Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации Лавров Александр

Валерий Брюсов и журнал «Аполлон»

Переписка с С. К. Маковским и Е. А. Зноско-Боровским

Конец первого десятилетия XX века в творческой биографии Валерия Брюсова – это отчетливо воспринятый им самим переломный момент, который привел к осознанию того, что большой и значительный период его литературной деятельности остался позади. По внешним параметрам такое осознание было во многом обусловлено завершением шестилетнего издания «Весов» (1904–1909) – руководимого им главного печатного органа русского символизма в период расцвета этого литературного направления.[1771] Позади оставались годы активной работы, непосредственным образом сказавшейся на изменении всей картины русской литературной жизни. Два года спустя поэт-символист Вл. Пяст в восторженно-бравурном тоне заявит: «“Весы” были тем рычагом, на котором неведомый миру Архимед перевернул художественное сознание России ‹…› сдвиг должен был произойти, – в силу назревшей исторической необходимости, – и должен был быть произведен при посредстве некоего рычага, которым мог быть только журнал. И честь служить этим рычагом выпала на долю “Весов”».[1772]

Руководитель журнала, однако, еще в годы его издания задавался мыслью о поисках нового литературного пристанища. За год до прекращения «Весов» Брюсов свел к минимуму свое участие в их редакционной подготовке; это решение было не в последнюю очередь обусловлено убежденностью в том, что возглавляемое им издание выполнило свою культурную миссию и уже не способно вести к новым художественным свершениям. «Пережиточная, отсталая проповедь “Весов” ‹…›, – писал он 31 марта 1910 г. А. А. Измайлову, – явилась следствием моего из них ухода, а не причиной».[1773] Внутреннему ощущению исчерпанности, завершенности «весовского» пути соответствовали и существенные перемены «внешние» – в общей литературной ситуации, радикально изменившейся с тех пор, как отверженные поэты-«декаденты» начинали свое общее дело в фактическом противостоянии всем остальным писательским объединениям и идейным течениям. К концу 1900-х гг. репутация Брюсова в широком литературном мире уже была непререкаемой; при всех нюансах индивидуальных вкусов и идейных разногласиях бесспорным было мнение о том, что Брюсов – наиболее характерная и значительная фигура в русском символизме. «Как выразитель и катехизатор школы, он самый представительный и самый ответственный поэт русского декаданса», – утверждал А. В. Амфитеатров;[1774] ему вторил В. М. Чернов: «Валерий Брюсов все более и более становится признанным главою современного русского “модернизма”. У него уже есть школа, к нему относятся как к “учителю”».[1775] Брюсова стали приглашать в солидные «толстые» журналы, литературные перспективы развернулись перед ним во всю ширину, и сравнительно скромные рамки «Весов» стали казаться ему слишком узкими и стеснительными, а модернистская обособленность издания уже не соответствовала его новым устремлениям. В дальнейшей своей деятельности он надеялся найти принципиально новые пути самовыражения: «Смотрю на свое прошлое исторически, еще раз “меняю кожу”, и намер<ен> появиться ‹…› в образе новом и неожиданном».[1776]

Исторический взгляд на прошлое подразумевал и существенную его переоценку: «Я не изменил своего основного взгляда на сущность искусства, но подхожу теперь к этому взгляду с совершенно новой стороны».[1777] Платформа символистской школы, в рамках которой Брюсов выступал в литературе на всем протяжении 1900-х гг., теперь представляется ему сковывающей его творческие возможности; все настойчивее он ощущает потребность в новой читательской аудитории, не довольствуясь сравнительно узким кругом приверженцев «нового» искусства. С одной стороны, Брюсов старается активно пропагандировать основные идейно-художественные принципы и критерии, которым он был привержен, с другой – сам стремится к расширению своих творческих горизонтов, к внесению коррективов в прежнюю систему собственных эстетических представлений и вкусовых пристрастий. В 1909 г. он все более и более сближается с журналом «Русская Мысль», а с сентября 1910 г. становится заведующим его литературно-критическим отделом.[1778] Из редактора боевого и сугубо корпоративного журнала Брюсов превращается в организатора одного из наиболее читаемых «толстых» ежемесячников, претендовавшего на отражение всей литературной и общественной жизни страны. «Период Sturm u<nd> Drang’а ‹…› у Вас прошел, – проницательно отмечал Д. В. Философов, характеризуя в письме к Брюсову его союз с «Русской Мыслью». – ‹…› Чуется, что Вы взяли эту тяжелую обузу, как служение самым объективным ценностям русской литературы. В Вас есть, помимо личного таланта и неисчерпаемых знаний, хорошая уравновешенность, которая, как мне кажется, прямо предназначает Вас на взятую Вами роль».[1779]

Еще до заключения союза с «Русской Мыслью» Брюсову открывалась во многом сходная перспектива, когда с октября 1909 г. в Петербурге было начато издание нового модернистского ежемесячника – журнала «Аполлон», редактором которого стал поэт, искусствовед и художественный критик Сергей Константинович Маковский (1877–1962).[1780] Подготовка к изданию этого журнала была начата еще в конце 1908 г., и в марте 1909 г. Брюсов, в ходе своего очередного приезда в Петербург встречавшийся с Маковским, уже получил определенное представление об идейно-эстетических установках будущего «Аполлона»: «…будет с осени такой журнал в Петербурге, имеющий целью отстаивать аполлонизм против дионисизма», – писал он А. В. Амфитеатрову 10/23 июня 1909 г.[1781] Обозначенные символические оппозиции действительно составляли основу эстетической программы, выдвигавшейся Маковским: «аполлонизм» вбирал в себя представления о стройном и ясном творчестве, осуществляющемся в согласии с законами и критериями строгого художественного вкуса и меры; «дионисизм» – все противоположное: безмерное, беззаконное, выходящее за пределы предустановленных эстетических рамок; тем самым «дионисизм» осмыслялся в более широком плане, чем в трактовке Вяч. Иванова, который также входил в круг лиц, определявших кредо «Аполлона».[1782]

Маковский с исключительным упорством стремился привлечь Брюсова к деятельному сотрудничеству с «Аполлоном», заявлял о верности брюсовским эстетическим заветам, однако бывший лидер «Весов» всячески уклонялся от тесного сближения с новообразованным петербургским журналом. У Брюсова были все основания заключать, что панэстетические кружковые установки «Аполлона» лишь заново воспроизводят ту идейную платформу, которую на протяжении шести лет отстаивали «Весы» и которая, по его убеждению, уже отодвинулась в прошлое. К тому же Брюсова, привыкшего за годы издания «Весов» к самовластному руководству, явно не устраивала уготованная ему в «Аполлоне» почетная роль рядового участника в консилиуме «мэтров», призванных помогать Маковскому в ведении журнала и выработке его идейно-эстетической позиции, – наряду с Вяч. Ивановым, И. Ф. Анненским, А. Н. Бенуа, поначалу А. Л. Волынским и др. «Брюсов остался в выжидательном положении», – констатировал Маковский положение дел несколько месяцев спустя после начала издания «Аполлона».[1783] Скептический отзыв о журнале содержит письмо Брюсова к Вяч. Иванову от 18 января 1910 г.: «В Петербурге у вас я не вижу никаких радующих предзнаменований. ‹…› Мне кажется, что союз “Аполлона” – вполне внешний. Его идея – привешена извне, а не возникла из глубины того сообщества, которое окружает журнал».[1784]

Зыбкие, до конца не оформившиеся отношения Брюсова с редакцией «Аполлона» были подвергнуты испытанию на прочность после появления в журнале статьи Г. И. Чулкова, дававшей общую нелицеприятную оценку деятельности «Весов» (см. п. 11–17). Хотя, по мысли Чулкова, все достославное в истории «Весов» было всецело заслугой их руководителя («По счастью, у “Весов” был хороший кормчий – Валерий Брюсов»; «Когда чувствовалось влияние Брюсова, “Весы” были “Весами”»[1785]), Брюсов, не пленившийся этими «реверансами», инициировал письмо протеста бывших ближайших сотрудников журнала с ультимативным требованием публикации письма как условием дальнейшего сотрудничества «весовцев» в «Аполлоне». Маковскому удалось избежать разрыва и склонить Брюсова к компромиссному решению – помещению в журнале объяснительного заявления «от редакции».

