Бесспорное правосудие Джеймс Филлис

Глава тридцатая

Саймон Костелло занимал одну из небольших комнат на третьем этаже. Это был удобный, хотя и содержащийся в беспорядке кабинет, где единственной личной вещью был стоящий на письменном столе большой фотопортрет жены в серебряной рамке. Вошедшего Дэлглиша он жестом пригласил сесть в одно из двух кресел, стоявших не у камина, как обычно, а по разным сторонам столика у окна. Освещенные снизу листья огромного конского каштана отбрасывали на стекло черно-серебряные тени.

Садясь в кресло напротив, Костелло сказал:

– Я расцениваю ваш визит как официальный, хотя вы пришли один. Впрочем, разве вы можете явиться не официально? Чем могу помочь?

– В пятницу я ездил в Варем, встречался с бывшим мужем Венис Олдридж и его женой, – сказал Дэлглиш. – У нее была назначена встреча с мисс Олдридж у входа в Темпл со стороны Деверо-Корт в среду в 8.15 вечера, но мисс Олдридж не вышла и не впустила ее внутрь. Однако, по ее словам, она видела там мужчину крепкого сложения с ярко-рыжими волосами. Думаю, если привезти ее в Лондон, она с большой долей вероятности опознает вас.

Дэлглиш не представлял, какой может быть реакция Костелло. Того, казалось, больше всех в «Чемберс» взволновало убийство Олдридж. И он меньше других старался помочь полиции. При новых обстоятельствах Костелло мог взорваться, все отрицать или отказаться говорить без своего адвоката. Все было возможно. Дэлглиш знал: он рискует, затевая этот разговор без веских доказательств. Однако реакция Костелло его поразила.

– Да, я там был, – сказал адвокат. – И слоняющуюся в проходе женщину видел, хотя, естественно, не знал, кто она такая. Она была там, когда я входил внутрь, и, когда выходил, тоже. Не сомневаюсь: она подтвердит, что я находился в Темпле меньше минуты.

– Именно это она мне и сказала.

– Я пришел под влиянием импульса, решив увидеться с Венис. Мне хотелось поговорить с ней о важных вещах, касавшихся возможного избрания ее главой коллегии и связанных с этим перемен. Я знал, что по средам она засиживается допоздна, но, повторяю, мое решение зайти в «Чемберс» было спонтанным. Когда я вошел в Полет-Корт, в кабинете Венис свет не горел. Это означало, что ее нет на месте, и я не стал тратить время и заходить в здание.

– При первой беседе вы сказали, что в шесть часов покинули коллегию и отправились домой, и жена может подтвердить, что вы весь вечер оставались дома.

– Так она и сделала. На самом деле жена неважно себя чувствовала и около часа находилась то ли в детской, то ли в постели. Полицейский, который задал ей этот вопрос – думаю, он был из полиции Сити, – не поинтересовался, был ли я все время у нее на глазах. Она думала, что я никуда не отлучался, но это было не так. Меня не спрашивали, не выходил ли я из дома на время. Моя жена заблуждалась. Никто из нас не лгал намеренно.

– Вам следовало знать, насколько важно ваше показание для установления времени убийства, – упрекнул его Дэлглиш.

– Мне было известно, что вы уже установили время смерти, почти точное. Не забывайте, коммандер, что я адвокат по уголовным делам и всегда советую своим клиентам отвечать на вопросы полиции, отвечать правдиво, но самому не торопиться делиться информацией. Я следую этому совету. Если бы я сказал, что был в Полет-Корт после восьми, вы потратили бы драгоценное время, сосредоточившись на мне как на главном подозреваемом, стали бы копаться в моей личной жизни, пытаясь найти там нечто постыдное, расстроили бы жену, навредили моему браку и, возможно, разрушили профессиональную репутацию. А тем временем настоящий убийца Венис гулял бы на свободе. Я предпочел этого избежать. В конце концов, я знал, что может случиться с невинным человеком, который слишком откровенен с полицией. У вас есть желание копать в этом направлении? Только потратите время. Однако если вы все же надумаете развивать этот сюжет, все дальнейшие ответы я дам только в присутствии своего адвоката.

– Пока в этом нет необходимости, – сказал Дэлг-лиш. – Но если есть еще что-то, что вы скрываете, или не договариваете, или лжете, хочу вам напомнить, что речь идет об убийстве, и тот, кто чинит препятствия полиции, исполняющей свой долг, является правонарушителем, будь то простой обыватель или адвокат.

– Некоторые из ваших коллег считают даже защиту подследственных препятствием для выполнения служебного долга, – спокойно ответил Костелло.

От дальнейшего разговора пользы ждать не приходилось. Спускаясь по лестнице к кабинету Лэнгтона, Дэлглиш прикидывал, сколько лжи ему придется еще выслушать, кто и что будет скрывать, и в очередной раз его посетило неприятное чувство, что это дело может быть не раскрыто.

Хьюберт Лэнгтон работал за письменным столом. Он встал и обменялся с Дэлглишем рукопожатием, словно они впервые встретились, а затем подвел детектива к одному из кожаных кресел перед камином. Глядя на Лэнгтона, Дэлглиш в очередной раз подумал, что тот сильно постарел со дня убийства. Четкие, смелые черты лица словно уступили старости. Подбородок был уже не таким решительным, мешки под глазами обвисли, кожа пошла пятнами. Но физическими изменениями все не ограничивалось. Был сломлен дух. Дэлглиш спокойно рассказал ему, что выяснилось во время встречи Кейт и Робинса с Кэтрин Беддингтон.

– Так вот где я был, – сказал Лэнгтон. – На репетиции. Простите, что не сказал. Дело в том, что я этого не знал. Лучшая часть субботнего вечера выпала из моей жизни. Вы говорите, они меня видели. Значит, я там был.

Дэлглиш подумал, что старику сделать такое признание было не легче, чем принять эту шокирующую истину.

Усталый голос продолжал:

– Я пришел домой на сорок пять минут позже обычного, но это все, что я помню. Не понимаю, как это произошло и почему. Думаю, надо набраться мужества и обратиться к врачу, однако сомневаюсь, что он сможет помочь. Мой случай не похож ни на один из видов амнезии, о которых я читал. – Улыбнувшись, Лэнгтон добавил: – Возможно, я подсознательно влюблен в Кэтрин. И стыжусь признаться себе в том, что почти час глазел на нее, если только так было. Психиатра может удовлетворить такое объяснение.

– Вы помните, куда пошли после церкви? Домой? – подсказал Дэлглиш.

– Боюсь, и этого не помню. Однако уверен, что был дома еще до восьми, и мои помощники могут это подтвердить. А так как Венис говорила по телефону со своей экономкой – не так ли? – без четверти восемь, у меня твердое алиби.

– Я никогда и не подозревал вас, – сказал Дэлглиш. – Главное, что меня интересует: видели вы кого-то из знакомых в церкви или в Полет-Корт на обратном пути? Конечно, если память вас подводит, нет смысла задавать этот вопрос.

– Вряд ли смогу вам помочь. – Лэнгтон помолчал и продолжил: – Старость может быть пугающей, коммандер. Мой сын умер молодым, и тогда казалось, что хуже этого нет ничего на свете – и для него, и для меня. Но, возможно, ему повезло. В конце года я сложу с себя полномочия главы коллегии и уйду из адвокатуры. Адвокат с затуманенным разумом не просто неэффективен – он опасен.

