Француженки не любят сказки Флоранд Лора
Да, он был согласен с ее словами. Он лежал теперь поверженный у ее ног просто лишь потому, что она так спокойно сидела за столиком и ела кусочек за кусочком его творения, то есть его самого. Он, который всю свою взрослую жизнь держал всех женщин как можно дальше от сердца. Нет, ясное дело, такое поведение не укладывается в общепринятые представления о нормальном.
– Я сделаю так, чтобы это имело смысл, – пообещал он нежному треугольничку кожи в бледных веснушках. – Только дай мне время. – «Не бросай меня».
Она спрятала руки на его груди, словно хотела, чтобы каждый сантиметр ее тела оказался под его защитой. Кто знал, что необходимость ее защищать будет действовать на него так возбуждающе?
– Почему ты так говоришь? – спросила она.
Потому что он не сказал ей, что был готов от нее оторваться. Он хотел оградить ее от себя, чтобы она была в безопасности – должна сохранить независимость. Но если бы он мог обеспечить ей такую безопасность, то никогда не расстался бы с ней. Он ужасно, до отчаяния боялся, что если даже он не сумеет обеспечить ее безопасность, то все равно не найдет в себе силы расстаться с ней. Все будет зависеть от нее. Его отец отчаянно держался за мать, несмотря на то что бил ее.
– Потому что я говорю это серьезно, – ответил он и немедленно пожалел о сказанном.
Это походило на то, как полурасплавленный шоколад соприкасается с водой. Блаженное тепло окутывало ее, а сама она оказалась в ловушке между удовольствием и огорчением.
– Ты говоришь серьезно? А я что делаю, шучу? Или я просто слишком слабая, чтобы понимать, что я чувствую?
О, Доминик, ты лучше других знаешь, что нечаянной каплей воды можно испортить самую яркую, самую прекрасную вещь. Не порти! Не надо!
– Ты когда-нибудь говорила это кому-то еще? – спросил он, подтверждая, что какое бы великое сокровище он ни держал в руках, какая-то часть его натуры будет упорно пытаться его разрушить.
Она опять сдвинула брови. Да, она пришла сюда с желанием заползти в него, а он что сделал? Ухитрился ее разозлить.
– В колледже у меня был парень.
Казалось, его аргументы одержали верх, но Дом не хотел такой победы. В нем засвербила ревность, густая и болезненная, при мысли о том, что кто-то другой водил пальцами по этим щекам, присыпанным веснушками. Кто-то другой обнимал и стремился защитить это тело.
– Был, – еле выдавил он. – Ты говорила ему, что любишь его, но сейчас ты не с ним.
Ее глаза превратились в две льдинки.
– У него на стороне была еще одна девчонка. Она нравилась ему больше, чем я. Знаешь что? – Ее тело дернулось в его руках, и на мгновение он забыл про свои намерения и удерживал Джейми против ее воли. – Отпусти меня. Я не обязана оправдываться перед тобой. Я ответила на твой вопрос. Тебе не понравилось. Но это не оскорбление.
Черт. Он приподнял руку, чтобы она могла выскользнуть из-под него, если бы хотела, но сам не отодвинулся, не облегчил ей задачу.
– Жем. – Его голос, произнесший ее имя, окутал ее шелковой лентой и удержал на месте. – Ты заявила то же самое. Что я не мог сказать это всерьез.
Она замерла в смущении и нерешительности, устремив на него голубые глаза.
– Почему ты так решила? Что я не могу быть серьезным? – Какой же он неотесанный! До сих пор не купил ей какой-нибудь дорогой безделушки, черт побери! Хотя ему было трудно вообразить, каким ювелирным украшением можно поразить женщину, у которой так много денег, что партнеры встречались с ней ради них, а не ради нее самой. Вероятно, ей скорее хочется чего-то такого, что она не купит ни за какие деньги.
Она снова вернулась в желанное убежище, пьянея от его близости, приоткрыв губы, покорная, оттаявшая. Ему пришлось перебарывать в себе новый приступ желания.
– Потому что ты очень красивый, – прошептала она, гладя его плечи и руки, любуясь буграми мышц. – Ты такой замечательный. Как ты мог… – Она осеклась. – Для человека, которого все считают грубияном, ты иногда задаешь глупейшие вопросы. Как будто не знаешь, какой ты необыкновенный.
У него закружилась голова. Он наклонил ее, чтобы скрыть радостную улыбку, и принялся покрывать поцелуями ее плечи и шею.
– Ты можешь сказать мне об этом? – шептал он, пряча между ее грудями смущенное и довольное лицо. – Ты можешь сказать, в чем это выражается?
Она погрузила пальцы в его длинные густые волосы, словно это было для нее особым блаженством.
