Под пологом семейного счастья Остен Эмилия

10

– Она что-нибудь съела сегодня? – Задав этот вопрос, миссис Джозефина Грантли положила себе на тарелку еще грудинки.

Почтенная дама, сидящая за обильно накрытым столом в обширном утреннем одеянии, украсила бы собой жанровую сценку одного из великих голландцев. За неимением последних ее большой портрет в стиле Гейнсборо украшал стену столовой, приличествующей формами и убранством для трапез столь важной персоны. Изображение ее покойного мужа Перегрина Грантли, гораздо меньших размеров, приютилось в коридоре между гардеробной и будуаром как единственное в доме напоминание о том, что он существовал в этом мире.

– Она съела пончик, тетушка, – ответила Алисон, стоящая у окна и наблюдающая за вялым мартовским дождем, который настолько же отличался от живительного майского, как сама стройная, подвижная Алисон от внушительной тети Джозефины.

– Этого недостаточно, заставь ее! – скомандовала миссис Грантли, не представляющая себе, как можно ограничиться пончиком в таком важном деле, как завтрак.

– Боюсь, это бесполезно, тетя. Она прибавила после болезни три фунта, и доктор говорит, что этого пока достаточно, мы не должны давить на нее.

– Доктора вообще утверждают, что чем вкуснее еда, тем больше надо от нее отказываться! Дженни и так уже превратилась в мумию, подобную которой недавно выставляли в Британском музее. Моя подруга Роз Корниш затащила меня посмотреть на нее, и я чуть не умерла от отвращения. Что уж тогда говорить о мужчинах, которых по жизни ведет желудок! Ни один из них ни за что не посмотрит на такую худышку!

Сейчас, после двух месяцев проживания под крышей тетушки Джозефины, Алисон отчетливо понимала, на каких устоях держится мир тети и как они повлияли на внешность и привычки Полли. Если в этом случае ничего поделать было уже нельзя, то за Дженни Алисон вполне могла побороться:

– Я не буду ее принуждать, дорогая тетушка. Она и дома никогда не ела много по утрам. Вечером, после театра, она проголодается и сама покушает то, что захочет.

Тетушка еще немного поворчала и вернулась к грудинке, а ее племянница – к созерцанию дождя за окном. Бездеятельность угнетала Алисон, но она готова была потерпеть ради выздоровления дочери.

Этажом выше Дженни также глядела в окно, и унылый дождь казался ей очень подходящим спутником в ее горе. Девушка сидела в оконной нише, опираясь спиной на подушки и время от времени перелистывая сонеты Шекспира, неизменно выискивая среди них самые печальные. За последние два месяца тетя Джозефина уже не раз бесцеремонно отбирала книгу, но Алисон удавалось вернуть ее дочери, так как она не желала отнимать у бедняжки и это слабое утешение. На первой странице еще можно было рассмотреть закапанную слезами расплывшуюся надпись: «Дорогой малышке Дженни от Марка. Читать не более одного сонета в день».

Чтобы не томить неизвестностью нашего читателя, вернемся на три месяца назад, в суетливые предновогодние дни, наполненные радостными хлопотами для всех, кроме семейства Браун.

Как ни стремилась Алисон оградить дочь, ей не удалось первой переговорить с Дженни о помолвке ее сестры. Мистер Фоксли сразу же после приснопамятного ужина устремился в дом своей невесты, чтобы с присущей ему скрупулезностью изложить все детали произошедшего в доме Рэдволлов. На беду Дженни, она задержалась у Сары Долни дольше, чем собиралась, так как больная подруга все не отпускала ее от себя, обещав позже отправить домой в карете.

– Дорогие дамы! Я рад, что вы обе здесь, так как мое известие касается в большей степени мисс Браун, – едва войдя в комнату Сары, начал мистер Фоксли.

При его внушительной фигуре и серьезных манерах, по правде говоря, как нельзя более подходящих к роли Мальволио, чем к должности мирового судьи, столько в них было напыщенности и искусственности, подобная торопливость речи и движений удивила даже его невесту, не говоря уже о Дженни, которая втайне не понимала, что могла хохотушка Сара найти в этом господине. Впрочем, вряд ли Саре с ее личиком озорного жеребенка удалось бы заполучить другого жениха, а целеустремленность молодого человека, чьи предки регулярно занимали высокие посты в графстве, позволяла надеяться на исполнение его планов и вознесение миссис Фоксли на небывалые высоты в обществе. Сейчас же Сара удивленно приподнялась на подушках и уставилась на жениха:

– Дорогой мистер Фоксли, что вы имеете нам сказать?

Дженни с не меньшим интересом поворотилась к вновь пришедшему, опасаясь, как бы мать Марка не запретила устраивать спектакль или не произошло другого несчастья, по разрушающей силе своей сопоставимого с отменой представления, в котором, по правде говоря, ей уже хотелось участвовать.

Не имея сил сдерживать рвущуюся наружу новость, а возможно, и опасаясь прибытия конкурентов, мистер Фоксли выпалил:

– Марк Рэдволл прилюдно сделал предложение мисс Полли вступить с ним в брак! Что вы скажете на это, кто бы мог ожидать такого?

Сара сдавленно пискнула, нервно смяв у шеи кружева своей ночной рубашки, и с испугом уставилась на Дженни. Как верная подруга, она скрывала от жениха подробности сердечных чувств мисс Браун и, будь у нее такая возможность, постаралась бы предупредить мистера Фоксли, чтобы он придержал свою новость, и как-то подготовить к ней Дженни.