Глава тридцать первая

Дэлглиш не был готов покинуть коллегию. У него было еще одно дело. Поднявшись по лестнице, он отпер кабинет Венис Олдридж. Там не осталось никаких следов ее пребывания. Дэлглиш сел в удобное кресло и вращением подогнал его под свой рост – больше 180 см. Он вдруг вспомнил рассказ Нотона, как тот обнаружил здесь мертвое тело – кресло от его прикосновения повернулось, и перед Нотоном оказался глаз с обращенным кверху, застывшим взглядом. Но теперь комната не вызывала былого ужаса, это был просто пустой кабинет, пропорционально и функционально обустроенный. Он ожидал, как все последние двести лет, очередного владельца, который провел бы здесь несколько лет в трудах, а потом закрыл за собой дверь, победив и уйдя на повышение или проиграв и выйдя из игры.

Дэлглиш включил настольную лампу и раскрыл папку Эдмунда Фроггета. Вначале он листал страницы без особого интереса, но потом собранный материал привлек его внимание. Это был уникальный архив. В последние два года Фроггет поставил себе задачу посещать каждый судебный процесс, в котором принимала участие Венис Олдридж, редко – как адвокат обвинения, чаще – как защитник. Фроггет указывал место рассмотрения дела, имена подзащитного, судьи, обвинителя, защитника и кратко со слов прокурора обрисовывал суть дела. Аргументам обеих сторон подводился итог, изредка снабженный комментариями.

Мелкий, убористый почерк с причудливо выписанными буквами подчас трудно было разобрать. Отчеты показывали исключительное понимание сложностей процесса. В центре внимания Фроггета всегда находился объект его мании, ее выступления. Иногда его комментарии выдавали педагога, как если бы он был главным адвокатом, усердно отслеживающим действия подчиненного или ученика. У Фроггета наверняка была записная книжка, куда он заносил детали процесса сразу на месте или как только возвращался домой. Дэлглиш представил себе, как этот маленький человечек приходит один в пустую квартиру и садится за стол, чтобы внести еще несколько страниц анализа, комментариев и критики в эту регистрацию профессиональной жизни. Свой отчет Фроггет любил украшать фотографиями, позаимствованными обычно из газетных сообщений, опубликованных после вынесения приговора. Здесь были фотографии судей, приступивших к работе в начале нового календарного года, – тот, кто вел дело, о котором писали в статье, был обведен карандашом. Попадались там и случайные фотографии, снятые явно самим Фроггетом за стенами суда.

Именно эти фотографии, аккуратно вклеенные и подписанные все тем же мелким, затейливым почерком, вызвали у Дэлглиша прежнее, неприятное чувство – сочетание жалости и раздражения. Что будет делать Фроггет со своей жизнью теперь, когда предмет обожания безжалостно отнят, а папка с материалами превратилась в печальное напоминание – memento mori? Некоторые газетные вырезки пожелтели от времени или пребывания на воздухе. Сильно ли он горевал? В голосе Фроггета звучало благородное сожаление, за которым могло скрываться личное горе, но Дэлглиш подозревал, что он еще не осознал реальность смерти своей ученицы. Пока Фроггет охвачен лихорадочным возбуждением, важностью своей роли хранителя архива, переданного полиции, чувством, что он чего-то значит. А может, он больше интересуется преступлением, чем жертвой? Продолжит ли он регулярные посещения Олд-Бейли в поисках драмы, которая придаст смысл его существованию? И как насчет его остальной жизни? Что все-таки произошло в школе? Трудно поверить, что Фроггет был в прошлом заместителем директора. И что перенесла Венис Олдридж, имевшая отца-садиста и которая, не в силах помочь его жертвам, росла в обстановке стыда и ужаса?

В таких думах Дэлглиш машинально перевернул страницу. И тут увидел фотографию с подписью: «Люди, ожидающие на улице перед Олд-Бейли вынесения приговора по делу Мэтью Прайса 20 октября 1994 года». Фотография, снятая с другой стороны улицы, запечатлела очередь примерно из двадцати человек. Одной из стоящих впереди была Джанет Карпентер. Дэлглиш достал лупу и внимательно всмотрелся в лицо, но мог бы этого и не делать. Изображение было таким четким, что Дэлглиш не мог взять в голову, почему Фроггет предпочел показать лицо женщины, а не длину очереди. Не похоже, что она знала о съемке. Лицо Карпентер было обращено к камере, но смотрела она поверх плеча фотографа, как будто что-то – крик или другой внезапный звук – привлекло ее внимание. Одета она была аккуратно и без всяких попыток изменить внешность.

Это, конечно, могло быть совпадением. У миссис Карпентер могло возникнуть неожиданное желание посетить судебный процесс. Или ее заинтересовало само дело. Дэлглиш подошел к книжному шкафу и стал рыться в справочниках. Этот процесс он нашел быстро. Венис Олдридж защищала мелкого жулика, который неосмотрительно перешел в более опасную категорию преступников и совершил попытку вооруженного ограбления ювелирного магазина в пригороде Стэн-Мор. Выстрелом он ранил, но не убил владельца. Свидетельства против него были неоспоримые. Венис Олдридж не могла много сделать для своего клиента – разве что составить толковое прошение о снисхождении, которое помогло бы скостить три года из довольно большого срока. Знакомясь с процессом, Дэлглиш не находил в нем связи ни с Джанет Карпентер, ни с настоящим делом. Так чего она так терпеливо ждала, стоя у Олд-Бейли? Может быть, в этот день был еще один суд, к которому у нее был личный интерес? Или ее интересовала сама Олдридж?

Дэлглиш продолжил изучение архива Фроггета. Он прошел уже больше половины и тут, перевернув очередную страницу, увидел на этот раз не лицо, а имя: Дермот Бил, осужденный 7 октября 1993 года Судом Короны в Шрусбери за убийство внучки миссис Карпентер. После секундного замешательства аккуратно напечатанное имя стало, казалось, расти и чернеть перед глазами Дэлглиша. Он подошел к шкафу и отыскал блокнот мисс Олдридж. То же самое имя, более ранний процесс. Дермот Бил не один раз обвинялся в изнасиловании и убийстве ребенка. В октябре 1992 года, как раз годом раньше, Венис Олдридж добилась его оправдания в Олд-Бейли. Дермот Бил вышел на свободу, чтобы снова убивать. Оба убийства были поразительно схожи. Бил был сорокатрехлетним коммивояжером. В обоих случаях ребенка сбивали с велосипеда, насильно увозили, насиловали и убивали. И в том и в другом случае тело находили через несколько недель, слегка присыпанное землей. И даже тут было сходство: страшные находки обнаруживали семьи, совершающие утренние воскресные прогулки с собаками. Животные приходили в возбуждение, скребли мягкую землю, пока не докапывались до одежды и маленькой ручки.

