Адония Шервуд Том
— Да?! А при дворе скажут, что я повесил неизвестно кого?! Немую сумасшедшую из Эксетера, которая, быть может, всего лишь похожа на плимутскую убийцу!
Секретарь, ещё более виноватым жестом втянув голову в плечи, вернулся в свой тёмный угол.
Под каменным сводом повисла гнетущая тишина. Стал отчётливо слышен треск почти полностью сгоревшей свечи. Стражник, стоявший возле низкой двери, переступив уставшими ногами, неосторожно брякнул мушкетом. Помощник прокурора метнул в его сторону свирепый взгляд, но изумлённый вскрик, рванувшийся из тёмного угла, заставил его повернуться сначала на этот вскрик, потом — к арестованной. Лицо её, с чёрными тенями вокруг глаз, дрогнуло и прояснилось. Ожила в нём какая-то мысль, и разомкнулись обмётанные, сухие, серые губы. Вскинул пухлую руку к воротнику, нервно поправил мятые кружева и попытался что-то сказать охваченный волнением помощник прокурора, но произнести слово ему не позволили. Повелительно выставив в его сторону ладонь, вскочил со своего места и торопливо приблизился к арестованной пожилой англиканский патер.
— Скажи мне своё имя, дочь моя, — торопливо проговорил он ожившей вдруг пленнице. — И произнеси покаяние, и я здесь же его приму, потому что завтра тебя повесят за убий…
Священник не завершил фразы. Испуганно отшатнувшись, он отступил назад. Преступница, эта неизвестно откуда появившаяся в Англии девица, с лёгкостью отправляющая на тот свет крепких, здоровых и к тому же вооружённых мужчин, остающаяся немой и неподвижной с первой минуты своего ареста (так, что даже для допроса двое стражников притаскивали её под руки), вдруг порывисто встала. Железные скобы, привинченные к подлокотникам, кованные явно не для девичьих рук, выпустили из своих округлых капканов тонкие кисти.
Сильно оцарапав руки о края скоб, Адония встала, — нет, взметнулась, — словно отпущенная пружина. Испуганный стражник возле дверей, попытавшись вскинуть мушкет, выронил его, и тот упал с грохотом (испуганно взвизгнул за своим столом помощник королевского прокурора), а стражник, ударив массивным корпусом в дверь, вывалился в коридор и хрипло закричал:
— Сюда!! Сюда!!
Адония, не замечая выступивших капель крови, прижала руки к груди, подняла лицо к закопчённому, низкому, каменному потолку и с невыразимым отчаянием простонала:
— Домини-и-ик!
Постояла мгновение, улыбнулась (все находящиеся в каземате для допросов вздрогнули от этой улыбки) и рухнула на пол.
Спустя четверть часа, убедившись, что вывести из глубокого обморока арестованную не удаётся, помощник прокурора махнул рукой.
— Несите в камеру! — приказал он набившимся в каземат караульным.
Двое стражников, подхватив безжизненную узницу, словно мешок, потащили её вниз, в тюремный подвал. Они миновали караульное помещение, протопали по нескольким коридорам и, втащив Адонию в самую дальнюю камеру, уложили её на почерневшие от времени, обгрызенные крысами доски лежанки. Тяжело отдуваясь, выпрямились.
— На первый взгляд — лёгкая, — пробасил один из них, — а пока донесёшь — взмокнешь!
— Такая лёгкая, — захохотал его товарищ, — и такая гибкая!
Первый вдруг приложил палец к губам. Медленно наклонившись, он взял за щиколотку свесившуюся с лежанки босую белую ногу арестованной, подняв, положил её на чёрные доски и нарочито замедленным движением натянул на неё край грязного тюремного рубища. Затем, приложив палец к губам, поманил сослуживца из камеры.
С лязгом захлопнулась решётка. Проскрипел, проворачивая пружины в замке, старый ключ. Гулко простучали, удаляясь от камеры, подбитые гвоздями подошвы.
Они вернулись, когда над Эксетером царила тёмная полночь. Шли, стараясь ступать как можно тише. Проходя вдоль решёток со спавшими за ними заключёнными, подходили к висящим вдоль стены фонарям и делали вид, что поправляют фитили, хотя свет был вполне сносным.
В эту минуту арестованная вдруг широко раскрыла глаза. В серой мгле камеры тускло засветились её белки. Она несколько раз глубоко вздохнула и едва слышно произнесла:
— Я слышу тебя, Доминик…
Двое приблизились к решётке последней камеры.
— Я говорю тебе — её всё равно завтра повесят, — прошептал один из караульных. — Ну как не приласкать такую красавицу напоследок?
— А если перед казнью расскажет? — сомневался его спутник. — Помощник прокурора вышвырнет нас со службы из одной только зависти. А мне это место за изрядные деньги досталось!
— Дубовая ты деревенщина! В беспамятстве она! Ничего не видит, не чувствует. Ну, если очнётся — свернём шею и бросим, будто с лавки упала.