Но известие обрушилось на нее так же стремительно, как и тремя часами ранее на гостей Рэдволлов, и сейчас мисс Долни в тревоге оборотилась к подруге, со страхом ожидая обморока, истерики или вообще смерти от разрыва сердца.

Дженни сидела в кресле у постели Сары, и это положение позволило ей не упасть от нанесенного удара. Она побледнела и откинулась на спинку кресла, в то время как дружеская рука Сары ободряюще сжала ее ладонь.

– Как вы сказали, мистер Фоксли? – слабым голосом спросила она.

– Я говорю – поздравляю вас, мисс Дженни, ваша сестра выходит замуж за Марка Рэдволла. Право же, удачная партия! Осмелюсь заметить, вашей семье очень повезло. Признаться, некоторые думали, что все могло сложиться немного иначе, учитывая вашу дружбу с мистером Рэдволлом… Но все вышло наилучшим образом, и ваша матушка, должно быть, счастлива необычайно, ведь она так близка со старой миссис Рэдволл!

Мистер Фоксли еще долго мог бы продолжать в том же духе, если бы Сара не прервала его:

– Дженни, дорогая моя, вы так побледнели, вам нехорошо?

Дженни на самом деле выглядела не лучшим образом, но Сара скорее преследовала цель прервать излияния жениха, так как не сомневалась, что мисс Браун очень и очень нехорошо. Одновременно она сильней сжала руку Дженни, пытаясь хоть как-то намекнуть ей о необходимости соблюдать приличия и втайне желая, чтоб мистер Фоксли провалился куда подальше со своей новостью.

До Дженни, видимо, дошли либо слова мисс Долни, либо ее дружеский жест, по крайней мере, ее замерший взгляд принял осмысленное выражение, и она осторожно, словно боясь упасть, поднялась на ноги, не выпуская руки Сары.

– У меня разболелась голова, наверное, здесь слишком жарко натоплено. Прогулка по свежему воздуху вернет мне румянец, прошу вас, не провожайте меня.

О головная боль! В скольких щекотливых ситуациях ты выручаешь наших дам, сколько разнообразных мотивов ты маскируешь, сколько тайн самоотверженно скрываешь! Если бы тебя не существовало в мире, женщинам пришлось бы тебя изобрести.

Сара понимала, что подруга желает остаться одна, но тревога за душевное состояние бедняжки заставила ее уговаривать Дженни взять карету. Однако мисс Браун так умоляюще посмотрела на свою наперсницу и так робко попросила позволить ей настоять на своем, что мисс Долни не посмела удерживать ее. Тем более что идти было не так уж и далеко, ночь стояла звездная, и сбиться с исхоженного за много лет пути Дженни ну никак не могла.

Мистер Фоксли проводил Дженни до передней и раскланялся, желая поскорее остаться вдвоем с невестой и подробно пересказать ей все случившееся в доме Рэдволлов. Сара разрывалась между любопытством и намерением подбодрить подругу, и, как и следовало ожидать в подобной ситуации, любопытство взяло верх.

Вернувшаяся домой Алисон стремительно обежала все комнаты, но присутствия Дженни не обнаружила. Предчувствие беды было новым для миссис Браун состоянием, тем не менее она доверилась ему, внезапно вспомнив, что дочь должна была быть у мисс Долни, куда наверняка устремился мистер Фоксли в то время, как сама она беседовала с обрученной парочкой в доме Рэдволлов.

Не мешкая, Алисон направилась к соседям, однако матушка мисс Долни сообщила, что Дженни уже довольно давно отправилась домой, вероятно, чтобы отпраздновать в кругу семьи столь радостное событие. Миссис Браун пришлось сделать вид, что она разминулась с Дженни, направившись от Рэдволлов сразу к друзьям, чтоб забрать дочь и вместе пойти домой. Торопливо поблагодарив миссис Долни за поздравления, Алисон бросилась назад, гадая, где может быть Дженни. Худшие опасения ее подтвердились – все семейство Долни уже знало о помолвке Полли и Марка, и Дженни присутствовала при объявлении новости.

Домой Дженни все еще не вернулась, зайти к кому-то она не могла, так как не была настолько близка с кем-либо из девушек в округе, кроме Сары, чтобы поделиться своей печалью. Некоторое время Алисон кружила по улице, растерянно оглядываясь и отрывисто поругиваясь в адрес Полли и Марка, которые, пусть и непреднамеренно, заварили такую кашу.

Наконец миссис Браун вспомнила про садик, где Дженни обычно размышляла, и, обойдя дом, с облегчением увидела на любимой скамейке мистера Брауна сжавшуюся в комочек фигурку. Луна придавала невыразимую грусть открывшейся перед глазами картине, но Алисон некогда было любоваться пейзажем, подскочив к дочери, она принялась тормошить ее, уговаривая немедленно подняться и вернуться в дом.

– Дженни, Дженни, милая, ты простудишься, идем скорее в тепло! Я здесь, с тобой, теперь все будет хорошо! – Когда-то девушка много бы отдала, чтоб услышать такие слова не только от отца, но и от матери, но сейчас наивная вера в силу родительской любви оставила ее.

– Ах, матушка, вы не понимаете! У меня разрывается сердце. – Дженни казалось, будто в грудь ей положили замерзшую птичку, одну из тех, что они с отцом часто приносили домой в холодные зимы, чтобы отогреть и выпустить на волю.

Но сейчас некому было вдохнуть жизнь в маленькое тельце, и этот ледяной комок давил, давил на нее, сталкивая куда-то в холодную тьму.

