее открыть; на мгновение ему представилась Кассия в его объятиях, и жар разлился внутри… Но…
- «Ведь если зло – игрушка знатных, разве
- В толпе оно не станет божеством?»
Что, если б кто-нибудь узнал, как он зашел без приглашения в келью к монахине, да еще порывается ее видеть, хотя знает, что это будет соблазном для обоих? И о чем мечтает он тут?!.. Нет, всё-таки надо остановиться, пока он еще в силах это сделать!..
Феофил снова подошел к столу, взял книгу, собираясь вернуть ее на место, и тут обратил внимание на лежавший на столе лист пергамента, где было что-то написано с мелодической разметкой. Он отложил «Ипполита» на край стола, взял в руки лист, стал читать, и у него перехватило дыхание: перед ним была необыкновенно прекрасная, хотя и неоконченная, стихира. Он чувствовал, что это не просто произведение на определенную тему, но слова, высказанные из глубины души, пережитые внутренне. Значит, Кассия писала это, когда он подходил к келье, услышала его шаги и, их «шумом уши огласивши»… Император улыбнулся, взял брошенное игуменьей перо, обмакнул в чернила и написал продолжение: «в страхе скрылась». Потом выпрямился, немного подумал, снял с руки золотой перстень со вставкой из лазурита и положил сверху на пергамент. Убрав «Ипполита» в шкафчик, Феофил бросил последний взгляд на дверь, скрывавшую от него Кассия, постоял несколько мгновений, вздохнул и вышел из кельи, хлопнув дверью, так чтобы хозяйка могла понять, что незваный гость ушел.
Однако, закрыв за собой дверь и сделав два шага, Феофил остановился. Покинув келью Кассии, он понял, что переоценил силу своих благих намерений. Значит, всё-таки уйти, вот так, даже не видев ее, не обмолвившись с ней ни словом… А ведь он пришел именно для того, чтобы видеть ее! И если, входя в ворота обители, он еще мог думать о том, что между ними, вероятно, уже нет ничего общего, если, идя в ее келью, он мог размышлять о том, что для Кассии, возможно, будет вообще неприятна встреча с ним, то теперь он знал, что сродство их душ было гораздо больше, чем он мог подозревать раньше, и что блистательного властелина великой Империи и игуменью небольшого монастыря, навек похоронившую себя в стенах убогой кельи, связывала страсть, до сих пор ни им, ни ею не преодоленная… Непреодолимая? Феофила тянуло назад, как магнитом. Страсть, мучившая его столько лет, была готова сокрушить все барьеры, особенно теперь, когда он узнал, что язва, нанесенная Эротом Кассии, тоже далека от заживления… Уйти? Не соблазнять ее своим появлением? Уйти, чтобы самому не поддаться соблазну совершить недолжное?.. Уйти! Ведь именно этого требует благочестие!.. Уйти, не увидев ее, не услышав ее голоса?
«Не хочу!» – сказал он сам себе.
«Значит, хочешь согрешить?» – спросил внутренний голос.
«Да, хочу».
Вот так, это, по крайней мере, честно… А потом – хоть умереть! Вот до чего он дошел… Да, дошел… ну и что?.. Почему он должен уйти? Чем он виноват? В конце концов, это она виновата, она, своими руками разрушившая их счастье! И зачем?! Чтобы стать невестой не земного жениха, а небесного, спасать душу от мирских соблазнов, стяжать добродетели? Но если так, разве не должна была бы она уйти в монастырь сразу после смотрин, жить в послушании, смиряться, как это положено для новоначальных? А что она? Еще несколько лет прожила в миру, а теперь – игуменья, руководит сестрами, учит их философии…
Какое уж тут смирение! Если только… в сравнении с тем, что она могла бы повелевать Империей?!.. Феофил усмехнулся. И если она так любит философию, не оставляет мирских наук и книг, то не лучшее ли место для нее – дворец, а не обитель? Зачем же она выбрала монастырь?.. Хотя бы она и желала быть «средь избранных», но… это не случай Ипполита: тот никого не любил, а она полюбила – полюбила, когда еще была свободна… Так почему она?.. Неужели он так и уйдет, не разгадав этой загадки? А ведь другой случай вряд ли представится…
Феофил снова взялся за ручку двери.
…Кассия услышала, как хлопнула дверь. Ушел! Что же он делал в келье так долго?.. Она поднялась с колен и прислушалась. Тишина. Ушел ли? Еще немного постояв, она откинула крючок и приоткрыла дверь: во внешней келье никого не было. Кассия вышла из своего укрытия. В келье стоял аромат благовоний, выдававший недавнее посещение царственного гостя. Кассия вдохнула этот запах мирской жизни и ее соблазнов, внезапно вспомнилось: «Кассия! Аромат любви!» – и на игуменью опять нахлынуло то, что она в течение многих лет пыталась побороть. Она почти задохнулась от этой жаркой волны. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь Феофил найдет дорогу в эту келью! А она-то думала, что больше никогда не увидит его… Но ведь и не увидела, слава Богу!.. Слава Богу? – А между тем ее сейчас снедало жгучее желание его видеть… Неужели это никогда не кончится?! Она второй раз в жизни сказала ему «нет», и теперь – как больно, невыносимо!.. Вот разве что в окно можно увидеть, как он выходит за ворота… Посмотреть на него – в последний раз?..
Кассия сделала шаг к окну и услышала, как сзади отворяется дверь. В испуге она обернулась.
На пороге стоял император.
10. «Или поток Киприды остановишь?..»
(Сергей Калугин)
- Мы погибли, мой друг.
- Я клянусь, это было прекрасно!
Смятение Кассии было столь велико, что она не сразу сообразила, что императору надо сделать поклон. Феофил и сам не ожидал столкнуться с ней так прямо, хотя и желал именно этого, и был охвачен почти таким же смущением. Он затворил дверь; какое-то время игуменья и император безмолвно смотрели друг на друга, и на щеках у обоих разгорался румянец. Наконец, Кассия опомнилась и поклонилась василевсу, но, поднявшись, была не в силах произнести положенного приветствия, только стиснула руки на груди и, опустив глаза, пыталась мысленно молиться: «Господи, спаси меня, грешную!»
Феофил молча глядел на нее. На игуменье был хитон из черной шерсти и малая мантия, позволявшие видеть, что Кассия так же тонка и стройна, как и двенадцать лет назад. Она почти не изменилась за то время, что он не видел ее, только стала чуть бледнее – вероятно, от постов. Но что ж она не смотрит на него? «Ах да, ведь это неприлично! – подумал он с сарказмом. – А я так бесстыдно вошел, уставился на нее… Аскетика! Благочестие!.. Нет, довольно этого лицемерия!»
