Директива Джэнсона Ладлэм Роберт

Глава сорок первая

Джэнсон бежал по коридору. Ботинки с резиновыми подошвами не издавали ни звука на белых мраморных плитах пола. Халиф исчез из зала Ассамблеи — это предположительно означало, что он достает оружие, которое каким-то образом удалось припрятать заранее ему или его сообщнику. Южный холл, залитый ярким светом, проникающим через стеклянную стену, был пуст. На огромном эскалаторе никого. Джэнсон бросился к залу делегатов. На белом кожаном диване сидели две светловолосые женщины, поглощенные разговором: судя по всему, дополнительные члены делегации какого-то скандинавского государства, которым не нашлось места в зале Ассамблеи. Кроме них, никого.

Где может прятаться Халиф? Переполненный отчаянием, Джэнсон лихорадочно перебирал все возможности.

«Поставь вопрос по-другому: а где спрятался бы ты сам, Джэнсон?»

Часовня. Узкое длинное помещение, практически никогда не используемое, но постоянно незапертое. Оно примыкало к кабинету генерального секретаря, находящегося по другую сторону дугообразной стены зала Ассамблеи. Единственное помещение в здании, где можно гарантированно укрыться от любопытных взоров.

Джэнсон сделал рывок. Хотя резиновые подошвы его ботинок почти не издавали шума, учащенное дыхание стало громче.

Толкнув массивную звуконепроницаемую дверь, Джэнсон увидел человека в свободных белых одеждах, склонившегося над большим ящиком из черного дерева. Услышав звук закрывшейся двери, человек обернулся.

Халиф.

Парализованный яростью, Джэнсон едва мог дышать. Он с трудом натянул на лицо выражение дружелюбного удивления.

Халиф заговорил первым:

— Khaif allah ya akhi[73].

Вспомнив свою черную бороду и арабскую куфию, Джэнсон заставил себя улыбнуться. Он понял, что Халиф обратился к нему по-арабски; вероятно, это была какая-то обычная любезность, но он мог только гадать. На чистейшем оксфордско-кембриджском английском — арабский шейх вполне мог обучаться в одном из этих заведений и перенять его обычаи — Джэнсон сказал:

— Дорогой брат, надеюсь, я вам не помешал. Просто у меня очень разболелась голова, и я решил пообщаться с Пророком.

Халиф шагнул ему навстречу.

— Однако мы оба будем сожалеть, если пропустим то, что должно сейчас состояться, не так ли?

Его голос был подобен шипению змеи.

— Вы совершенно правы, брат мой, — согласился Джэнсон.

Халиф шагнул вперед, пристально разглядывая его, и у Джэнсона по спине побежали мурашки. Халиф подходил ближе и ближе и остановился только тогда, когда до него было меньше фута. Джэнсон вспомнил, что различные народы допускают разное расстояние между собеседниками, причем арабы, как правило, стоят друг к другу ближе, чем европейцы. Халиф положил руку Джэнсону на плечо.

Это был вежливый, дружелюбный, спокойный жест — сделанный человеком, убившим его жену.

Джэнсон непроизвольно вздрогнул.

Его сознание затопил поток образов: дымящиеся развалины здания в центре Калиго, телефонный звонок, извещающий его о гибели жены.

Внезапно Халиф помрачнел.

Джэнсон выдал себя.

Убийца все понял.

Джэнсону в грудь уперся длинный ствол револьвера. Халиф принял решение: этот подозрительный посетитель не выйдет из часовни живым.

Матье Зинсу смотрел на заполненный зал Ассамблеи и видел ряды сильных мира сего, начинавших терять терпение. Он обещал, что его вступительное слово будет кратким; на самом деле его речь, что было совершенно нехарактерно, получилась витиеватой и путаной. Однако у него не было выбора; он должен тянуть время! Генеральный секретарь увидел, что американский посол в ООН удивленно переглянулся с постоянным представителем США: как мог этот признанный оратор превратиться в такого зануду?

Матье Зинсу снова перевел взгляд на листок с тезисами своего выступления. Четыре абзаца текста, которые он уже прочел; больше ничего заготовленного у него не было, и, учитывая напряженность момента, Зинсу плохо представлял себе, о чем еще можно говорить. Но только те, кто знал его очень хорошо, заметили бы, что от его темно-коричневого лица отхлынула кровь.

