Под пологом семейного счастья Остен Эмилия

Дженни не знала, что ответить на эту догадку, и к тому же отчаянно боялась покраснеть и тем выдать себя. Следующая часть танца снова разлучила их, а когда они оказались рядом, мистер Доэрти с большим пылом произнес:

– Смею надеяться, вы простите мне эту вольность, мисс Браун. Но сам я совсем недавно понес тяжелую сердечную утрату, и ваш вид, полный возвышенной печали, заставил меня подумать, что я нашел родственную душу в этой чуждой толпе.

Дженни смутилась еще больше, однако ее сострадательная натура тут же откликнулась на излияния молодого джентльмена:

– Может ли быть так, чтобы вы были несчастны в любви, сэр?

– Отчего же нет, мисс Браун? – удивился юноша. – Хотя бы раз в жизни любой человек переживает несчастливую сердечную склонность. Сегодня я оказался на пути у безжалостной судьбы, завтра окажется кто-то другой…

– Как вы правы! – с неожиданной силой откликнулась Дженни.

Молодой человек с новым интересом стал поглядывать на нее, и девушка уже пожалела, что высказалась так решительно. Чтобы как-то замять неловкость, она обратилась к мистеру Доэрти с вопросом на другую тему:

– Мистер Кастом говорил, что вы недавно при-ехали из Европы. Какие страны вам удалось посетить?

Но Роберт Доэрти явно не собирался отвлекаться от животрепещущей темы, подобно больному, который любит пересказывать домочадцам утомительные подробности о протекании недуга.

– О да, я видел много столиц, но ни одна из них не излечила меня ни от тоски по родине, ни от несчастной влюбленности. Я вернулся, но и здесь меня не ждут ни покой, ни утешение.

Дженни внимала каждому его слову с удивленной радостью – впервые она встречалась с человеком, который испытывал те же чувства, что и она сама, и не стеснялся говорить о них, не пытался предать забвению то, что мучило его. Выходит, он не согласен променять свою печаль на сладость забвения? Так, может, и ей не надо стремиться бежать от самой себя? Теперь уже она горела желанием продолжить столь трепетную тему. Танец закончился, начался следующий, и Дженни сама вернулась к разговору:

– Может быть, домашний уют и добрые друзья помогут вам излечиться?

– Вы очень добры, мисс Браун, но, боюсь, мне не суждено познать домашние радости. Предмет моей страсти, бесконечно прекрасная юная леди, предпочла знаки внимания моего сводного брата моим пылким признаниям.

Дженни не смогла удержаться, чтобы не ахнуть – настолько поразительным было совпадение ее истории с обстоятельствами мистера Доэрти.

– Что с вами, мисс Браун? Вам дурно? Позвольте я отведу вас на балкон освежиться немного. Впрочем, там еще слишком холодно, пройдемте в зимний сад, посмотрим на персики посланника.

Дженни послушно дала увлечь себя в оранжерею, чего раньше никогда бы не позволила себе с незнакомым человеком. Впрочем, в деревне все молодые люди были знакомы ей с детства либо являлись родственниками или гостями последних, и о каждом из них ей сразу же могли рассказать дюжину сплетен и пару-тройку правдивых историй. О мистере же Доэрти она не знала ничего, кроме того, что он сам рассказывал, и ее заинтересованность извиняла некоторое нарушение правил.

В зимнем саду персики только цвели, по дорожкам прохаживались небольшими группами гости, и появление еще одной пары никого не удивило, хотя и привлекло внимание благодаря внешности кавалера. Найдя незанятую скамью, мистер Доэрти усадил Дженни, а сам примостился на краешке бордюра, отделявшего дорожку от густых зарослей чего-то тропического.

– Позвольте спросить вас, что именно в моей обычной, в сущности, истории так огорчило вас? Ведь вы огорчены, не пытайтесь отрицать это. Мои несчастья сделали меня знатоком человеческой природы, мисс Браун, и я умею распознавать чувства и эмоции по малейшим жестам или даже взмахам ресниц.

Дженни сидела, устремив взгляд в гравий на дорожке и торопливо соображая, как поудачнее ответить на этот щекотливый вопрос.

– Я думаю, сэр, рассказ о ваших горестях не может оставить равнодушным даже самое черствое сердце. С вами поступили жестоко, но вы ведь простили? Простили? – этот вопрос занимал ее сейчас более всего.

– Я простил его, ведь если я влюбился в эту леди, то это не значит, что ее не может полюбить другой мужчина. А вот ее я простить не смогу.

– Но почему, точно так же и она ведь могла полюбить другого! – Дженни порадовалась, что его мысли совпали с ее собственными относительно соперника, но она до сих пор не знала, как встретится с Марком и сможет ли принять его как брата.

– Она знала, что я влюблен, и одаривала меня знаками внимания, которые позволяли надеяться… – После паузы юноша продолжил более холодным тоном: – А мой брат просто оказался более выгодной партией, она ничуть не увлечена им, я уверен. Это предательство невозможно простить.

Дженни призадумалась, почти забыв о своем кавалере. Нет, все же ее ситуация не столь трагична, ее-то поддерживали и опекали все, кто знал о ее несчастливой склонности к Марку Рэдволлу, а бедного мистера Доэрти совсем некому было пожалеть.

– На самом деле я уже не заслуживаю той жалости, которую вижу в ваших глазах, мисс Браун. Ведь у меня так неожиданно появился друг, который понимает меня. Ведь мы друзья?

Вопрос показался Дженни совершенно естественным в данной ситуации.

– Я буду рада стать вашим другом, мистер Доэрти, и если я только могу чем-нибудь вам помочь…

Молодой человек с признательностью поднес к губам руку Дженни, после чего поднял на нее пылкий взгляд больших, непрозрачно-черных глаз. Таких глаз девушка никогда ни у кого не видела, и огонь этого взора поразил и напугал ее. Вежливость не позволила ей отдернуть руку, которую все еще держал в своей Роберт, и убежать из оранжереи. Однако он уже заметил ее смущение и ласково произнес:

– Наверное, мои манеры кажутся вам вызывающими. Я с ранних лет проводил много времени, пытаясь обуздать свой темперамент, но не слишком в этом преуспел. Не пугайтесь, я не такой страшный, каким могу показаться.

Теперь уже Дженни пришлось убеждать юношу, что она вовсе не напугана, и вскоре молодые люди почувствовали, что им понемногу становится проще говорить друг с другом. Их беседа перешла на более легкие темы касательно оранжереи, венской кухни и лондонских развлечений, когда их наконец обнаружила Конни Кастом и, чрезвычайно довольная увиденным, утянула за собой подкрепиться знаменитым лакомством Габсбургов – венским штруделем.

