Директива Джэнсона Ладлэм Роберт
— А тебе какое дело?
— Быть может, сознание собственной вины? Копни поглубже, Пол, — копни поглубже в своей душе и извлеки на свет божий то, что найдешь там.
— Заткнись, ублюдок!
— О чем предпочитают умалчивать твои воспоминания, Пол?
—Прекрати! — крикнул Джэнсон, но в его голосе прозвучала дрожь. — Я не желаю больше слушать тебя.
Демарест повторил, уже тише:
— О чем предпочитают умалчивать твои воспоминания?
Воспоминания вернулись не плавно меняющейся картиной, а застывшими образами, сменяющими друг друга. Призрачные видения накладывались на то, что было у него перед глазами.
Пройденная миля. Еще одна. Затем еще. Он прокладывал себе ножом дорогу сквозь джунгли, старательно избегая деревень и селений, где сочувствующие Вьетконгу свели бы на нет все его усилия.
И, продираясь однажды утром через особенно густое сплетение лиан и деревьев, он вышел на огромное овальное пожарище.
О том, что здесь произошло, он догадался по запаху — и не столько по смешанным ароматам рыбного соуса, костра, плодородных испражнений людей, буйволов и домашней птицы, сколько по чему-то более сильному, в чем терялись даже эти запахи: по цепкому нефтехимическому зловонию напалма.
Воздух был буквально пропитан им. Повсюду были пепел, сажа и бесформенные остатки стремительно прогоревшего химического костра. Джэнсон побрел напрямую через выжженное место, и его ноги мгновенно почернели от копоти. Казалось, сам Господь Бог поднес к этому месту гигантское увеличительное стекло и выжег его, собрав в пучок солнечные лучи. А когда Джэнсон привык к испарениям напалма, в нос ему ударил другой запах — запах горелой человеческой плоти.
Когда трупы остынут, у птиц, грызунов и насекомых будет много еды. Но пока что они еще были горячими.
По обугленным останкам Джэнсон понял, что совсем недавно здесь, на поляне, стояли двенадцать крытых тростником хижин. А рядом с деревушкой, по какому-то волшебству не тронутая огнем, осталась стоять хижина-кухня, крытая листьями кокосовых пальм, где была еда, приготовленная не более тридцати минут назад. Кучка риса. Вареные креветки с лапшой. Бананы, нарезанные дольками и пожаренные, в остром соусе. Миска очищенных плодов нефелиума и дурьяна. Не простая трапеза. И вскоре Джэнсон понял, в чем дело.
Свадебное пиршество.
В нескольких ярдах от кухни лежали обугленные тела новобрачных и их родственников. Однако по какой-то прихоти судьбы праздничный стол остался нетронутым. Отставив «калашников», Джэнсон жадно набросился на еду, запихивая в рот рис и креветок и запивая это теплой водой из котла, так и не дождавшегося новой порции риса. Он ел до тех пор, пока ему не стало плохо, а затем ел снова. Наконец он тяжело опустился на землю, решив немного передохнуть. Как это странно-от него остались кожа да кости, однако он кажется себе таким тяжелым!
Когда к нему частично вернулись силы, он снова пошел через пустынные джунгли, вперед и вперед. Шаг за шагом, одну ногу перед другой.
Только это и могло его спасти: движение без размышлений, действие без рассуждений.
И когда его посетила следующая осознанная мысль, ее тоже принес ветер. Море!
Он почувствовал запах моря!
За следующим горным хребтом берег моря. И, значит, свобода. Ибо корветы американского флота постоянно патрулировали этот участок побережья: Джэнсону это было хорошо известно. Кроме того, на берегу, где-то совсем недалеко от того места, где он находился, есть небольшая военно-морская база: это ему также было хорошо известно. Добравшись до берега, он обретет свободу, попадет в радушные объятия братьев-моряков, и его увезут отсюда, увезут домой, туда, где он сможет залечить раны.
Свобода!
«Я так и думал, Фан Нгуен, я так и думал».
А может быть, это галлюцинация? Прошло много време ни, очень много времени с тех пор, как он пил в последний раз. У него перед глазами все постоянно расплывалось — типичный симптом недостатка никотиновой кислоты. Постоянное недоедание, несомненно, также оказало свое влияние на его способность воспринимать окружающий мир. Но он глубоко вздохнул, наполнил легкие воздухом и почувствовал в нем соль, запах морских водорослей и солнца. И понял, что свобода находится за горным хребтом.
«Мы с тобой больше никогда не встретимся, Фан Нгуен».