— Прогресс отмечается во всем мире, — напыщенно произносил он банальные слова. — Значительное продвижение в экономическом развитии и укреплении демократии наблюдается в Европе, от Испании до Турции, от Румынии до Германии, от Швейцарии, Франции и Италии до Венгрии, Болгарии и Словакии, не говоря уже о Чешской республике и, разумеется, о Польше. Шагнула вперед и Латинская Америка — от Перу до Венесуэлы, от Эквадора до Парагвая, от Чили до Гайаны и Французской Гвианы, от Колумбии до Уругвая и Боливии, от Аргентины до...

Зинсу смущенно умолк. «Кажется, я разошелся так, словно в Южной Америке сотня независимых государств». Он лихорадочно обвел взглядом сидящих перед ним делегатов, читая названия, написанные на белых табличках.

— До Суринама!— Облегчение, мимолетное, словно вспышка светлячка. — С особой отрадой мы наблюдаем происходящее в Суринаме. В этой стране отмечается невиданный прогресс.

Надолго ли его хватит? Куда подевался Джэнсон?

Зинсу кашлянул. Он потел очень редко, но сейчас его лицо было покрыто испариной.

— И разумеется, наш перечень был бы далеко не полным, если бы мы не отметили прогресс, наблюдающийся в странах Тихоокеанского региона...

Джэнсон посмотрел в глаза человеку, отнявшему у него счастье, укравшему самое дорогое сокровище, которое было у него в жизни.

Расставив ноги на уровне плеч, он чуть подогнул колени.

— Я вас оскорбил, — виновато произнес Джэнсон.

Внезапно его левый локоть взлетел вверх к правому плечу Халифа, и он обеими руками стиснул запястье руки, сжимавшей револьвер, заламывая ее мощным захватом. Затем Джэнсон сделал подножку левой ногой, и противники с размаху повалились на каменный пол. Халиф заколотил его по голове левой рукой, однако любая попытка защититься от ударов позволила бы кагамцу освободиться; Джэнсон вынужден был терпеть боль. Единственный способ защиты состоял в том, чтобы перейти в нападение. Не выпуская запястье Халифа, он выкрутил его руку ладонью вверх. Но король террора, собрав все силы, вывернул «рюгер», направляя его на Джэнсона.

Через мгновение его палец нажмет на спусковой крючок, производя смертельный выстрел.

Джэнсон с размаха опустил правую руку кагамца на каменный пол, и тот от резкой боли разжал пальцы. Одним молниеносным движением Джэнсон выхватил у него оружие и вскочил на ноги. Халиф остался распростерт на полированном каменном полу.

Теперь у него есть револьвер.

Включив микрофон, Джэнсон связался с генеральным секретарем.

— Угроза нейтрализована.

И вдруг он получил оглушительный удар по затылку. Гибкий, словно кобра, убийца вскочил с пола и заломил ему локтем шею, перекрывая доступ воздуха. Джэнсон резко дернулся, пытаясь сбросить своего более молодого и проворного противника, но террорист представлял собой сплетение мускулов. В сравнении с ним Джэнсон был грузным и неповоротливым: медведем, на которого напала пантера.

Тогда вместо того, чтобы пытаться заставить Халифа разжать руки, он еще крепче стиснул их. После чего, оторвав ноги от пола, повалился вниз, тяжело упав на спину — но удар о каменные плиты смягчило тело убийцы, оказавшееся под ним.

Ощутив затылком судорожный вздох, Джэнсон понял, что кагамец получил серьезную травму.

Но и сам он дышал с трудом. Все его тело ныло от боли. Перекатившись на бок, Джэнсон попытался подняться на ноги, но Халиф, опередив его, с невероятным проворством бросился на него, вытягивая вперед руки.

Если бы расстояние до него было чуть больше, Джэнсон увернулся бы или отступил в сторону. Но так он не успел ничего сделать. Ему не хватало скорости. Ему не хватало ловкости.

Медведь.

Пусть будет так. Раскинув руки словно для горячих объятий, Джэнсон вдруг что есть силы привлек Халифа к себе, зажимая его руки вдоль туловища. Крепче. Крепче. Еще крепче.

