Тебе, Победа! Мошков Кирилл

— Я сразу понял, что ты воин, ведь твоя голова обрита. Прекрасный бой, высокоученый писатель. Ты обучался искусству меча?

— Немного, — ответил Йон.

Они отсалютовали друг другу мечами, каждый по-своему.

Ирам купец поднес оружие сам. Это тоже был меч, только совсем другой формы: короткий и широкий, листовидный, как очень большой кинжал.

— Это астлинское ритуальное оружие, палавиэс, — задумчиво сказала Ирам. — Я такие видела в музее.

Она осторожно покачала в руке оружие.

— Вам везет. У Реми реакция, у Клю реакция, Йон учился форсблейду, одна я как… корова.

— Ну же, — укоризненно сказал купец. И вдруг, нагнувшись, запустил в Ирам камнем.

Ни Йон, ни Вис не поняли толком, что случилось. Лишь Реми и Клю точно видели, что камень не долетел до меча. Ирам подняла меч вертикально, плашмя, и камень, не долетев до стального лепестка фута полтора, лопнул с сухим щелчком, осыпав все вокруг хрустким кремневым песком.

— Надо же, — сказала Ирам. — Действует.

Все переглянулись.

— Что это было? — спросил Йон.

— Это вот и есть Бирва Анэмихмат, — ответила Ирам, опустив меч. — Только не спрашивайте меня, как я это сделала. Само как-то получилось.

— Прости, госпожа, — вдруг выкрикнул Вис и бросился на девушку, взмахнув мечом. Ирам неловко, как палку, подняла палавиэс навстречу. Клю ойкнула. В тот же миг Вис с коротким воплем покатился на землю, а его меч со странным шуршащим звуком вонзился в грунт и моментально ушел в него по рукоять. По черненой поверхности палавиэса пробежал неясный блик, и Ирам снова опустила оружие.

— Это ты прости меня, воин, — сказал девушка виновато. Вис с земли изумленно смотрел на нее, потом медленно начал подниматься.

— Прости, госпожа. Это не от того, что я тебе не верю, это чтобы знать, сможешь ли ты защитить себя в путешествии…

Он взялся за рукоять своего меча и не без усилия выволок его из земли.

Проводники приехали в факторию после обеда. Приехали втроем. Путешественники были в это время на улице — Богусяк обучал их тонкостям местной походки — и увидели проводников издалека.

Все трое были собраны как для похода — седельные сумки на боках баданов, походные суконные плащи, под окованные сталью кожаные шлемы надеты спускающиеся на плечи шерстяные куфии, в левое стремя каждого уперто короткое кавалерийское копье с лезвием в ладонь шириной. Спешившись, старший из них обнялся с Пеннегой, который прибежал отвести баданов в конюшню. Странно, но этот темноглазый русобородый всадник был не очень похож на отца: сухощав, невысок, только черты лица напоминают Пеннегу (впрочем, иной, рыжеватый цвет усов и это небольшое сходство делал малозаметным).

Двое других были выше и шире в плечах, но старшего слушались беспрекословно. Эти двое походили друг на друга: черные бороды до самых скул, усы закручены кверху.

Старший повернулся к путешественникам. Острые глаза остановились на Йоне, оглядели Реми и Клю. Взглянув на Ирам, воин невольно вздрогнул и на миг опустил взгляд.

— Всадник Эвис, сын Пеннеги, — сказал он наконец.

Двое черноусых представились вслед за командиром:

— Всадник Дага, сын Анариса.

— Всадник Тамор, сын Анариса.

Похоже, они были братьями.

Бросив мгновенный взгляд на Ирам, Эвис шагнул к Йону, выделив его для себя как старшего в разношерстной компании.

— Высокоученый писатель, я через мастера Богусяка предложил вам четверым наши услуги. Нуждаетесь ли вы в них еще?

— Да, храбрый воин, — кивнул Йон.

— Мы должны довести вас до Колонии как можно быстрее?

— В пределах разумного. Я, к примеру, верхом езжу плохо, так что особенно быстро не получится.

Эвис кивнул, раздумывая.

— Обязательно ли нам ехать Трактом? С третьего и по пятнадцатый день пути, до самого королевства Аваукула, тут сейчас дорога непроезжая. К зеленым убийцам, говорят, пополнение пришло, теперь они опять начнут огнем стрелять — раньше-то у них зарядов не было.

Йон озабоченно покивал.

— А как еще добраться до Колонии?

Эвис показал рукой на север.