– Твои волосы похожи на шелк, – прошептала она, и Доминик задрожал под ее ласковыми пальцами. – Они такие черные, такие роскошные, и я люблю ощущать вот здесь их мягкость. – Она провела пальцами по границе, где его голова прижималась к ее груди. – А вот тут все колючее. – Она погладила его щеку, слегка царапавшую ее нежную кожу. – Это сочетание мягкости и колючести доводит меня до безумия.
Господи. Он повернул голову набок слишком резко, слишком внезапно – единственное, что он мог сделать, когда по его телу пронеслась яростная волна желания. Джейми вздрогнула и прижалась к нему всем телом.
– И вот тут. – Ее руки погладили его плечи и спину. – Твоя спина такая гладкая. А под ней мощные мышцы. Ты такой сильный. Могу поспорить, что в эти мышцы впивались пальцы стольких женщин, что ты даже не можешь и сосчитать.
Она угадала. Доминик тряхнул головой. Он с неохотой привел ее сюда, но все те мимолетные связи не так сильно тревожили сейчас его память, как он опасался. Джейми заслонила собой все и отодвинула его сексуальное прошлое так далеко, что он едва вспоминал о нем.
– Если хочешь, я могу сосчитать для тебя, – прошептал он и лизнул ее маленькую грудь снизу, от ребер до темно-розового соска.
Джейми тут же вонзила ногти в его кожу. Ему нравилось, что по его желанию она могла сделать ему больно, чуточку, почти лаской. Он сильнее пососал ее грудь, и ногти впились больнее. Он хохотнул, торжествующе, резко, обдав жарким дыханием ее кожу.
– Ты такой сильный, – с завистью пролепетала она. – Я люблю твою силу. И ты такой ласковый. Ты мог бы держать дома котенка.
Нет, не мог бы. Его пугала чужая уязвимость. Он равнялся на самых сильных людей, каких мог найти, и держался подальше от прочих. Его сотрудники в счет не шли, верно? Не его вина, что они спрятались под его крылом. Может быть, он и не заботился о котятах, но и не выбрасывал их пинком на дорогу, под колеса машин.
Странная смесь силы и беззащитности, которую он видел у Джейми, ужасала его и вместе с тем неодолимо притягивала. Ему хотелось заботиться о ней, но она ничуть не походила на котенка. Ее личность была очень сильной, однако она все-таки раскрыла свои бронированные ворота и впустила его туда, где он мог натворить ужасных дел. Сумеет ли он оправдать такую высокую оценку, какую она дала ему? Не станет ли это невероятным чудом?
– Ты такой решительный и дисциплинированный, ты никому и ничему не позволяешь остановить тебя.
Да, невыносимо подумать, какой была бы его жизнь, если бы он позволял разным неблагоприятным обстоятельствам встать у себя на пути. Он двинулся вниз, дразня и лаская ее живот языком, губами, покусывая его, царапая колючими щеками. Все это время он брился не слишком тщательно, так что хорошо, что ей нравилась колючая щетина.
– Ты такой чудесный – не сомневаюсь, что от тебя были без ума все женщины, с которыми ты встречался.
Он приподнял голову и загадочно посмотрел на нее.
– Пожалуй, ты меня идеализируешь.
– Вовсе нет, – ответила она с удивлением и легкой обидой. – Я вовсе не идеализирую тебя.
Что ж, никто не обвинит его в том, что он не пытался ее образумить. Но тут он предпочел не настаивать на своей правоте и вернулся к прежнему занятию – стал прокладывать и дальше дорожку по ее животу.
– Еще я люблю… Доминик, что ты делаешь? – Она снова запустила пальцы в его волосы, пытаясь его остановить. – Не надо…
– Тс-с-с. Тс-с-с. Я люблю смотреть, как ты краснеешь. Господи, у тебя всюду веснушки, – воскликнул он, пьянея от удовольствия. Он покрывал поцелуями ее лобок, бедра и то, что находилось между ними, а ее тело делалось все более мягким, беззащитным…
Он сорвал с них одеяло и швырнул его на пол, чтобы на нее пролился из окна яркий весенний свет. И это было самое прекрасное зрелище, какое он только видел. Ее тело на белой простыне, сказочная пыль бледно-золотых веснушек там, где ее кожа редко видела солнце. Она немного поправилась и уже не такая худенькая, с триумфом подумал он. Две недели, проведенные в его салоне, округлили ее, смягчили линии ее плеч и бедер, а прогулки по Парижу и тренировки в спортзале возвращали ей силу.