Шатаясь, он стал медленно подниматься по пологому склону. Растительность стала более редкой. И вдруг он испуганно застыл на месте.
Мелькнувшая фигура, совсем рядом. Животное? Враг? Зрение не позволяло получить четкий ответ. Органы чувств отказывались служить как раз тогда, когда это был нужно. До свободы так близко.
Его высохшие пальцы, подобно лапам паука, нащупали спусковой крючок автомата. Снова попасть в плен теперь, когда до дома так близко, — это был немыслимый ад, превосходивший все то, что ему пришлось до сих пор пережить.
Еще одно стремительное движение. Джэнсон дал короткую очередь. Три пули. Шум выстрелов и отдача автомата в руках показались с непривычки особенно сильными. Он бросился вперед, желая убедиться, в кого он попал.
Ничего. Джэнсон ничего не находил. Прислонившись к узловатому стволу мангустана, он огляделся вокруг, но ничего не увидел. Тогда он опустил взгляд и только тогда понял, что сделал.
Мальчик. Без рубашки. Простые бурые штанишки, на ногах крошечные сандалии. В руке бутылка кока-колы, чье пенистое содержимое теперь выливалось на землю:
Лет семь, не больше. В чем состояло его преступление? Он играл в прятки? Гонялся за бабочкой?
Мальчик лежал на земле. Красивый ребенок, самый красивый, какого когда-либо видел Джэнсон. Он казался на удивление умиротворенным, если не считать трех алых пятен на груди, трех расположенных рядом отверстий, из которых пульсируя, вытекала кровь.
Мальчик устремил на иссохшего американца немигающий взгляд карих глаз.
И улыбнулся.
Мальчик улыбнулся.
Воспоминания захлестнули Джэнсона с головой, захлестнули впервые, потому что его сознание не пропускало их — полностью блокировало с того самого дня и все последующее время. Но даже похороненные в глубинах памяти, они мучили, давили его, порой лишая возможности двигаться. Джэнсон вспомнил мальчика, распростертого под лестницей в подземелье Каменного дворца, и то, как его палец застыл на спусковом крючке — подчиняясь силе запрятанных воспоминаний.
Но теперь он все вспомнил.
Вспомнил, как опустился на землю и положил ребенка себе на колени — объятия мертвого и почти мертвого, жертвы и палача.
Какое общение может быть у праведности с беззаконием? И что общего у света с тьмой?
И он сделал то, что не делал даже в плену: он заплакал.
Последовавшие воспоминания не были такими отчетливыми. Вскоре появились родители ребенка, привлеченные стрельбой. Он видел их объятые ужасом лица — но горе превосходило даже ненависть. Они отобрали у него мальчика, мужчина и женщина; мужчина громко причитал... а женщина молча трясла головой, трясла неистово, словно пытаясь выбросить из нее реальность произошедшего, и прижимала к груди безжизненное тело своего малыша. Она повернулась к исхудавшему солдату, словно существовали какие-то слова, которые могли бы помочь.
Но женщина выдавила только:
— Проклятые американцы...
Но вот лица, все лица растаяли, и Джэнсон остался один на один с жесткими глазами Демареста.
Демарест говорил, говорил не переставая.
— Прошлое — это целая страна. Страна, которую ты так по-настоящему и не покинул.
Это была правда.
— Ты ведь так и не мог выбросить меня из головы? — продолжал Демарест.
— Не мог, — дрогнувшим шепотом подтвердил Джэнсон.
— А все почему? Потому что нас связывают прочные узы. Сильные, неразрывные. Как сказал Уильям Блейк[76]: «Противостояние и есть истинная дружба». О, Пол, какое прошлое нас объединяет. Тебя оно навязчиво преследует? Меня преследует.
Джэнсон молчал.
— Однажды правительство Соединенных Штатов вручило мне ключи от царства, позволило создать империю, подобной которой мир еще не видывал. Разумеется, я сделаю так, чтобы эта империя стала моей. Но, какими бы огромными ни были сейфы, вести бухгалтерию бывает непросто. Мне только нужно заставить тебя признать правду относительно нас с тобой. Это я сотворилтебя, Пол. Слепил из глины, так же как Господь когда-то сотворил человека.
— Нет.
Это слово вырвалось стоном из самых глубин души. Демарест сделал еще один шаг вперед.
— Пора признать правду о самом себе, — мягко произнес он. — Между нами всегда что-то было. Что-то очень похожее на любовь.
Джэнсон пристально посмотрел на него, мысленно накладывая черты лица Демареста на облик легендарного гуманиста и находя точки совпадения даже после пластических операций. Его передернуло.