Неподвижно застыв за столом, Дэлглиш представил, как все могло происходить и как, возможно, происходило. Якобы случайный наезд, который вовсе не был случайным, лживые слова утешения, предложение, сделанное перепуганному ребенку, сесть в машину к дяде, который отвезет ее к матери. Он представлял себе брошенный у дороги велосипед и крутящиеся, постепенно замирающие колеса. В первом случае защита была на высоте. В блокноте Олдридж была четко обозначена основная линия защиты: «Идентификация? Главного свидетеля обвинения легко сбить с толку. Время? Мог ли Бил доехать за тридцать минут до магазина гончарной посуды от парковки рядом с супермаркетом, где ведется видеонаблюдение? Идентификация автомобиля невозможна. Нет никаких доказательств связи Била с жертвой». Но ни в архиве Фроггета, ни в бумагах мисс Олдридж не было упоминания об этом втором процессе в 1993 году, когда убили внучку миссис Карпентер. Суд состоялся в Шрусбери. Такое же преступление – но другой судебный округ, другой защитник. Все правильно. Дэлглиш слышал, что мисс Олдридж никогда дважды не защищала мужчин и женщин, совершивших то же самое преступление.

Интересно, что она подумала, когда узнала о втором убийстве? Испытала ли чувство вины? У каждого защитника бывают свои ночные кошмары. Не был ли у нее именно этот? А может, она успокаивала себя тем, что просто выполняла свою работу?

Дэлглиш вернул на место записи Олдридж, затем позвонил в следственный отдел. Пирса на месте не было – подошла Кейт. Дэлглиш кратко рассказал ей о том, что ему удалось выяснить.

Последовало молчание. Потом Кейт заговорила:

– А это мотив, сэр. Теперь у нас полный набор: мотив, орудие убийства и благоприятное стечение обстоятельств. И все же могла бы поклясться: когда я впервые ее увидела – тогда, в ее квартире, – известие об убийстве было для нее неожиданностью.

– Может, так и было, – сказал Дэлглиш. – Но мы частично приблизились к разрешению загадки. Завтра утром первым делом поедем на квартиру Джанет Карпентер. Хотелось бы вместе с тобой, Кейт.

– А почему не сегодня вечером, сэр? Она уволилась из «Чемберс». До десяти не ложится. Скорее всего мы застанем ее дома.

– Все равно уже поздно. Когда мы приедем, будет почти десять. А она немолода. Пусть отдохнет. А утром доставим в участок на допрос. Так будет легче для нее связаться с адвокатом. А он ей сейчас понадобится.

Почувствовав в молчании Кейт затаенное нетерпение, Дэлглиш сказал без всяких мрачных предчувствий:

– Не будем торопиться. Она ничего не знает об Эдмунде Фроггете. И бежать не собирается.

Глава тридцать вторая

Первые месяцы в должности офицера полиции Дэлглиш провел в Южном Кенсингтоне, и Седжмор-Кресент вспоминался ему как шумный анклав из многоквартирных домов на богом забытом месте, известном лишь тем, что его трудно отыскать в сложном переплетении улочек между Эрлз-Корт-роуд и Глостер-роуд. Этот квартал, напоминающий по форме полумесяц, состоял из нарядных, украшенных лепниной домов, чье великолепие заката викторианства перемежалось ни с чем не примечательными блочными строениями, возведенными на месте разрушенных домов. Дальний конец полумесяца украшал остроконечный шпиль церкви Святого Иакова, кирпично-мозаичного памятника трактарианскому благочестию, высоко ценимого поклонниками позднего викторианского стиля.

Казалось, за время его отсутствия статус улицы вырос. Многие дома реставрировали, белоснежная лепнина и свежепокрашенные двери сверкали почти с агрессивной респектабельностью, в то время как выцветшие и облупившиеся стены других домов покрывали леса с прибитыми объявлениями, извещавшими, что после ремонта здесь появятся роскошные квартиры. Даже современные кварталы, где раньше стоял вечный гам, визг детей и крики родителей с балконов, увешанных гирляндами мокрого белья, обрели скучный, благовоспитанный вид.

Дом номер 16 под названием «Кулстон-Корт», как большинство больших зданий, переоборудовали в многоквартирный. На пластине домофона рядом с одной из десяти кнопок стояла фамилия «Карпентер», ее квартира была на самом верху. Зная ненадежность этой системы, Дэлглиш проявил терпение, но после трех минут тщетных попыток дозвониться сказал Кейт:

– Надо жать все кнопки подряд – кто-нибудь да отзовется. Никто не обязан впускать нас без предъявления удостоверений, но может и повезти. Конечно, многие могут быть на работе.

Дэлглиш нажал последовательно все кнопки. Отозвался только один голос – женский, хоть и весьма низкий. Что-то загудело, и дверь под рукой детектива, щелкнув, отворилась. У стены в холле стоял дубовый стол – явно для почты.

– На моей прежней квартире с почтой так же обходились, – сказала Кейт. – Кто утром первый спускался вниз, тот брал всю корреспонденцию и клал на стол. Особенно педантичные или любопытные жильцы раскладывали почту по фамилиям, но обычно на стол кидали всю пачку, и каждый смотрел, есть ли что-нибудь для него. Никто не хотел заниматься пересылкой поч-ты, и рекламные объявления накапливались. Мне претило, что посторонние люди роются в моих письмах. Если хочешь держать свою личную жизнь в тайне, надо рано вставать.

Дэлглиш перебрал оставленные на столе письма. На одном, в конверте с «окошечком», адресованном миссис Карпентер, было напечатано «В собственные руки».

– Похоже, уведомление из банка, – сказал Дэлг-лиш. – Она не забрала почту. Ее звонок, видимо, не работает. Давай поднимемся.

На верхнем этаже на удивление ярко горела лампа дневного света. На квадратную лестничную площадку выходили четыре двери с номерами на них. Кейт уже поднесла руку, чтобы позвонить в десятую квартиру, как послышались шаги – снизу на них встревоженными глазами смотрела девушка. Было видно, что она только проснулась. Спутанные волосы падали на припухшее от сна лицо, сама она завернулась в просторный мужской халат. Постепенно страх сходил с ее лица.

– Так это вы звонили? Простите, я спала, когда раздался звонок. Я подумала, что это мой парень. Он работает в ночную смену. Эти чудаки из «Жилищной ассоциации» настаивают, чтобы мы не впускали посторонних людей. Слышимость в домофоне не очень хорошая, и если кого-то ждешь, не прислушиваешься. И я не одна такая. Старая миссис Кемп всегда так делает, когда слышит звонок. Вам нужна миссис Карпентер? Она должна быть дома. Я видела ее вчера вечером примерно в шесть тридцать. Она шла отправить письмо – во всяком случае, несла его в руке. А позже я слышала, как у нее громко работал телевизор.

– Когда это было? – спросил Дэлглиш.

– Когда работал телевизор? Вроде в половине восьмого. Она ненадолго выходила. Обычно у нее тихо. Звукоизоляция у нас хорошая, да и сама она спокойная. Что-то случилось?

– Не думаю. Мы просто зашли.

Девушка на мгновение заколебалась, но голос Дэлглиша звучал уверенно и как бы разрешал удалиться.

– Ну, тогда пока, – сказала она, и почти сразу за ней захлопнулась дверь.

