Если свекровь – ведьма Касмасова Лилия

А незнакомец, подняв книгу и устроившись наконец нормально, если можно назвать нормальным ту напряженную позу, которую он принял, отвечал Орхидее:

– Около семи часов нам лететь.

– Шесть часов двадцать три с половиной минуты, – раздался высокий певучий голос стюардессы. Она, улыбаясь, шла по проходу к кабине пилота. – Каждый рейс капитана Ганса быстрее предыдущего. Он не устает совершенствоваться сам и совершенствовать самолет.

Стюардесса исчезла за золотыми шторками.

– Тогда мы могли бы познакомиться, – сказала Орхидея, – раз нам лететь целых шесть часов двадцать три минуты.

Мужчина смущенно улыбнулся:

– Я Николай.

– А я Орхидея. – Потом она показала рукой на нас с инспектором: – А это Виктория и Денис.

– Очень приятно, – проговорил тип в носках. То есть теперь уже в сандалиях.

Мы с инспектором кивнули ему в ответ. А седобородый посидел, помолчал, потом снова раскрыл свою книгу и взял в руки карандаш. Но ему явно не читалось, и он просто тупо листал страницы туда-сюда, иногда украдкой скашивая глаза на Орхидею, которая рылась в своей маленькой черной сумочке.

Инспектору явно было любопытно, что я увидела в магическом мире, а мне было любопытно, что означает то, что я увидела. Ну ладно, можно обменяться информацией. Я поманила Бондина пальцем и наклонилась к столу. Он тоже подался вперед и навострил уши.

– Золотые искры, – едва слышно прошептала я. – Бегают между ними.

– О, – многозначительно произнес он. То есть не то чтобы многозначительно, а совсем непонятно с каким значением, то ли с удивлением, то ли вообще – с уважением? Чего только не покажется в одной гласной «О», произнесенной с неопределенной интонацией! Бондин поглядел искоса на эту искрящую парочку.

– И что это значит? – тишайше спросила я.

– Что?

– Искры.

– А ты не знаешь? – Он посмотрел на меня с подозрением.

– Нет!

В глазах его появилось что-то такое странное, похожее на радость. Но потом она исчезла, и он пробормотал:

– Впрочем, ты же стала ведьмой только вчера.

– А при чем тут это?

– Ни при чем.

– Так что значат искры? – настаивала я, умирая от любопытства.

– Да так, – отмахнулся он, – ничего особенного.

А потом откинулся на спинку своего кресла, взял журнальчик и как ни в чем не бывало принялся его рассматривать.

Он издевается?

Я быстро пересела на кресло рядом с ним, собираясь вцепиться в полосатые пиджачные лацканы и трясти его до тех пор, пока он не расскажет про эти загадочные искры.

Но Бондина спасла от моего нападения стюардесса. Она вышла из-за шторок, встала посреди прохода и объявила, улыбаясь своей несовершенной улыбкой:

– Просьба пристегнуть ремни, не курить, не целоваться, не пользоваться сотовыми телефонами и магией. Портабельные ступы с метлами в чехлах над вашими головами.

Я закинула голову – наверху были обычные отделения для багажа.

– При возникновении необходимости я их открою. Если же я погибну, нажмете зеленую кнопку на стене у иллюминатора, – продолжала стюардесса совершенно невозмутимым тоном. – Вылет через аварийные выходы или потолок кабины пилота, для открытия дерните зеленый рычаг – у каждой двери слева… Чтобы получить кислородную маску, протяните руку и закройте ладонь дважды, – она выставила вперед свою длинную руку ладонью вверх, сжала и разжала ее два раза.

Откуда ни возьмись к ней примчалась маска. Маскарадная пластиковая маска! Стюардесса надела ее – это была маска зайца и почему-то зеленого цвета.

Она шутит? Забыв досаду, я наклонилась к инспектору:

– Разве это кислородная маска?

– Очень кислородная, – ответила за него стюардесса, которая услышала мой вопрос. – 99 % О-Два. Разработка магистра воздушной магии Клочковского.

Чудненько. Я представила летящих в ступах людей с зелеными заячьими лицами. Там, наверное, скорее от смеха умрешь, а не от страха.

И почему у них все зеленого цвета – и кнопки, и рычаги, и маски? Я спросила инспектора, но снова ответила стюардесса:

– Потому что зеленый цвет успокаивает.

Мы отключили телефоны и застегнули ремни. Самолет загудел, пейзаж за окном поехал назад, меня вжало в кресло, и вот мы оторвались от земли.