— В трех днях пути на север — граница Лорино. За ней — леса, по лесам идет дорога, не Тракт, но неплохая дорога. Леса принадлежат дуфу Эданио, вассалу нашего князя. Дорога, правда, уклоняется опять же к востоку, к Горелым Холмам, но в тех краях вроде спокойнее, чем прямо на восток. По дороге там три селения с постоялыми дворами: на пятый, седьмой и десятый день. На одиннадцатый день — уже море, там будет Ветаула, порт морского дана Ветара-Гвиса, он, опять же, вассал нашего князя. Там садимся на корабль вместе с баданами — и на восток. Четыре дня плавания — порт Гелерима. Это уже королевство Аваукула. Три дня пути на юг — горы, два дня клади на перевал, и за ним уже будет Алеума, большой город, оттуда — день до Энакоа, а от Энакоа до Колонии всего полдня пути. Итого двадцать пять дней, что и по Тракту, а ехать будет поспокойнее.

Йон поразмыслил, одновременно искоса осматривая Эвиса. Нравился ему Эвис. Были они, похоже, ровесниками; и рост у них был один; были у Эвиса рыжие нити в русой бороде, черные острые глаза, на лбу — тонкий, но довольно заметный короткий шрам.

Йон взглянул на своих. Судя по лицу Клю, Эвис у нее тоже вызывал доверие. По лицу Ирам, как обычно, трудно было что-нибудь понять, но вслух она сказала:

— План разумный.

— В любом случае храброму воину виднее, — сказал Реми. — Он здесь знает все, мы — ничего.

Эвис улыбнулся.

— По тебе, храбрый стрелок, не скажешь, чтоб ты в лесу ничего не знал.

— Лес есть лес, — кивнул Реми. — И на нашей родине есть лес, в лесу мы с сестрой маху не дадим. Но ты же знаешь, храбрый воин, в ваших лесах не звери страшны.

— Это верно. — Видно было, что Эвис одобряет здравомыслие Реми.

— Эвис, — сказал, подойдя бочком, Богусяк, — решите сразу деловые вопросы. А то вы так до утра друг другу комплименты проговорите.

Эвис усмехнулся. Младшие же воины зашевелились, переглянулись: видно было, что этот вопрос их занимал.

— Обычная плата за месяц работы составляет сорок золотых на нос, — сказал Эвис. — Я не десятник по званию, так что надбавки старшине не полагается. Это все на круг, включая фураж. Постой платится отдельно, но для нас он стоит треть обычного, потому что нам от цеха скидка.

Дага и Тамор кивнули, признавая справедливость сказанного.

— Полагается задаток, — шепнул Богусяк.

Йон пожал плечами.

— Не вижу причин, почему бы сразу все вперед не заплатить.

Дага и Тамор одобрительно переглянулись.

— Ты предусмотрителен, высокоученый писатель. — Эвис наклонил голову, снял шлем, откинул на плечи куфию, обнажив свежевыбритую голову: особенно жарко не было, но солнце припекало.

Йон развязал кошель, отсчитал сто двадцать золотых, Эвис быстро ссыпал сорок монет в свой пояс, остальное горстями отдал младшим воинам со словами:

— Ну вот, на фураж оставите — и хватит почтенному Анарису долги раздать. Отец их сильно задолжался, — объяснил он Богусяку. — После пожара, помнишь, в том году-то, стал почтенный Анарис отстраиваться, у него ж еще и дочь, да влез в долги, у двух ростовщиков занимал да и не отдал вовремя. Пятьдесят золотых еще должен.

— Ай-йяй-яй, — покачал головой Богусяк. — Обнаглели ростовщики совсем.

— Истинно так, — подтвердили братья Дага и Тамор. Рассовав по поясам золотых по пятнадцать, остальные они ссыпали в кожаный кошель, обменялись многозначительными взглядами и одновременно поклонились Йону:

— Благодарим, высокоученый писатель. Сегодня же отцу свезем. Благодарствуем.

Йон смутился и посмотрел на Клю. Клю явно была им горда.

Обговорили детали, договорились выступить послезавтра с утра: день оставили на сборы, про запас. Дага и Тамор, спросив разрешения, уехали в город, к отцу. Эвис остался. Йон решил, что всадник хочет к ним поприсмотреться; но на улице рядом с Реми все время была Ирам. Реми обучал ее каким-то хитростям, у Ирам не получалось, и Йон, сидя вместе с Клю на крыльце, все время слышал их смех. А присутствие Ирам почему-то смущало Эвиса, он на нее даже не смотрел и наконец ушел за дома, к конюшне — видимо, поговорить с отцом.

— Ты заметил, — сказала Клю, — простые люди на Ирам никак не реагируют, а воины как-то пугаются.

— Лицо узнают, — сказал Богусяк из окна поста связи. — Девушка и впрямь одно лицо с Небесной Душой астлинов, а бывалые воины много раз видели астлинов и знают, кто изображен на их медальонах.

— Загадка, — пожал плечами Йон. — Почему именно ее лицо? Может, эти ее предки поместили на медальоны портрет какой-нибудь своей родственницы, а Ирам на нее похожа?

Богусяк не ответил. Из окна донеслись частные тревожные гудки.

