Слёзы Шороша Братья Бри

Глава первая

Предатель

Домик на окраине Дорлифа вдруг сник, съёжился и прижался к земле. Это свет в нём потух. И только два фиолетовых огонька, освещавших его снаружи, не давали ему пропасть вовсе. Из домика один за другим вышли семь человек, последним – Малам.

– Сынок, носочки про запас не забыл?

– Положил отец.

– Фляжки с тулисом и грапианом висят ли на поясе, проверь.

– Я их в мешок прибрал, так удобнее.

– Вспышек достаточно взял?

– Хватит.

– Ну, ступайте. Провожать не пойду. Направлюсь сразу к Новосветному Дереву – проведать свои шары.

– Прощай, морковный человечек, – сказал Нэтэн так, как ему захотелось сказать.

– Ещё свидимся, Мал-Малец в помощь мне, – сказал Гройорг, как умел.

– Прощай, Малам. Буду рад снова прийти в этот дом, – сказал Савасард.

– Твой дом стал родным для нас, Малам. До свидания, – сказал Дэниел.

– Точно. И мы ещё вернёмся, – добавил Мэтью.

– Ну, я пойду, отец, – тихо проскрипел Семимес.

– Буду ждать вас, дорогие мои.

Шестеро пошли прямо к липовой роще, морковный человечек – направо, в Дорлиф.

Пройдя десятка два шагов, Семимес повернул обратно.

– Семимес, забыл что-нибудь? – спросил Мэтью.

– Забыл. Идите. Я догоню вас, – ответил он.

Миновав дом, он подбежал к камню около ивы, сдвинул его с места и, присев подле ямки, зашептал:

– Пришло время нашей разлуки. Теперь я не смогу приходить сюда каждый вечер. Не смогу приносить в этот уютный домик новости. Обидно: я не прибегу сюда завтра утром, когда небо над Дорлифом будет новым, и не впущу его в домик, отвалив камень. Прости мне это, просто я буду далеко отсюда… Но моё сердце будет здесь… И там, известное дело. Там, потому что я Хранитель Слова. Здесь… Ты знаешь, почему моё сердце будет здесь… Ладно, всего не скажешь, я должен идти. С Новым Светом! Прощай!

Не забыл Семимес и про Нуруни. Он зашёл в хлев, погладил её и сказал:

– Нуруни, добрая душа, я ухожу. Далеко от дома. Очень далеко. Пока меня не будет, за тобой присмотрит отец. Не капризничай – слушайся его. Увидишь Кипика, не робей, бросайся на него – он и убежит. Ну, мне пора. С Новым Светом тебя, дорогая.

Сафа поднималась по лестнице в полной темноте, не зажигая свечей. За тринадцать лет чувства её запомнили этот путь лучше всех других дорожек, по которым она ходила, а их было немного, и все они не убегали за пределы Выпитого Озера. Она торопилась. Она хотела угодить своему хозяину. Она всегда хотела угодить ему, потому что в сердце своём носила благодарность и преданность ему. Прошло тринадцать лет с тех пор, как из всех женщин и девушек Выпитого Озера он выбрал, взамен прежней служанки (она упала с лестницы и разбилась насмерть), её, Сафу. И за все эти годы он ни разу не обидел её, а одиннадцать лет назад даже погладил её по голове. Из обитателей Выпитого Озера никто больше не был так поощрён хозяином.

В один из дней того далёкого года она сидела у башни Зусуза под окном комнаты, которую он ей отвёл, и думала о своём отце: прошло уже четыре дня, как он ушёл на охоту. Скоро он вернётся с добычей.

– Не печалься, Сафа. Дара вернётся, ничего с ним не станется, – сказал ей Зусуз, проходя мимо.

– Я знаю, Повелитель, – ответила она и поднялась.

Что-то услышал Зусуз в этом её «я знаю».

– Знаешь? – переспросил он.

– Да, Повелитель, знаю.

– Откуда ты можешь знать это? Может, его задрала горная кошка или растерзали пещерные волки. А может, его свалила стрела человека. Откуда ты знаешь, что он жив?

– Я знаю, Повелитель, он идёт домой. Вот, – Сафа подняла руку, в которой держала волос.

– Что это? – спросил Зусуз.

– Откусок.

Зусуз раскатисто рассмеялся и спросил:

– Что ещё за откусок?

– Откусок моего волоса, Повелитель… Когда отец собирался на охоту, я выдернула из головы волос и незаметно привязала к его поясу. А кончик волоса откусила и оставила себе. Он и указывает мне, где отец.

