Милюль Шильцын Вадим

– Спасибо, Рудик, тебе за этот праздник. Спасибо за то, что ты умеешь так вот всё организовать. Этот – он махнул рукой в сторону катера – говорил, что мы должны его поколение благодарить, а я решил так: я тебя благодарить буду! И папу твоего, конечно, но тебя больше, потому что ты нам всем друг и ты устроил нам такое… вот за то, что ты такой человек… – тут Вован пустился в долгие разглагольствования. Речь его то скакала с одного на другое, то возвращалась к достоинствам Рудика и его папы. Постепенно Милюль стало совсем непонятно, о чём он хочет сказать. Она глянула на Алку, которой видимо, тоже стало скучновато. Алка уловила Милюлин взгляд и тут же прервала Вована:

– Рудик, я хочу подытожить то, про что он говорит, а то мы до утра не выпьем. За твоего папу, и за коммунизм, который он всем нам так замечательно построил!

Все чокнулись, причём Шурик с Вованом поначалу промахнулись кружками и от этого все опять засмеялись. Милюль потрогала себя за лицо. Кожа потеряла чувствительность, и рукам казалось, будто они трогают нечто чужое. Вместе с тем в голове образовалась беспечная лёгкость. Милюль решила поддержать разговор.

– Я про коммунизм чего-то слышала – сообщила она – Мы с вами пионеры, да?

Алка почему-то засмеялась, а потом продекламировала:

– Пионеры юные! Головы чугунные! Ноги оловянные! Черти окаянные! Давайте за пионеров выпьем! За наши школьные годы!

– Точно! – обрадовался Вован – за школьные годы мы уже часа два, как не пили! А ну-ка, все поднимем стаканы, содвинем их разом! – и, дико вращая глазами, вдруг заорал – За Родину! За Сталина! Ура!

Все опять стали чокаться и выпивать, а Милюль решила уточнить:

– Стало быть, коммунизм уже наступил?

– А ты как думала? – осклабился Рудик – Конечно, наступил. Вот в этом, конкретном месте. Видишь, питьё бесплатное?

– Быстро – вздохнула Милюль.

– Что быстро? – переспросил Рудик.

– Коммунизм наступил. Ещё позавчера только собирались его строить, а сегодня уже построили.

Алка и Вован одинаково пьяно рассмеялись, а Шурик поднялся с недопитой кружкой в руке и выступил:

– Коммунизм это светлая идея будущего. Ленин и все поколения наших отцов положили за коммунизм жизни. Мы обязаны строить его и приближать тот счастливый день, когда всё человечество освободится от рабской психологии, когда общественное сознание победит частный сектор. Мы будем сражаться за новое время, чтобы наступило равенство всех на земле, и чтобы ни у кого не было кухарок! – тут он выпил и рухнул на своё место.

– Не будет кухарок, не будет и шашлыков – заметил Рудик.

– Чо? – придвинувшись к Рудику процедил Вован – Пора его вырубать?

– Кого вырубать? – спросил Шурик заплетающимся языком.

Вован не ожидал, что Шурик его услышит. Находясь в состоянии пьяной прелести, он полагал свой вопрос, направленный конкретно Рудику, неслышимым для всех остальных. Поэтому он с удивлением взглянул на Шурика и возмутился:

– Ах ты! Тебя, мор-рда! – и Вован всей пятернёй толкнул Шурика в лицо. Шурик опрокинулся с бревна на спину, по-клоунски задрав к небу ноги.

– Объявляю танцы! – крикнула Алка и нажала клавишу на коробке с двумя колёсами, между которыми была хитро натянута тонкая, тёмная плёнка. Колёса начали вращаться, и из чудесной коробки понеслась новая песня. На этот раз про какого-то российского соловья, славного птаха, который «начинает песнь свою со свиста».

Услыхав звуки музыки, Вован забыл про Шурика, встал, покачиваясь, взял Алку подмышки, поставил на ноги и, обняв её, стал бессмысленно переминаться с ноги на ногу. Рудик тоже поднялся, протянул руку Милюль. Она с интересом посмотрела на протянутую ладонь, подняла взгляд на Рудика. Спросила:

– Тебе чего?

– Давай потанцуем – не то спросил, не то предложил «принц».

Милюль растерянно огляделась. Нигде вокруг она не видела подходящего для танцев пола. Разве что танцевать на причале, но он слишком узенький. Можно и в воду грохнуться. К тому же мелодия не была похожа ни на вальс, ни на мазурку. Какая-то булькающая музыка. Под неё только лягушкам плясать. От этой мысли Милюль сделалось необычайно смешно, и она расхохоталась. Рудик же покраснел и, схватив её за руку, резко дёрнул вверх. Едва Милюль оказалась на ногах, Рудик обнял её за талию, прижал к себе:

– Что ты ржёшь надо мной? – обдавая горячим воздухом, сказал ей на ухо.

Может быть, он хотел куда-то её повести, или собирался зачем-то ещё сдвинуть с места, но Милюль обиделась. Она не привыкла к такому обращению и не собиралась привыкать. Вот ещё! Всякий «принц» будет её хватать, да дёргать! Будь он хоть трижды принц, нельзя так обходиться с дамами. Милюль схватила Рудика за талию и, легко оторвав от земли, бросила в направлении реки. Пролетев метра три, Рудик упал и покатился к берегу. Шурик, только что вылезший из-за полена, за которым валялся, удивлённо отследил полёт одноклассника и перевёл взгляд на Милюль. Та невозмутимо вернулась на бревно и, взяв очередной шампур, с удовольствием возобновила поедание шашлыка.

Рудик сначала поднялся на четвереньки, затем встал, посмотрел на Милюль, попытался осознать произошедшее, но не смог, а потому дико закричал:

– Вован! Вали её, суку! Сейчас мы ей вставим!

Музыка продолжала играть и Вован, увлечённый топтанием в обнимку с Алкой, не сразу понял, чего от него требует «вождь». Он оторвался от Алки, рассеянно посмотрел на стоящего в отдалении Рудика, на сидящую на бревне Милюль, на Шурика, поднимающегося с колен и, сказав: «Ах, ты, говнюк!», со страшной силой стукнул Шурика ногой по лицу.

Шурик упал снова, а Вован, вздохнув как человек, достойно выполнивший долг перед обществом, обнял Алку и возобновил парные переминания и покачивания.

– Не его! – кричал, приближаясь, Рудик – Её! Соньку вали на землю! Она у меня получит!

Он показывал пальцем на Милюль, а Милюль ела жареное мясо и думала про себя: «Никакой он не принц. Злобный гном. Вот он кто». Под действием громких призывов Рудика, Вован снова оторвался от Алки, подошёл к костру и, глядя на Милюль сверху вниз, грозно спросил:

– Ты чо? Ты вождя обидела?

– Нехрен с ней разговаривать! – скомандовал подошедший к костру разъярённый «вождь» – Хватай её за руки. Ноги я сам раздвину!