На звонок никто не ответил. И Дэлглиш, и Кейт молчали. Мысли их развивались в одном направлении. Миссис Карпентер могла выйти из дома рано, когда почту еще не принесли, или вчера после семи тридцати уйти к подруге и у той заночевать. Вскрывать дверь преждевременно. Однако Дэлглиш знал, что тяжелое предчувствие, такое знакомое по многим прошлым делам и идущее из подсознания, имеет вполне реальное основание.

Перед квартирой номер 9 стояли горшки с цветами. Дэлглиш подошел ближе и заметил между листьев лилии сложенную записку. Там было написано: «Мисс Кемп, прошу вас подержать цветы у себя – не просто поливать. Калатея и папоротник «птичье гнездо» любят влажность. Я заметила, что им лучше всего в ванной или на кухне. Ключи занесу перед отъездом на случай затопления или квартирной кражи. Буду отсутствовать около недели. Большое спасибо». И подпись: «Джанет Карпентер».

– Обычная помощь соседки, – сказал Дэлглиш. – Будем надеяться, что мисс Кемп дома.

Та оказалась дома, но ответила только на третий звонок, зазвенев цепочкой. Дверь осторожно открыли, из-за цепочки на Дэлглиша уставились глаза пожилой женщины.

– Мисс Кемп? Простите, что беспокоим вас, – заговорил Дэлглиш. – Мы из полиции. Это детектив Мискин, а моя фамилия Дэлглиш. Мы надеялись поговорить с миссис Карпентер, но она не отвечает на звонок, и мы хотим убедиться, что с ней все в порядке.

Кейт протянула женщине служебное удостоверение. Мисс Кемп взяла книжечку и стала пристально в нее вглядываться; шевеля губами, она беззвучно произносила про себя написанные слова. И тут впервые ее взгляд упал на цветы.

– Значит, она все-таки их оставила. Как и сказала. Мило с ее стороны. Так вы из полиции? Тогда все в порядке. Но она отсутствует. Вам ее не застать. Она сказала, что устроит себе небольшой отдых, и оставила мне цветы. В ее отсутствие я всегда поливаю их и подкармливаю, но это случается нечасто. Иногда она уезжает на недельку к морю. Лучше я внесу цветы в квартиру – негоже им тут стоять.

Мисс Кемп отпустила цепочку и трясущимися, узловатыми руками подняла ближайший горшок. Кейт наклонилась ей помочь.

– Вижу, здесь записка, – сказала старая женщина. – Должно быть, прощается и говорит про цветы. Что ж, она знает, что им у меня будет хорошо.

– Нам нужен ключ, мисс Кемп, – попросил Дэлглиш.

– Но я ведь сказала – ее нет дома. Она поехала отдохнуть.

– Нам нужно в этом убедиться.

Кейт держала в руках два горшка, и мисс Кемп, окинув ее долгим взглядом, широко распахнула дверь. Кейт и Дэлглиш проследовали за ней в холл.

– Поставьте у входа на столик. У горшков ведь чистые поддонники? Она не льет чрезмерное количество воды. Подождите здесь.

Мисс Кемп быстро вернулась с двумя ключами на брелоке. Произнося слова благодарности, Дэлглиш прикидывал, как уговорить ее не идти с ними. Но женщина не проявляла больше интереса ни к ним, ни к их дальнейшим действиям, только повторила:

– Вы не застанете миссис Карпентер. Ее нет дома. Она уехала отдохнуть.

Кейт внесла последние два растения, и дверь закрылась за ней быстро и плотно.

Как только Дэлглиш повернул ключ в замке и толкнул дверь, он уже знал, что его ждет. Дверь в гостиную из маленькой прихожей была открыта. Предчувствие несчастья не обязательно связано с насильственной смертью, это может быть краткое осознание неминуемости удара, наезда машины, падения с лестницы. Подсознание заранее заставляло его переживать ужас, который теперь подтверждали запах и зрелище. Но каков масштаб несчастья, он не знал. Никогда не знал. Женщина лежала с перерезанным горлом. Странно, что за этими пятью словами скрывается столько крови!

Джанет Карпентер лежала на спине, головой к двери, старческие ноги вывернуты почти неприлично. Левая – гротескно изогнута: пятка задрана, большой палец едва касается пола. У правой руки – кухонный нож, ручка и лезвие в крови. На ней была коричневая в синюю крапинку твидовая юбка, синий, «под горлышко» джемпер и в тон ему кардиган. Левый рукав был отвернут, открыв предплечье. На левом запястье был длинный разрез, а чуть выше, на тыльной стороне руки написанные кровью буквы.

Дэлглиш и Кейт присели на корточки рядом с трупом. Кровь засохла коричневым размытым пятном, но имя и дата были видны: «Бил, 1992».

Кейт первая озвучила то, что было ясно и без слов:

– Дермот Бил. Убийца, которого Олдридж защищала в 1992 году и который был оправдан. Спустя год он изнасиловал и убил снова – на этот раз жертвой стала Эмили Карпентер.

Как и Дэлглиш, Кейт ступала осторожно, чтобы не попасть в кровь. Та была повсюду – на потолке, стенах, на паркете, она пропитала коврик, на котором лежала женщина. Свитер слипся от крови и загрубел. Сам воздух пах кровью.

Возможно, это не самая ужасная насильственная смерть. Достаточно быстрая, более милосердная, чем другие способы, если только в руке есть сила и твердое намерение нанести точный и верный удар. Однако у большинства самоубийц так не получается. Дело сводится к нескольким неуверенным порезам на горле или запястье. Но здесь другое. Здесь порез сделан заранее, чтобы написать кровью сообщение, он сознательно поверхностный – тонкая, смазанная черточка с засохшими капельками крови.

Дэлглиш бросил взгляд на молчаливо стоящую у трупа Кейт. Лицо девушки побледнело, но его выражение оставалось невозмутимым. Нет, она не упадет в обморок. Она старший офицер полиции и поведет себя, как положено. Но если холодный профессионализм коллег-мужчин проистекал из большого опыта, являлся своего рода защитной реакцией и бесстрастного приятия сущности полицейской службы, Кейт, как подозревал Дэлглиш, этот профессионализм дался болезненнее. Среди его подчиненных бесчувственных людей – мужчин или женщин – не было. Он не выносил черствых, с задатками садистов людей, прибегавших к грубому, кладбищенскому юмору, чтобы побороть ужас. Подобно врачам, медсестрам или работникам дорожной полиции, извлекающим изувеченные тела из груды покореженного металла, нельзя хорошо выполнять работу детектива, если ты обуреваем эмоциями. Необходимо нарастить какой-никакой панцирь, сочетающий в себе принятие и отчужденность, если хочешь сохранить компетентность и здоровый рассудок. Можно испытать ужас, но нельзя давать ему надолго задерживаться в твоем сознании. Дэлглиш чувствовал, как Кейт старается закалить волю, и иногда задумывался, чего ей это стоит.

Он на мгновение захотел, чтобы она не видела всего этого. Его отец глубоко уважал и любил женщин, всегда мечтал о дочерях и считал, что женщинам доступно все, кроме дел, требующих большой физической силы, – их могут делать мужчины. Кроме того, он видел в женщинах носителей цивилизации – без их исключительной чувствительности и сострадания мир стал бы намного уродливее. Юного Дэлглиша воспитали в убеждении, что эти качества нужно защищать, проявляя благородство и уважение. В этом, а также в других вещах высокий духом отец не шел в ногу со временем. Однако Дэлглишу было трудно избавиться от этих ранних наставлений даже в новое и более жесткое время. Впрочем, в глубине души он и не хотел этого.