Опираясь на локти, он приподнял голову и долго смотрел на нее. Под его взглядом она заливалась краской, медленно, постепенно, все гуще и гуще, и от этого сделались ярче все ее веснушки, с головы до пальцев ног. Она ерзала, ей было неловко, но он перехитрил ее: занавес был открыт, одеяло валялось на полу, и всю ее освещали веселые солнечные лучи.
– Как мог кто-то не любить тебя? – с удивлением спросил он. Потом наклонил голову и лизнул ее прямо в самую сокровенную щель, после чего нащупал языком и стал ласкать ее клитор.
Она закричала и вцепилась руками в его шевелюру.
– Домммм… – Она не имела сил произнести его имя и лишь пыталась высвободиться из его рук, шевеля бедрами.
– Тс-с-с. – Он подхватил ее под ягодицы и крепко держал, наслаждаясь своей властью, а его язык делал свое дело. – Тебе это нравится. Тс-с-с. А мне нравится смотреть, как ты краснеешь.
– Нет. Пожалуйста, не надо. – Она была густо-красная от смущения и закрыла лицо руками, но, несмотря на это, стонала от удовольствия. Чуть ниже правого локтя на фоне золотистых веснушек ярко белел извилистый шрам.
– Конечно, я не стану делать то, что тебе не нравится, – заверил он ее и несильно подул на ее клитор, глядя, как в потоке воздуха зашевелились кудрявые волоски. В его глазах заиграла еле заметная улыбка; он подул на ее живот, и все ее тело забилось в его объятьях. – Ты мне скажешь, если тебе что-то не будет нравиться?
– Я… нет… – Она укусила себя за руку, когда он потерся колючей щекой о ее бедро, а ее пальцы беспомощно хватали воздух. – Домммм… – Из ее груди вырвался стон страсти.
– Давай, – успокоил он ее, больше не касаясь ее и давая ей время собраться с силами. – Что ты не хочешь, чтобы я делал? Скажи мне. Но ведь не это, да? – Он снова лизнул ее, медленно и нежно. Она затрепетала всем телом и сжала бедрами его плечи. Ему пришлось убрать руки с ягодиц и развести руками ей бедра. Он прижал ее к кровати. – Нет, не может быть. Неужели ты не хочешь этого? – Она пыталась выгнуться, а он удерживал. Тогда она выгнула спину и в отчаянии запрокинула голову. – Тоже нет? А так?
Она лишь стонала и часто дышала, дрожа всем телом.
Он рассмеялся от радости и триумфа.
– Ты вся покраснела. Вся, малышка моя! – И он снова приник к ней губами и громко рассмеялся, когда она, крича, забилась в оргазме.
Глава 24
Потом Джейми села на него, вставила его в себя, велела лечь на нее и принимала каждый из его резких ударов словно изысканную, интимную ласку. Ее душа едва не обуглилась от смущения, но все-таки он был очень и очень хорош.
Ей нравилось даже то, как после всего он тихонько смеялся, словно был очень, очень счастлив. Она положила голову ему на плечо, а он лениво гладил ее по спине. Еще ей нравилось, что он чувствовал себя победителем, когда занимался с ней любовью.
Она забыла сказать ему, как любит его руки. Поэтому схватила ту, которая ее гладила, поднесла к лицу, прижала к щеке, покрыла поцелуями. Потом ненадолго заснула.
Проснулась она от осторожных движений Доминика и шороха грубой ткани. Должно быть, не вылезая из-под нее, он подцепил ногой джинсы, потому что теперь они лежали на кровати, а он держал в руке мобильный телефон и набивал какой-то текст. Она сонно заморгала, а затем с интересом принялась разглядывать книги, заполнившие целую стену, ряд за рядом, в основном скромные белые книжки издательства «Галлимар», в мягкой обложке, классика прозы и поэзии. Она пошевелилась, пытаясь разобрать названия.
– Прости, – сказал он, когда увидел, что разбудил ее. – Я просто сообщил своим, что сегодня не приду.
Он положил телефон на книгу, лежавшую на ночном столике, и стал ласково гладить Джейми, явно занятый своими мыслями. Потом взял ее руку со своей груди, поцеловал в ладонь и вернул на прежнее место.
Мог ли он действительно ее любить? Как вообще такое возможно? Ведь она не красавица, а ее дела, более ценные, чем красота, скорее всего остались в прошлом. Теперь она только и делала, что брала у него все, что он мог ей дать.
А он вел себя так, как будто это было причиной его любви.
Иногда в ее мозгу что-то вспыхивало, и на мгновение она почти все понимала. Но тут же теряла нить.
– Ты можешь позволить себе такое? – спросила она. – Просто исчезнуть на полдня? – Еще не хватало, чтобы она, помимо всего прочего, стала помехой в его работе.
– Не регулярно, нет. Но я и не делаю это регулярно.