13

– Почему я никогда не видел вас на наших приемах, мадам? – посланник чуть склонил набок красивой формы седовласую голову.

– Потому что я впервые имею удовольствие присутствовать здесь, сэр.

Алисон наслаждалась танцем с хорошим партнером, радуясь, что, несмотря на редкую возможность упражняться в этом виде развлечений, она двигается вполне прилично, в соответствии с музыкой и движениями своего кавалера.

– Надеюсь, теперь я буду видеть вас постоянно, миссис Браун, – господин Хильфер говорил по-английски почти без всякого акцента.

– Боюсь, не могу утвердить вас в этом мнении. Мы с дочерью задержимся в Лондоне самое позднее до начала мая.

– Та прелестная молодая леди – ваша дочь? Миссис Грантли говорила мне, что у нашей малышки Полли есть сестрица, но я и думать не мог, что две столь разные девушки могут быть родными сестрами. И уж тем более нельзя предположить, что такая молодая и очаровательная дама, как вы, может оказаться матерью столь взрослых барышень.

Сидя перед зеркалом в своей спальне, Алисон с каким-то новым интересом прокручивала в голове разговор с посланником, который продолжился в том же духе и после танца. Нельзя сказать, чтобы ей не говорили комплиментов со времени ее замужества, но она воспринимала их скорее как стремление друзей сделать ей приятное. Хлопотливая домохозяйка в платье, которое почти всегда не дотягивало до моды нынешнего сезона, могла вызвать уважение и симпатию, но восхищение мужчин ей было недоступно. Так, по крайней мере, думала Алисон. Хотя ей на память не раз за эти месяцы приходил разговор со старой графиней, предлагавшей ей больше подумать о собственной судьбе, чем о дочерях.

Как все-таки внешняя оболочка женщины может повлиять на ее внутреннее состояние! Сейчас отражение в зеркале выглядело молодым и беззаботным. Или почти беззаботным. Пока у Дженни все не наладится, Алисон не будет чувствовать себя спокойно.

Дженни… Весь вечер девушка провела с импозантным кавалером, которому посланник дал очень выгодную характеристику как подающему большие надежды дипломату. Юноша не был особенно состоятельным, овдовев, его мать вышла замуж вторично, и его отчим довольно богат, но на эти средства мистеру Доэрти рассчитывать не приходится. Однако он обладает силой и обаянием, которые должны ему помочь сделать блестящую карьеру.

Правда, рядом с Дженни он выглядит волком, изловившим ягненка, но внешний вид наверняка достался юноше по наследству от норманнских предков, а его характер еще следовало изучить. В любом случае Роберт Доэрти – первый из молодых джентльменов, который заинтересовал Дженни, и это шаг на пути к излечению ее любовного недуга.

Алисон улыбнулась своему отражению и пересела за маленький столик, чтобы написать обнадеживающее письмо Полли. Девочка прекрасно проводила дни в компании жениха и группы молодых людей, которые успели сильно сдружиться в процессе подготовки спектакля, и Алисон не хотела, чтобы угрызения совести из-за страданий сестры отравляли Полли чудесное время помолвки.

В последующие дни Роберт исправно появлялся у тетушки Грантли, а также в тех местах, куда ездили наши дамы. Тетя Джозефина восприняла дополнение к их компании с полным одобрением, полагая, вероятно, что для мистера Доэрти нет большей радости, чем подносить ей веер или отыскивать шаль. Алисон гораздо меньше доверяла молодому человеку: то ли неудача с мистером Квинсли сделала ее подозрительнее, то ли Роберт казался ей неподходящим для Дженни, она и сама еще не знала. Но жизнь ее дочери стала много разнообразнее, и это было очень отрадно.

В сопровождении супругов Кастом и мистера Доэрти Дженни выезжала на прогулки по весенним паркам, на выставки и концерты. Алисон оставалась с тетей Джозефиной, все больше недоумевая, как Полли столько лет могла выносить тетушку и вырасти при этом такой добродушной. Видно было, что миссис Грантли скучает по своей воспитаннице, и Алисон где-то даже жалела ее, но ей самой гораздо ближе была старая графиня Рэдволл. А может, все дело в том, что в тот момент, когда Дженни перестало тянуть домой, вернуться захотелось Алисон. К свом друзьям, заботам и маленьким радостям, которыми она жила все эти годы. К тому же Алисон боялась, что слишком привыкла к роскошной жизни у тети и ее скромный домик покажется теперь убогим и заброшенным. Но до мая оставался еще целый месяц, от которого она ждала каких-нибудь новостей, увы, не для себя, для Дженни.

Обе они непрестанно думали о мистере Доэрти, мать – оценивая, подходит ли он на роль жениха, а дочь – пытаясь понять, насколько он ей нравится. При этом Дженни не могла избавиться от сравнения его с мистером Рэдволлом.

О, Роберт другой, совсем другой. Если шутки Марка в адрес соседей всегда были добродушными, то высказывания мистера Доэрти об их общих знакомых временами казались Дженни полными цинизма. Она объясняла это тем, что Роберт старше, повидал мир и имеет больше прав судить о нем, а также его злостью на весь белый свет из-за постигшего его предательства.

Не прошло и трех недель с момента их знакомства, как Алисон перестала узнавать дочь. Кажется, ей бы надо радоваться – молодой Рэдволл занимает теперь мысли Дженни разве что после завтрака, до появления мистера Доэрти, но стремительность, с которой Дженни подпадала под влияние молодого человека, пугала мать. Однажды утром она не увидела на подушке дочери томика сонетов, подаренного Марком, и решила, что настало время поговорить:

– Дженни, дорогая моя, в последнее время ты проводишь очень много времени с Кастомами и мистером Доэрти. Твои щечки порозовели, ты немного поправилась, и это очень радует твою матушку. Но скажи мне, мистер Доэрти за тобой ухаживает?

– Матушка, право же, вы ошибаетесь! Мистер Доэрти не так давно пострадал от вероломства его возлюбленной, вы ведь уже слышали об этом! Мы с ним сдружились, это правда, но он очень интересный и начитанный джентльмен, он был в разных странах и может рассказать о них много занимательного… Мне нравится общаться с ним, но уверяю вас, у него и в мыслях нет обращать на меня внимание как на предмет ухаживаний!

– Дружба между молодой леди и джентльменом может быть понята превратно, и я уже сталкивалась с подобного рода ситуацией. – Алисон не хотела намекать дочери на ее отношения с Марком, но девочку следовало остеречь. – К тому же мистер Доэрти в последние дни вовсе не выглядит убитым горем, что ему идет гораздо больше, чем мрачная физиономия аскета. Тем не менее я должна задать тебе вопрос: насколько он нравится тебе и что бы ты ответила, будь его намерения серьезными?