– Точный удар в яремную вену, – сказала Кейт. – Видимо, ее руки сильнее, чем мы думали. А на вид слабые, хотя руки всегда в таких случаях кажутся беззащитными. Как будто мертвее остального тела, – добавила она и покраснела, словно сморозила глупость.

– И печальнее – ведь обычно они всегда чем-то заняты.

По-прежнему сидя на корточках и не касаясь тела, Дэлглиш внимательно осмотрел обе руки. Правая была в крови, левая лежала согнутая с раскрытой ладонью. Он осторожно нажал на бугорки у основания пальцев, а затем бережно ощупал каждый палец в отдельности. Через мгновение он резко поднялся и сказал:

– Пойдем – осмотрим кухню.

Кейт ничем не выдала своего удивления. Кухня примыкала к гостиной и, очевидно, раньше была ее частью. Высокое окно с гнутым стеклом казалось близнецом тех двух, что были в гостиной, вид из всех выходил в заросший сад. Кухня была маленькая, но прекрасно оснащена, и так и сияла чистотой. Раковина с двумя сушилками была установлена под окном и соединена с кухонным столом «под дерево», который тянулся до конца стены и продолжался по правой стороне. Над ним и под ним располагались шкафчики для посуды. Слева от встроенной в поверхность стола керамической плиты – деревянная разделочная доска. Еще левее – подставка для ножей. Одно отверстие в ней – для самого большого ножа – пустовало.

Дэлглиш и Кейт застыли на пороге, не проходя дальше.

– Тебе ничего здесь не кажется странным? – спросил Дэлглиш.

– Вроде нет, сэр. – Кейт замолчала, пристальнее вглядываясь в обстановку, потом сказала: – Все выглядит обычно, хотя я бы поставила средство для мытья посуды слева от раковины. Разделочная доска и ножи тоже необычно стоят. Вряд ли это удобно для хозяйки. – Она снова замолкла, а потом спросила: – Думаете, она левша, сэр?

Дэлглиш, ничего не ответив, открыл один за другим три ящика, заглянул внутрь и вновь закрыл с недовольным видом. Они вернулись в гостиную.

– Взгляни на ее левую руку, Кейт, – сказал Дэлглиш. – Не забудь, она работала уборщицей.

– Только три вечера в неделю, сэр, и всегда в перчатках.

– На внутренней стороне ее указательного пальца есть маленькое уплотнение, почти мозоль. Думаю, она писала левой рукой.

Присев на корточки, Кейт внимательно осмотрела левую руку, не притрагиваясь к ней. Потом сказала:

– Кто может знать, была ли она левшой? Ведь она приходила на работу, когда большинства сотрудников коллегии уже не было, и они никогда не видели ее с ручкой в руке.

– Возможно, видела миссис Уотсон, ее напарница, – возразил Дэлглиш. – Но вот кто может внести ясность, так это мисс Элкингтон. Миссис Карпентер подписывала при ней платежную ведомость. Позвони ей из машины, Кейт, и если она подтвердит наши предположения, вызывай доктора Кинастона, фотографов, криминалистов, всю команду – и, конечно, Пирса. И, учитывая вид пятен крови, хорошо бы захватить с собой судебного эксперта. Сама оставайся внизу, пока не подъедет подкрепление. Нужно проследить, чтобы из дома никто не выходил. Делай это незаметно. Для всех – на миссис Карпентер напали, но о ее смерти – ни звука. Скоро это всем будет известно, но постараемся, насколько возможно долго, не подпускать близко стервятников.

Кейт беспрекословно повиновалась. Дэлглиш подошел к окну и стоял, глядя в сад. Он приучил себя не предвосхищать заранее события: предположения, не подкрепленные фактами, всегда поверхностны и могут быть опасны.

Это короткое время в обществе молчаливого трупа казалось щедрым бонусом – тихие, мирные минуты, когда от него ничего не требовалось – только ждать. Он мог уйти – не столько волевым усилием, сколько простым психическим и физическим расслаблением – глубоко в себя, в то уединение, которое питало его жизнь и творчество. Ему не впервой оставаться наедине с трупом. Знакомое, но всегда забываемое до следующего случая ощущение вернулось и окутало его. Он переживал полное и абсолютное одиночество. Эта пустая комната, если не считать его присутствия, не могла быть более одинокой. В жизни Джанет Карпентер не вызывала таких сильных эмоций, какие теперь вызывала ее смерть.

Нижние этажи также сохраняли спокойствие. В этих изолированных ячейках продолжалась обычная дневная жизнь. Шторы подняты, чай заварен, растения политы, а те, кто любит поспать, шатаясь, брели к ванне или душу. Никто не подозревал о трагедии на верхнем этаже. Когда новость разнесется по дому, палитра откликов будет многоцветной: страх, жалость, любопытство, чувство превосходства; прилив энергии от сознания, что живой; удовольствие от возможности поделиться новостью с друзьями; стыдливое возбуждение при мысли, что пролита не твоя кровь. Дом, в котором произошло убийство, не может избежать заражения, но здесь это не будет ощущаться так остро, как в оскверненной коллегии Мидл-Темпл. Там убито нечто большее, чем друг или коллега.

Тишину разорвал звонок мобильного телефона. Дэлглиш услышал голос Кейт:

– Джанет Карпентер – левша. В этом нет со-мнений.

Итак, убийство. Впрочем, какой-то частью сознания он знал это с самого начала.

– Мисс Элкингтон спросила, почему нас это интересует?

– Нет, сэр, и я ничего ей не сказала. Доктора Кинастона ждут утром в больнице, но он еще не приехал. Сообщение я оставила. Пирс и остальная команда уже едут. Эксперта могут прислать только днем. Один болен, двое – на выезде.

– Днем – подойдет, – сказал Дэлглиш. – Хотелось бы, чтобы изучили характер и распределение пятен крови. Никого не выпускай из дома без предварительной беседы. Возможно, большинство жильцов на работе, но фамилии есть на домофоне. Я хочу, чтобы с жильцами говорили вы с Пирсом. Думаю, мисс Кемп может много чего рассказать о соседке. И еще та девушка, что нас впустила. Важно – в какое время точно у миссис Карпентер работал телевизор и когда его выключили. И пожалуйста, Кейт, дай знать, когда будешь ко мне подниматься. Хочу кое-что проверить.

Через пять минут она позвонила:

– Приехали Робинс и доктор Медоуз, сэр. Я поднимаюсь.

Дэлглиш вышел из квартиры на лестничную площадку и встал, прижавшись к стене, у шкафчика с приборами. Послышались шаги Кейт. Когда она, оказавшись на площадке, шагнула к двери, он быстро рванулся к ней. Почувствовав, как он, сомкнув руки на шее, толкает ее в квартиру, Кейт судорожно глотнула воздух.

– Вот так мог поступить и убийца, – повернувшись, сказала она.

– Возможно, но в таком случае он знал, когда Джанет Карпентер вернется домой. Конечно, она могла впустить его сама, но разве открыла бы она дверь незнакомому человеку?