Милюль подумала… какая, впрочем, разница, что она подумала? Нечего об этом и говорить. Потому что Вован не успел выполнить приказ товарища. Он даже нагнуться не успел. Отложив шампур, Милюль обеими руками схватила его за лодыжки и, не отпуская, встала. Вован потерял равновесие и упал, страшно ругаясь. Милюль же потащила его за ноги, закрутилась на месте, вращая здоровенного Вована вокруг себя и отпустила. Вован полетел в Рудика, врезался головой ему в грудь и вот уже оба они покатились по берегу, докатились до реки и бухнулись в воду.

И Алка и Шурик были потрясены нереальностью происходящего. Они молча наблюдали, как Рудик и Вован выбираются из воды, ползут сквозь прибрежную осоку и помогают друг другу встать. Вован же с Рудиком о нереальности не задумывались. Мокрые и возмущённые от унижения они бросились мстить, извергая потоки нецензурщины.

Из катера на пирс вышел разбуженный шумом Дядя Стёпа. Он видел, как юноши добежали до Милюль, как она схватила обоих за шеи и оттолкнула с такой силой, что Рудик тут же упал и покатился по траве, а Вован, будучи покрепче и потяжелей, стал стремительно пятиться, пока не допятился до реки и не вошёл по щиколотку в воду.

– Бей её, Вован! – приказал, поднимаясь, Рудик.

Дядя Стёпа оценил обстановку и побежал по мосткам на помощь хрупкой девушке, которая, к его удивлению, не проявляла никакого беспокойства по поводу нависшей над ней опасности. Отделавшись от приставал, она села на полено и продолжила трапезу.

Несмотря на годы, капитан катера оказался проворнее пьяных выпускников и быстрее них добежал до Милюль. Она повернулась к нему и, не переставая жевать, пожаловалась:

– Дядя Стёпа, как они мне надоели. Поесть не дают.

Тут она, не оборачиваясь, резко вскинула вверх сжатую в кулак свободную от шампура руку. Рудик налетел на кулак животом и, перекувыркнувшись через Милюль, упал с другой стороны.

– А ну прекратить безобразие! – приказал Дядя Стёпа, но, видимо, опоздал, потому что коварный Вован, бежавший почти сразу вслед за Рудиком, ударил Милюль по голове невесть откуда взявшимся у него поленом.

Я мог бы рассказать вам, что случилось на лесной поляне потом, но не вижу в этом смысла. Очередная игра реальности, происходившая в жизни Милюль, прекратилась. Она закончилась, как может закончиться жизнь любого из нас.

Так же резко и бессмысленно прерывается порою головокружительный сюжет спокойного здорового сна. Самый обычный сюжет, не имеющий никакой логической связи ни с тем, что было до него, ни с тем, что будет после. Вот так шёл он, шёл, длился и длился, а потом раз и оборвался. Пойди, вспомни, чего там такое снилось? Начнёшь вспоминать и увидишь только нагромождение нелепостей.

На историю Милюль можно было бы плюнуть, да и забыть её как глупый сон, если бы всё это нагромождение поступков и ситуаций не было бы самой настоящей жизнью. Нелепая жизнь? Уж, какая есть. Неужто наша с вами жизнь, уважаемые раки, намного осмысленней? Едва ли. Иной рак бежит по пляжу, торопится, беспокоится: как бы покушать, как бы домик себе подходящий подобрать, чтобы актиния была на спине и прочие удобства… или ещё придумают себе заботу об икре и потомстве. Вся жизнь оказывается бесконечной чередой забот, волнений и беспокойств.

Иные заняты постижением вселенной. Ходят, чертят на песке научные формулы, беседуют друг с другом, спорят. Иные ревностно служат Омару и прочим святым. Чем только мы ни занимаемся, и при этом находим в наших занятиях смысл. Так продолжается, пока в один прекрасный день не появляется рука судьбы в виде чего-нибудь неприятного. Это может быть осьминог, человек, нефтяное пятно… мало ли в каком облике может прийти неприятность? Щёлк! Прервалась осмысленная и серьёзная жизнь разумного рака. Улетает она в прошлое со скоростью времени, как оборванный сон, который и не вспомнишь толком. Что ему, раку, за дело теперь до тех следов, которые он оставил на мокром песке? Морские волны выровняют песок, смоют следы, разобьют о камни его опустевшую раковину. Была раковина важным элементом бытия, а теперь на неё наплевать. Металась в сердце забота о маленьких и беззащитных икринках, а теперь нет заботы, и не имеют икринки никакого значения. И отправляемся мы – кто к Омару, кто ко Крабу, а кто ко Креветке, хотя и тут не можем быть стопроцентно уверены в своём пути, ибо все эти трое остаются лишь частью разговора из минувшего и забытого теперь сна. Вселенная, оставшаяся непостигнутой, море, оставшееся неизмеренным и родной пляж с неоконченными заботами и суетой, всё остаётся в стороне и делается ни причём.

Вы видите, как я обескуражено развёл в разные стороны клешни и стою, не зная: к чему была жизнь? К чему моя сказка о ней, если закончится она и не останется следа ни от жизни, ни от самой истории? Может быть, вы ждёте от меня ответов на мои же вопросы? Но каждый из вас, едва он начинает говорить и думать, спрашивает о том же. Вот и я вынужден всех вас огорчить: никаких ответов я не знаю.

К чему же сказка? Да к тому, доблестные мои слушатели, чтобы вы отбросили свою видовую спесь, отворили души окружающему миру и, хотя бы в виде сомнения, допустили возможность присутствия в ином существе самой обыкновенной живой души, такой же, какая мучительно дрыгается в каждом из нас. Моя история не о каком-то там человечке, но о нашей с вами сестре, которая однажды потеряла место в безупречном построении живой природы. Мой рассказ о существе, метущемся в бескрайних просторах и не знающем, куда занесёт её в следующее мгновение.

Ночью светлой и тихой, когда полная луна превратила поверхность воды в матово-блестящую ртуть, когда трава на берегу потеряла дневной, зелёный цвет и серыми волосами торчала во все стороны, когда нервные тени летучих мышей истерично чертили в небе невидимые линии, Милюль коснулась руками вязкого ила под прибрежной осокой. Двигаясь медленно и осторожно, она доползла до твёрдой земли и замерла, выдвинувшись на поверхность почти целиком.

Непривычно холодило кожу. Непривычно тяжело прижимало к земле и никуда не влекло, не тянуло течением. Благодаря царившему вокруг безветрию, окружающий мир не шевелился и, стираясь из памяти, постепенно исчезал.

Милюль медленно двинулась вперёд, чтобы обновить картину колючей окружающей среды. Покинутое только что подводное царство было уютно накрыто ровной блестящей крышкой, а тут – нет. Огромный белый круг жёстко светил сверху. Вертикальные полосы и чёрные тени окружали Милюль со всех сторон. Она долго сидела неподвижно, ощущая нарастающий голод.

Справа раздался тихий, монотонный звук вибрирующих крыльев. Звук приближался, и вот в поле зрения показалась маленькая движущаяся цель. Милюль безошибочно метнула в неё липкий язык и тут же проглотила мелко дрожащего во рту комара. Так же точно Милюль поймала и съела ещё одного комара, потом ещё и ещё. Еды оказалось предостаточно. Милюль ела и думала: «Тут хорошо. Тут можно жить».