– Вероятно, вы разбираетесь в таких вещах гораздо лучше меня, дорогая матушка, но я все-таки не думаю, что у мистера Доэрти есть какие-то намерения. У него не осталось в Лондоне близких друзей, кроме Джона Кастома, а мы неразлучны с Конни, вот и получается, что мы часто видимся. Но Роберт не мог так быстро позабыть свою возлюбленную, это просто невозможно!

– Ты не должна судить о людях по себе, Дженни. Ты права, я лучше знаю человеческую природу, ведь даже в нашей деревне есть множество образцов самых разных характеров, и мужчины более склонны забывать, поверь мне, дорогая. К тому же бывают увлечения, которые только кажутся глубокими привязанностями, а на самом деле это мимолетные симпатии, проходящие в разлуке с их объектом быстрее, чем уляжется пыль под колесами кареты. Как бы там ни было, я рада, что ты обрела новых друзей и не скучаешь в обществе меня и тетушки Джозефины, только прошу тебя, будь осмотрительнее и не раскрывай свое сердце слишком быстро!

– Матушка, прошу вас! Мое сердце никогда никому не будет принадлежать, но теперь оно хотя бы меньше болит, и за это я в равной степени благодарна вам и моим новым друзьям. Разумеется, я буду помнить о необходимости высоко нести репутацию нашей семьи, тем более что теперь мы будем в родстве с семьей Рэдволл.

Алисон сочла добрым знаком, что девушка не старается избегать упоминания о Рэдволлах в разговоре, а ее пошатнувшаяся вера в благоразумие дочери приняла свое обычное положение. Если уж Дженни столько лет любила Марка и ни он сам, ни многие другие не догадались об этом, настолько она была сдержанна в поведении, то мистеру Доэрти надо совершить что-нибудь необыкновенное, вроде того, что натворил Ромео, чтобы заставить Дженни изменить правилам приличия. А на Ромео этот молодой человек походил меньше всего, скорее уж на Тибальта, как его представляла себе Алисон, не особенно хорошо знакомая с творчеством Шекспира.

Конни Кастом тоже была крайне заинтригована обстоятельствами дружбы своей дорогой мисс Браун и милейшего мистера Доэрти. Вечером в театре она отвлекала внимание Дженни, нашептывая ей на ушко различные версии развития событий:

– Неужели он тебе совсем не нравится? Вспомни, каким угрюмым мы его встретили и как любезен он сейчас! Это ты сотворила с ним чудо, не отпирайся!

– Конни, прошу тебя, сейчас будет самое интересное!

– Ну конечно, признание в любви этого кривоногого героя-любовника интереснее тебе, чем собственное будущее!

– Конни, пожалуйста!

– Я не оставлю тебя в покое, пока ты не ответишь мне – он тебе нравится? Джуди Лайтсон говорит мне, что миссис Ченсуик, мать Роберта, заставляет его жениться на богатой девушке, если он немедленно не уедет в Вену, куда отчим устроил его в наше посольство! А он все не едет и не едет, интересно, кто тому причиной? Ты не знаешь?

Добродушное лукавство Конни не смягчило раздражения подруги:

– Конни, умоляю, я ничего не слышу! На нас уже оглядывается тетушка!

– Потому что ей тоже интересно! Подумай, ведь он явно питает к тебе склонность! И ты должна поощрить его, если не хочешь, чтоб он уехал или женился на богатой старухе!

– Как я могу поощрять его, если не испытываю к нему ничего, кроме дружеской привязанности!

– Перестань, Дженни, когда Джон стал посещать наш дом, мне тоже казалось, что я испытываю к нему симпатии не больше, чем к другим моим знакомым. И тогда матушка дала мне дельный совет. «Конни, – сказала она, – представь себе, что мистер Кастом уедет и ты его больше не увидишь. Что ты при этом будешь чувствовать?» И как только я представила, что расстанусь с ним, я поняла, что ни за что не соглашусь на это. Теперь я даю тебе этот материнский совет: посиди и подумай хорошенько про мистера Доэрти.

– Обещаю, что подумаю, Конни. А сейчас, бога ради, давай досмотрим спектакль!

14

Сидя на диване в гостиной Кастомов, Алисон наблюдала за дочерью, играющей на фортепьяно. Роберт Доэрти переворачивал ей ноты, то и дело бросая насмешливые взгляды на чету Кастом, которые пытались петь дуэтом, но больше веселились, чем старались справиться со сложными местами.

Дженни внезапно прервала песенку и начала играть что-то прерывистое, бурное, пальцы ее словно расплывались в воздухе, локоны подпрыгивали, глаза потемнели, как будто обычный пасмурный день вдруг сменило буйство стихии. Такой мать ее еще никогда не видела.

Конни и Джон с недоумением посмотрели на девушку, затем миссис Кастом перевела взгляд на Роберта и понимающе улыбнулась. Ему определенно ближе была подобная музыка, скрывающая чьи-то тайны и муки.

Задремавшая было тетушка Грантли изумленно распахнула глаза, поморгала, неуклюже выпрямилась и изрекла:

– Дженни, детка, ты играешь просто великолепно! Куда делась твоя обычная вялость? Немного изменить репертуар, и можно выступать перед публикой. Жаль, что у тебя такой слабый голос, ты могла бы сделать карьеру музыкантши.

Дженни, словно бы опомнившись, уронила руки на колени. Пальцы скользнули по клавишам, издав жалобный звук, и в наступившей тишине Роберт преувеличенно бодро воскликнул:

– Замечательная мысль, миссис Грантли! Почему бы нам не устроить концерт, на котором мисс Браун блеснет своими талантами? Помещение здесь приличное, инструмент прекрасный, Конни, думаю, вы не будете возражать, если на Пасху мы немного повеселимся у вас в доме? Может быть, даже сыграем две-три сценки из последних постановок?

Алисон не надо было обладать особой проницательностью, чтобы понять, какие эмоции вызовет у Дженни это предложение – концерт, постановка, Марк и Полли… Она не успела ничего ответить мистеру Доэрти, как Дженни уронила голову на клавиши и расплакалась. Конни бросилась к ней, а Роберт с недоумением повернулся к миссис Браун:

– Я чем-то обидел мисс Дженни? Если она так стесняется выступать на публике, конечно же, мы не будем ее заставлять.

Миссис Кастом, дружески приобняв Дженни за талию, вывела девушку из комнаты, тетя Джозефина неодобрительно посмотрела им вслед и обернулась к оставшимся:

– Это просто нервы. Она устала играть и к тому же не вполне оправилась от болезни. Джон, распорядитесь насчет чая, он ее успокоит, а заодно и нам не помешает подкрепиться.