— Тревога, — изменившимся голосом крикнул резидент из глубины комнаты, тут же высунулся в окно и бешено заорал:

— Тревога! Тре-во-га! Сюда летит флаер! Не опознан! Это противник! Тревога!

Богусяк исчез и через несколько секунд выскочил на крыльцо с автоматом в руках.

— Вот беда-то, стреляю-то я неважно, — причитал резидент. Подбежавший Реми протянул руку:

— Давайте мне.

Видно, Богусяк и впрямь стрелял неважно, раз безропотно отдал автомат Реми.

Из-за угла выбежал Пеннега с вилами, за ним — Эвис с обнаженным мечом.

— Где враг, мастер Богусяк?

— Вот они! — ответила за Богусяка Ирам, показывая рукой. — Вон летят!

На востоке низко над горизонтом стремительно передвигалась черная капелька.

— Всем в поле! — крикнул Богусяк. — Укрывайтесь по кустам, по канавам! Я дам тревогу в Колонию!

И толстяк с неожиданной легкостью через окно прыгнул в помещение поста связи.

— Я сказал — всем разбежаться! — донеслось оттуда.

Йон молча схватил Клю за руку, и они побежали через двор к тем кустам, в которых Клю провела ночь. Эвис сказал отцу:

— Огнем бросаться будут. Беги, батя, туда, в поле, ляг за валуном.

Пеннега без долгих размышлений побежал в поле, а Эвис сказал Реми и Ирам:

— Ну, что же вы?

Реми повернулся к Эвису:

— Храбрый воин, укрой великую госпожу.

— Реми, — испуганно сказала Ирам, увидев, что тот снимает автомат с предохранителя и досылает первый патрон.

— Я хорошо стреляю, — ответил Реми и побежал навстречу флаеру.

— Идем, госпожа. — Эвис легонько дотронулся до локтя Ирам и сразу отпустил. Ирам, все время оглядываясь на Реми, побежала вслед за Эвисом. Прыгнув за ним в сухой кювет у дороги, она с отчаянием сказала:

— Я не могу его защитить! Наше… волшебство не действует против такого оружия!

— Я знаю, госпожа, — сказал Эвис. — О!

Приближающийся флаер плюнул огнем. Над головами с шорохом брызнула оранжевая стрела лучевика, и вдалеке что-то бухнуло: флаер попал в один из резервуаров у площадки. А Реми все продолжал бежать по увядшей траве, пока флаер не оказался от фактории буквально в двух сотнях метров. Тогда Реми встал на одно колено — ткань штанов сразу промокла от сырой земли, колену стало холодно — и поднял автомат.

Секунды пошли медленно, как дни. Флаер шел строго на него; Реми видел тусклый отблеск на черной броне, более яркие блики на лобовом стекле, увидел даже светлое пятно за стеклом — лицо пилота; потом под брюхом флаера что-то мигнуло красным, и оранжевая струя протянулась прямо к Реми, жарко свистнула у него над головой и бухнула чем-то позади, и тогда Реми дал длинную очередь; пока автомат четко и сухо дергался у него в руках, он думал: это за маму… за отца… за наш дом… за монахов… за каждого монаха…

Первая пуля ударила в борт, он увидел, как она дымно отскочила от брони, и чуть качнул стволом; четвертая и пятая пули легли точно в красный зев лучевика, что-то пыхнуло там белым, флаер все надвигался, черно брюхо почти полностью заслонило от Реми лицо пилота — а Реми уже почти разглядел его лицо — посреди черного брюха, набухая, вспухал бело-красный нарыв, прямо над головой Реми он лопнул белой трещиной, грянул глухой гром, что-то взвизгнуло, отлетая, и флаер, превратившийся в единый огненный ревущий сгусток, длинной дугой унесся за спину Реми — юноша обернулся — снес верхушки деревьев у дороги и дымной оранжевой массой, оглушительно сотрясая землю, подпрыгнул и рухнул в холмах за дорогой.

Реми вскочил, опустив автомат. Из своих укрытий поднимались Ирам, Эвис, Йон, Клю, высунулся из окна Богусяк, и все смотрели туда, где чудовищным костром чадно пылал флаер. Потом над костром вспухло облако пирофага, огонь утих было, но тут же разгорелся вновь. Столб черно-серого дыма, клубясь, устремился к небу над холмами.

Ирам, вслед за ней Клю и Йон обернулись к Реми. Реми пошел к ним, чувствуя, как у него дергаются губы; впрочем, он справился с губами.

Богусяк спрыгнул на землю. Реми отдал ему автомат.

— Ну ты даешь, — выпалила Клю.

— Реми, ты молодец, — сказал Йон.

Ирам молча схватила Реми за руку.

Эвис негромко сказал:

— Ты великий воин, храбрый стрелок.

С поля, прыгая через кочки, поспешал Пеннега с вилами:

— Мастер Богусяк! Рызер…вуар у нас на площадке снесло! Ой, гляньте, ворота нам спалили!