За этим конфликтом, возникшим по частному поводу, последовало вылившееся на страницы «Аполлона» принципиальное противостояние, обусловленное различным пониманием философско-эстетической сущности символизма его адептами – Вяч. Ивановым и А. Блоком, с одной стороны, и Брюсовым, с другой. Эти обстоятельства многократно затрагивались в историко-литературных штудиях и не нуждаются здесь в детальном освещении; достаточно привести их обобщающую характеристику в письме Брюсова к П. П. Перцову (23 марта 1910 г.): «В нашем кругу, у ех-декадентов, великий раскол: борьба “кларистов” с “мистиками”. Кларисты – это “Аполлон”, Кузмин, Маковский и др. Мистики – это московский “Музагет”, Белый, Вяч. Иванов, Серг. Соловьев и др. В сущности возобновлен дряхлый, предряхлый спор о “свободном” искусстве и тенденции. “Кларисты” защищают ясность, ясность мысли, слога, образов, но это только форма; а в сущности они защищают “поэзию, коей цель поэзия”, как сказал старик Иван Сергеевич. Мистики проповедуют “обновленный символизм”, “мифотворчество” и т. под., а в сущности хотят, чтобы поэзия служила их христианству, стала бы ancilla theologiae. ‹…› Я, как Вы догадываетесь, всей душой с “кларистами”».[1786] В статье «О “речи рабской”, в защиту поэзии», написанной как возражение на программные выступления в «Аполлоне» Иванова («Заветы символизма») и Блока («О современном состоянии русского символизма»), Брюсов вновь и вновь заявлял своим оппонентам: «Искусство автономно: у него свой метод и свои задачи. Когда же можно будет не повторять этой истины, которую давно уже пора считать азбучной! Неужели после того, как искусство заставляли служить науке и общественности, теперь его будут заставлять служить религии! Дайте ему, наконец, свободу!»[1787]

Маковский, отдавший страницы «Аполлона» для деклараций Иванова и Блока, руководствуясь своими принципиальными соображениями относительно предназначения возглавляемого им печатного органа («Больше, чем когда-либо, теперь ‹…› “Аполлон” должен быть журналом, объединяющим “модернистов” разных оттенков, – а не партийным органом с узкой “кружковой” программой…», – писал он Иванову 16 августа 1910 г.[1788]), с тем большею охотой предоставил те же страницы для брюсовской отповеди, поскольку она вполне отвечала его собственным эстетическим установкам. Маковский заверял Брюсова в том, что отстаиваемую им позицию разделяет и он сам, и большинство ближайших и самых деятельных сотрудников «Аполлона» (так называемая «молодая редакция», в ведении которой в основном находился хроникальный отдел журнала: С. Ауслендер, Н. Гумилев, М. Кузмин и др.). В том, что в данном случае эти заверения не были исключительно проявлением редакторской дипломатии, свидетельствует письмо Маковского к сподвижнику по ведению журнала – секретарю Е. А. Зноско-Боровскому (3 февраля 1910 г.), в котором он раздраженно высказывался по поводу претензий и «укоров» Вяч. Иванова. Религиозно-теургический пафос и философско-культурологические покровы, набрасываемые на «новое» искусство, Маковскому представляются столь же неприемлемыми, сколь и обветшавшие «направленческие» критерии, которыми руководствовалась русская журналистика минувших десятилетий. «Ведь, положа руку на сердце, разве журнал хуже оттого, что нет в нем “идеологии”? – вопрошает Маковский. – Кому нужны эти русские вещания, эти доморощенные рацеи интеллигентного направленства? Разве искусство, хорошее, подлинное искусство, само по себе – не достаточно объединяющая идея для журнала? Символизм, нео-реализм, кларизм и т. д., все эти французско-нижегородские жупелы, право же, приелись и публике, и нам, писателям. Вкус, выбор, общий тон – вот что создает “физиономию”, о которой так беспокоится Вяч. Иванов. И эта “физиономия” у “Аполлона” есть ‹…› Но против более пространных выступлений нашего обиженного метра я, в конце концов, ничего не имею (хотя совершенно не согласен, что его уход мог бы “убить” журнал). Пусть напишет принципиальную статью, хотя бы в целый лист – в защиту символизма, что ли! Я никогда не назвал бы “молодую редакцию” безыдейной, но наша молодежь прежде всего – деловая, а не праздноболтающая о литературе, и мне чрезвычайно нравится это деловое настроение без философических эквилибристик».[1789]

При всем внешнем пиетете, который воздавался в «Аполлоне» Вяч. Иванову – бывшему при этом и фактическим руководителем «Общества ревнителей художественного слова», функционировавшего при редакции «Аполлона», – Маковскому было ясно, что формирование журнала с постоянной оглядкой на мнения и пожелания мэтра петербургских символистов привело бы к искажению его изначально заданных сугубо эстетических задач.[1790] В этом отношении мэтр московских символистов представал гораздо более отвечающей «аполлоническим» устремлениям авторитетной фигурой, однако и очевидное благорасположение редакции не соблазнило Брюсова, с головой ушедшего в работу по подготовке литературно-критического отдела «Русской Мысли» (где в основном печатались и его собственные произведения), активизировать свое сотрудничество в «Аполлоне». Оно так и осталось эпизодическим: за все время существования журнала Брюсов поместил в нем две статьи, одно стихотворение в дебютном номере «Аполлона» и еще в двух номерах (1910. № 5; 1911. № 4) – по небольшому стихотворному циклу. После 1911 г. Брюсов в «Аполлоне» не печатался. Не состоялись и планировавшиеся его выступления в «аполлоновском» «Обществе ревнителей художественного слова».

Помимо Маковского в регулярной переписке с Брюсовым состоял Евгений Александрович Зноско-Боровский (1884–1954), секретарь «Аполлона» в 1909–1912 гг. Выпускник Александровского лицея, офицер на фронте русско-японской войны, профессиональный шахматист, увенчанный призами на многих всероссийских и международных шахматных турнирах, автор ряда книг по шахматной игре,[1791] в начале издания «Аполлона» он только начинал свою деятельность как драматург и критик. Комедия Зноско-Боровского «Обращенный принц», поставленная в декабре 1910 г. В. Э. Мейерхольдом в «Доме интермедий», стала ярким событием театрального сезона.[1792] В «Аполлоне» Зноско-Боровский активно выступал с 1910 г. как литературный и театральный обозреватель, автор многих статей о новинках петербургской культурной жизни.[1793] По своим эстетическим предпочтениям, личным связям и характеру литературной деятельности он принадлежал к «молодой редакции» «Аполлона»; как и Маковский, солидаризировался с Брюсовым в его понимании искусства и, пользуясь протекцией Брюсова, опубликовал ряд своих статей в «Русской Мысли». В «Русской Художественной Летописи» (хроникальном приложении к «Аполлону») Зноско-Боровский поместил статью, в которой чрезвычайно высоко оценивал роль Брюсова в формировании литературно-критического отдела «Русской Мысли».[1794]

Последнюю попытку привлечь Брюсова к сотрудничеству в «Аполлоне» предпринял сменивший Зноско-Боровского на посту секретаря журнала М. Л. Лозинский: предложил бывшему учителю написать отзыв о новой книге бывшего ученика – о «Колчане» Гумилева (весьма вероятно, что по инициативе автора). 24 мая 1916 г. Лозинский писал Брюсову: «Н. С. Гумилев сообщил мне, что Вы не получили письма С. К. Маковского, которым тот просил Вас высказать на страницах “Аполлона” Ваше мнение о “Колчане”. Поэтому я позволяю себе подтвердить Вам, что редакция “Аполлона” очень хотела бы получить хотя бы небольшую по размерам заметку Вашу об этой книге. Ей особенно ценно именно Ваше мнение, не только как признанного судьи в вопросах поэзии, но и как первоучителя автора “Колчана”, и за исполнение ее просьбы она была бы Вам чрезвычайно признательна».[1795] В письме к Маковскому от 29 июня 1916 г. Лозинский приводит цитату из ответного письма Брюсова, выразившего готовность отозваться о «Колчане»: «Прошу только позволения, – говорит он, – писать более подробно, чем принято в обычных “рецензиях”. Это необходимо в интересах автора книги, иначе моя заметка была бы ограничена указаниями на недостатки сборника». «Неласковое предисловие!» – добавляет от себя Лозинский.[1796] Впрочем, и на этот раз Брюсов статью для «Аполлона» не написал.[1797]

Большинство писем В. Я. Брюсова к С. К. Маковскому и Е. А. Зноско-Боровскому, по всей вероятности, утрачено. Отчасти представление об их содержании можно составить по письмам этих его корреспондентов, сосредоточенным в архиве Брюсова и сохранившимся если не в полном объеме, то по крайней мере в преобладающей их части.