«Может быть, – пронеслось у него в голове, – не вздумай я тогда узнать, хочет ли она, всё было бы иначе; я бы женился на ней, а там… Вступил бы в действие другой язык, более убедительный… И кто меня дернул? Зачем надо было выяснять ее согласие? Глупец!.. И это мое самолюбие! Устыдился, что обнаружил перед ней свои чувства, что вокруг слышали, как она возразила… А теперь до чего дошел!.. Но раз уж дошел, то…»
– Кассия!
Она вздрогнула и подняла на него взор. Тот, чей образ она так долго и тщетно изгоняла из сердца, стоял перед ней, и она не могла противиться желанию взглянуть в его глаза… Не могла или не хотела? Она не в состоянии была сейчас разбираться в этом. Во взгляде императора, в единственном слове, произнесенном им, в том, как он его произнес, был ответ на вопрос, зачем Феофил явился сюда, – и этот ответ отнял у Кассии последние силы к борьбе. Если б ей кто-нибудь рассказал об этом еще час назад, она бы не поверила, но теперь она ясно видела: ни годы, ни брак с красавицей Феодорой не угасили первой любви василевса. И если он здесь, то… Огонь и сено… сгорит всё!.. Оставалось надеяться только на чудо… или на здравый смысл и совесть Феофила… Но может ли возобладать здравый смысл теперь, когда страсть, жившая под спудом все эти годы, вырвалась на волю, когда он так смотрит на нее?..
Надо было возмутиться, сказать ему что-то холодное, отрезвить… но она не могла. Его взгляд завораживал ее, распаляя в ней ответный пламень, и она с ужасом понимала, что этот огонь не угасить… Она даже была не в силах не смотреть на Феофила! И он ясно прочел в ее глазах ту страсть, которую впервые увидел в них, стоя перед ней с золотым яблоком в руках. Синие закладки не солгали: всё это время она боролась – и не поборола.
Она смотрела на него. Перед ней стоял уже не юноша, встреча с которым перевернула ее жизнь двенадцать лет назад, а мужчина: в нем чувствовалась сила и уверенность в себе – плоды жизненного опыта. И во взгляде императора была та страстность, что приходит от опыта: он знал то, чего она не познала, – и это влекло к нему еще сильнее…
Он шагнул к ней. Она отступила вплотную к столу и сказала, прервав, наконец, это красноречивое молчание, словно наполнившее келью жаром преступной страсти:
– Государь, ведь мы друг друга поняли, не так ли?
– Да, Кассия, – сказал он, делая еще шаг вперед. – И хорошо, кажется, поняли.
– Государь… я думаю… мы так же хорошо понимаем, что это не может иметь никакого продолжения… Тем более теперь.
– Почему же?
Если б он не смотрел так! Но… ведь она и сама смотрит на него так же… Она перевела дух и проговорила, стараясь унять дрожь в голосе:
– Суди сам, какие могут быть последствия. Уступить страсти один раз… или два, три? А потом? Ведь это не продлится долго, такое не скрыть… А дальше… одно раскаяние!.. Тебя ждут ссоры в семье, придворные сплетни… А меня – отлучение, позор, пересуды… Не говоря о Божием суде, от которого никому не уйти!.. И всё это ради краткого животного наслаждения! Неужели, по-твоему, оно того стоит?
Она с трудом подбирала слова, низводя страсть до того уровня, где ей и подобало находиться: только греховная похоть и ее последствия, никакой «поэзии»…
– Кассия, – в голосе императора зазвучала насмешливая горечь, – веришь ли ты сама в то, что говоришь? Думаешь, я здесь только из вожделения твоей красоты? У меня ведь есть вполне законный способ получать… животное наслаждение! Нет, я пришел кое-что узнать у тебя, Кассия. Ты права: сейчас между нами пропасть… Но ты сама создала ее, своими руками – зачем?! Ответь мне! Я двенадцать лет не могу найти ответа на этот вопрос – видишь, я долготерпелив!.. Но теперь я не уйду, не получив ответа! Когда ты стояла передо мной в Золотом триклине, ты была свободна, не была монахиней… И ты любила меня, Кассия, ведь я видел! Тогда мы поняли друг друга так же хорошо, как сейчас! Так зачем ты растоптала эту любовь – и свою, и мою?! Почему ты сказала «нет»?
Остатки ее намерений быть сухой и жесткой улетучивались с каждым его словом. Он хочет узнать… Видно, потому и возвратился…
– Феофил… – назвав его по имени, она сама испугалась этого и ощутила, как падает куда-то и не может или не хочет остановиться, – ты многого не знаешь… Но теперь… да, я расскажу… С юности я хотела посвятить себя Богу. Мой духовный наставник утвердил меня на этом пути. Я решила жить в девстве и совсем не думала о мужчинах, – она опустила глаза и продолжала, глядя в пол. – Отец погиб на войне, когда я еще была мала, а мать не противилась моему намерению. Придворная жизнь никогда не влекла меня. Мой отец был кандидатом, но для него ничего не было милее своего дома и семьи… У меня есть дядя, вот он всегда чувствовал себя при дворе, как рыба в воде… А я… глядя на него, я прониклась отвращением к такой жизни!.. У дяди были определенные правила, он всегда обо всем знал, «как надо», он хотел, чтобы и у нас с мамой всё было так же… чтобы мы жили, «как положено»… Он всегда корил маму, что у нас то или другое «не как у людей»… Я терпеть не могла эту надутую спесь, глупость, нелюбовь к наукам, страсть к деньгам и чинам! Дядя всегда был против того, что я много читаю и учусь… Он считал, что дело женщины – семья и дети, хозяйство… Он ругал маму, что она воспитывала меня так… «свободно»! Он хотел использовать меня для своих целей, стремился к новым чинам, к новым доходам, к почестям… Это он устроил так, что я попала на выбор невесты для тебя. Мечтал… породниться с императором!.. Я сама не хотела этого! Я еще в двенадцать лет решила, что стану монахиней…
Кассия остановилась, по-прежнему не глядя на Феофила. А он смотрел на нее, не отрываясь. Так вот как она жила… и вот почему они встретились в Золотом триклине! Благодаря этому протоспафарию Георгию… на свою беду! Беду?..