— Но гораздо ближе к ненависти, — наконец сказал Джэнсон.
Глаза Демареста жгли его двумя горящими углями.
— Это я сотворилтебя, и ничто этого не изменит. Признай правду. Признай, кто ты такой. И как только это произойдет, все станет совсем по-другому. Кошмары прекратятся,Пол. Жизнь станет гораздо проще. Поверь мне. Я всегда сплю спокойно. Только представь себе, Пол, — разве это не подарок?
Сделав глубокий вдох, Джэнсон вдруг поймал себя на том, что к нему вернулось отчетливое зрение.
— Мне это не нужно.
— Что? Ты не хочешь оставить кошмары позади? Ты лжешь, лейтенант,пытаешься обмануть самого себя.
— Я не твой лейтенант. И свои кошмары я не променяю ни на что на свете.
— Ты так до конца и не исцелился, потому что не желал исцеления.
— И это ты называешь исцелением? Ты крепко спишь, потому что то, что у тебя внутри —называй это душой, называй как хочешь, — давно мертво. Быть может, с тобой что-то случилось, что задуло этот огонек, быть может, его вообще никогда не было, но именно это делает нас человечными.
— Человечными? Тыхочешь сказать, слабыми.Люди всегда путают эти два понятия.
— Мои кошмары — это частица меня,— отчетливо и спокойно произнес Джэнсон. — Я должен жить с тем, что сделал на этой земле. Далеко не все мне нравится. Я творил добро и творил зло. Но что касается зла — я не желаюпримирения со злом. Ты говоришь, что я могу избавиться от боли? Именно эта боль и дает мне понять, кем я являюсь, а кем нет. Именно эта боль дает мне понять, что я — это не ты.
Вдруг Демарест стремительно метнулся вперед и выбил револьвер у Джэнсона из руки. Оружие с громким стуком упало на мраморный пол.
Наведя свой револьвер Джэнсону в грудь, Демарест печально усмехнулся.
— Я пытался воззвать к твоему разуму. Пытался достучаться до тебя.Я так старался вернуть тебе понимание того, кто ты есть на самом деле. Я только хотел, чтобы ты признал правду — правду о нас обоих.
— Правду? Ты чудовище. Ты должен был умереть в «Меса Гранде». Я очень сожалею, что этого не произошло.
— Любопытно, как много и в то же время как мало ты знаешь. Каким ты можешь быть сильным и каким беззащитным. — Демарест покачал головой. — Этот человек убивает чужого ребенка и не может защитить своего собственного...
— Черт побери, о чем ты говоришь?
— Помнишь взрыв посольства в Калиго — весь твой мир содрогнулся до основания, не правда ли? Я так и думал, когда предложил этот план пять лет назад. Ты должен меня простить: мне была невыносима мысль о том, что у тебя будет ребенок. Пол-младший — нет, я не мог себе это представить. Такие вещи всегда гораздо проще организовать руками какого-нибудь местного дарования — повстанцев с безумными взорами, мечтающих об Аллахе и райских гуриях. Боюсь, лишь один я смог по достоинству оценить эту тонкую иронию: за всем этим стоит бомба, сделанная из удобрений[77]. Но ведь признайся положа руку на сердце: какой отец получился бы из тебя, детоубийцы?
Джэнсону показалось, что он превратился в камень.
Тяжелый вздох.
— Ну, мне пора идти. Как ты знаешь, у меня грандиозные планы относительно нашей планеты. Сказать по правде, мне надоелоразрешать конфликты. На повестке дня устроениеновых конфликтов. Человеческие существа любят воевать и проливать кровь. Что ж, пусть человек остается человеком.
— Не тебе это решать, — с трудом произнес Джэнсон. Демарест улыбнулся.
— Carpe diem — лови момент. Carpe mundum — лови весь мир.
— Они сотворили из тебя бога, — сказал Джэнсон, вспоминая слова президента, — хотя им не принадлежат небеса.
— Небеса выходят за рамки даже моего понимания. И все же я с радостью готов постигать неизведанное. Почему бы тебе не составить подробный отчет о положении дел на небесах, когда ты туда попадешь? Горю нетерпением ознакомиться с твоей докладной о встрече со святым Петром у Святых Врат. — Он хладнокровно направил револьвер Джэнсону в голову. — Счастливого пути.
Его указательный палец лег на спусковой крючок.
Внезапно Джэнсон ощутил, как ему в лицо брызнуло что-то теплое. Заморгав, он увидел, что это кровь из выходного отверстия во лбу Демареста. Без препятствия в виде оконного стекла выстрел снайпера был точным, словно сделанный в упор.