– Как же ты можешь знать, где твой отец, если ты не знаешь лесов и гор, которые окружают Выпитое Озеро?

– Откусок показывает, с какой стороны он от меня и далеко ли или близко.

– Сними платок и распусти волосы, – приказал Сафе Зусуз.

Она сняла платок и вынула из волос деревянный гребень – густые чёрные пряди упали на её спину и плечи. Зусуз потрогал волосы: на ощупь они были толще и жёстче человеческих.

– И где же сейчас Дара? Покажи.

Сафа приподняла откусок, держа его двумя пальцами, и, пристально смотря на него, стала шептать:

– Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок, найди…

– Сафа! Он показывает! – воскликнул Зусуз.

Волос затрепетал и начал подниматься, будто подхваченный ветром. Потом движение волоса вверх прекратилось. Он продолжал трепетать, не поднимаясь, но и не падая. Он завис на одном месте.

– Отец там, Повелитель, – Сафа указала рукой направление.

– Я догадался, – сказал Зусуз и снова засмеялся.

Сафа улыбнулась в ответ, поняв, что угодила хозяину, и добавила:

– До него два Выпитых Озера в ширину.

– Он охотится в горах Хамрута… Ты умница, Сафа. Кто же научил тебя этому?

– Никто, Повелитель. Я сама углядела, когда с куклой играла.

– Умница! – с довольством повторил Зусуз и погладил её по голове.

Сафа спрятала глаза, чтобы они не выдали её счастья, и поклонилась хозяину. Зусуз задумался. Потом сказал:

– Округу тебе покажу.

Он сдержал своё обещание: они с Сафой облетели на Шуше ближние и дальние селения, леса и горы, реки и озёра. Сафа, выполняя наказ хозяина, была внимательна и всё запоминала. Но было в этих полётах ещё одно, то, что не надо было запоминать, но что невозможно было забыть, однажды почувствовав… Было небо. От парения в небе (а ей казалось, что это она сама парит в нём) Сафа испытывала неведомое ей доселе наслаждение. И за эти счастливые мгновения она ещё больше была благодарна своему хозяину. Благодарность эта была настолько сильна, что переродилась в страсть, дикую и безоглядную. Жизнь этой страсти Сафа чувствовала в себе. Чувствовала своей душой, которая всё чаще переполнялась беспричинной злобой и яростью, когда Зусуз был не один. Чувствовала своей кожей, волосы на которой вдруг щетинились. Чувствовала пальцами, которые напрягались и судорожно царапали всё, что попадалось ей под руки. Чувствовала челюстями, которые изнывали от сжатия и, сжимаясь, заставляли её скрежетать зубами и рычать, – и тогда Сафа грызла деревяшки. И в такие мгновения она жаждала растерзать любого, в ком почуяла бы угрозу для хозяина… Страсть эта ждала своего часа, ждала утоления…

Привязанности Сафы к своему хозяину не поколебало и то, что смутило многих обитателей Выпитого Озера, то, с чем, однако, они должны были смириться, потому что этой перемены жаждал сам Зусуз. Это были новый облик Повелителя и его новое имя. Перед тем как это свершилось, Зусуз приказал всем, кто был в тот час в Выпитом Озере, собраться у башни. Он вышел на балкон вместе с Тронортом и объявил:

– Воины мои! Жёны и дети воинов! Сейчас своими глазами вы зрите нас двоих: Повелителя Зусуза, который пробудил вас к жизни и высвободил из-под гнёта камня, и Повелителя Тронорта, который одарил вас знаком всепобеждающей стрелы. Каждый из нас двоих силён, потому что в каждом из нас двоих живёт огонь Чёрной Молнии. Когда-то огонь Чёрной Молнии был единым и много сильнее отдельных его огней, на которые он распался, вырываясь из скалы на свободу. Он жаждет вновь обрести былую мощь. Желая выполнить его волю и тем приумножить нашу силу, мы решили стать единым целым, единым вашим Повелителем, имя которого будет Трозузорт. Воины! Примите это и, выказывая преданность мне и Повелителю Тронорту, возопите: да будет Повелитель Трозузорт!

Выпитое Озеро онемело. Затем ореховоголовые ряды выкрикнули, недружно и робко:

– Да будет Повелитель Трозузорт!

Зусуз нахмурился…

– Шуш! – призвал он горхуна, который, как всегда, сидел на невидимой снизу верхушке башни.