Глава шестая Четверг

Свесив здоровенные тёмные брюхи, огромные тучи плотным строем медленно ползли из-за скал. Ветер, налетая частыми порывами, тщетно пытался разогнать, расшевелить их. Слишком ленивым и монотонным было небесное стадо. Оказавшемуся в тесной щели меж ними и морем ветру оставалось лишь злиться на самого себя. Он и злился. Он дёргал за ветки прибрежные кусты, драл верхушки чахлых пальм, гонял по берегу лёгкий мусор и сбивал с волн редкие белые барашки, хлопая ладонью волнам по затылкам. Волны, угрюмые спросонья, шли к берегу с двух разных сторон, встречались и рисовали на поверхности океана почти правильные ромбы. У берега они вступали в сложные взаимоотношения. То сталкивались и подпрыгивали вверх, до самого неба, то вылетали на пляж и неслись по песку наперегонки, а иногда они поедали друг друга, и тогда в ритме прибоя образовывалась кратковременная пауза.

Многих раков уволокло на дно и они, спрятавшись поглубже, отсиживались в коралловых дебрях. Оставшиеся на берегу – напротив, отбежали подальше от воды и там, среди нетронутых прибоем песков, наблюдали битвы утренних стихий.

Нечленораздельные выкрики с моря достигли их слуховых органов. Раки направили в ту сторону стебельки глаз, и увидели, как волны то выбрасывают нечто на берег, то увлекают обратно в море. Дабы получше разглядеть эту штуку, раки стали перемещаться вдоль пляжа и вскоре собрались в небольшую группу напротив катающегося и орущего предмета.

Постепенно все узнали того самого старого рака, который вот уже несколько дней подряд рассказывал им не-то сказку, не-то историю про девочку, или про лягушку… чёрт знает, про что он им рассказывал, а теперь ужасный прибой захватил его в свой беспокойный плен.

– Не наш ли это учитель? – спрашивали одни.

– Да какой он, к чертям, учитель? Старый маразматик! – возражали другие.

Несмотря на разницу в оценках просветительской роли старого рака, никто не сомневался в том, что это именно его там носит.

– О чём он хочет нам сообщить? – интересовались позитивно настроенные.

– Да чего он может хотеть? – вопрошали их оппоненты – Неужели не видите, как глупость вашего учителя довела его до беспомощного состояния? Как может учить уму-разуму тот, кто не умеет укрыться от губительных волн хоть по одну, хоть по другую сторону прибоя? Чему он может научить?

Сам предмет обсуждения продолжал бултыхаться в волнах, то приближаясь к спорящим, то укатываясь от них. При этом он продолжал издавать довольно громкие звуки и вот что интересно, звуки были одни и те же. То есть они повторялись как однообразный сигнал первого спутника Земли. Ни отчаяния, ни призывов о помощи не слышалось в его голосе.

Рак-интеллигент вслушался и сказал:

– Кажется, там повторяются две гласные буквы: «Э» и «А».

– Вы перечислили три буквы – поправил его зелёный рак.

– Вот уж, чего-то не заметил – скорчил ехидную гримасу интеллигент.

– Тихо! – прервал их спор серьёзный крабопоклонник – вы мешаете вслушиваться. Может быть, он возвращается к истинной вере, как это должен сделать каждый перед лицом смерти.

Ему возразили по-разному, разгорелся привычный спор и среди собравшихся поднялся гвалт, сквозь который не смогли бы пробиться даже самые отчётливые вопли. Каждый спешил высказать своё мнение, или поделиться когда-то выученным.

Препирательства длились бы до вечера, если бы волны, сойдясь в аналогичном, но непонятном ракам споре, не образовали невероятно высокий бурун, подхвативший сенсэя и понёсший его в центр дискуссии. На мгновение все умолкли и с ужасом смотрели как, растопырив ноги и клешни, подобный гигантской птице кондор, летит на пенистом гребне волны старый рак и орёт позывной сигнал:

– Эх, ма!..

Но вот волна донесла его до группы спорщиков. За миг до падения, старец, с обычной для отшельников прытью, скрылся внутри ракушки. С хрустом и скрежетом упала большая раковина на песок, а волна, мягко шелестя, уползла в море.

Наступила тишина. Все ждали: покажется ли старик наружу? Он медлил. Наконец зелёный рак не выдержал, подполз к большой раковине и постучал по ней клешнёй.

– Занято! – донеслось изнутри.

– Уважаемый учитель! – прокричал зелёный рак – не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

Раковина приподнялась. В щели между ней и песком появился глаз уважаемого отшельника, двинулся влево-вправо, оглядел всех собравшихся, после чего исчез. Раковина водрузилась на прежнее место, и из неё глухо прозвучало:

– Нет.

– Почему? – удивился зелёный рак – Мы всегда вас внимательно слушали! Сегодня мы так удивлены увиденным… возникли споры и мы не можем составить единого мнения. Что это было?

Тишина была ему ответом. Выждав немного, зелёный рак продолжил орать на безмолвную ракушку:

– Учитель, мы видели, как опаснейший прибой швыряет вас туда-сюда! Мы слышали, как вы кричите, или посылаете нам некие сочетания звуков и тут наши толкования разделились. Одни услышали в ваших воплях – мантры для объединения с неким эгрегором, который мог бы укрепить ваш дух, либо изменить направление природных сил. Другие утверждали, будто вы молитесь Омару, или кому-то ещё, дабы он выручил вас из этого неприятного положения. Третьи же предположили, что вы готовитесь достойно принять свой смертный час и, опять же молитесь.

Раковина молчала. Зелёный рак решил придать произнесённой тираде вопросительный оттенок и громко выкрикнул:

– А?

Но летающий старец не был настроен общаться, поэтому ответ, прозвучавший изнутри его домика, оказался совсем категоричным:

– Хуй на.

Зелёный рак обиделся и отполз в сторону. Некоторые легкомысленные раки захихикали. Одного недалёкого детину разобрал совсем неприличный дурносмех. От его гогота многим стало неудобно, и они даже покраснели, смутясь. Тогда большая раковина зашевелилась, поднялась, и гигантский старик появился весь, со всеми своими клешнями, ногами, усами и мохнатостями.

– Это кто тут ржёт как лошадь? – грозно спросил патриарх.

Глупый рак-весельчак прекратил смеяться, едва раковина зашевелилась, поэтому теперь старик мог подумать на кого угодно. Смущённые отшельники бочком отползли от невежды, и постепенно ответ на поставленный вопрос стал очевидным, хоть и не прозвучал. Никто не знал, чего ожидать от пожилого гиганта. Не знал и этот, недалёкий. Но ничего страшного не произошло. Старик смерил его взглядом и печально вздохнул:

– Прошу извинить меня за сквернословие, дети мои! Глубина охвативших меня чувств была невыносимо значительной, поэтому хотелось некоторое время побыть в одиночестве. Мне докучали ваши назойливые приставания и вопросы, вот я и отказывался вылезать. Надеялся, вы оставите меня в покое на некоторое время, но ваша взяла! Благодаря вам все мои переживания и эмоции утекли как песок сквозь клешни, а громкий смех этого юноши разметал даже тень того трепета, которую я пытался удержать в сердце.