Инспектор сидел, как-то неестественно скрючившись и вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники. Но глаза он не зажмурил, а сосредоточенно глядел в стенку напротив.

И как там сейчас мой Миша? Эта стерва наверняка поит его напитком каждую минуту! И они готовятся к свадьбе. А как готовятся к тайной свадьбе, на которой не будет гостей? Достаточно купить бутылку шампанского и заказать ужин… Торт они уже купили… А может, они собираются после обряда пойти в ресторан? А шамана они уже пригласили? А вдруг шаманы быстро проверят свои списки, женили они уже когда-нибудь Мишу или нет?

Я наклонилась к инспектору:

– А вдруг какой-нибудь шаман согласится их поженить?

– Нет, – произнес инспектор, едва шевеля бескровными губами, – если женят неразведенного, их лицензии могут лишить.

Это хорошо. Но лучше бы им что-нибудь построже грозило. Сибирь. Казнь. Конфискация перьев с бубенцами.

Из-за шторок снова вышла стюардесса, на этот раз с подносом в руках, и с улыбкой объявила:

– Можете расстегнуть ремни, мы взяли нужную высоту.

– Отпусти уже мою руку, – прошипела я инспектору.

– Извини, – сконфуженно пробормотал он, убирая пальцы.

Я отстегнула ремень. Бондин тоже.

Стюардесса спросила нас:

– Напитки? Сок березовый? Квас? Кисель? Настойка клюквенная? Яблочная? Водка?

Какой своеобразный ассортимент. Но на подносе у нее стояли только пустые бокалы. Ведьминские штучки?

– А сок апельсиновый у вас есть? – спросила я.

Стюардесса удивилась:

– Но вы же из России. У вас там нет апельсинов.

– Поэтому мы их и хотим, – сказал инспектор.

– Вы тоже? – снова удивилась пиратка.

– Да, – сказал Бондин.

– О, вы из тех, кто гоняется за экзотикой! – шутливо погрозила она ему, небрежно взмахнула ладонью над бокалами, и в двух из них появился оранжевый сок и соломинки.

Она подала нам бокалы и повернулась к двум другим пассажирам. Бондин тихо сказал:

– Фирменная фишка «ПлювГансы» – подавать пассажиру блюда его страны.

– М-м, – кивнула я, потягивая сок через соломинку.

Стюардесса перечислила те же напитки нашим спутникам, Орхидея сказала скромно:

– Мне, пожалуйста, водки, с лимоном.

А ей-то зачем заказывать напиток? Ведь она может сотворить все, что захочет. Хотя, наверное, это приятно, когда кто-то колдует для тебя. Так же как наливает чай, например. Хотя ты и сам это можешь запросто сделать.

Стюардесса обратилась к ее соседу:

– А вам, Николас, молочный коктейль, как обычно?

– Ну что вы, – покраснел дядька, – когда это я брал молочный коктейль! Мне то же самое, что и ей.

– Ой, извините! – воскликнула стюардесса, подмигивая Николаю-Николасу незаметно для Орхидеи. – Я, вероятно, с кем-то вас перепутала!

И она подала им две стопки с прозрачным напитком и надетым на край кружком лимона.

Орхидея и Николай чокнулись со звоном, хлопнули сразу рюмки целиком и, причмокивая, стали жевать лимонные дольки.

Тоже, что ли, взять что-нибудь покрепче. Лететь еще шесть часов, рядом с непонятным занудным инспектором, беспокоясь о Мише, стерве и шаманах.

Напиться и отключиться было бы, пожалуй, самым правильным в этой ситуации.

– А ты знаешь, – сказал инспектор, – что на Канарах самый мягкий климат на Земле. Зимой плюс двадцать, летом двадцать пять. Красота. Никаких тебе шуб, никаких валенок.

Какие валенки. Я их только в детстве в детский сад надевала. И какая мне разница, в каком климате будет свадьба моего Миши с другой женщиной!

– Да лучше б там был климат Северного полюса, – сказала я инспектору, – чтобы они себе задницы поотморозили!

Хм. Кажется, я злюсь на Мишу тоже. Но ведь его околдовали, он ни при чем! Бедный мой, заколдованный Мишка!.. Но он пялился на эту дуру с самого начала!

– Извини, – сказал Бондин, – я не подумал, что это может тебя расстроить.

Стюардесса появилась снова и осведомилась, что каждый из нас желает на обед.