Однако убийца обрушил дождь могучих ударов на его затылок. Джэнсон понимал, что долго не продержится. Резким судорожным движением он ослабил захват и поднялкагамца в воздух — горизонтально, так что тот забился, словно могучий угорь. В другом стремительном движении Джэнсон присел, опускаясь левым коленом на пол и выставляя правое вперед. В то же мгновение он уронил гибкое тело убийцы на свое колено.

Спина Халифа хрустнула с жутким звуком, чем-то средним между треском и хлопком, а его рот раскрылся, готовый издать крик, застрявший в горле.

Схватив кагамца за плечи, Джэнсон обрушил их на сланцевый пол. Потом еще раз. И еще. Затылок Халифа при ударе уже не издавал громкий звук, каким сопровождается удар твердой кости о камень, ибо затылочная кость оказалась раздроблена на мелкие осколки, обнажив мягкие ткани мозга. Взгляд Халифа остекленел, потерял осмысленность. Говорят, что глаза — зеркало души, но у этого человека не было души. Определенно, теперь уже не было.

Джэнсон убрал «рюгер» в кобуру под мышкой. Воспользовавшись карманным зеркальцем, он поправил бороду и куфию и убедился, что у него на лице нет пятен крови. После чего вышел из часовни и, вернувшись к залу Ассамблеи, встал у двери.

В течение многих лет Джэнсон не раз мысленно представлял себе, как прикончит человека, убившего его жену. И вот наконец его мечта сбылась.

Но он испытывал лишь тошноту и отвращение.

Темноволосый человек, стоящий на трибуне, произносил речь о задачах, поставленных новым тысячелетием. Джэнсон пристально всматривался в каждую линию, в каждый изгиб его лица. Этот человек был похож на Петера Новака. Присутствующие в зале примут его за Петера Новака. Но ему недоставало повелительности и харизматичности легендарного гуманиста. Голос у него был слабым, дрожащим. Человек на трибуне заметно нервничал, чувствуя себя не в своей тарелке. Джэнсон догадывался, какое будет вынесено заключение: «Разумеется, речь великолепная. Однако бедный мистер Новак был немного не в себе, не так ли?»

— Полстолетия назад, — говорил человек на трибуне, — эта самая земля у нас под ногами, тот участок, который занимает комплекс Организации Объединенных Наций, был подарен ООН семейством Рокфеллеров. История помощи частных лиц этой самой общественной из организаций восходит к корням Объединенных Наций. И если я смогу, в меру своих скромных возможностей, оказать какую-либо помощь, я буду очень рад. Сейчас постоянно говорят о том, что «человек должен отдавать свои долги обществу»; моим обществом всегда была общность всех народов земного шара. Помогите мне помочь вам. Покажите, как я могу принести максимальную пользу. Для меня это будет огромное счастье, великая честь — но на самом деле это не более чем моя святая обязанность. Этот мир отнесся ко мне так благосклонно, и я могу надеяться лишь на то, что смогу сполна вернуть свой долг.

Слова, безусловно, принадлежали Новаку — поочередно обаятельные и резкие, скромные и надменные и в конце концов, неизменно побеждающие. Однако произносились они непривычно робким и запинающимся голосом.

И один только Джэнсон знал истинную причину этого. Ну как он мог только вообразить, что ему удастся обмануть своего великого наставника? «У тебя слишком короткие руки, чтобы драться с Господом Богом», — как-то в шутку сказал ему Демарест. Однако в этих словах была убийственная правда. Ученик восстал против учителя, послушник попытался перехитрить наставника. Лишь тщеславие не позволило Джэнсону увидеть то, что его замысел был изначально обречен на провал.

Человек на трибуне закончил свое обращение, и зал встал, приветствуя его бурной овацией. Если выступлению и недоставало чего-то в стиле подачи, оно с лихвой восполнило это риторической привлекательностью. К тому же кто осмелится винить великого человека в каких-то незначительных мелочах? Джэнсон с каменным лицом вышел из зала, и гул восторженных аплодисментов утих только тогда, когда за ним закрылась дверь.