– В отличие от большинства пожилых людей ее мало беспокоила проблема собственной безопасности, – сказала Кейт. – Два обычных замка и даже нет цепочки.

Первым на пороге появился Майлз Кинастон, за ним – Пирс и фотографы. Кинастон прибыл в лабораторию вскоре после звонка Кейт и тут же поехал на вызов. Он остановился, невозмутимо обвел взглядом комнату и только потом подошел к жертве. Выражение лица Кинастона не менялось, легкую тень сочувствия могли заметить только хорошо знающие его люди, а потом на лице криминалиста появился и застыл изучающий, испытующий взгляд человека, в очередной раз встретившегося с чудовищным свидетельством человеческого падения.

– Джанет Карпентер, – сообщил Дэлглиш. – Одна из подозреваемых в убийстве Венис Олдридж. Мы с Кейт обнаружили ее труп сорок минут назад, когда пришли, чтобы ее допросить.

Кинастон молча кивнул, продолжая стоять на некотором расстоянии от трупа, в то время как фотографы также молча прошли мимо, коротко поздоровались с Дэлглишем и занялись своим делом. В этом доме скорби положение тела и места скопления пятен крови были важными уликами. Дэлглиш и Кинастон не отваживались даже слегка осмотреть труп, пока объектив фотокамеры не зафиксирует первоначальное положение вещей. Все эти действия, предваряющие расследование, – осторожное маневрирование фотографов вокруг трупа; объективы, равнодушно нацеленные на остекленевшие, лишенные укоризны глаза; грубо, как на скотобойне, вскрытая плоть – первые шаги в насилии над беззащитным телом. Но разве не столь же негуманно обходятся с теми, кто умер естественной смертью? Суеверная традиция, диктующая, что к покойнику надо относиться с почтением, всегда нарушается на одном из этапов последнего, тщательно документированного пути в крематорий или в могилу.

Прибыл Феррис и судебный эксперт, они так неслышно поднимались по лестнице, что стук в дверь стал первым свидетельством их появления. Феррис жадными глазами взирал на дверь, с беспокойством глядя, как фотографы кружат вокруг тела, – он стремился как можно скорее, пока обстановка не загрязнена, приступить к осмотру. Но ему пришлось ждать. Пос-ле того как фотографы закончили свое дело так же ловко и эффективно, как и работали, Майлз Кинастон снял пиджак и присел на корточки рядом с мертвым телом.

– Она была левшой, но на самоубийство это было не похоже с самого начала, – сказал Дэлглиш. – Пятна крови есть на потолке и наверху стены. Похоже, она стояла, когда ей перерезали горло.

Руки Кинастона в перчатках осторожно, как будто нервные окончания еще сохраняли чувствительность, ощупывали тело.

– Одна глубокая рана, идет слева направо, рассечена яремная вена, – сказал он. – Поверхностный разрез на левом запястье. Скорее всего убийца подошел к женщине сзади, оттянул голову, нанес мгновенный удар и дал телу сползти вниз. Взгляни, как неуклюже вывернута нога. На пол она упала уже мертвая.

– Он загородился ее телом от сильной струи крови. А что с его правой рукой?

– Трудно сказать. Удар точный и быстрый. Но даже в этом случае правая рука сильно испачкана кровью. Перед уходом ему пришлось помыться. А если на нем был пиджак, то обшлага и низ рукава явно в крови. Вряд ли жертва станет покорно ждать, когда он снимет одежду.

– Возможно, в колене раковины на кухне или ванной отыщутся следы крови, но это маловероятно, – предположил Дэлглиш. – Похоже, убийца знает свое дело. Он хорошо слил воду. Нож взят из подставки на кухне, но убивали другим. Это предумышленное убийство. Думаю, он принес свой нож.

– Если нож другой, то того же типа, – сказал Кинастон. – Итак, он убил женщину, вымыл нож, помылся сам, взял на кухне нож, испачкал в крови и прижал ее руку к рукоятке. Это так тебе представляется?

– Всего лишь рабочая гипотеза. Какая сила нужна для такого удара? Могла это сделать женщина?

– С твердым решительным характером и достаточно острым ножом. Но мое мнение – это не женское преступление.

– Я тоже так думаю.

– Как он проник в квартиру?

– Когда мы приехали, дверь была заперта. Наверное, убийца стоял в тени на лестничной площадке и поджидал ее. Женщина открыла дверь, и он втолкнул ее в квартиру. В дом попасть легко. Надо просто нажать все кнопки и ждать, пока кто-нибудь откроет подъезд. Всегда находится тот, кто открывает.

– А потом он стоял и ждал. Терпеливый человек.

– А что ему оставалось делать? Впрочем, он мог знать ее распорядок дня – где была и когда придет.

– Если он настолько в курсе ее дел, тогда почему не знал, что она левша? – спросил Кинастон. – А эти написанные кровью буквы – они что-нибудь значат?

Дэлглиш рассказал ему всю предысторию:

– Она была основной подозреваемой в убийстве Олдридж. У нее были и мотив, и возможность. Дело 1992 года, когда Олдридж способствовала оправданию Била, давало мотив. Смерть должна была выглядеть как самоубийство, и, не будь она левшой, мы не смогли бы доказать обратное. Все с самого начала выглядело подозрительно – перерезанное в стоячем положении горло, хотя было бы естественнее сделать это над ванной или раковиной. Она была женщиной аккуратной – не захотела бы оставлять после себя беспорядок. Странно, но самоубийцы обычно думают об этом. И зачем писать послание кровью, если есть бумага и ручка? И горло резать она бы не стала. Есть другие, не столь жестокие способы. Но хоть обстоятельства и странные, доказательством они не являются. Присяжные склонны считать, что самоубийцы, если уж решились на такой отчаянный поступок, способны на любую эксцентричность.

– Роковая ошибка, – сказал Кинастон. – И обычно ее совершают люди неглупые.

Он закончил предварительный осмотр, вытер термометр, аккуратно положил его в футляр и вынес заключение:

– Время смерти – между семью и восьмью часами вечера. Об этом говорит температура тела и трупное окоченение. Точнее скажу после вскрытия. Полагаю, дело срочное? Попробую все сделать сегодня, но только к вечеру – примерно в восемь – восемь тридцать. Я тебе позвоню. – Бросив последний взгляд на неподвижное тело, он сказал: – Бедная женщина. Хоть не мучилась. Убийца знал свое дело. Надеюсь, Адам, ты его поймаешь.

Дэлглиш впервые услышал от Майлза Кинастона слова, выражавшие надежду в успехе следствия.

После отъезда Кинастона к делу приступили криминалисты. Дэлглиш отошел от трупа, оставив свободным важное пространство между кухней и ванной. Кейт и Пирс продолжали опрашивать жильцов. Начали они с мисс Кемп, но прошло уже сорок минут, как дверь ее квартиры захлопнулась, и Дэлглиш услышал, как молодые люди пошли по лестнице вниз. Они отсутствовали довольно долго, и он надеялся, что это говорит об их успешной работе. Сам он сосредоточил внимание на отдельных предметах в квартире.