Инспектор от обеда отказался. Я пожелала пиццу и сладкий чай, Орхидея попросила манты и зимний салат, а Николай-Николас – ну дает! – шоколадных печений.

Есть пиццу рядом с бледным и напуганным инспектором, который не ел ничего и сидел, прямой как палка, в своем кресле, было довольно неловко.

Он пару раз пытался заговорить – то ли чтобы отвлечься от своего страха, то ли чтобы заглушить мое чавканье, – но темы выбирал дурацкие.

Сначала спросил, какую музыку я люблю. Более никчемного вопроса я не знаю. А может, я вообще не люблю музыку? Хотя, да, люблю на самом деле. Частенько слушаю что-нибудь под настроение. Но вот именно «что-нибудь».

– Без разницы, – ответила я, прожевав очередной кусок шикарной пиццы – наверняка самой настоящей, итальянской – и запивая его чаем.

Инспектор сумел даже оторвать взгляд от стены, посмотрел на меня изумленно:

– Как это без разницы?

– Вот так.

Я продолжила есть, потому что ужасно проголодалась. Вежливо было бы спросить, какая музыка нравится ему. Но мне-то зачем переходить на его скучный уровень разговора?

– Закажите себе пиццу, – посоветовала я ему. – Она у них супер какая вкусная.

– Я не голоден, – сказал он.

Не успела я посочувствовать ему по поводу его страха высоты, как он снова спросил:

– А с Мишей вы давно познакомились?

Нет, ну вот обязательно касаться этой темы?

– Год назад, – сказала я с таким мрачным видом, что он поостерегся спрашивать дальше.

Орхидея и Николай между тем весело хихикали, доедая обед, а стюардесса уже подносила им следующую порцию алкоголя.

Мне захотелось пересесть к ним, подальше от этого неловкого зануды. Я взяла тарелку с пиццей, встала, обошла стюардессу и села в кресло напротив Орхидеи, у окна.

– Мне тоже водки, – сказала я.

– С лимоном или, может, с апельсином? – услужливо осведомилась стюардесса.

– С апельсином! – Попробуем, что это за штука такая будет. Вообще-то я водку не пью. Ну, может, пробовала раз в жизни. И мне не понравилось, насколько я помню. Горько, невкусно и пьянеешь сразу.

Но сейчас это будет, пожалуй, самое оно.

Мы дружно дзенькнули рюмками, те двое хлопнули напиток одним махом, я глотнула немного прохладной и жгучей влаги – как крепко! Стюардесса снова наполнила рюмки и оставила квадратную бутылку и тарелку с кружками лимона и апельсина на столе, решив, похоже, что за нами бегать не успеешь.

Николай доел последнее печенье на тарелке, отряхнул руки, подумал, хлопнул еще рюмку водки и снова взялся за свою книженцию.

– А что это вы читаете? – поинтересовалась Орхидея.

– Да так, по работе надо, – ответил Николай, вздыхая. Наверное, ему хотелось болтать с Орхидеей, а не заниматься работой.

Он снова заводил по страницам карандашом и забормотал: «Нет, нет».

Я вытянула шею, пытаясь заглянуть в книжку. Но он держал ее, наклонив к себе, так что мне это не удалось.

Я уставилась в иллюминатор, смотрела на облака, а мысли о Мише снова меня атаковали. Где он сейчас? Летит в самолете, так же, как я? Нет, не так, как я. Он ведет самолет, а рядом сидит и щебечет эта глупая блондинка. Подсказывает, куда поворачивать. В салоне где-нибудь на кресле раскинуло пышные юбки белоснежное платье, на полу стоит большая коробка с тортом… И Мелисса радуется, предвкушая свадьбу. И почему мы с Мишей не поженились раньше? Хотя… он и сейчас-то сделал мне предложение только потому, что бабушка ему велела. Любит ли он меня на самом деле? Хочет ли и правда прожить всю жизнь со мной?

Подойдя к таким мрачным и тревожным вопросам, я решила, что чем пялиться в иллюминатор, лучше выпить еще водки.

Что я и сделала.

Стюардесса поставила на столик тарелку с бутербродами с красной и черной икрой. Я взяла с красной и закусила. Черную я никогда не пробовала – кто его знает, может, она совсем невкусная? А разочарований на сегодня мне и так хватает.

Николай наконец вложил карандаш в книжку, захлопнул ее и сказал непонятно и с радостью:

– Точно нет. – Потом опустошил одну из стоявших на столе рюмок, покосился на Орхидею, которая подносила ко рту бутерброд с черной икрой. – Вы, кажется, любите черный цвет? – указал он на бутерброд.