Насколько я понимаю, вас заинтересовало, как я оказался в самом центре прибоя и не потерял ли я рассудка? Отвечу: Рассудок мой не повредился, хоть и залез я в волны по своей собственной воле. Минувшей ночью мне чего-то не спалось. Прогуливаясь вдоль пляжа, я размышлял об одном, довольно досадном противоречии, кое вот уже несколько лет не даёт мне покоя.

С одной стороны несомненным и доказанным фактом я должен признать свою собственную божественность. Да, уважаемые раки, я являюсь всевышним и единственным богом, который один и есть во всей вселенной. Сколько бы я ни напрягал воображения и чувства, никакого второго себя во вселенной я не нахожу. С другой же стороны, если это действительно так, то почему мои возможности и способности столь ограниченны и несовершенны? Почему я не могу превращать песок в воду и наоборот? Почему я не могу являться в разных местах одновременно, или, хотя бы исцелять собратьев прикосновением клешни? Какой я такой бог? Никакой не бог. А кто же я такой? Как есть, самый заурядный рак-отшельник. И опять же, возвращаясь к противоречию, какой же я заурядный? Это для других я заурядный, а для самого себя абсолютно единственный и неповторимый. Незаменимый, можно сказать, потому что других раков пруд пруди, а я всегда один. От противоречия этого разобрала меня тоска. Сел я на камушек и запел:

«Дывлюсь я на нибо

Тай думку гадаю,

Чому я не сокил?

Чому ж нэ летаю?

Чому ж мэни, Божэ,

Ты крыла нэ дав?

Я б Зэмлю покынув,

Тай в нибо злитав!..»

Так я пел, слушая дыхание океана и глядя на огромные близкие звёзды, когда порыв ветра, а затем другой и третий – сообщили мне о приближающемся шторме. Настала пора выбирать: либо ползти в воду и уходить на безопасную глубину, либо наоборот, отдалиться как можно дальше на сушу, где волны не могли бы меня зацепить.

Я поднялся и собрался, было уже уходить в глубь, как вдруг подумал: «Да что же это такое делается?! Доколь можно терпеть это унизительное безобразие?» – Даже не поверите, какое отчаянное возмущение овладело моим сердцем: «Сколько – думаю – буду я, точно раб, нести оковы бренного бытия? Я, столько поживший и повидавший на своём веку, смирюсь со своей ползучей участью? Не бывать этому! Нет! Сегодня я полечу, как бы это не было опасно!»

И вот я дождался шторма, и смело кинулся в гигантские волны. Думаете, я не осознавал, до чего рисковый затеялся эксперимент? Осознавал. Я и боялся поначалу до дрожи во всех десяти ногах, но когда волна подхватила и понесла меня, я выглянул из домика и увидел: Я лечу! Я мчусь над морем, над землёй, над своей прежней скучной и однообразной жизнью! За секунду до падения, я сгруппировался, укатился в море и полетел снова, на следующей, подхватившей меня волне.

Так мне это дело понравилось, такой образовался восторг, что я решил выразить чувства в стихах. Стал подыскивать нужные слова, но чувства были такие мощные, такие трепетальные… ничего кроме: «Эх, ма!» не могло сорваться с моих жвал. За этим занятием вы меня и застали. Как видите, все ваши предположения оказались ошибочными. Я не молился и не читал мантры. Я выражал себя в творчестве. Вот как это называется.

Когда всё кончилось, в моём центральном нервном узлу сам собой образовался ответ на тот гнетущий вопрос, который заставил меня летать на волнах. Меня покинули последние сомнения, и я утвердился в правоте предположения о том, кто на самом деле есть создатель всего этого мира.

Да, уважаемые! Я – тот самый демиург, иными словами всевышний, и прочая, и прочая о котором говорят все ваши учения, который един во все времена и на всех протяжённостях отныне и присно и вовеки веков. Аминь. Прошу любить и жаловать.

Сообщество раков встретило самопризнание создателя скептически. Некоторые даже покручивали клешнёй у виска, явно демонстрируя негативное отношение к сбрендившему старцу. Видя повальное проявление недоверия, бог-самозванец предложил:

– Тем, кто не верит, я могу привести разъяснения, и подтвердить свою правоту неопровержимыми аргументами.

Раки шушукались, хихикали и переговаривались меж собой, но явно возражать не стали, и старик продолжил:

– Все вы периодически обязательно обращали внутренний взор к тем, или иным божествам, существующим на самом деле, либо же вымышленным. Следуя установленным традициям, авторитетным источникам и по привычке, разные раки обращаются к разным сущностям и совершенно одинаково предполагают наличие того, которое, или который находится вовне, но при этом оно, или он – всемогущий и непостижимо огромный в своих возможностях. Я прав?

Некоторые согласно кивнули. Иные же затаились, ожидая от старого софиста логическую каверзу, или подвох.

– Ну, это дело ваше – сказал он и тем и другим – давайте попробуем запомнить: многие к нему обращаются, просят о всяком разном и, самое главное, по разному его себе представляют. Всех объединяет одно: неизменно Он представляется вовне от обращающегося к нему рака. В редчайших случаях где-то внутри, но всё равно никто не отождествляет его с самим собой. И ещё всех нас объединяет то, что именно свою версию стороннего от нас существа мы защищаем, как истину о единственном настоящем Боге-Творце.

Ну и ладненько. Пускай для начала он будет сторонний. Пусть тот самый Творец, на роль которого так нагло и самоуверенно я поставил самого себя, есть некое неизвестное, а не каждый из вас. Все, какие ни на есть источники сходятся на вполне логичном утверждении: до создания вселенной никого и ничего, кроме него нигде не было. Всеобщая мудрость гласит: «Великий Омар создал мир из ничего» – коль мы не оспариваем оной истины, то составьте себе труд взглянуть на ситуацию до того самого сотворения. Что вы видите вокруг? Ничего! Ни камушка нет, ни песчинки, ни капельки того моря, где мы теперь живём, ни клочка того неба, которое теперь смотрит на нас с неизмеримой высоты.

Некто вознамерился создавать нечто серьёзное, а со строительными материалами, мягко говоря, жёсткая напряжёнка. Стройплощадка тоже оставляет желать лучшего. Её нет. Ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз, ни вглубь. Нет пространства! Это ещё полбеды. Времени… времени не то, чтобы не хватает. Оно катастрофически отсутствует. Нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Ничерта нет. Что делать?

Наверное, поискав, да пошарив, вы обнаружили бы: поскольку вы-то сами есть, то не так уж всё безнадёжно! Есть за что ухватиться! И вот, начинаете вы строить вселенную, создавая и пространство и время… из чего?

Рак ободряюще протянул клешни к слушателям. Один из них, тот самый чудак, который недавно ржал, а теперь стоял в некоторой изоляции, задумчиво полусказал – полуспросил:

– Из самого себя?