Письма В. Я. Брюсова к С. К. Маковскому печатаются по автографам, хранящимся в архивах В. Я. Брюсова (РГБ. Ф. 386. Карт. 71. Ед. хр. 56 – п. 18; РНБ. Ф. 105. Оп. 1. Ед. хр. 12 – п. 31), в архиве С. К. Маковского (ГРМ. Ф. 97. Ед. хр. 35 – п. 48) и в собрании П. Л. Вакселя (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 676 – остальные письма).

Письма В. Я. Брюсова к Е. А. Зноско-Боровскому печатаются по автографам, хранящимся в архиве В. Я. Брюсова (РГБ. Ф. 386. Карт. 71. Ед. хр. 17 – п. 22) и в собрании П. Л. Вакселя (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 673 – остальные письма).

Письма С. К. Маковского к В. Я. Брюсову печатаются по автографам, хранящимся в архиве В. Я. Брюсова (РГБ. Ф. 386. Карт. 93. Ед. хр. 27).

Письма Е. А. Зноско-Боровского к В. Я. Брюсову печатаются по автографам, хранящимся в архиве В. Я. Брюсова (РГБ. Ф. 386. Карт. 86. Ед. хр. 61).

Большинство писем Маковского и Зноско-Боровского к Брюсову написано на почтовой бумаге журнала «Аполлон».

Фрагменты из писем Маковского к Брюсову (п. 5, 6, 19, 42) опубликованы в кн.: Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. М., 1982. Кн. 3. С. 356, 360, 369–370, 395.

Пространные фрагменты из писем, составивших настоящую публикацию, приведены в комментарии Н. А. Богомолова и О. А. Кузнецовой к переписке В. И. Иванова с С. К. Маковским (Новое литературное обозрение. 1994. № 10: Вячеслав Иванов. Материалы и публикации / Составитель Н. В. Котрелев. С. 153–164) и в комментарии Р. Д. Тименчика и Р. Л. Щербакова к переписке Брюсова с Н. С. Гумилевым (Литературное наследство. Т. 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. М., 1994. Кн. 2. С. 506–508).

7 марта 1909.

Многоуважаемый Валерий Яковлевич,

Жду Вас завтра к обеду, в 6 часов, непременно![1799] Я был уверен, что Вы известите меня, если не сможете приехать в назначенный день, и потому сохранил для Вас этот вечер. Разумеется, ни о каких «визитах» между нами не может быть речи, и Вам, не только в качестве «приезжего человека», я готов был бы простить полное забвение о моем существовании, если бы не ряд литературных дел, о которых мне очень надо побеседовать с Вами.

Искренно Вас уважающий и преданный Вам

Сергей Маковский.

24 августа 1909.

Позвольте мне напомнить Вам о нашей беседе, еще весною, относительно возможностей Вашего сотрудничества в «Аполлоне».[1801] Вы отнеслись тогда с сочувствием к нашему начинанию, но не захотели ничего обещать для первых номеров журнала… Тем не менее, мне очень хочется еще раз просить Вас дать «Аполлону» не только право упомянуть Ваше имя в числе сотрудников, но хоть что-нибудь более реальное. В первом номере будут напечат<ан>ы стихотворения многих любимых нами поэтов: Вяч. Иванова, Бальмонта, Сологуба, Волошина, Гумилева.[1802] Было бы просто непонятно, если бы между этими именами отсутствовало Ваше имя, тем более, что статья Анненского «О современном лиризме», которою мы начинаем ряд критических статей о русской поэзии, посвящена главным образом Вам.[1803] Из всех современных поэтов Вы, конечно, наиболее дороги нам (пишу от имени редакции), – вот почему моя просьба, обращенная к Вам, приобретает совсем исключительный смысл.

Я готов был бы предложить Вам, – как когда-то было с Пушкиным, – по червонцу за строчку, если бы думал, что можно оценить золотом золотую чеканку Ваших строф! Но если стихов у Вас все-таки нет, то не дадите ли Вы нам рассказ или критическую статью? У меня есть тема, которая, я уверен, должна Вас заинтересовать: «О возможностях русского стиха». Впрочем, я предоставляю Вам полную свободу выбора.

Верно ли, что Вы предполагаете переехать на эту зиму в Петербург?[1804]

Искренно уважающий Вас и преданный Вам

Сергей Маковский.

21 сентября 1909.

Милостивый Государь Валерий Яковлевич. Извещаю Вас, что стихотворение Ваше «Александрийскому столпу», присланное Вами в редакцию «Аполлона», сдано в набор и на этих днях его корректурный оттиск будет отослан Вам.[1805] Пользуюсь случаем, чтобы изложить Вам основания одного начинания, внешняя организация которого поручена мне.

Уже в прошлые годы молодые поэты Петербурга собирались на частных квартирах в особых чтениях, во время которых читались доклады, посвященные вопросам формы стиха, затем разбирались новые, ненапечатанные стихотворения, с которыми их авторы знакомили тут же собрание.[1806] С этого года эти собрания решено поставить на более прочное основание и соединить с «Аполлоном», редактор которого Серг<ей> Конст<антинович> Маковский отнесся к этой идее с большим сочувствием. План этих собраний остается прежний, только будут они происходить более регулярно (предполагается – еженедельно) и, следовательно, более серьезно. И вот для чтения лекций-докладов все будущие участники собраний очень приглашают Вас, зная, что Вы в этом году намерены жить в Петербурге. Настоящим письмом я позволяю себе передать это приглашение, которое будет по Вашем приезде передано Вам мною – и не одним мною – лично, – и мы очень надеемся, что Вы не откажетесь принять участие в этом начинании, которое уже носит название «Поэтической Академии».[1807] Кроме Вас для той же цели пока приглашены гг. Вячеслав И. Иванов и Иннокентий Ф. Анненский, в числе своих слушателей Вы увидите всех молодых поэтов, живущих здесь. Главным инициатором является Н. С. Гумилев.

Если Вам нужны, я с радостью сообщу Вам все дополнительные сведения. Примите уверение в моем глубочайшем почтении и преданности.

Евгений Зноско-Боровский,секретарь редакции.

20 октября 1909.

Многоуважаемый Валерий Яковлевич. От лица всех участников «Академии» я прошу Вас принять общую глубокую благодарность за Ваше согласие познакомить молодое общество с Вашими взглядами на свойства и особенности русского стиха, – и вместе с тем извещаю Вас, что это общество уже начало свои занятия и его заседания будут регулярнопроходить в редакции ежемесячника «Аполлон».[1808]

Для того, чтобы укрепить свое положение с внешней стороны, в Градоначальство подано заявление об учреждении Общества, которое официально будет зваться «Обществом ревнителей художественного слова»,[1809] а для большей ясности в своей деятельности выработан (не на бумаге) род внутреннего устава, по которому делами Общества ведает Правление в составе 7 лиц, из которых – 4 – лекторы и учредители (Вы, Ин<нокентий> Ф<едорович> Анненский, Вяч. Иванов, Серг<ей> Конст<антинович> Маковский), а 3 будут избраны в ближайшем собрании. Вся внешняя работа (по рассылке повесток, по устройству вечеров и т. д.) падет на последних 3-х, первые же 4 дают направление работам Общества.

Общество горячо просит Вас не отклонять этого избрания, так как ему ценна Ваша деятельность, Ваше влияние, а между тем никаких определенных обязательств, которые могли бы Вас хоть сколько-нибудь стеснить, оно на Вас не налагает. Мы надеемся, что и к этой просьбе Вы отнесетесь с той же любезной обязательностью, с которой Вы согласились читать доклады.

Заканчивая это письмо выражением общей надежды на Ваш скорый и надолго приезд в Петербург, остаюсь с совершенным уважением и искренней преданностью

Евгений Зноско-Боровский,Секретарь редакции.