Когда часом позже Полли наконец вернулась домой, более или менее удовлетворив любопытство старой графини относительно своего романа, Дженни уже бредила в горячке, разбуженная кухарка была отправлена за доктором, а сама Алисон не находила места от тревоги. Вот когда она особенно остро ощутила, как ей не хватает спокойной уверенности мужа, его помощи и безграничной веры в доброту Господа. Возвращению Полли мать обрадовалась так сильно, что не стала ни в чем упрекать девушку, благодарная провидению за то, что она теперь не одна.

Болезнь сестры, вызванная, несомненно, душевным потрясением, к которому прибавилось переохлаждение, стала первым настоящим горем за всю жизнь Полли. В силу разности характеров она не успела сблизиться с Дженни так, как с матерью, но Полли чувствовала некоторое даже благоговение перед нежностью и чистотой сестры, и сейчас ей невыносимо было знать, что она является причиной смертельной опасности, нависшей над Дженни.

Всю ночь женщины не спали, сидя по обе стороны постели больной и слушая ее жалобный лепет, в котором ясно улавливался столь несвойственный Дженни ропот на несправедливость судьбы.

– Почему, о почему? Марк, ты не вернул мне сонеты… неправда, Полли… ноктюрн не выходит, я не могу… зачем она приехала… скажи ей, Марк, – много чего в таком роде пришлось выслушать Полли, чьи заплаканные щеки практически утопили в себе припухшие глазки.

Утром Марк прислал записку, в которой спрашивал разрешения приехать и повидать их, но ему был отправлен категорический отказ от имени Алисон. Полли, впрочем, кратко объяснила причину и приписала, что позже встретится с ним на заветном месте у пруда.

Многочисленные соседи, как назло, с самого утра сочли необходимым являться с поздравлениями, и даже те, кто пренебрежительно относился к Браунам раньше, теперь, когда они так возвысились, собрались завязать с этой семьей самую тесную дружбу. Алисон пришлось собрать все силы, чтобы отвечать хотя бы вежливо, оставив больную дочь на Полли и доктора, с явным любопытством вслушивающегося в бормотание несчастной.

Обеспокоенная рассказом внука о болезни Дженни, сама старая графиня явилась в дом Браунов, чтобы ободрить ее родных и дать им возможность немного отдохнуть, пока она посидит у постели страдающей девушки. С ее присутствием ко всем, включая перепуганного ее деловитостью врача, казалось, вернулись силы, и даже Дженни стала вести себя поспокойнее, подолгу замирая в забытьи, но хотя бы перестав бредить.

Наконец во второй половине дня доктор смог утешить дам, сообщив им, что кризис миновал, и Дженни поправится, но очень не скоро. Еле передвигаясь после бессонной ночи, Полли тем не менее отправилась поговорить с Марком, а Алисон, вняв настояниям старшей приятельницы, прилегла отдохнуть.

Полли вернулась в обществе взволнованного жениха, на лице которого тоже были заметны следы бессонницы и мучительных размышлений. Он еще раз потребовал у доктора заверений в том, что Дженни поправится, и напомнил дамам о проблеме, которая совершенно не занимала их в последние сутки, – завтра наступит Рождество, а с ним и долгожданный день спектакля. Теперь представление следовало отменить, что наверняка ввергло бы в очередную истерику его мать, которую единственно и держало на ногах ожидание приема. Не будь она озабочена тем, чтобы праздник прошел на уровне самого высшего общества, графиня Теодора уже неминуемо с громкими стенаниями легла бы в постель и всячески демонстрировала сыну, как он вгоняет ее в могилу.

Не сговариваясь, обе женщины выступили в пользу устройства спектакля. Так как жизнь Дженни вне опасности, ее семье остается теперь защитить честь и репутацию девушки. Ни к чему давать соседям повод для злорадства и сплетен о том, что мисс Браун умирает от страсти к чужому жениху, а значит, миссис Браун и Полли должны выглядеть ослепительно, ничем не показывая, какая драма разворачивается в их доме. Легкая озабоченность болезнью дочери и сестры – единственно допустимый след на их лицах.

Дженни навещала больную мисс Долни и могла заразиться – вот прекрасная возможность объяснить ее внезапный недуг, и этой версии следует неукоснительно придерживаться. Марк и Полли согласились с решением старших, пообещав приложить все усилия, чтобы их игра выглядела веселой и естественной. На этом Рэдволлы удалились, и мать и дочь остались вдвоем.

– А теперь, я думаю, настало время и мне кое о чем спросить тебя, – начала Алисон.

Больше всего Полли хотелось пойти к себе и лечь в постель, но она чувствовала, что должна хотя бы сейчас послушаться матушку.

– Я не буду попрекать вас обоих за все случившееся, тебя вполне оправдывает незнание и твоей вины тут нет, чего я не могу сказать о Марке Рэдволле. Впрочем, многие мужчины бывают слепы, и его легкомыслие в отношении к чувствам Дженни не больше, чем он проявил к другим девушкам, за которыми ухаживал. Однако мне хотелось бы знать – ты любишь его?

– Пока я могу сказать, что он очень нравится мне, матушка, и я знаю – я буду с ним счастлива. Он любит меня, и со временем я смогу полюбить его почти так же сильно, – уверенность Полли остудила желание Алисон отговаривать дочь от опрометчивого поступка, тем более что и сама она вышла замуж не по любви.

– Тебе нет еще и семнадцати, и другая мать наверняка стала бы просить тебя подождать несколько лет – вдруг ты встретишь кого-либо, кого полюбишь гораздо сильнее, но я не стану этого делать. В твоем возрасте я тоже уже была замужем, и если мне и приходилось иногда об этом сожалеть – это останется в моем сердце. Моя радость за вас была бы гораздо полнее, если бы на месте Марка был какой-нибудь другой юноша, но раз уж все случилось так – я сделаю все, что смогу, чтобы не позволить твоей свекрови тиранить тебя, а покровительство и любовь старой графини тебе уже обеспечены.

