Директива Джэнсона Ладлэм Роберт
— Демареста, — подсказал Джэнсон. — Но давайте будем называть его Петером Новаком. Лучше не выходить из роли, если так можно сказать.
— В любом случае, вы строите модель этого человека и следите за движениями вашего гипотетического создания. Но будет ли реальный человек вести себя так, как ведет себя ваша модель? Те, кого вы презрительно окрестили «программистами», самозабвенно тешат себя подобными предположениями. Ну а вы — чем вы отличаетесь от них? Насколько обоснованна ваша убежденность?
Джэнсон посмотрел в живые карие глаза генерального секретаря, увидел собранное лицо, встречавшее сотни глав государств. Увидел непреклонную силу, но, присмотревшись внимательнее, увидел также еще кое-что: он увидел страх.
И это также объединяло их, поскольку страх являлся простым следствием трезвого взгляда на вещи.
— Я уверен в том, что плохой план лучше отсутствия какого бы то ни было плана, — сказал Джэнсон. — Мы ведем действия на всех возможных фронтах. Может быть, в каком-нибудь месте нам удастся совершить прорыв. Может быть, нигде не удастся. Позвольте процитировать одного из моих наставников: «Благословенны гибкие, ибо их нельзя искривить».
— Мне понравилось, — захлопал в ладоши Зинсу. — Это сказал человек умный.
— Самый умный из всех, кого я только знал, — угрюмо ответил Джэнсон. — Теперь этот человек называет себя Петером Новаком.
Они умолкли. Казалось, кабинет наполнился ледяным холодом.
Наконец генеральный секретарь развернул свое кресло к окну.
— Эту организацию основал мир, уставший воевать.
— На конференции в Думбартон-Оксе, — сказал Джэнсон. — В 1944 году.
Зинсу кивнул.
— Какими бы широкими ни стали полномочия ООН, ее основной задачей всегда оставалась борьба за мир. Вам известно, что по иронии судьбы это самое здание стоит на месте скотобойни? Скот привозили сюда на баржах по Ист-Ривер, а потом забивали, на этом самом месте. И я постоянно напоминаю себе: раньше здесь была бойня. — Он повернулся лицом к американцу. — Мы должны позаботиться о том, чтобы это не повторилось вновь.
— Смотрите мне в глаза, — вкрадчивым голосом произнес рослый темноволосый мужчина.
Высокие, широкие скулы придавали его лицу что-то азиатское. Человек, называвший себя Петером Новаком, склонился над пожилым ученым, распростертым на столе Джэксона, большой полупрозрачной пластине, поддерживающей его грудь и бедра, но в то же время оставлявшей живот на весу. Это оборудование использовалось для операций на спинном мозге, позволяя обеспечить отток крови от позвоночника и уменьшить кровотечение.
В вене левой руки торчала игла, подсоединенная к капельнице. Стол был отрегулирован так, чтобы голова и плечи пожилого ученого были приподняты, и человек, называвший себя Петером Новаком, мог смотреть ему в лицо.
Где-то рядом негромко звучал хорал XII века. Высокие голоса медленно пели в унисон: слова были проникнуты восторженным экстазом, однако для Энгуса Филдинга они звучали погребальной панихидой.
О ignis spiritus paracliti,
vita vite omnis creature,
sanctus es vivificando formas[68].
На спине пожилого ученого был сделан надрез длиной шесть дюймов; стальные зажимы разводили сократительные мышцы спины, открывая желтовато-белые позвонки.
— Смотрите мне в глаза, Энгус, — повторил мужчина.
Энгус Филдинг подчинился, не мог не подчиниться, но глаза его мучителя были непроницаемо черными, и в них не было ни капли сострадания. В них не было ничего человеческого. Они казались бездонными колодцами боли.
Темноволосый мужчина отбросил венгерский акцент; его голос стал безошибочно американским.
— Что именно сказал вам Пол Джэнсон? — спросил он, и старый ученый задрожал от ужаса.
Темноволосый мужчина кивнул молодой женщине, квалифицированному специалисту-ортопеду. Большой полый троакар, размером со штопальную иглу, был вставлен в волокнистую оболочку, разделяющую пятый и шестой позвонки. Подождав минуту, женщина кивнула: троакар на месте.
— Ну а теперь хорошие новости: мы здесь.
Через троакар до самого спинного мозга был вставлен тонкий медный провод в изоляции, зачищенной на самом конце. Он касался клеток, по которым передаются импульсы от нервных окончаний по всему телу. Демарест подкрутил регулятор, и по медному проводу пробежал слабый электрический импульс. Реакция последовала мгновенная.
Ученый закричал — и этот громкий крик, от которого застывала кровь в жилах, продолжался до тех пор, пока у него в легких не кончился воздух.
— Ну вот, — сказал Демарест, отключая ток, — это очень своеобразное ощущение, вы не находите?
— Я рассказал вам все, что знаю, — задыхаясь, выдавил ученый.
Демарест снова подкрутил регулятор.