Вот куда попал второй выстрел лучевика: деревянные ворота при въезде в факторию с треском пылали, завалившись на сторону.

Реми перевел дух, только что обнаружив, что у него в горле стучит сердце и пот выступил на лбу. Он вспомнил тех четверых, которых убил на Акаи. Бог простит, подумал Реми. Это война, и я на ней воин, и если есть на свете правота, то она со мной!

Перед закатом Реми с Эвисом ходили смотреть на остатки флаера. Ничего от него не осталось — оплывшая сплющенная груда металла и кералита. Невозможно было даже сказать, сколько людей было во флаере. Сгорая, флаер расплавил и испепелил все, даже известняковый щебень под собой.

Ночь прошла беспокойно. Опять Реми и Клю спали на улице, на этот раз к ним присоединился Эвис, который не стал возвращаться в город (все походное имущество было у него при себе). Богусяк всю ночь провел на посту связи — они с Йоном по очереди дежурили у постоянно включенного радара, ожидая нового нападения. Одна Ирам крепко заснула в маленькой комнатушке в гостевом домике после того, как ее отовсюду — и с улицы, и с поста — дружно погнали отдыхать.

Ночью звуки разносятся далеко. Было слышно, как в городе собиралось ополчение: неясный гул доносился за полтора километра, а верхушки холмов на юге и видневшиеся между ними крыши города озарял свет факелов и костров.

Утром девятого, провожаемые Богусяком и Пеннегой, путники выехали из фактории сразу после того, как из города вернулись Дага и Тамор.

Против ожидания ехать было не так уж и трудно. Баданы оказались животными нрава удивительно ровного, чтобы не сказать флегматичного. Они сразу взяли ровную, устойчивого темпа рысь, при которой седоков почему-то не подбрасывало так, как это бывает на земной лошади.

Порядок установился сразу и как-то сам собой. Впереди ехал Эвис — копье в стремени, шлем низко надвинут; сразу за ним ехали Йон и Клю. За ними — Реми, оживленно болтающий с Ирам. Дага и Тамор ехали в конце, позади двух толстых вьючных баданов, на боках которых качались тюки с упакованными в кожаные мешки вещами путешественников.

В девять утра с тропинки, шедшей мимо фактории, выехали на северную дорогу. За факторией, в холмах, остался город князя Лорино. В половине десятого взглянули на факторию в последний раз — даже отсюда, за три с лишним километра, было видно, как блестят лужи вокруг лопнувшего водяного резервуара — и въехали в густой, по-осеннему тихий лес, обступавший северную дорогу.

Дорога была хорошая: двухметровой ширины полотно, толстой подушкой усыпанное белым мелким гравием. Кюветы были чищеные, кусты начинались не меньше чем в десятке шагов за кюветами — видно было, что за дорогой хорошо ухаживают. По обе ее стороны поднимались невысокие холмы, поросшие лесом.

Сосны и еще какие-то хвойные, но осыпавшиеся к зиме деревья составляли основу этого леса. Были еще деревья с темными, жесткими широкими листьями — видимо, вечнозеленые. В подлеске густо росли мелкие по пояс, колючие кусты, по осени красиво усыпанные блестящими, будто лакированными красными ягодами. Ягод этих Эвис трогать не велел, сообщив, что достаточно двух, чтоб съевшему «память пропели».

Столь близко к городу дорога была довольно оживленной. Навстречу то и дело тянулись крестьянские возы, а то и купеческие обозы. Видно, Лорино было княжеством небедным: крестьяне вид имели сытый, путникам почтение оказывали без раболепства, но и без излишней гордыни. Купцы же ехали с многочисленными работниками и с охраной. Охрана то и дело дружески салютовала Эвису, купцы приподнимали круглые кожаные шляпы, вьючные баданы фыркали под грузом.

Обедали в деревне. Постоялого двора тут не было, был трактир, в котором кормили обильно, но не разнообразно: мясная похлебка с бобами, кислая капуста, тушеное мясо.

Такое же меню оказалось и в следующем трактире, километрах в двадцати пяти к северу. Там и заночевали. Все постояльцы должны были спать в одном большом гостевом зале. Как выяснилось, местные обычаи позволяли девушкам ночевать в одном помещении с мужчинами — надо было только поставить нечто вроде ширмы, два шеста с натянутой занавеской под названием «ночник». Трактирщик «ночник» поставил, Ирам и Клю устроились за ним, и местная нравственность была удовлетворена.

Ночевали в компании с каким-то почтенным купчиной с севера, его приказчиком и двумя охранниками. Приезжие улеглись на огромных охапках свежей соломы, недалеко от очага. Усталый Йон, едва распустил ремни и лег, мгновенно заснул, а Реми, которому не спалось, стал вполголоса беседовать с купчиной-северянином, оказавшемся на соседней охапке соломы. Того интересовали новости из Лорино (он уже слыхал о прибытии подкреплений к «зеленым убийцам»), Реми же спрашивал о дороге: выходило, что купец все десять перегонов от Ветаулы проехал спокойно, но ведь это же было до прибытия свежих сил противника.