По улыбке дочери Алисон поняла, что Полли сама мысль о тиранстве со стороны кого угодно кажется забавной, но она обязана была это высказать, продемонстрировав дочери всю любовь и поддержку, не полученную Полли в течение предыдущих двенадцати лет. Отчасти в своей речи Алисон лукавила – другая мать немедленно стала бы заказывать дочери свадебное платье, боясь упустить столь удачную партию, но простим нашей героине этот самообман.

– И ты должна немедленно написать обо всем тетушке Джозефине. Неблагодарностью было бы держать ее в неведении после того, как она столько времени была твоей семьей.

– Конечно же, я сделаю это вечером, только сначала немного отдохну. Думаю, тетя будет сердиться, но они с графиней-бабушкой наверняка понравятся друг другу.

– Или наоборот, им будет слишком тесно в одном помещении, даже если это окажется кафедральный собор в Лидсе. А теперь ступай, а я посижу с Дженни. Надеюсь, она скоро придет в себя, но тебе пока не следует показываться ей на глаза.

– Я надеюсь, она когда-нибудь простит меня и Марка.

– Конечно, она простит тебя, у бедняжки такое доброе сердце. Что касается Марка, надеюсь, ее любовь перерастет в сестринскую привязанность, но нам потребуется немало времени для этого. У нас с Дженни не сложилось доверительных отношений, как с тобой, она всегда была ближе к отцу, и сейчас, когда она потеряла в лице Марка самого близкого друга, ее одиночество будет еще острее.

– Может быть, вам стоит поехать к тетушке Джозефине или другим твоим родственникам на время, до нашей свадьбы?

– Оставить тебя здесь одну я не могу, это было бы нарушением всяких приличий, хотя, видит бог, вы и так уже их понарушали, но я что-нибудь придумаю позже.

– Я могу погостить у графини Розамонд, – уныние Полли заметно уменьшилось, как только она стала строить планы действий.

– Этого никогда не потерпит графиня Теодора, и тут я с ней соглашусь. До свадьбы ты не будешь жить в этом доме, и лучше было бы, если бы ты вообще пореже бывала там.

В похвалу Полли надо заметить, что она обладала интуицией как минимум в том смысле, что знала, когда следует промолчать. Убедившись, что мать настроена непреклонно, Полли не стала спорить, расцеловала Алисон и понеслась к себе в комнату по жалобно ухающей под ее шагами узкой лесенке.

Миссис Браун вернулась в комнату Дженни, где и задремала в кресле, не в силах противостоять усталости, несмотря на множество беспокойных мыслей, снующих в ее голове в совершеннейшем беспорядке.

В это время наш читатель может ненадолго оторваться от сопереживания нашей героине и поразмыслить, почему обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Ничто так не утешает нас в наших горестях, как осознание, что у кого-то ситуация обстоит еще хуже.

Вся жизнь миссис Браун состояла из хлопот и забот по устройству достойной жизни, но настоящего горя на нее до сих пор не сваливалось. Сейчас же муж покинул ее, дочь находилась при смерти, и даже ожидаемое всеми счастье другой дочери казалось туманным.

Алисон не могла не одобрить ловкость, с которой Полли сумела завлечь Марка Рэдволла, во времена своей молодости она поступила бы точно так же, будь в поле ее зрения достойный объект, и благополучно прожила бы со своим избранником до старости, решительно отбросив сожаления, как она смогла изъять из своей памяти мысли о кузене Бертраме. Но Полли гораздо более склонна к порывам и не сможет смириться с супружеством, если не полюбит мужа глубоко и искренне. Алисон была уверена, что ее дочь способна на какой-нибудь скандальный шаг, и упорно не желала видеть того, что уже заметил читатель: поступки ее дочерей – это плод ее собственных упущений или небрежения, допущенного при их воспитании. А нам остается только наблюдать за тем, как она идет своим путем, обходя или преодолевая преграды, в зависимости от того, что принесет большую выгоду, и надеяться, что ее ошибки не лягут тяжким грузом на ее дальнейшую жизнь.

11

Рождественский спектакль состоялся, как и планировалось, и не был омрачен никакими происшествиями. Артисты-любители играли не хуже профессионалов, как охотно признались доброжелательно настроенные, но взыскательные зрители. Даже кислое лицо мисс Корделии Марч было приписано публикой особенностям исполняемой роли, а не душевному состоянию исполнительницы.

Восторженным отзывам немало помогло громадное количество пунша, выпитое за здоровье главных героев спектакля, оставшихся главными героями вечера и после ухода со сцены. Кто-то остроумно заметил, что финал пьесы есть своего рода репетиция свадьбы Орсино и Виолы, то бишь Марка и Полли, и эта фраза разнеслась на многие мили вокруг.

Матушки влюбленных весь вечер просидели рядом с до приторности любезными лицами, только время от времени ища поддержки у бдительно расположившихся позади них старой графини и миссис Хорсмен. Граф Сайлас был как никогда оживлен, угощал всех пуншем и, кажется, несколько завидовал сыну, которому в браке явно никогда не потребуется проводить дни в курительной в обществе шахмат и зануды-соседа.