Шуш, словно раскроив когтями толстую пелену над котловиной, просунулся через неё и завис перед балконом. Зусуз прыгнул ему на спину и спустился к воинам. Сойдя с горхуна, он выдернул из-за пояса палку и ударил ею оземь, ударил так сильно, что лик его исказила кривизна, а дно озера сотрясла пробежавшая под землёй волна… Многие не устояли на ногах. Многих охватило смятение… Зусуз вернулся на балкон.

– Ты не боишься поколебать их преданность? – спросил его Тронорт. – Я не заметил былой сплочённости в их рядах.

В ответ Зусуз рассмеялся, раскатисто и громко. Но это был ответ не одному Тронорту, больше это был ответ Выпитому Озеру. И оно уловило в этом смехе то, что он, Зусуз, остаётся его Повелителем, что он, Зусуз, лишь вбирает в себя Тронорта, его силу, его огонь Чёрной Молнии, чтобы стать ещё сильнее. И оно, придя в себя, выплеснуло свой вопль:

– Да будет Повелитель Трозузорт!

– Завтра рано утром сойдитесь у башни и, узрев Повелителя Трозузорта, возопите это вдвое сплочённее и сильнее! – крикнул Зусуз.

Поначалу (за год до рождения Трозузорта), когда в башне только поселился тот, кого Зусуз приказал называть Повелителем Тронортом, комнатка внизу едва ли не каждую ночь наполнялась приглушёнными стонами и рычанием. Это страсть Сафы пробуждалась и мучила её изнутри. Порой ей становилось тесно не только в её груди, но и в её комнатке, и тогда Сафа, влекомая своей страстью, вдруг соскакивала с кровати и делала жадный прыжок к двери, за которым должны были следовать другие прыжки, приближавшие её к жилищу нового обитателя башни. Но вместо этого она впивалась ногтями в дверь, и царапала, и драла её, пока приступ ярости не стихал…

От зубов и ногтей Сафы Тронорта спасли две вещи. Ни единожды он не выказал неприязни к хозяину. По крайней мере, Сафа не заметила за ним этого. Все его чувства по отношению к Зусузу вобрали листы бумаги, на которых Тронорт рисовал его. Но эти листы, превращавшиеся в глаза одного и другого, жили недолго, лишь мгновения: Тронорт заканчивал портрет, ставил на нём привычный узор со своими инициалами, захваченный и принесённый памятью из Нет-Мира, и предавал свои чувства огню. Кроме того, он, как и Сафа, был одинок и большую часть времени проводил в башне, на балконе. Там он оставался наедине со своими страстями и рисовал. Почему-то он всегда показывал свои рисунки Сафе (не те, которые ждал огонь). Ей нравилось это и нравились эти почти живые картинки. Они заставляли её душу трепетать… но трепетать по-иному: трепет этот унимал на время её страсть, и на душе её становилось покойнее. Однажды Тронорт дал Сафе рисунок, взглянув на который, она потеряла крепость в ногах и села на пол. На том рисунке была она, Сафа…

Когда Зусуз обернулся Трозузортом, Сафа не терзалась. Теперь чувства её, и те, что связывали её с Зусузом, и те, что подарил ей рисовальщик, не раздваивали её сердца.

…Сафа поднималась по лестнице, прижимая к груди сложенную вдвое тряпицу. Ей хотелось, чтобы хозяин увидел всё своими глазами. Наконец голые стены башни кончились, и она добралась до площадки, на которую выходили двери трёх подтуманных комнат. Почему-то ей показалось, что хозяина в его комнате нет. Но нетерпение так подзуживало её, что она пренебрегла предчувствием и постучалась в дверь – никто не ответил. Тогда, обругав себя дурёхой, она злым шагом преодолела ещё несколько витков лестничной спирали и постучалась в дверь комнаты хозяина на верхнем ярусе, той самой комнаты, которую совсем недавно занимал Повелитель Тронорт.

– Входи, Сафа, – послышался голос Трозузорта.

В ответ сердце её забилось так быстро, как не заставили его биться бесконечные ступени. Она вошла в комнату.

– Повелитель, откусок показал, – наконец выдохнула Сафа.

– Он отправился в путь?

– Да, Повелитель. Тот, у которого мой волос, вышел из Дорлифа.

– Ну-ка, – Трозузорт бросил взгляд на клок материи в руке Сафы, догадавшись, что в нём спрятано.