Самым заметным из них было бюро у стены справа от входа. Несомненно, миссис Карпентер привезла его из прежнего дома: этот массивный письменный стол из полированного дуба был непропорционально большим для такой комнаты. Всю остальную мебель хозяйка купила заново. Двухместный диванчик у стены, круглый раздвижной стол в комплекте с четырьмя стульями, одно кресло напротив телевизора, установленного между окнами, – все выглядело совсем новым, будто мебель только что привезли. Современная, обычная, простая, без изысков – такая обстановка типична для номеров трехзвездочной гостиницы. Ни картин, ни фотографий, ни прочих декорирующих элементов. Комната женщины, у которой не осталось прошлого, эта комната давала минимум удобств и предоставляла возможность духу жить в свободном пространстве. В небольшом книжном шкафу справа от бюро стояли современные издания знаменитых поэтов и романистов – личная библиотека, заботливо подобранная, чтобы при случае под рукой была надежная литературная поддержка.

Дэлглиш вошел в спальню. В ней было меньше десяти квадратных метров и одно высокое окно. Здесь уже царил полный аскетизм: односпальная кровать, покрытая легким стеганым покрывалом, сбоку дубовый столик с лампой и полкой, стул, стенной шкаф. На полу рядом с кроватью простая коричневая сумка. Внутри – ничего лишнего, как у Венис Олдридж. Его, правда, удивило, что в бумажнике у миссис Карпентер лежали 250 фунтов в новеньких банкнотах по десять и двадцать фунтов. На единственном, вбитом в дверь крюке висел халат из добротной узорчатой шерсти. Туалетного столика не было. Возможно, женщина причесывалась и подкрашивалась перед зеркалом в ванной комнате, которая пока была недоступна – там работал Феррис. Если бы не ковер на полу, эта спальня могла быть кельей монахини – Дэлглиш почти физически ощутил, что над кроватью недостает распятия.

Он вернулся к бюро, откинул крышку и занялся поисками – хотя сам толком не знал, что ищет. Тщательный осмотр обломков ушедшей жизни был для него необходимой частью расследования. Женщина умерла из-за того, кем она была, где жила, чем занималась, что знала. Ключ к убийству – всегда рядом с ключом к жизни. Иногда Дэлглишу казалось, что эти поиски – бесцеремонное вторжение в личную жизнь, которую жертва теперь не может защитить, и он надеялся, что его руки в латексных перчатках, бережно, едва касаясь, перебирающие ее вещи, помогут понять суть ее лич-ности.

Ее вещи поместились бы и в меньшем бюро. В гнезде для бумаг четыре отделения из шести пустовали. В последних двух лежал конверт с неоплаченными счетами и еще один, побольше, на котором аккуратным почерком было написано: «Счета оплачены». Было видно, что миссис Карпентер платила по счетам четко в срок, а квитанции хранила только шесть месяцев. Личная корреспонденция отсутствовала. Пугающее сходство с содержимым стола Венис Олдридж.

Под гнездом для бумаг располагались два небольших ящичка. В правом лежали черные пластиковые папки с печатью ее банка – в одной хранилась информация о состоянии ее текущего счета, в другой, потоньше, регистрировался счет с немедленным доступом, его баланс составлял сто сорок шесть тысяч фунтов. Процент по вкладу был достаточно низкий, ни поступлений на него, ни снятия денег не было вплоть до 9 сентября текущего года, когда пятьдесят тысяч фунтов перевели на текущий счет. Дэлглиш вернулся к предыдущей папке и увидел, что деньги перевели, и спустя два дня десять тысяч были сняты со счета.

Затем он открыл буфет слева и еще три основных ящика – справа. В буфете было пусто. В верхнем ящике лежали три телефонных справочника. В следующем – только пачка писчей бумаги и конверты. И только в третьем – нижнем – ящике Дэлглиш обнаружил кое-что интересное.

Он извлек оттуда коробку с картотекой, аккуратно расставленной в хронологическом порядке, и ему стало понятно происхождение ста сорока тысяч фунтов на депозитном счете. В декабре 1993 года Джанет Карпентер продала дом в Хардфоре и купила лондонскую квартиру. История сделок прослеживалась в переписке агента по продаже недвижимости и ее стряпчего, отчетах оценщика и перевозчиков. Дом в Герефорде, выставленный на продажу тысяч на пять ниже реальной стоимости, быстро нашел покупателя. Мебель, картины и разные декоративные штучки хозяйка продала – не взяла с собой. Не очень ценные вещи отдала в Армию спасения, так что дом был полностью очищен. Там была еще копия письма стряпчему с просьбой уведомить нового хозяина, чтобы почту на ее имя он пересылал ему. Свой лондонский адрес миссис Карпентер никому не оставила. Так безжалостно и деловито расправилась она со своим прошлым, словно смерть внучки и снохи унесла не только их жизни.

Но она увезла с собой не только дубовое бюро. На дне ящика лежал заклеенный крупный манильский конверт. Не видя вблизи ножа для разрезания бумаги, Дэлглиш просунул большой палец под приклеенный уголок, испытав на мгновение смешанное чувство вины и раздражения, когда плотная бумага неровно оторвалась. В конверте было письмо на одной сложенной вдвое странице, пачка фотографий и еще одна пачка открыток – поздравлений на день рождения и Рождество, перевязанная резиновой лентой. На всех фотографиях была покойная внучка, на некоторых снимках она позировала для разных официальных целей, другие были любительские, они отражали ее жизнь с рождения, когда малышка еще лежала на руках матери, и вплоть до ее праздника на двенадцатилетие. Детское лицо с живыми глазами, излучающими веру в жизнь, с послушным видом улыбалось в объектив камеры на разных этапах развития: первый день в школе в новенькой форме – в улыбке нетерпение и страх; роль подружки невесты на свадьбе – на темных волосах венок из розочек; первое причастие – серьезные глаза под белой вуалью. Здесь были собраны все поздравительные открытки, которые она посылала бабушке на день рождения и на Рождество, начиная с четырех лет и до самой смерти. Написаны они были аккуратным почерком и явно своими словами – там говорилось о детских интересах, успехах в школе и любви к ба-бушке.

Потом Дэлглиш открыл письмо. Оно было написано от руки. Ни адреса, ни даты.

Дорогая Джанет!

Пожалуйста, простите меня. Я знаю, что поступаю как эгоистка. Я не должна покидать вас. Ральф мертв, теперь нет и Эмили, у вас осталась только я. Но я не смогу ничем вам помочь. Я знаю, вы тоже страдаете, но от меня пользы не будет. Я не могу больше дарить любовь, ничего не чувствую, кроме боли. Не могу дождаться ночи, когда можно принять снотворное, от которого иногда засыпаю. Сон – как маленькая смерть, но ведь бывают и сны, тогда я слышу, как она зовет меня, и знаю, что не успею на помощь – никогда не успею. Я всегда просыпаюсь, хотя молюсь, чтобы глаза мои не открывались, и тогда боль черной тучей накатывает снова. Я знаю, она никогда не утихнет, но жить с ней дальше – нет сил. Я могла вспоминать Ральфа с любовью, даже когда было невыносимо тяжело: ведь я была рядом с ним в последние мгновения, сжимала его руку, он знал, что я люблю его, мы оба знали, что такое счастье. Но о смерти Эмили я не могу вспоминать без чувства вины и смертельной муки. Я не смогу жить, представляя себе ее ужас, испытывая нестерпимую боль всю оставшуюся жизнь. Простите меня. Простите и постарайтесь понять. О лучшей свекрови я не могла мечтать. Эмили вас очень любила.