– Ко мне сватались разные молодые люди, – продолжала она, – но я была равнодушна к ним… У меня был очень хороший учитель, очень умный и благочестивый, молодой, но и к нему я не испытывала ничего, кроме дружеских чувств. Я думала, что так будет всегда, что любовные страсти пройдут мимо меня… Должно быть, за самоуверенность меня и постигло искушение…
Кассия совсем опустила голову и подумала, что рассказывает то, о чем давно хотела с кем-нибудь поговорить, – и кому рассказывает! Ему!.. Но, может быть, именно это и нужно?.. Она чуть помолчала и продолжала:
– Я попала на эти смотрины… Когда меня избрали для участия в них, я смутилась… я боялась! Я знала, что красива и что меня могут выбрать… Я хотела отказаться и не идти во дворец, но мама опасалась императорского гнева. Она уговорила меня не отказываться, а молиться Богу, чтобы свершилось то, что Ему угодно… Говорила, что если Богу угодно, чтобы я стала монахиней, Он не допустит этого брака. И я сама подумала, что это будет такой… проверкой призвания… Наверное, это был грех! Я… решила искусить Бога… и впала в искушение… Может быть, это еще потому, что я не была тверда. Во дворце я увлеклась разными помыслами… Мне понравилось там… понравилась государыня, твоя мать, понравился Иоанн… Он очень проницателен… Он сказал мне, что я испытываю судьбу, что это грозит непосильным искушением… и он был прав!.. Но я всё равно больше всего хотела монашества! Я молилась Богу, чтобы Он пронес земное царство мимо меня. И Он услышал мою молитву: ты решил спросить меня, согласна ли я… И я… подтвердила свой выбор. И всё было бы хорошо, если бы… – она замолкла и прижала руку к груди, словно пытаясь унять колотившееся сердце.
– Если бы?
Он знал ответ, но хотел услышать от нее самой. Краска совсем залила ее лицо, и Кассия ответила еле слышно:
– Государь, ты сам знаешь.
Феофил сделал еще шаг и оказался почти вплотную перед ней.
– Да, – сказал он почти так же тихо. – Теперь знаю.
- «…несчастная, мечты
- Безумные со стонами мешая,
- Здесь от Эрота жала сохнуть стала.
- Она молчит. Из челяди никто
- О тайне и не знает. Только страсти
- Не суждено угаснуть без следа…»
Глаза Кассии широко раскрылись, она почти в ужасе взглянула на Феофила и тут же снова опустила взор. «Неужели он нашел эту книгу?.. Боже! Как он читает!..» А он продолжал:
- – «Уже давно в безмолвии ночей
- Я думою томилась: в жизни смертных
- Откуда ж эта язва? Иль ума
- Природа виновата в заблужденьях?..»
Кассия судорожно вздохнула. Феофил мягко взял ее за плечо. Она вздрогнула всем телом, но отступать ей было уже некуда. Император другой рукой прикоснулся к ее подбородку, приподнял и посмотрел ей в глаза.
– Не надо! – сказала она, и губы ее задрожали. – Ты говоришь, что я… растоптала нашу любовь… Нет, Феофил, это не любовь! Это блудная страсть, животная похоть… Это язва, да!.. Ты говоришь, ты видел, что я… Да, это нетрудно было увидеть… Ты… очень красив, государь, и это так просто…
– Зачем так лгать? – тихо сказал он. – Тебя привлекла не только моя красота… как и я не одно прекрасное тело увидел в тебе. Моя жена тоже красива, очень, но я никогда не испытывал к ней даже ничтожной доли того, что к тебе! Ты говоришь о похоти, но я-то знаю, что такое красота, которая вызывает только похоть! Мой брак именно таков – и он вышел таким из-за тебя! Я мечтал о жене, которая будет мне другом, а женился на такой, с которой могу только спать! И это не любовь, да… Но мы с тобой говорим не об этом! Я сразу понял, что ты не такая, как другие… еще когда мы встретились в Книжном портике… Помнишь?
«Да!» – ответили ее глаза.
– И ты сама разве не поняла того же? Зачем лгать, говоря об одной красоте, о похоти?.. А помнишь того мальчика со мной в Книжном? Это был один из сыновей императора Льва… Ты ведь знаешь, что стало с ним и с его детьми… А это были мои друзья! Я провел с ними юность, мы выросли вместе, вместе учились, читали книги… отцов, древних философов, поэтов… Государь Лев был моим крестным, я любил его гораздо больше, чем отца. Когда я лишился его и друзей, мне показалось, что жизнь кончилась, не успев начаться… Увидев тебя на смотринах, я понял, что жизнь не кончилась, а только начинается! Ведь я молился накануне, чтобы мне найти «свою половину», как у Платона… И я понял, что нашел! Разве ты не ощутила того же? Ведь ощутила?
– Да, – сказала она почти неслышно, и слезы блеснули в ее глазах.
– Тебе больно, Кассия? А как было больно мне! Несравнимо больнее, чем когда я лишился крестного и друзей! Только что найдя тебя… я тут же тебя потерял! Зачем это? За что?! Я думал воскреснуть к жизни, а встретил… очередную смерть! И всё из-за тебя! Я выбрал Феодору просто потому, что мне было всё равно, а моей матери она понравилась больше других… Но мог ли я забыть тебя?! Да, я пытался обмануть сам себя, не думать о тебе… Пытался быть любящим супругом, – он усмехнулся. – И никогда не мог, никогда!
Губы Кассии дрогнули: она всё понимала, и боль, которую он выплескивал на нее, отзывалась в ней такой же болью. Феофил отпустил ее подбородок, но она уже не опускала голову, а продолжала смотреть в его глаза. Ей захотелось прикоснуться рукой к его щеке, провести по волосам, и она только силой воли удержала себя. Но слов удержать не могла.
– Бедный мой государь, – прошептала она.
Эти три слова, словно чудодейственное снадобье, вдруг уничтожили всю его боль, всю обиду, всё, что кипело в нем. Их обоих охватило одно и то же чувство – как будто они давно близко знают друг друга, словно они не сегодня впервые вступили друг с другом в разговор и что-то узнали друг о друге, а продолжают беседу давно начатую, давно длящуюся… давно… бесконечно…
Она вдруг ощутила, что ей сейчас невероятно хорошо – просто потому, что она стояла рядом с ним. Кажется, она бы так простояла вечность, и больше ничего не было нужно – просто стоять рядом и слушать его голос… Нет, даже если б он молчал… Просто молчать – рядом с ним… Ведь это так хорошо!.. Она вся была во власти этого чувства, только ее ум еще мог оценить со стороны: это страсть, это грех, надо сопротивляться, надо молиться… Господи!.. Она не могла ни молиться, ни сопротивляться. Зачем, если так хорошо? Она уже не хотела сопротивляться. Но когда Феофил провел кончиками пальцев по ее щеке, дрожь прошла по ее телу, она чуть опомнилась и попыталась отстраниться.