— Я же вам все сказал, — повторил Филдинг, чувствуя нарастающую боль, накладывающуюся на боль и разливающуюся по всему телу агонизирующими судорогами. — Я же вам все сказал!
А над муками, охватившими его, звучал хорал, наполненный радостью и в то же время погребальной скорбью, переливающийся и неземной.
Sanctos es unguendo
periculose fractos:
sanctus es tergendo
fetida vulnera.
Нет, в черных омутах глаз Демареста не было сострадания. Вместо этого они горели параноидальным огнем: этот человек был убежден в том, что его враги повсюду.
— Значит, вы продолжаете отпираться, — сказал Алан Демарест. — Вы продолжаете отпираться, так как убеждены, что боль прекратится, как только я поверю в то, что вы сказали мне правду. Но боль не прекратится, потому что я знаю, Что вы мне лжете. Джэнсон связался с вами. Он обратился к вам потому, что считает вас своим другом. Потому что верит в вашу преданность. Как заставить вас понять, что вы должны хранить преданность мне? Вы ведь чувствуете боль, правда? И это означает, что вы живы, так? Разве это не подарок? О, все ваше существование может превратиться в одно неразрывное ощущение боли. Уверен, что, как только вы это поймете, мы сможем двинуться вперед.
— О господи, нет!-крикнул ученый, содрогаясь от нового электрического импульса, пронзившего его тело.
— Ни с чем не сравнимое ощущение, правда? — спросил Демарест. — Все С-образные волокна вашего тела — все нервные окончания, передающие ощущения боли, — передают свои сигналы в тот самый пучок, на который я сейчас воздействую. Я мог бы облепить электродами каждый дюйм вашего тела и все равно не добился бы такого мощного болевого ощущения.
По помещению раскатился новый пронзительный крик — новый крик, оборвавшийся только тогда, когда в легких Филдинга закончился воздух.
— Можно сказать одно: боль — это совсем не то же самое, что истязание, — продолжал Демарест. — Как представитель академической науки, вы должны почувствовать разницу между этими понятиями. Истязание подразумевает в себе элемент сознательного человеческого участия. Это понятие тесно переплетается с умыслом. Скажем, просто быть съеденным акулой — еще не значит пережить истязание, а вот если кто-то умышленно толкнет вас в бассейн с акулами, это уже будетистязанием. Конечно, вы можете отмахнуться от подобных рассуждений, но я все же настоятельно прошу вас задуматься. Понимаете, для того, чтобы ощутить истязание, необходимо не только наличие стремления причинить боль. Для этого также необходимо, чтобы объект истязаний знал об этом стремлении. Вы должны понимать, что я сознательно стремлюсь причинить вам боль. Точнее, вы должны понять, что я стремлюсь заставить вас осознать, что я сознательно стремлюсь причинить вам боль. Необходимо подчиняться требованиям этой цепочки обратного признания. Как, по-вашему, нам с вами удалось этого добиться?
— Да! — закричал старик. — Да! Да! Да!
Его голова судорожно дернулась он нового электрического импульса. Раздираемый болью, Филдинг чувствовал боль каждой клеточкой своего тела.
— Или вы предпочитаете повторить эксперимент?
— Нет! — пронзительно вскрикнул от боли Филдинг. Мучения были просто немыслимые.
— Вы знаете, что говорит Эмерсон о великом человеке? «Когда его толкают, мучат, бьют, у него есть шанс чему-то научиться: он должен шевелить мозгами, чтобы выжить; он набирается опыта; узнаёт о своем незнании; исцеляется от безумства тщеславия». Вы не согласны?
— Да! — пронзительно вскрикнул ученый. — Да! Нет! Да!
Мышечные конвульсии, сотрясающие позвоночник, лишь усиливали и без того невыносимую боль.
— Вы удивляетесь тому, какую боль способны вытерпеть? Недоумеваете, как ваше сознание может вынести такие немыслимые страдания? Ваше любопытство оправданно. Главное, надо помнить, что человеческое тело сегодня, в принципе, ничем не отличается от того, каким оно было двадцать тысяч лет назад. Цепочки наслаждения и боли одни и те же. Поэтому, возможно, вы вообразите, что нет никакой разницы между мучениями, скажем, жертв испанской инквизиции и тем, что я собираюсь вам предложить. Вы ведь уже думали об этом, не так ли? Но, говорю как ваш ревностный поклонник: вы ошибаетесь. Революционный прорыв человечества в области нейрохирургии оказывает нам неоценимую услугу. При нормальных условиях человеческое тело имеет что-то вроде предохранительного клапана: когда воздействие на С-образные волокна достигает определенного уровня, в действие вступают эндорфины, притупляющие и смягчающие боль. В противном случае наступает потеря сознания. О господи, как это в свое время выводило меня из себя! И в том и в другом случае феноменология боли ограниченна. Все равно как яркость: человеческий глаз может ощутить лишь определенный уровень яркости. После того, как все палочки и колбочки сетчатки глаза максимально возбуждены, дальнейшее увеличение яркости света не сказывается на восприятии. Но что касается боли, современная нейрохирургия кардинально все изменила. Для достижения желаемого результата, дорогой мой Энгус, очень важную роль играет также то, что поступает в вашу кровь из капельницы. Вы уже поняли, да? Мы вводим вам препарат, известный под названием налтрексон. По своему действию он является полной противоположностью опию: он блокирует эти легендарные эндорфины, подавляющие боль в вашем сознании. Так что обычные пределы ощущения боли могут быть преодолены.