— Ну вот, ещё и шум будет…
— Честно скажу, я бы тебя и звать-то не стал, если бы ключи от камер были доверены мне! Вспомни, как мы её несли. Какая гибкая, гладкая.
— Ладно. Вот ключ. Открывай, только тихо.
— Да, — беззвучно произносили в этот миг губы Адонии. — Да, Доминик. Я поняла. Двое. Их только двое. Хорошо… Я обещаю. Да, понимаю, о чём говорю — и обещаю…
Что-то откровенно недоброе было в том, с какой осторожностью отмыкался замок. Адония усмехнулась. Вытянула руки вдоль тела. Закрыла глаза.
Один из заключённых в эту минуту не спал. В своей камере, что располагалась неподалёку, он сполз с лежанки и подобрался к решётке. Свет фонаря, падая сквозь прутья, налепил на его лицо желтоватую полосу, в которой обнаружились маленький чёрный внимательный глаз, вогнутый нос «уточкой», оспинки на щеке. Он твёрдо знал: всё, что можно назвать необычным — это приметы счастливого случая. А что могло быть более странным, чем тихая, скрытная походка ночных караульных! Он чутко наставил ухо в сторону последней камеры. Недовольно поморщился на храп сокамерников. Затаил дыхание…
До слуха его донеслись короткие глухие звуки ударов, сдавленный стон. Спустя минуту в освещённый портал коридора выбежала юная заключённая. Движения её были хищными и полными сил. Широко раскрытые глаза светились двумя синими огоньками.
«Ах, умница! Сколько дней притворяться умирающей! Сколько дней заставлять стражников носить себя на допросы! Чтобы в нужный момент ожить — и стать снова свободной! Ах, какой для меня прекрасный урок…»
Узница остановилась. Поднесла к лицу большое кольцо с надетыми на него ключами. Выбрала один, самый узкий, отделила его от остальных, зажала в кулаке. Затем присела, туго натянув между коленями подол арестантской хламиды и, взмахнув рукой с ключом, одним ударом пробила в толстой ткани небольшую дыру. Всунула в неё большой палец, с негромким треском надорвала. Затем, продев в образовавшуюся дыру обе ладони, стала увеличивать надрыв по кругу. Казалось, прошёл лишь миг — и вот уже юная убийца, страшная и прекрасная ведьма, выпрямилась в тюремном коридоре. Оголив ноги до колен, отбросила в сторону нижнюю часть хламиды. Зловеще улыбнувшись, посмотрела на широко распахнутую дверь в конце коридора и направилась к ней лёгкими, стремительными шагами.
Вдруг прямо перед ней, просунувшись сквозь решётку, мелькнула чья-то рука.
— Помощи! — приглушённо прозвучал голос из-за решётки.
Девушка остановилась.
— Буду молиться за тебя! Брось мне ключи!
Юная пленница взглянула на отнятое у караульных кольцо, затем в сторону голоса и руки, повёрнутой ладонью кверху, как бы в просьбе о подаянии.
— Ты невиновен и хочешь вернуть себе свободу? — хриплым голосом спросила пленница.
— Нет! Я как раз очень виновен. Я — контрабандист и к тому же, удирая, сильно пришиб двоих полисменов. Но если ты поможешь мне выбраться отсюда, я обещаю сменить ремесло. И буду молиться за тебя. Скажи мне своё имя!
— Адония, — сказала девушка и, взмахнув рукой, точно набросила на протянутую к ней ладонь тяжёлое кольцо.
Повернулась и, неслышно ступая босыми ногами, побежала вдоль цепочки стенных фонарей. Рыжие волосы метались за её спиной пучком пламени.
Узник торопливо втянул кольцо внутрь, позвенел ключами и, найдя нужный, вставил его снаружи в гнездо. Замок, негромко скрипнув, открылся. Молодой, лет семнадцати, с битым оспой лицом контрабандист, выбежав в коридор, направился… Не в сторону спасительного выхода, нет. Сначала он метнулся к дальней камере. Встав на пороге, торжествующе усмехнулся. Оба стражника, со связанными руками и заткнутыми ртами, лёжа на полу, тихо постанывали. Выбрав того, который был более худым, контрабандист приподнял его, усадил спиной к лежанке и нанёс несколько тяжких, беспощадных ударов. Затем развязал стражника, снял с него мундир, надел на себя, а своё арестантское облачение — на обмякшего горемыку. Взвалив неподвижное тело на плечи, дотащил его до своей камеры и опустил на свою лежанку. Запер решётку, вернул ключи тому, кто оставался в камере узницы, и только потом, нарочито громко стуча подбитыми гвоздями подошвами, направился вслед за спасительницей.
Однако наверху, перед караульным помещением, он остановился и замер, прижавшись спиной к стене. Там, внутри, слышались сдавленные ругательства, топот, стоны и так хорошо знакомый, вызывающий слабость в коленях звон боевой стали.
— Обещаю, Доминик! — раздался вдруг звонкий голос юной ведьмы, и тотчас послышалось полное боли мужское проклятие.