– Точно! – радостно воскликнул старик – Садись, пять за сообразительность! Абсолютно верный ответ! Строить можно только из имеющегося в наличии, а в наличии имеетесь вы. Лично вы. В единственном числе. Увёртки типа: «Пойду, найду на берегу камушков» – отпадают потому, что если есть камушки, значит, их уже кто-то создал. А в этом случае Создатель уже не Создатель, а гастарбайтер. В том-то и есть уникальность и неповторимость великого мастера! И строительные материалы, и трудодни и поставщиков со смежниками он создал из самого себя! Мало того, никаких иных живых сущностей вокруг тоже не наблюдалось. Никакого иного сознания, ни одной живой души, кроме той, которая была им самим. Вот какая картинка нарисовалась! Скажите мне, раки, кто из вас воображает, будто кирпичи, раствор, воду, и рабочую силу нашему Создателю предоставили какие-нибудь иные существа и боги, являющиеся носителями иных, отличных от него душ? Есть тут таковые?

Таковых раков не оказалось. Все призадумались, взвешивая сказанное стариком. Старик, ободренный успехом, похвалил слушателей:

– Конечно, среди вас нет абсолютно безмозглых. Потому вы и великие раки. Потому вы и достойные собеседники. О чём бы мне было говорить с тем, который не думает сам, а лишь повторяет заученные стишки? С таким же успехом я мог бы беседовать с граммофонной пластинкой. Впрочем, вы не знаете, что такое граммофонная пластинка. Объясняю: это такая штука, которая может звучать, но не может изменяться, но мы, раки, изменяться можем. Мы умеем перемещаться по закоулкам того царства, которое называется знанием. Но и тут, в бескрайних областях, где хранится разнообразнейшая информация, оказывается, существуют и проторенные пути, и нехоженые чащобы.

Двигаясь под мудрым руководством учителей по протоптанным неизвестно когда дорогам, мы обретаем навыки, учимся языку, письменности, счёту и другим условным методам общения. Но рано, или поздно, всякий рак-отшельник обнаруживает: этого мало! Кроме проторенных путей, обусловливающих всеобщее сосуществование, есть абсолютно нехоженые, дикие и девственно непроходимые места. Вот тогда-то мы силой своей мысли устремляемся в заросли и дебри, где обнаруживаем удивительнейшие открытия. Например такое: «Тело, впёрнутое в воду выпирает на свободу силой выпертой воды телом, впёрнутым туды». Тогда мы радуемся и сообщаем всем вокруг: «Эврика! Я нашёл нечто новое!» Какое же оно новое, коли всегда там лежало? Но нам-то невдомёк! Мы с удивлением пучим глаза на открывшуюся истину и говорим сами себе: «Вот оно как!» Кстати, дорогие друзья, именно поэтому у нас такие выпученные зенки.

Так почему же каждая истина, которая лежала на этом нехоженом пути миллионы лет и пролежит там ещё столько же, вызывает у нас удивление, а порой даже и недоверие? Почему не воспринять её так же просто, как мы воспринимаем валун или каменную гряду? Оказывается, воспринять очевидные вещи нам мешают те самые проторенные пути общепринятых условностей, двигаясь по которым мы обучались общаться между собой.

Сызмальства мы учились отличать чужих от своих и самих себя от окружающих. Наши учителя говорили нам: «Это есть ты, а вон там другие». Оно очень правильно в житейском смысле. Только так можно ориентироваться и отвечать за поступки, но это абсолютная ложь с точки зрения космогонии. Это та самая разъезженная колея, которая обводит нас вокруг краеугольного камня строения мира и прячет истину в зарослях сознательного запустения.

Досточтимые мои соплеменники, сегодня я призываю вас вернуться в собственное детство, когда каждый из вас только что вылупился из икринки, увидел мир и пополз искать свой первый дом. Именно тогда, до первой линьки, до первого сброшенного хитина, мир казался вам гармоничным и естественным, хотя и был полон опасностей. Пусть каждый из вас вспомнит ощущение самого себя, как неотъемлемой и главной единицы вселенной. Тогда, сам не зная того, каждый был на тысячи шагов ближе к истине, чем сегодня.

Сколько лет прошло с той поры! Сколько пережито штормов и великих опасностей! Сколько мыслей и доктрин впитали наши с вами центральные нервные узлы! А сколько новых детей вступило за это время в жизнь! Услышанные когда-то от учителей мысли, мы добросовестно передавали им! Казалось бы, нет и не может быть дороги назад. Мы углублены в обретённые устои и перегружены условностями. Ан – дудки! Сейчас мы сойдём с торной дороги, прыгнем вбок и совершим неожиданный подвиг. Мы подвинем нашу мысль и преодолеем тысячи шагов, отделяющие нас от очевидного положения вещей.

Итак, начинаем двигать. Ну-ка ответьте мне на самый простой вопрос: неужто, создав этот мир из самого себя, Создатель покинул его, как мы покидаем ставший тесным домик? Неужели он сбросил всю красоту мира, как мы сбрасываем старый хитиновый панцирь? Неужто он удалился, как удаляется душа из умершего тела?

Раки отрицательно мотали головами, а некоторые уже кричали:

– Нет! Омар с нами!

– Слава Омару!

– Слава Креветке, пророку его!

– Краб неумертвим!..

Много чего кричали раки и их совместные вопли чуть не заглушили звуки прибоя, но старый рак всех перекричал. Он крикнул так громко, что сотряслись скалы, а яхта, маячившая на горизонте, развалилась пополам и тут же затонула. Да, именно так и случилось, невзирая на краткость его бессмысленного вопля:

– Вы! – проорал он и умолк.

Оцепенение, охватившее слушателей, продлилось несколько секунд, но какое это было оцепенение! Даже волны прекратили налетать на берег и замерли точно стеклянные. Несколько секунд прошли. Ветер возобновил движение, волны зашевелились, раки задвигались, и мир ожил. Тогда старый рак закончил мысль:

– Вы, придурки! Каждый из вас мог бы легко сообразить, что именно он сам, а не кто-то вовне – и есть Создатель, созерцающий в эту секунду, с конкретного и несменяемого угла зрения плоды деяний рук своих и собственно самого себя. Кем ещё вы можете быть, если изначально не было никаких иных душ, кроме души Создателя, если сформировать ваши души он мог только из одной единственной, из своей, разорвав её на бесконечное количество частей? Но нет! Мы привыкли думать: «Я это я, а они это то, что снаружи». Вот и самого Создателя каждый из вас выносит за пределы своей раковины, нарекает его фиг знает какими именами и ставит в ряд с окружающими чужими, вместо того, чтобы честно признаться самому себе: «Да, это я!»

Старый рак раскланялся на три стороны, как артист в ожидании оваций, но аплодисментов не последовало. Никто не собирался благодарить старика за его великое открытие. Никто не бил себя клешнёй в грудь и не признавался со слезами на глазах: «Да, братья мои, я осознал себя богом единым и всемогущим!» Не было даже таких, которые признали бы самого старца не то что богом, но хотя бы пророком, принесшим благую весть. То есть никаких явлений, соответствующих моменту не произошло. Физиономии раков не выражали ни озарений, ни задумчивых углублённостей, ни торжественных возвышенностей. Сторонний наблюдатель мог бы прочесть на них следы абсолютно противоположных чувств. Некоторые скривились в ехидных ухмылках, выражающих не то сочувственный скепсис, не то любопытственную глумливость. Иные возмущённо пучили очи и раздували покрасневшие щёки в преддверии гневной отповеди наглецу. Кто-то совсем отвернулся, выражая несогласие, а кое-кто флегматично подбрасывал челюстями песчинку, да пускал пузыри.