Рассуждения Демареста прервал новый агонизирующий стон, похожий на вой, но мучитель даже не повел бровью.
— Только подумайте: благодаря налтрексону вы можете ощутить боль, для которой изначально не предназначалось человеческое тело. Боль, которую не ощущал никто из ваших предков, даже тот, кому не посчастливилось быть съеденным саблезубым тигром. И боль можно усиливать практически до бесконечности. Наверное, правильным будет сказать, что единственным пределом будет терпение мучителя. Я произвожу на вас впечатление человека терпеливого? Уверяю вас, Энгус, я могубыть терпеливым. Впрочем, вы скоро в этом сами убедитесь. Если нужно, я могу быть оченьтерпеливым.
И тут Энгус Филдинг, почтенный руководитель Тринити-Колледжа, сделал то, что не делал с далекого детства: он расплакался, всхлипывая и давясь слезами.
— О, вы будете молитьо том, чтобы лишиться сознания, но через капельницу вам также вводятся мощные психостимуляторы: тщательно подобранная комбинация дексметилфенидата, атомозксетина и адрафинила, которая, как это ни прискорбно, позаботится о том, чтобы вы беспредельно долго сохраняли остроту чувств. Вы ничегоне пропустите. Это будет нечто небывалое. Знаю, вы полагаете, что уже ощутили невыносимые, немыслимые мучения. На самом деле я могу увеличить боль в десять раз, в сто, в тысячу раз. То, что вы чувствовали до сих пор, ничто в сравнении с тем, что ждет вас впереди. Разумеется, если вы и дальше будете запираться. — Рука Демареста снова потянулась к регулятору. — Мне действительно очень нужно получить удовлетворяющие меня ответы на свои вопросы.
— Все, что угодно, — выдохнул Филдинг. Его лицо было мокрым от слез. — Все, что угодно.
Демарест улыбнулся. Черные омуты его глаз продолжали сверлить насквозь престарелого декана.
— Смотрите мне в глаза, Энгус. Смотрите мне в глаза. А теперь отвечайте, как на исповеди: что вы сказали Полу Джэнсону?
Глава тридцать седьмая
— Слушай, я поставила одного человека наблюдать за входом, — сказала Джессика Кинкейд Джэнсону, сидящему рядом с ней на заднем сиденье желтого такси. — Он считает, что это учебное задание. Но если она выйдет из дома и решит направиться к своему личному самолету на аэродроме Титерборо, мы потеряем ее навсегда.
— Ты изучила жильцов?
— Вплоть до того, кто что предпочитает на завтрак, — ответила Джесси.
На самом деле несколько осторожных телефонных звонков подтвердили ее предположения и даже позволили узнать больше, чем она надеялась. В числе обитателей дома были крупные финансисты и промышленники, директора фондов и люди, известные своей благотворительностью, но не источниками происхождения состояния, делающего ее возможной. Те, кто стремился к показной роскоши и горел желанием потратить недавно приобретенные деньги, могли селиться в мансардах одного из дворцов, выстроенных Дональдом Трампом[69], где все поверхности блестели и сверкали. Здесь же, в доме 1060 по Пятой авеню, в лифтах еще сохранились бронзовые раздвижные двери-гармошки, установленные аж в 1910 году, а также обивка из потемневшей сосны. Правление товарищества жильцов дома упрямством и авторитаризмом не уступало военной хунте, захватившей власть в Бирме; можно было не сомневаться, что оно отвергало прошения потенциальных квартиросъемщиков, если те могли оказаться чересчур «шумными» — выражение, олицетворяющее высшую степень презрения. Здание 1060 по Пятой авеню радушно раскрывало свои двери перед покровителями искусств, но не перед художниками; оно могло принять мецената, вложившего крупную сумму в реставрацию оперного театра, но не пускало на порог оперного певца. Тех, кто поддерживал культуру, встречали с почестями; тем, кто культуру творил, отказывали.
— Прямо над ней живет некая Агнес Камерон, — сказала Джесси. — Работает в дирекции музея «Метрополитен», особа безукоризненная во всех отношениях. Я позвонила к ней на работу, выдав себя за журналистку, готовящую о ней статью. Сказала, что мне нужно уточнить кое-какие места в интервью. Какая-то женщина с сильным насморком мне ответила: «Знаете, это невозможно. Миссис Камерон в настоящий момент находится в Париже».
— Она наилучший кандидат?
— Похоже на то. К тому же, по данным телефонной компании, в прошлом году к ней домой провели высокоскоростную цифровую линию Интернета.