Шагнув вперед, Джэнсон схватил Демареста за голову, удерживая его в вертикальном положении.
— Xin loi, — солгал он. — Сожалею.
Какое-то мгновение лицо Демареста оставалось совершенно безмятежным: казалось, он погрузился в глубокую медитацию или крепко спит.
Джэнсон разжал руки, и Демарест, обмякнув, сполз на пол — полное расслабление тела, покинутого жизнью.
Посмотрев в старинный телескоп генерального секретаря, Джэнсон нашел Джесси именно там, где оставил ее: на противоположном берегу Ист-Ривер, на крыше старого завода по розливу газированной воды, прямо под огромной неоновой вывеской. Джесси уже начала разбирать свою винтовку четкими, умелыми движениями. Затем она посмотрела на него, словно почувствовав на себе его взгляд. И Джэнсон тотчас же ощутил какое-то странное предчувствие, невесомое и пьянящее, что все будет хорошо.
Отойдя от телескопа, он окинул окрестность невооруженным взглядом, подставляя лицо прохладному ветру. Хантерс-Пойнт. Сейчас это название приобрело особый зловещий смысл[78].
Над головой его любимой женщины в сгущающихся сумерках светился красным неоном огромный логотип «Пепси-колы». Прищурившись, Джэнсон увидел на сверкающей водной глади отраженный свет. Какое-то мгновение ему казалось, что река залита кровью.
Глава сорок третья
— Хочу поблагодарить вас, мистер Джэнсон, за то, что вы присоединились к нам, — сказал президент Чарльз У. Берквист-младший, сидящий во главе овального стола.
Немногочисленные присутствующие, высокопоставленные сотрудники основных разведывательных служб, крупные аналитики, добирались независимо друг от друга в это неброское красивое здание на Шестнадцатой улице, используя боковой подъезд, к которому вела закрытая дорога, что обеспечивало полное инкогнито приезжающих и уезжающих. Не было ни магнитофонов, ни стенографисток. Еще одно совещание, которого, согласно официальным данным, не было.
— Ваша родина перед вами в неоплатном долгу, о котором она никогда не узнает, — продолжал президент. — Но я знаю. Поэтому не думаю, что вы очень удивитесь, услышав, что удостоены еще одной звезды «За отличие в разведслужбах».
Джэнсон пожал плечами.
— Наверное, мне можно начинать собирать металлолом.
— Но я также хотел, чтобы вы узнали, притом от меня лично, одну приятную новость. Благодаря вам мы смогли восстановить программу «Мёбиус». Дуг и остальные несколько раз провели меня по ней, и она нравится мне все больше и больше.
— Все в порядке? — равнодушно спросил Джэнсон.
— Похоже, вы нисколько не удивлены, — заметил президент Берквист, и в его голосе прозвучала тень недовольства. — Полагаю, вы понимали, что возможно всякое.
— Пообщавшись с крючкотворами так долго, как я, вы бы тоже перестали удивляться тому, как в них может уживаться светлый ум и непроходимая тупость.
Президент нахмурился, раздраженный тоном оперативника.
— Должен вам сказать, мы говорим о необыкновенных людях.
— Да. Необыкновенно самоуверенных. — Джэнсон медленно покачал головой. — Так или иначе, давайте обо всем забудем.
— Я хочу спросить, как вы смеете так разговаривать с президентом? — вмешался Дуглас Олбрайт, заместитель директора разведывательного управления министерства обороны.
— А я хочу спросить, когда вы чему-нибудь научитесь? — огрызнулся Джэнсон.
— Мы много чему научились, — высокомерно заявил Олбрайт. — Мы не повторим одни и те же ошибки.
— Правильно — ошибки будут другими.
Заговорил государственный секретарь.
— Как верно заметил Дуг, отказаться от программы сейчас — это значит выбросить десятки тысяч человеко-часов работы. Кроме того, это будет равносильно попытке заставить замолчать набатный колокол. Для всего мира Петер Новак по-прежнему существует.
— Мы сможем создать его заново, вылепить так, как нам нужно, добавив целую систему защитных мер, — сказал Олбрайт, с благодарностью посмотрев на государственного секретаря. — Существуют сотни способов помешать повторению того, что произошло с Демарестом.
— Я вам не верю,— возразил Джэнсон. — Всего несколько дней назад вы сходились во мнении, что программа «Мёбиус» была колоссальной ошибкой. Глобальным просчетом, как политическим, так и моральным. Вы понимали — или, в любом случае, делали вид,что понимали: план, построенный на всеобщем обмане, рано или поздно обязательно пойдет наперекосяк. Причем так, как заранее предсказать не может никто.