Проповедник прекратил ждать реакций и, встрепенувшись, спросил у честной компании:

– Что не так?

– Да всё не так, старая ты развалина! – крикнул кто-то из задних рядов и спрятался за другими, дабы случайно не стать жертвой носителя новой доктрины. Однако сам носитель даже не глянул в сторону анонимного дебошира и это ободрило кое-кого на более аргументированное высказывание:

– Извините, учитель – из толпы выдвинулся зелёный рак – ваша теория удалена от жизни и в ней слишком много очевидных несоответствий.

– Например? – ободряюще улыбнулся учитель.

– Да вот самое простое. Если я построил вселенную, то почему я ничего подобного не помню? Почему я должен верить вам на слово, будто я делал то, чего я никогда не делал, не умею и не собираюсь? Видит Омар, если бы я создавал этот мир, то постарался бы сварганить его не таким жестоким, не таким несовершенным. В моей реальности не было бы детей, погибших на заре своей жизни, в ней не было бы осьминогов, нефтяных пятен, людей, братоубийственных войн и прочих неприятностей. Я не допустил бы на эту землю ни невежества, ни подлости, ни равнодушия. Лишь процветание и красоту лелеял бы я под водой и на суше, а всем ракам я бы даровал удобные домики соответственно их возрасту и размерам. Вот какую жизнь я бы создал, будь на то моя воля, а совсем не ту, которую вижу ежедневно и ежечасно. Так что не сердитесь, учитель, но своей речью вы возвели на меня напраслину. Как же я вам поверю?

Старик подвигал челюстями и громко спросил:

– Раки, есть ли среди вас такие, которые думают про себя нечто подобное?

Такие нашлись, и было их немало.

– Тогда ответьте мне – обратился учитель к таким – встречали ли вы под водой жёлтых полосатиков?

Такие полосатиков встречали и дружно закивали.

– Каждая рыбка-полосатик помнит события во временном промежутке, равном трём секундам. Тот, кому случалось хоть однажды пообщаться с полосатиком, наверняка помнит, какое это мучение:

– Привет! – говорит вам счастливый полосатик, и пока вы отвечаете ему, он уже забывает, что здоровался. Он снова радостно орёт: «Привет!» Когда вы напоминаете ему, мол уже здоровались, он искренне удивляется. Потом забывает и об этом. Он спрашивает: «Чего это такое ты отчебучил?» – Когда же вы признаётесь, что ничего не отчебучивали, он выражает недоверие и хочет узнать, почему же он такой удивлённый, если… не окончив описывать глубину собственного удивления, он неожиданно интересуется: «Кто вы, собственно такой, и откуда на меня набрели?» Если вы не зароетесь в песок, то он продолжит задавать вопросы, то впадая в бурную радость, а то возмущённо атакуя вас за мнимые оскорбления.

Это, друзья мои, пример короткой памяти. Наша память несравненно больше, но и она имеет пределы. Кто из вас помнит стишок, разученный в детском садике для новогоднего утренника? Никто. Кто из вас припомнит, что сказала его бабушка, когда увидела его в первый раз? Никто. Но это совсем не значит, что все бабушки немые.

Утверждение: «Не помню, значит, этого не было» является, мягко говоря, неточным. Этот аргумент, может, и годился бы для какой-нибудь научной дискуссии, но в нашем случае он совершенно не подходит.

Теперь о вере на слово. Я и не просил никого верить мне. Наоборот, я советовал взглянуть внутрь самого себя, перевести взгляд на окружающий мир, а потом сопоставить результаты этих нехитрых наблюдений. Если кому-то лень, если он привык жить по инерции и вместо того, чтобы думать, только и ищет: какому бы учителю довериться, так я тут ни причём.

А вот что я отвечу тем, кто говорит мне о несовершенстве этого мира! – тут старик грозно нацелил на раков страшные зазубренные клешни – Каждый, который полагает, будь его воля, он бы не допустил ни жертв, ни страданий, есть не кто иной, как ленивый глупец. Клянусь смертоносностью правой клешни, это даже не заблуждение, а самая полная дурь.

Говоря так, вы совершаете святотатство, даже являясь искренними поклонниками Омара. Сначала вы объявляете Омара всемогущим и всевидящим. «Ворсинка с ноги не упадёт без его ведома» – заявляете вы, но потом тут же, без всяких переходов хулите создание его клешней: «Я бы устроил лучше!» Вздор! Ещё пущий вздор брякнуть себе в оправдание: «Пути Омаровы неисповедимы» – Послушайте сами себя и сопоставьте одно с другим. Сторонний рак, ничего не знающий об Омаре, услыхав похожие речи, сочтёт великого Омара не великим, а глупым безалаберным шизофреником. И вселенную-то он не так сварганил, и теперь постоянно над всеми измывается, точно маньяк. Ну, конечно, стыдно будет, поставь каждый себя на его место. Насмотревшись на несовершенства и всякие неприятности, вы говорите себе: «Так поступать может кто угодно, только не я!» – Старик понизил голос до обычного, и обратился к зелёному:

– Дорогой мой зелёный коллега! Сознайся ты, лично, что иногда, делая самые обычные рачьи дела, ты очень даже можешь взять, да залениться, что-нибудь недоделать, бросить на полдороге. Можешь ведь?

Зелёный рак потупился и сознался:

– Бывает, учитель.

– Так почему бы тебе не полениться в незапамятном прошлом так же, как ты ленишься теперь? Неужто это великий грех? На мой взгляд, вовсе и не грех. Наоборот, это естественное положение вещей. Каждый рак обязательно ленился в прошлом, ленится в настоящем, и будет лениться в будущем. Когда же рак не ленится, то он не живёт, а совершает подвиг. Он пробивается сквозь вечную лень, как солнечный свет пробивается сквозь водные толщи, как моя мысль пробивается сквозь наслоения догм, обычаев и баек про отдалённое и всесильное существо, которое даже невозможно понять, а не то чтобы ему посочувствовать, как себе самому!

Зелёный рак отступил, но на его место тут же выполз один из ортодоксальных почитателей Омара с хитрющей рожей заядлого философа и пройдохи.

– Не знаю, уважаемый сказочник, удалось ли вам убедить в своей правоте нашего зелёного друга – вкрадчиво начал омаровер – но меня подобные рассуждения только веселят. Во-первых, вы мечетесь, пытаясь доказать нам одновременно две противоречащие друг другу теории. Во-вторых, вы упорно не хотите обращать внимания на очевидное. Оглянитесь кругом, уважаемый лектор! Вы видите, сколько нас, раков собралось на берегу? Нас много. Я не берусь сосчитать, сколько нас на Земле. Омар же один. Допустим, я согласился с тем, что единственный Омар и есть я, да простит меня Омар, но в этом случае кто, или что все остальные? Плод моей фантазии? Мираж? Даже вы, великий учитель, как называют вас некоторые, в случае истинности вашей доктрины, превращаетесь в декорацию. Чёрт знает, во что вы превращаетесь. Вас вообще не существует, если допустить правоту ваших слов. Именно из-за безмерного уважения, любви и боязни к вам, я и не могу вам поверить.