Сафа раскрыла тряпицу, двумя пальцами взяла с неё волос и, подняв его перед собой, принялась за дело:

– Откусок, найди волос, что тебя потерял… Откусок, найди волос, что тебя потерял… Вот, Повелитель!

– Вижу, Сафа. Куда направляется тот человек?

Сафа нарушила покой волоса, покачав его. Она знала ответ на вопрос Трозузорта, но хотела убедиться в его правильности. Рука её вновь замерла, позволив волосу искать.

– Откусок, найди волос, что тебя потерял… Повелитель, тот человек идёт в сторону леса Садорн.

– Благодарю тебя, Сафа. Ступай к себе и поглядывай на откусок… Постой! Сначала найди военачальника Гуру и скажи ему, чтобы он немедля явился ко мне.

– Да, Повелитель.

– Теперь ступай.

Трозузорт вышел на балкон и, глядя в сторону Дорлифа, задумался. «Значит, кроме Слезы, внук дорлифянина принёс с собой Слово, и они решили отправиться к тому, кто предсказал его приход. Слово не открылось им, и у них нет другого выхода. Они думают, что Фэдэф жив и сумеет разгадать тайну Слова. Но жив ли он?.. Они будут искать его. Где? – Трозузорт усмехнулся. – Откусок укажет мне на них. Слово и Слеза обретут нового хозяина. А он обретёт ещё большую власть… Кто сопровождает пришлого?.. Его друг? В нём – преданность и рвение хозяйского ферлинга, но он лишён убийственного клюва и когтей. Кто ещё? Сын Малама, их ловкий проводник? Третьего дня ему удалось-таки перехитрить моих воинов. Хм… Семимес… уродливое порождение случая… Этот во что бы то ни стало увяжется за двумя пришлыми: он одинок и жаждет признания. Малам научил его неплохо владеть палкой. Неплохо… Он мог убить меня… равно как и я его. Кто ещё? Малам? Нет, он обрёл покой. Он, скорее, пойдёт к Новосветному Дереву – ворошить воспоминания и предаваться мечтам… Наверняка, призовут одного-двух огненноволосых. С ними моим воинам придётся повозиться, если не застать их врасплох… Вышли спешно, не дождались наступления Нового Света. Значит, кинжалы-призраки утолили свою жажду, напившись крови брата и сестры… Пришло время войны. Пришло моё время».

Громкий стук в дверь оборвал мысли Трозузорта. Он вернулся в комнату и сказал:

– Входи, Гура.

Дверь открылась. Вместо неё проём заслонило мощное тело, облачённое в панцирь, над которым сидел огромный баринтовый орех с чертами, напоминавшими лицо. В глазах Гуры не было ни покорности, ни учтивости, но была сила и верность. Он шагнул вперёд – в пространстве за его спиной показалась Сафа. В тех редких случаях, когда Трозузорт вызывал к себе Гуру, она всегда сопровождала его наверх, иначе горхун не пропустил бы его. Дверь за Гурой закрылась, но Сафа осталась подле неё. Она насторожилась и напрягла свой нюх. Она нюхала воздух, ища в нём опасность для хозяина. Страсть заставляла её вынюхивать опасность всегда, даже тогда, когда взяться ей было неоткуда.

– Слушаю, Повелитель.

– Скажи мне, Гура, кому из командиров ты доверил бы самое важное задание.

– Какое, Повелитель?

– Такое, что от него зависит, большой или малой кровью Выпитого Озера одолеем мы людей в грядущей войне.

Гура пристально смотрел на Трозузорта. Тот продолжал:

– Выследить отряд людей в пять-десять человек, не больше. Они идут тайно. Вот что мне надо. Только что они вышли из Дорлифа. Среди них двое пришлых, тех самых, что наши воины упустили третьего дня в горах Харшида.

– Тебе нужны они, Повелитель, эти двое?

– Да, Гура. У них есть то, в чём, по предсказанию одного дорлифянина, заключена могучая сила. И сила эта должна послужить нам, но не людям.

– Повелитель, я сам выслежу отряд дорлифян.

– Нет, Гура. Ты пригодишься для другого. В день, когда я заполучу то, в чём люди видят своё спасение, и Сафа поможет мне открыть его тайну, мы выступим на Нэтлиф. Ты поведёшь десять тысяч воинов и овладеешь нэтлифской крепостью.

– Я мечтал об этом дне, Повелитель! – первый раз за время разговора Гуры с Трозузортом глаза ореховоголового сверкнули отблеском чувства – это была радость предвкушения большой крови.