– Нет!.. Феофил, я понимаю всё, о чем ты… Да, дело не в одной красоте… и не только в похоти… Но всё равно это грех, это невозможно… Нет, нет! Я не хочу…
– Нет, Кассия. Ты хочешь. «Позорные слова теперь тебе полезней благородных!» Ты говоришь: страсть, грех… Но ты сама виновата! Если б ты стала моей женой, то мы бы… Всё было бы законно, никакого греха! Зачем ты отказала мне? Хотела стать монахиней? Но ты хотела этого до того, как мы встретились! До этого и я не глядел на женщин и не думал о них… Ты… ты просто испугалась, Кассия! Себя, своей любви, новой жизни, которая могла настать! Ты была создана, чтобы носить пурпур, а не эти черные тряпки! Ты просто спряталась сама от себя, решила бежать к тому, с чем свыклась… Ведь у тебя был план… такой благочестивый, правда? Всё было намечено, понятно, благоприлично, не так ли?.. Ты говоришь: ты искусила судьбу, пойдя на смотрины, и Бог наказал тебя… А ты никогда не думала, что Бог как раз привел тебя на нужный путь, просто дал выбрать? Не думала, что ты сделала не тот выбор?!.. И то, что ты до сих пор страдаешь, – на наказание ли за ошибку? Что пользы в этой бесплодной борьбе? Что толку в твоем сидении в монастырских стенах столько лет? Что толку и в моем браке с другой? Ведь я… целуя ее, я думал о тебе! Обладая ею, я мысленно был с тобой… И с тобой я в мыслях бывал гораздо чаще, чем с ней на деле! Ты краснеешь… но признайся – разве ты в этой келье мысленно не отдавалась мне?.. Ты сама видишь, что язва неисцельна! Двенадцати лет не довольно ли, чтобы понять это? Мой брак превратился в мысленное прелюбодейство… А твоя «ангельская жизнь» – в мысленный блуд! И зачем надо было устраивать нам обоим такое?.. Думаешь, я не пытался бороться с этим, не молился? Без толку! Я люблю тебя, Кассия, я не могу перестать тебя любить! И всё время эти два слова – «навсегда» и «никогда»… Знаешь ли ты, что это за пытка? Да, ты знаешь… Ты отказалась от любви земной ради небесной? Нет, ложь! Ты и сейчас любишь меня больше, чем… Его!
«Неправда!» – хотела она сказать и не смогла.
– То, что ты написала там про блудницу, – он посмотрел через ее плечо на лежавший на столе пергамент, – я прочел… Ты это писала о себе, я вижу. Да, «ночь мне есть разжение»… Только это не блуд, а та любовь, которую ты отняла у нас обоих! Разве только ночью это мучение? И разве его причина только в невозможности того, что бывает ночью?.. Я видел вашу монастырскую библиотеку… Теперь я знаю, чем ты занимаешься здесь… Кассия! Сколько раз я вспоминал тебя за чтением книг или обдумывая разные вещи! Перед смотринами я мечтал о такой жене, которая сможет меня понять, о единомышленнице, действительно помощнице!.. Кассия! – он вновь провел пальцами по ее щеке. – Моя божественная августа…
Да, она его понимала! Вся ее внутренность рвалась ему навстречу, и каждый раз, когда он произносил ее имя, сердце ее падало.
– Да, Феофил, мы могли бы… Но всё равно это греховная любовь! Бывает похоть тела, бывает и похоть души… Но всё равно это похоть, когда хочешь единения с человеком, а не с Богом… И всё равно… всё равно всё кончается плотской страстью! Вот ты – зачем ты здесь? Чтобы говорить со мной о книгах, о государственных делах? Чего ты хочешь? Разве этого, а не телесной сласти?
– А ты не хочешь? – спросил он тихо. – Да, я хочу тебя… Но это естественно! И не говори мне о «вышеестественной» жизни, ты сама оказалась к ней неспособной! Ты лишила нас друг друга, потому теперь так и хочется этого, но ведь не только этого! Хочется всего, что мы потеряли! И этого – тоже… Ты сама виновата в том, что так вышло, и ты ли будешь упрекать меня?
– Я не упрекаю… Наверное, ты прав… Но я не поддалась этому, когда была свободна и могла стать твоей женой, потому что уже решила посвятить себя Христу… Как же я могу поддаться сейчас, когда дала обет пред Богом?! Да, я много грешила мысленно… Но разве это значит, что надо и делом? Отпусти…
Но он не отпускал. Он опять читал «Ипполита», и от его голоса у нее всё сгорало внутри:
- – «Кто любит иль любви готов отдаться,
- За это и казнить? Да польза ж в чем?
- Или поток Киприды остановишь?
- Ты уступи ему – тебя волной
- Он ласково обнимет…»
– Нет! – шевельнула она губами.
– Кассия!
Она больше не могла выносить его взгляд и опустила ресницы, уже зная, что сейчас произойдет, и понимая, что делает шаг в пропасть – не может не сделать. Тысячи невидимых нитей, протянувшихся между ними, когда они стояли друг перед другом в Золотом триклине, никуда не делись. Эти нити всё так же связывали их, и оба теперь понимали, что эта связь была всегда, все эти годы, пока они жили каждый своей жизнью и своими заботами, рядом с другими людьми… Эта связь никогда не разрывалась! И если так, то можно ли сопротивляться? И нужно ли?..
– Кассия! – снова прошептал Феофил и, почти не веря в реальность происходящего, поцеловал ее.
Она уперлась рукой ему в грудь – почти бессознательно, как падающий в бездну еще пытается за что-нибудь ухватиться, – но не могла оттолкнуть. Поцелуй длился, и Феофил чувствовал, как Кассия отвечает ему, как она слабеет под напором страсти – его и своей – и вот, ее рука уже не упирается в его грудь, а просто лежит на ней… Он взял эту маленькую изящную руку в свою и сжал – сопротивления не было… Наконец, Феофил чуть отстранился от Кассии, взглянул ей в глаза, и, обняв за талию, привлек к себе. Она выставила вперед свободную руку, отталкивая его, и попыталась вырвать другую руку из его руки – но он не пустил, а только крепче сжал.
– Зачем? – прошептал он, поднося ее руку, уже не вырывавшуюся, к губам и целуя в ладонь. – Ведь ты сейчас целовала меня!
– Да, я… Феофил… Но нет, нет… Нет! Теперь – нет!.. И тогда – тогда тоже было невозможно… стать твоей женой… Феофил, если б я хотела… если б я могла выйти замуж, я бы искала именно такого, как ты… Я тогда мечтала о ком-нибудь, с кем могла бы говорить обо всем… кто мог бы меня понять… Но это значило бы отречься от призвания, от монашества, на которое призвал меня Господь… Он Сам меня призвал! Я не могла отречься от него тогда… тем более теперь!
– Почему ты уверена, что Он призвал тебя именно на это?
– Я не могу объяснить… Но это так! Иногда бывает… что-то открывается… и ты понимаешь, что это воля Божия… Не веришь даже, а знаешь! Это такое, что нельзя отвергнуть, нельзя! Поэтому я не могу… Поэтому не могла и тогда… Ты должен понять!
– Кассия!
– Нет, нет!.. И потом, ты забыл еще одно… что стояло между нами и тогда, и теперь: у нас с тобой разная вера…
– Разная вера?.. А любовь?