Мистер Кастом послушно взялся исполнять ее поручение, а Алисон подозвала к себе Роберта:

– Думаю, нам пора поговорить, мистер Доэрти.

Молодой человек без церемоний уселся рядом с миссис Браун. По его невозмутимому лицу трудно было понять, волнует ли его предстоящий разговор и есть ли у него какие-либо догадки по поводу темы беседы.

– Я весь внимание, миссис Браун, и, если я сделал что-то не так, прошу вас, ответьте мне!

– Вы неумышленно расстроили Дженни, мистер Доэрти, так как не могли знать некоторых обстоятельств ее прошлой жизни. Вам не в чем винить себя, и я не собиралась долее обсуждать с вами эту тему. Конни поможет ей успокоиться и вернуться к нам, и лучше всего, если мы не будем поминать тему домашних спектаклей и концертов.

– Разумеется, миссис Браун, я поступлю в этом вопросе согласно вашему совету. Но, осмелюсь спросить, о чем тогда вы хотели говорить со мной?

Алисон отметила желание молодого человека произнести все формальные фразы, невольно подумав, что Марк Рэдволл не стал бы изображать неведение, а высказался прямо. Впрочем, к несчастью, у мистера Доэрти не было такой замечательной бабушки.

– Сэр, я хотела бы затронуть очень деликатный вопрос, и, полагаю, вы поможете мне преодолеть неловкость.

– Я сделаю все, что в моих силах, мадам, – ответил юноша, – и не более того.

Алисон поняла, что он не имеет намерений помочь ей продвинуться, но чем мотивирована такая сдержанность, она не могла разобрать, уж очень тщательно молодой человек строил фразы и сохранял бесстрастное выражение лица. Не иначе продвижение в карьере дипломата помогало ему в нужных случаях усмирять природный темперамент.

– Я весьма признательна вам, мистер Доэрти, за дружескую заботу о моей дочери. Последние полгода были для нее временем нелегких испытаний, и сейчас ее выздоровление продвигается гораздо быстрее, чем это было зимой. Однако я, как мать, в полном своем праве беспокоиться и о будущем дочери. Вы оказываете ей знаки внимания, которые она, не приобретя в деревне необходимого опыта светского поведения, может неправильно понять и счесть чем-то большим, чем есть на самом деле.

Роберт не мог не догадываться, о каком предмете пойдет речь, и все-таки слова Алисон задели его и заставили отвечать немного эмоциональнее, чем он начал:

– Мадам, при всей моей почтительности, вы не можете знать, как оно есть на самом деле! Безусловно, мисс Дженни не обманывается относительно преданности моей дружбы и даже, к сожалению, недооценивает ее, но, как только в моем отношении появится какая-то перемена, вы будете первой, кто об этом узнает. Даю вам слово джентльмена.

– Вы очень обяжете меня, мистер Доэрти, если не будете думать, будто я хотела нанести вам оскорбление. Моя материнская тревога извиняет некоторое нарушение заведенных правил.

– Я вполне понимаю вашу тревогу, точно так же беспокоится о моем душевном здоровье и моя матушка, и, в свою очередь, прошу вас простить, что именно я явился причиной ее возникновения.

Появление молодых леди прервали череду этих взаимных извинений, к облегчению Алисон, которой нелегко было тягаться со стремительным и хитрым умом дипломата. Однако при дальнейшем размышлении она почувствовала, что ответы молодого человека не удовлетворили ее, оставшись на уровне неясном и туманном. Но если он нравится Дженни – что ж, так тому и быть.

Спустя несколько дней Дженни начала подмечать в поведении своего друга какие-то новые странности: он то впадал в большую, чем обычно, меланхолию, то бывал чрезмерно весел и оживлен, внезапно начинал декламировать стихи или напевать популярные арии. Всем своим видом он словно бы напрашивался на вопрос – в чем причина таких перемен?

Разумеется, Дженни не удержалась. Когда они неторопливо прогуливались по картинной галерее, Джон и Конни, соскучившись, давно ушли вперед, туда, где маячила удобная скамейка. Дженни собиралась все внимательно рассмотреть, а вместо этого больше наблюдала за своим спутником.

Остановившись около самой незначительной картины, где не было публики, мистер Доэрти хмуро ответил:

– Я недоволен собой, мисс Браун, и мое несовершенство гнетет меня сегодня более, чем обычно.

– Но в чем же дело? – Дженни готова была всерьез обеспокоиться.

– Вы будете сердиться, Дженни, и я сам сердит. – Юноша определенно хотел заинтриговать собеседницу как можно сильнее.

– Для того чтобы я рассердилась, нужна серьезная причина, и вы это знаете, Роберт. Прошу вас, не мучьте меня неизвестностью и расскажите же, что заставляет вас терзать себя.

– Понимаете ли, я боюсь показаться в ваших глазах бессовестным лгуном, так как в последнее время с удивлением обнаружил, что не испытываю более тех чувств, о которых говорил вам раньше.

– Не испытываете? Что это значит? – Дженни была сбита с толку, так что молодой человек мог считать цель достигнутой.

– Вы, вероятно, помните, как еще три недели назад я рассказывал вам горестную повесть моей любви…

– Разумеется, я помню, Роберт. Вы хотите сказать, что сейчас ваши страдания уменьшились? Так это же чудесно, значит, вы скоро сможете обрести душевный покой! – Девушка не могла понять, отчего джентльмен недоволен тем, что приблизился к цели, которой недавно так страстно желал.

– Боюсь, я невнятно излагаю свои мысли, мисс Браун. Мое состояние далеко от покоя, так сильно на меня подействовала перемена в моих чувствах. Поймите, Дженни, я уже не испытываю прежней влюбленности, не горю желанием обрести счастье с этой дамой или как-то отомстить ей за мое несчастье. Мне начинает казаться, что я и вовсе не любил ее, что все это было каким-то временным ослеплением, сродни помутнению рассудка, какое случается после долгого дня на солнце.

Дженни не сразу нашлась, что ответить. Откровенность молодого человека поразила ее и даже обидела – столько дней она считала его своим товарищем по несчастью, сочувствие ему помогало ей преуменьшить свое собственное горе, и вот, оказывается, Роберт вовсе не так уж страдает, как утверждал вначале.

По выражению лица девушки мистер Доэрти вполне мог читать ее мысли, и сейчас он с горькой улыбкой кивнул, словно бы она оправдала его худшие ожидания:

– Вот видите, вы осуждаете меня, мисс Дженни, вы уверены, что я злоупотребил вашей дружбой и вашим доверием… А ведь вы не спросили меня, есть ли какая-то причина для перемены во мне.