– Пришло время превратить мечты в явь.

– Если не я, то Дара, отец Сафы, станет во главе отряда, который должен выследить дорлифян.

– Выследить и убить. Убить всех. Но тела двоих пришлых пусть не терзают. Пусть доставят их мне со всеми вещами, что найдут при них. Даре скажешь, чтобы взял с собой воинов, которые видели пришлых. Они возвращаются к Выпитому Озеру вдоль подножия Кадухара. Если не успеют вернуться, Дара перехватит их. Думаю, их пути пересекутся.

– Повелитель, когда Даре выступить?

– Две сотни воинов должны быть готовы выйти в любое время. Когда точно и в каком направлении, я скажу прямо перед выходом. Пусть каждый из них выберет себе четвероногого.

– Они отправятся на четвероногих?

– Да, Гура. Пора проверить их в настоящем деле, иначе зачем же я кормлю их?

– Да, Повелитель. Четвероногие быстрее настигнут людей.

– Всё, что я сказал тебе, передай Даре. И не забудь: тела двух пришлых не терзать – доставить мне вместе с вещами. Ступай.

Гура вышел. Трозузорт усмехнулся и сказал сам себе:

– Быстрее настигнут людей, говоришь?.. Настигнут и ошеломят дерзких путников, и дерзость их улетучится, как дым задутой свечи.

(Среди молодняка ореховоголовых попадались такие, которые, подрастая, так и не научались говорить и вставать с четверенек на две ноги и которым не дано было узнать подлинного назначения рук. Они отталкивались от земли передними и задними лапами, когда без устали носились по дну и ярусам Выпитого Озера. Они оставались на четвереньках, когда жрали, хватая пищу пастью из кормушек или с земли. В драке они избивали друг друга в кровь и ломали друг другу кости, но для этого им не нужны были руки, мечи и секиры – им нужен был яростный разбег, сокрушительный удар головой и острые зубы. Рождались они крупнее и сильнее большинства своих сородичей. С первых же дней жизни выявляли склонность к чрезмерной подвижности. И через много дней не могли усидеть на месте и сосредоточить внимание на приложении рук к занятию, как их двуногие братья и сёстры, потому что у них не было рук, потому что ноги их просили бега, все четыре ноги просили бега. А в глазах их, едва явленный, навсегда оставался взгляд, который искал одного – в кого с разбега врезаться головой.

Однажды, взирая на них, Зусуз решил:

– Эти, четвероногие, будут бегать под воинами, вместо лошадей. Их надо с малых лет приучать к всадникам. А тех из них, что не поддадутся власти слова и кнута и останутся необузданными зверями, – убивать!

Через годы Повелитель Трозузорт имел в своём многотысячном войске шесть сотен обученных четвероногих. Они не уступали в прыти лошадям, неплохо лазили по горам, таская на своих спинах убитых ореховоголовыми зверей, а главное – они готовы были (потому как были этому научены, и этого же требовала их натура) сокрушить своими головами строй лошадей идущей на всём скаку в бой конницы.

Хранители Слова шли молча. Они не зажигали факелов и держались на близком расстоянии друг от друга. Впереди шёл Савасард, за ним – Семимес, следом – Мэтью, Дэниел, Нэтэн и Гройорг. Никто из них не оборачивался назад: они приберегали этот прощальный взгляд до последнего холма, с которого можно будет обозреть Дорлиф. Перед путниками с каждым шагом, казалось, поднималась всё выше и выше мрачная стена, делавшая темноту ещё гуще, а неизвестность, ожидавшую их, ощутимее. Это был лес Садорн.

– Савасард, ты не хочешь свернуть с тропы влево? – вполголоса проскрипел Семимес, в душе не желая до конца уступать лесовику роль проводника.

Савасард убавил шаг и оглянулся назад.

– С холма, что от нас по левую руку, Дэн и Мэт впервые увидели Дорлиф, – пояснил Семимес.

Савасард повернул налево.

– Это же значит что-нибудь? – добавил Семимес.

– Точно, Семимес, значит. Ещё как значит, – поддержал его Мэтью, уставший от угрюмого молчания Дэниела, которое он чувствовал своей спиной.

Путники дружно забрались на холм… и в глазах их отразился Дорлиф, с его новосветной радостью и новосветной печалью.