Если Демареста нет на Генеральной Ассамблее Объединенных Наций, где же он?

Генеральный секретарь ООН, объявив двадцатиминутный перерыв, спустился с подиума вместе с оратором, и они удалились в застеленный ковром кабинет.

Только сейчас до Джэнсона дошло, что во время борьбы провод наушника оборвался; наспех соединив его, он услышал сквозь треск обрывки разговора. В узле галстука Матье Зинсу установлен микрофон: сейчас этот микрофон был включен.

— Нет, это явас благодарю. Но мне все же хотелось быпереговорить с вами наедине, как вы и предлагали.

Голос был с трудом слышен из-за шумов.

— Разумеется, — ответил Зинсу.

Он находился рядом с микрофоном, поэтому его голос звучал громко и отчетливо.

— В таком случае, почему бы нам не пройти в ваш кабинет, в здании секретариата?

— Вы хотите сказать, прямо сейчас?

— Боюсь, у меня совсем нет времени. Полагаю, другого такого случая скоро не предвидится.

Зинсу ответил не сразу.

— Что ж, следуйте за мной. Мой кабинет на тридцать восьмом этаже.

У Джэнсона мелькнула мысль, не ради него ли сделал это уточнение генеральный секретарь.

Что-то должно произойти. Но что именно?

Джэнсон бросился к восточному выходу из здания Генеральной Ассамблеи, а затем поспешил к огромному зданию секретариата. Его правое колено отзывалось пронзительной болью на каждый шаг, шрамы и ссадины ныли — кагамец наносил удары не только сильно, но и прицельно. Но сейчас не было времени думать об этом.

Забежав в здание секретариата, Джэнсон показал охраннику свое удостоверение, и тот махнул рукой, пропуская его. Заскочив в кабину лифта, Джэнсон нажал кнопку тридцать восьмого этажа. Матье Зинсу и Петер Новак, кем бы он ни был, будут здесь через несколько минут.

Пока Джэнсон поднимался на верхние этажи небоскреба, наушник в его ухе молчал. Металлическая кабина экранировала радиосигнал.

Через минуту лифт остановился на тридцать восьмом этаже. Джэнсон помнил план этажа: площадка лифтов находилась в центральной части длинного коридора. Кабинеты заместителей генерального секретаря и других высокопоставленных сотрудников размещались в западном крыле; северную часть занимали два просторных зала совещания, не имеющие окон; с южной стороны находилось узкое помещение библиотеки, также без окон. Обшитый деревом кабинет генерального секретаря располагался в восточной части этажа. Вследствие чрезвычайного заседания на этаже было полностью безлюдно, практически все до одного сотрудники были заняты обслуживанием делегатов Генеральной Ассамблеи.

Сняв куфию и бороду, Джэнсон затаился в углу у площадки с лифтами. Спрятавшись в нише двери, ведущей в библиотеку, он сможет следить как за лифтами, так и за кабинетом генерального секретаря.

Он знал, что ждать ему придется недолго.

Загудела, останавливаясь, кабина лифта.

— Вот и наш этаж, — сказал Матье Зинсу, когда двери открылись.

Он предложил человеку, известному всему миру как Петер Новак, выйти первому.

Генерального секретаря не переставали терзать сомнения: прав ли был Джэнсон? Или напряжение все же сломило американского оперативника, человека, на чьи плечи обстоятельства взвалили такую ответственность, равную которой не испытывал никто из живущих на земле?

— Прошу простить нас — почти все сотрудники в настоящий момент находятся в здании Генеральной Ассамблеи. Или где-то совсем в другом месте. Ежегодное заседание Генеральной Ассамблеи для нас что-то вроде предрождественской лихорадки для американских банков.

— Да, понимаю, — безжизненным голосом произнес его спутник.

Открыв дверь своего кабинета, Зинсу вздрогнул, увидев на фоне окна силуэт человека, сидящего за его собственным столом.

Черт побери, что здесь происходит?

Он повернулся к своему спутнику.

— Даже не знаю, что сказать. Похоже, у нас нежданный гость.

Человек, сидевший за столом, встал и шагнул навстречу генеральному секретарю. Зинсу изумленно застыл на месте.