Упрек был справедлив, и девушка покраснела и виновато наклонила голову.

– Я не хотел расстроить вас, мисс Браун, прошу простить мне эту дерзость, но я так надеюсь на вашу поддержку, так привык к словам ободрения, идущим из глубины вашего искреннего сердца, что мне будет больно потерять такого друга.

Мистер Доэрти был готов сказать что-то еще, если бы не Джон, вернувшийся за ними, чтобы поторопить, – у Конни заболела голова, и было решено отправиться на свежий воздух.

Днем позже в этой же галерее Алисон и миссис Грантли неожиданно повстречали одного знакомого, чей цветущий вид пробудил в миссис Браун не слишком приятные воспоминания о несбывшихся чаяниях.

Мистер Стюарт Квинсли любовался картинами в обществе молодой супруги и нескольких друзей и был весьма рад отвлечься от живописи и обменяться парой любезных фраз с миссис Браун и ее тетушкой.

Миссис Квинсли, высокая, гибкая белокурая леди, выглядела полной здоровья и жизненных сил. Она решительно проходила мимо пасторальных сценок, но задерживалась для тщательного осмотра картин, изображающих охоту с собаками и натюрморты с дичью. Алисон уже издалека заслышала ее звучный, но мелодичный голос, когда она критически разбирала посадку всадников и стати собак, а ее муж поддакивал и вставлял одобрительные замечания, как только ему удавалось вклиниться между ее репликами.

Как выяснилось из дальнейшей беседы, миссис Квинсли была азартной охотницей и любительницей всякого рода подвижных игр, в которых только могла себе позволить участвовать леди, и презирала рукоделие и чтение романов.

Алисон с изумлением слушала, как миссис Квинсли со смехом говорит, что из сборников стихов, хранящихся в библиотеке ее родителей, получится замечательный костер для копчения дичи, а ее муж улыбками и кивками подтверждает сказанное.

Видно было, что они оба не придают особого значения своему внешнему виду – шляпка на леди сидела набекрень, лихо, но неуместно в городе, а ее муж не уделял особого внимания своим бакенбардам, но зато оба сильно загорели и явно проводили гораздо больше времени на лоне природы, чем в салонах и гостиных.

Обменявшись приглашениями навестить друг друга, компании уже было собрались расходиться, когда Стюарт попросил передать привет мисс Браун и припомнил, что видел ее в парке, в обществе молодой пары и джентльмена.

Ее мать ответила, что Дженни проводит много времени со своими друзьями, и мистер Квинсли понимающе кивнул, бросив при этом опасливый взгляд на миссис Грантли. Алисон не поняла значения этого взора и рассталась с четой Квинсли не без удовольствия.

Она была поражена тем, как сильно изменился молодой человек. От его одухотворенного вида не осталось и следа, и сейчас он менее всего годился в пару для Дженни. Что ж, раз так, о нем не стоило и сожалеть.

Миссис Браун не знала, явились ли перемены в Стюарте следствием влияния жены, или он всегда был расположен больше к развлечениям, чем к глубоким беседам и серьезному чтению, но, так или иначе, со временем он неминуемо превратится в веселого полного джентльмена, бродящего по поместью с ружьем в сопровождении кучи собак и оставляющего на коврах в гостиной следы от охотничьих сапог.

Не такого мужа пожелала бы она для Дженни, даже если он был добродушен и легок в общении. Возможно, при другой супруге и он стал бы другим человеком, вернее, остался бы прежним Стюартом, которого они знали в Риверкрофте, но легкость, с которой мистер Квинсли поддается влиянию, не могла импонировать нашей героине, решительной и упрямой. Вероятно, сейчас он вызывает еще большую симпатию у старого лорда Дримстоуна как истинный его наследник – примерно так подумала Алисон напоследок о мистере Квинсли и выбросила его из головы.

Молодой джентльмен и не подозревал, что столь низко пал в глазах миссис Браун. Он был рад увидеть знакомых дам в городе, приятное известие о женитьбе Марка Рэдволла на мисс Полли уже дошло до него, а мужчина, который так открыто катался в коляске с мисс Дженни Браун, не мог быть не кем иным, как ее женихом.

Правда, для бедного священника мистер Томлинс показался ему чересчур светским и холеным, но, судя по благодушной физиономии миссис Грантли, она сменила гнев на милость, и в скором времени, вероятно, молодые люди смогут пожениться. Это порадовало Стюарта, и он также оставил мысли о мисс Браун и ее родных, полностью сосредоточившись на рассказе жены о новых образцах охотничьих ружей, которые они собирались пойти посмотреть после посещения галереи – занятия бесполезного, но весьма модного в этом сезоне.

Оставим пока и мы его, хотя ему еще отведена небольшая роль в этой истории, и возвратимся к нашей героине и ее семейству.

Вечером, ложась спать, Дженни некстати припомнила, что остается немногим более месяца до их возвращения домой. А это значит, что она расстанется со своими новыми друзьями, с Джоном и Конни. И с Робертом – шепнул ей внутренний голос. Насколько ей будет его не хватать?

Еще более некстати Дженни припомнила разговор, который состоялся у них с Конни в театре. Точнее, болтала Конни, а сама она пыталась как-то утихомирить подругу и не отвлекаться от спектакля. Миссис Кастом говорила тогда, что надо представить, будто больше не увидишь кого-либо из своих знакомых, и тогда поймешь, что же ты к нему чувствуешь.

Дженни послушно попыталась представить, как она вернется в Риверкрофт, как будет подружкой невесты на свадьбе Полли, как увидит Марка, называющего ее сестру своей женой… В глазах защипало, и Дженни торопливо вообразила себе загадочный взгляд Роберта Доэрти. Вот, она последовала совету Конни, и что? И ничего, только расстроилась.

В следующую неделю Дженни не имела возможности узнать подробнее о новых обстоятельствах в жизни мистера Доэрти, так как вместе с матерью и тетей Грантли отправилась погостить у знакомых тетушки, семейства Смолланд, в небольшое селение рядом с Лондоном.

Молодое поколение Смолландов было представлено дочерью хозяев Кэтрин и сыном Патриком, так что, по мнению тетушки Джозефины, Дженни не должна была скучать об оставленных в Лондоне друзьях. Алисон нашла себе приятную компанию в лице миссис Смолланд, а также гостивших у нее кузенов, один из которых, вдовец по фамилии Добриж, выказывал миссис Браун чрезвычайное внимание с первых минут знакомства.