Утром этого дня у Марка состоялся с матерью еще один неприятный разговор, который мы не будем здесь приводить, дабы читатель не чувствовал неловкости за некоторых представительниц прекрасного пола. Надо только сказать, что единственной уступкой, на которую согласился послушный сын, было назначение даты свадьбы на первое июня. Надежды графини за предстоящие пять месяцев как-нибудь да расстроить этот брак несколько подняли ей настроение к предстоящему вечеру, но им не суждено было исполниться, так как женитьба на Полли была именно тем, чего желал Марк больше всего на свете.

В будущем у нас, возможно, не останется на это времени, поэтому заметим здесь, несколько забегая вперед, что Марк, в отличие от своего отца и даже деда, ни разу в жизни не пожалел, что вступил в брак, повинуясь увлекшему его порыву.

Тридцатого декабря Дженни пришла в разумное состояние настолько, чтобы вспомнить и осознать случившееся с нею несчастье. Милосердная природа не даровала ей забвения событий последних дней, и крах ее и без того слабых надежд вызвал обильные потоки слез на исхудавшем личике.

Мать уговаривала ее со всей возможной мягкостью успокоиться и попытаться принять как данность все случившееся, уповая на волю божью. Против такого искусно выбранного аргумента девушка не нашлась, что возразить, и к вечеру попросила позвать к ней Полли. Алисон опасалась, что Дженни больше никогда не захочет видеть сестру, но, как читатель мог уже догадаться, она во многом недооценивала свою старшую дочь, при этом безоговорочно впустив в свое сердце младшую со всеми ее недостатками. Но женская натура – самая таинственная выходка Творца, и случившееся с Дженни несчастье повлекло за собой хотя бы одно хорошее последствие – мать и дочь устремились навстречу друг другу.

Непривычно молчаливая Полли робко присела на кровать сестры, но Дженни не собиралась ссориться и упрекать ее в вероломстве. Она кротко сказала, что не держит на Полли зла, так как между самой Дженни и мистером Рэдволлом не было никаких договоренностей, и, конечно же, она понимает, что оба не имели целью причинить ей боль. А теперь она сердечно поздравляет Полли и просит никогда больше не упоминать о ее отношении к Марку иначе, как в связи с понятием сестринской любви. Полли пообещала выполнить любое ее желание, и Дженни захотела остаться одна, чтобы отдохнуть после длинной речи.

Алисон, опасавшаяся, что размолвка между сестрами может затянуться на многие годы, немного успокоилась и начала обдумывать, как поскорей вылечить Дженни физически и начать врачевать ее сердечные раны. Лучшим лекарством был бы отъезд на курорт или в столицу, где новые люди и развлечения должны были бы смягчить горечь утраты, а время и отсутствие перед глазами предмета ее огорчения довершили бы остальное. Но на поездку негде было взять денег, и оставалось только написать родственникам и напроситься в гости, чего Алисон не делала двадцать лет и не горела желанием делать теперь.

Последний день года ознаменовался в доме Браунов очередным неожиданным происшествием. Алисон едва встала из-за стола и собиралась отнести завтрак Дженни, как в гостиную, бывшую и столовой, гордой поступью вошла сама тетушка Джозефина Грантли.

– Наконец-то я добралась до вас, дороги просто отвратительные! – заявила она с порога вместо приветствия.

Будучи пятнадцатью годами моложе, тетя Джозефина и впрямь во многом походила на старую графиню Рэдволл, только в своем тиранстве она больше руководствовалась собственными капризами, чем уверенностью в том, что поступать по ее желанию окружающим лучше для них самих. В то же время она умела надевать на себя маску благопристойности в обществе, особенно среди людей, связи с которыми считала для себя полезными, графине же чуждо было всякое лицемерие. Более всего тетушка Джозефина не любила скуку, а также когда люди поступали наперекор ее желаниям. В хорошем настроении она бывала добродушна, в плохом – брюзглива и придирчива. Неудивительно поэтому, что она обратилась к Полли со следующей тирадой:

– Так вот вы где, молодая леди! Нашла, значит, себе графского сыночка, пока я прозябала одна в этих купальнях! Как ты посмела так поступить со мной! Со мной, которая только и делала, что баловала тебя все эти годы! Воистину, мне не надо было брать тебя к себе!

Судя по виду девушки, Полли не в первый раз получала подобную отповедь, поэтому просто кротко ждала, пока тетя выплеснет свой гнев, однако на сей раз проступок превосходил все совершенные ранее, и тетка никак не хотела успокаиваться, грозясь страшными карами на голову неблагодарной девчонки.

Алисон, сочувствовавшую тетушке поначалу, постепенно стали раздражать оскорбления, наносимые ее дочери, а через нее и ей самой. И она решила вмешаться:

– Тетушка Джозефина, я полагаю, вы устали с дороги и охотно выпьете чаю. Ваш упрек справедлив лишь в той части, в какой Полли не поставила вас, впрочем, как и меня, в известность о том, что принимает ухаживания мистера Рэдволла. В остальном же она не сделала ничего дурного. Каждая девушка должна найти себе мужа, и родственники не вправе запрещать ей это, если молодой человек не содержит никаких изъянов. Поэтому прошу вас немного умерить свое негодование, тем более что наверху лежит в постели моя другая дочь, только три дня назад бывшая на волосок от смерти.

Во время этой фразы тетя Джозефина смотрела на Алисон с весьма злобным выражением лица, готовая обрушить свой гнев на женщину, посмевшую возражать ей, но упоминание о больной дочери немного смягчило ее. Не удостоив Полли взглядом, она повернулась к племяннице:

– Я не держу зла на тебя, Алисон, так как за три месяца ты навряд ли смогла бы повлиять на характер этой своенравной девицы, и я вполне склонна поверить, что она обделала свое дельце у тебя за спиной. Но она не дождется моего прощения, пока я жива. А также свадебных подарков и всего того, на что она могла рассчитывать ранее. Теперь же проводи меня туда, где я могла бы умыться и переодеться перед тем, как сяду за стол. После этого ты расскажешь мне, что случилось с Дженни.