Заставив себя приблизиться к полуоткрытой двери, переодетый узник осторожно глянул внутрь помещения. Слева, у стены, возле опрокинутого стола и рассыпавшихся шахматных фигурок, лежали, кривя лица и зажимая раны, четверо караульных. Стонали, выдавливали ругательства. Здесь же валялись их шпаги. Справа, возле планшира с мушкетами, так и не пустив к ним караульных, с короткой шпагой в руке стояла босоногая ведьма. Остриё клинка её было направлено в грудь забившегося в угол молодого стражника.
— Свяжи их всех! — сказала ему Адония и повелительно качнула шпагой.
Дрожащий от страха юнец торопливо выполнил приказание. Спрятавшийся назад, за угол контрабандист слышал, как его спасительница потребовала у молодого стражника мундир и переоделась. Негромко скрипнула входная дверь караульного помещения. Спустя несколько минут послышался стремительный топот копыт. «Значит, смотритель конюшни уже не опасен». Пряча лицо, контрабандист вбежал в караульную комнату, быстро схватил пару пистолетов, оружейную сумку, метнул в неё горсть пистолетных пуль, обандероленный тюк пороха, и толкнул ещё раз скрипнувшую дверь. Двое из лежащих на полу стражников прокричали ему:
— Догони её, Джон!
— Джон, развяжи нас!
Хлопнула дверь.
Снова послышался топот копыт.
— Как повезло! — истерическим, на грани рыдания голосом выкрикнул молодой стражник, пытаясь освободить связанные за спиной руки. — Никого не убила!
Загонщики
Сторож у ворот видел, что один из караульных вбежал в конюшню, а через минуту или чуть более того выехал уже на оседланной лошади. Заученным движением привратник вскинул на плечо мушкет и направился к воротам, готовясь получить от всадника пропуск и выпустить его. Однако караульный, доскакав до него, сноровисто спрыгнул на землю и выдернул из ножен короткую плоскую шпагу. Резкая боль обожгла плечо. Привратник попятился и упал. Злодей вытер остриё шпаги о сгиб локтя, вернул её в ножны, шагнул к упавшему, отнял мушкет, отбросил его в сторону конюшни, распахнул ворота и прыгнул в седло. Раздался звук бешеного, стремительно удаляющегося галопа.
«Лошадь холодная. Запалится. А с линии выстрела я ушла». Свернув в переулок, Адония пустила лошадь лёгкой, медленной рысью. Лишь подъехав к окраине Эксетера и свернув с главной дороги, она вновь взяла сумасшедший галоп. Мелькнув между двух окраинных домишек, вынеслась в ровное, облитое светом луны поле. Впереди тёмной полосой надвигался на неё спасительный лес. Доскакав до первых деревьев, Адония вернулась к медленной рыси. «Въездной пост миновала. Можно сделать круг и вернуться на дорогу».
Всадница твёрдой рукой направляла лошадь туда, где не так давно им с Домиником встретилась Эсперанса. План был надёжен и прост. В кармане отнятого ею мундира обнаружились несколько весомых монет («доходное ремесло у тюремщиков!»), на которые следовало купить дорогое женское платье. Однако сама Адония, не рискуя быть схваченной, не смогла бы этого осуществить. Она предполагала просить об этом недавнюю спасительницу. Переодевшись, добраться до порта, а там… Адонии было хорошо известно, в какой норе мог укрыться Филипп. Но она не могла знать, что Эсперанса, узнав о случившемся с ней и с Домиником несчастье, оставалась в Эксетере и всеми мыслями была устремлена к поиску возможных вариантов вызволения из тюрьмы своей случайной знакомой. Не учитывала Адония также и расторопности королевской сыскной службы.
Раненый в плечо привратник достаточно быстро добрался до дома, где квартировал помощник королевского прокурора, и уже через час с небольшим тот, в сопровождении секретаря, ступил на забрызганный кровью пол караульного помещения. Стражники, с наспех перевязанными ранами, выстроились вдоль планшира. Старший, сделав шаг вперёд, срывающимся от волнения голосом доложил о происшедшем. Помощник прокурора расставил ноги, заложил руки за спину и окатил караульных таким взглядом, что те невольно попятились.
— Милорд! — хриплым голосом проговорил старший караульный. — Умоляю, два слова! Кажется, её можно поймать.
Помощник прокурора, не смотря на тяжёлое, оплывшее тело птицей метнулся к нему, схватил за отвороты мундира. Впился взглядом в глаза. Безмолвно выдохнул: «Как?!»
— Преступница оседлала кобылу, милорд, которая уже несколько лет вяжется в паре с жеребцом, что сейчас бесится в стойле. Если за городом найти следы сбежавшей, то жеребец по запаху кобылы приведёт нас к ней.