Копна густых черных волос, лишь чуточку тронутая сединой, широкие азиатские скулы. Лицо человека, известного всему миру как Петер Новак.

Зинсу повернулся к тому, кто стоял рядом с ним.

То же самое лицо. Практически неотличимое.

И тем не менее отличия были.Не физические. Скорее, что-то в поведении, манерах. В человеке, стоявшем рядом с Зинсу, было что-то осторожное и неуверенное: тот же, кто поднялся из-за стола, излучал неумолимую решительность. Марионетка и кукловод. Нарастающее головокружение, которое испытал Зинсу, смягчилось только сознанием того, что Джэнсон был прав.

Человек, стоявший рядом с Зинсу, протянул своему зеркальному отражению конверт.

Едва заметный кивок.

— Спасибо, Ласло, — сказал тот, кто ждал в кабинете. — Ты можешь быть свободен.

Двойник развернулся и вышел, не сказав ни слова.

— Mon cher Матье, — произнес тот, кто остался, протягивая руку. — Mon tres cher fre![74]

Глава сорок вторая

Джэнсон отчетливо услышал в наушнике голос Зинсу: «О господи!» В то же мгновение он увидел, как Петер Новак, который не был Петером Новаком, нажал кнопку, вызывая лифт.

Сейчас двери кабины закроются.

В наушнике Джэнсона прозвучал другой голос: «Я должен извиниться за небольшой обман».

Подбежав к лифту, Джэнсон шагнул в закрывающиеся двери. Человек, не бывший Петером Новаком, был удивлен — но он не узнал своего неожиданного попутчика.

— Кто ты такой? — грубо спросил его Джэнсон. Голос двойника был полон ледяного высокомерия:

— Разве мы с вами знакомы?

— Я просто ничего не понимаю, — сказал генеральный секретарь.

Его собеседник был совершенно спокоен, полностью расслаблен, уверен в себе.

— Вы должны простить меня за то, что я предпринял кое-какие меры предосторожности. Это был мой двойник, как вы, наверное, уже догадались.

— Вы прислали вместо себя двойника?

— Вам ведь известна роль, которую играл «утренний Сталин», не так ли? Советский диктатор присылал на определенные публичные мероприятия своего двойника — это держало его врагов в постоянном напряжении. Видите ли, до меня дошли слухи о готовящемся покушении на меня. Точнее, не слухи, а заслуживающие доверия донесения моей службы безопасности. Так что я не мог рисковать.

— Понимаю, — сказал Зинсу. — Но вам, конечно, известно, что у российского президента, премьера госсовета Китая и многих других также есть враги. Но они личнообращались к Генеральной Ассамблее. Сам президент Соединенных Штатов почтил нас сегодня своим присутствием. Наша организация славится своей репутацией обеспечения абсолютной безопасности — по крайней мере, на этом пятачке земли на берегу Ист-Ривер.

— Я все понимаю, mon cher. Но мои враги иного порядка. Те главы государств, о которых вы упомянули, по крайней мере могут надеяться на то, что в заговоре против них не замешан лично генеральный секретарь ООН. От моего внимания не укрылось, что человек, первым занимавший вашу должность и этот кабинет, носил фамилию Ли[75].

Зинсу почувствовал, что у него по жилам разливается леденящий холод.

— Сожалею, что у вас могли возникнуть такие подозрения.

Потрепав генерального секретаря по плечу, Петер Новак снисходительно улыбнулся.

— Вы меня неправильно поняли. Больше я так уже не думаю. Просто мне нужно было убедиться наверняка.

Лоб Зинсу покрылся испариной. Происходящее не было предусмотрено планом.

— Не желаете кофе? — предложил он.

— Нет,благодарю вас.

— Ну а я не откажусь от чашечки, — сказал Зинсу, протягивая руку к переговорному устройству на столе.

— Мне бы этого не хотелось.

— Ну хорошо, — согласился Зинсу, продолжая смотреть в глаза своему собеседнику. — Тогда, может быть, чаю? Давайте я сейчас свяжусь с Хельгой и попрошу ее...

— Знаете, я бы предпочел, чтобы вы сейчас никуда не звонили. Не корректировали распорядок дня, ни с кем не советовались. Можете считать меня параноиком, но у нас нет времени. Через несколько минут я покину это здание с вертолетной площадки на крыше: все надлежащие распоряжения уже сделаны.