24 ноября 1909.

Обращаюсь к Вам с двумя просьбами! Во-первых, очень прошу Вас – от лица «Об<щест>ва ревнит<елей> худ<ожественного> слова», или «Поэтической Академии», как мы говорим в просторечии, – не отказываться от звания «члена Правления» Общества.[1810] Это создало бы новые затруднения в деле утверждения устава и нарушило бы весь план Академии. По этому плану все лекторы входят в «Совет», который направляет занятия Общества и, кроме того, образует, вместе со мною и с секретарем редакции Зноско-Боровским, «Правление», ведающее административную часть. Для официального утверждения законности Общества нужны имена членов Правления – следовательно, и Ваше имя, хотя до Рождества Вы и не можете, к сожалению, начать Вашего курса лекций.

Остальные лекторы – Вяч. Иванов, Ин. Анненский, А. Блок и М. Кузмин. Из них только два первых начали свои чтения.[1811] Следовательно, Ваше положение совсем не исключительное в смысле недеятельной работы в первую пору существования Об<щест>ва. Ваше обещание прочесть 5–7 лекций по теории и истории русского стиха было встречено восторженно членами Академии, и было бы очень обидно не включить теперь же Вашего имени в число лекторов и eo ipso[1812] – членов Совета и Правления.

Вторая просьба – более личная. Мне очень хотелось бы получить от Вас что-нибудь для январьского № «Аполлона»: стихи, рассказ или статью – что хотите. Вот состав этой новогодней книжки: статьи Гумилева, Кузмина (литер<атурная> критика), моя (о монумент<альном> искусстве) и Оссовского (об «Орфее» Глюка); рассказ Ал. Толстого, стихи Ал. Блока (с иллюстр<ациями> Рериха) и Вяч. Иванова (перев<оды> Новалиса).[1813] Я уверен, что найдется материал и у Вас и Вы не захотите меня огорчить отказом.

Сердечно преданный Вам

Сергей Маковский.

Благодарю Вас сердечно за милое письмо и обещания «Аполлону».[1815] Вы чрезвычайно обрадовали бы меня, если бы прислали статью к январ<скому> номеру: крайний срок – 31-ое декабря, но очень желательно получить хоть часть статьи несколькими днями раньше.[1816]

Самоопределение журнала… конечно, но оно может совершиться лишь постепенно: слишком резко-индивидуальные люди сошлись в редакции! Разноголосицы уже меньше в последнем выпуске, «Январь» будет еще цельнее… Мне хочется верить, Валерий Яковлевич, что Ваша помощь журналу, Ваше близкое участие в нем, повлияет, именно в этом смысле, самым лучшим образом на наше дело. Мне хотелось бы, чтобы Вы считали «Аполлон» своим журналом! Я вполне уверен, что Ваш взгляд на задачи современной литературы не разойдется с писательскими устремлениями ближайших сотрудников «Аполлона», из которых уже составилось ядро редакции. Присылайте Ваши стихи! Так важно было бы ими начать новый год (в «альманахе» будут: повесть гр. Ал. Н. Толстого, переводы из Ренье и стихи Блока[1817]), и это нисколько не может помешать напечатать Вашу статью в отделе критики этого же номера…

О днях Ваших лекций в «Академии» напишу Вам послезавтра, когда этот вопрос окончательно выяснится;[1818] пришлось на две недели прервать наши «академические» занятия, вследствие смерти Ин. Ф. Анненского и… болезни Вяч. Иванова.[1819]

В заключение – маленькая просьба. Ввиду прекращения «Весов»[1820] нельзя ли было бы как-нибудь использовать для «Аполлона» подписчиков «Весов»? Напр<имер>, разослать им наши проспекты на 1910 год? Для этого нужно было бы получить их адреса. Согласятся ли на эту услугу нам «Весы» – как Вы думаете?

Сердечно преданный Вам

Сергей Маковский.

17 января 1910.

занятый с утра до ночи устройством выставки[1821] и выпуском №, который запаздывает, Серг<ей> Конст<антинович> Маковский очень просит Вас извинить, что он не сам и не сразу отвечает Вам.[1822] Не желая откладывать выяснение некоторых важных вопросов до того времени, как он освободится, он поручил мне, извинившись за него, написать Вам. Первое, что надо ему знать: когда и какую именно статью может он ждать от Вас? Нельзя ли рассчитывать уже иметь ее в январе (до 25-го), чтобы напечатать в февральском №?[1823]

Затем. Вы как-то писали, что готовы давать заметки в Хронику.[1824] Не согласились ли бы Вы писать их о русских переводах французских книг? Т. е. раза 3–4 в год давать краткий обзор появляющихся русских с французского переводов, как отдельными книгами, так и в журналах? Это – не обязательно в определенные №№, когда будет о чем сказать; это – не лишит Вас возможности писать о другом, – и поэтому Серг<ей> Конст<антинович> просит, если это Вас, конечно, не затруднит, взять эту работу на себя.

Наконец, с какого числа можно объявить Ваши лекции в Академии Поэтов?[1825] Заседания ее бывают теперь аккуратно по четвергам, и можно совершенно точно обозначить все дни Ваших лекций, которых все очень ждут.

С искренним уважением и глубокой преданностью

Евгений Зноско-Боровский.

Секретарь редакции.

В вышедшем январьском № «Аполлона» моих стихов нет. Видимо, я доставил их в редакцию слишком поздно. Но прошу их поместить не позже как в февральском № и доставить мне их корректуру.[1826]

С уважением

Валерий Брюсов.

3 февраля 1910.

19 февраля 1910.

Позвольте мне сердечно поблагодарить Вас за серию Ваших стихотворений для февральской книжки «Аполлона».[1827] Эта книжка случайно запаздывает, и это дает мне возможность напечатать «Пляску смерти» на подобающем ей первом месте «Альманаха». Но почему так медлите Вы прислать обещанную Вами статью?[1828] Так хотелось бы, чтобы именно Вы сказали в «Аполлоне» о задачах русского стиха – и чем скорее, тем лучше. Я не знаю также, когда Вы собираетесь приехать в Петербург. Это очень осложняет распределение докладов в нашей «Академии» на будущие месяцы. Можно ли рассчитывать на Ваши лекции в марте? Собираемся мы по средам, но, разумеется, Вы могли бы назначить Ваши дни и, соответственно с этим, я известил бы членов «Общества ревнителей худ<ожественного> слова».[1829]

Я слышал от Вяч. Ив. Иванова, что Вас не удовлетворяет петербургская «молодежь», у которой нечему «научиться».[1830] Не происходит ли это оттого, что аполлоновская «молодежь» сама хочет учиться, а не учить? Лично я не сетую на эту скромность, глубоко убежденный в том, что именно в ней – залог успеха того нового литературного движения, которое несомненно намечается за последние годы. В «Академии» Вам придется говорить в среде учеников, а не самозванных новаторов. Это – наше новое, может быть, очень временное, но в настоящее время – так. Впрочем, я не думаю, чтобы Вы серьезно ждали учительства от тех, которые ждут Вас, как учителя… Не правда ли?

Душевно Вам преданный и уважающий Вас

Сергей Маковский.

29 апреля 1910.

мы не только принимаем с громадным удовольствием Ваше предложение написать рецензию о книге Белого, но и особенно просим об этом, т<ак> к<ак> ничего лучшего не могли бы себе и представить.[1831] Размером ее совсем не стесняйтесь: и книга значительна, и, конечно, Вы скажете по поводу ее много поучительного и интересного и – для нас – так нужного. Если можем поставить, то лишь одно условие: 10–15 мая нам хотелось бы уже иметь Вашу заметку.

На днях я позволил себе послать Вам только что вышедшую мою книгу.[1832] Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы уделили несколько минут написать мне свое о ней мнение.

Преданный Вам Евгений Зноско-Боровский.