— Мы были в панике, — ответил государственный секретарь. — Мы потеряли способность трезво мыслить. Разумеется,мы хотели свернуть все работы по программе «Мёбиус». Но затем Дуглас взвешенно и спокойно все нам объяснил. Потенциал программы огромен. Это все равно что атомная энергия — конечно же, всегда остается риск катастрофы. С этим никто не спорит. Но потенциальная пользадля всего человечества многократно перевешивает риск. — По мере того как он говорил, его речь становилась все более гладкой и звучной: высокопоставленный дипломат, привыкший выступать на пресс-конференциях и перед объективами телекамер. Теперь в нем с трудом можно было узнать того перепуганного человека, которого Джэнсон видел в поместье Хемпеля. — Повернуться к программе спиной только потому, что она дала сбой, означало бы сложить с себя полномочия политических деятелей. Разве вы это не понимаете? Мы с вами видим перед собой одну и ту же страницу?
— Да мы с вами читаем разные книги!
— Возьмите себя в руки, — резко заявил Олбрайт. — Да, мы перед вами в долгу — вы безукоризненно справились со своей задачей. Именно вы сделали возможным возрождение программы «Мёбиус».
Он не стал вдаваться в подробности: двоих человек быстро удалили из здания секретариата на носилках, прикрытых простынями, в совершенно разных направлениях.
— Двойник Демареста пришел в себя, — продолжал заместитель директора РУМО. — Сейчас он содержится в особо охраняемом месте и подвергается допросам с применением химических препаратов. Как вы и предполагали, он перепуган и уже готов сотрудничать. Разумеется, Демарест не доверил ему коды управления. Но тут ничего страшного нет. Поскольку Демарест лишился возможности постоянно перешифровывать коды доступа, наши специалисты смогли проникнуть в систему. Мы вернули контроль над «Мёбиусом».
— Ту же самую ошибку вы уже совершили в прошлом: воображали, что у вас всепод контролем, — медленно покачал головой Джэнсон.
— Можете не сомневаться, двойник Демареста у нас в руках, — сказал техник с серым лицом, которого Джэнсон помнил по совещанию в поместье Хемпеля. — Это некий Ласло Кочиш. Преподавал английский язык в техникуме в Венгрии. Перенес пластическую операцию полтора года назад. Классическая история с морковкой на палочке. Вкратце, Демарест пообещал ему в случае успеха десять миллионов долларов. Но один неверный шаг — и Демарест зверски расправился бы и с ним, и со всей его семьей. Слабый человек. Он уже у нас под каблуком.
— Как вы могли догадаться, — любезно продолжал человек из РУМО, — мы предложим ему островок в Карибском море. Что как нельзя лучше отвечает его стремлению к затворничеству. Пленник будет жить в золотой клетке. Без права ее покидать. Под постоянным надзором людей из Кон-Оп. Мы сочли возможным позаимствовать определенную сумму у Фонда Свободы, чтобы оплатить все расходы.
— Но давайте не отвлекаться на несущественные мелочи, — натянуто улыбнулся президент Берквист. — Главное, все улажено.
— И программа «Мёбиус» снова в действии, — сказал Джэнсон.
— Благодаря вам, — подтвердил Берквист.
Он подмигнул, демонстрируя любезность, прикрывающую беспрекословную волю.
— Причем теперь она функционирует даже лучше,чем прежде, — вставил Олбрайт. — Так как мы кое-чему научились.
— Итак, мы обрисовали в общих чертах наше положение, — подвел итог государственный секретарь.
Джэнсон оглянулся вокруг, увидев то, что видел президент Соединенных Штатов: самодовольные лица мужчин и женщин, собравшихся в международном центре «Меридиан», — высокопоставленных чиновников, государственных служащих и специалистов, постоянную составляющую власти. Остатки программы «Мёбиус». Самые умные, самые талантливые. С детства они получали высшие отметки в школе; всю свою жизнь слышали хвалебные отзывы руководства. Верили, что они лучшие из лучших. Верили, что средства нужно оценивать только по цели, к которой они ведут. Они были убеждены, что к любой неизвестной Величине можно подойти с вероятностными оценками, что поток неопределенности можно укротить до точно рассчитанного риска.
И несмотря на то что их ряды заметно поредели в результате непредсказуемых причуд человеческого характера, они так ничему и не научились.
— Игра моя, и я сам устанавливаю правила, — сказал Джэнсон. — Господа, программа «Мёбиус» завершена.