Дэлглиш не знал, как долго он просидел, словно в трансе, глядя на разложенные перед ним фотографии. Внезапно он почувствовал, что рядом стоит Пирс, и услышал его голос:

– Кейт еще раз зашла к мисс Кемп – может, та будет откровеннее с ней наедине – без меня. Но вряд ли узнает что-то новое. И фургон из морга прибыл. Можно забирать тело?

Дэлглиш молча передал Пирсу письмо. Потом переспросил:

– Тело? Да, конечно, можно забирать.

Комната неожиданно наполнилась крупными мужчинами, приглушенными мужскими голосами. Пирс кивком приветствовал их и потом наблюдал, как труп – с обмотанными головой и руками – укладывают в мешок из черного пластика на застежке-молнии. Пирсу и Дэлглишу были слышны удаляющиеся шаги санитаров, старательно маневрирующих со своей ношей на лестничных поворотах, внезапный смех, похожий на лай, мгновенно оборванный. И теперь из свидетелей жуткой драмы остался только запачканный кровью ковер, который предусмотрительно покрыли защитным материалом, да кровавые подтеки на потолке и стенах. Феррис с коллегами были еще в ванной, но их присутствие, скорее ощущалось, чем слышалось. Дэлглиш и Пирс остались одни.

Пирс прочитал письмо и вернул его Дэлглишу со словами:

– Вы покажете его Кейт, сэр?

– Возможно, нет.

После недолгого молчания Пирс спросил нарочито равнодушно:

– А мне вы показали письмо, потому что я не такой чувствительный или хотите преподать урок?

– Какой урок, Пирс?

– Что может сделать убийство с невинными людьми.

Эти слова были в опасной близости от сомнений в действиях шефа, и, если Пирс ждал прямого ответа, он его не получил.

– Если ты не усвоил его до сих пор, вряд ли это когда-нибудь случится. Это письмо не предназначалось для наших глаз, – сказал Дэлглиш.

Положив письмо в конверт, он начал собирать фотографии и открытки.

– Она, конечно, права, – сказал он. – Бессмертие умерших – в нашей памяти. Если память омрачена ужасом и злом, тогда они действительно мертвы. Банковские счета и квитанции по продаже и покупке собственности представляют больший интерес.

Оставив Пирса разбираться с ними, Дэлглиш встал и пошел переговорить с Феррисом. Тот уже закончил работу, на его лице было написано разочарование. Никаких различимых следов крови в кухонной раковине или в ванной, никаких отчетливых отпечатков на коротком ворсе ковра, никаких сальных или грязных пятен от чужой обуви. Неужели убийца принес с собой тряпку и тщательно вытер туфли, пока дожидался жертву в темном месте на лестнице? Неужели был так предусмотрителен?

Когда Феррис и его коллега-криминалист со скудной добычей собрались уходить, пришла Кейт и закрыла за ними дверь. Троица осталась одна.

Глава тридцать третья

– Взгляни, пожалуйста, Пирс, нет ли на кухне кофе? – попросил Дэлглиш еще до того, как помощники доложили о своих опросах.

На кухне нашелся кофе в зернах, кофемолка и кофейник с ситечком. Пока Пирс варил кофе, Дэлглиш знакомил Кейт с новыми обстоятельствами дела. Крепкий, черный кофе Пирс подал на подносе в зеленых керамических кружках фирмы «Денби».

– Думаю, она не пожалела бы для нас кофе, – сказал Пирс. – Жаль, нет виски. Должен признаться, я бы не отказался.

Дэлглиш сел в единственное кресло, Пирс и Кейт расположились на диване. Придвинув к себе маленький столик, они почувствовали себя как бы единым целым, напряжение спало, они словно стали здесь хозяевами. После тягостной суеты квартира казалась необычайно тихой. На улице полицейские незаметно наблюдали за входом в дом. В обязанности сержанта Робинса и констебля-детектива входили проверка и опрос всех приходящих жильцов. Но пока люди не начнут возвращаться с работы, особенной активности ждать нечего, да и известие об убийстве еще широко не распространилось. У детективов было ощущение короткой передышки между пиками бешеной деятельности, когда можно оценить проделанную работу.

– Итак, что мы имеем? – спросил Дэлглиш.

Кейт только что глотнула кофе, и потому первым заговорил Пирс. По-видимому, он решил подвести итог расследованию:

– Миссис Джанет Карпентер, вдова. Живет со снохой и внучкой близ Хардфора. Три года назад девочку изнасиловали и убили. Убийца, Дермот Бил, осужден и сейчас отбывает пожизненное наказание. Ранее, в 1992-м его судили за идентичное преступление. Тогда свидетельства были менее убедительные, и Била оправдали. Защиту вела Венис Олдридж. Мать Эмили, обезумевшая от горя, кончает с собой. После ее самоубийства Джанет Карпентер продает дом и, обрывая все прежние связи, переезжает в Лондон.

Она решает подобраться ближе к Венис Олдридж, устроившись в «Чемберс» уборщицей. Это не трудно. Миссис Карпентер прилично выглядит, подходит по всем статьям и имеет прекрасные рекомендации. Поначалу ей приходится работать в другой коллегии, но, когда подворачивается случай, она переходит в «Чемберс». Она также соглашается время от времени помогать по хозяйству в доме мисс Олдридж и покупает квартиру в двух остановках езды на метро от места, где живет адвокат. На работе она занята только три вечера в неделю. Это уже странно. Если берешься убираться ради денег, надо понимать, что за три вечера много не заработаешь. Но для нее этого заработка достаточно. Все, что ей нужно, – это доступ в «Чемберс».

В среду, 9 октября, Венис Олдридж убивают. Удар нанесен в сердце декоративным кинжалом, который она использовала для разрезания бумаг. На ее голову нахлобучен удлиненный парик, который полили кровью, хранящейся в холодильнике. Миссис Карпентер убирала кабинет мисс Олдридж. Она знала о существовании кинжала. Знала, что в кабинете мистера Ульрика хранится запас крови. Знала, где держат удлиненный парик. У нее было орудие убийства, мотив и возможность. Она по-прежнему главная подозреваемая в убийстве Олдридж.

Тут вмешалась Кейт:

– Но теперь убили ее. Это все меняет. Убийца написал эти буквы кровью. Явная попытка повесить на Карпентер убийство Олдридж. Зачем это надо, если она и так главная подозреваемая? А ведь она ею была. Не все так просто, как ты пытаешься представить. Если она устроилась на работу в коллегию, чтобы иметь возможность убить Олдридж, зачем ждать два года? Наверняка были и другие вечера, когда миссис Уотсон отсутствовала. К тому же у нее был ключ от «Чемберс». Она могла войти туда в любое время. И зачем выбирать такой способ, который делает ее главной подозреваемой? Неубедительно. Если миссис Карпентер так поступила, значит, она глупа, но я так не думаю. И еще кое-что. Я первая говорила с ней после убийства и могу поклясться, что известие поразило ее. Даже больше – оно повергло ее в шок.