— Пока мы найдём за городом следы, она домчится уже до…
— Она мчится в Плимут, милорд! — набрался смелости перебить собеседника стражник. — Она наверняка мчится в порт, а значит, караульный восточного выезда из города мог её видеть! Там и будут следы…
Помощник прокурора отнял руки от его мундира. Повернулся, прошёл, расшвыривая ногами валяющиеся на полу шахматные фигурки, к столу. Сел. Достал платок, отёр испарину со щёк и со лба. Негромко сказал:
— К рассвету найдёте следы — останетесь на службе.
Затем, не глядя на ковыляющих к двери раненых стражников, повёл лицом в сторону секретаря. Приказал:
— Поднимай гарнизон.
Ночной Эксетер наполнился огнями и топотом. Обыватели, отнимая сонные головы от подушек, говорили себе: «что-то случилось».
Рано утром, едва забрезжил рассвет, на окраине города собрался большой отряд вооружённых людей.
— Вот, вот её следы! — возбуждённо орали сразу несколько голосов.
Тревожно всхрапывающего жеребца, взятого на длинную лонжу, подвели к вывороченным копытами комьям земли, уводящими чёрной цепочкой к темнеющему невдалеке лесу, и он немедленно потянул новую цепочку следов, рядом с первой. С глухим топотом рванулись за ним десятка два всадников.
— Немедленно в город, — негромко сказал помощник королевского прокурора своему секретарю. — Сообщи, что любой желающий может принять участие в нашей охоте. И что тот, кто поймает преступницу, получит вознаграждение. Пятьдесят фунтов.
— Не поверят, — быстро ответил ему секретарь. — Всякий поймёт, что такую огромную сумму можно только пообещать.
— Не поверит лишь тот, кто спокойно размыслит. А таких, учитывая общий азарт, много ли будет? К тому же среди плебеев достаточно подлецов, которые в любой день и час согласны принять участие в таком развлечении даже бесплатно. Спеши, поднимай всех. Ночью далеко она уйти не могла. Днём же скакать поостережётся. Она где-то в лесу. Собери как можно больше людей. Как можно больше!
Облава
Клак-оун, кривоносый контрабандист, не покинул Эксетер. Почему — он не мог бы объяснить даже себе. Не смотря на юный возраст, — неполные восемнадцать лет, — Клак-оун был весьма опытным человеком. Неласковая, трудная жизнь и искушённые в законах взрослого мира старики-контрабандисты научили его быть осторожным. Именно быть, а не казаться. Он даже не раздумывал над тем, стоит ли немедленно, не дожидаясь рассвета, покинуть опасный город или же спрятаться и переждать розыск. Несомненно, следовало без всякого промедления добраться до окраины Эксетера, скрыться в лесу и, не смотря на голод и страх, звериными топами выйти к одной из знакомых пещер на морском побережье. Но, едва только беглец миновал последние дворы города, силы странным образом оставили его.
Едва лёг он на землю, чтобы переползти поле, отделяющее его от спасительного леса, как сердце сжала неведомая тоска. Истомная ломота прошла по обмякшему телу, липкая испарина выступила на лбу. Вместо того чтобы ползти, радуясь нежданной свободе, пьянея от ощущения силы и гибкости юного тела, Клак-оун не двигался с места. Он лежал, обдавая тяжёлым, жарким дыханием вощёную кожу оружейной сумки. Чья-то чужая мольба проносилась в его сердце, оглушал чей-то властный, непререкаемый зов.
Когда наваждение отпустило его, Клак-оун, словно ящерица, крутнулся на животе и пополз назад, в город. В эту секунду он мог думать о многом: о крестьянской одежде, о куске окорока, о свежей лошади, о каком-нибудь, пусть даже тупом и ржавом ноже, о нескольких монетах для подкупа случайно встреченных стражников. Но перед его мысленным взором неотступно светилось только одно: лицо этой девушки, спасительницы, обладающей дикой, неведомой силой. Как, сказала она, её имя? Ах, да. Адония.
Она остановила лошадь на границе леса и поля. В свете встающего солнца отчётливо виднелась хижина Эсперансы. Ни ветерка. Рассвет, тишина, неподвижность. Выждав несколько долгих минут, Адония качнула стремена. Лошадь медленно двинулась через выкошенное поле.
С момента их бегства от Филиппа и Стэйка в хижине никого не было. Белели на обвисших верёвках давно высохшие простыни.
«Эсперанса не возвращалась из Эксетера. Не приведи господь, чтобы и с ней что-то случилось!»
Адония привязала лошадь к столбу, вкопанному возле входа в хижину, сняла седло.
«До темноты на дорогах показываться опасно, а день только начинается. Можно не спешить».