— По чьему это приказу? — презрительно фыркнул президент Берквист.
— По вашему.
— Пол, что на вас нашло? — с потемневшим лицом спросил президент. — Вы несете полную чушь.
— Напротив. — Джэнсон спокойно выдержал его взгляд. — Вам известна вашингтонская поговорка: нет постоянных союзников, есть только постоянные интересы. Эту программу начали не вы. Вы унаследовали ее от своего предшественника, унаследовавшего ее в свою очередь от своего предшественника, и так далее...
— То же самое можно сказать о многом, начиная от оборонной программы и до монетарной политики.
— Верно. Этими проблемами занимаются чиновники из государственного аппарата, не зависящие от смены администраций. Для них вы лишь временщик.
— Такие вещи необходимо рассматривать в долгосрочной перспективе, — пожал плечами президент Берквист.
— Задам вам один вопрос, господин президент. Вы только что получили незаконный перевод денег на свой личный счет — полтора миллиона долларов. — Говоря это, Джэнсон мысленно представил себе Григория Бермана, самодовольно потирающего руки. Эта грандиозная проделка безмерно развеселила русского. — Как вы объясните это конгрессу и американскому народу?
— Черт возьми, о чемвы говорите?
— Я говорю о скандале, который в десять раз превзойдет Уотергейт. Я говорю о вашей карьере, которая рухнет в бездну. Свяжитесь со своим банкиром. Семизначная сумма переведена на ваш личный счет со счета Петера Новака в Международном банке Нидерландов. Цифровую подпись подделать невозможно — скажем чуть иначе: сделать это очень непросто. Так что внешне все будет выглядеть так, будто иностранный плутократ расплатился с вами за какую-то услугу. У любого чересчур подозрительного конгрессмена появятся всякие мысли. А не связано ли это с тем, что на прошлой неделе вы подписали новый закон, существенно ограничивающий степень вмешательства государства в банковские дела? А не связано ли это со многими другими вещами? Этого окажется достаточно, чтобы на несколько лет загрузить работой прокурора по особым делам. Я уже вижу передовицу в «Вашингтон пост» размером в четыре или пять колонок с кричащим заглавием: «Президент США получает жалованье от зарубежного плутократа: расследование Конгресса неизбежно». Что-нибудь в таком духе. Желтая пресса Нью-Йорка будет более откровенна: «Сколько стоит подпись президента?» Вы же знаете, как цепляются за подобные сенсации журналисты — поднимется такой шум, что вы не услышите ход своих мыслей.
— Это же полный бред!-взорвался президент.
— А мы с радостью посмотрим, как вы будете оправдываться перед конгрессом. Подробности будут переданы завтра по электронной почте в министерство юстиции, а также членам соответствующих комиссий сената и палаты представителей.
— Но ведь Петер Новак...
— Новак? На вашем месте я бы не стал заострять на этом внимание. Не думаю, что ваша репутация останется незапятнанной.
— Вы шутите, — сказал президент.
— Свяжитесь со своим банкиром, — повторил Джэнсон.
Президент пристально посмотрел на него. Весь его опыт, как личный, так и опыт политика, позволивший ему занять высший пост на земном шаре, говорил, что Джэнсон не блефует.
— Вы совершаете страшную ошибку, — сказал Берквист.
— Я могу ее исправить, — парировал Джэнсон. — Еще не поздно.
— Благодарю вас.
— Но очень скоро будет поздно. Вот почему вы должны принять решение насчет программы «Мёбиус».
— Но...
— Свяжитесь со своим банкиром.
Президент вышел из комнаты. Прошло несколько минут, прежде чем он вернулся.
— На мой взгляд, это низко и подло. — Жесткое скандинавское лицо президента было мертвенно-бледным от ярости. — Как вы могли! О боже, вы столько лет преданно служили своей родине...
— А наградой за это стала директива на мое уничтожение.
— Мне показалось, что это уже осталось в прошлом, — вспыхнул президент. — А то, что вы предлагаете сейчас, очень напоминает шантаж.
— Давайте не будем отвлекаться на формальности, — резко остановил его Джэнсон.
Президент встал, но, помолчав, опустился на место. Ему уже приходилось уговаривать непримиримых противников, направляя лучи своего обаяния на безразличных и упорствующих, склоняя их на свою сторону. Он сделает это и теперь.