– Такой красоты в жизни не видывал! – с чувством прохрипел Гройорг и к своему чувству прибавил то, что услышать от него никто не ожидал: – Вернусь из похода – останусь в Дорлифе. Рядом с домом Малама вырастет гриб… с оранжевой шляпкой. Потихоньку обживусь, Мал-Малец в помощь мне.

– Запомню твои слова, дружище, – сказал Нэтэн.

– Что ж, коль запомнишь, в гости ко мне придёшь.

– Про какой это ты гриб толкуешь, Гройорг-Квадрат? – спросил Мэтью, припомнив странное видение той самой ночи, когда в доме Малама появился Гройорг, и толкнул в плечо Дэниела.

– Гройорг! – одёрнул сам себя Гройорг по привычке быть одёрнутым своим другом (которого на этот раз не было рядом) в тех случаях, когда язык его сбалтывал лишнее, и прикрыл себе рот своей огромной пятернёй, которая, сделай он это раньше, не пропустила бы ни единого шального звука.

Прощание с Дорлифом нагнало на Дэниела ещё большее уныние. Каждый шаг от дома Малама до этого холма он терзался единственной мыслью: Суфуса и Сэфэси больше нет с ними… И когда Мэтью подтолкнул его, мысль эта, которой стало тесно от её повторения, нашла выход наружу, и Дэниел, по-прежнему не замечая никого рядом, произнёс голосом обречённого:

– Двоим не узреть наступающий свет.

Покроет их очи фиалковый плед.

– Дэн… – Мэтью коснулся рукой его плеча. – Забудь… Слышишь – забудь. Пора забыть эту старую ведьму. Она изведёт тебя.

Дэниел отдёрнул плечо.

– Забыть?.. Кого… забыть? Кого я должен забыть? – сказал он напряжённо (будто сдавливая слова), не глядя на Мэтью.

– Сам знаешь, о ком говорю, – ответил Мэтью с обидой в голосе.

– О чём вы, ребята? – удивился Нэтэн.

– Да! О какой это ведьме ты проговорился, Мэт-Жизнелюб? – прохрипел Гройорг. – С малых лет не переношу болтовни о ведьмах!

– Я не проговорился – я просто сказал.

– Волчатник, что ты скажешь? – спросил Нэтэн Семимеса.

– Он о старухе, что повстречалась нам нынче днём. Мы втроём шли на площадь, и вдруг она. Будто из-под земли выросла… со своим стихом, – нехотя ответил тот и остановился.

– Что за стих? – снова спросил Нэтэн.

– Плохой стих. Очень плохой.

– Если честно, мне её стих тоже в башку врезался, – признался Мэтью. – Но я хотел забыть его. Отказаться от него, будто его и не было… и от старухи этой.

– Забыть слова вещуньи не так-то просто, дорогой Мэт. Они врезаются в голову, чтобы ты вспомнил их в то мгновение, когда они сбудутся. Тогда-то ты и посетуешь: какой же я, мол, дурак был, что отмахнулся от старой ведьмы, – сказал Семимес и затем добавил, чтобы всем всё стало ясно: – Думаю, это была парлифская вещунья. Известное дело, вещунья не ведьма, но её тоже лучше стороной обходить.

– Кого я должен забыть? – продолжал Дэниел, то ли отвечая Мэтью, то ли самому себе. – Я не могу… не могу забыть Суфуса… не могу забыть Сэфэси… Они должны быть здесь, рядом с нами, на этом холме… Они должны любоваться вон той сказкой… Они должны вместе с нами увидеть новое небо… Я хочу разговаривать с ними… Сэфэси, скажи что-нибудь! Приди и скажи… скажи, что тебя и Суфуса отпустил Перекрёсток Дорог!

– Дэн! – умоляющим голосом произнёс имя друга Мэтью.

– Сэфэси, ответь мне! Или ты, Суфус!.. Пожалейте меня… и скажите что-нибудь!.. Поговорите же со мной!.. Я так хотел поговорить с вами…

Дэниел остановился и крепко-крепко сжал челюсти… и стал глотать ком, подступивший ему к горлу.

– Дэн, – тихо сказал Нэтэн. – И мы не забыли их. И нам всем больно. Слышишь, Дэн?

Дэниел с укором посмотрел на него и сказал:

– Покроет их очи фиалковый плед… Нет, они не на Перекрётске Дорог, и они не вернутся.

– Значит, мы с отцом угадали, – то ли невпопад, то ли нарочно проскрипел Семимес.

– Что угадали? Признавайся! – не поняв его слов, потребовал Гройорг.