Ответа не требовалось – он читался в ее глазах. «Это стоит всех бывших страданий… а может, и всех будущих!» – промелькнула у него мысль. «Времени больше не было» – ни Феофил, ни Кассия уже не помнили, где находятся, не видели ничего, кроме друг друга…
И он опять поцеловал ее. Время остановилось, и они не знали, долго ли стояли так… долго ли еще могли простоять… Но природа властно требовала своего – дойти до конца. Феофил ощутил, как Кассия подалась к нему, как рука, только что пытавшаяся оттолкнуть его, непроизвольно поползла вверх, к его шее – обнять, – и остановилась на полпути. А поцелуй длился, отнимая у нее последнюю волю к сопротивлению: сладость, отрава, восторг, страх, желание – всё смешалось тут. «Или поток Киприды остановишь?..» Кассия почувствовала, как рука императора пробралась к ней под мантию.
Нет!..
Она была близка к потере сознания.
– Феофил, – сказала она быстро, задыхаясь, когда он оторвался от ее губ, – я люблю тебя, это правда… Я любила тебя все эти годы… Я боролась, но… Было время, когда мне казалось, что всё прошло, но это только казалось… Я люблю тебя всё так же… Но я всё равно буду сопротивляться! Я уже пала… пала мыслью, пала и делом… Но этого не будет, нет! Ты сможешь взять меня только силой!..
Это были только слова: Феофил видел, что она уже не владела собой, и понимал, что если поцелует ее еще раз, она сдастся. И хотя, несмотря на угар страсти, он сознавал, что последствия этой победы будут совсем не сладкими для них обоих, он не мог удержаться. Отпустить ее – когда она почти сдалась? Расстаться, не вкусив того, чего они оба желали – страстно, много лет?..
Он уже хотел вновь поцеловать ее – и тут поверх ее головы взгляд его случайно упал на икону в углу кельи. Ничего особенного не было в этом невзрачном на вид образе, но Феофила вдруг охватило ощущение присутствия Богоматери, – такое же чувство, какое он испытал много лет назад, неся по стенам Города ковчег со святой ризой. Всё происходящее внезапно представилось ему со стороны: он, император, женатый человек, христианин – в обители, в монашеской келье, целует игуменью, совращая ее отдаться ему – и уже почти добился желаемого… На виду у Богоматери!
Ощущение было, как от ожога. Он отпустил Кассию и отступил на шаг, голова у него кружилась. Кассия, дрожащая, с пылающими щеками, оперлась рукой об стол и смотрела на Феофила; в ее взгляде смешались мольба о том, чтобы он оставил ее, и желание отдаться… Несколько каштановых прядей выбилось из-под кукуля, который мог бы сейчас упасть, совлеченный его рукой, и под черной тканью скрывалось тело, только что трепетавшее в его объятиях… Феофилу стоило неимоверного усилия воли не шагнуть к ней снова, он побледнел и весь напрягся.
– Непреклонная! – сказал он с горькой усмешкой, взглядом давая ей понять, что прекрасно видит всю слабость ее отказа. – А ведь я могу… Я заходил в ваш храм… Я могу вызвать тебя во дворец и призвать к ответу…
«За иконопоклонство», – хотел он сказать и не смог: ощущение присутствия Богоматери не исчезло, и это остановило императора.
– За то, что ты не состоишь в общении с Церковью! – проговорил он. – Ты не боишься, что я могу разогнать вашу обитель, потребовать от вас причаститься с патриархом? А за отказ – бросить в тюрьму, подвергнуть бичеванию… Я ведь не всегда бываю… снисходителен!
Кассия сознавала, что если б он не отпустил ее сейчас, то ее сопротивления хватило бы ненадолго… вообще ни на сколько не хватило бы. Она еле сдерживалась, чтобы не шагнуть вперед, очутиться в его объятиях и отдаться страсти, не думая больше ни о чем. Икона Богоматери, взгляд на которую остановил Феофила, была у нее за спиной; она видела перед собой только лицо того, к кому влеклась душой, телом, мыслями, чувствами, желаниями… Страсть и боль от того, что уже второй раз в жизни надо проститься с ним, раздирали ее. Бичевание? Она, кажется, была бы рада, если б ее бичевали – как можно сильнее, чтобы боль от ран хоть немного заглушила эту страсть… Пусть бы истерзали ее тело, всю эту красоту… из-за которой одни бедствия на этом свете!..
– Я этого не боюсь, Феофил… Пострадать за православие было бы радостью! И это послужило бы мне во искупление греха… Но ты этого не сделаешь… И мне предстоит тяжелая борьба… особенно теперь…
Лицо ее покрылось бледностью. Она внезапно осознала, что она сделала, и какая борьба ее ждет – теперь, когда она уже отчасти вкусила того запретного наслаждения, которого до сих пор не знала… Экстаз, охвативший ее, ощущение безвременья, когда нет никого и ничего вокруг, а только она и он – всё это внезапно окончилось. Потолок кельи стал как будто ниже и давил на нее – преступницу, превратившую святую обитель… в блудилище!.. И в то же время при мысли, что Феофил сейчас уйдет и она его больше не увидит, хотелось умереть.
Ее глаза потемнели от боли.
– Всё было решено еще до того, как мы встретились в портике, – проговорила она.
– Но зачем вообще тогда всё это было нужно?! Бессмысленное страдание!
– Не бывает страданий без смысла… Когда-нибудь мы поймем, зачем… Расстанемся по-хорошему, государь, – произнесла она совсем тихо. – Так будет лучше для нас обоих.
Они молча смотрели друг на друга, трепеща от страсти, разрываясь от боли, – на противоположных краях непреодолимой пропасти. Они читали в глазах друг друга и, может быть, в эти мгновения проживали всю ту жизнь, которая уже никогда не могла настать…
Наконец, император произнес:
- – «Простить тебе богиня не могла
- Ни чистоты, ни алтарей забвенья.
- Теперь мне всё понятно: не одну,
- А целых три взяла Киприда жертвы!»
Он уже шагнул к двери, но вдруг остановился и, резко развернувшись, снова посмотрел на игуменью в упор.
– А знаешь ли ты… Вот ты тут спасаешься, да? Монастырь такой у тебя… красивый, всё так благолепно, чинно… Но знаешь ли ты, что всем этим ты обязана мне – «еретику», «проклятому иконоборцу», «извергу», «антихристу» и как там еще называете вы меня?
Она хотела что-то сказать, но он не дал ей заговорить.
– Да, ты не называешь, но другие… Так вот, именно я, «проклятый еретик», уже шесть лет не даю разогнать твою обитель! Патриарх впервые пожаловался на вас, когда еще и года не прошло после постройки монастыря! С тех пор у меня набралась уже целая кипа доносов… Я всё знаю, и что вы распространяете писания Феодора и Никифора, поношения на моего отца и крестного, и храм я ваш видел, и Мансура в библиотеке… Я давно мог бы приказать заточить тебя с сестрами куда-нибудь в Преторий! А мог бы и другое… Знаешь ли ты, что когда мой отец взял в жены Евфросину, у меня был сильный соблазн последовать его примеру? Думаешь, ты смогла бы противиться императорской воле? Мне стоило бы только приказать доставить тебя во дворец… И ты бы сдалась, Кассия!.. Когда-то я дал тебе свободу выбрать… А зря, кажется! Ведь тебе это счастья тоже не принесло! – его губы чуть искривились, и при виде этой вымученной усмешки Кассии стало еще больнее. – Но я не тронул твой монастырь, не стал извлекать тебя отсюда… чтобы так и остаться «зверем» и «проклятым еретиком», да?