Значит, те другие женщины, которым он «не назначал свидания», ждали, когда у него закончится рабочий день. Она тихонько вздохнула, представив, как он делал свой шоколад, зная, что его ждет очередная красотка, и посмотрела на свою все еще слишком худую, веснушчатую руку, лежавшую на его скульптурной груди. Ох, что она вообще тут делает?
– Тебе нравятся ювелирные украшения? – неожиданно спросил он, и она вздрогнула.
– Нет.
Он поднял брови, удивившись такой резкой реакции.
– Отвращение?
– Я в принципе не люблю вещей, кроме некоторых особенных, которые мне преподносят разные люди. – Она вспомнила о маленьких сокровищах, сплетенных для нее бабушками в знак благодарности; о миниатюрной лодке-каноэ, вырезанной благодарным отцом… – она говорит не об этих!
Он долго и пристально глядел ей в глаза. Вздохнул. И ничего не сказал.
Она порозовела, слегка.
– Я не… собираю здесь сувениры.
– Сувениры… – мрачно буркнул он. Вот так, блаженства как не бывало. – То, что ты можешь положить в чемодан, когда уезжаешь?
Ее сердце больно заныло от острой тоски. Я не хочу уезжать. Я не хочу уезжать. Пожалуйста, не позволяй мне уезжать от тебя, молила она.
– Что ты собираешься делать, когда твои солнечные панели, так сказать, полностью зарядятся? – угрюмо спросил Доминик. – Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем ты вернешься назад, чтобы снова подзарядиться? Или ты находишь себе каждый раз новое солнце?
Еще несколько минут назад она нежилась в его объятьях, и вот теперь это катастрофическое падение по спирали. В его голосе слышалось что-то злое, безобразное, и оно пыталось прорваться наружу. «Не бросай меня», – сказал он в ответ на ее признание в любви. Господи, не говори так.
Она смотрела на свою худую, усыпанную веснушками руку, бессильную, как ей казалось. Зрелище было жалкое, малопривлекательное. Она обхватила его еще крепче, и он уже еле дышал. А что, если самое плохое, что она могла ему сделать, это стать настолько сильной, чтобы уехать от него?
– Вообще-то я… я подумала, что, может быть, смогу делать что-то хорошее, не уезжая из Парижа, – осторожно прощупала она почву.
– Ох, черт побери. – Он вскочил с кровати так поспешно, что его часы оставили длинную царапину на ее спине, когда он выдернул из-под нее руку. Он подошел, голый, к окну, оперся локтем о раму и посмотрел на улицу.
У Джейми перехватило дыхание. Слезы жгли ей глаза. Думай. Думай. Непонятно, что происходит.
– Ты ведь… не женат, нет? – внезапно спросила она. Почему он просил ее не бросать его, а потом так испугался, что она может остаться?
Он же, услышав ее слова, дернулся. Словно ее вопрос прозвучал как пощечина, приводящая в чувство человека, теряющего сознание.
– Что? – Он с явным трудом повернул голову, посмотрел на нее и спросил, скривив рот: – Ты когда-нибудь встречалась с мужчиной, наделенным моралью и здравым смыслом?
Она тоже скривила губы в ответ:
– Мне кажется, сейчас я встречаюсь как раз с таким… Или я глубоко ошибаюсь?
– Ошибаешься. – Он опустил руку и повернулся к ней, прижавшись спиной к окну. – Ты глубоко ошибаешься.
Его слова больно ее ударили. Как ей показалось, ударили прямо в живот. О, не будь смешной, не сравнивай, ты знаешь, что такое удары в живот, одернула себя Джейми. Если бы Кэйд не нашла того замечательного хирурга, ты сейчас жила бы без селезенки.
– Ты хочешь сказать, что мне не следует встречаться с тобой?
– Не встречайся с мужчиной, обладающим моралью и здравым смыслом. Но я не женат, нет, Жем.
Он говорит правду, нечего и сомневаться. Кэйд непременно сообщила бы ей, будь он обременен семьей. Впрочем, сейчас ей не стоило говорить о том, что ее сестра наводила о нем справки.
– Ты спросил меня.
Он тряхнул головой; его лохматые волосы стали еще более растрепанными, после того как она их взъерошила.
– Я просто пытаюсь понять, как ты меня использовала. Ведь я никогда не говорил, что использую тебя.
Какое-то время они с ужасом глядели друг на друга. Доминик казался таким огромным, таким сердитым, даже опасным. Что могло его так испугать?
– Я не брошу тебя, – внезапно заявил он, и его слова прозвучали так сурово и так решительно, как будто он разрубил пень столетнего дуба.