— Всю свою жизнь я посвятил служению обществу, — начал Берквист, и его богатый красками баритон был наполнен мрачной искренностью. — Процветание нашей родины составляет смысл моей жизни. Я хочу, чтобы вы это уяснили. Решения, принимавшиеся в этой комнате, не были ни необдуманными, ни циничными. Когда я приносил присягу, вступая в должность, я дал клятву оберегать и защищатьнашу страну — ту же самую клятву, что двадцать лет назад произнес мой отец. И к этой обязанности я отношусь со всей серьезностью...
Джэнсон зевнул.
— Дерек, — сказал президент, обращаясь к директору Отдела консульских операций, единственному из присутствующих, до сих пор не произнесшему ни слова, — поговорите со своим человеком. Объясните ему, что к чему.
Заместитель госсекретаря Дерек Коллинз снял большие черные очки и потер оставленный ими красный след на переносице. У него был вид человека, собиравшегося сделать то, о чем он впоследствии пожалеет.
— Я вам постоянно повторял: вы не знаете этого человека, — сказал Коллинз. — Никто из вас его не знает.
— Дерек! — Просьба президента не вызывала сомнений.
— Оберегать и защищать, — продолжал Коллинз. — Громкие слова. Тяжелая ответственность. Иногда служение прекрасному идеалу вынуждает совершать очень некрасивые поступки. Но цель оправдывает средства, не так ли? — Он посмотрел на Джэнсона. — Договоримся сразу, святых в этой комнате нет. Но давайте проявим уважение хотя бы к основам демократии. Среди присутствующих есть один человек, прошедший долгий путь, руководствуясь здравым смыслом и элементарными представлениями о демократии. Он верит в идеалы, он настоящий патриот своей страны, и, нравится это или нет, в конечном счете беззаветное служение родине — это его призвание...
— Ну что вы, Дерек, — торжественно проговорил президент Берквист, но было видно, что внутренне он польщен.
— Вообще-то, я имел в виду Пола Джэнсона, — закончил заместитель госсекретаря, поворачиваясь к человеку, сидевшему во главе стола. — И если вы не сделаете то, о чем он просит, мистер президент, вы окажетесь еще большим дураком, чем ваш отец.
— Заместитель государственного секретаря Коллинз, — рявкнул президент, — я с радостью приму вашу отставку!
— Господин президент, — спокойно произнес Коллинз, — а я с радостью приму вашуотставку.
Берквист застыл.
— Проклятье, Джэнсон, вы видите, что вы натворили?
Джэнсон посмотрел на директора Отдела консульских операций.
— Любопытная песня для ястреба, — усмехнулся он. Затем Джэнсон повернулся к президенту.
— Вы наверняка слышали такое высказывание: «Принимайте во внимание, кто именно что сказал». Совет, который вы только что услышали, обусловлен в первую очередь заботами тех, кто его дал, а не вашими собственными. А вы должны подойти к делу с позиции собственных интересов. То же самое относится и к вам, господин государственный секретарь. — Бросив взгляд на беспокойно вздрогнувшего госсекретаря, Джэнсон снова повернулся к президенту. — Как я уже говорил, для большинства присутствующих в этой комнате вы лишь временщик. Они же были здесь до вас и останутся после вас. Ваши личные, насущные интересы на самом деле их мало волнуют. Они хотят, чтобы вы смотрели на все в долгосрочной перспективе.
Берквист молчал. В душе он был прагматиком; ему не приходилось привыкать к холодной, жесткой расчетливости, от которой зависело его политическое долголетие. В сравнении с этой неотъемлемой арифметикой все остальное отступало на второй план. Лоб президента покрылся блестящим слоем пота.
Берквист натянуто улыбнулся.
— Пол, — сказал он, — кажется, мы начали совещание не с той ноты. На самом деле мне очень интересно выслушать ваши соображения.
— Господин президент, — возразил Дуглас Олбрайт. — Об этом не может идти речи. Мы провели такую работу...
— Замечательно, Дуг. Но почему бы вам не объяснить мне, как нейтрализовать то, что сделал Пол Джэнсон? Я пока что не слышал, чтобы кто-нибудь из присутствующих выразил беспокойство по поводу именно этой проблемы.
— Но это же несравнимые величины! — взорвался Олбрайт. — Речь идет о долгосрочных интересах этого геополитического образования, а не о славе администрации второго президента Берквиста! Это же несопоставимо! Программа «Мёбиус» затмевает всех нас. Существует только одно правильное решение.
— А как же насчет... мм... надвигающегося политического скандала?