– Нет!.. Ты… ты гораздо, гораздо лучше меня! Ты даже не понимаешь, какой ты… хороший…
Она опустила голову, потом опять взглянула на него, губы ее задрожали.
– Пусть Господь отблагодарит тебя за всё то добро, какое ты сделал нам…
– Отблагодарит?! – он усмехнулся. –Он уже «отблагодарил» меня раз и навсегда, отняв единственную женщину, которая была мне нужна! И вот, сейчас я уйду… буду опять «подвизаться во благочестии»… Опять терпеть эту пытку, бесконечно! И эта мука теперь станет еще во сто крат невыносимее… Хороша благодарность!
Она прижала обе руки к груди и какое-то время гдядела на него, а потом тихо спросила:
– Феофил, ты помнишь историю святого Пимена и его матери?
– Как она приходила к нему повидаться, а он не открыл ей дверей?
– Да. Помнишь, что он сказал ей? «Где ты хочешь видеть меня – в этой жизни или в будущей?»
– Помню… Что ж – встретимся на небесах? Так, что ли? А как же моя «христоборная ересь»? – он опять усмехнулся.
– Я верю, что Господь вразумит тебя, государь!
Он еще несколько мгновений смотрел ей в глаза и, наконец, повернулся и вышел из кельи. Игуменья без сил упала на стул. «Феофил!» – прошептала она и тут только заметила на столе золотой перстень и увидела, что ее стихира была продолжена императором.
…В дверь стучали. Кассия не сразу осознала это. Она не помнила, сколько времени уже находилась во внутренней келье, где затворилась после ухода василевса. Она вошла туда, словно преступник в тюрьму, машинально затеплила лампаду, взглянула на икону… Ноги у нее подкосились, она упала на пол перед образом и замерла. Она осталась один на один с выпущенной наружу страстью, которая пожирала ее, как дикий голодный зверь. Казалось, всего того, что только что случилось, никак и никогда не могло произойти – но это совершилось… Ее колотило в ознобе. Ни одно слово молитвы не шло ей в голову, а помыслы вели ее от воспоминаний о случившемся – к тому, что могло бы быть, если б Феофил не отпустил ее…
– Матушка! Матушка!
Стук продолжался. Кассия с трудом поднялась, подошла к двери и, не открывая, спросила:
– Это ты, София?
– Да, матушка! С тобой всё хорошо? Мы все так испугались!.. Чего хотел государь? Собирается нас выгнать? Или чем-то тебе грозил?
– Нет… Не бойся, София… Он нас не выгонит… и ничего не сделает… Скажи сестрам, чтоб не волновались!
– Ну, слава Богу! Слава Матери Божией! – простодушно возрадовалась сестра.
София, уже немолодая монахиня, пришедшая в обитель после того, как ее муж-рыбак и двое детей умерли от лихорадки, жила в монастыре уже полтора года, помогая Христине в трапезной и вообще выполняя самые черные работы. Она научилась читать, но науками заниматься не стала, сказав, что ей «уже поздно», однако всегда внимательно слушала ученые беседы игуменьи и других сестер. Все любили ее за смирение и простоту.
– Иди теперь, – сказала Кассия всё так же через дверь. – И пусть меня никто не беспокоит… К вечерне я приду.
Хотя она была совсем не уверена, что сможет придти к вечерне.
София ушла, а Кассия уселась на рогожу, забившись в угол и закутавшись в мантию. Хотелось исчезнуть, так чтобы совсем не существовать. Озноб не проходил. Слез не было. От страсти всё плыло внутри, помыслы шли потоком, которому она не могла сопротивляться.
«Господи! – думала она в отчаянии. – Что теперь делать?.. Как я выйду к сестрам? Надо взять себя в руки… но как?! Ведь я чуть совсем не погибла… Еще бы немного, и… И я хотела этого! Я и сейчас этого хочу… Если б он не отпустил меня, то… И всё это здесь, в келье!..»
Кассия потерла рукой лоб. Ей представилось, что и постригавший ее, и ее наставник сейчас оттуда видели всё… Да разве только они?! Все оттуда видели всё это… этот позор… Она закрыла лицо руками. И тут ей вспомнилось:
- «Я думала потом, что пыл безумный
- Осилю добродетелью… И вот,
- Когда ни тайна, ни борьба к победе
- Не привели меня – осталась смерть…»
– Да, я умерла! – прошептала она. – Душой я умерла… умерла и разложилась в мерзкую слизь!.. Можно ли воскреснуть?.. Сколько раз я утешала сестер, что Богу всё возможно, и смердящего мертвеца воскресить… И вот, теперь я сама – этот мертвец!..
Мертвец?.. Но почему ей казалось, что она только что прожила целую жизнь… больше, чем жизнь?.. «Ты еще не испытала такого искушения, которое представляется истиной», – вспомнилось ей. Да, он и здесь был прав, «треклятый Ианний»: несмотря на весь ужас перед сделанным грехом, несмотря на мысли о погибели и душевной смерти, ее не покидало ощущение, что иначе и быть не могло, что всё так и должно было случиться, что когда они с Феофилом рассказывали друг другу о себе и читали в глазах друг друга, это было неизбежно, необходимо… и прекрасно! И она не могла искренне жалеть об этом!.. А поцелуи и объятия – тоже были неизбежны?!.. Можно ли было остановиться? И… нужно ли?.. Боже, о чем она думает!..
Она в отчаянии уткнулась лбом в стену.
«Отче Феодоре! Отче Никифоре! – взмолилась она мысленно. – Видите, до чего я дошла!.. Спасите меня от этой погибели!»
Она закрыла глаза и без сил склонилась на рогожу. И вдруг точно камень свалился с ее души, из глаз полились слезы; она поднялась, несколько мгновений стояла, глядя на икону, а потом упала на колени и стала горячо молиться.
Спустя час она вышла из внутренней кельи и подошла к столу. Золотой перстень лежал там, где его оставил император. Кассия отложила его на угол стола и перечитала дополненную Феофилом стихиру. «Шумом уши огласивши, в страхе скрылась», – перечитав эти слова несколько раз, Кассия вздохнула, перекрестилась на икону, взяла перо и дописала:
- «Грехов моих множество и судеб Твоих бездны кто изследит?
- Душеспасче, Спасе мой,
- да мя, Твою рабу, не презриши,
- Безмерную имея милость».