Удар оказался тяжелым в своей неожиданности. Конечно, состояние Рэдволлов было такой величины, что ни Полли, ни ее дети и внуки не стали бы ни в чем нуждаться и даже более того – могли позволить себе любую роскошь. Но, как известно, наследство никогда не бывает лишним, и угроза тетушки Джозефины лишить Полли всего обескуражила Алисон. Она постаралась сохранить на лице невозмутимо-любезное выражение, когда заметила, как Полли подмигивает ей из-за спины тети. Этот жест показал миссис Браун, что Полли не впервые слышит подобную угрозу и не воспринимает ее всерьез, но Алисон предпочла бы не измерять пределы гнева миссис Грантли, после преступления которых она таки сдержит данное сгоряча обещание.

Тетушка была сопровождена в комнату Алисон, так как единственную гостевую спальню занимала Полли, и оставлена там в обществе горничной, которую привезла с собой. Полли благоразумно куда-то скрылась, вероятнее всего, на прогулку с женихом. Сама же Алисон отправилась в комнату Дженни. Девушка была обеспокоена шумом внизу, и ей следовало рассказать о приезде тети Джозефины. Алисон едва успела это сделать, как явилась сама тетушка, не пожелавшая садиться за стол в одиночестве.

– Ну, юная леди, чего это вам вздумалось болеть в праздничные дни? – начала она, вполне по-родственному, впрочем, расцеловав Дженни.

– Она навещала больную подругу и, вероятно, заразилась, – поспешила ответить миссис Браун, не желая раскрывать несдержанной даме истинную подоплеку болезни дочери.

– Подругу? – насмешливо переспросила миссис Грантли. – Держу пари, тут замешан молодой человек. Сестра-то обскакала тебя, правда ведь? Ты, наверное, ждала предложения от кого-нибудь, а Полли тебя и опередила. Вот ты и зачахла. А может, тебе нравится женишок Полли? Помнится, в письмах вы всегда упоминали этих Рэдволлов?

Если тетя намеревалась таким образом пошутить и поднять Дженни настроение, то преуспела она как раз в обратном. Ее нечаянное попадание прямо в цель, вызванное в равной степени проницательностью и удачей, повлекло за собой поток горьких слез у Дженни и не менее горьких упреков у ее матери:

– Тетушка, как вы можете говорить такие вещи! Дженни лежала без памяти в горячке все эти дни, а сейчас вы так жестоко подшучиваете над бедняжкой! Болезнь заставила ее пропустить все праздничные развлечения, и конечно же, она огорчена тем, что не могла отпраздновать с нами помолвку сестрицы.

– Полно, дорогая моя! Я ведь вижу – у нее на лице все написано. Как бы болезнь ни расшатывала нервы, здесь дело в другом. Бедняжка страдает от несчастной любви, и ты меня в этом не разубедишь.

Тем не менее упреки достигли своей цели, и тетя обернулась к Дженни и обняла ее:

– Не печалься, голубка, я ведь не хотела тебя обидеть. Девица завсегда смущается, когда с ней говорят о кавалерах, и влюбляются юные девушки почти так же часто, как пьют или едят. Пусть ее, эту Полли. А тебе мы найдем кого-нибудь получше. Как только ты поправишься, мы все вместе поедем в Лондон или в Брайтон, ты окрепнешь и вновь повеселеешь.

Она повернулась к племяннице:

– Я не злюсь за тебя на это неподобающее обращение к старой женщине, ты борешься за своих дочерей, и это меня радует. Когда ты отдавала мне Полли, ты была молодой вертушкой, а сейчас, похоже, из тебя получилась степенная женщина и хорошая мать.

Спорить не было никакого смысла, тетушка вбила себе в голову то, что хотела, и разубеждать ее означало биться о кирпичную стену. Поэтому Алисон предложила тетке спуститься вниз, а Дженни – утереть слезы и почитать что-нибудь из новых книжек, которые ей подарили на Рождество.

– Не бойтесь, дорогие мои, от меня ни одна живая душа не узнает, что творится в сердечке у Дженни. А Полли я не прощу, как бы она ко мне ни ластилась!

Вот так и вышло, что месяцем спустя, когда Дженни смогла без посторонней помощи выходить на улицу, тетушка вместе с Алисон и ее дочерью отбыла в свой лондонский дом. Из щекотливой ситуации остающуюся в одиночестве Полли выручила мисс Форест, пригласившая девушку погостить в свой домик.

Старая графиня и Марк Рэдволл настаивали на переезде мисс Браун в их дом, но Алисон твердо намеревалась соблюсти приличия ради Дженни, незапятнанная репутация которой была сейчас как никогда важна. В Лондоне мать надеялась не только излечить ее от тоски по Марку, но и приискать подходящую партию, в чем активно обещала помочь тетя Джозефина.

Отъезд Дженни был одобрен всеми ее друзьями, которые знали о сердечной тайне девушки. Много слез пролила мисс Долни, чувствовавшая на себе вину за болезнь подруги, так как не смогла остановить словесные излияния своего жениха вовремя, да еще и отпустила Дженни одну в зимнюю ночь. Для всех остальных соседей желание поправить здоровье вдали от дома, под крылом состоятельной тетушки, показалось вполне естественной причиной для отъезда Браунов. Миссис Хорсмен со своими дорогими миссис Бродвик и мисс Марч не отказали себе в удовольствии просплетничать несколько вечеров кряду у камина о секретах семьи Браун, после чего внезапно ухудшившееся здоровье лорда Дримстоуна и возможные претенденты на его наследство отвлекли внимание почтенных дам от гораздо менее значительных Браунов.