Ирам и Клю тоже не сразу заснули — долго шепотом болтали. Обе одобряли Эвиса, не одобряли баданов — Клю за тупость, Ирам за неэстетичность; обе хихикали над Богусяком, который за два сеанса связи в день дважды передавал им персональные приветы, и обе жалели Йона, который к вечеру стер-таки кожу на внутренней стороне бедер, хотя и ехал на самом размеренном и тупом бадане.

Что же до Эвиса, Даги и Тамора, то они сели в углу за стол перекинуться в карты по маленькой, составив с двумя коллегами-северянами партию сложной местной игры под названием «пятерной выгребай».

В половине первого ночи Эвис расплатился: он с Дагой проиграл Тамору и одному из северян по четыре медных шанда; те, правда, продули раздающему — второму северянину — по серебряному полулонду. Кинув на стол монетки, проводник встал и застегнул ремень:

— Пойду баданов гляну.

Дага, Тамор и северяне потихоньку, чтоб не будить спящих, полезли на солому, подкладывая мечи под голову и укрываясь плащами, а Эвис сунул меч в ножнах за пояс, накинул плащ, потянул дверь на себя и вышел.

На улице было морозно: наступала зима. В лужице у конюшни под ногой слабо хрустнул тонкий ледок. На дворе в будке сонно, вполголоса гавкнул пес, гавкнул и замолк. Эвис потер уши: холодно. Заглянул в конюшню, там чавкали и сопели баданы: девять своих… семь купеческих… четыре хозяйских, все верно. Вышел опять. В безмерной выси холодно мигали звезды.

Эвис стоял, задрав голову; холод лез под бороду, по шее, под плащ, а он все стоял. Манили его звезды. Природная скромность не давала ему расспрашивать нанимателей об их жизни, но, о Клови учитель, как хотелось Эвису, сыну Пеннеги, слушать и слушать их разговоры о дальних мирах, хоть по полслова жадно ловить, умащивая в голове!

Эвис, сын Пеннеги, страстно мечтал хоть раз, хоть одним глазком взглянуть ну хоть на что-нибудь из этой беспредельной шири. Из бесед с мастером Богусяком он знал о Галактике куда больше, чем мог знать обычный парень из городского второго податного сословия, закончивший благодаря достатку отца храмовую пятилетнюю школу. Космопорт, Пантократор, Земля, Луна, Телем, Кальер, Новое Солнце — для него это были не просто слова. Больше, чем слова. Он сознавал, что его понятия об этих вещах, скорее всего, совершенно фантастические: учитель Клови говорит — «тысячу книг ты прочтешь о водопадах, но приблизишься к познанию, лишь увидев водопад, услышав его и почуяв его водяную пыль». Он сознавал также, что его страсть к звездам греховна для хелианина, которому полагается беречь редкостный дар своей жизни и, если повезет, дарить его новому хелианину. Но, о Клови учитель, как ему хотелось презреть долг хелианина — или, скажем, отложить его на время! Как хотелось уподобиться иноземцам, греховно не берегущим жизнь из-за крайнего многоплодия своих рас! Не в том уподобиться, чтобы чужую жизнь губить или свою не беречь; в том уподобиться, чтобы не сиднем сидеть — пусть на древней, прекрасной, обустроенной Родине, но, о Свет, на такой знакомой, такой одномерной, такой простой и наизусть вызубренной!

Быть может, мне и одного путешествия хватило бы, в тысячный раз думал Эвис. Вернулся бы или осел где-нибудь еще. Миров много. Как мастер Богусяк говорил? Открыто почти сто миллионов планетных систем; изучено около ста пятидесяти тысяч систем; есть семьдесят две тысячи планет, которые пригодны для освоения; из них всего девятнадцать тысяч семьсот — «земного типа», то есть такие, как Хелауатауа; человек побывал на всех девятнадцати тысячах семистах; поселения есть на одиннадцати тысячах ста семи, и число это растет сейчас примерно на три-четыре в год; а капитально заселено общим счетом три тысячи восемьсот сорок две. Во! Как молитву запомнил! Эвис усмехнулся. И из этих тысяч всего на девятнадцати люди не с Земли прилетели, а Богом на этих планетах созданы. Все их Эвис помнил: Хелауатауа, конечно; Ашдол, откуда астлины; Нзобатх, где люди чернокожи и не любят чужаков; Новая Голубая Земля, куда полторы тысячи лет назад переселили несчастных мбакры, чья родная планета потом сгорела во вспышке новой звезды; Эмари Банго, где оранжевое небо; Эгвеллагвелла и все остальные…

Эвис нашел на небе яркую звезду во главе созвездия Щита; по-здешнему ее именуют Доброглаз, потому что ее созвездие покровительствует врачебному делу и вообще всякому бережению жизни; это — Солнце, самая близкая звезда. Возле нее — невидимые отсюда Земля и Луна, и Марс, и Пояс Земли-Большой… Хорошо, сегодня ночь темная — все три Толимана в закате! Зима потому что, зимой всегда так… А на полпути отсюда к Солнцу — Космопорт, но его не видно, он сам не светится — не звезда ведь.