Миссис Грантли предупредила племянницу, что достойный джентльмен приискивает мать для троих своих отпрысков, и если Алисон готова взять на себя такую ответственность, – дело можно устроить еще до отъезда их в Риверкрофт.

Алисон, переживающая немало забот с двумя дочерьми, пришла в ужас при мысли еще о трех детях, которые вряд ли будут послушны мачехе и чьих характеров и склонностей она не знает. К тому же состояние мистера Добрижа было недостаточным для того, чтобы обеспечить миссис Добриж требуемое при таком большом числе домочадцев количество прислуги, так что он смог заинтересовать миссис Браун только в той степени, в какой был любезным в общении джентльменом. Миссис Грантли одобрила ее решение остаться вдовой, так как сама никогда не испытывала желания вступить в повторный брак, и намекнула миссис Смолланд, чтобы остерегла кузена от матримониальных планов в этом направлении. Мистер Добриж не был настолько влюблен, чтобы горевать, к тому же он не сделал предложения, отказ на которое мог задеть его честь, так что он продолжал оставаться приятным господином и украшал собой компанию без смущения либо неловкости.

Кэтрин Смолланд сперва не понравилась Дженни, так как была излишне болтлива и вертлява, к тому же чрезмерно любопытна. В первый же вечер она начала изводить Дженни вопросами относительно ее сердечных склонностей, не забывая, впрочем, хвастаться и своими победами над сыновьями соседей и гостями из Лондона. Через два часа общения с Кэтрин Дженни почувствовала себя настолько усталой, что испросила разрешения отправиться к себе в комнату, где поневоле еще долго сидела и мысленно сравнивала новую подругу с дорогими ее сердцу Сарой и Конни.

Впрочем, Кэтрин не была ни лжива, ни высокомерна, и на следующий день Дженни уже научилась видеть в ней положительные черты, тем более что им оставалось пробыть вместе всего шесть дней. Сегодня к их компании присоединился брат Кэтрин, Патрик, оказавшийся копией своей сестры – уверенный в своей неотразимости, он счел мисс Браун достойной быть его обожательницей и откровенно посетовал, что ничтожное приданое Дженни не позволяет ему немедленно просить ее руки. Впрочем, если миссис Грантли будет щедрой…

Даже кроткая Дженни после такого невероятного проявления самонадеянности и развязности довольно резко ответила молодому человеку и удалилась пожаловаться матери, прося ее поскорее вернуться в дом тетушки Джозефины. Алисон немало посмеялась над незадачами, выдающимися одна за другой при знакомствах ее дочери с молодыми джентльменами, и с сожалением припомнила безупречные манеры мистера Квинсли.

– Тебе вовсе не надо беспокоиться об этих Смолландах, дорогая моя. Мы не будем нарушать приличия, покидая их прежде оговоренного времени, и ты должна вспомнить все свои философские изречения и проявить мужество и терпение, к которому призывала дома, где ничто не давало тебе возможности для испытания этих качеств.

Дженни была обижена такой малой поддержкой матери, но Алисон продолжала увещевать ее:

– Я всегда считала, что в нашем окружении достаточно характеров, чтобы получить представление о разнообразии человеческой натуры, но, видно, я преизрядно в этом ошибалась. Даже наша дорогая мисс Марч уступит высокомерием и стремлением привлечь к себе всеобщее внимание любой здешней девице, такова уж, вероятно, столичная жизнь, где каждый должен рвать себе жилы, лишь бы произвести впечатление. Тебе полезно посмотреть на всех этих людей для приобретения жизненного опыта и научиться противосто-ять грубости и фальши.

– Но есть же здесь и приятные люди, вот, например, Джон и Конни…

– Ну конечно же, есть, дорогая моя девочка. Ты не назвала мистера Доэрти, полагаю, в сравнении с Патриком Смолландом он кажется гораздо приятнее, не правда ли?

Дженни слегка покраснела, но не стала кривить душой:

– Признаюсь, мне ближе его сдержанность, пусть и несколько угрюмая, чем развязная жизнерадостность мистера Смолланда и даже его сестры.

– Видно, таковы уж они все, их матушка вполне поощряет манеры своих детей, считая это признаком образованности и умением держать себя в обществе, а ее кузены и другие родственники так же точно уверены в собственной неотразимости, что не мешает им оставаться приветливыми и забавными людьми. Наша тетушка Грантли тоже не являет собой образец всех достоинств, но мы учимся любить ее такой, какая она есть.

– Но ведь никто не заставляет нас любить Смолландов!

– Разумеется, никто не требует от тебя такой жертвы, дорогая моя. Скоро мы вернемся в Лондон, и тем дороже тебе покажутся оставшиеся там друзья.

С этим утверждением Дженни от всего сердца согласилась, и ожидание встречи с Кастомами, а может быть, и кое с кем еще помогло ей пережить оставшиеся дни в гостях, а установившаяся наконец сухая погода сделала их еще приятнее, так как дала возможность много гулять среди просыпающейся после зимнего оцепенения природы.

15

Март уже готовился уступить место апрелю, когда карета тетушки Джозефины остановилась у ее дома, и молодые гостьи с большой радостью вернулись в привычную среду, пожелав себе пореже встречаться со Смолландами.

Дома они нашли приглашение от Конни на обед, после которого избранные гости могли немного потанцевать и скоротать время за картами. Разумеется, на вечере присутствовал и мистер Доэрти, проводивший у друзей едва ли не больше времени, чем у себя дома, где, по его словам, все напоминало ему о понесенной утрате.

Сегодня он был более мрачен, чем в их последнюю встречу, и Дженни начала уже тяготиться таким общением, когда собеседник молча сидит на диване, время от времени поднося к губам чашку кофе. Поэтому она не стала отказываться, когда один из друзей Джона пригласил ее на танец, но время от времени бросала взгляды в открытые двери зала, сквозь которые был виден диван. В какой-то момент она увидела, как на колени мистера Доэрти вспрыгнула комнатная собачка Конни, и молодой человек отшвырнул ее так грубо, что бедняжка перевернулась в воздухе и исчезла из поля зрения Дженни. Девушка была поражена этим поступком не меньше, чем Алисон, в это время вошедшая в гостиную сквозь другие двери.

В следующий раз Дженни заметила в проеме дверей, как Алисон с холодным выражением лица что-то говорит стоящему перед ней Роберту, а молодой человек с виноватым видом, судя по всему, оправдывается в своем прегрешении.

Проступок этот был вскоре забыт Дженни, но надолго остался в памяти ее матери. У мисс Браун в тот же вечер появились другие причины для глубоких раздумий, связанные с мистером Доэрти. Вскоре после танца она уселась за рояль, чтобы дать потанцевать игравшей до нее барышне. Роберт оказался неподалеку под предлогом помочь Дженни справиться с нотами, а на самом деле чтобы отвлекать ее от игры своими обычными загадочными репликами.