— Понятно, — сказал Зинсу, который ничего не понимал.

— Так что давайте перейдем к делу, — предложил элегантный мужчина с блестящими черными волосами. — Вот инструкции относительно того, как держать со мной связь. — Он протянул генеральному секретарю визитную карточку из белого картона. — Если вы позвоните по этому номеру, я перезвоню вам в течение часа. Для успешного осуществления нашего плана нам придется регулярно держать связь друг с другом. Вы узнаете, что ваш счет в швейцарском банке недавно получил небольшое пополнение — простой аванс в счет того пакета выплат, который нам с вами еще предстоит обсудить. Разумеется, затем последуют регулярные ежемесячные выплаты, которые будут продолжаться до тех пор, пока наши взаимоотношения будут оставаться на прочной основе. Зинсу сглотнул подступивший к горлу клубок.

— Весьма предусмотрительно.

— Но все это только для того, чтобы вас успокоить, потому что вы должны полностью сосредоточиться на том, что действительно имеет значение, и не совершать никаких ошибок.

— Понимаю.

— Это очень важно. В своих речах вы постоянно повторяете, что цивилизацию и дикость разделяет очень тонкая линия. Давайте не будем проверять на деле это утверждение.

Джэнсон оставил ногу в дверях лифта, перекрыв световой луч и не позволяя им закрыться.

— Отдай конверт, — сказал он.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — ответил мужчина. Его голос сохранил венгерский акцент. Однако, хотя слова были вызывающими, произнесены они были растерянным тоном.

Сложив пальцы правой руки вместе, Джэнсон нанес мужчине сокрушительный удар в горло. Тот, закашляв, беспомощно повалился на пол. Джэнсон вытащил его из кабины лифта. Мужчина попытался ударить его в челюсть, но у него не было ни силы, ни умения. Увернувшись от кулака, Джэнсон с силой обрушил рукоятку «рюгера» на висок своего противника. Лже-Новак без сознания растянулся на полу. Быстро обыскав его, Джэнсон убедился, что конверта у него нет.

Бесшумно вернувшись к кабинету Зинсу, Джэнсон остановился у самой двери. Голоса доносились как через наушник, так и через деревянную перегородку.

Отчетливый, звонкий голос в наушнике:

— Все это так неожиданно.

Голос Зинсу.

Повернув ручку, Джэнсон толкнул дверь и ворвался в кабинет, сжимая в правой руке «рюгер». Реакция Демареста на это неожиданное вторжение была мгновенной и искусной: он встал прямо за Зинсу. Джэнсон не мог стрелять, не рискуя задеть генерального секретаря.

И все же Джэнсон открыл огонь — казалось, совершенно наобум: три выстрела высоко над головами, три пули, разбившие окно, разлетевшееся дождем блестящих осколков.

Наступила тишина.

— Алан Демарест, — сказал Джэнсон. — Мне нравится то, что ты сделал со своими волосами.

— Стрелок из тебя отвратительный, Пол. Ты позоришь своего учителя.

Голос Демареста, сочный и вяжущий, наполнил комнату, как он столько лет наполнял сны Джэнсона.

Порыв прохладного ветра поднял со стола генерального секретаря лист желтой бумаги: подчеркнув странную реальность выбитых стекол на высоте тридцать восьмого этажа, когда от асфальта далеко внизу людей отделяла лишь невысокая алюминиевая решетка. Шум дорожного движения по шоссе Рузвельта смешивался с криками чаек, круживших в небе на уровне глаз. Над головой сгущались тучи; скоро должен был начаться дождь.

Джэнсон посмотрел на Алана Демареста, осторожно выглядывающего из-за Зинсу. Было видно, что генеральный секретарь прилагает все силы, чтобы держать себя в руках, и это удается ему лучше, чем многим. Под черными омутами глаз Демареста показалось дуло револьвера «смит-вессон» 45-го калибра.

— Отпусти генерального секретаря, — сказал Джэнсон.

— Ты же знаешь, я всегда считал, что от подручных, которые перестали быть нужны, следует избавляться, — ответил Демарест.