Возвратиться Алисон с дочерью собирались в начале мая, чтобы успеть совершить все приготовления к свадьбе Полли. Тетя Джозефина все еще не сменила гнев на милость, но не собиралась пропускать венчание, являя собой немой укор неблагодарной воспитаннице. Как и предполагала Алисон, тетушка со старой графиней не стали подругами, после двух встреч найдя непримиримые различия во взглядах решительно на все стороны жизни, но сила духа друг друга вызвала у обеих взаимное уважение.

Уже почти два месяца Алисон наслаждалась непривычным комфортом в доме миссис Грантли, посещала спектакли и концерты. Что касается Дженни, она послушно направлялась туда, куда ее вели, говорила с теми, кто задавал ей вопросы, и танцевала с кавалерами, которые приглашали ее, не замечая, в сущности, ничего из перечисленного.

Как с удивлением отмечала ее мать, болезнь, как ни странно, изменила внешность Дженни в лучшую сторону. Девушка похудела, что делало ее взрослее, на фоне осунувшегося личика глаза стали казаться больше, а волосы – ярче, и Алисон уже не могла припомнить то слово – «невзрачная», которым охарактеризовала девушку полгода назад. Молодые джентльмены проявляли к Дженни немалый интерес, привлеченные в равной степени ее привлекательностью и свежестью для общества. Никто из новых знакомых не выглядел подходящей парой для Дженни, но Алисон не собиралась отчаиваться. Она старалась разбудить интерес девушки к светской жизни, преувеличенно расписывая ей, какой успех она имеет у мужчин.

До сих пор совершенно не склонная к тщеславию, Дженни нашла удивительной мысль, что она может нравиться молодым людям, с которыми ее не связывает многолетняя дружба, и этот вывод ее позабавил. Ее мать втайне желала, чтобы Дженни увлеклась (временно, конечно) любым, даже неподходящим юношей, лишь бы выбросила из головы Марка Рэдволла.

Тетя Джозефина, вышедшая замуж за Перегрина Грантли только для того, чтобы отомстить ему за то, что он не женился на ней раньше, когда у нее не было полученного в наследство состояния, не понимала, как можно так долго страдать от неразделенной любви, и пыталась расшевелить Дженни в соответствии со своим разумением.

В отсутствие матери еще в первые дни пребывания Браунов у нее тетя прибегла к такому простому способу, как призыв к чувствительной совести девушки. Дженни поначалу отказывалась выезжать, и тетушка однажды фурией влетела в комнату бедняжки:

– Как вам не стыдно, юная леди! Ваша мать и я бьемся из последних сил, стараясь развеселить вас и вернуть вам здоровье, а вы капризно отворачиваетесь от всех наших попыток! Это ли не пример эгоизма и черной неблагодарности?

Дженни, которую никто и никогда не обвинял в эгоизме, пустилась было проливать слезы, но тетя еще более резко запретила ей это делать, упирая на то, что она подрывает здоровье своей матери, у которой и без того много огорчений. Метод подействовал, и Дженни стала покорно выполнять все, что от нее требовали. Не подозревающая об истинной причине подобной покладистости Алисон решила, что в девушке пробуждается желаемый интерес к светской жизни, тем более что Лондон являлся для этого благодатной почвой.

Возвратимся теперь к тому мгновению, когда мы оставили каждую из трех дам заниматься своим делом: тетушку подкрепляться, Алисон смотреть в окно, а Дженни – грустить над сонетами Шекспира.

12

Покончив с грудинкой, тетя Джозефина налила себе еще кофе и снова обратилась к Алисон:

– Полагаю, нам следует проехаться по магазинам и подновить туалеты.

Алисон, которая за последние два месяца обновила гардероб в большей степени, чем за двадцать лет перед этим, удивилась, но возражать не стала. Не иначе как в пику лишенной ее благосклонности Полли тетя решительно настояла, что все расходы по пребыванию дам Браун у нее в доме берет на себя, и Алисон легко позволила себя уговорить, сочтя материальные блага приемлемой компенсацией за необходимость тесно общаться с тетушкой.

На какое-то время светские хлопоты заняли ее мысли, хотя отсутствие необходимости самой вести хозяйство и принимать решения вызывало у нее некоторое чувство ностальгии. Иногда, особенно устав от бесцеремонности тетушки, Алисон с сожалением думала о своем несостоявшемся фермерстве, которое перестало быть возможным даже в отдаленном будущем – ее дочь, в перспективе графиня, не должна давать соседям повод для насмешек или стыдиться своей матери-фермерши.

Сейчас же Алисон просто поинтересовалась, какой повод потребовал от них очередных трат на наряды.

– Нас пригласили на бал к венскому посланнику, он когда-то был дружен с Перегрином. Там будет весьма приятное общество, и, хотя в моем возрасте не очень хочется бегать по балам, ради вас я согласна претерпеть такие неудобства, как несвежая ветчина и сквозняки в залах.

Алисон улыбнулась – миссис Грантли навряд ли пропустила бы бал и без наличия гостей, но она охотно потакала желанию тетушки в полной мере вкусить прелесть самопожертвования ради блага родственников. Поэтому она тут же направилась одеваться и поторопить Дженни. Если для дочери бал был лишь докучной необходимостью, то мать ее словно вновь обрела молодость, не окрашенную к тому же унылой бедностью. Алисон с удовольствием танцевала и веселилась, благо в обществе всегда достаточно джентльменов, которые не прочь поухаживать за хорошенькой вдовой, тем более что траурное платье было оставлено дома, в Риверкрофте. Даже Дженни под давлением тетушки сняла черный наряд и выглядела теперь сообразно возрасту и внешности.