– Спасибо – поблагодарил лектор – я тронут знаками уважения, любви и боязни. Теперь не могли бы вы разъяснить мне, что за миражи и декорации окружают вас?

– Вот именно, не миражи! – воскликнул рак-пройдоха – Меня окружают уважаемые личности. Некоторые из них настолько уважаемые, что я готов пасть перед ними на колени. Это я вас имею в виду.

– На колени падать не надо – перебил его рак-рассказчик – в том-то и дело, что вы, любезный друг, на самом деле только одну личность, одну душу считаете действительно живой. Свою. Всех остальных, окружающих вас, вы изначально отнесли к иным. Вы согласны смириться с фактом внешней схожести себя и ближнего, но воспринять его как самого себя… этому противится весь организм. Противится? Ну и хорошо. Никто его не собирается неволить, но в таком разе зачем разглагольствовать о великом Омаре? Не вам судить о том, что хорошо, а что плохо. Не вам решать – верить мне, или нет. Не потому, что вам лень, а потому, что вы держите Омара за нечто, постороннее от себя лично, нечто стоящее в ряду иных, внешних от жизни предметов. Отрицая тот факт, что вы и есть никто иной, как Создатель вселенной, созерцающий её с доступной в данный момент точки зрения, вы взваливаете ответственность за обстановку и за собственные поступки на плечи неизвестно кого, находящегося где-то далеко. Вы говорите: «Всё в руках Омара», и как бы становитесь ни при чём.

Безответственность и лицемерие вижу я перед собой в вашем лице. И что? Я собираюсь ругать вас за это? Нет, не собираюсь. Потому что понимаю, как велик Создатель и огромен его, то есть, мой труд. Сотворив мир, он, то есть я, вполне мог устать и захотеть немного передохнуть. Будучи мною, он продолжает трудиться, а будучи вами, отдыхает и переводит дух. И то и другое одинаково почётно в моих глазах. Поэтому вместо того, чтобы вас обругать, я, пожалуй, вас восхвалю. Будьте вы благословенны, и да продлятся ваши дни, наполненные радостью отдыха!

Рак-омаровер глубоко задумался. Противоречивые чувства заставили его усиленно шевелить глазами. Одновременно и поочерёдно рак гордился, обижался, негодовал, снисходил, ощущал уверенность в правоте и сомневался в ней. В конце концов, ниточки, на которых крепились его глаза, заплелись между собой.

Тут бы и спорам конец, но нет. Вот уже на его место восполз рак-интеллигент:

– Уважаемый лектор – обратился он к рассказчику, подслеповато задвигая глаза в глазные гнёзда – хоть вам и удалось запутать нашего коллегу, я осмелюсь открыть ту логическую западню, которая мешает мне согласиться с вами и восславить ваше величие, а также величие моё и величия всех, присутствующих здесь.

– Вы забыли про отсутствующих – напомнил старик.

– Да, и отсутствующих тоже – поправился интеллигент – ну и ладно. Ещё недавно вы довольно остроумно доказывали нам совершенно обратное теперешнему.

– Не припомню – сощурился старец – что из моих вчерашних слов противоречит сегодняшним?

– Позвольте напомнить – предложил интеллигент, и тут же напомнил – вы убеждали нас, и небезуспешно, что в каждом индивиде вполне могут сосуществовать несколько разных сущностей. Теперь же вы пытаетесь нам втолковать, будто каждый из нас носитель и проявление одной и той же души, которая создала этот мир, а теперь живёт одновременно в разных местах. На мой взгляд, это две диаметрально противоположные идеи, причём одна полностью исключает другую. Разве не так?

– Надо же! – воскликнул старик и даже как-будто огорчился – Неприятность-то какая! Я и не заметил! Сам не пойму, как это меня угораздило! До чего нелепая неувязочка прокралась! – тут он закряхтел, заохал сокрушённо, и даже несколько раз присел. От его покаянных телодвижений – несогласные с его речами раки возрадовались, а среди согласных образовалось беспокойство. Не один смущённый стариковскими вздохами рак пихал соседа плечом и вопрошал шёпотом:

– Это что же такое? Как же это так получается? Мы слушали его, как нашего учителя! Он убедил нас распахнуть сердца! Мы гордо считали себя учениками, которым открываются тайны мироздания, а он в это время только прикидывался пророком с абсолютным знанием! Он глумился над нами, пользуясь нашей доверчивостью! Все обретённые нами истины оказались не истинами, а бредом и болтовнёй! Как дальше жить, если наша вера, не успев встать на ноги, потерпела такой очевидный крах?

Но рак прекратил сокрушаться и спросил у аудитории:

– Ну и как? Вы все считаете, что сегодня я противоречил себе вчерашнему?

Ропот прошелестел в рядах слушателей и смолк. Ну и было бы шуму, если бы подобные прения шли среди людей! Половина народу орала бы: «Да!» Другая половина, пытаясь перекричать первую, драла бы глотки, выкрикивая: «Нет!» Но раки это вам не люди. Особенно отшельники. Потому они и называются отшельниками. Стадные чувства им недоступны. Вместо того чтобы однозначно ответить на вопрос и объединиться в дружном крике, каждый рак спешил разобраться в нюансах собственного непонимания. Наконец, один из многих поднял клешню, и, когда старец кивнул ему, заговорил:

– Уважаемый учитель, может быть, я ещё очень юн и недостаточно умён для постижения всей глубины вашей мысли, но и вправду в моей голове не умещаются одновременно две точки зрения. Я мог согласиться с вами, когда вы предположили во мне несколько личностей одновременно. С другой стороны я могу теоретически допустить превращение самого себя в кого-то другого по окончании этой жизни. Может быть я даже стану вами, учитель. Но совместить эти две стороны в одно целое моя голова отказывается, хоть убейте!

– Блестяще! – рявкнул старик и громко треснул клешнёй по камню – вы не только блестяще выразили мучающие вас сомнения, но и обнаружили причину того, почему эти сомнения не дают вам согласиться с истинностью моих утверждений. Так и есть: к выводу о множестве сущностей, живущих в каждом индивиде можно прийти лишь на основе чувственных наблюдений. Достаточно дать себе отчёт о собственных противоречивых переживаниях, чтобы множественность самого себя стала очевидной. Вторая же точка зрения почти недоступна эмоциональному восприятию. Путь к её постижению лежит через знания. Это противоположности, но не противоречия. Наоборот, одно дополняет другое.

У каждого из вас есть два глаза. Положите камень между ними и посмотрите на него. Неужели картина, которую видит один глаз, исключает наблюдения другого? Наоборот! Они дополняют друг друга, и в результате мы получаем объёмное представление об этом камушке. Раки, я призываю вас так же взглянуть на душу живого существа. Если угодно, на свою собственную. Посмотрите на неё обоими глазами, данными вам природой. Пусть разум не противоречит чувству, а дополняет его. Только так вы сможете ответить на главный вопрос жизни: «кто я такой?»