Но ведь Орхидея даже не в черном платье! Нет, у влюбленных какая-то бешеная интуиция.

– Вы угадали, – ответила Орхидея, съела бутерброд и наклонилась к Николаю: – Потому что, говорят, он стройнит.

Николай возразил:

– Но вы и так в отличной… в отличной… ф… ф… как ее… – Похоже, он забыл слово «форме». – В отличной кондиции! – выговорил он.

В отличной кондиции сейчас был он сам. Привык, видимо, к детским коктейлям, а тут – водка.

– Спасибо, – сказала Орхидея. – Вы самый галантный собеседник на свете.

– А еще я умею… – Дядька приложил ладонь ко лбу. – Умею… – Память опять подводила его. – Я что-то умею, – решительно договорил он.

И что он там умеет? Я хихикнула, потому что мне на ум пришли всякие смешные неприличности.

– Вы заешьте. – Орхидея подала ему тост с черной икрой.

Он взял, рассмотрел его, как какое-то невиданное чудо, и сказал:

– Странная печенька.

– Это тостик, – сказала Орхидея.

– Странный шоколад, – сказал дядька, поворачивая бутерброд так и сяк. Часть икры шлепнулась на пол.

– Это икра, – сказала Орхидея.

– А! – кивнул он и заглотил бутерброд в один укус.

Тоже так хочу. Хочу путать тост с печенькой. И перестать думать, что Миша сейчас целует эту как ее там, Меликрысу, Мели-лиссу. Сидит за штурвалом, а она обнимает его за плечи… Ой, лучше не думать. Я наполнила рюмку, разлив немного водки на столик, и выпила, снова закусив апельсинной долькой.

Водка становилась вкуснее. И апельсин, он очень хорошо сочетается с ней, я вам скажу. Следующая рюмка хорошо пошла и без апельсина.

Но Миша, Миша еще мелькал в моих мыслях. И блестящее мини-платье. Они будут купаться вместе в море, смеяться и веселиться, Меликрыса наденет свадебное платье, которое они купили в салоне Бабы-Яги. И Миша ей скажет что-нибудь такое, «Ласточка моя, снегиречек»… Нет, такое он никогда не говорит… Он, бывает, скажет, «Викусик»… Но ее не назовешь Викусик, она же Кры… Он ей говорит, наверное, «Крысюсик»…

И я вдруг всхлипнула, произнося:

– Крысюси-и-ик… Он ее Крысюсиком зовет!

– Вика, Вика, – со мной рядом вдруг оказался инспектор, – ты чего, перепила, что ли, глупышка.

Он погладил меня по голове, и я опустила голову ему на плечо. Как хорошо, когда есть полосатое плечо, на которое можно опустить голову!

Потом под моей головой вдруг оказалась подушка. Спинка сиденья опустилась, и я провалилась в сон.

Проснулась я от того, что кровать подбрасывала меня вверх. Будто она стояла на спине какой-нибудь взбесившейся дикой лошади, из тех, что скидывают ковбоев на арене. Ой, какая кровать, я же в кресле, в самолете!

Я открыла глаза и села. Кресло продолжало подпрыгивать. Весь самолет продолжал подпрыгивать!

Орхидея и дядька дрыхли, по-детски держась за руки и подпрыгивая в своих креслах каждую секунду настолько, насколько им позволяли ремни. Когда они успели пристегнуться? Мы что, уже приземляемся? Рядом со мной сидел Бондин. Глаза его были зажмурены, руки вцепились в подлокотники, а лицо было таким белым, что белее быть невозможно.

Я легонько стукнула Бондина в плечо:

– Что происходит?

Он открыл глаза:

– Все в порядке. Это всего лишь… турбул… – нас снова подкинуло, – лентность… Стюардесса так сказала.

– А где она сама?

– Не знаю.

Я поднялась. Ух ты. Мало того, что пол дергается, так он еще уходит куда-то в сторону. Или я еще не протрезвела?

– Ты куда? – спросил Бондин.

– К пилоту. Узнать, в чем дело, – сказала я. – Зачем они трясут самолет!

Инспектор не ответил и только снова зажмурил глаза. Я дружески похлопала его по макушке:

– Щас приду. Не трясись так.

– Это самолет трясется, – открыл он глаза и слабо улыбнулся, – а вовсе не я.