11. Удар ножа
Любовь – это по своей сути хаос. В ней нет предсказуемости нисколько… и причинно-следственные связи в ней тоже не работают…
(Юлия Адель)
Выйдя из кельи Кассии, Феофил, пройдя несколько шагов по коридору, остановился и провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть следы страсти и потрясения. Взять себя в руки, чтобы монахини не подумали чего-нибудь могущего породить толки и доставить неприятности Кассии… Ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы придать лицу спокойное выражение и сохранить его до выхода за стены обители; было больно дышать. Он попрощался с Анной и с оказавшейся в это время на монастырском дворе Софией, сказав, что узнал от матери игуменьи всё, что хотел, и пожелав всем сестрам «подвизаться во славу Божию». Когда врата закрылись за императором, монахини удивленно переглянулись.
– Неужели Бог миловал? – проговорила Анна. – А я так боялась, что он решит разгонять нас за иконы! Видно, матушка смягчила его…
Сестры, узнав от Анны, что император пошел к игуменье, причем был весьма суров, совсем перепугались и, пока Феофил был у Кассии, молились за нее, прося о милости к обители. После ухода василевса все ждали, что игуменья выйдет и сама расскажет обо всем, но она не появлялась, и тогда Христина, то и дело подходившая к кухонному окну поглядеть, не идет ли матушка, послала Софию узнать, как и что, а потом сообщить остальным…
Вскочив на коня, Феофил спросил, взглянув на солнце:
– Долго ли я был в обители, Евдоким? Я что-то отвлекся… Уж очень библиотека там богатая!
– Часа три, государь, – ответил каппадокиец.
«Три часа счастья! Вот всё, что мне отмерено судьбой!»
За всю последующую прогулку император не проронил ни слова. В сопровождении Евдокима он доехал до Средней, затем по ней до Адрианопольских ворот, выехал из Города и, повернув налево, поскакал вдоль стен – вперед, вперед, навстречу ветру. Они доехали до Пропонтиды и последовали вдоль берега, до Эвдома, откуда по Игнатиевой дороге повернули обратно. У Золотых ворот Феофила встречали эпарх с логофетом дрома и отрядом схолариев: оказалось, что во дворце произошел переполох – император, собиравшийся быстро возвратиться из поездки, «пропал», да еще без свиты, если не считать комита схол!.. Правда, быстро выяснилось, что василевса видели стражники у ворот Города, когда он проезжал, направляясь к морю, однако сё это выглядело несколько странно, по крайней мере, для августы, и она отправила эпарха навстречу императору. Феофил отшутился, сказав, что хотел проверить, насколько хорошо пекутся о его безопасности. Они быстро вернулись во дворец, но там, идя залами и переходами, император всё больше замедлял шаг по мере приближения к своим покоям. Феодора!.. Надо было зайти к ней, успокоить, рассказать что-нибудь… Но сейчас свидание с женой казалось совершенно неуместным. Встречный ветер остудил его пылающий лоб, но, конечно, не мог погасить сердечный пожар. Феофил вновь и вновь в мельчайших деталях вспоминал посещение обители, и у него сводило внутренности. Кассия, Кассия!..
Феодора сама встретила его у Лавсиака – ей уже доложили, что император благополучно «нашелся».
– Феофил! – она бросилась к нему. – Где ты был? Ну, разве так можно!.. Я вся извелась!
– Прости! – сказал он, и августа ожидала, что он поцелует ее или обнимет, но он не сделал этого. – Я хотел проверить, как работает охрана, мы как раз с Евдокимом обсуждали это по дороге.
– Ох!.. Ну, расскажи хоть, где ты был! Тебя ведь не было весь день!
Они вместе прошли в покои августы. Маленькая Фекла, только месяц назад вставшая на ножки, так быстро засеменила к отцу, что растянулась на ковре. Феофил поднял ее и взял на руки. Феодора с улыбкой смотрела на них, а император ощущал себя, словно птица, которую так долго держали в клетке, что она уже привыкла к этой жизни и стала находить ее вполне сносной, но однажды случайно вырвалась на волю и немного полетала, а теперь, пойманная, с подрезанными крыльями, опять попала за решетку, где еще недавно была почти счастлива – но уже никогда не будет… Он отнес дочь в уголок к ее игрушкам, сделал знак няньке выйти, а сам опустился в кресло. Феодора, сев напротив, взглянула на мужа повнимательней: что-то странное сквозило в его лице, новое выражение, неопределимое и почти неуловимое, – и оно почему-то встревожило императрицу.
– Так где ты был?
– Да так, проехался по Городу, а потом от Адрианопольских ворот к морю, оттуда до Эвдома… Захотелось прогуляться.
Она ждала, что он расскажет, кого встретил и что видел интересного, но он умолк.
– Всё же тебя долго не было! Ты заезжал в Эвдом?
Он уже хотел было ответить, что да, что ехали не спеша, потому так долго и получилось… но вместо этого сказал:
– Нет, не заезжал. Я был в одном монастыре. Это в долине Ликоса, рядом с Диевой обителью, мне про него кое-что донесли, и я решил проверить. А там богатая библиотека оказалась, вот я и засиделся над книгами… К тому же тамошняя игуменья, как выяснилось, пишет стихи и прекрасные песнопения! Она, кстати, была вместе с тобой на смотринах. Кассия.
Он говорил спокойно, как будто рассказывал что-нибудь вполне обычное, глядя на возившуюся в углу дочь. Пытаясь потом осмыслить, зачем он это сказал, он понял, что бессознательно шел на разрыв. После встречи с Кассией, после того как он увидел, чем и как она жила, что читала и чем занималась, после того как они поняли друг друга так, как если б она, а не Феодора все эти годы была его женой, после того как он держал ее в объятиях и она отвечала на его поцелуи, у него уже не было никаких иллюзий относительно ее и своих чувств, так же как относительно будущего: рана стала неисцельной и причиняла такую боль, что делать усилия, чтобы выказывать перед женой несуществующие чувства, он не мог и предпочел решить дело «ударом ножа».
Феодора побледнела.
– Кассия? – переспросила она. – Та самая?
– Да. Ты ее еще помнишь?
– Помню… И что же… ты ее видел?
– Другие сестры меня встречали, а она даже не показалась, «в страхе скрылась», я там одну ее стихиру прочел… Стихира – просто чудо! Про жену-грешницу и про Еву, как она скрылась от Бога в раю… Всё-таки жизнь изменчива: когда-то богатая девица, со связями при дворе, красавица, а теперь живет в захудалой келье, спит на деревянной лавке…
– Так ты и в келью ее заходил, что ли?! – императрица поднялась с места.
Феофил ощутил, как в нем поднимается злорадство: ему было больно, и хотелось «отомстить» – сделать больно другому… Он понял в этот миг, что Феодора всё помнит и, быть может, до сих пор ревнует, и представил, что было бы с женой, если б он рассказал ей о том, что он делал в келье Кассии…
– Да, во внешнюю, а она от меня во внутренней заперлась. Монашеский аскетизм не позволял выйти! – он усмехнулся.