— У тебя есть оружие, у меня есть оружие. Ему незачем здесь находиться.

— Ты меня разочаровываешь. Я полагал, ты окажешься более достойным противником.

— Зинсу! Уходите. Быстрее. Ну же, живее!-четко произнес Джэнсон.

Посмотрев на него, генеральный секретарь отошел от двух смертельных врагов. Джэнсон повернулся к Демаресту.

— Выстрелишь в него, и я выстрелю в тебя. Я воспользуюсь возможностьютебя пристрелить. Ты мне веришь?

— Да, Пол, верю, — просто ответил Демарест.

Сжимая в руке «рюгер», Джэнсон дождался, пока за Зинсу захлопнется дверь.

В жестких глазах Демареста сверкнули веселые искорки.

— Футбольного тренера Вуди Хейса однажды спросили, почему игроки его команды так редко дают пас вперед. Он ответил: «Когда мяч поднимается высоко в воздух, с ним могут случиться только три вещи, и две из них плохие».

У Джэнсона в памяти почему-то всплыла одержимость Фана Нгуена американским футболом.

— Ты послал меня в ад, — сказал он. — По-моему, пришла пора с тобой расплатиться.

— Пол, почему ты такой злой? Почему твое сердце переполняет ненависть?

— Ты сам знаешь.

— Когда-то все было по-другому. Раньше между нами была связь — нас объединяло что-то глубокое. Если хочешь, отпирайся, но ты знаешь, что я говорю правду.

— Я больше не знаю, что правда, а что ложь. И этим я обязан тебе.

—Ты мне многим обязан. Я тебя воспитал, сделал тем, кем ты стал. Ты ведь это не забыл, правда? Я никогда не скрывал, что ты мой лучший ученик. Ты был умным, храбрым, находчивым. Но главное, ты быстро, очень быстро учился. Ты был рожден для великих свершений. А чем все кончилось... — Демарест с сожалением покачал головой. — Я мог бы сделать тебя великим, если бы ты мне позволил. Я понимал тебя так, как тебя никто не понимал. Я знал, на что ты действительно способен. Возможно, это меня и сгубило. Возможно, именно поэтому ты от меня отвернулся. Отвернулся от меня, на самом деле отвергая самого себя, отвергая свою истинную сущность.

— И ты действительно в это веришь? — спросил Джэнсон, завороженный помимо своей воли.

— Мы с тобой не такие, как остальные люди, — оба. Нам под силу то, с чем не справятся другие. Скифы правильно говорили: законы подобны паутине — они достаточно прочны, чтобы поймать слабого, но не могут сдержать сильного.

— Чушь.

— Мы с тобой сильные. Сильнее других. И вдвоем, вместе, мы бы стали еще сильнее. Я хочу, чтобы ты признался самому себе в том, кто ты такой на самом деле. Вот для чего я тебя разыскал, отправил на Ануру, попросил выполнить свое последнее поручение. Пол, оглянись вокруг. Задумайся над тем, в каком мире ты живешь. Взгляни правде в глаза: так же как я, ты его терпеть не можешь — посредственности, самодовольные бюрократы, убогие крючкотворы, никогда не упускающие возможность не упустить возможность.И этим посредственностям мыдоверили управлять миром. Неужели ты искренне сомневаешься в том, что смог бы быть лучше их, принимать лучшие решения? Ты любишь свою родину, Пол? И я тоже ее любил. Тебя нужно было заставить увидеть то, что нужно было увидеть. Только задумайся, Пол. Ты отдал лучшие годы своей жизни служению правительству, которому потребовалось лишь пять секунд, чтобы приговорить тебя к смерти. Я должен был тебе это показать. Я должен был показать тебе истинное лицо тех, кто отдавал тебе приказы, истинное лицо правительства, ради которого ты столько раз жертвовал своей жизнью. И я это сделал. Однажды ты натравил американское правительство на меня. Единственный способ заставить тебя увидеть правду состоял в том, чтобы натравить его на тебя.

Джэнсону было тошно от разглагольствований Демареста, но он не мог найти, что сказать в ответ.