Джесси протянула Джэнсону куртку с черно-красным логотипом фирмы «Вирайзен», такую же, какая была на ней.
— Как выяснилось, у твоего друга Корнелиуса в «Вирайзене» работает брат, — объяснила она. — Так что форму закупила по оптовым ценам. На тебя и на себя.
Джесси протянула ему кожаный пояс с инструментами, самым громоздким из которых был ярко-оранжевый телефонный тестер. Довершил наряд серый металлический чемоданчик.
Они подошли к привратнику, дежурившему у дверей. Джесси Кинкейд обратилась к нему:
— Мы к клиентке. Как я поняла, ее сейчас нет в стране, но у нее проблемы с Интернетом, и она попросила нашу фирму все уладить, пока она в отъезде. — Она показала в окошечко пластиковое удостоверение. — Фамилия клиентки Камерон.
— Агнес Камерон, восьмой этаж, — подтвердил привратник.
Джэнсон узнал в его голосе албанский акцент. Щеки привратника были усеяны оспинками угрей, форменная фуражка едва держалась на жестких, вьющихся волосах. Зайдя в подъезд, он окликнул кого-то:
— Монтеры из телефонной компании, в квартиру миссис Камерон.
Джесси Кинкейд и Джэнсон прошли следом за привратником в изящный вестибюль, отделанный лепниной и вымощенный белыми и черными плитками.
— Чем могу вам помочь?
Второй привратник, грузный мужчина, также албанец, сидел на круглой оттоманке и разговаривал с охранником. Увидев вошедших, он вскочил на ноги. Судя по всему, он был старшим и хотел всем своим видом показать, что решения здесь принимает он.
Молча оглядев Джесси Кинкейд и Джэнсона с ног до головы, второй привратник нахмурился. Затем, сняв старинную бакелитовую трубку телефона внутренней связи, нажал несколько кнопок.
Джэнсон переглянулся с Джесси: миссис Камерон не должно быть в стране. Та едва заметно пожала плечами.
— Монтеры из фирмы «Вирайзен», — сказал привратник. — «Вирайзен». Пришли чинить телефонную линию. Что случилось? Понятия не имею.
Зажав трубку ладонью, он повернулся к посетителям.
— Домработница миссис Камерон говорит, что вы должны прийти в другой раз, когда миссис Камерон вернется. Через неделю.
Джесси театрально закатила глаза.
— Хорошо, мы уходим, — стиснув зубы, процедил Пол Джэнсон. — Но прошу вас об одном одолжении: когда увидите миссис Камерон, передайте ей, чтобы она приготовилась подождать несколько месяцев. Только тогда мы сможем принять новую заявку на ремонт линии Интернета.
— Несколько месяцев?
—В среднем четыре, — с равнодушной профессиональной невозмутимостью ответил Джэнсон. — Может, меньше, может, больше. Работы у нас по горло. Мы делаем все возможное, но, если заказ отменяется, он отправляется в самый конец очереди. Нам сообщили, что миссис Камерон хотела, чтобы все проблемы были решены до того, как она вернется в город. Она три или четыре раза звонила моему начальнику. Тот пошел ей навстречу. А вы теперь говорите, что мы напрасно сюда пришли. Мне все равно, но только не забудьте предупредить миссис Камерон. Если придется искать виноватого, мне бы не хотелось, чтобы им оказался я.
В голосе недовольного телефониста прозвучали раздражение и уязвленное самолюбие; этот человек работал в огромной структуре и привык к тому, что его лично винили во всех ее недостатках, — привык, но не смирился с этим.
Если придется искать виноватого...Старший привратник поморщился. Значит, ситуация такова, что придется искать виноватого? Подобных ситуаций надо избегать всеми силами. Убрав ладонь с трубки, он уверенно произнес:
— Знаете что? По-моему, пусть эти ребята делают свое дело.
Он кивнул в сторону лифта.
— По коридору налево. Восьмой этаж. Домработница вас впустит.
— Вы уверены? Рабочий день у меня сегодня выдался очень длинный, и я не буду иметь ничего против того, чтобы окончить его пораньше.
— Поднимитесь на восьмой этаж, и она вас впустит, — повторил привратник, и в его невозмутимости просквозил тонкий налет мольбы.
Джэнсон и Джесси Кинкейд прошли по полированному паркету к лифту. Хотя старинные раздвижные двери остались нетронутыми с незапамятных времен, лифт уже был автоматическим. Кабина не была оборудована камерой наблюдения: товарищество жильцов посчитало, что двух привратников и охранника в вестибюле хватит с лихвой, и отвергло дополнительные средства безопасности как ненужное вторжение в личную жизнь, новомодные технические навороты, подобающие разве что домам мистера Трампа. Пусть влюбленная парочка будет иметь возможность пристойно поцеловаться в лифте, не беспокоясь о глазеющих охранниках.