— Что поделаешь, господин президент, — тихо произнес Олбрайт. — Простите, сэр. У вас неплохие шансы выпутаться из этой истории. В конце концов, именно в этом и состоит большая политика, не так ли? Сократите налоги, начните кампанию борьбы с насилием и сексом в Голливуде, развяжите войну в Колумбии — сделайте то, что требуют от вас избиратели. У среднего американца мозги размером не больше комариных. Но, прошу прощения за прямоту, вы не можетеположить программу «Мёбиус» на алтарь личных политических амбиций.
— Всегда любопытно услышать от вас, Дуг, что я могу и что я не могу, — сказал Берквист, обнимая аналитика за массивные плечи. — Однако, по-моему, на сегодня достаточно.
— Пожалуйста, господин президент...
— Все, Дуг, помолчите, — оборвал его Берквист. — Решения здесь принимаю я. Как раз сейчас я пересмотрел один очень важный вопрос на президентском уровне.
— Я говорю о перспективах глобальной политики, — голос Олбрайта повысился до негодующего визга. — А вас интересует лишь переизбрание на второй срок!
— Это вы совершенно правильно заметили. Называйте меня как хотите, но, пока я президент, события будут развиваться по моему сценарию. — Берквист повернулся к Джэнсону. — Игра ваша, и вы устанавливаете правила, — сказал он. — Я это уж как-нибудь переживу.
— Замечательный выбор, господин президент, — спокойно произнес Джэнсон.
Берквист одарил его улыбкой, в которой сочетались приказ и просьба.
— Ну а теперь, черт побери, верните мне мой второй срок.
НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС
ПЕТЕР НОВАК ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ РУКОВОДСТВА ФОНДОМ СВОБОДЫ
Миллиардер-филантроп передает свой фонд международному совету попечителей.
Новым директором Фонда Свободы становится Матье Зинсу.
От нашего корреспондента Джексона Стейнхардта:
АМСТЕРДАМ. На пресс-конференций, устроенной в амстердамской штаб-квартире Фонда Свободы, легендарный финансист и гуманист Петер Новак объявил о том, что складывает с себя полномочия директора Фонда Свободы, своего детища, международной организации, которую он возглавлял более пятнадцати лет. Однако его организация не столкнется в будущем ни с какими финансовыми проблемами: великий филантроп объявил о том, что передает все средства фонду, которым отныне будет руководить международный совет попечителей. В этот совет войдут выдающиеся политические и общественные деятели всего мира. Председателем совета станет Матье Зинсу, генеральный секретарь Организации Объединенных Наций. «Моя работа закончена, — сказал Петер Новак, читая заранее подготовленное заявление. — Фонд Свободы превзошел своей значимостью любого отдельно взятого человека. С самого начала мой замысел состоял в том, чтобы передать контроль над этой организацией общественному совету, чья деятельность проходила бы в условиях полной гласности. Теперь, когда работа Фонда Свободы переходит в новую стадию, его основой должна стать абсолютная прозрачность».
Реакция на это событие была в целом позитивной. Некоторые обозреватели выражают удивление, но другие говорят, что уже давно предвидели подобный шаг. Источники, близкие к господину Новаку, предполагают, что недавняя кончина его жены ускорила принятие решения об уходе с поста руководителя фонда. Кое-кто из обозревателей указывает на то, что стремление финансиста к уединенному образу жизни все чаще вступало в противоречия с публичностью — необходимым следствием его работы как главы фонда. Новак обрисовал свои планы на будущее в очень общих чертах, но, по словам его помощников, он собирается полностью отойти от общественной деятельности. «Господа, Петер Новак больше не будет маячить у вас перед глазами», — весело заявил журналистам один из его заместителей. Однако таинственный плутократ давно показал себя мастером неожиданностей, и те, кто хорошо его знает, сходятся во мнении, что полностью сбрасывать Петера Новака со счетов было бы ошибкой.
«Он еще вернется, — сказал Ян Кубелик, министр иностранных дел Чешской республики, приехавший в Амстердам на конференцию „Большой семерки“. — Не сомневайтесь, вы еще увидите Петера Новака».
Эпилог
Гибкая, изящная женщина с короткими, жесткими темными волосами лежала совершенно неподвижно, сосредоточенная до предела. Снайперская винтовка длиной четыре фута застыла на мешках с песком. Тень колокольни делала женщину абсолютно невидимой со всех сторон. Открывая левый глаз, не прильнувший к оптическому прицелу, она видела перед собой панораму Дубровника, крытые красной черепицей крыши, раскинувшиеся пестрым фаянсом, осколками античной керамики. Под колокольней, на которой женщина находилась уже много часов, волновалось море человеческих голов, разлившееся на несколько сотен ярдов до деревянного помоста, возведенного на центральной площади старой части Дубровника.