Она затопила печь, нагрела воды. Долго плескалась в маленькой, неудобной бадье. Заглянула в небольшой сундучок, где были сложены вещи хозяйки. Принялась перебирать такие бесценные, такие важные женские мелочи. Переменила одежду. Очень обрадовалась коротким женским сапожкам — но, примерив, с грустью вернула их в сундучок: непоправимо тесны. Со вздохом вернулась к сапогам стражника, набила в их носки сухой травы. Снова достала из колодца воды, напоила остывшую уже лошадь. Вынула из ножен и почистила шпагу. Сняла со стены дорожную сумку. Достала из неё тёмно-зелёный от плесени полукруг сыра. Обрезала бока, обнажив вполне съедобную сердцевину. Нашла ещё горсть сушёных фруктов, принялась жадно есть. Минуту колебалась: лечь спать или сначала приготовить всё в дорогу? Зевнув, стала складывать в сумку остатки сыра, огниво, шерстяное, сшитое квадратом тёмное одеяло. «Как жаль, что Эсперанса не держала здесь сменного платья». Наполнила водой плоский глиняный штоф. Обрезала и, свернув, уложила в сумку тонкую бельевую верёвку. Положила туда же найденную за печкой тяжёлую тубу из свернувшихся сухих листов бересты.
Предвкушая сладость сна, поправила набитый сухой травой тюфяк. Села, стала снимать чулки. Посмотрела сквозь дверной проём на спокойно стоящую лошадь. «Нет. Спать нужно ложиться в лесу. Где-нибудь неподалёку. Хотя вряд ли они сюда доберутся так быстро: следов на дороге не видно». Встала, натянула караульные бриджи и сапоги. Оглянулась на взбитый тюфяк: «не чрезмерно ли я осторожничаю?»
Выведший к её убежищу кавалькаду погони жеребец, оказался предателем и для своих: почуяв близкий запах кобылы, он призывно заржал. Этот звук не долетел до Адонии, его приглушила кромка леса, возле которой кавалькада остановилась, и стены хижины. Но привязанная к столбу кобыла радостно заржала в ответ. Предводитель погони мгновенно принял решение: не окружать, прячась за деревьями, поле по кругу, а мчаться напрямик. «Всё предусмотрел. Даже мушкеты у всех — сняты с плеч и перекинуты через сёдла. Об одном не подумал: не приказал завязать жеребцу морду».
Выбежавшая из хижины Адония, похолодев, увидела, как стремительной лавой выплёскиваются на край поля всадники в алых военных мундирах. Метнувшись в хижину, она перекинула через плечо ремни сумки и шпаги, выбежала, отвязала лошадь, вскочила на неё без седла и с силой хлестнула ладонью по крупу. Лошадь пошла медленной рысью. Адония принялась бить её в бока тяжёлыми каблуками стражниковых сапог и через несколько секунд уже летела, вцепившись в гриву. Она намеренно уходила не по прямой от преследователей, а наискосок, туда, где они когда-то пробежали-прошли с Домиником: этот путь она знала.
Не оглядываясь, она мчалась к близкой уже зелени перелеска. Ветер гудел в ушах, и поэтому она не слышала, как остановились преследователи, и как прозвучала в полуденном воздухе злая команда. Не слышала также и звука нестройного залпа. Только почувствовала, что лошадь, и без того летящая на махах, вдруг ещё как бы прыгнула вперёд.
Вломившись в невысокую стену кустов, Адония погнала лошадь туда, где, как она помнила, цепочкой шли три небольшие каменистые проплешины. «На камне следов не видно. Минуту, да выиграю. После — сверну в лес. Собак, кажется, с ними нет. Пусть ищут».
К сожалению, следы были. Спустя несколько минут один из растянувшихся в линию алых «мундиров» добрался до проплешин и призывно, радостно закричал. Когда к нему подскакали, он с гордостью показал на вытянутую через камни частую кровяную цепочку.
В этот миг Адония, почувствовав, что лошадь замедлила шаг, глянула через плечо — и застонала. Половина крупа и вся задняя нога лошади были густо залиты кровью.
Адония спрыгнула, «вклинила» лошадь в густой куст. Быстро осмотрела рану. Кровь, сочась, омывала ребристый уголок ушедшей под кожу пули. «На излёте достала. Какая злая судьба!» Выхватив шпагу, Адония быстро и резко поддела остриём пулю и выбросила её из раны. Торопливо похлопывая ладонью, успокоила взвизгнувшую и рванувшуюся лошадь. Резким движением оторвала рукав белой, позаимствованной у Эсперансы рубашки. Широко взмахнув, стёрла кровь с крупа. Оторвала ещё клок, скатала в ком и с силой вогнала его в рану. От боли лошадь сделала «свечку». Взахлёб шепча что-то успокаивающее, Адония вспрыгнула на покрывшуюся испариной спину лошади и тронула её — в сторону, вбок от прежнего направления. Ехала, поминутно оглядываясь, и, когда кровь снова стала пятнать землю, остановилась. Спрыгнула. Пройдя к морде лошади, поймала её за ноздри. Притянув, быстро поцеловала. Глухо сказала:
— Прости.
И метнулась прочь.
Но, пробежав несколько шагов, остановилась. Скинула сумку, достала из неё заботливо приготовленное для ночёвок тёмное одеяло. Быстро вырезала в середине дыру, набросила на себя через голову. Стянула в поясе верёвкой. Подхватила сумку и шпагу и, экономя силы, размеренно зашагала от дерева к дереву.