Джэнсон нажал на кнопку седьмого этажа, гадая, зажжется ли она? Кнопка не зажглась. Рядом с ней была замочная скважина, и Джэнсону пришлось целых двадцать секунд ковыряться в ней двумя тонкими проволочками, прежде чем замок провернулся и кнопка седьмого этажа заработана. Затем они с Джесси нетерпеливо ждали, пока маленькая кабинка неторопливо ползла наверх. Наконец лифт, вздрогнув, остановился. Учитывая то, какие состоятельные люди обитали в этом доме, нежелание менять лифт свидетельствовало о каком-то болезненном пристрастии.
Наконец двери раскрылись, прямо в вестибюле квартиры.
Где находится Марта Ланг? Услышала ли она звук открывающихся и закрывающихся дверей лифта? Джэнсон и Кинкейд бесшумно прошли в коридор и прислушались.
Позвякивание фарфора, но где-то далеко.
Слева, в конце темного коридора, находилась извивающаяся дугой лестница, ведущая на нижний этаж. Справа еще одна дверь; судя по всему, за ней была спальня или спальни. Похоже, основным этажом является нижний. Именно там должна находиться Ланг. Джэнсон осмотрелся вокруг, ища объективы камер и другое оборудование скрытого наблюдения. Кажется, ничего.
— Отлично, — сказал он. — Дальше будем действовать по учебнику.
— По какому?
— По тому, который написал я.
— Понятно.
Снова слабый звон фарфора: чашка, звякнувшая о блюдце. Перегнувшись через перила, Джэнсон осторожно посмотрел вниз. На лестнице никого не было; он с радостью отметил, что ступени из стертого мрамора: можно не опасаться, что скрипящая половица поднимет случайную тревогу.
Джэнсон подал знак Джесси: прикрывай меня сзади. Затем он быстро спустился по лестнице, прижимаясь спиной к стене. В руке он держал маленький пистолет.
Прямо перед ним — огромная комната с плотно зашторенными окнами. Слева — еще одна комната, что-то вроде сдвоенной гостиной. Обшитые деревом стены выкрашены белой краской; через строго выдержанные промежутки висят ничем не примечательные картины и гравюры. В целом обстановка напоминала квартиру, которую снимает в Нью-Йорке японский бизнесмен: все элегантно и дорого, но начисто лишено индивидуальности.
Джэнсон мгновенно переводил окружающее в сочетание дверей и стен: первые открывали дорогу вперед, при этом являясь источником потенциальной опасности; вторые предоставляли укрытие и защиту.
От стены к стене, от поверхности к поверхности, Джэнсон медленно продвигался через сдвоенную гостиную. Полированный паркетный пол был застелен обюссонскими коврами неярких тонов. Однако, когда Джэнсон дошел до двери во вторую гостиную, толстый ковер не помешал тихо скрипнуть одной из планок паркета. И тотчас же натянутые до предела нервы Джэнсона едва не лопнули, словно от электрического разряда. Ибо перед ним стояла домработница в светло-синем форменном халате.
Она повернулась к нему, сжимая в вытянутой руке старомодную щетку из перьев, и ее лицо исказилось в жуткой усмешке.
— Пол, берегись!
Это был голос Джесси. Джэнсон не слышал, как Джесси спустилась, но сейчас она стояла в нескольких футах у него за спиной.
Вдруг из груди домработницы брызнул алый фонтанчик, и женщина повалилась на пол. Густой ковер заглушил звук падения.
Стремительно обернувшись, Джэнсон увидел в руке Джесси пистолет с глушителем. Из перфорированного цилиндра вилась тонкая струйка дыма.
— О господи, — в ужасе выдохнул Джэнсон. — Ты понимаешь, что ты наделала?
— А ты понимаешь?
Подойдя к распростертому телу, Джесси пнула ногой щетку, зажатую в откинутой руке домработницы.
Джэнсон увидел, что на самом деле этот предмет предназначен не для того, чтобы убирать грязь, а для более кровавой работы: под веером коричневых перьев был искусно спрятан мощный «зиг зауэр», закрепленный резинкой на руке убитой.
Джесси поступила совершенно правильно, выстрелив первой. «Зиг зауэр» был снят с предохранителя; в патроннике находился патрон. Джэнсон находился в одном мгновении от верной смерти.
Марта Ланг дома не одна. И ее квартира охраняется.
Можно ли надеяться на то, что она до сих пор не знает о появлении незваных гостей? В глубине второй гостиной была еще одна дверь, судя по всему, ведущая в обеденный зал.
Из-за двери донесся шум.
Отскочив влево к стене, Джэнсон развернулся, держа свою «беретту» на уровне груди, готовый нажать на спусковой крючок или нанести удар, в зависимости от того, что потребуется. В гостиную ворвался коренастый мужчина с пистолетом в руке, судя по всему, посланный выяснить, что здесь произошло. Джэнсон с силой обрушил рукоятку «беретты» ему на затылок. Мужчина обмяк, и Джесси, подхватив его, осторожно уложила на ковер.
Джэнсон стоял неподвижно, переводя дух и тщательно прислушиваясь; неожиданная вспышка насилия вывела его из себя, а сейчас ему нужна была полная сосредоточенность.