Эвис повернулся лицом к востоку; а вот эта звезда — Новое Солнце, это возле нее Новая Голубая Земля.

И тут воин сильно вздрогнул, сердце его против воли прыгнуло к горлу, мягко стукнуло там и ушло на место. Эвис, выкатив глаза, быстро набрал воздух в легкие.

Над холмами в звездном небе медленно и страшно прошло что-то черное, округлое, вытянутое — как та машина, которую расстрелял храбрый стрелок Реми, только во много раз огромнее. Прошло — беззвучно, не спеша — и кануло за холмы на севере, и только тут стал слышен затихающий неспешный шум, будто очень далеко кто-то сильно дул на затухающий огонь.

Эвис с трудом перевел дух и краем плаща вытер выступивший на лбу пот, не отрывая глаз от неба. Прошла минута, другая, третья… десять… Небо неуловимо светлело, наливаясь багровым отсветом — готовились выползти из-за северного горизонта обе красные луны Хелауатауа, Глаза Неба. Черное тело больше не появлялось. Эвис вдруг почувствовал, что сильно замерз, и быстро вошел в гостевую, сразу плотно прикрыв за собой дверь.

Северяне, Дага и Тамор тут же вскинулись, но увидели Эвиса и легли опять. А Эвис, чтобы успокоить их — он, конечно, признался себе, что отчасти и себя хотел успокоить — взял свое копье и вогнал в дощатый пол у порога, чтобы дверь нельзя было открыть снаружи. Потом присел возле Йона.

— Высокоученый писатель, — шепотом сказал он.

Йон даже не шелохнулся, ровно и редко дыша во сне.

Утром расскажу, решил Эвис. Расстегнул ремни, заложил меч за голову, укутался в плащ и лег.

Утром Йон, конечно, со всем вниманием выслушал Эвиса, но что было делать? По-прежнему им надо было в Колонию, чтобы вылететь на Телем, встретиться с Легином и решить, кому и как быть дальше. Сообщили в факторию Богусяку, тот тоже отнесся со вниманием, но сказал, что приборы не зарегистрировали никаких ночных перемещений противника. Тем не менее он обещал доложить в Колонию и, конечно, доложил.

Путь продолжался, уже шестьдесят пять километров остались позади, впереди были еще пятьсот сорок. Йон перебинтовал ноги там, где они натирались о седло, и вновь потянулись вокруг лесистые холмы, редкие придорожные деревни с покосившимися корчмами или села со справными, крепкими трактирами. Быстро ехать не могли — у Ирам, несколько месяцев питавшейся кое-как, разболелся живот, но все равно к обеду добрались до большого села в долине, над которой на холме виднелся небольшой замок местного аристократа. Здесь был всем трактирам трактир, и отобедали в нем на славу — даже удалось специально для Ирам найти вареные овощи и некий травяной отвар, которого сердобольная жена трактирщика всего за лонд продала целую баклагу и велела пить после еды, «пока в баклаге не кончится, а до той поры все пройдет». Йон же здесь пережил первую встречу с коллегой. Такой же, как он, писатель, а скорее — студиозус лет двадцати пяти, долго разглядывал его книгу и выразил сожаление, что с трудом разбирает буквы линка; потом Йону пришлось столь же подробно разглядывать две толстые рукописи коллеги, пока тот вслух знакомил его со своей концепцией сравнительного анализа восточной и южной школ житийной литературы культа Шести Сил в эпоху Среднего Счета. Впрочем, коллега оказался совсем не занудой, концепция его была изящна и сводилась к тому, что восточная и южная школы изначально столь непримиримы друг с другом из-за неприязни, каковую питали друг к другу два святителя — их основатели. Йон спросил, не впадает ли тут коллега в ересь по отношению к Шести Силам, но тот гордо продемонстрировал на груди крест с глазом, знак Света, и с улыбкой сообщил, что, как кловит, он имеет право на любые оценки, не будучи ересиархом. Потом коллеги крепко приложились к большой бутыли местного вина, а тут и послеобеденный отдых подошел к концу. Раскланялись и разъехались в разные стороны. Йон после возлияний клевал в седле носом и один раз чуть не упал с бадана, но к вечеру протрезвел.

Так потянулся день за днем. Однообразная дорога в лесистых холмах, иногда прямо в лесу; однообразная еда в трактирах и корчмах, однообразные ночевки в общих залах — девушки за «ночником», остальные на соломе в зале (постоялые дворы от трактиров в этом отношении не отличались, просто залы были больше, а охапки соломы — толще).