Прошло совсем немного времени, когда Адония вздрогнула от выстрела — в той стороне, где она оставила лошадь. «Ещё бы немножко в глубь леса. Ещё бы немножко…»
Она вышла на длинную, выгнутую серпом проплешину, за которой темнел густой бор. «Десятка четыре шагов. Успею пробежать — спасена…»
Как подкошенная, упала на землю. Сбоку, почти рядом, с шумом раздвинув заросли, на проплешину выехал всадник.
Насмешливо сверкнул алый мундир. Заклацали по камням подковы. Всадник остановился, посмотрел вбок, поднял руку. Адония медленно повернула голову в направлении его взгляда. «Прекрасные солдаты в английской армии. Безупречное решение. Идут цепью с разрывом в сорок шагов. Как на загонной охоте». Там, выехав на проплешину, остановился второй всадник. Подняв руку, понимающе кивнул. И — остался на месте, просматривая весь длинный серп, а первый тронул коня в сторону бора.
«Всё. Поставили стража. Не успела. Назад — нельзя. Вперёд — … Вперёд? Подобраться поближе, бросить камушек, отвлечь, прыгнуть… Шага два или три…» Но всадник, словно в насмешку, неторопливо вывел коня на середину каменистой поляны. «Двадцать шагов. Пока добегу — срежет пулей».
Нет, не очень уж и злая судьба. В эту минуту в отдалении солдат, ехавший рядом с командиром, безусый юнец, принятый в полк по протекции отца — отставного заслуженного офицера, негромко вскрикнул и вскинул мушкет. Поляну перед ним перебегал испуганный заяц. Выстрел заглушил отчаянный окрик командира. Заяц кувыркнулся, упал в траву, но через секунду прянул и в два скачка унёсся с поляны. Приготавливая шомпол, юнец повернул лицо, искажённое гримасой досады, в сторону подъезжающего командира. Но сказать ничего не успел. Тяжкий удар выбил его из седла. Оглушённый, он сел, сплюнул вместе с кровью расколотый зуб. А командир уже махал рукой в сторону стремительно приближающегося топота копыт и кричал:
— По местам! По местам! Случайный выстрел! Случайный выстрел!..
Она увидела, как копыта с хрустом провернулись в каменной гальке. Караульный развернул лошадь и помчался в сторону прогремевшего выстрела. Спустя несколько мгновений из зарослей бора вылетел и присоединился к нему напарник. Пятьдесят фунтов!
Адония птицей пронеслась над проплешиной, едва ли не за их спинами.
Она то бежала, то продиралась сквозь заросли, пока хватило дыхания. Шатаясь, хватая ртом влажный лесной воздух, выбрала стоящее посреди густо заросшей подлеском поляны высокое дерево с нависающим над головой суком и, стащив с разбитых ног и уложив в суму сапоги, вскарабкалась и укрылась в кроне. Села верхом на толстую ветку, привязала себя к стволу и в изнеможении закрыла глаза.
Горячий след
Двое, в партикулярном платье, всадников остановились возле хижины сенокосов. Один из них имел охотничье дорогое ружьё, второй держал на длинной лонже рвущуюся с поводка «утиную» собачонку. К сёдлам были приторочены объёмные дорожные мешки. Обладатель ружья, спрыгнув с седла, скрылся в хижине. Минуту спустя вынес на свет мундир стражника.
— Зачем? — спросил его товарищ. — След отчётливый. И её, и погони.
— А в лесу? — вопросом на вопрос ответил охотник, ловя носком стремя. — Там сейчас всё затоптано.
— Ах, ну да.
Охотник неторопливо поехал вдоль выбитой копытами цепочки следов.
— Давай быстрее! — сказал ему нетерпеливый соратник.
— Незачем, — последовал рассудительный, спокойный ответ — Если догнали солдаты — то нам уже ничего не достанется. Если нет — то вся работа будет ночью.
— Ну да, так, — покивал головой второй всадник.
Потом снова сказал:
— Но, значит, как договорились? Поровну? По двадцать пять фунтов?…
Разговор пресёкся. Собака, добежав до подсохших уже кровяных пятен, утробно зарычала и туго натянула лонжу. Всадники, разогнав коней до скорости бега собаки, пересекли одну за другой три каменистые проплешины. По ним шла — с сёдел было отчётливо видно — линия потемневших, струной протянувшихся капель.
Миновали бредущую к ним навстречу, припадающую на заднюю ногу лошадь. Доехали до густого развороченного куста и валяющегося рядом куска окровавленной ткани. Вся земля здесь была взбита копытами, и собака, растерянно взлаивая, закружилась на месте. Но ей тотчас сунули под нос оставленный беглянкой мундир, и через пару минут след был вновь найден.
Дальше ехали скрытно, избегая встреч с солдатами. Оба хорошо понимали, что ради пятидесяти фунтов у них отнимут не только взявшую след собаку, но и их самих присыплют землицей здесь же, в зарослях.