Вдруг один за другим прогремели несколько мощных выстрелов, и деревянная дверь оказалась пробита пулями крупного калибра, оторвавшими щепки и краску. Выпустила ли их сама Марта Ланг? Почему-то Джэнсон подумал именно так. Он переглянулся с Кинкейд, убеждаясь, что и она находится вне линии огня, оставаясь у стены.
В наступившей тишине послышались тихие шаги: Джэнсон сразу же понял, что делает Марта Ланг — или тот, кто находился за дверью, — и что должен делать он. Марта Ланг собиралась выглянуть в отверстие, пробитое пулей в двери, и оценить, задела ли она кого-нибудь из нападавших. Она показала, что вооружена: естественно, теперь никто не рискнет подставлять себя под огонь.
Сейчас время имело решающее значение, и Джэнсону нельзя было терять ни секунды. Пошел!Разбежавшись, он всем своим весом налетел плечом на дверь. Она станет его оружием — неудержимым тараном. Сначала дверь двигалась свободно, затем с глухим ударом наткнулась на препятствие,и человек, находившийся с противоположной стороны, отлетел на пол.
Распахнув дверь настежь, Джэнсон увидел, что за ней действительно находилась Марта Ланг. Мощный удар отбросил ее к большому обеденному столу. Тяжелый автоматический пистолет, выбитый из руки, с громким стуком упал на стол, в нескольких дюймах за пределами досягаемости.
С кошачьей ловкостью Ланг вскочила и, обежав стол, протянула руку к черному блестящему пистолету.
— Даже не думай! — предостерегающе остановила ее Джессика.
Оглянувшись, Марта Ланг увидела, что молодая женщина застыла в положении для стрельбы, сжимая пистолет в обеих руках. Ее уверенная поза показывала, что она не промахнется. Выражение лица не оставляло сомнений, что она выстрелит без колебаний.
Учащенно дыша, Ланг молчала, не двигаясь с места, словно разрываясь в неопределенности. Наконец, бросив прощальный взгляд на свое оружие и убедившись, что его не достать, она выпрямилась.
— С вами скучно, — сказала Ланг. Подбородок и щека у нее были красными от удара дверью. — У вас нет желания хоть немного уравнять шансы и сделать игру более увлекательной?
Джэнсон шагнул к ней, и в то мгновение, когда он загородил собой Джесси, Ланг стремительно протянула руку к своему пистолету. Но Джэнсон, предвидевший это, мгновенно ее обезоружил.
— Автоматический пистолет «суоми». Впечатляющее оружие. У вас есть лицензия на право ношения этой игрушки?
— Вы ворвались ко мне в дом, — сказала Ланг. — Нанесли тяжкие телесные повреждения моей прислуге. Я действовала в пределах самообороны.
Марта Ланг провела пальцами по безукоризненно уложенным светлым волосам, и Джэнсон напрягся, готовясь к неожиданностям. Однако ее рука осталась пустой. Но в целом поведение Марты Ланг стало каким-то другим: ее речь теперь была более спокойной, даже вялой. Что ему на самом деле известно об этой женщине?
— Не заставляйте нас напрасно терять время, и мы вас долго не задержим, — сказал Джэнсон. — Знайте, что нам уже известна правда относительно Петера Новака. Так что запирательство бесполезно. Можно считать его покойником. Все кончено,черт побери!
— Несчастный глупец, заложник собственных мускулов, — усмехнулась Марта Ланг. — Вы наивно думаете, что вам уже все известно. Но ведь вы думали так и раньше,не так ли? Неужели у вас до сих пор не появилось никаких сомнений?
— Марта, не держитесь за него, — стиснув зубы, проскрежетал Джэнсон. — Это ваш единственный шанс. С Петером Новаком решено покончить. Директиву на его устранение выдал сам президент Соединенных Штатов.
Светловолосая женщина презрительно поджала губы.
— Петер Новак могущественнеепрезидента. Берквист является всего лишь вождем свободногомира. — Она помолчала, предоставляя Джэнсону возможность осмыслить ее слова. — Теперь вы поняли, что к чему, или вам все нужно разжевать и поднести на блюдечке?
— Вы обманываете себя. Похоже, он заразил вас своим безумием. И если вы не опомнитесь, вы погибли.