Бал оказался великолепен. Решительно не к чему было придраться ни в части устройства бальной залы и буфета, ни в отношении блестящей публики, являвшей собой гармоничный букет из брильянтов и кружев для того, кто мог бы наблюдать за ней сверху. Оглядевшись, Алисон с облегчением убедилась, что они с дочерью не выглядят замарашками по сравнению с остальными дамами. Украшения их были весьма скромными, но платья соответствовали моде и случаю, а в меру кокетливые прически сделаны искусной служанкой тети Джозефины. Тетушку очень любезно принял сам посланник, пожелавший представиться ее очаровательным родственницам и даже пригласивший Алисон на танец.

Дженни, по обыкновению, собралась приютиться где-нибудь в уголке, но ее остановила миссис Конни Кастом, племянница тетушкиной подруги Роз Корниш. Они познакомились с Конни месяц назад, и молодая женщина сразу же приняла Дженни как лучшую подругу:

– Мисс Браун! Вы опять собираетесь прятать за колонной свое прелестное личико? – со смехом обратилась она к Дженни.

– Право же, я… – большего от девушки не требовалось, подруга готова была поддерживать разговор за двоих.

– Ваша матушка уже танцует, и вам просто необходимо последовать ее примеру, вы сегодня просто обворожительны. Глядя на вас, никто бы и не подумал, что недавно вы были больны.

Для Дженни прошедшие с ее болезни два месяца не показались такими уж краткими вне ее дорогого дома, но спорить с миссис Кастом она не захотела, настолько та была мила и приветлива.

– Я попрошу Джона представить вам каких-нибудь достойных молодых людей, – сама недавно вышедшая замуж, миссис Кастом внезапно обнаружила прелесть игры в поиск женихов для своих подруг.

– Благодарю вас, миссис Кастом, я не стою такой заботы, – вежливо ответила Дженни.

– Конни, дорогая моя, меня зовут Конни. Бабушка настояла, чтоб меня назвали Констанс, но это имя слишком французское, и все зовут меня Конни. А вот и Джон. Дорогой мистер Кастом, ступайте и приведите того джентльмена, с которым вы только что беседовали. Мисс Браун будет очень красиво смотреться в танце с таким изящным кавалером, если только у него не кривые ноги – в профиль я этого не разглядела.

Такой же молодой и веселый, как его жена, Джон Кастом поклонился Дженни, заверил супругу, что у молодого джентльмена, которого зовут Роберт Доэрти, ноги в должной степени прямые, и отправился за своим приятелем. Дженни смотрела на юную пару со смешанным чувством восхищения и грусти. Они были так хороши в своем счастье, что за них просто не могла не радоваться такая добрая и романтичная душа, какая была у Дженни, но ее наполняла болью мысль, что сама она никогда такого счастья не обретет.

Джон не замедлил привести молодого человека, которого непонятно как заприметила в этой толпе Конни, и тут же представил его своей жене и мисс Браун. Юноша обладал резкими чертами лица, что вкупе с черными волосами делало его похожим на француза или испанца. Необычная внешность обращала на себя внимание гостей, особенно молодых дам, и на Дженни и миссис Кастом уже поглядывали с завистливым любопытством.

Как выяснилось, Джон учился вместе с Робертом Доэрти, после чего тот несколько лет провел в Европе, совершенствуя свое образование для продвижения по дипломатической лестнице. Как и мисс Браун, он был новичком в этом обществе, ведь за несколько лет свет напрочь забывал о тех, кто его покинул, поэтому встреча с однокашником обрадовала юношу, а знакомство с его женой и мисс Браун оживило серьезное лицо.

– Окажите мне любезность, мисс Браун, и потанцуйте со мной два-три танца. Мой отчим, секретарь парламента, привел меня сюда поприсутствовать при его разговоре с посланником, но посланник танцует вон там с элегантной дамой, и батюшка ушел в курительную, оставив меня в толпе кровожадных скорпионов, готовых наброситься на новичка.

– Чудесное сравнение! – захлопала в ладоши Конни. – Ну конечно же, мисс Браун потанцует с вами, она ведь тоже впервые в лондонском свете, а после этого присоединяйтесь к нам с Джоном в буфетной, у посланника всегда подают чудную венскую выпечку.

После этого заявления Дженни оставалось только подать руку мистеру Доэрти и устремиться с ним в толпу танцующих. Каждая строчка каждого романа, прочитанного Дженни, буквально вопила о том, что с мистера Доэрти списаны все роковые герои, коварные и опасные для восторженных героинь. Мисс Браун не могла уже, пережив столь тяжелое разочарование в любви, считать себя восторженной барышней, а потому опасности в мистере Доэрти не увидела. Какое-то время они танцевали раздельно, но в следующей фигуре появилась возможность переговорить друг с другом. Начал, разумеется, кавалер:

– Прошу прощения, мисс Браун, мне показалось или вас гнетет какая-то тайная тоска?

– Мой батюшка недавно скончался. – Дженни чувствовала себя неловко, приписывая причины своей грусти смерти отца, но открывать душу перед незнакомым человеком было совершенно невозможно.

– О, примите мои искренние соболезнования. А мне, признаться, показалось, что ваша печаль скорее сердечного характера. Какое счастье, что я ошибся! – Речь молодого человека была наполнена искренностью и даже каким-то вдохновением.