— Ты переполнен ненавистью. Я тебя понимаю. Бог покинул своего собственного сына в Гефсиманском саду. Я тоже подвел тебя. Ты просил о помощи, а я не пришел к тебе. Столько времени мы жили отдельно друг от друга, каждый в центре своего существования; и когда я понадобился тебе, меня не оказалось рядом. Ты был огорчен. Твоя кривая овладения знаниями была такой крутой, что я совершил ошибку: попытался научить тебя тому, к чему ты еще не был готов. И я тебя упустил. Должно быть, ты думал, будто я заслужил то, что увидел от тебя.

— И что же это было?

— Предательство. — Внезапно глаза Демареста вспыхнули. — Ты думал, что можешь меня уничтожить. Но я был нужен им.Им всегда нужны такие люди, как я. Так же в точности, как нужны им люди, подобные тебе. Я сделал то, что должен был сделать — что вынужден был сделать. Я никогда не пасовал перед трудностями. Иногда такие люди, как я, начинают мешать, и тогда предпринимаются какие-то действия. Я стал мешать тебе. Я стал тебе мешать потому, что ты, глядя на меня, видел самого себя. В тебе было слишком много моего. Могло ли быть иначе? Я научил тебя всему, что я знал. Я обучил тебя искусству, не один десяток раз спасавшему тебе жизнь. Почему ты вообразил, что имеешь право судить меня ?

Наконец твердая, будто алмаз, вспышка гнева пронзила его неестественное спокойствие.

— Ты сам своими действиями лишил себя этих прав, — ответил Джэнсон. — Я видел, что ты делаешь. Я видел, кто ты такой. Ты чудовище.

— О, пожалуйста, не надо. Я показал, кто ты такой, и тебе не понравилось то, что ты увидел.

— Нет.

—Мы с тобой суть одно и то же, ты и я, и ты не мог с этим смириться.

— У нас с тобой нет ничего общего.

— О, мы с тобой были частями одного целого. У нас и теперь много общего. Не думай, что я не следил за тобой все эти годы. Тебя называли «машиной». Разумеется, тебе известно, что это сокращение от «убойной машины». Потому что в этом твоя сущность. О да. И ты осмелился меня судить? О, Пол, разве ты не понял, почемуты так стремишься уничтожить меня? Неужели ты не можешь заглянуть в себя? Должно быть, так утешительно считать меня чудовищем, воображая, что сам святой. Ты боишься того, что я тебе показал.

— Да — неизлечимо изуродованную личность.

— Не обманывай себя, Пол. Я имел в виду, что показал тебе, кто такой ты.Каким бы ни был я, ты был таким же.

— Нет!

Лицо Джэнсона залила краска ярости и стыда. Действительно, он преуспел в насилии: бесполезно прятаться от правды. Но для него насилие никогда не было конечной целью: скорее, это было крайним средством остановить дальнейшее насилие.

— Как я тебе когда-то говорил, на самом деле мы знаем больше, чем знаем. Ты забыл, что ты делал во Вьетнаме? Тебе удалось чудодейственным образом подавить воспоминания?

— Ты меня не обманешь своими дурацкими парадоксами, — прорычал Джэнсон.

— Я читал рапорт, который ты составил обо мне, — небрежным тоном продолжал Демарест. — Почему-то ты забыл упомянуть о своих «подвигах».

— Так, значит, это тыстарательно поливал меня грязью — распространял обо мне все эти вымыслы.

Демарест невозмутимо выдержал его взгляд.

— Твои жертвы никуда не делись. Кое-кто из них так и не оправился от увечий, но они живы. Хочешь, пошли кого-нибудь встретиться с ними. Тебя помнят. Вспоминают с ужасом.

— Это ложь! Гнусная, подлая ложь!

—Ты так уверен? — вопрос Демареста был подобен электрическому разряду. — Нет, ты не уверен. Совсем не уверен. — Пауза. — Такое ощущение, будто какая-то частица тебя осталась в прошлом, потому что тебя постоянно терзают воспоминания, не так ли? Одни и те же воспоминания, возвращающиеся снова и снова, да?

Джэнсон кивнул, помимо своей воли.

— Прошло несколько десятилетий, но ты до сих пор не можешь спокойно спать ночью. Но что же придает твоим воспоминаниям такую цепкость?