— Крутой разговор для человека, привыкшего выполнять чужие приказы. Посмотрите мне в глаза, Джэнсон, — я хочу узнать, верите ли вы сами в то, что говорите. Возможно, верите, но тем хуже для вас. Эй, как поет та толстая тетка: «Свобода — это выдумка тех, кому нечего терять». Вы воображаете себя героем, не так ли? Знайте, мне вас жаль. Для таких, как вы, свободы не может быть. Кто-то обязательно вами манипулирует, и если не я, то кто-то другой, кто-то, у кого меньше воображения. — Марта Ланг повернулась к Джессике. — И это правда. Ваш дружок похож на пианино. До тех пор, пока на нем не начинают играть, он остается предметом обстановки. А на нем постояннокто-то играет. — На ее лице мелькнуло что-то среднее между усмешкой и гримасой. — Вам никогда не приходило в голову, что онвсе время на три хода вас опережает? Вы прямо-таки изумительно предсказуемы — полагаю, именно это вы называете своим характером.Петер знает, что вами движет, на что вы способны, какие решения вы примете. Вы думали, что в Каменном дворце провернули блестящую операцию, но на самом деле он играл вами, как солдатиком, черт побери. Нам были известны все подробности вашего плана, и мы были готовы к любому развитию событий. Ну конечно же,Хиггинс — ах да, тот тип, которого вы освободили, — должен был настоять на том, чтобы захватить с собой эту американскую девчонку. И конечно же,вы уступили даме свое место в самолете. Просто идеальный джентльмен. Абсолютно предсказуемый.Естественно, в самолете была заложена бомба с дистанционным управлением. Петер Новак разве что не размахивал дирижерской палочкой — он разыграл всю чертову операцию как по нотам. Видите ли, Джэнсон, это он сотворил вас таким, какой вы есть. А не наоборот. Он заказывал игру раньше, он заказывает ее сейчас. И будет заказывать ее и впредь.
— Сэр, вы позволите пришить сучку? — спросила Джессика, поднимая руку, словно нетерпеливый ученик, рвущийся к доске.
— Подожди немного, — остановил ее Джэнсон. — Вы загоняете себя в тупик, Марта Ланг. Кстати, это ваше настоящее имя?
— Что такое имя? — снисходительно проговорила она. — Когда ондоберется до вас, вы поверите в то, что это вашеимя. А теперь вопрос вам:как вы думаете, если охота продолжается достаточно долго, не начинает ли лисица воображать, что это она преследует гончих?
— К чему вы клоните?
— Весь мир принадлежит Петеру Новаку. А вы только живете в нем.
Марта Ланг как-то странно усмехнулась. Когда Джэнсон впервые встретился с ней в аэропорту Чикаго, она представляла собой образец иностранки, получившей прекрасное образование. Сейчас ее произношение стало определенно американским; Джэнсон не удивился бы, узнав, что она родом из Пенсильвании.
— Никакого Петера Новака нет, — сказала Джесси.
— Помните, дорогая, что говорят о дьяволе: самая его изощренная проделка состоит в том, чтобы убедить человека, будто он не существует. Верьте в то, во что хотите.
Джэнсон поморщился от болезненного воспоминания. Он пристально смотрел на Марту Ланг, пытаясь найти в ней малейшую слабинку.
— Алан Демарест — где он?
— Здесь. Там. Везде. И все же вам следует называть его Петером Новаком. Вы должны вести себя вежливо по отношению к этому великому человеку.
— Где,черт побери?
— Не скажу, — беспечно ответила Марта Ланг.
— Чем он тебя купил? — взорвался Джэнсон.
— Печально это признавать, но вы понятия не имеете, о чем говорите.
— Ты ему принадлежишь?
—И вы тоже, разве не так? — устало произнесла она. — Петеру Новаку принадлежит будущее.
Потрясенный Джэнсон молча уставился на нее.
— Если вам известно, где он находится, помоги мне Господи, я вытащу это из вас. Поверьте: после инъекции скополамина вы перестанете чувствовать разницу между тем, что думаете, и тем, что говорите. Все ваши мысли тотчас же будут срываться с языка. Так что если эта информация есть в вашей голове, мы ее оттуда вытащим. При этом мы вытащим также много всякого мусора. Так что я предпочел бы уладить наши дела без вмешательства химических препаратов. Но так или иначе вы обязательнорасскажете нам все, что нас интересует.
— Какое у вас повышенное самомнение. — Марта Ланг повернулась к Джессике. — Эй, поддержите меня. Могу я рассчитывать на женскую солидарность? Разве вы не слышали о силе сестринских чувств? — Она подалась вперед, так, что до лица Джэнсона осталось несколько дюймов. — Пол, честное слово, мне очень жаль, что ваши друзья взорвались в небе над Анурой. — Помахав рукой, она добавила голосом, едким, словно уксус: — Я знаю, как вы переживали по поводу вашего греческого дружка. — Она слегка рассмеялась. — Ну что я могу сказать? В нашем деле без дерьма не обойтись.
Джэнсон ощутил пульсирующую боль в висках; он понял, что лицо у него покрылось багровыми пятнами ярости. Он отчетливо представил себе, как бьет Марту Ланг по лицу, ломает кости носа, кулаком загоняя осколки ей в мозг. И так же быстро, как туман бешенства пришел, он рассеялся. Джэнсон понял, что именно этого и добивалась Ланг: пыталась вывести его из себя.
— Не предлагаю вам выбирать из трех вариантов, — сказал он. — У вас их только два. И если вы не сделаете выбор сами, я сделаю его за вас.
— И много у вас на это уйдет времени? — спросила Марта Ланг.
Только сейчас Джэнсон услышал звучащий тихим музыкальным фоном хорал. Хильдегарда фон Бинген. У Джэнсона волосы на затылке встали дыбом.