Приближался вечер, когда собака уверенно облаяла густое дерево с низко нависающим суком. Её тотчас привязали поодаль и бросили крупную, с большим куском мяса кость. Владелец ружья проверил заряд, положил его у куста замком кверху, взвёл курок и насыпал на полку порох. Затем принялись работать — молча, деловито и слаженно. Первый, достав из мешка небольшую, в деревянной раме пилу, подтянул струну и начал спиливать нависающий над его головой сук. Второй, вооружившись остро наточенным топором, стал срубать прямые толстые ветки кустов и молодые тонкие деревца. Несколько раз собака, прижимая лапами кость, задирала морду к кроне дерева и грозно рычала. Тогда охотники прерывали работу и насторожённо смотрели вверх. И Адония, закусив губу от бессилия, замирала, сжимая вытянутую из ножен бесполезную шпагу.
Когда лес окутал закатный сумрак, работа была завершена. Все деревца и кусты были спилены вокруг дерева на десяток шагов. Освобождённое же пространство густо покрывали торчащие из земли заостренные колышки высотой в половину человеческого роста.
— Значит так, — отчётливо произнёс владелец ружья, осторожно опуская курок. — Если захочешь спрыгнуть, — сама видишь, — превратишься в барашка, насаженного на вертел.
— На десяточек вертелов! — посмеиваясь, добавил его товарищ.
— Ночь тебе — на раздумья. Утром мы сплетём возле ствола клетку, спрыгнешь в неё. Свяжем руки, тогда дадим воды.
— Да не свались, смотри, ночью на колья! Ты нам живая нужна!
Крона дерева хранила молчание.
Охотники принялись устраиваться на ночлег.
— Может, костерок развести? — предположил вслух один из них.
— Ни в коем случае, — ответил ему товарищ. — Знаешь, сколько сейчас шатается по лесу ненужных помощников? Что, если кто-нибудь увидит огонь?
— Ах, да. Конечно. Гости нам не нужны.
Тьма окутала лес. Умолкли дневные звуки. Лишь негромко шелестели листья под налетающим ветерком. Пользуясь этим шорохом, Адония принялась за работу. Она разрезала своё одеяло-накидку на полосы и связывала их в один тонкий канат. План был прост: привязать верёвку к самой нижней ветви дерева, спуститься по ней до верхушек кольев, болтая ногами, свалить их и спрыгнуть на землю. Её союзники — темнота и шпага, — против ружья и собаки. Риск, безусловно, велик. Собака поднимет охотников раньше, чем она начнёт сваливать колья. Но другого выхода нет. Помощи-то ждать неоткуда.
Помощь пришла внезапно и скоро. Сначала тревожно взлаяла собака. Тут же смолкла, прижатая к земле торопливой рукой. Послышалось лошадиное фырканье, топот копыт. Невидимый всадник остановился поодаль. Негромко сказал:
— Доброй ночи, ребята.
Ему ответила тишина.
— Предлагаю сделку, — произнёс, не показываясь, пришелец Вы принимаете меня в компанию, и я получаю от пятидесяти фунтов свою долю. Если нет — я до утра буду разъезжать по кустам и орать «она здесь! Она здесь!» К утру здесь окажется столько хватких ребят, что и делить будет нечего.
Последовала пауза. Потом из темноты осторожно спросили:
— Ты один?
— Один.
— Как нашёл нас?
— Меня привели сюда пятьдесят фунтов.
— Проклятье.
— Так что с моим предложением?
— Чёрт с тобой. Принимаем.
— А вас сколько?
— Двое.
— Стало быть, по шестнадцать с половиной фунтов? Неплохо.
— А тебе будет не жирно? Всю работу-то мы сделали! Нам по двадцать, тебе десять!
— Нет, ребята. По честному — это поровну.
После паузы ответили:
— Ладно. Согласны.
— Только без шуток. Должен предупредить, что я отменно владею ножом.
— Нам это ни к чему, — фальшиво-добреньким голосом ответили из темноты. — Согласны делиться по-честному.
— Уж слишком сладко поёте, компаньоны! — с нескрываемой насмешкой проговорил всадник. — Давайте-ка разведём маленький костерок.
— Зачем?
— Когда заключаешь договор, нужно пожать руки и посмотреть в глаза.
— А ты, случаем, не бывший пират?
— Я случаем контрабандист. Так что на счёт костерка?
— Опасно. Лучше подождать до утра.
— Я настаиваю.
— Чёрт бы тебя уволок! Ладно. Топай сюда. Сейчас запалим.
Спустя минуту на краю поляны, высветлив хищно белеющие острия кольев, горел огонь. Двое охотников, встав у костра, напряжённо всматривались в сторону незваного гостя. Послышался шум ветвей. На границе тени и света появился чёрный всадник с привязанной второй лошадью. Набросив поводья на ветку ближайшего дерева, всадник легко спрыгнул на землю.
— А зачем тебе…
Охотник не закончил вопрос. Пришелец быстрым движением поднял на уровень глаз два пистолета. Гулко ударил сдвоенный выстрел. Охотников отбросило к кольям. Утробно взвыла собака.