– Вам понравился ваш последний партнер по танцам? Он смотрел на вас, словно вы – пудинг, которого ему хочется отведать.

– Что вы такое говорите, мистер Доэрти!

– Вы сами знаете, что он за вами ухаживает, и вам это приятно, так что отпираться бессмысленно.

– Как вы можете утверждать это, когда знаете, что я вижу его всего лишь в третий раз! До этого мы встречались в театре и на балу у Гринсхиллов и едва обменялись десятком слов.

– Как хорошо вы, однако, помните, где и когда с ним встречались, – ехидным тоном отозвался молодой человек.

Взволнованная, Дженни играла все быстрее и быстрее, так что танцующие едва успевали за ней, с недоумением переглядываясь друг с другом. В конце концов Алисон, не сомневавшаяся, кто стал причиной такой бурной манеры исполнения, подошла к роялю и довольно прохладно попросила мистера Доэрти переворачивать ноты медленнее, ибо ноги танцоров уже почти не касаются земли, а это чревато увечьями. Роберт поспешно извинился, а Дженни, прекрасно понимая, что упрек относится к ней, покраснела и продолжила играть в нужном темпе, стараясь не обращать внимания на слова джентльмена, которые задели ее сильней, чем она ожидала.

Если бы она хоть на миг заподозрила, что его отношение к ней постепенно выходит за рамки дружеского участия, она бы наверняка опознала в его поведении банальную ревность, но Дженни все еще упрямо отрицала очевидное и сейчас была обижена резкими словами и откровенной насмешкой.

Закончив играть, мисс Браун молча перешла в другой конец комнаты, не имея желания разговаривать с мистером Доэрти и едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Он также больше не приближался к ней, развлекая группу молодых барышень, столпившуюся у чайного столика. В целом Дженни сочла прошедший вечер отвратительным, и, хотя другие гости оказывали ей внимание, она то и дело прислушивалась к веселым голосам, среди которых слышался и смех Роберта Доэрти, враз утратившего свою мрачность.

Дженни даже попыталась определить, какой из молодых леди он оказывает наибольшее предпочтение, внезапно сообразив, что его недавние слова о перемене чувств могут быть вызваны появлением новой привязанности. Ей показалось, что он излишне внимателен к мисс Элейн Страттон, статной красавице с манерами мисс Марч, и это открытие настолько испортило Дженни настроение, что она попросила матушку отправиться домой по причине, разумеется, головной боли.

Алисон, уже заметившая, что между ее дочерью и мистером Доэрти вышла какая-то размолвка, а также не упустившая из виду его внезапную живость и галантность по отношению к другим леди, встревожилась еще больше, если только это возможно. В карете она хотела заговорить о молодом джентльмене, но Дженни была так огорчена, что мать, жалея ее, сдержала свое любопытство.

Оказавшись каждая в своей комнате, дамы дали волю своим мыслям, предметом которых являлся один и тот же мужчина.

Миссис Браун думала о том, насколько сердце Дженни затронуто на этот раз и отдает ли она себе отчет в том, что юноша ей небезразличен. С точки зрения матери, это было именно так, но она опасалась, что при попытке поговорить дочь будет все отрицать, отчасти из неуверенности в себе, отчасти из боязни показаться непостоянной, так как слишком быстро отвлеклась от мыслей о прежнем возлюбленном.

На следующий день принесли письмо для мисс Браун. Тетя Джозефина и Алисон только переглянулись, когда Дженни попросила разрешения удалиться к себе, чтобы прочесть послание. До сих пор она получала только сообщения от мисс Долни или Конни Кастом и никогда не покидала комнату, чтобы прочитать их. Судя по всему, это письмо от джентльмена, и не надо долго мучиться в догадках, чтобы понять, от кого оно.

Едва закрыв за собой дверь, Дженни развернула лист бумаги, исписанный острым, четким почерком, свидетельствующим о характере автора.

«Мисс Браун!

Обращаясь к вам письменно, прошу вас простить мне и эту дерзость, как до того прощали некоторые отступления от правил приличий, и хотя бы дочитать это письмо до конца, прежде чем порвать его.

Надежда на ваше дружеское отношение еще живет во мне, несмотря на мое несносное поведение вчера вечером. Признаюсь вам, в основе моей непочтительности и дурных манер лежит обыкновенная ревность. Это признание не красит меня, но может послужить мне хотя бы небольшим извинением.

Вчера я намеревался продолжить начатый ранее разговор и открыть перед вами свои страхи и опасения в надежде на ваше доброе участие и разумный совет, но, пока я собирался с духом, вы упорхнули танцевать с этим хлыщом, недостойным даже открывать перед вами дверцу кареты. Вот, опять я впадаю в этот грех, пытаясь очернить молодого джентльмена, который не сделал мне ничего худого; но я знаю его как легкомысленного юношу, ни в коей мере не способного понять, сколь прекрасна и глубока ваша натура. А потому я имею смелость считать его недостойным вашего внимания.

Но оставим его и вернемся к нашему с вами разговору, который так неудачно прервался. Я готов понести любое наказание, только не лишайте меня вашей дружбы! Отчаянно надеясь не потерять ее, я осмелюсь изложить на бумаге то, что не смог выразить словесно.

Я говорил вам, что в моих чувствах к некоей леди произошла перемена, благоприятная для моего сердца, но тягостная для моей натуры, ибо я почитал себя человеком более постоянным. Однако после долгих и мучительных размышлений я уверовал, что причиной моего охлаждения к прежней даме является сравнение ее качеств с совершенствами другой леди. Познакомившись с истинной добротой и преданностью, мог ли я смотреть прежними глазами на непостоянство и мнимое добродушие, узрев совершенную простоту и невинность, мог ли я продолжать восхищаться лицемерием и кокетством?

Вы не осудите меня, если я отвечу – не мог! Все мои прежние склонности исчезли, уступив место трезвой оценке, хоть и не сразу. Пусть томительно долго я искал свет, но я нашел его!

Я вижу теперь, что в той даме нет ничего, кроме внешней прелести, достойного моей любви. Не буду более очернять ту, которая причинила мне столько страданий, ей судья один лишь Бог, и теперь я могу по совести ответить на ваш давний вопрос – да, я прощаю ей!

А моя любовь к ней умерла, не вынеся беспристрастного сравнения с идеалом, к которому единственно и должно стремиться благородное сердце.