Она нахмурила брови:
– Ну… я еще никогда не слышала, чтобы обещание женщине не бросить ее звучало такой угрозой.
Доминик долго молчал с угрюмым лицом, озадаченный.
– А я еще никогда не слышал ни от кого обещания не бросить меня. Возможно, я просто выбрал неправильную интонацию. – Он заставил себя выдержать ее испытующий взгляд. – Жем, ты пойми вот что. Я никогда не смогу тебя бросить, даже если и было бы надо. Так что это тебе надо будет уйти от меня. Ты должна сама это сделать.
Вру я все, с отчаянием подумал Доминик. Ведь он сам хотел, чтобы его слова звучали как предупреждение, но не получилось. Пожалуйста, Господи, позволь мне не дать ей уйти! Разве может он сам удержаться и не окружить ее самой нежной заботой?
Но ведь Господь знал, что долгое время его отец, между взрывами насилия, держал себя так, словно они были для него самыми драгоценными существами на всем белом свете. Но потом стал постоянно их бить, – так он избавлялся на свой лад от чувства вины. Доминик не хотел обижать Жем. Он знал, что не станет так делать. Он мог бы стать таким, как нужно ей. Но… его не оставляла мысль, что он должен предостеречь ее, объяснить ей открыто, с кем она имеет дело.
Она нахмурилась еще сильнее:
– Но я не хочу уходить от тебя.
Он прижался лбом к оконной раме, солнечный свет лился на его лицо. «Не хочу» – еще не означало, что она это не сделает.
Получалось, что она ничего ему не обещала.
Еще пару мгновений назад ему казалось, что он теряет сознание, когда она заговорила о том, что останется с ним. От полной неспособности поверить в это, от неистового, испуганного желания, чтобы так оно и было. Ему хотелось вцепиться в нее, держать ее так крепко, чтобы она не вырвалась. Ведь она ничего не понимала, эта женщина, которая была травмирована один раз, всего один раз, хоть и жестоко. Все равно это не в счет, потому что она не получала травм от близких людей, считавших, что любят ее.
– Но я не хочу висеть на тебе, как пиявка, – добавила она.
– Постой-ка, я ничего не понимаю. – Он говорил медленно, старательно подбирая слова. – Ты невероятно богатая, и все-таки в шестнадцатилетнем возрасте каждое лето работала в развивающихся странах по всяким там программам. А как только окончила университет, занялась реформой условий работы в тех странах. Три месяца назад какие-то подонки… – его голос дрогнул, – отмолотили тебя страшным образом, доказав этим, что твоя помощь людям еще не повод, чтобы они тебя любили. Два месяца ты выздоравливала, восстанавливала свою физическую форму, и теперь ты ходишь раз в неделю к врачу, а большинство людей, глядя на тебя, даже не догадываются о твоей травме. Но сколько времени тебе понадобится для восстановления эмоционального равновесия – неизвестно; тем не менее ты не даешь себе никаких поблажек. И ты уже обеспокоена тем, что ты повиснешь на мне словно пиявка, поскольку не обрела новой цели, не знаешь, чем тебе заняться? Правильно я все суммировал?
Она озадаченно смотрела на него, словно не совсем понимала его тона, однако…
– Кажется. Да. Ты ни в чем не ошибся, картина точная.
Он засмеялся каким-то сердитым смехом.
– Жем, в отличие от тебя я не беспокоюсь, что ты проведешь всю свою жизнь, как ты выразилась, пиявкой. Давай скажем так: даже если ты всю дальнейшую жизнь будешь сидеть в моем салоне и пить мой шоколад – ты все равно не будешь висеть на мне пиявкой. Не тот, видишь ли, случай… Ведь ты всю свою жизнь пыталась быть идеальным человеком, ты, сама того не подозревая, позволила мне почувствовать себя так, словно я и в самом деле… солнце. Ты и вообразить себе не можешь, что это такое для меня. – Он резко шагнул вперед и взял ее за руки, сжал их. – Жем. Я еще никогда за всю свою жизнь не был таким счастливым. Просто не догадывался, что такое возможно. А ты все твердишь, что не хочешь быть пиявкой, что тебе нужно найти себе какое-то достойное занятие… Я не сомневаюсь, что в твоей жизни будет много более интересных вещей, чем общение со мной, благодаря которому я чувствую себя солнцем. Но не говори мне о них. Пожалуйста, заткнись, черт побери!
Глава 25
– Знаешь, чтобы ее удержать, – сказал Пьер, – тебе нужно хотя бы поверить в то, что удержать ее возможно.
Замечательно. За пять лет регулярного общения его психотерапевт превратился в Питера Пэна. Остается только поверить в то, что ты способен летать, и слегка посыпать себя волшебным порошком.