В этом конверте Вы найдете письмо, которое, конечно, редакция «Аполлона» уже давно ожидала: протест сотрудников «Весов» против неприличной статьи г. Георгия Чулкова о «Весах».[1833] Мы, подписавшие этот протест, обсудили в нем каждое слово, считаем его составленным в выражениях весьма сдержанных и не можем согласиться ни на какие в нем изменения. Мы просим редакцию «Аполлона» напечатать этот протест, в форме «письма в редакцию», в ближайшем № «Аполлона». Добрые литературные обычаи (и даже закон) указывают, чтобы протест был напечатан в том же отделе и тем же шрифтом, как та статья, которая его вызвала. Но если это неудобно по техническим соображениям, мы на том не настаиваем. Само собой разумеется, что отказ редакции «Аполлона» напечатать наше письмо – повлечет за собою отказ всех, подписавшихся под письмом, от дальнейшего участия в «Аполлоне».

С совершенным уважением

Валерий Брюсов.

19 мая 1910.

P. S. 1. Вероятно, к подписям под письмом присоединится еще имя С. Соловьева, которого сейчас нет в Москве и которому предложение подписать письмо послано.[1834]

P. S. 2. Очень извиняюсь, что в прошлом письме забыл благодарить Вас за присылку Вашей книги, которую читал с интересом.[1835]

20 мая 1910.

сейчас Серг<ея> Конст<антиновича> Маковского нет в Петербурге, и потому я не могу дать Вам никакого определенного ответа на Ваше письмо, но надеюсь, что сотрудники «Весов» будут всячески удовлетворены. Пока я только извещаю о получении Ваших писем на имя Серг<ея> Конст<антиновича> и мое и очень прошу, в ожидании благоприятного результата конфликта, не прерывать Вашей статьи о «Символизме»,[1837] а Ликиардопуло – его хроники.[1838] Серг<ей> Конст<антинович> возвращается в начале этой (будущей, с 23/V) недели.

Не имея права входить в обсуждение текста письма, я уже теперь прошу Вас сообщить, найдете ли Вы для редакции возможным, в случае помещения письма, сопроводить его редакционным замечанием? Кроме того, мне очень кажется, что, при чтении письма, приведенные стихи Пушкина непосредственно относятся к редакции, которая через г. Чулкова не только «хулит» Весы с 1906 г., но и льстит им до этого г<ода>, точнее – Вам лично.[1839]

Впрочем, это личное мое впечатление.

Я уверен, что, после разъяснений Серг<ея> Конст<антиновича> относительно мотивов помещения статьи г. Чулкова и взгляда редакции на нее, инцидент будет вполне улажен, и помещение Вашего письма восстановит хорошие отношения.

Преданный Вам Евгений Зноско-Боровский.

Спешу ответить Вам на Ваше письмо. Разумеется, мы, подписавшие «протест», не можем иметь ничего против того, чтобы наше «письмо в редакцию» было сопровождено редакционным примечанием. Это – дело редакции. Но Вы сами хорошо понимаете, что может быть такого рода «примечание», которое уничтожит весь смысл письма… Думаю, что Вы имеете в виду иное.

Что до стихов Пушкина, то они, на наш взгляд, никак не могут относиться к редакции «Аполлона»… Во всем нашем письме речь идет исключительно о статье Георгия Чулкова. Во всяком случае текст нашего письма не подлежит никаким изменениям: он был выработан сообща «группою сотрудников “Весов”, которую собрать вновь было бы трудно (так как многие разъехались на лето из Москвы).

Над своей статьей о «Символизме» А. Белого я продолжаю работать, но, как я и писал Вам, – доставлю ли я ее «Аполлону», это зависит от исхода нашего с ним «конфликта».

С совершенным уважением

Валерий Брюсов.

22 мая 1910.

26 мая 1910.

Ваше второе письмо огорчило меня больше первого, т<ак> к<ак> от него я жду тех неприятных последствий, которых можно было легко избежать, и они тем особенно огорчительны будут, что произойдут от такой мелочи, как сохранение двух стихов в письме.

Оговариваюсь, я пишу только свое мнение, и не знаю, как отнесется Серг<ей> Конст<антинович> ко всему делу, равно как и к моим этим письмам, но, будь я редактором, я не поместил бы письма с этими двумя стихами. Я говорил об этом с теми немногими, которые знают «Письмо в редакцию» и которых нельзя заподозрить во вражде к «Весам», – и они сами высказывают это и очень настойчиво.[1842]

Дело в том, что после указаний письма о том, что статья г. Чулкова имеет характер редакционный, – как же не к редакции относятся эти стихи? И если бы даже не так, как может редакция на своих же страницах пропечатать, что журнальная статья ее сотрудника «в самой подлости» не носит оттенка правдоподобия? И, наконец, Вы обходите совершенно тот пункт, о котором я Вам писал прошлый раз: о лести Вам. Я уверен, что, если Вы поставите себя на наше место, то и Вы не будете советовать нам печатать такие строки в журнале.

И думается, что, если можно по почте собирать подписи, то так же легко по почте предложить уничтожить инкриминируемые строки.

Может быть, Серг<ей> Конст<антинович>, приехав, будет недоволен этими моими письмами, но я счел написать Вам свои соображения, т<ак> к<ак> сейчас еще есть время внести совершенно необходимые изменения. Но, м<ожет> б<ыть>, Серг<ей> Конст<антинович> поместит письмо целиком и даже без всяких примечаний; но ведь возможно, что он еще больнее почувствует обиду стихов.

Не теряю надежды на мирное улажение конфликта.

Преданный Вам Евгений Зноско-Боровский.

27 мая 1910.

Вы сами пишете, что решение вопроса, печатать ли наш протест, всецело принадлежит С. К. Маковскому. Поэтому, думается мне, предварительное обсуждение этого вопроса в нашей с Вами переписке совершенно бесплодно. Простите же мне, если я оставлю без ответа многие из Ваших замечаний.

Считаю, однако, себя обязанным сообщить Вам следующее. Когда мы, авторы протеста, писали, что статья г. Георгия Чулкова «имеет все признаки, которые позволяют счесть ее редакционной»,[1844] – мы были уверены, что этот внешний вид статьи вовсе не соответствует сущности дела. Мы не сомневались, что статья появилась в журнале более или менее случайно, и что редакция «Аполлона» ни в коем случае не разделяет ее суждений. Этой нашей уверенностью объясняется весь тон нашего письма. Если же окажется, что мы ошибались, и что, действительно, в «Аполлоне» редакционные статьи пишутся личностями вроде г. Георгия Чулкова, положение дел совершенно изменится. Я, по крайней мере, немедленно должен буду заявить в газетах, что до сих пор числился среди сотрудников «Аполлона» лишь по недоразумению. Вероятно, так же поступит и Андрей Белый и все другие «москвичи».

С совершенным уважением

Валерий Брюсов.

16 июня 1910.

Многоуважаемый Валерий Яковлевич,

Вы знаете, конечно, как должно было огорчить меня письмо в редакцию «Аполлона», подписанное Вами и несколькими сотрудниками «Весов».[1845] Я только что вернулся из Парижа, где устраивал русскую выставку,[1846] и весь еще – под впечатлением жизнерадостной «столицы мира»… Как невесело у нас! Русская действительность точно сплетена из недоразумений, обид, ссор… даже между людьми немногими, которые могли бы дружно беречь общее дело и защищать его от вражды и глумлений улицы… В журнальном мире я в достаточной степени человек «новый», чтобы не всегда разбираться во всех недружелюбиях, которые меня окружают. Чистосердечно сознаюсь в этом. Если бы я мог себе представить, что доставлю Вам такую неприятность, пропуская статью Г. Чулкова (если бы кто-нибудь из читавших эту статью предупредил меня), то, конечно, она бы не была напечатана.[1847] Но… Позвольте же мне, прежде всего, откровенно рассказать Вам, как случилось, что эта статья появилась в «Аполлоне» – несмотря на горячее сочувствие «Весам» со стороны сотрудников «Аполлона».