Льщу себя надеждой, что вы уже догадались, кого я подразумеваю под своим добрым гением, кого готов воспевать в стихах и прозе, отстаивать перед целым светом убежденность в том, что только вы, мисс Браун, помогли мне излечиться!

Боюсь, я не стану уже вполне прежним романтиком, но моя вера в вашу доброту настолько сильна, что я осмелюсь даже после этого откровения надеяться на ваше прощение и сохранение хорошего мнения обо мне, хотя бы отчасти.

Теперь, когда я объяснился, в своем восхищении вами зайдя так далеко, как только может позволить себе джентльмен, я оставляю вам решать, будет ли наша дружба продолжаться в прежнем русле или перейдет во что-то более значительное.

Со своей стороны я готов немедленно просить вас составить мое счастье, ибо не сомневаюсь, что мое преклонение в скором времени перерастет в глубокую нежную привязанность, основанную на союзе разума и сердца, которые в первый раз пребывают между собой в полном согласии.

Я не смею просить вас ответить мне в письме, так как уже достаточно нарушил приличия, и пусть кара за это падет только на меня. Но надеюсь, мы в скором будущем увидимся с вами, и вы хотя бы словом или жестом дадите мне понять, могу ли я надеяться на счастливые перемены в моем будущем или напрасно извлек себя из глубин меланхолии.

Остаюсь преданным вашим слугой, Роберт Доэрти.Двадцать девятое марта сего года».

Надо ли говорить читателю, какое впечатление произвела на Дженни эта эпистола? Перемена в его чувствах поразила ее не так сильно, как то, что она сама явилась причиной этой перемены. Обладая такой добродетелью, как подлинная, непоказная скромность, Дженни слишком долго не могла поверить, что сумела изгнать любовь к другой женщине из сердца столь блестящего кавалера, каким выглядел мистер Доэрти.

Довольно долго она пробыла в состоянии растерянности, читая и перечитывая письмо до тех пор, пока Алисон, не выдержав неизвестности, не поднялась к ней, чтобы под предлогом сборов в театр попытаться узнать о содержании послания.

Она нашла дочь настолько расстроенной, что о театре и речи идти не могло, но Дженни, стыдясь признаться, что мать с самого начала была права, и боясь ее насмешливых реплик, отказалась обсуждать полученное известие, попросив разрешения остаться этим вечером дома, чтобы все обдумать. Алисон не стала настаивать, взяв с дочери обещание не утаивать ни хороших, ни дурных новостей, как только она будет готова их обсуждать.

Дженни недолго удалось побыть в одиночестве, так как к ней явилась Конни Кастом, которой миссис Браун сообщила и о письме, и о нервическом состоянии Дженни. Уверенная, что подруге дочь расскажет больше, чем ей самой, Алисон попросила миссис Кастом немедля отправиться к Дженни и попытаться выяснить, что так взволновало ее, и помочь ей добрым советом, буде в том возникнет надобность.

– Дорогая моя, как ты себя чувствуешь? Надеюсь, твой бледный вид не вызван дурными новостями или болезнью? – Конни, подобно тетушке Грантли, сочла прямоту необходимой в таком деле, как это, и с таким человеком, как Дженни.

– Тебе уже что-то успела рассказать моя матушка? – Мисс Браун не умела скрыть свое недовольство вмешательством в ее дела.

– Только то, что сегодня ты получила письмо, которое чрезвычайно тебя обеспокоило. По словам твоей матери, когда она уезжала, ты находилась едва ли не на грани истерики, и мои глаза это подтверждают. Прикажи подать чаю, и мы сможем поговорить спокойно.

Дженни знала, что от миссис Кастом будет нелегко избавиться, поэтому покорилась натиску и отдала соответствующее распоряжение. Когда обе девушки уселись за стол и Конни убедилась, что руки ее подруги не дрожат более, удерживая чашку, а глаза не наполняются слезами, она сочла возможным продолжить разговор:

– Дженни, дорогая, ты не из тех людей, кому не принесет вреда держать все свои мысли и чувства при себе, тебе непременно надобно поделиться с кем-нибудь, и никто лучше меня для этого не годится. Я не твоя мать и тем более не твоя тетушка, которые с высоты своего возраста могут дать тебе мудрые, но устаревшие советы, могущие только все испортить. Если ты будешь молчать, твои огорчения могут привести к мигрени, припадку или чему-то еще похуже, может быть, даже лихорадке. Прошу тебя, облегчи свою душу!

Конни говорила так проникновенно и искренне, что бедняжке ничего не оставалось, как молча достать письмо Роберта и протянуть ей.

– Ты позволяешь мне прочесть?

– Конечно, ты убедила меня, что мне лучше поделиться этим с тобой, а у меня нет сил пересказывать то, что в нем написано. К тому же я невольно могу исказить смысл.

Конни углубилась в чтение, а ее подруга пыталась по выражению ее лица понять, какое впечатление производит на ту содержимое письма. Пару раз миссис Кастом ухмыльнулась, вызвав недоумение у Дженни – уж она-то не разглядела в письме ничего смешного, но, закончив читать, Конни некоторое время задумчиво вертела письмо в руках, не говоря ни слова.

– Пожалуйста, скажи же что-нибудь! Неужели это все может быть правдой?

– То, что он разлюбил ту леди, или то, что он влюбился в тебя? – К подруге в полной мере вернулось ее прежнее лукавство, ибо, признаться, Конни опасалась гораздо худших известий, например, что мистер Доэрти навсегда уезжает или женится на какой-нибудь герцогине.

– Разумеется, и то и другое кажется мне в равной степени невероятным! – Дженни начала терять терпение, как и всякий раз, когда Конни приходила охота подурачиться.

– И все же замечательно, что письмо доставило такие благие вести. Глядя на тебя, можно было подумать, что он болен или покидает нас или что случилось еще какого-нибудь рода несчастье.

– Ты находишь в нем благие вести???

– Ну конечно же! Разве не прекрасно, что он перестал изводить себя, а заодно и тебя своими страданиями, настоящими или воображаемыми, и обратил наконец свои устремления туда, где его ждут?

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Пожар в мансарде над обычной питерской коммуналкой неожиданно послужил началом новой жизни всех жиль...
Порой наследство приносит одни хлопоты и неприятности. Тем более грустно получать его после того, ка...
Эту поездку, на один из островов Карибского моря, Ирина считала бы идеальным сочетанием приятного с ...
«Новый русский» султан Геннадий Дубовицкий в восторге: в его личном гареме вот-вот появится новая на...
Каково, вернувшись из командировки, застать возлюбленного с другой? После такого удара женщина может...
Отчаянная и бесстрашная Юлия Смирнова, журналистка по профессии и по призванию, делала все возможное...