Дважды в день на связь выходил Богусяк. В Колонии все было спокойно, на факторию больше никто не нападал, княжеская дружина развернулась на восточной границе и даже уже успела загнать обратно в холмы спустившуюся было пограбить приграничные деревни банду местных отщепенцев под водительством десятка «зеленых убийц»… В Колонии ждали усиления с базы на Стаголе и спецгруппу с самой Земли, чтобы обезглавить укрывшуюся в Горелых Холмах группировку. Ждать, по всем прикидкам, оставалось не меньше пяти дней: перемещение военных кораблей в системе Толимана регулировалось сложными соглашениями и нуждалось в длительной утряске между соответствующими ведомствами Конфедерации, Империи, Кальера и Компа.

За семь дней пути всего дважды удалось организовать мытье: хелиане, в принципе, весьма чистоплотны, но при трактирах бань у них не полагается вовсе, а при постоялых дворах они хотя и есть, но зимой особой популярностью не пользуются. Оба раза пришлось переплачивать по полному серебряному лонду, только чтоб хозяин велел баню затопить.

Вторая баня была как раз на седьмой ночевке, на постоялом дворе в лесном селе под названием Глоно. За селом дорога ныряла в совсем уж непролазную, густую чащу, тянувшуюся отсюда к северу на девяносто километров. Отсюда до села Бано на северной опушке чащи ночлега под крышей больше не было.

Уже в темноте, когда путники собирались спать, в Глоно с севера въехал одинокий путник. На постоялом дворе он спросил ужин и ночлега, после чего вошел в общий зал и, вежливо распахнув плащ, приветствовал собравшихся. Это был высокоученый писатель в цветах королевства Аваукула, было ему лет сорок, мешок его изрядно оттягивали книги и рукописи. Он представился, имя его было магистр Лаови. Сев с коллегой Йоном за стол, он разложил перед ним свои книги; Йон же протянул ему свой томик.

Лаови с интересом полистал книгу: было видно, что шрифт линка он знает хорошо.

— Ты — человек иных земель, коллега, — полувопросительно сказал он, и Йон слегка поклонился.

— Тогда вряд ли тебе будут так уж интересны мои работы, — вздохнул Лаови. — Рукописи — это ученые записки кафедры в академии Аваукулы, которую я имею честь представлять. Наш профессор, высокоученый Яхмави, послал меня отвезти эти рабочие копии в академию Шараинно, на юге, в горах. Оттуда я получу в обмен их рабочие копии и смогу пополнить материалы для третьего тома своего труда. — Он коснулся длинными пальцами двух томиков изумительной типографской работы. — Моя тема — летосчисление, — пояснил он. — Мой труд называется…

— «Счисление времени и лет, с хронологическими таблицами, во всех известных частях Большой земли», — закивал Йон, который к этому моменту как раз по складам разобрал тисненный прихотливыми местными буквами заголовок.

— Истинно, — обрадовался магистр.

— Это чрезвычайно интересная тема, — сказал Йон. — Я жалею, что нет времени ознакомиться с ней подробнее. Скажи, коллега, какова дорога за твоими плечами? Я заметил, что ты встревожен.

Магистр нахмурился.

— Именно. За сегодняшний день меня трижды останавливали патрули здешнего властителя. Ищут этих… «зеленых убийц». Прости, коллега, с неба приходит не только добро…

Йон махнул рукой.

— Кто, как не я, знает это, коллега! Продолжай, прошу тебя.

— Патрульные сказали, что пять дней назад зеленые убийцы разбили лагерь в полудне пути отсюда к востоку. — проговорил магистр, озираясь.

Йон помолчал.

— Похоже, мы сами себя перехитрили. Хотели ведь с севера обойти их логово!

Лаови сочувственно покивал.

— Так ведь, может, и обойдется, а, коллега? Проскочите. Патрулей на дороге много, может, убийцы на дорогу и не сунутся.

Других вариантов все равно не было. Посовещавшись с Эвисом и Реми, Йон решил с утра все-таки ехать дальше. А перед сном он с почтенным магистром довершил церемонию знакомства, почествовав бутыль с уже знакомым ему сортом местного некрепкого, но хмельного вина.

Выехали в восемь утра. Над лесом висел тревожный полусвет: над горизонтом яркой желтой точкой сиял Толиман II, зимой всходивший чуть раньше ближнего светила. В зените отчетливо была видна еще одна точка, багрово-красная — Проксима. Густо-синее небо постепенно светлело на востоке, там, где через четверть часа должен был встать Толиман I.

На околице стояли караульные — пятеро мужиков в стеганых куртках, с копьями, да два стрелка-лесовика. Эти приняли Клю и Реми за своих и говорили, адресуясь преимущественно к ним.

— Вы бы, почтенные, сегодня не ехали бы никуда, что ли, — говорили караульные. — Разобраться бы. Сколько их там, и вообще те ли это…

Эвис хмуро сказал на это:

— Вы бы, храбрые стрелки, нас бы тут недельку бы продержали, до того как разберетесь. Нас три копья, да еще вот два, даже три бойца (тут Клю заулыбалась). А время господ путешественников поджимает. Нет, почтенные, дело тут решенное.

Тогда один из стрелков достал оловянный карандаш и написал несколько слов на краешке подорожной, которую Йону выдал Богусяк за подписью и печатью секретаря самого князя Лорино. И путники въехали в лес.

Йон развернул на колене подорожную, внимательно перечитал все. Хвостатыми, причудливыми буквами местной азбуки на плотном пергаменте значилось:

«Секретариата владетеля и князя Лорино, милостью Света и равно Шести Сил, подорожная.

Под Нашим покровительством на север до Ветаулы, далее морем до Аваукула, следуют следующие путники:

Йонас, сын Виллема, писатель;

Реми, сын Александра, стрелок;

Клярис, дочь Александра, стрелок;

Ирам, дочь Талахви, астлинского племени.

С ними же охрана, Нами лицензированная, в составе всадника Эвиса, сына Пеннеги, и младших всадников Даги и Тамора, сыновей Анариса.

Препятствий не чинить.

Печать приложил секретарь, писатель Янис. В день десятый перана месяца года Белого Льва».

Ниже другими чернилами было приписано:

«В день тринадцатый того же месяца вышеуказанных путников в земли светлейшего дуфа Эданио для транзита пропустил. Начальник караула всадник Гадао».

И последняя надпись, карандашом:

«Патрулям дуфа. Подорожная верная, пропускай. Караульный стрелок Ватао».

Первый патруль себя не заставил долго ждать: трое лесных стрелков со взведенными, но застопоренными арбалетами в руках выехали на черных невысоких баданах из лесу на дорогу. Последовали долгие расспросы, изучение подорожной, потом старшина патруля посовещался со своими и решил пропустить.

— Что впереди? — спросил его Эвис.

— До следующего патруля все спокойно, — ответил старшина. — До них езды часа два.

И до следующего патруля все действительно было спокойно. Ровная, плотно устланная гравием дорога, уклоняясь влево, к востоку, вела через густой высокий лес. Темно-зеленые кроны сосен плотно стояли высоко вверху, над сплошным частоколом медно-красных стволов; внизу стволы ныряли в непроницаемую тьму подлеска, состоявшего из каких-то очень темных хвойных кустов в рост человека. В этом мрачном лесу почти не слышно было птиц, только высоко вверху над дорогой перелетали вслед за путниками две-три носатых кральи, охотившиеся за пометом баданов.

— Странный лес, — сказал Реми, оглядываясь. Арбалет лежал у него поперек седла.

— Что в нем странного? — спросила Ирам.

— Подлесок. У нас на Акаи в сосновых лесах только рябина растет, лес прозрачный, далеко в обе стороны видно — бывает, что метров на семьдесят, на сто. А тут такие кустищи!

— У нас на Ашдоле вообще нет таких лесов, — сказала Ирам. — У нас голосемянные — редкость, а такие крупные — и подавно. На Ашдоле и лес, и подлесок были бы широколиственные. Ну, в наших широтах, понятное дело.

Реми и Ирам углубились в сравнительный видовой анализ. Клю тем временем говорила Йону:

— Все-таки почему Легин сам не выходит на связь? У нас же его браслет.

— Во-первых, — отвечал Йон, — браслет без усилителя через «нулевку» не работает. А усилителя у меня нет. Космонавты всегда носят офицерский кей, но я-то не космонавт и не офицер. А во-вторых, один Бог знает, где сейчас Легин и что с ним. Он, правда, сказал, что они с Ёсио живы и уже на свободе, и, мол, идут по нашему следу. Но…

Эвис впереди поднял руку в кожаной рукавице, и Йон замолчал. Из-за поворота дороги, метрах в пятидесяти впереди, показался новый патруль.

Едва взглянув на подорожную, стрелки замахали руками.

— Не рискуйте. Мы видели двух разведчиков всего в полумиле отсюда.

Эвис и Йон переглянулись.

— Зеленых?

— Нет… Местных. Только незнакомые какие-то. Похожи на лесовиков из-за Горелых Холмов.

— Ну, двое… — сказал Эвис. — Нас все-таки семь бойцов.

— Дело ваше, храбрый воин, — сказал старшина патруля. — Всемером, конечно… А то подождали бы обоза.

— Обоза может до завтра не быть, — сказал Эвис. — А тут стоять — все равно, что вперед ехать. Ехать-то лучше днем, а так нам что ж, прямо тут ночевать?

— Ну, ночевать все одно в лесу будете, так, кстати, с дороги-то сворачивайте… — сказал один из караульных.

— А ты учи меня, — беззлобно усмехнулся Эвис, и путники двинулись дальше.