Пусть ваш ответ будет искренним, самостоятельным и точным. Пусть не смущают вас мои подсказки и болтовня, ибо мои слова – не ваши. Я – Создатель этого мира. Я – живая душа, созерцающая вселенную. Я – перетекающее множество сущностей и обликов. Я – рак-отшельник, таскающий на себе ракушку. Я – балаболка, сидящая на берегу и рассказывающая сказки… кстати, о сказках. Не думаете ли вы, будто история про Милюль закончилась?

– Мы уже ничего не думаем – проворчал рак из числа верующих в вечного Краба – после того, как ваша Милюль чудесным образом воскресла, предварительно дважды утонув, удар по башке дубиной, надо полагать, ей даже пошёл на пользу.

Старикан криво усмехнулся:

– Понимаю, ваш сарказм, уважаемый крабовер. Куда интереснее увидеть чудо, нежели слушать многочисленные байки о том, во что трудно поверить. Может быть, я достиг бы большей популярности, бессловесно показывая вам колбасу, но колбасы нет, а есть охота потрепаться. Сказке моей далеко до конца, и те из вас, кто притомился, могут идти по своим делам.

Раки загалдели вразнобой, выражая готовность слушать дальше. Никаких срочных дел ни у кого не было. Утренний шторм прошёл, стада чёрных туч унеслись за горизонт, и впереди ожидался тихий солнечный день без каких-либо событий и неожиданностей. Самый обычный, даже скучный день, на протяжении которого солнце будет раскалять песок, а спокойное море тихо дышать пологими волнами. Чего бы в такой день не послушать историю о далёких, незнакомых местах и странных существах, которые мечутся, озабоченные глупостями и движимые безумством?

– Милюль пролетела через густую высокую траву, продралась сквозь гибкие стебли и плюхнулась на землю.

– От чего я полетела? – мелькнул в её голове смутный вопрос и как неясное воспоминание ушедшего сна пронеслась лесная поляна, костёр, агрессивные личности вокруг… «На меня напали! Вот оно что!» – сообразила Милюль, и её маленькое тельце стало стремительно наполняться ощущением страха. Испуг сковал мышцы рук и ног, холодной судорогой пробежал по спинке, и заставил дрожать круглый, мягкий животик. Наружу вырвался клокочущий возглас. Получилось громко, красиво и непривычно. Успокоившись немного, Милюль повторила песенную трель. Похожие позывные эхом раздались с разных сторон и, услыхав их, Милюль поняла:

– Я не одна в этом мире!

Она ответила тем, невидимым, которые кричали вокруг, а они ответили ей и долго ещё отвечали друг другу. Стало светать. Милюль подалась вперёд, заползла на кочку, а потом оттолкнулась мощными задними лапами и полетела сквозь высокие травы. Её полёт длился совсем недолго. Доли секунды. Но за то короткое время все смутные страхи окончательно забылись. Были некие глупости в голове, и нет там ничего, а вот впереди, за зарослями есть нечто гладкое и блестящее. Конечно, надо прыгать туда, где заканчиваются непролазные дебри. Там начинается удобное и ровное пространство. Может быть, там дорога, а может быть что-то ещё. Именно с той стороны тянется прохладный воздух.

Ещё раз семь или восемь Милюль взлетала и плюхалась на землю, пока оно не приблизилось. Раздольное и бесконечно ровное, оно сулило волю и источало покой. «Вот где я разгуляюсь!» – возмечтала Милюль, не сильно задумываясь о том, как она будет разгуливаться, что это «разгуляние» представляет собою и зачем оно ей нужно.

Может быть, достигнув того огромного и гладкого поля, она заскользит по нему в прекрасном, медленном танце? Может быть, она будет любоваться своим отражением? А может, даже вознесётся на такое же ровное небо, чтобы оттуда, свысока смотреть на траву и на копошащихся в ней глупых лягушек?

Собравши силы, Милюль прыгнула навстречу счастью, пролетела сквозь последние травинки, мелькнула в краешке зеркальной поверхности и, торжествуя, бултыхнулась внутрь мутной воды. Медленно всплыла, повернулась разочарованным лицом к берегу и проквакала в окружающий мир:

– Какая же я дура!

– С чего это вдруг? – ответил ей вполне человеческий, хоть и хриплый голос. Постепенно переменился созерцаемый только что пейзаж. Берег, к которому она вынырнула, странным образом отодвинулся. Она оказалась в самой середине того гладкого пространства, к которому скакала сквозь прибрежную осоку. Это ещё ничего! Были и другие перемены, куда более разительные. Голова её, оказывается, покоилась на некоем подобии подушки, а сама Милюль лежала, поджав ноги, в гнезде из старого стёганого ватника. Другим ватником она была накрыта.

«Какие ещё ватники могут быть у лягушек?» – подумала Милюль и окончательно проснулась. Посмотрела вокруг, оценивая новую обстановку. Да. Она лежала в деревянной лодке, плавающей посередине озера. Со всех сторон в воде отражалась прибрежная зелень. Стены из деревьев окружали водоём. Ивы нависали над гладкой поверхностью. Из-за их спин выглядывали берёзы и осины, а ели и сосны тянулись к небу на заднем плане. Солнце ещё не вылезло из-за их макушек, но уже рассвело.

– С добрым утром – сказал голос. Милюль оглянулась на него и увидела на корме лодки старенького-пристаренького старичка в старенькой-пристаренькой одёжке, которая когда-то, очень давно, наверное, была пиджачной парой, а может быть и тройкой, теперь не понять. Из-под серого пиджака торчал ворот грубого шерстяного свитера. Густая седая щетина начиналась от ворота и наползала на щёки. Дальше шли морщины. Изобильные и глубокие как овраги. Сквозь щетину тоже были видны морщины, а там, где щетина не росла, вообще ничего кроме морщин не было. И седой ёжик и мохнатые седые брови окружены были ими, морщинами, со всех сторон. Среди изобильных морщин блестели жизнью два серых озерца. Через них из глубины самого себя смотрел на Милюль неизвестный этот старик. Смотрел, смотрел, а потом как скажет:

– Ну, здравствуй, Милюль. Давно я тебя жду.

Не угрожал, вроде, ничем, но Милюль стало жутковато. Вновь пробежала по спине волна холодного страха. Так же, как совсем недавно во сне… впрочем, был ли это сон? Может быть, как раз, наоборот? Сон здесь, а на самом деле она и есть лягушка, которая периодически засыпает и видит гримасы воспалённого ума? Там, в лягушачьем мире, её жизнь последовательна и логична. Здесь же, в мире людей, события не укладываются в схему причин и следствий. Там она живёт, постепенно вырастая из головастика во взрослую квакушку, а тут… тут всё неожиданно. Вот, например, этот старик. Что за старик? Откуда он взялся? Откуда знает, как её зовут? Милюль так и спросила:

– Дедушка, откуда вы меня знаете?

Вместо того, чтобы ответить, дедушка констатировал:

– Поздороваться тебе, стало быть, в падлу.