Предполагалось посвятить «Весам» ряд статей: Кузмин – проза, Сюннерберг – идейные течения,[1848] Гумилев – стихи, бар<он> Врангель[1849] – худож<ественные> иллюстрации. Эти статьи должны были появиться одновременно после выхода последней, 12-ой, книжки «Весов». Я совершенно уверен, что между этими статьями заметка Чулкова не показалась бы Вам каким-то односторонне-недоброжелательным попреком со стороны «Аполлона», а только – личным мнением Чулкова (как это и есть на самом деле), испытавшего на себе всю тяжесть полемической страстности, характеризующей, по его мнению, «Весы» 2-го периода. Давая право Чулкову высказаться о «Весах» наравне с другими (как постоянному сотруднику), я не мог помешать ему коснуться и этого явления, которое он называет в конце концов невинным словом «истерика» (а параллель с кн<язем> Мышкиным еще смягчает это выражение).[1850] Я мог только настаивать на том, чтобы никто из его бывших «обидчиков» не был назван. И действительно, он никого не назвал, хотя укоры его очевидно направлены против Ант<она> Крайнего,[1851] А. Белого и др., жестоко расправлявшихся с ним несколько лет назад. Избрав метафорический способ изложения – чтобы не называть имен, – Г. И. не удержался и от других, уже совсем добродушных, намеков. Собирательный тип «стихотворца конца XIX века», конечно, должен напоминать о Вашем влиянии, Валерий Яковлевич, на молодое поколение поэтов; «салонный оккультизм» – относится к Волошину, «не рыцарь» – к Ант<ону> Крайнему и т. д.[1852] Разумеется, весь этот метафоризм, проникнутый quand mme et malgr tout[1853] глубоким преклонением перед Вами, не есть оскорбление, нанесенное «Весам», за которое надо меня казнить! Мои намерения всегда были и останутся самыми лучшими по отношению к «Весам». Не моя вина, если в мое отсутствие никто из авторов обещанных статей не доставил к сроку (они появятся только осенью),[1854] и была напечатана одна статья Чулкова. Я очень скорблю об этом, очень! Однако, вся ответственность в случившемся – на мне: могу ли я дать место в журнале письму, где один из сотрудников называется косвенно «льстецом» (кому?) и не косвенно «хулителем»,[1855] когда я сам допустил его статью к печати? Согласитесь, Валерий Яковлевич, что, с этической точки зрения, это… невоможно. Вы знаете, как я дорожу Вашим участием в «Аполлоне»; это участие на будущий 1911 год представлялось мне особенно деятельным, т<ак> к<ак>, по моему глубокому убеждению, именно Вы и только Вы могли бы дать «Аполлону» то, чего ему пока не достает… И все же поступить не по-товарищески с писателем, вверившим мне свою рукопись, воля Ваша, я не в силах. Позвольте же мне думать, что, приняв во внимание мое длинное и покаянное объяснение, Вы примете за «удовлетворение» со стороны «Аполлона», если в след<ующем> № появится заметка от редакции, в которой будет еще раз подчеркнуто, что о «Весах» будет напечатан в «Аполлоне» ряд статей и что редакция, признавая выдающиеся заслуги «Весов», не хотела бы, чтобы статья Чулкова, случайно появившаяся первой, была понята, как оценка «Аполлона». Я пишу это письмо наспех, но точную формулировку этой оговорки <?> я пришлю Вам.[1856]

Я надеюсь, Валерий Яковлевич, что все это недоразумение, в котором я один чувствую себя без вины виноватым и ответственность за которое я, во всяком случае, несу на себе, окончится миром, потому что верю, что Вы захотите войти в мое положение, действительно – очень трудное, и помочь мне.

Искренно Вас уважающий и преданный Вам

Сергей Маковский.

в ответ на Вашу открытку,[1857] имею честь сообщить, что Серг<еем> Константиновичем уже давно написано Вам заказное письмо,[1858] – а сегодня я послал Вам телеграмму, т<ак> к<ак> № 8 на днях выходит.

Сейчас я сообщаю Вам тот текст, который предполагается поместить в № 8, буде Вы согласны вообще на помещение подобного редакционного заявления:

Подтверждая еще раз свое сделанно<е> в № 2 заявление, что ни одна статья не является редакционной, покуда это не оговорено, Редакция считает долгом отметить, что и статья Георгия Чулкова, помещенная в № 7 и посвященная журналу «Весы», должна рассматриваться только как личная названного автора попытка характеристики одной из сторон деятельности этого журнала. Признавая громадное значение «Весов» и питая к ним глубокое уважение, редакция в ближайших же №№ осуществит свое, высказанное в том же № 7 намерение осветить в ряде статей всесторонне всю незабываемую и ценную их деятельность.[1859]

С полным уваже<нием> Евгений Зноско-Боровский.

Я прочел то замечание от ред<акции>, кот<орое> Вы наш<ли> возм<ожным> напис<ать>.[1861] Если признаться откровенно <?>, оно меня ниск<олько> не удовлетворило. Из того, что стать<я> Чул<кова> «не ред<акционная>», еще ника<к> не следует, что ред<акция> с ней не согласна.

Я должен сказ<ать>, что вообще мое полож<ение> в «Ап<оллоне>» дов<ольно> двусмысл<енно>. С од<ной> сторо<ны>, нек<оторые> из сотруд<ников>, по-видимому, ко мне расположенные <?>, сравн<ивают> в св<оих> стать<ях> ме<ня> с П<етром> В<еликим>³ (что более комично<?>, чем почетно). С друг<ой>, все серьез<ные> руководящие <?> стать<и> жур<нала> решительно<?> напр<а>вл<ены> прот<ив> ме<ня> (я счит<аю> таков<ыми> ст<атьи> Аннен<ского>, Чулков<а>, Ива<но>в<а>[1862]).

Мое сотрудничество в «Аполлоне» возможно двояко. Во-первых, я могу «числиться» среди сотрудников как не лишенное ценности имя и от времени до времени давать в журнал стихи или безобидные статьи. Таково было мое положение до сих пор.

Если «Аполлон» хочет, чтобы такое положение продолжалось и впредь, я, в конце концов, могу на то согласиться. Я должен буду потребовать только одно зав<ерение?>, чтобы в журнале статьи, подобные Чулкову, то есть явно отрицающие значение лично мое и всего сделанного <?> мною, в журнале не печатались. <нрзб>.

Во-вторых, я могу принять участие в журнале как самостоятельная величина, высказывать <?> свои определенные идеи. Именно так вы приглашали меня. Но теперь я более чем когда-либо затрудняюсь ответить на это приглашение, потому что вижу, что руководящие статьи журнала так резко расходятся с моими взглядами.

Если бы вы повторили мне свое предложение, я должен бы прежде всего написать решительный протест против статьи В. Иванова, напечатанной <?> в последнем <?> №. Вы знаете, что многое из вошедшего в эту статью он читал у нас в Москве в «Свободной Эстетике». Тогда же я возражал ему, и очень резко.[1863] Кое-что он в своих выражениях сменил <?>, может быть, не без влияния моих возражений, но основной взгляд<?>, конечно <?>, остался – взгляд, который я считаю губительным для судеб русского искусства. Статья же Блока только подчеркивает взгляды Иванова <?>.[1864]

30 июля 1910.

К сожалению, я – не в Петербурге, а на отдыхе, в Екатеринославской губернии,[1865] а потому – немного вдали от «Аполлона». Вашей статьи я еще не прочел…[1866] Но, получив Ваше письмо (вчера),[1867] я немедленно телеграфировал секретарю редакции, прося его заменить, если еще возможно, одну из предназначавшихся к № 9 статей – Вашим «ответом» В. Иванову. Верьте мне – не из простой любезности или из признания за Вами «права голоса», на страницах «Аполлона», в интересном и волнующем вопросе, поднятом В. Ивановым, но – потому, что именно Ваше мнение о роли поэта и символизма мне кажется, в данном случае, особенно ценным. Совсем независимо даже от мнения В. Иванова и А. Блока… Об этом, посколько я знаю, я несколько раз писал Вам… я писал о том, что группа молодых писателей, составляющая теперь редакцию «Аполлона», тяготеет именно к тому литературному credo, которое закреплено Вашим авторитетом… Это настолько так, что, когда была уверенность в Вашем приезде в Петербург прошедшей зимой, предполагалось обратиться к Вам с просьбой взять на себя руководство литературным отделом «Аполлона». И это предположение, в форме совета мне, я слышал из уст самого В. Иванова. Вы видите, насколько отношение «Аполлона» к Вам было и остается более, чем… дружеским. С моей стороны, я только горячо бы приветствовал бы такое решение вопроса, если бы Вы на него согласились, так как (повторяю в который раз?) все симпатии молодой редакции на стороне тех взглядов на поэзию и литературу, которые Вы высказываете. Так было и при чтении В. Ивановым последнего реферата о судьбах символизма…[1868] И все-таки, оставаясь беспристрастным до конца, я напечатал и реферат В. Иванова, и доклад А. Блока! Впрочем, не только из редакторского беспристрастия, а и по той простой причине, что в России всего два-три писателя, с мнением которых о поэзии приходится считаться, и если кто-нибудь из этих писателей, хотя бы наиболее близких редакции, не дает статей журналу, то журнал не имеет возможности отклонять статей других писателей, хотя бы они шли вразрез с мнением первого. Иначе – можно остаться совсем без статей и сотрудников. Место – всегда тем, которые работают. Фатально – так. Если бы Вы знали, каких сил мне стоило побуждать к работе (в области литературной критики) «аполлоновскую» молодежь. Мне кажется, что я могу себя поздравить с известным успехом… хотя бы в отношении к Гумилеву или Кузмину… Но этого, я сознаю, мало. Нужна серьезная, направляющая критика – строго-художественная, не сектантская и не «теургическая». Ее нет. Отсюда те недоразумения, которые преследуют «Аполлон» со времени его зачатия. Что касается меня лично, то у меня никогда не было претензий сделаться «руководителем» в вопросах стиха и прозы; с меня достаточно моей области – пластических искусств…

В настоящую минуту мне особенно приятно говорить с Вами об этих общих, программных вопросах журнала, т<ак> к<ак> именно теперь окончательно выяснился вопрос о его дальнейшем материальном существовании. Журнал обеспечен еще на два-три года во всяком случае, а в случае минимального прогрессивного успеха – и на дальнейший срок.[1869] Следовательно, приходится думать о многолетнем существовании «Аполлона». Это, конечно, большая, очень большая задача…

Хотите, Валерий Яковлевич, помочь мне разрешить ее? Не знаю, виноват ли я в «горьком тоне» Вашего письма, но знаю, что Вы не можете сомневаться в искренности моих слов.

Преданный Вам

Сергей Маковский.

6 августа 1910.

Только что получил присланную мне из Петербурга корректуру Вашего «ответа»[1870] и спешу отправить ее Вам, хотя не знаю, успеет ли редакция внести Ваши исправления, т<ак> к<ак> статья пойдет в следующем же № 9. Я очень рад, что удалось так устроить. Ваш ответ я готов подписать обеими руками: я нахожу только, что в его тоне звучит пренебрежительность, на которую В. Иванов может обидеться… Впрочем, это Ваше дело. Я боюсь одного: В. Иванов захочет продолжать спор, и… получится немножко семейная полемика, мало «доступная» читателю.[1871]

С нетерпением жду ответа на мое недавнее письмо.

Искренно преданный Вам

Сергей Маковский.

За хлопотами по переезду в Москву из деревни и в Москве из одного дома в другой,[1873] – я не имел возможности написать Вам то письмо, которое обещал. Очень прошу извинить мою неаккуратность в переписке, и надеюсь, что в будущем мне удастся ее избежать.

Я вполне с Вами согласен, что направление придает журналу прежде всего тот, кто хочет в нем работать. Согласен также и с тем, что статьи Иванова и Блока должно было напечатать: кого же иначе печатать «Аполлону»! Но, может быть, согласитесь со мною и Вы, что «Аполлон» за все время своего существования менее всего служил тому принципу, который заключается в его имени. Статьи Анненского, Чулкова, Иванова, Блока[1874] – проповедовали все, что хотите, но не то, что было возвещено программой журнала. Поскольку есть в том моя вина, постараюсь ее исправить, т. е. постараюсь эту зиму быть более деятельным сотрудником «журнала». Посколько дело зависит от других, я надеюсь на Ваше влияние и Ваши заботы. По совести, мне хотелось бы (и я считаю это нужным), чтоб «Аполлон» был «Аполлоном»!

Очень надеюсь, что проездом из Веселых Тернов (верно ли я читаю это имя?) Вы будете в Москве. Тогда очень прошу не забыть меня. Мы могли бы лично переговорить о многих других вопросах, частью затронутых в Вашем письме, частью из него вытекающих. Обо всем писать трудно, и очень многого в письме никак не изъяснить и не разложить. Я всегда могу быть дома, если Вы известите меня о своем приезде хотя бы за несколько часов.

Для следующего № «Аполлона» я пришлю давно обещанный разбор книги Белого «Символизм».[1875]

Преданный Вам Валерий Брюсов.

Позвольте просить Вас об услуге: переслать прилагаемое письмо М. А. Кузмину, адреса которого я сейчас не знаю.[1877] Исполнением этой маленькой просьбы Вы весьма обяжете

уважающего Вас

Вал. Брюсова.

1910, авг<уст>.

6 сентября 1910. Гусев пер., 6.[1879]Многоуважаемый Валерий Яковлевич,

К сожалению, Ваше письмо настигло меня уже много дней после того, как я оставил «Терны», и наша встреча в Москве опять не могла состояться. Но я надеюсь, что еще осенью мне удастся побывать у Вас на «Цветном», т<ак> к<ак> я собираюсь в Москву непременно.[1880] Конечно, лучше всего устно поговорить о всех волнующих меня вопросах «Аполлона», к которым, я вижу с радостью, и Вы относитесь не безразлично. Да, надо, чтобы «Аполлон» сделался совсем «Аполлоном». Это – моя мечта. Только мне не хотелось проводить ее редакторским насилием; я предпочел ждать живых сил, которые бы выявили эту мечту, подчиняясь самим требованиям литературной жизни. Поэтому я и смотрел на первый год «Аполлона», как на переходный. Не надо забывать, что Петербург еще недавно был очагом «Дионисийства», самого бесшабашного порою, и что мне пришлось, – хотя, может быть, это и не так заметно, – выдержать очень упорную борьбу. Однако, согласитесь сами, что теперь журнал ближе к цели, чем в начале; это – главное. Остается только укрепить позиции, с тою же постепенностью. И в этом смысле Ваша роль может быть огромной. Я жду с нетерпением статьи Вашей о «Символизме» Андрея Белого и жалею, что ее не успеть напечатать в следующем, 10 номере. Что касается 11-го, который выйдет 15 октября, то для него все статьи должны быть в редакции не позже 25 сентября… Но можно ли мне рассчитывать и на другие Ваши работы? Я бы так хотел начать новый год издания (1<-й> № выйдет 15 декабря этого года) Вашей большой принципиальной статьей, о которой давно мечтаю. Это – независимо от стихов и рассказов, не менее желанных. Этот первый номер выйдет, мне думается, вполне «аполлоничным». Предполагаются: две монографии – о творчестве Головина (моя) и Курбэ (Мейер-Грэфе), статьи о Глюковском «Орфее» (Оссовского) и о легенде Орфея (Кузмина); в беллетристическом отделе – начало романа Ал. Толстого.[1881] Было бы большой радостью – знать, что за Вами статья литературно-критическая.

Искренно Вам преданный

Сергей Маковский.

1 октября 1910.

получив Ваше письмо, я немедленно распорядился о высылке Вам гонорара и о посылке телеграммы, надеюсь, что все это до Вас уже дошло, и что мы на днях получим Вашу статью.[1882]

Сейчас я Вам пересылаю статью Андрея Белого в ответ на Вашу статью в № 9.[1883] Нам кажется, что этот спор, который уже – достояние общей печати (в только что вышедшей книге «Вестн<ика> Евр<опы>» есть посвященная ему статья С. Адрианова[1884]), заслуживает всестороннего освещения. Разрешите Вы нам вставить в прожект будущего года Вашу статью «Должна ли поэзия быть глуповатой»?[1885] Или Вы предпочли бы дать другую статью? Но на какую-нибудь мы непременно хотим рассчитывать!

У нас есть еще одна просьба. В будущем году нам удается осуществить нашу старую идею – выпускать самостоятельными книжками «Литературные Альманахи». Первую из них предположено выпустить в феврале – марте.[1886] Мы просим Вашего участия в этом издании и очень хотим надеяться, что Вы нам дадите рассказ, – если не его, то цикл стихов. Мы потому на первое место ставим рассказ, что объявленные к выходу альманахи разных издательств обещают, кажется, только стихи.

Серг<ей> Конст<антинович> просит Вас принять его искреннее приветствие.

Евгений Зноско-Боровский.

для меня совершенной неожиданностью было узнать, что Вы играете в шахматы и до сих пор ими интересуюсь <так!>. Я с особенным удовольствием посылаю Вам свою книжку о гамбите Муцио, к которой присоединяю и другую, недавно вышедшую брошюру мою под названием «Пути развития шахматной игры»,[1887] и очень бы желал, чтобы, если Вы ее прочтете, не со скукой читали Вы ее.

С совершенным уважением и преданностью

Евгений Зноско-Боровский.

Октября 23 1910 г.

Прежде всего – горячо благодарю Вас за обещанный «цикл стихов» (или поэму?) для нашего первого Альманаха.[1888] Мне бы так хотелось начать его этим циклом, вообще – дать «тон» всему сборнику Вашими стихами. Вот почему очень прошу Вас не откладывать исполнения обещанного и прислать стихи как можно скорее… С тою же просьбой хотелось бы мне обратиться к Вам и касательно статьи «Должна ли поэзия быть глуповата».[1889] Январьский № «Аполлона» выйдет совсем реорганизованным – проясненным и в художественном, и в литературном отношении. Начать с Вашей статьи опять-таки значило бы – начать хорошо, – так, как надо. В прошлом году мы неудачно начали статьями Бенуа и Анненского,[1890] и это отразилось на всем годе. Но «Аполлон», как Вы писали мне, должен сделаться «Аполлоном»… Итак, можно рассчитывать на Вас? Я знаю, как Вы заняты теперь с «Русской Мыслью»,[1891] и не хочу быть редактором слишком навязчивым, но, исполнив эту мою просьбу (что, я думаю, для Вас – вопрос нескольких дней, т<ак> к<ак> статья эта давно задумана Вами), Вы действительно окажете большую услугу журналу.

С моей стороны, я непременно напишу для «Русской Мысли» мою «американскую» статью: спасибо за предложение![1892] Что касается издания Вашего курса лекций для О<бщест>ва Р<евнителей> Х<удожественного> С<лова>,[1893] то в принципе я, конечно, согласен, относительно отдельного издания этого курса «Аполлоном», мне кажется, не может быть сомнений… но позвольте обо всем этом переговорить с Вами лично не позже, чем через две недели, когда я буду в Москве.

Крепко жму Вашу руку.

Искренно Ваш Сергей Маковский.

не знаю, как Вас благодарить за Вашу любезную присылку книги и особенно за надпись, которая меня очень и радостно тронула.[1895]

Сегодня прочитал отзыв о «Алмазе», помещенный в «Русской Мысли»:[1896] если и им я обязан Вам, я горячо благодарю Вас. С отзывом я почти безусловно согласен: влияние Метерлинка (и Чехова?) почти умышленно,[1897] ибо хотелось создать то же впечатление, но в ультра-реалистической обстановке, создать символ, не прибегая к символическим фокусам <?> (один дым на горизонте внешне[1898] – ничто в сравнении с каким-нибудь козленком, но внутренне – для меня больше значит); растянутость начальных сцен первого действия сознаю,[1899] но считал необходимым сохранить, чтобы хоть таким путем ввести читателя в круг интересов, теперь совсем позабытых.

Нам очень хотелось бы получить Вашу статью «Должна ли поэзия быть глуповатой» для № 1 (т. е. к началу декабря).[1900] Можем мы на это рассчитывать? Нам это необходимо знать, т<ак> к<ак> теперь составляется план всех №№-ов 1911 года. Если никак нельзя, то мы могли бы сохранить ей твердое место в № 3 (1 март) или № 4 (1 апрель). Что могли бы мы считать за верное? – <нрзб>

С полным уважением Евгений Зноско-Боровский.

12 декабря – 1910. Национальная гост<иница> № 413. Москва.

Напишите мне, пожалуйста, когда бы я мог застать Вас на этих днях. Я приехал в Москву сегодня и уже в четверг[1901] думаю возвращаться. Ваше письмо (и рукопись)[1902] я получил за час до отъезда из Петербурга. Позвольте мне ответить Вам при свидании – надеюсь, скоро.

Искренно Вам преданный

Сергей Маковский.

мы подготовляем в скором времени выпуск 1-го Альманаха «Аполлона»,[1904] для которого Вы обещали Серг<ею> Конст<антинович>у цикл стихотворений. Серг<ей> Конст<антинович> не хочет приступать к печати «Альманаха», покуда он не будет иметь этих Ваших стихов. Очень прошу Вас быть так любезным и в скором времени прислать нам эти стихи. Мы ждем их с большим нетерпением.

С полным уважением Евгений Зноско-Боровский.

Я мог бы предложить альманаху «Аполлона», вместо цикла стихов, небольшую повесть, из «первобытной» жизни, листа в 1 (вероятно, меньше) «аполлоновского» формата. Узнайте, пожалуйста, представляет ли это интерес для ред<акции> альманаха.[1906] Зная, что альманах не может иметь большого распространения, я удовольствовался бы гонораром в 125 р. с листа. К сожалению, не могу удовольствоваться меньшим (в «Русс<кой> Мысли» я получаю бльший гонорар). Повесть я мог бы доставить в течение 2–3 недель, но, конечно, если дело не спешное, предпочел бы иметь в своем распоряжении времени больше. – Если это предложение по чему-либо для альманаха не подходит, я доставлю несколько стихотворений, – также дней через 10–12.

С уважением

Валерий Брюсов.

3 апреля 1911.

Возвращая Вам корректуру стихов, извиняюсь, что нашел нужным несколько переделать последнее стихотворение.[1907] В нем есть что-то недоговоренное. Кажется, даже после поправок мысль моя не вполне ясна.

Весьма сожалею, что не мог предложить «Аполлону» ничего более существенного. Редакторская работа совсем меня поглотила. А то немногое, что мне удается написать, мне естественно приходится раньше всего предлагать «Русской Мысли». Я помню, однако, свое обещание – написать для «Аполлона» теоретическую статью, на тему о назначении поэзии, и надеюсь на летние месяцы, когда будет у меня больше свободных часов, чтобы это обещание исполнить.[1908]

«Аполлон» очень интересен. Смело утверждаю, что это превосходный журнал. «Хроника» гораздо более подлежит критике, и прежде всего она не полна, и иногда не столько субъективна (это не порок), сколько произвольна. Все хочу присылать Вам различные замечания о литературных и художественных событиях дня. В голову они приходят, да записывать некогда!

Душевно Ваш Валерий Брюсов.

18 апреля 1911.

Благодарю Вас сердечно за похвалы «Аполлону» и обещание написать летом давно ожидаемую нами статью о поэзии.[1909] Я думаю, не нужно повторять Вам, с какой радостью печатали бы мы и те мелкие «замечания о литературных и художественных событиях», о которых Вы пишете. Позвольте мне надеяться, что и эта данная вскользь «надежда» когда-нибудь осуществится. Об отношении к Вашей деятельности «Аполлона» Вы можете судить по многим статьям; докажите же на деле Ваше желание поддержать молодой и все еще не вполне определившийся журнал! Кстати, что разумеете Вы под «произвольностью» Хроники? Относится ли это ко всему напечатанному петитом, или только к «Летописи»?[1910] Зная Ваше хорошее мнение об «Аполлоне», я могу рассчитывать на полную откровенность, – не правда ли? Хроника, разумеется, самый трудный отдел. Чтобы сделаться полной, она должна была бы вырасти по крайней мере в три раза, но сделать ее не произвольной – обязанность редакции, и потому откровенные указания в этом смысле – глубоко важны.

Простите, что отвечаю Вам не тотчас, но на праздниках[1911] я хворал и не брал пера в руки.

Душевно Ваш Сергей Маковский.

позволяю себе обратиться к Вам с одним вопросом, чтобы, в случае определенного ответа, сделать Вам одно предложение.

Есть у Вас в «Русской Мысли» какая-нибудь статья об «Эдипе» Рейнгардта или нет?[1912] Если нет, и если Вы предполагали бы дать об этом спектакле отзыв, то не мог ли бы я прислать Вам для прочтения свою статью, над которой я сейчас работаю и которую кончу на днях?

Т<ак> к<ак> в «Аполлоне» об «Эдипе» уже 3 раза говорено,[1913] то я свою работу туда не могу предлагать, а между тем мне было бы приятно ее напечатать, т<ак> к<ак> я не читал нигде отзывов, которые были бы близки моим мнениям.