В его сознании промелькнуло причудливое видение – золотые веснушки, усыпавшие бледную кожу.
– Сколько ты уже знаком с нею?
– Три недели. – Он не лгал и не преувеличивал. Можно многое узнать о женщине, глядя, как она лакомится твоим шоколадом. – Одну неделю мы гуляли с ней по городу, – добавил он после небольшой паузы, поскольку не было смысла в этом сеансе психотерапии, если бы он не сказал правду хотя бы о некоторых вещах. Все равно что ходить в тренажерный зал и просто махать пустыми руками по воздуху.
– Ты готов изменить ради нее свою жизнь?
Да, он начал меняться в тот же момент, как только ее увидел. Он попытался сохранить бесстрастное выражение лица.
– Что ж… чудесно, – подвел итог Пьер с довольной улыбкой, осторожно, так, как и должен говорить профессиональный психолог.
Но это было вовсе не чудесно, это был абсолютный эгоизм. Это был способ добиться желаемого.
Пьер вздохнул:
– Мне действительно хотелось бы встретиться с ней и понять, хороший совет я даю тебе или нет. Будет ужасно, если она просто…
Он замолк, но Дом уже понял его. «Просто тебя использует».
– Да, так и есть, – твердо заявил он. – Мы уже говорили с ней об этом. Оказывается, мне нравится, когда меня используют так, как это делает она. – Он просто не хотел стать бесполезным. С другой стороны, ужасно желать, чтобы женщина подольше оставалась слабой и нуждалась в его силе – хотя тогда он смог бы ее удержать. Для чего он такой сильный, если не для того, чтобы оградить ее от всех бед? Ведь это лучше, чем просто защищать самого себя? – Она считает, что я замечательный, – признался он как можно более безразличным тоном. Нет, он не собирался рассказывать всю их историю с солнцем, чтобы не нарваться на насмешки. Это было слишком хрупким и слишком драгоценным, у него даже дыхание перехватило, когда он вспомнил ее слова.
В глазах Пьера светилась такая деликатность, что Дом сразу разозлился. Он не нуждается ни в чьем сочувствии. Может быть, ему понадобится нюхательная соль, если он упадет в обморок от своих попыток поговорить об этом с Джейми, но не жалость.
– Ты боишься, что она узнает правду и бросит тебя?
Доминик покачал головой, игнорируя болезненное ощущение под ложечкой. Около десяти лет он усердно игнорировал такие вещи, но они все не проходили.
– Вот за что я плачу тебе, Пьер. Чтобы ты научил меня, как быть совершенным в тех глубоких отношениях, к которым ты всегда подталкивал меня прежде. Ты должен что-то знать о них, если вспомнить, как ты упорно настаивал на том, что я в них нуждаюсь.
– Ты уверен, что она бросит тебя, потому что так поступила твоя мать? – предположил Пьер.
Доминик едва не зарычал на него от досады.
– Я уже сказал тебе. Мне не нужен анализ. Я просто хочу знать методы.
– Чтобы заставить ее поверить, что ты идеальный и абсолютно надежный.
Дом одобряюще кивнул. Наконец-то они к чему-то пришли.
Пьер в очередной раз поднял свои проклятые брови.
– Дай-ка поразмыслить, правильно ли я тебя понял. Итак, ты пришел сюда, чтобы научиться делать вид, что ты абсолютно идеальный…
– Не делать вид, – поспешно возразил Дом. Он всегда подозревал, что его папаша только делал вид. Иначе почему мать порвала с ним?
– Значит, научиться быть идеальным мужчиной для долгих отношений.
– Точно, – улыбнулся Дом.
Пьер скрестил на груди руки и решительно покачал головой:
– Безнадежно. У тебя будет намного больше шансов, если ты останешься сам собой.
Остаться самим собой – смехотворный совет, а вот делать вид, что он хороший, ему нравилось. Несмотря на отказ его собственного психотерапевта помочь. Если бы только он мог преодолеть чувство вины из-за того, что он продавал ей обманку вместо настоящего золота.
Но даже он сумел быть безупречным первого мая, когда рядом с ним была Джейми. День выдался пасмурный, мягкий и благоухающий, по небу плыли низкие облака, но на город не пролилось ни капли. Всюду витал свежий лимонный аромат ландышей, цветочницы ходили по улицам или стояли на углах с ведерками этих цветов, собранных в окрестных лесах. Флористы продавали их более формально – в горшочках или букетиках. Маленькие изящные колокольчики белели всюду, куда ни бросишь взгляд.
Доминик уже купил Джейми несколько букетиков, а до этого его сердце чуть не разлетелось на крошечные кусочки – Джейми принесла ему в ванную букетик, когда он брился. Никто и никогда не дарил ему в мае букетика ландышей с пожеланием счастья и процветания.
– Он правда приносит счастье? – смущенно спросила она.
И букетик принес счастье. О да, принес.
Поразительно, насколько слаще пахли ландыши на каждом углу, когда ты уже получил в подарок такой милый букетик. На сердце было легко, ты буквально парил в воздухе, как Ника Самофракийская, потому что рядом шла она, и она пожелала тебе счастья. Не в силах противостоять желанию, он купил ей еще один пучок ландышей, потом еще один. Но после третьего понял непрактичность своих попыток окутать ее счастьем прямо там, на улице. Да и неудобно было таскать с собой во время прогулки столько цветов.
Сияя взором, она улыбнулась ему и подарила один букетик старушке, которая тихо сидела на скамье и смотрела на движущийся мимо нее мир, а другой букетик – хмурой девочке-подростку, та очень удивилась и растянула губы в улыбке. Последний букетик Джейми оставила себе. Доминик решил купить ей на обратном пути столько ландышей, сколько она сможет унести, и наполнить ими всю ее квартиру.
Гуляя по острову, на котором находится и собор Нотр-Дам, Доминик и Джейми спустились со старинного моста, Пон-Нёф, на нижнюю набережную, где толпы туристов садились на катера, которые везли их вверх и вниз по Сене. Там они прошли на оконечность острова, в одно из самых романтических мест города, где не было мельтешения лодок, и сели, прислонившись спинами к каменной стенке.
Тут же к ним слетелись воробьи и голуби, в надежде, что им перепадет что-нибудь съедобное. Доминик сидел, вытянув перед собой ногу, и размахивал букетом, отпугивая птиц, но те, как и он, были не робкого десятка.
Джейми играла другой его рукой. Она прижалась к нему, прижимала ладонь к его ладони, сгибала и разгибала его пальцы, другой рукой гладила по тыльной стороне его кисти, по толстым коротким пальцам, покрытым шрамами, ласкала мозоли на ладонях.
Он осторожно косился на нее, но видел только макушку. Она, казалось, была вся поглощена своим бесцельным занятием и получала от этого огромное удовольствие.
Его сердце не знало, то ли нежиться, наслаждаться этими ласками, то ли свернуться в нервный клубок. Несомненно, рано или поздно тень реальной жизни упадет даже на ее мечтательное, блаженное состояние, и Джейми задумается, откуда на его руках такие шрамы.
Она пыталась обхватить его руку, но не получалось. Даже если бы он сжал кулак, она не смогла бы обхватить его двумя руками, да ему и не хотелось показывать ей кулаки. Он глядел на ее узкую, изящную веснушчатую кисть. Она лежала на его безобразной лапе, покрытой безобразными шрамами и ссадинами. Кончики ее пальцев еле доставали до начала ногтевых фаланг его руки.
– Я люблю твои руки, – промурлыкала она.
На миг он застыл. Потом, наоборот, ему показалось, будто он до сих пор опирался о ледяную глыбу, которая внезапно стала таять.
– Что?
Она слегка вспыхнула, порозовел край щеки, который был ему виден. Ее пальцы еще крепче сжали его руку, словно кто-то пытался ее отобрать у нее.
– Ты… не представляешь. Просто… я правда их люблю. – Ее щека стала темно-розовой. Ее пальцы машинально продолжили свои ласки, потом напряглись, словно она ничего не могла с собой поделать.
Он глядел на их сомкнутые руки, на свою темную кожу в шрамах и совершенно не мог понять, что там можно любить.
– Сколько ты выпила колдовских напитков?
– Что?
– В Доме ведьм. Ты сказала, что пила там горячий шоколад, до того как мы встретились.
Конечно, ему не верилось, что Магали и ее тетки способны на магию, но другого объяснения у него просто не было. Как в пьесе Шекспира, которую он читал в переводе минувшей зимой, где королева фей влюбляется в неотесанного ткача с ослиной головой.
Ему не хотелось считать себя работягой-ослом, ведь он пробился своими силами наверх, победил всех, стал лучшим из лучших, но… она обладала колдовской властью над ним. Больше всего пугала ее способность дарить ему необычайные силы или превращать его в ничтожество.
Она засмеялась, не принимая его слова всерьез.
– О нет, это было уже после нашего знакомства. Я пила твой шоколад до того, как встретилась с тобой. Если ты хочешь списать мои чувства на колдовство, это более вероятный виновник.
Он успокоился. Как бы то ни было, а шоколад у него всегда отменный. Всегда.