– Прекрасно! – воскликнула Феодора. – А что это тебя занесло туда?
– Да так, решил поглядеть, что там делается, в этой обители. Мне сообщили, что там иконопоклонники.
Феофил остро глянул на жену. Одна из ее кувикуларий, сестра Анастасия Мартинакия, в чьей семье все были убежденными иконоборцами, давно уже донесла императору о сундучке с иконами, хранившемся в покоях Феодоры, но он махнул на это рукой: если уж открытое иконопоклонство Кассии не мешало ему любить ее, то стоило ли расстраиваться из-за тайных отклонений от веры женщины, которую он не любил? Правда – быть может, именно из-за отсутствия любви к жене, – мысль о ее иконопоклонстве иногда сильно раздражала, но он не заговаривал с Феодорой об этом, отчасти жалея, а отчасти потому, что не верил в глубину ее религиозных убеждений и думал, что она всего лишь дочь своей «слишком благочестивой» матери…
Императрица опять села и смотрела куда-то мимо него.
– И что? – спросила она как можно равнодушнее.
– И точно, так и оказалось. Вот думаю: не разогнать ли мне их? Ведь еретики, можно сказать, в центре столицы! Игуменья дерзка: хотел с ней поговорить про их ересь, а она и выйти ко мне не пожелала… Сестры читают писания в защиту икон, я там в библиотеке у них видел. Они и с патриархом не общаются, распространяют еретические басни, Антоний давно мне жаловался на их монастырь, да мне недосуг было разбираться. А теперь вот своими глазами увидел!
По лицу жены император видел, что в ней происходила внутренняя борьба. В ее голове мелькали ревнивые мысли, что Феофил, может, вовсе не только ради проверки истинности доносов отправился в этот монастырь… Раз он до сих пор не забыл Кассию, как видно!.. Неужели всё еще соперница?.. Разогнать монастырь, удалить ее из столицы… Мысль соблазнительная!.. Но, с другой стороны, хотя бы и так, – неужели опуститься до мести из ревности?.. А может, вовсе это не так, и Феофил сказал правду и действительно был в этом монастыре только из-за доносов?.. Ведь если б он захотел повидать Кассию, он мог бы сделать это гораздо раньше… Конечно! Это она уже тут себе навыдумывала всякого!.. А если он действительно собрался их разогнать… что тогда? Куда пойдут эти монахини, что им придется претерпеть?..
– Послушай, – наконец, сказала императрица слегка раздраженно, – оставь в покое бедных монашек! В конце концов, они никому не мешают… Ну, что они там могут распространять, какие ереси? Смешно!
– Да, ты права, – сказал Феофил и встал. – Разгонять их я не буду, пусть живут… Они ведь там подвизаются, не то что мы! – он усмехнулся. – Ну, до завтра!
Феодора осталась сидеть неподвижно. Кассия!.. Постриглась, стала игуменьей, живет в бедной келье, пишет стихиры… Вот как!.. «Ты ее еще помнишь?» Она ответила: «Помню», – но помнила ли она ее? Она вызывала в памяти тот день, когда Бог судил ей стать невестой императорского сына, собранных на смотрины девиц, разговор с ними об Иоанне, философии и любовных стихах… Она вдруг поняла, что почти не помнит Кассию. В памяти остался смутный образ невероятной красавицы, но подробности скрало время, и сейчас Феодора даже не могла сказать, какого цвета были волосы у этой девушки… Помнились ясно только большие синие глаза и темно-синее платье, расшитое серебром… «В страхе скрылась»… Что это он такое говорил? Какую-то ее стихиру он там прочел… Он был в ее келье!.. Зачем? Поговорить о ереси?..
Императрица встала и подошла к окну. Теперь объяснение мужа показалось ей нелепым. В конце концов, для разговора о ереси игуменью можно было вызвать во дворец, допросить в присутствии эпарха… как было с Евфимием Сардским и другими! Ну, конечно! Так значит… значит, Феофил хотел видеть ее… без свидетелей?.. Видеть ее… и что?.. Господи!.. Значит, он… Нет, это тоже нелепо! Если б он до сих пор питал к ней какие-то чувства… то он бы уже давно мог побывать там! Давно, еще несколько лет назад… Тем более, что тогда он и к Феодоре относился гораздо хуже, чем в последнее время! Если б он вздумал встретиться с Кассией тогда… это еще можно было бы понять… Но зачем ему это теперь, когда всё стало так хорошо?!..
«Я ему… надоела?.. Может, он решил, что я… что со мной… скучно?..» Но ведь он ничего такого не давал понять, даже ни единым намеком! Еще сегодня утром, когда он ненадолго зашел к ней, он поцеловал ее и так улыбался!.. А приехав… приехав, он даже не обнял ее, хотя она так беспокоилась весь день! Что случилось?.. Что было там, в этом монастыре?!.. Или, может, ей просто казалось, что всё хорошо?.. Может, он так умело притворялся?.. Неужели это возможно?!..
«Да точно ли он ее не видел?..» Феодора прошлась по комнате. Он сказал, что Кассия от него закрылась из аскетизма… Значит, из всех сестер она самая строгая, не хочет встречаться с мужчинами… все вышли, а она нет? Тоже странно!.. «Игуменья дерзка»… Да, конечно, это дерзко по отношению к императору… Впрочем, она и на смотринах повела себя дерзко, и это даже, может быть, в ее духе… Но…
«А где же перстень?» Еще когда Феофил сел в кресло, она заметила, что перстень с его руки пропал, но потом забыла спросить о нем, потому что муж стал рассказывать про Кассиин монастырь… Этот перстень император заказал себе вместе с тем самым ожерельем и серьгами со вставками из лазурита, которые он обещал подарить ей в синей спальне Врийского дворца прошлым летом. С тех пор Феофил носил перстень, почти не снимая, Феодоре он очень нравился, и она хорошо помнила, что, когда этим утром муж заходил к ней ненадолго, перстень был у него на пальце. Куда он делся?..
Вопросы, вопросы!.. И вдруг Феодоре пришла в голову простая мысль, каким образом можно узнать подробнее о том, что же делал муж во время сегодняшней странной поездки. Императрица позвала дежурную кувикуларию и сказала ей:
– Позови ко мне Евдокима, комита схол.
Когда каппадокиец вошел в приемную августы, он сделал земной поклон, по обычаю пожелал многих и благих лет царствования и остановился у двери, глядя в пол. Императрица оглядела его, и ей вспомнилось, как они встретились первый раз в саду, когда юноша только готовился поступить на придворную службу. Бедный мальчик тогда был… поражен, да… Но, скорее всего, уже всё прошло!..
Комит схол стоял, не поднимая глаз; он был слегка бледен, но под загаром это было почти не заметно.
– У меня есть к тебе разговор, господин Евдоким.
Он поклонился, всё так же не глядя на нее.