— "Песнь исступления", — проворчал он. — Длинная тень Алана Демареста.
— Да? Это япривила ему любовь к такой музыке, — пожала плечами она. — Еще когда мы росли вместе.
Джэнсон уставился на нее так, словно увидел впервые в жизни. Внезапно множество мелочей, давно мучивших его, встали на место. Движения, жесты, резкие изменения настроения и голоса, возраст, обороты речи...
— Боже милосердный, — выдавил он. — Так вы...
— Его сестра-близнец. Я же говорила вам о силе сестринских чувств. — Марта Ланг стала растирать кожу под левой ключицей. — Печально знаменитые близнецы Демаресты. Все ужасы и неприятности в двойном размере. Подростками мы терроризировали весь Фэрфилд, мать его. А ублюдки из «Мёбиуса» даже не догадывались о том, что Алан взял меня к себе. — По мере того как Марта Ланг говорила, круговые движения руки становились все более сильными, настойчивыми; судя по всему, они были ответом на какой-то нестерпимый зуд под кожей. — Так что если вы надеетесь, что я «не буду за него держаться», как вы искусно выразились, вас ждет разочарование.
— У вас нет выбора, — повторил Джэнсон.
— Что она делает? — тихо спросила Джессика.
— Выбор у человека есть всегда. — Движения ее руки стали не такими размашистыми, более сосредоточенными; казалось, ее пальцы что-то нащупали под кожей. — Ага, нашла, вот оно. О, вот так гораздо лучше...
— Пол! — крикнула Джессика, бросаясь к ней. — Останови ее!
Но было уже слишком поздно. Раздался едва слышный хлопок раздавленной подкожной ампулы, и женщина, словно в порыве экстаза, запрокинула голову. Ее лицо залилось багровым румянцем. Она издала тихий чувственный стон, перешедший в булькающий клекот глубоко в горле. Нижняя челюсть безвольно упала, и из уголка губ вытекла струйка слюны. Глаза закатились, и сквозь полуприкрытые веки остались видны одни белки.
Из невидимых динамиков доносилось призрачное пение:
Gaudete in ilio,
quem no viderant in terris multi,
qui ipsum ardernter vocaverant.
Gaudete in capite vestro[70].
Джэнсон положил руку на шею Марте Ланг, пытаясь нащупать пульс, хотя он и знал, что ничего не найдет. Симптомы отравления цианидом были налицо. Женщина предпочла смерть капитуляции, и Джэнсон не мог сразу ответить, чем был обусловлен этот поступок — мужеством или трусостью.
«Выбор есть всегда», — сказала Марта Ланг перед смертью. Выбор есть всегда.И к ее голосу присоединился другой, всплывший из далеких воспоминаний, отделенных десятилетиями: голос одного из следователей-вьетнамцев, широкоскулого, в очках в металлической оправе: «Не делать выбор это тоже выбор».
Глава тридцать восьмая
На письменном столе генерального секретаря ООН мелодично зазвучал сигнал устройства внутренней связи. Послышался голос Хельги Лундгрен:
— Прошу прощения за беспокойство, но это опять мистер Новак.
Матье Зинсу повернулся к верховному комиссару по делам беженцев, бывшему крупному политическому деятелю Ирландии, сочетавшей напористость с красноречием. В настоящий момент ирландка сражалась не на жизнь, а на смерть с заместителем генсека по гуманитарным проблемам, ведущим подковерные сражения с совсем не гуманитарным рвением.
— Мадам Маккейб, я ужасносожалею, но мне необходимо ответить на этот звонок. Кажется, я понял причины вашего беспокойства по поводу критических заявлений, раздающихся в ваш адрес со стороны департамента политических связей. Не сомневаюсь, что этот вопрос будет улажен, если мы обсудим его вместе. Попросите Хельгу заняться подготовкой совещания с участием всех заинтересованных сторон.
Встав, он величественно кивнул, показывая, что разговор окончен.
Как только верховный комиссар ушла, Матье Зинсу снял трубку.
— С вами будет говорить мистер Новак, — произнес женский голос.
Щелчки, электронный писк, и наконец в трубке послышался голос Петера Новака.
— Mon cher Матье! — начал Новак.
— Mon cher Петер, — ответил Зинсу. — Не могу выразить словами благодарность за то, что вы дали согласие хотя бы обсудитьмое предложение. С тех пор как клан Рокфеллеров подарил ООН землю, на которой был построен комплекс Объединенных Наций, ни одно частное лицо не предлагало...
— Да, да, — оборвал его Новак. — Однако, боюсь, я вынужден буду отказаться от вашего приглашения отужинать вместе.
— Вот как?
— Мне пришел в голову более грандиозныйзамысел. Надеюсь, вы со мной согласитесь. У нас ведь нет друг от друга секретов, не так ли? Полная прозрачность всегда была первостепенным качеством Организации Объединенных Наций, не так ли?
— Ладно, Петер, давайте ближе к делу.
Читать бесплатно другие книги:
