Гортензия в маленьком черном платье Панколь Катрин

Женщины смотрели на Ширли во все глаза и шушукались: «Да, ведь точно, она права, все так и есть». Та, что чесала нос, гордо скрестила руки на груди, подчеркивая свое нежелание стать жертвой.

– Лягушка гибнет не только потому, что сварилась в кипятке. Ее губят лживые обещания, несбывшиеся надежды, ощущение собственной беспомощности. Откройте глаза, не позволяйте жестоко с собой обращаться, умейте обозначить границы, которые нельзя преступать. Всему этому вас научат. Вы оказались здесь вовсе не на всю оставшуюся жизнь, вам потом будет легче занять подобающее место в обществе.

Позади Ширли собрались добровольцы: десять женщин разного возраста и разного социального положения. На груди у каждой висел бейджик с именем. Эти женщины преподавали йогу, поваренное искусство, гончарное дело, игру на фортепиано, пение. Давали уроки информатики, английского, шитья, гигиены. Кроме того, они занимались уборкой, готовили еду. Каждый день – абсолютно бесплатно. Когда Ширли обратилась к ним, женщины по очереди представились и, улыбаясь, объяснили, какие у кого задачи.

– А теперь, – подвела итог Ширли, – идите за Джейн, которая все здесь вам покажет: мастерские, медпункт, столовую, душевые, комнату отдыха и прочее. Добро пожаловать! И не забывайте: мы не лягушки!

Женщины собрались вокруг Джейн. Они пока едва тащили ноги, но на лицах уже появлялись робкие улыбки.

Бекка подошла к Ширли, положила руку ей на плечо и увела в сторонку. Новоприбывшие тем временем выходили из зала.

– Отличная у тебя речь получилась! Это ты новую сочинила? Я раньше ни разу не слышала.

– Я написала ее вчера вечером. Сама почувствовала, что хорошо получилось. Как-то сразу после этого полегчало.

– Я чуть не разрыдалась, так жалко лягушечку стало!

– И ведь история про лягушку подходит для всех, заметь. Вот возьмем глобальное потепление. Мало-помалу климат меняется. И вот результат: каждый год то цунами, то ураган, то торнадо, то извержение вулкана, то река выходит из берегов, то весной разражается снежная буря….

– И никто не обращает внимания! Все считают, что все отлично, все идет своим чередом…

– То же самое с пищей, – раздухарилась Ширли. – Производители увеличивают количество жиров, сахара, добавляют в готовые блюда составляющие на базе клея, крови, костей, красителей, желатина!

– Кошмар какой! – возмутилась Бекка, но в глазах ее заблестело лукавство.

– Нужно собрать вместе всех руководителей мировых сообществ и разных государств и рассказать им историю про лягушку, чтобы они подумали, какой мир они для нас готовят.

– Да и не только им стоит подумать…

Ширли недоуменно посмотрела на нее:

– Что ты имеешь в виду?

– Как раз то же самое, что ты сейчас объясняла этим женщинам. Я знаю одного человека, который сидит в кастрюле с водой, стоящей на огне, и не замечает надвигающуюся опасность.

Ширли пожала плечами.

– Ты о чем, Бекка?

– О лягушке, о кастрюле и о зажженном под ней огне.

– Ты опять так хитро, загадочно улыбаешься, явно что-то задумала…

Бекка заволновалась, ткнула пальцем в Ширли:

– Да ведь ты и есть та лягушка, Ширли!

– Я?

– Лягушка, которая заживо варится в кастрюле.

– Я?

– Да, ты.

Подбородок Ширли задрожал. Она сердито посмотрела на Бекку.

– У тебя все нормально с головой?

Но Бекка твердо стояла на своем:

– Ты разговаривала с Жозефиной перед ее отъездом?

Ширли отвела глаза.

– Нет.

– А ты вообще пыталась ей позвонить?

– Она не берет трубку.

– Не берет трубку?

– Нет. Я звоню, а она не берет трубку.

– А ты знаешь, почему?

Ширли опустила голову.

– Она не хочет со мной разговаривать.

– И почему же, как ты думаешь?

– Я не знаю.

– Ширли…

– Я правда не знаю…

– Ну пожалуйста… А не то я буду вынуждена сказать. А тебе бы этого не хотелось, ведь правда? Это было бы неприятно, мы обе оказались бы в затруднительном положении.

– В конце концов! Бекка, ты…

– Жаль. Мне бы хотелось, чтобы ты сама все рассказала.

Ширли покраснела, отступила, бессильно рухнула на стул.

– Я не могу!

– Почему же?

– Потому что… потому что…

– Потому что происходит нечто серьезное…

Бекка схватила Ширли за руку и непререкаемым тоном добавила:

– Между вами двумя.

– В смысле? Между кем и кем?

– Между Филиппом и тобой.

Ширли с силой тряхнула головой и ответила, стараясь не глядеть Бекке в глаза:

– Но ведь ничего же не происходит! Он ничего не знает, он вообще от этого далек.

– Ты правда так думаешь?

– Он думает, что мы всего лишь друзья…

– А все совсем не так на самом деле?

Ширли повернула к Бекке искаженное болью лицо.

Она больше не была похожа на хищника, наворачивающего круги по клетке, она стала точь-в-точь как те женщины, перед которыми она выступала несколько минут назад.

– Ох, Бекка, что же мне делать?

– То, что в таких ситуациях делают смелые, сильные люди.

Ширли заерзала на стуле, согнулась, разогнулась, словно желая избавиться от гнета, противостоять натиску Бекки.

– Я люблю его. Так, как никогда никого не любила.

– Это все всегда говорят.

– Я не знаю, как так получилось, не спрашивай меня.

Бекка сурово посмотрела на нее.

– Я знаю, что это нехорошо, – продолжала Ширли, уставившись в одну точку, – я не пытаюсь оправдать себя. Я хотела исчезнуть, уехать подальше отсюда, но не смогла!

Ширли побледнела так, что на нее страшно было смотреть.

– Однако необходимо все же, чтобы ты уехала.

– Я и сама хочу, но только вместе с ним, – невнятно улыбнувшись, вздохнула Ширли.

Она обернулась к Бекке, схватила ее за запястья:

– Я ничего для этого не делала специально… Так само получилось.

– Я не сомневаюсь. Виноват не тот, кто совершил ошибку, это с каждым может случиться, а тот, кто себя жалеет и оправдывает.

– Мне очень стыдно!

– Ты должна уехать, Ширли. Это единственно возможное решение.

– Чтобы больше не видеть его? Да я просто не смогу!

– Это будет трудно, но ты справишься.

– А если я обещаю наступить себе на горло, никаких личных, близких отношений с ним? Ни на секунду не оставаться с ним наедине в одной комнате?

Бекка помотала головой, но Ширли уже увлеченно продолжала:

– Просто знать, что он тут, слышать его, попадаться ему на дороге, случайно касаться его. Ах, если бы ты знала! Даже подниматься по лестнице, ведущей в его кабинет, и то было для меня счастьем. Я иногда даже специально спускалась на несколько ступенек вниз, чтобы продлить это ощущение!

– Будь мужественной, уезжай.

– Но ведь никто ничего не узнает. Я буду жить рядом с ним и мало-помалу выздоравливать.

– Так не выздоравливают, Ширли.

– Да, да, именно так!

– От любви так не выздоравливают. От любви надо бежать со всех ног.

– Я НЕ МОГУ, – выдохнула Ширли, – просто НЕ МОГУ. Ну позволь мне остаться. Скажи мне, что все само уладится.

Бекка внимательно посмотрела на нее и покачала головой.

– Если ты будешь рядом с ним, ничто не уладится.

– Он ведь ничего не знает, Бекка, ни о чем не догадывается!

– Зато Жозефина знает.

– Не знает она ничего!

Ширли закрыла руками уши, не желая ничего слышать. Потом провела рукой по волосам, по лицу.

– Ну как же. Она сбежала в день рождения Филиппа. После того, как вы с ней попили чаю в «Фортнум энд Мейсон».

– Откуда ты знаешь?

– Помнишь Мод, такую с рыжими волосами, которая пришла к нам сюда в самом начале? Она взяла свою судьбу в свои руки, ушла от мужа и получила квартиру. Так вот Филипп устроил ее официанткой в чайном салоне «Фортнум энд Мейсон». В тот день она как раз работала. Когда вы заходили, она вам даже помахала, но вы не заметили.

– Честно говоря, я не помню…

– Она присутствовала при той сцене с опрокинутым соусником. И видела, как Жозефина ушла. Она улыбалась, но вид у нее был как с того света, вот что Мод мне рассказала. Она к тому же удостоверилась, что дело неладно, а знаешь, почему?

– Нет.

– Жозефина оставила два билета в театр на столе, чтобы уплатить по счету. Ты можешь себе представить, до какой степени она была потрясена?

Ширли слушала ее, широко раскрыв глаза. В ужасе повторяла: «Она знает. Ох, она знает!»

– Что касается тебя, ты убежала в туалет и так и не вернулась, а пакет свой оставила на стуле. Так вот, Жозефина заглянула в него украдкой, внимательно следя за тем, чтобы ее никто не увидел.

– Значит, она видела…

– Да. Это тоже рассказала мне Мод. Жозефина прочла какую-то записку из конверта и некоторое время сидела неподвижно, подобно каменной статуе. По губам ее бродила странная улыбка. Потом она положила записку обратно в конверт, конверт в пакет, все закрыла и ушла. Мод оплатила ваш счет. Я отдала ей деньги – она, знаешь ли, деньги не в тумбочке берет! Так что нечего мне тут рассказывать, что все нормально и Жозефина ни о чем не догадывается.

Ширли вздохнула, признавая свое поражение.

– А ты не хочешь спросить, где твой пакет? – поинтересовалась Бекка.

Ширли подняла голову.

– У меня в кабинете. Можешь забрать его, когда хочешь.

– Это был подарок… – прошептала Ширли.

– Филиппу?

– Да. Репродукция рисунка Люсьена Фрейда, выпущенная ограниченным тиражом. Он мне рассказывал о нем, и я угадала, как сильно ему хочется купить эту работу, сколько бы он ни утверждал обратное. Я побежала покупать ее. В галерее остались две работы. Я выбрала «Собаку», Жозефина – другую работу. В тот день, когда я ее встретила, она как раз шла за ней…

– И ты говоришь, что не происходит ничего страшного!

– Я знаю, Бекка! Но я никогда этого не хотела специально. Все так получилось, сама не знаю, как…

– Думаю, точно так же, как у лягушки, я полагаю, – ответила Бекка.

Ширли не улыбнулась в ответ. Бледная, несчастная, она заговорила как сомнамбула:

– Мы взяли за правило встречаться вечером в его кабинете. Мы разговаривали. В основном я говорила. Я спрашивала его: а как так специально устроены мужчины? Потому что мне кажется, что я совсем неправильно о них думаю, ничего в них не понимаю. Он слушал меня, смотрел ласково и заинтересованно, был всегда так внимателен – как тут было не дать себе волю и говорить, говорить… Он тоже виноват! От него исходит такая сила, и при этом в ней нет ничего угрожающего, ничего жестокого. А я впервые в жизни чувствовала себя легкой, женственной, очаровательной.

– Ты играла с огнем.

– Я знала это, но не хотела себе признаваться. Я ждала этих вечерних встреч. Мои защитные барьеры падали один за другим. А потом однажды… ты поднялась и сказала, что устала и сегодня уйдешь пораньше. Пробило девять часов вечера, Жозефина была в Париже, Александр ужинал где-то с друзьями, Филипп не торопился домой, открыл бутылку хорошего вина…

– Да, я помню, ты сидела на банкетке в его кабинете, дергала молнию на сапоге, вверх-вниз, вверх-вниз, я еще подумала, в конце концов ты ее сломаешь!

– Я сломала не молнию, а судьбу. В какой-то момент мы посмотрели друг на друга, и меня точно топором по сердцу, обухом по голове…

– Про такое обычно говорят: «Как гром среди ясного неба…» – тихо заметила Бекка.

– Я словно развалилась на две части. Руки не мои, ноги не мои, дышать невозможно. Словно контузили.

– Но ты так давно знаешь Филиппа! Как это получилось?

– В этот вечер я посмотрела на него пристально и внимательно, так, словно никогда не видела, он улыбнулся, спросил, все ли в порядке? Не застрял ли у него между зубами салат. Я завопила: «Нет, нет!» Я была в ужасе. Меня преследовало только одно желание: прижаться к его ногам, хватать жадными губами его губы, руки, живот. Я была женщина, он был мужчина, ничего больше не существовало. Даже если бы мне сказали, что меня убьет током, если я к нему прикоснусь, я бы бросилась на него все равно! И тут я услышала голоса с улицы, через окно, какая-то женщина кричала: «Оставь меня, я не твоя вещь!» И это как-то привело меня в себя. Я сразу ушла, объяснив, что меня ждет Оливер, что я обещала ему рано вернуться. Я уже с лестницы крикнула «до свидания», скатываясь по ступенькам, натянула пальто, в глазах было темно, я ничего не видела, потом я обнаружила, что плачу. Выскочила на улицу, поймала такси, прыгнула на заднее сиденье, поехала, всхлипывая. Я не понимала, почему же я плачу. То ли от радости, то ли от отчаяния. Я говорила себе: «Какое счастье, завтра я увижу его, какое горе, ведь завтра я увижу его!» Он, наверное, подумал, что я сошла с ума…

– Или почувствовал облегчение оттого, что опасность миновала…

– Я не знаю, Бекка! Он ничего не подозревает! Я вернулась домой, Оливер в тот момент был в Берлине, я бросилась в душ, стала намыливаться, как сумасшедшая, я вонзала ногти в мыло, хотела содрать с себя кожу. И не осмеливалась взглянуть на себя в зеркало ванной.

Бекка скрестила пальцы на коленях, опустила глаза. Казалось, она молится. Она заговорила странным, отстраненным голосом.

– Стыдно бывает, когда совершишь что-то, что не соответствует твоим собственным представлениям о себе, стыдно, когда предаешь себя, когда становишься человеком, который себе не нравится. Внушает страх и отвращение.

– Я смотрела на себя и думала: что это за девка такая, которая хочет увести парня у лучшей подруги? Ну уж точно не я! Ночью я не сомкнула глаз. Но наутро не могла удержаться и как побитая собака приползла на брюхе в приют. Я пришла даже раньше, чем обычно, ты едва только открыла двери и еще спросила меня: «Ты что, с кровати упала?» А я даже ничего не ответила. Потому что я, вытягивая шею, высматривала его в коридоре. Я пробежала бегом по лестнице до его кабинета, широко распахнула дверь, увидела, что его нет, но мне не хотелось в это верить. Я посмотрела на его пустой стул и долго оглядывала комнату, словно он где-то прятался. Я прождала его весь день, поднимая голову только тогда, когда хлопала дверь. А оказалось, что в этот день он не работает на Мюррей Гроу, и к вечеру я была совершенно разбита, опустошена, чувствовала себя никому не нужной. Со мной заговаривали, я не отвечала, меня просили передать хлеб, я протягивала соль, я смотрела на часы и хотела дать им пинка для ускорения, чтобы скорее, скорее наконец настало завтра и я смогла его увидеть. На следующий день он опять не пришел. Я чуть не сошла с ума… Уже не было смысла тешить себя иллюзиями, я попала как кур в ощип. Да, как та лягушка в кастрюлю. Я потеряла свое место в жизни, превратилась в женщину, которая ждет и ждет. У меня больше не было гордости, не было чести, не было…

Она развела руками и показала пустые ладони.

– Ну и конечно, я делала все, чтобы избежать встречи с Жозефиной. Она была удивлена, что я ей не звоню, что мы не повидались, когда она приезжала в Лондон…

Дверь в столовую отворилась. Вошел мужчина лет тридцати, худой, загорелый, белозубый, взъерошенный. На лице его была кровь. На нем было старое серое пальто, один рукав был выдран с корнем и печально висел на нитках.

– Миссис Бекка, могу я с вами поговорить?

– Не сейчас, Баббл, ты же видишь, что я занята.

– Миссис Бекка, дело исключительно важное, дело в том, что я…

– Подожди у меня в кабинете, Баббл, я сейчас приду.

Он приветственно махнул рукой Ширли и удалился, пятясь.

– А он все продолжает пятиться? Я думала, он отучился от этой привычки, – сказала Ширли, грустно улыбнувшись.

– Он не может с собой справиться. Для него это, должно быть, знак уважения.

– Но непохоже, чтобы дело шло на поправку.

– Дело само не пойдет на поправку, пока сам не решишься что-либо исправить, не возьмешь его в свои руки.

Ширли вздохнула и покачала головой.

– Бекка… Я хотела бы, чтобы ты знала еще одну вещь: он тут совершенно ни при чем. Со своей стороны он не допустил ни одного двусмысленного движения. Он любит Жозефину. И никого, кроме нее.