Вот так она сидела, прижавшись к нему, и ласкала его руку, словно драгоценный подарок, а он щурился на свет, отражавшийся от маленьких волн, испытывал смятение чувств и прогонял голубей, стараясь хотя бы казаться сильным. Вполне возможно, что отныне всю жизнь аромат ландышей будет пробуждать у него воспоминания об испуганном, чистом счастье.
– Что собой представляет здешняя бойня? – вдруг спросила она.
Его рука дернулась и судорожно сжалась, да так сильно, что Джейми вскрикнула от боли. Он поскорее отпустил ее руку. Ох, проклятая лапища мясника.
– Какой дьявол сказал тебе об этом?
Она колебалась.
– Сильван, – с горечью догадался он. Стебельки ландышей смялись в его кулаке. Чертовы сплетники, кухонная команда! Конечно, кто-то из его работничков пронюхал про это и проболтался людям Сильвана. Чертов Сильван сплетничал с ней про него, перебирал все безобразные подробности, какие мог раскопать в его жизни…
– Это разве секрет? – удивленно поинтересовалась она.
Он окаменел.
– Нет. – Его голос звучал резко даже для его собственных ушей. Так он и знал, что все его попытки быть с ней нежным рано или поздно закончатся провалом. – С какой стати? – А он-то думал, что может быть хорошим, совершенным. Вот еще минуту назад думал.
– Я не знаю, – медленно проговорила она, отодвинулась и пристально посмотрела ему в лицо. Черт побери, ему не нравится, что она глядит на него, словно на дикого зверя, который может кусаться. – Я не вижу никаких причин. Разве что тебе просто неприятно говорить об этом. Тогда извини.
– Не извиняйся, – буркнул он. Просто он вспыльчивый идиот. Теперь ей приходится его успокаивать? Чтобы он не прыгнул на нее? – Никогда не извиняйся передо мной.
Она нахмурилась и твердо посмотрела на него сумеречными синими глазами.
– Я буду делать то, что хочу.
Его мышцы расслабились, как было всегда, когда она не желала принимать его бред. Он нашел в себе силы слегка улыбнуться.
– Почему твой отец отправил тебя туда? – спросила она. – Ему нужны были деньги? У тебя были неприятности в школе?
Нет, он любил школу. Он читал запоем и, во всяком случае, готов был на что угодно, лишь бы учителя глядели на него с одобрением. Он очень хорошо учился, несмотря на домашний ад, пока не ушла мать, а тогда… пожалуй, в душе он надеялся, что учителя услышат его крик о помощи. Но вместо этого они пожимали плечами, мысленно списали его в нули и направили внимание на нового любимца… Вот такой урок преподала ему школьная жизнь.
– У тебя неправильная информация. Отец не посылал меня на бойню. Я сам пошел. Я стал работать. Ему осталось лишь дать согласие… – Согласиться с тем, что его единственный сын – полный болван и не достоин ничего большего. – Я справился с работой. Делал ее чертовски хорошо. Я получил возможность рубить все – мясо, кости…
Глаза ее сами собой округлились. А ему было невыносимо видеть выражение ее лица.
– Я не причинял им боль, – торопливо добавил он. – Они были уже мертвые. Вот почему это было так хорошо.
– Хорошо.
Его губы сжались в горькую гримасу, все мышцы тела его напряглись, очень туго напряглись. Он ожидал, что она станет его жалеть, и приготовился это выдержать, не отшвырнуть ее, будто взъяренный раненый бык.
Она опять раскрыла его руку, переборов непроизвольное сопротивление его тугих мышц. Он заставил их подчиниться ее воле. Он всегда позволял ей делать с ним все, что она хотела. Она положила на его ладонь свой маленький кулачок и загнула вокруг него огромные пальцы. Искореженная рука поглотила пыльцу золотистых веснушек. Осталось лишь нечто большое, брутальное, хоть и смягченное маслом какао.
– По-моему, вот что хорошо, – сказала она и снова положила голову ему на плечо. Где-то под ее щекой громко стучало его сердце, словно выскакивала из воды волшебная рыба. – Ты самый удивительный человек, каких я встречала. Пожалуй, я должна тебя предупредить: я не брошу тебя. Я все еще думаю, как мне снова стать сильной, но одно я уже решила – если ты не собираешься меня бросить, я буду счастлива ответить тебе тем же.
Глава 26
Старик ждал его на темной тихой улице с большой сумкой в руке.
– Опять вы, – с тихим отчаянием почти простонал Доминик. Он определенно нуждался в том, чтобы побыть одному, совсем одному, наедине со своим салоном и шоколадом, так как это были привычные вещи. Его ужасно пугало собственное сердце, готовое поверить, что Джейми, возможно, не бросит его. Господи, ее тело так доверчиво пульсировало рядом с ним там, на набережной…