– А ты не добавляй, – сказала я, сама не понимая толком, что говорю, и направилась к шторкам, хватаясь для равновесия за спинки кресел.

За шторками был небольшой тамбур, и прямо по курсу была дверь с овальным окошком. Я заглянула в окошко, увидела синие спинки кресел и больше ничего. Я нажала на стальную ручку, дверь открылась.

Такого ужаса я не испытывала никогда. Передо мной были большие изогнутые окна, и прямо на меня мчались облака. Но это еще ничего. Главный ужас был в том, что в креслах никого не было.

– Еще водки или соку? – раздался услужливый голос. Справа, в углу у шкафчика, стояла стюардесса. – Все уснули, инспектор ничего не желал, и я отлучилась на минутку. Поболтать с капитаном.

– Где летчики?! – не слушая ее, в ужасе завопила я.

– Капитан Ганс всегда один водит самолет, – спокойно сказала стюардесса.

– И где он, где?! – продолжала вопить я.

– Я тут, – раздался деловитый мужской голос откуда-то… из-под кресла? – А зачем я вам?

– Где – тут? – Я наклонилась – под креслом никого не было.

– Фиалка, – строго сказал мужской голос, – я же вам говорил – никакой водки.

– Но это же их национальное… – извиняющимся тоном сказала Фиалка.

– Дай им тогда кофе! – рявкнул бас.

– Какой кофе! – крикнула я. – Не хочу я кофе! Вы где? – А потом я заметила, как штурвал слегка шевельнулся туда-сюда. – Вы невидимка?!

Из кресла раздалось какое-то тихое рычание и бормотание. Кажется, на немецком языке. Стюардесса склонилась ко мне:

– Включите, пожалуйста, ваше око.

Я повернула перстень. О! Так вот он кто. В кресле сидел мужчина, полупрозрачный. Я заглянула сбоку. На нем, как и на стюардессе, была треуголка, а еще черная повязка на глазу. А форма была обычная, летчицкая. На вид ему было лет сорок.

А еще я почему-то смогла понять некоторые слова в его бормотании. И они мне не очень понравились.

– Так вы привидение! – удивилась я. Голова моя все еще кружилась от опьянения, а тут еще серебристый магический мир, так что я быстро отвернула кольцо обратно.

– Да, – резко ответил голос. Похоже, ему было обидно быть привидением. – Так по какому поводу вы хотели меня видеть?

– Спросить, – сказала я требовательно, – почему самолет трясется.

– Больше не трясется, – сказал капитан Ганс.

О. И правда, меня больше не подбрасывало. Но зато…

– Тогда почему шатается? – еще более требовательно спросила я.

– Кофе! – заорал капитан. – Дайте ей кофе, Фиалка!

Но Фиалка уже протягивала мне масенькую белую чашечку с дымящимся ароматным напитком.

– Я не люблю кофе, – сморщилась я. – Он горький.

– А водка? – спросил Ганс. – Сладкая?

– Нормальная, – сказала я.

– Вам надо протрезветь, – ласково сказала стюардесса.

– Нет, – помотала я головой. – Мне надо опьянеть еще больше. Чтобы не думать.

– Вы уже не думаете, – сказал Ганс.

– Я провожу вас к вашему месту, – предложила стюардесса.

– Я сама уйду, – махнула я рукой. И что я, в самом деле, к летчику прицепилась. Пойду лучше наколдую себе еще водки или ликера. Эх, у меня ведь колдовство умыкнули. И что за жизнь?

Я вернулась в салон. Двое голубков по-прежнему дрыхли. Бондин поднял на меня глаза:

– Поговорили?

– Угу. – Я уселась в кресло рядом с ним.

– Что говорят?

– Кофе пейте, говорят.

Он засмеялся. Потом сказал:

– А я никогда не видел Ганса лично.

– И не увидите, без очков, – сказала я.

– А, вы о том, что он призрак.

– А вы знали?

– Разумеется. Это есть на всех их плакатах и в рекламных буклетах. – Он достал журнальчик из бокового кармашка кресла и подал мне.

На обложке красовалось крыло самолета, а под ним было написано: «Незаметный капитан Ганс гарантирует, что ты и не заметишь, как очутишься на месте!»

– Перстень поверни, – посоветовал мне Бондин.

Ах, вот оно что. Главного на картинке я и не заметила: на крыле самолета сидел человечек в треуголке и с черной повязкой на глазу.

– Это так странно, – я положила брошюру на стол, – что призрак управляет самолетом.

– Это редкость, но не странность, – сказал Бондин.