– А ты уверена? Потому что, видишь ли, я за вами уже давно наблюдаю и вижу, что вы очень много времени проводите вместе. А насколько я знаю, ты его ни к чему не принуждаешь, к стулу не привязываешь… Если он так поздно засиживается на Мюррей Гроу, значит, ему так хочется или нет?

– Я не знаю.

– И когда заходишь в комнату, где вы вдвоем, создается впечатление, что ты здесь лишний…

Ширли понурилась, а потом тряхнула головой с яростью дикой кобылицы, которую пытаются силой загнать в стойло.

– А ты не спрашивала себя, почему он уехал в Японию? – пристально глядя на нее, спросила Бекка.

– Ну, он любит Токио в это время года, там еще его друг Такео, сакура в цвету и так далее…

– Десять дней в тени цветущих вишен, – перебила ее Бекка, но прежде всего десять дней вдали от тебя.

– Он говорил с тобой?

– Нет. Я просто пытаюсь поставить себя на его место. Преимущество возраста в том, что начинаешь понимать гораздо больше в жизни. Успеваешь наделать много глупостей и многое узнать.

– Ну расскажи мне тогда! Я никогда не жила с мамой, меня воспитывал отец, настолько целомудренный, что он краснел каждый раз, как я бросала взгляд на его бритвенный прибор!

– Ты никогда не жила с матерью?

– Если я расскажу тебе, как живет моя мать, ты со стула упадешь и выйдешь из комнаты пятясь, как Баббл.

– Она живет на улице?

– Нет, – прыснула Ширли.

– Она бросила тебя?

– Опять не угадала.

– Она до сих пор жива?

– Да.

– И обитает в Лондоне?

– Да.

– И я ее знаю?

– Давай не будем говорить о моей матери, Бекка!

– А почему нет?

– Поговори со мной лучше о Филиппе, прошу тебя.

– Бедная, безумная девочка!

– Он уехал, чтобы избавить Жозефину от подозрений и страданий? Или он думает, что, когда вернется, я уже обо всем забуду?

– Думаю, да. И, главное, что все уже придет в порядок и станет на свои места.

– Как по мановению волшебной палочки?

– Да.

Ширли вздохнула.

– Нет, я по-прежнему ничего не понимаю в мужчинах!

– Ты должна уехать. Я не могу позволить тебе разрушить жизнь Жозефины. Исчезнешь и не будешь появляться до тех пор, пока не забудешь его. Полностью. А ты оправишься. Ты сильная, упорная. Злишься на меня небось, что я тебе это все говорю?

Ширли помотала головой:

– Нет, не злюсь.

– Ты говоришь, что нет, а думаешь, что да.

– О, это тяжело, так тяжело!

– Мужчину всегда можно найти, любая, самая пылкая страсть быстротечна, а вот таких подруг, как Жозефина, днем с огнем не найдешь.

– Я так себя корю! Если бы ты знала!

Ширли опять тряхнула головой, словно пыталась сбросить наваждение. Она непонимающе повторила, как будто желая убедить себя: «Жозефина читала записку, Жозефина все знает».

– Я никогда не смогу больше смотреть ей в глаза.

– Сможешь-сможешь… но только если сейчас уедешь. Если ты останешься, ты рискуешь наделать ошибок, а может быть, вы вместе с Филиппом совершите ошибку.

– Ты думаешь, я этого не знаю?

– И ты будешь несчастна, и боль эта уже никуда не денется. А вот если ты уедешь, ты сперва будешь страдать, но рана однажды зарубцуется. Время врачует самые страшные муки любви.

– Врачует? Ты говоришь так, будто я больна…

– Ты и в самом деле больна! Подожди немного, должно пройти время. Это лучший лекарь. Жозефина умна и великодушна. Когда-нибудь вы снова встретитесь и обретете друг друга.

– Ты думаешь, она меня простит?

– Она – благородная дама.

– А я – худшая из подруг.

– Давай! Вали! Это приказ.

В дверь кто-то настойчиво скребся. Бекка громко провозгласила:

– Ну кто еще там?

Баббл просунул голову в дверь и, улыбаясь с вечным своим видом, будто только что с паперти, взмолился:

– Нужно, чтобы вы пришли, миссис Бекка, я писаю кровью, а у меня даже нет ключа от медпункта, Молли ушла куда-то и все закрыла, она мне не доверяет из-за той истории с…