— Адония! — прокричал всадник, торопливо выдёргивая и отбрасывая в сторону колья. — Спускайся!
— Кто ты? — раздался голос сверху, из темноты.
— Твой должник, — ответил, понемногу расчищая путь к дереву, нежданный спаситель. — Клак-оун.
— Кто такой Клак-оун?
Контрабандист остановился. Посмотрел вверх.
— Когда ты вышла из камеры, то оторвала нижний край тюремного рубища. Чтобы не мешал шагу. А для этого ты пробила в нём дыру одним из ключей. Потом отдала ключи мне. Мы не можем терять времени. Спускайся. Неизвестно, кто в округе слышал выстрелы.
Клак-оун добрался до ствола дерева, освободил от кольев небольшую площадку. Затем вернулся к убитым и принялся стаскивать с них одежду. За его спиной послышался глухой удар.
— Цела? — он мельком посмотрел в сторону поднимающейся с земли девушки.
— Я обещала Доминику, — сказала дрогнувшим голосом Адония, — что больше не убью ни одного человека.
— Хорошо, хорошо. Отвязывай вторую лошадь. Нужно побыстрее убраться отсюда. Собаку возьмём с собой. Ты права, убивать без нужды не годится.
— Что дальше? — спросила Адония, влезая в седло.
— Отвезу тебя в Плимут. Добуду денег. Посажу на корабль. Попрощаюсь.
— Для чего ты делаешь это?
— Никакого благородства. Просто, если оставишь за душой неисполненный долг — никогда потом удачи не будет.
— А как ты нашёл меня? Клак-оун на секунду остановился.
— Голос привёл, — сказал он после маленькой паузы.
— Какой голос?
— Властный.
Глава 15
Под мерный негромкий перестук копыт она задремала. Это была странная дрёма. Как будто и слышала глухой топот, и чувствовала царапающие её ветки, и ощущала идущее от притихшей собаки живое тепло, но была как бы не здесь, не в седле. Сквозь очертания реального мира просвечивал ещё один, где в колеблющемся контуре светлого проёма между двух тёмных домов шёл старик с непримечательным землистым лицом. Он шёл навстречу и не приближался. Смотрел куда-то под ноги. Только на один миг он поднял сверкнувшие внимательные глаза, и Адония вздрогнула: она откуда-то знала, что ей обязательно нужно запомнить эти глаза и это выдубленное загаром и ветрами лицо.
Обещанная встреча
С самоубийственным равнодушием Адония следила, как тают последние силы. Клак-оун, обняв и прижав к себе, тянул, почти нёс её по людным улицам Плимута. В нацепленных на обритые головы мятых шляпах, в коротких, с капюшонами, куртках портовых грузчиков, они не вызывали удивления у прохожих. Неприятие — да, их сторонились с гримасами равнодушия или досады, но кроме неприятия — ничего: просто два подвыпивших портовых юнца. Не совсем, кажется, потерянных: один подрагивающей рукой прижимает к груди небольшую «утиную» собачонку. Значит, кормит от своих бедняцких пенсов. Значит, добрый.
Клак-оун продал лошадей и теперь, облачившись в удобную во всех отношениях одежду, решал главную задачу: искал «купца», намеревающегося в ближайшее время покинуть порт.
Адония села прямо в дорожную пыль. Клак-оун, вцепившись в наслоенные и прошитые наплечники куртки, оттащил девушку к обочине. Сел рядом сам. Обняв, негромко сказал:
— Очень прошу тебя. Надо встать. Здесь неподалёку — таверна. Сядем за стол — отдохнём. А сейчас — надо встать!
Адония, разлепив обмётанные, серые губы, выдавила вдруг едва слышимый, горестный стон.
— У тебя что-то болит? Почему ты стонешь?
— Это я… — шёпотом ответила девушка, — … так… кричу.
— Почему ты кричишь?
— Мы здесь шли… С Домиником…
Клак-оун несколько раз глубоко вздохнул. Размял одеревеневшие пальцы. Но, перед тем как подняться, спросил:
— Это с тем, в чьей смерти тебя обвинили?
Адония, вздрогнув, сжала губы. С усилием сглотнула. Подняла и прижала к груди торопливо замотавшую хвостиком собачонку. Глухо сказала:
— Встаём.
Они добрели до таверны. Вошли, сели за неопрятный стол в дальнем углу. Клак-оун взял горячей еды. Адония, привалившись спиной к стене, уплывала в мутный морок, в оцепенение. Контрабандист, всякий раз резко толкая её в бок, кормил с ложки. Опростав чашку острого мясного бульона, принёс крепкого джина. От первого же глотка Адония задохнулась. Поперхнувшись, качнулась вперёд. Широко раскрыла глаза. Клак-оун яростно зашипел:
— Пей всё! Быстро пей всё!
Адония, задыхаясь, выглотала огненное, резко пахнущее можжевельником питьё.
Читать бесплатно другие книги:
