Золотая коллекция классического детектива (сборник) Честертон Гилберт
– Встаньте, мистер Уэлс, и подайте правую руку адвокату и антропологу мистеру Гордону Кардью! А вы, мистер Кардью, извольте подать руку мистеру Топперу Уэлсу… палачу Англии!
Кардью резко отдернул протянутую было руку. На его лице были написаны ужас и отвращение. Джим во все глаза смотрел на маленького, но крепенького Уэлса. Леттимер вопросительно взглянул на Сюпера. Выдержав паузу, инспектор произнес:
– Джентльмены! Не притрагивайтесь к супу! Это опасно!
– Что вы хотите этим сказать? – спросил смертельно побледневший Кардью.
– Суп отравлен!
Адвокат отодвинул стул, и Джим заметил на его лице выражение отчаяния, смешанного с ужасом.
– Что?! Суп отравлен?
– Да! Итак, мистер Кардью, подайте руку мистеру Уэлсу – палачу…
Прежде чем Сюпер успел понять намерения Кардью, тот двумя прыжками очутился у двери, выскочил и щелкнул ключом.
– Скорее в окно! – крикнул инспектор. – Леттимер, разбейте стекло стулом! Готов держать пари, ставни заперты на замок.
Сержант схватил тяжелый стул и бросил его в окно. Раздался оглушительный звон, стекло разбилось вдребезги, и ставни поддались. После второго удара ставни были выбиты, и сержант выпрыгнул в сад.
– Скорее, ко второй половине дома! – крикнул ему вслед Сюпер.
Сюпер, Джим и Уэлс тоже выскочили в сад. Джим растерянно бегал взад-вперед, не понимая, что происходит.
Инспектор бросился во двор. Он распахнул калитку и увидел дорожку, ведущую к боковой улочке. По ней к дому доставлялись продукты для кухни.
Неожиданно Сюпер заметил Кардью. Инспектор выхватил пистолет и послал ему вдогонку несколько пуль, но безуспешно. Фигура Кардью еще раз мелькнула за изгородью, а потом исчезла, будто провалилась сквозь землю.
– Он удрал на мотоциклете! – крикнул Сюпер Джиму, прибежавшему на выстрелы. – На этом же мотоциклете он исчез после того, как убил мисс Шоу. Потому-то ему удалось уехать из Бич-коттеджа, минуя Паузей. Кардью прошел по проселочной дороге, перетащил мотоциклет через изгородь, пробежал полмили пешком и укатил на мотоциклете. Мистер Ферраби, где ваш автомобиль? Уэлс, за мной!
Сюпер бросился в библиотеку Кардью. Но едва он поднял телефонную трубку, как понял, что провода перерезаны.
– Проклятье! – выругался Сюпер. – Кардью ничего не забывает. Он, должно быть, перерезал провода еще до начала ужина. Он был уверен, что отправит всех нас в лучший мир!
Все выбежали к подъездной дорожке. Леттимер уже садился за руль автомобиля. Джим и Уэлс устроились позади него.
– Скорее, скорее! – воскликнул Сюпер, прыгнув на подножку автомобиля.
На первом перекрестке они встретили полицейский патруль, но патрульные не видели мотоциклиста.
– Он ввел нас в заблуждение и повернул обратно, – сказал Сюпер, взглянув на небо. – Скоро стемнеет, и его трудно будет задержать.
Кардью мог бежать по трем дорогам. Первая вела прямо через Айлуорт, вторая – через Кингстон к Ричмонд-парку. Третья же могла быть одной из многочисленных проселочных тропинок.
Через десять минут Сюпер был уже в своем кабинете и отдавал распоряжения. Все дороги были взяты под контроль. Инспектор навел по телефону справки обо всех частных бюро аэродромов.
– Кардью заказал на сегодняшнюю ночь аэроплан, чтобы улететь из Кройдона в Париж, – сообщил Сюпер Джиму. – Но он подозревает, что мы догадались об этом и, наверное, откажется от аэроплана. Он все же надеется выбраться из Лондона, и это может у него получиться. Говорю вам, Кардью обладает мощным интеллектом и необычайной дальновидностью. Ясно, что он уже в Лондоне, но, во всяком случае, остановился не на своей городской квартире и не в адвокатском бюро. Он укроется где-нибудь в глухом предместье. Поскольку его фотографии и особые приметы уже разосланы во все полицейские участки, он не воспользуется ни автомобилем, ни железной дорогой. Готов держать пари, Кардью не полетит также и аэропланом…
…Они опять сели в автомобиль и поехали в город. Первым делом Сюпер удвоил охрану больницы, где лежал Джон Лейдж, а потом поехал на квартиру Кардью. Конечно же, там никого не было. Сюпер позвонил в участок. Леттимер сообщил, что в адвокатском бюро Кардью тоже нет.
Воспользовавшись передышкой, Джим пригласил Сюпера подкрепиться в ближайшем ресторане. Они сели за столик. Джим был потрясен.
– Это Кардью убил мисс Шоу? – спросил он.
– Да, он. Кардью смертельно ненавидел ее. Она держала его в своих руках и требовала, чтобы он на ней женился. Ей в руки попало письмо Кардью, которое он написал шесть с половиной лет назад. Дженни угрожала передать это письмо в полицию, поэтому Кардью вынужден был дать согласие на женитьбу. Я однажды подслушал у дверей дома Эльсона угрозы в адрес Кардью, если тот не женится на Дженни. Кардью женился на Дженни в день ее убийства. Запись о браке сохранилась в регистрационном офисе Ньюбери, Кардью записан под вымышленной фамилией Линес. Ловкий адвокат вовремя раздобыл нужные документы. Дженни не огорчило, что он женился на ней под фальшивым именем. Она хотела стать его женой во что бы то ни стало. Но она также хотела, чтобы он открыто признал ее своей супругой, поэтому вызвала телеграммой в Бич-коттедж мисс Лейдж, чтобы та была свидетельницей их брака. Ценой женитьбы Кардью получил свое письмо обратно, но едва оно оказалось в его руках, как он убил Дженни. Он так ловко все обставил, что после венчания они встретились в Бич-коттедже…
– Но он ведь был у меня и пригласил меня в оперу!
– То, что Кардью пригласил вас в оперу, было ловким маневром. Он хотел иметь свидетеля, чтобы доказать свое алиби на случай неудачи. Кардью легко было ввести вас в заблуждение, ведь он не сомневался, что вы не пойдете в оперу. Он знал, что вы условились с кем-то встретиться, но не знал, что вы поедете со мной в Паузей. – Сюпер глотнул кофе, закурил и продолжал: – Кардью уже давно умел управлять мотоциклетом, в отдельном помещении в Баркли-Стек стоял его мотоциклет. Вы часто говорили мне, что я, должно быть, не сплю по ночам. Это отчасти верно. Однажды я потратил целую ночь, чтобы обнаружить местонахождение его мотоциклета. Я заметил на стене царапины от руля… Итак, Кардью условился встретиться с Дженни в полночь. Они поехали в Бич-коттедж вместе, но каким-то образом адвокату удалось уговорить Дженни, чтобы она разрешила ему сесть на заднее сиденье. Он так прижался к сиденью, что его никто не мог заметить. Кардью все предвидел, он весьма изобретателен. Пальто и шляпа тоже были взяты им на вооружение, и когда он застрелил Дженни, то снял с нее пальто и шляпу и надел их. Дженни сказала ему о том, что должна приехать мисс Лейдж, и он боялся, как бы она не увидела его.
– Но зачем он это сделал? Зачем, черт возьми, Кардью убил свою экономку, раз он был богачом?! – воскликнул Джим.
– Богачом? Не думаю, чтобы он был богат, – сказал Сюпер. – У него были деньги… Я расскажу вам эту историю. Я уже давно следил за Кардью и Эльсоном. Я терпелив, поэтому мои поиски увенчались успехом. Готов спорить на что угодно: мистер Джон Лейдж по выздоровлении подтвердит мои догадки. Конечно, если бы Лейдж был сейчас здоров, я бы тотчас отправился в отпуск и поручил бы Леттимеру окончить дело. Но американец еще не пришел в себя. Итак, я продолжаю… Мистер Лейдж был чиновником казначейства. Незадолго до окончания войны он сопровождал на пароходе, идущем из Америки в Англию, четыре ящика золота. Ящики были пронумерованы. Вот почему больной Лейдж все время бредил цифрами три и четыре. Пароход во время шторма напоролся у южного побережья Англии на мину. На помощь прибыл военный истребитель, и ему удалось спасти только два ящика золота. Пароход боролся со штормом три дня и не мог добраться до гавани, не мог связаться с побережьем, поскольку радиотелеграф на борту был испорчен. Наконец пароход оказался в бухте Паузея, где и взорвался на мине. Кроме части экипажа, никого не удалось спасти. Пассажиры утонули.
Сюпер сделал паузу и снова заговорил:
– К тому времени Кардью был в отчаянном материальном положении. Он проиграл на легкомысленных спекуляциях все деньги своих клиентов. Один из них даже угрожал обратиться в уголовную полицию. Это был Джозеф Брикстон, городской советник из Сити. Когда Кардью не вернул ему деньги в положенный срок, тот написал письмо в Скотленд-Ярд, пожелав сделать важное заявление. Я был послан к Брикстону, чтобы его выслушать. Я уже догадывался, какого характера будет заявление. Из других источников я узнал, что Кардью оказался в затруднительном положении. Но тут произошло нечто необычайное: когда я пришел к Брикстону, то получил от него через камердинера извещение, что ему не о чем заявлять. Я уже говорил вам о том, что в моих руках тайна Брикстона. Потом я понял, в чем дело: Кардью сполна уплатил Брикстону, и тот изменил свое решение. Хотите знать, откуда Кардью взял деньги? Сейчас я вам объясню.
Докурив трубку, Сюпер выпил залпом стакан пива.
– В ту ночь, когда затонул пароход, – продолжал он, – Кардью находился в своем доме на взморье. Он решил покончить жизнь самоубийством: выехать на лодке в море и утопиться. Но как аккуратный адвокат Кардью прежде написал письмо врачу секционной камеры доктору Милсу. В письме он во всем признался и назвал сумму растраченных им денег. Когда Кардью садился в лодку, он услышал взрыв. В какой-то момент в нем проснулось сострадание, и он отчалил от берега, чтобы оказать помощь утопающим. Подплывая к месту трагедии, Кардью заметил двух мужчин, которые цепко держали два ящика, скрепленных досками. Когда Лейдж выздоровеет, вы услышите из его уст подтверждение того, что ящики с золотом были попарно скреплены досками. Первый и второй ящики были доставлены на борт истребителя, а третий и четвертый упали в воду во время взрыва. Кардью спас обоих мужчин и привязал ящики к лодке. Одним из мужчин был Лейдж. Он находился в бессознательном состоянии. Вторым был Эльсон – торговец скотом, который поступил на службу к капитану судна, чтобы сбежать от преследования американской полиции. Эльсону было известно о содержимом ящиков, и он рассказал об этом Кардью. Они вытащили ящики на сушу. Лейдж стал приходить в себя. Эльсон знал, что ящики с деньгами находились под наблюдением Лейджа, и для того чтобы овладеть ими, нужно убить чиновника. Поэтому Эльсон ударил Лейджа тяжелым предметом по голове и бросил его в воду. Я не могу сказать вам, каким образом Лейдж спасся. Долгое время о нем не было никаких сведений. Скорее всего, он был вытащен из воды моряками и доставлен на песчаный берег Паузея, где в то время находился военно-морской госпиталь. Там-то Лейдж и пролежал целый год. Я видел в архивах адмиралтейства документы, свидетельствующие о том, что в госпитале находился на излечении неизвестный человек с глубокой раной на голове. Врачи признали его душевнобольным. Потом Лейдж был перевезен в дом для выздоравливающих, откуда бесследно исчез. Не знаю, участвовал ли Кардью в покушении на убийство Лейджа, но деньги были доставлены в его дом на берегу. Дженни Шоу жила там и вела хозяйство. Она стала невольной свидетельницей похищения. Эльсон и Кардью вынули деньги из ящиков и поделили их между собой, причем значительную сумму они вынуждены были отдать Дженни. Ящики с досками были сожжены. В то же время Дженни узнала об ужасном положении, в котором оказался Кардью. Я думаю, что он написал письмо доктору Милсу за несколько часов до взрыва парохода. Кардью оставил письмо на столе, чтобы полиция передала его врачу. В то время, когда Кардью был на море, Дженни заметила письмо и спрятала его в укромном месте. По-видимому, Кардью потом совершенно позабыл о письме.
– Но это ведь только ваши догадки?
– Думаю, Лейдж подтвердит все это. Конверт, адресованный Милсу, дал мне возможность вести расследование ускоренными темпами. Я потратил много сил, чтобы установить личность бродяги-певца. Мне уже не раз приходилось иметь дело с самоубийствами и расследовать их причины. У Кардью был дом в Баркли-Стек, заложенный в банке за долги. Адвокат выкупил дом, рассчитался с кредиторами и клиентами и прекратил адвокатскую деятельность. Теперь у него было достаточно денег. Ему, быть может, удалось бы спокойно дожить свой век, если бы не тщеславие Дженни, пожелавшей стать его женой и занять место покойной миссис Кардью. Она не давала Кардью ни минуты покоя и отравляла ему существование. Однажды Дженни составила из банкнот первую букву названия погибшего парохода. Этим она хотела напомнить Кардью о своей власти над ним.
– Мисс Лейдж тоже говорила об этом…
– Да, в этой запутанной истории меня, главным образом, интересовал Эльсон. Я хотел знать, что сделает этот человек, если в его бычьей башке родится мысль, будто Кардью убил Дженни. Три месяца назад я поручил Леттимеру войти в доверие к Эльсону и выведать у него все, что можно. Леттимер одолжил у Эльсона деньги, чтобы дать ему понять: тот всецело в его руках и сержант может выдать его американским властям, которые разыскивали его. Я надеялся, что когда Эльсон напьется и у него развяжется язык, он расскажет Леттимеру историю своих отношений с Кардью. Леттимер должен был принимать участие в попойках и прикидываться подлецом, чтобы не возбудить подозрений. И сержант блестяще сыграл свою роль. Он только дважды позволил себе самоуправство и то лишь затем, чтобы спасти мою жизнь. В первый раз Леттимер с пистолетом в руке спрятался в кустах, чтобы выследить Кардью, который из засады стрелял по мотоциклисту, намереваясь убить меня. Во второй раз Леттимер пошел за мной в ресторан, где вы его видели. Он усердно опекал меня. Леттимер знал, что Кардью намерен расправиться со мной.
– Боже, а я думал, что «Большая Нога» действует заодно с сержантом! – схватился за голову Джим. – Значит, это Кардью хотел задушить мисс Лейдж? – простонал он.
– Да. Когда я узнал, что вы с мисс Лейдж приняли приглашение Кардью и прибыли в Баркли-Стек, мы с Леттимером немедленно приехали туда же. Как только наступила ночь, я посадил сержанта на крышу. Мы привезли длинную лестницу и поставили ее у задней стены дома. Никто этого не заметил, поскольку сыщик никого не выпускал из здания. Ночью Леттимер слышал стук у окна, но он не мог видеть с крыши, что там происходило, пока наружная дверь не открылась. Леттимер ждал, что кто-то вылезет на крышу, но никого не было, и он понял, что это стучал Кардью.
Джим был ошеломлен. Он нервно стискивал в руке платок, его бросало в жар. Он, чиновник прокуратуры, чувствовал себя мальчишкой! Милый, добрый старый Кардью способен на такие трюки! Нет, это не укладывалось в его голове!
– А зачем вы спрашивали Кардью, не поцарапал ли он руки, когда его нашли под действием хлороформа?
– Хотите знать, почему его нашли под действием хлороформа? – ухмыльнулся Сюпер. – Кардью прибегнул к обычному трюку. Он нашел на берегу Темзы бродягу и послал его в бюро посыльных с отравленным пирогом. Только благодаря счастливой случайности вы задержали Салливена и мы смогли посадить его под замок. Потом я отправился рано утром к Кардью и рассказал ему вымышленную историю о Салливене. Попросил, чтобы он как известный теоретик допросил бродягу. Кардью попался на удочку и согласился провести допрос. Но когда я сказал ему, что это тот самый человек, который отнес в бюро посыльных пирог, адвокат изменился в лице. Он понял, что это и есть тот самый Салливен, который узнал бы его, если не по лицу, то по голосу. Вот почему я так настойчиво просил Кардью прийти в участок. У адвоката оставался единственный выход: инсценировать покушение на его жизнь. Дома у него всегда было много медикаментов и ядов. Кардью смочил кусок ткани хлороформом, выбросил флакон в окно, лег на оттоманку и вдохнул хлороформ. У Кардью было слабое сердце, и его жизнь была на волоске. Когда я исследовал его пальцы, то понял, что он сам открыл флакон. У меня тонкое обоняние. Даже в тот день, когда Кардью стрелял в нас из-за кустарника, я еще мог различить запах хлороформа. Многие скажут, что запах хлороформа улетучивается в течение минуты. Но вы слушайте, что вам говорит инспектор Патрик Минтер, знающий не только теорию, но и практику. Кардью тонко изучил детективное искусство, и я больше никогда не буду смеяться над детективами-любителями. Теперь я буду уважать науки вроде антропологии и психологии и немедленно после отпуска приступлю к их изучению. Хитрый Кардью предвидел все! Он инсценировал взлом своего бюро и сжег все бумаги мисс Шоу. Адвокат действовал в темноте, он не опускал штору и не включал свет. Помните, я обнаружил старый счет за шторами?
Сюпер поставил стакан на стол и ударил себя по лбу.
– Я совсем позабыл о палаче! Он сидит один в участке и ждет меня.
– На кой черт вы впутали в эту историю еще и палача? Вы сказали, что он – козырная карта в вашей игре.
– Вот именно! Это было бы моим триумфом. Я думал этим совершенно расшатать нервы Кардью. Но я недооценил его ловкость…
– Значит, он убил и Эльсона?
– Да. Я попытался напугать Эльсона, чтобы тот заговорил. Для этого Леттимер прикрепил к его двери предостережение от имени «Большой Ноги». Но мы возлагали на это слишком большие надежды. Эльсон был на грани отчаяния, но все-таки ничего не сказал. Когда он услышал возле своего дома пение Лейджа, с ним случился припадок, но он пришел в себя и по глупости своей сообщил Кардью по телефону, что певец-бродяга и есть тот самый Лейдж, которого они бросили в море. Эльсон узнал его по голосу, потому что провел с ним на пароходе две недели. Кардью и Эльсон часто беседовали по телефону. Мои агенты следили на центральной станции за их разговорами. Этим Эльсон и погубил себя. Когда Кардью узнал, что я арестовал Лейджа, он решил убить меня, Эльсона и Лейджа. Адвокат в ту же ночь забрался в мой сарайчик и поставил ловушку. Но я спасся, и тогда Кардью застрелил Эльсона, боясь, что тот попадет в мои руки и разоблачит его. Мы опоздали с арестом Эльсона. Покушение на жизнь Лейджа тоже не удалось. Кардью хотел задушить Эльфу, чтобы весть о смерти дочери поразила ослабевшего после операции Лейджа. Что и говорить, Кардью – «Большая Нога» – опасный преступник!
– Кардью – «Большая Нога»? – повторил потрясенный Джим.
– Конечно, он – «Большая Нога»! Он один из величайших преступников, поскольку имел глубокие познания в криминалистике. Кардью никогда ничего не забывал и все предвидел. Он уже давно продумал этот трюк с большими ногами, чтобы сделать на взморье следы на песке и всех водить за нос. Я покажу вам его большие сапоги, которые стоят у меня в комнате под кроватью. Кардью купил их у торговца театральным реквизитом на Кетрин-стрит. Здесь-то адвокат и совершил ошибку: он забыл эти сапоги под сиденьем автомобиля Дженни Шоу, а я их нашел. Дженни никогда не получала писем с угрозами от «Большой Ноги». Все это придумал Кардью. Он показал вам это письмо, чтобы вы были его свидетелем.
Джим Ферраби оперся на спинку стула и, открыв рот, смотрел на Сюпера.
– Вы гений! – произнес он с восхищением.
– Пока это только версия, – скромно заметил сыщик. Потом вскочил и ударил себя по лбу. – Ну что за мысль! Она только что пришла мне в голову! Кажется, я понял, как бежал Кардью!
…Часы пробили половину второго. На большом лондонском фарватере царило спокойствие. Большие дуговые лампы освещали туманный горизонт. Моторная лодка, пользуясь отливом, спокойно плыла вниз по реке. Ее зеленые и красные огни отражались в воде. Лодка медленно двигалась вперед, ее экипаж, по-видимому, не спешил.
Когда лодка достигла Грейвсенда, она прибавила ходу и повернула налево, чтобы обогнуть стоявший на якоре пароход. И в этот момент из тени незаметно вынырнула шлюпка и поплыла следом за моторной лодкой.
– Эй! Вы кто такие? – прозвучал голос из темноты.
– Судовладелец граф фон Фризлак на лодке «Цецилия». Держу направление на Брюгге, – таким был ответ.
Шлюпка все ближе подплывала к моторке и наконец оказалась рядом с ней. Как вы, наверное, догадались, в шлюпке сидели полицейские. Лодка рванулась вперед, но было поздно. Шлюпка зацепилась за нее крюком, и старший инспектор Сюпер был первым, кто прыгнул на борт с пистолетом в руке.
– Мне и впрямь чертовски везет, мистер Гордон Кардью! Никогда бы не поверил, что мне удастся арестовать вас сегодня ночью! – сказал инспектор.
– Да, Сюпер, наверное, и вы чего-то стоите, – мрачно усмехнулся Кардью, когда холодная сталь наручников щелкнула на его запястьях.
Седьмого декабря 1929 года мистер Кардью, приговоренный к смертной казни через повешение, снова встретился с палачом Англии, но уже не в своей гостиной, а при более печальных обстоятельствах. Мистер Уэлс теперь не подал ему руки, а просто накинул ему на шею веревку, положившую конец жизни «Большой Ноги».
Морис Леблан
Не очень известный даже в свое время прозаик и драматург, Морис Леблан добился всемирной славы как детективный писатель благодаря патриотическим устремлениям своего редактора. Страна должна иметь героя, желательно не уступающего по своей популярности и по своим возможностям Шерлоку Холмсу, и сотворить такого героя было поручено Морису Леблану для нового журнала Пьера Лаффита «Я знаю все». Жан-Поль Сартр первым отметил, что нужда в подобном герое возникает у читателя в те времена, когда страна переживает кризисный период. Для Франции этот период тянулся со времен поражения во франко-прусской войне 1871 года. Морис Леблан родился в Руане 11 декабря 1864 года. С детства мечтал стать писателем, но под влиянием отца был вынужден начать работать на фабрике по производству текстильного оборудования. На открытии памятника Флоберу пытался завести знакомство с Мопассаном, Золя и Эдмоном Гонкуром, но безуспешно. В 1885 году Морис уговорил отца отпустить его в Париж, где жила его сестра Жоржет (известная актриса, возлюбленная Мориса Метерлинка). Он написал несколько романов и пьес, но известность пришла к нему только в 1905 году – после появления в печати рассказа «Арест Арсена Люпена». Прообразом Люпена стал анархист Мариус Иакова, совершивший 150 краж со взломом и осужденный на 23 года тюрьмы. Джентльмен-вор Арсен Люпен стал главным персонажем Леблана, и успех сопровождал автора вплоть до смерти в Перпиньяне, куда писатель с семьей переехал из оккупированного Парижа. Морис Леблан умер 6 ноября 1941 года и похоронен на кладбище Монпарнас.
Арест Арсена Люпена
Странное у нас получилось путешествие! А ведь оно так хорошо начиналось! Мне, по крайней мере, не приходилось еще ни разу пускаться в путь при таких добрых предзнаменованиях. Быстроходный, комфортабельный трансатлантический лайнер «Прованс» уходил в этот рейс под командой любезнейшего из капитанов. На пароходе собралось изысканнейшее общество. Завязывались знакомства и дружеские отношения, устраивались всевозможные развлечения. Все испытывали чудесное ощущение полной оторванности от привычного мира, замкнутости в узком кругу на неведомом доселе острове, и это вынуждало нас, естественно, искать близости друг с другом…
И мы деятельно сближались между собой…
Приходилось ли вам когда-нибудь задумываться над тем, сколько необычного и непредвиденного ожидает человека в сообществе душ, еще вчера не подозревавших о существовании друг друга, но которым предстоит прожить несколько дней в интимнейшей близости, бросая дружный вызов сердитому океану, устрашающим ударам волн, притворному спокойствию задремавших на время вод?
В сущности, прожитая в своеобразном трагическом резюме, это сама жизнь, с ее величием и бурями, во всей ее многогранности и разнообразии; именно поэтому, вероятно, с такой лихорадочной поспешностью, с таким обостренным удовольствием наслаждаешься подобным недолгим путешествием, конец которого легко предвидеть в самом его начале.
С течением времени, однако, волнения такого плавания странным образом усиливаются. Малый плавучий остров на самом деле не утрачивает зависимости от большого мира, от которого ты, казалось, надолго освободился. И если одна из этих связей в открытом океане постепенно развязывается, она же, в том же водном пространстве, понемногу завязывается опять. Это – беспроволочный телеграф. Вызовы из того, большого мира, известия с оставленных тобой берегов с его помощью самым таинственным образом поступают к тебе. И воображение тут бессильно; нельзя даже представить себе невидимые, неосязаемые провода, по которым к тебе доносится незримое послание. Тайна от этого выглядит еще более непроницаемой, еще более романтичной, и только крылья ветра способны объяснить тебе такое чудо.
Вот так, на всем протяжении плавания, мы чувствовали, как преследует, сопровождает, опережает даже нас далекий голос, приносивший то одному, то другому несколько слов – вроде бы ниоткуда. Двое друзей поговорили таким образом со мной. Десять или двадцать других послали нам сквозь пространство, улыбаясь или грустя, слова прощания и напутствия. И вот, на второй день путешествия, в пяти сотнях миль от французских берегов, в непогоду, разыгравшуюся после полудня, беспроволочный телеграф доставил нам депешу следующего содержания: «Арсен Люпен у вас на борту, первый класс, светлые волосы, рана на правом предплечье, путешествует в одиночестве, под именем Р…» В ту самую минуту под темным небом прокатился сильный раскат грома. Потоки электромагнитных волн оборвались, и окончание депеши до нас не дошло. От имени, под которым скрывался Арсен Люпен, нам досталась только первая буква.
В отношении любой другой новости, несомненно, тайна была бы тщательно сохранена – как работниками судовой телеграфной службы, так и комиссаром и командиром судна. Но есть происшествия, с которыми, по-видимому, не сладить и самой строгой секретности. В тот же день самым необъяснимым образом все узнали о том, что знаменитый Арсен Люпен находится среди нас.
Арсен Люпен среди нас! Неуловимый взломщик, чьи подвиги долгими месяцами расписывались на страницах всех газет! Таинственная личность, с которой старик Ганимар, наш лучший полицейский, затеял решительный поединок, перипетии которого разворачивались самым увлекательным образом! Арсен Люпен, джентльмен с оригинальным воображением, действующий исключительно в аристократических салонах и замках, который, проникнув однажды ночью к барону Шорманну, удалился с пустыми руками, оставив свою визитную карточку со следующей надписью: «Арсен Люпен, взломщик-джентльмен, вернется в этот дом, когда мебель будет в нем подлинной». Арсен Люпен – человек под тысячью масок – то шофер, то тенор, то букмекер, сынок из богатого семейства, юноша, старец, марсельский коммивояжер, русский врач, испанский тореадор! Следует хорошенько уяснить: Арсен Люпен, прогуливающийся на сравнительно узком пространстве атлантического лайнера, более того – на пятачке первых классов, в этом вот салоне, в этой столовой, в этой курительной комнате! Арсен Люпен, может быть – вон тот господин… Либо тот… Либо ваш сосед по общему столу… По каюте… «И так будет еще пять раз по двадцать четыре часа! – воскликнула на следующий день мисс Нелли Ундердоун. – Это невозможно вынести! Надеюсь, его скоро арестуют». И, обращаясь ко мне: «Послушайте, мистер д’Андрези, вы уже на короткой ноге с капитаном; неужели вам ничего не известно?» Мне очень хотелось признаться, хоть что-нибудь узнать, чтобы доставить удовольствие мисс Нелли. Это восхитительное создание было одним из тех, которые, где бы они ни находились, притягивают к себе все взоры. Их красота ослепляет с той же силой, что и их богатство. Вокруг них всегда образуется собственный двор, толпятся свои поклонники, свои фанатики. Воспитанная в Париже матерью-француженкой, она ехала к отцу, богатейшему мистеру Ундердоуну, в Чикаго. Старшая подруга, некая леди Джерленд, сопровождала ее. С первого же часа я выставил свою кандидатуру на флирт. Однако, в быстро складывающейся интимной обстановке совместного путешествия, ее очарование так покорило меня, что я чувствовал себя чересчур, пожалуй, взволнованным для простого флирта, едва ее большие черные глаза встречались с моими. Мое ухаживание, однако, встречало довольно снисходительный прием. Она благоволила смеяться, когда я острил, с интересом выслушивала мои анекдоты. Несколько туманная симпатия, казалось, была ответом на мое неотступное внимание. И только один соперник мог, пожалуй, вызывать у меня тревогу; это был довольно красивый молодой человек, элегантный и сдержанный, молчаливый нрав которого она, казалось, предпочитала порой моим несколько вольным манерам истинного парижанина. Этот юноша стоял как раз среди поклонников, окружавших мисс Нелли, когда она задала мне свой вопрос. Мы сидели на палубе, с удобством вытянувшись в шезлонгах. Вчерашний шторм расчистил небо от туч. Погода стояла прекрасная.
– Ничего определенного сказать не могу, мадемуазель, – ответил я. – Но разве мы не могли бы провести свое собственное следствие, не хуже, пожалуй, чем старина Ганимар, личный враг Арсена Люпена?
– Ох-ох! Не будем много на себя брать!
– Почему же? Разве проблема так сложна?
– По-моему, весьма.
– Вы, видимо, забыли, что у нас имеется для ее решения.
– Что же именно?
– Первое: Люпен называет себя мсье Р…
– Довольно туманный признак.
– Второе: путешествует в одиночестве.
– Если это кажется вам достаточным…
– Третье: он светловолос.
– И что же?
– А то, что нам остается только просмотреть список пассажиров и действовать путем исключения.
Список, вручаемый всем путешествующим на лайнере, был у меня в кармане. Я вынул его и принялся исследовать.
– Отметим вначале, что только тринадцать лиц по первой букве своей фамилии могут привлечь внимание.
– Всего тринадцать?
– В первом классе – лишь они. Из тринадцати господ Р… как легко убедиться, девять сопровождаются женами, детьми или слугами. Остаются четверо: маркиз де Равердан…
– Секретарь посольства, – вставила мисс Нелли, – я с ним знакома.
– Майор Раусон…
– Мой дядя, – уточнил кто-то.
– Г-н Ривольта…
– Здесь! – воскликнул один из нас, итальянец, чье лицо полностью закрывала борода великолепного черного цвета.
Мисс Нелли расхохоталась.
– Мсье не очень похож на блондина!
– Тогда, – продолжил я, – придется согласиться, что виновник – последний в нашем списке.
– То есть?
– То есть мсье Розэн. Знает ли кто-нибудь мсье Розэна?
Все умолкли. А мисс Нелли, обращаясь к молодому человеку, чьи ухаживания за нею так досаждали мне, с улыбкой спросила:
– Что случилось, мсье Розэн? Вы онемели?
Все повернулись к нему. Он был блондин. Признаться честно, в глубине души я почувствовал нечто вроде шока. И неловкое молчание, установившееся среди нас, свидетельствовало о том, что остальные испытывали внезапное удушье, подобное моему. Положение казалось совершенно нелепым; ничто в поведении этого господина не давало повод его подозревать.
– Почему я молчу? – спросил тот. – Да потому, что из-за своего имени, положения одинокого пассажира, к тому же – цвета моих волос, я, проведя такое же следствие, пришел к аналогичному выводу. И полагаю, таким образом, что меня следует немедленно арестовать.
Говоря это, он выглядел странно. Тонкие, словно две негнущиеся черты, губы стали еще тоньше и побледнели. Кровавые отблески мелькнули в глазах. Он, конечно, шутил. Но его поведение, выражение лица произвели на нас глубокое впечатление. Мисс Нелли не без наивности спросила:
– А раны у вас нет?
– Действительно, – ответил он, – не хватает только раны.
Резким движением он подтянул рукав и обнажил руку. Но тут меня осенило. Мои глаза встретились с глазами мисс Нелли: он показал левую руку. И я, честное слово, чуть не сделал по этому поводу замечание, когда новое происшествие отвлекло наше внимание. Леди Джерленд, приятельница мисс Нелли, бегом приближалась к нам. Она была потрясена. Все столпились вокруг нее, и только после долгих усилий она сумела проговорить:
– Мои драгоценности, жемчуга!.. Всё, всё забрали…
Украли у нее не всё, как мы узнали впоследствии; дело обстояло еще интереснее – взяли с выбором. Из бриллиантовой звезды, из подвески с крупными рубинами, из ожерелий и сломанных браслетов изъяли не самые большие, но наиболее изысканные, ценные камни; взяли те, которые, можно сказать, обладали наибольшей стоимостью, занимая наименьшее место. Изуродованные оправы валялись там же, на столе. Я видел их, все мы видели их, лишенных лучшего, что в них содержалось, словно цветы, у которых оторвали прекраснейшие, самые яркие и многоцветные лепестки. Чтобы справиться с такой работой в течение того часа, когда леди Джерленд пила чай, следовало среди бела дня, в многолюдном коридоре взломать дверь каюты, отыскать небольшую сумку, намеренно спрятанную на дне коробки из-под шляпки, открыть ее и выбрать то, что подошло вору.
Все дружно вскрикнули. Мнение пассажиров, когда узнали о краже, было единым: это сделал Арсен Люпен. И действительно, это была его манера – сложная, таинственная, непонятная, и все-таки – логичная, ибо, если было затруднительно сбыть громоздкий груз всех драгоценностей, насколько легче сделать это с малыми, не связанными друг с другом жемчужинами, изумрудами, сапфирами! Во время обеда два места рядом с Розэном, слева и справа, остались пустыми. А вечером стало известно, что его вызывал к себе капитан. Его арест, в котором все были уверены, вызвал истинное облегчение. Все наконец вздохнули. Вечером состоялись игры. Танцы. Мисс Нелли в особенности была охвачена заразительным весельем, которое убедило меня, что, если вначале заигрывания Розэна могли прийтись ей по душе, теперь она о нем даже не вспоминала. Ее очарование покорило меня окончательно. К полуночи, при ясном лунном свете, я признался ей в моей преданности с волнением, которое не вызвало у нее неудовольствия. А на следующий день, к всеобщему изумлению, стало известно, что, за недостаточностью улик, Розэн остался на свободе. Сын уважаемого негоцианта из Бордо, он предъявил документы, оказавшиеся в полном порядке. К тому же его руки не носили ни малейшего следа ранения.
– Документы! Свидетельства о рождении! – воскликнули недоброжелатели Розэна. – Арсен Люпен представит их вам в любом количестве! Что касается раны, ее у него не было вовсе… Либо он уничтожил след!
Им возражали, что в тот час, когда произошла кража, Розэн – и это было доказано – прогуливался на палубе. На что следовал ответ:
– Разве человек со способностями Люпена должен непременно быть на месте кражи, которую совершает?
Наконец, независимо от прочих соображений, был пункт, по которому сходились даже мнения крайних скептиков. Кто еще, кроме Розэна, путешествовал один, был светловолос и носил фамилию, начинавшуюся на «Р»? На кого могла указывать телеграмма, кроме как на Розэна? И когда Розэн, за несколько минут до завтрака, с чрезмерной смелостью направился к нашей группе, мисс Нелли и леди Джерленд встали и удалились. Воцарился настоящий страх. Час спустя рукописный циркуляр стал передаваться из рук в руки среди пароходных служащих, матросов, пассажиров всех классов: господин Луи Розэн обещал сумму в десять тысяч франков тому, кто разоблачит Арсена Люпена либо обнаружит того, кто завладел украденными камнями. «И если никто не придет ко мне на помощь в борьбе против этого бандита, я справлюсь с ним сам», – объявил капитану Розэн. Розэн против Арсена Люпена или, в согласии с шуткой, которая тут же родилась, Арсен Люпен против Арсена Люпена! Борьба обещала стать интересной. Продолжалась она всего два дня. Розэна видели снующим туда и сюда, смешивающимся с персоналом, расспрашивающим, выискивающим. По ночам видели, как повсюду бродит его тень. Со своей стороны, капитан проявил самую деятельную энергию. Все закоулки «Прованса» были обследованы, сверху донизу. Обыски провели во всех каютах без исключения, под тем справедливым предлогом, что искомые предметы могли быть спрятаны в любом месте, кроме каюты самого виновного.
– Рано или поздно что-нибудь все-таки найдут, не так ли? – спросила меня мисс Нелли. – Каким бы он ни был волшебником, он не может сделать невидимыми алмазы и жемчужины.
– Ну да, – отвечал я, – иначе придется исследовать подкладку наших шляп, наших курток, да и все, что мы носим на себе. И, показывая ей свой «кодак», 9Х12, которым я неустанно снимал ее в самых разных позах, добавил:
– Не думаете ли вы, что даже в таком аппарате, не больше этого, нашлось бы место всем драгоценным камням леди Джерленд? Ты притворяешься, будто снимаешь им, и все тебе верят.
– Но я все-таки слышала, что нет на свете вора, который бы за собою не наследил.
– Есть такой: это Арсен Люпен.
– Почему?
– Почему? Потому, что он думает не только о краже, которую совершает, но также о всех тех обстоятельствах, которые могли бы его выдать.
– Вначале вы больше верили в его поимку.
– Но после увидел его работу.
– И посему, ваше мнение?
– По-моему, время тратят понапрасну.
И действительно, розыск не давал никаких результатов. Хуже того, вопреки всем усилиям, вскоре были похищены часы капитана. Прийдя в ярость, хозяин судна удвоил рвение и усилил наблюдение за Розэном, с которым у него состоялось несколько встреч. Но на следующий же день – очаровательная ирония! – часы были найдены среди накладных воротничков его помощника. Все это отдавало чудесами и ясно свидетельствовало об остроумных повадках Арсена Люпена, бесспорно – взломщика, но также дилетанта. Он работал, конечно, по призванию и склонности, но еще и для собственного развлечения. И казался человеком, который забавляется спектаклем, устроенным им самим, и который, прячась за кулисами, хохочет во все горло над смешными ситуациями и ходами, которые сам и придумал. В своем жанре он, конечно, был артистом; и, наблюдая за Розэном, упорным и мрачным, думая о двойной роли, которую, несомненно, играла эта любопытнейшая личность, я не мог говорить о нем без восхищения. Но в предпоследнюю ночь вахтенный офицер услышал вдруг стоны, доносившиеся из самого темного угла на палубе. Он приблизился. Там лежал человек, голова которого была обернута толстым серым шарфом, а кисти рук стянуты тонким шнуром. Его освободили от пут. Подняли, оказали ему помощь. Этот человек был Розэн. Это был, действительно, господин Розэн, подвергшийся нападению во время одной из своих экспедиций, сбитый с ног и ограбленный. На визитной карточке, приколотой к его платью, можно было прочитать: «Арсен Люпен с благодарностью принимает десять тысяч франков мсье Розэна». Отнятый же у того бумажник на самом деле содержал двадцать купюр по тысяче. Несчастного, конечно, обвинили в том, что он симулировал нападение на самого себя. Но, не говоря о том, что он никак не смог бы себя таким образом связать, установили, что почерк на карточке был совершенно иным, чем почерк Розэна, и полностью был схож – ошибка тут исключалась – с почерком Люпена, каким его воспроизводила старая газета, найденная на пароходе. Таким образом, Розэн перестал быть Арсеном Люпеном. Розэн был отныне Розэном, сыном негоцианта из Бордо! Присутствие на судне Арсена Люпена этой грозной акцией подтверждалось еще раз. Воцарился ужас. Никто не решался оставаться в одиночестве в каюте, тем более – забираться в слишком уединенные места. Пассажиры осторожно собирались в группы людей, хорошо знакомых друг с другом, хотя инстинктивное недоверие установилось и между самыми близкими. Ибо угроза исходила не от определенного, а значит – менее опасного лица. Арсен Люпен теперь был… всеми. Возбужденное воображение приписывало ему волшебную, неограниченную власть. Его считали способным прибегать к любым маскировкам, надевать самые неожиданные личины, становиться по очереди респектабельным майором Раусоном или аристократичным маркизом де Раверданом, либо, поскольку на указующем инициале уже не останавливались, тем или иным всем известным лицом с женой, детьми и слугами. Последующие депеши по беспроволочному телеграфу не доставили ничего нового. По крайней мере, капитан ничего нам не сообщил. А его молчание не могло нас успокоить. Последний день показался нам нескончаемым. Все жили в тревожном ожидании несчастья. На сей раз, мол, произойдет не простая кража, не обычное нападение; будет совершено серьезное преступление, может быть – убийство. Никто не допускал даже мысли, что Арсен Люпен ограничится двумя незначительными правонарушениями. Полный хозяин судна, на котором власти оказались бессильными, все было ему дозволено, он мог распоряжаться и жизнями, и имуществом. Сладостные часы для меня, сказать по правде, так как они принесли мне доверие мисс Нелли. Под впечатлением стольких событий, беспокойная по характеру, она невольно искала у меня покровительства, безопасности, которую я был счастлив ей обеспечить. Я благословлял, в сущности, Арсена Люпена. Разве не он способствовал нашему сближению? Разве не благодаря ему я мог позволить себе самые сладостные мечты? Любовные грезы, все менее химерические, почему бы в этом не признаться? Род Андрези – благородного пуатвэнского корня, но герб наш несколько потускнел, и было вполне достойно дворянина вернуть своему имени утраченный блеск. И мои грезы, я это чувствовал, не оскорбляли Нелли. Ее сияющие глаза давали мне на них дозволение. И слышавшаяся в ее голосе нежность разрешала мне надеяться. До последних минут, когда черта американских берегов покачивалась уже перед нашими взорами, облокотившись о фальшборт, мы оставались рядом. Обыски прекратились. Все ждали. С первых классов до нижних палуб, где кишели эмигранты, все ждали завершающего мгновения, когда разрешится наконец непроницаемая загадка. Кто был Арсен Люпен? Под чьим именем, под какой маской скрывался знаменитый Арсен Люпен? И это мгновение настало. Проживи я сто лет – ни одна мельчайшая его подробность не потускнеет в моей памяти.
– Как вы бледны, мисс Нелли, – сказал я своей спутнице, которая опиралась о мою руку, совершенно обессиленная.
– А вы! – отозвалась она. – Вы тоже так изменились!
– Но подумайте сами! Эти минуты так волнующи, и я так счастлив, что провожу их рядом с вами, мисс Нелли; смею думать, в ваших воспоминаниях тоже иногда…
Она не слушала, тяжело дыша, словно в лихорадке. Спустили трап. Но перед тем, как мы смогли им воспользоваться, на борт поднялись таможенники, какие-то люди в формах, почтовые служащие. Мисс Нелли проговорила:
– Сейчас, может быть, выяснится, что Арсен Люпен во время плавания сбежал; меня бы это не удивило.
– Он мог предпочесть позору смерть и броситься в Атлантический океан, чтобы не быть задержанным.
– Не смейтесь, – с раздражением сказала она. Внезапно я вздрогнул и, спрошенный ею о причине, пояснил:
– Видите невысокого пожилого человека там, в конце трапа?
– При зонтике, в зелено-оливковом сюртуке?
– Это Ганимар.
– Ганимар?
– Да, знаменитый сыщик, тот, который поклялся, что Арсен Люпен будет арестован им лично. Ах! Теперь мне ясно, почему с этого берега океана не поступало никаких вестей. Ганимар был здесь. Он не любит, когда его делишками занимается кто-нибудь другой.
– Тогда Арсен Люпен будет наверняка пойман?
– Кто знает? Ганимар никогда его не видел, разве что, кажется, под гримом, с измененной внешностью. Если только ему не известно его заемное имя…
– Ах, – сказала она с чуточку жестоким женским любопытством, – если бы я могла присутствовать при аресте!
– Потерпим немного. Арсен Люпен наверняка заметил уже своего противника. Он постарается сойти среди последних, когда зрение старика будет утомлено.
Исход пассажиров начался. Опираясь на зонтик, с равнодушным видом, Ганимар, казалось, не обращал внимания на толпу, теснившуюся между обоими поручнями. Я заметил, что один из судовых офицеров, стоя позади него, время от времени что-то ему сообщал. Маркиз де Равердан, майор Раусон, итальянец Ривольта прошли, за ними – многие другие… И тут я заметил подходившего к нам Розэна. Бедняга Розэн! Казалось, он не пришел в себя от своих злоключений!
– Может быть, это все-таки он? – шепнула мне мисс Нелли. – Как вы думаете?
– По-моему, было бы весьма заманчиво запечатлеть на одном и том же фото Ганимара и Розэна. Подержите мой аппарат, на мне столько груза… Я передал ей «кодак», но слишком поздно, чтобы она могла им воспользоваться. Розэн спускался уже по трапу. Офицер наклонился к уху Ганимара, тот слегка пожал плечами, и Розэн прошел. Кто же тогда, о Господи, был Арсеном Люпеном?
– Да, – промолвила рядом она, – кто же это?
Оставалось не более двадцати человек. Мисс Нелли разглядывала их по очереди с туманным недоверием; ведь он мог оказаться среди этих двадцати. Я ей сказал:
– Мы не можем более ждать.
Она двинулась вперед. Я – за ней. Но мы не прошли и десяти шагов, когда Ганимар преградил нам путь.
– Что такое? – воскликнул я.
– Минуточку, сударь, Вы очень спешите?
– Я сопровождаю мадемуазель.
– Минуточку, – повторил он повелительно.
Ганимар внимательно в меня всматривался. Затем, глядя прямо в глаза:
– Арсен Люпен, не так ли? – Я рассмеялся.
– Нет, только Бернар д’Андрези.
– Бернар д’Андрези умер три года назад в Македонии.
– Если Бернар д’Андрези умер, значит меня нет на свете. А это не так. Вот мои документы.
– Это его бумаги. О том, как они к вам попали, я с удовольствием расскажу вам сам.
– Вы сошли с ума! Арсен Люпен сел на пароход под именем некоего Р.!
– Еще один из ваших трюков, ложный след, по которому вы пустили их там, на судне. Ах, милый мой, вы сильны! На сей раз, однако, судьба повернулась к тебе спиной. Давай, Арсен Люпен, играть надо честно!
Еще мгновение я колебался. Резким движением он ударил меня по правому предплечью. Я вскрикнул от боли. Он попал в плохо зажившую рану, о которой и говорилось в телеграмме. Надо было смириться. Я повернулся к мисс Нелли. Она слушала, смертельно побледнев, пошатываясь. Ее взор встретился с моим и опустился на «кодак», который я ей вручил. Она сделала быстрое движение, и мне показалось, я был уверен даже, что сразу все поняла. Да, именно там, между узкими стенками из черного шагрена, в сердцевине небольшого предмета, который я предусмотрительно отдал в ее руки перед тем, как Ганимар меня арестовал, – именно там находились двадцать тысяч франков Розэна, бриллианты и жемчуга леди Джерленд. Ах! Клянусь, в ту торжественную минуту, когда Ганимар и его пособники меня окружили, все было безразлично – арест, внезапная враждебность окружающих, все на свете, кроме одного: решения, которое мисс Нелли примет насчет того, что я ей доверил. Получат ли они против меня такое решающее вещественное доказательство, – об этом я и не думал; но отдаст ли мисс Нелли его моим врагам? Предаст ли она меня? Погубит ли? Поступит ли как враг, который не прощает, или как женщина, которая помнит, презрение которой смягчается хотя бы каплею сочувствия, малой толикой невольной симпатии? Она прошла мимо меня. Я поклонился ей низко, без слов. Смешавшись с толпой пассажиров, она прошла к трапу, держа мой «кодак». Я тогда подумал: она не решилась сделать это у всех на виду. Через час, через несколько минут, может быть, она его отдаст. Но, дойдя до середины трапа, притворно неловким движением она уронила аппарат в воду, между стенкой причала и бортом судна. И я увидел, как она уходит. Ее изящный силуэт пропал в толпе, снова появился и исчез. Все было кончено, кончено навсегда. На мгновение я застыл, опечаленный и в то же время – растроганный. Затем, к великому удивлению Ганимара, вздохнул:
– Иногда приходится пожалеть, что ты не честный человек.
Вот так, в один зимний вечер, Арсен Люпен рассказал мне историю своего ареста. Перипетии происшествий, о которых я когда-нибудь напишу, протянули между нами нити… дружбы, можно ли так сказать? Да, смею верить, Арсен Люпен оказал мне честь своею дружбой и по велению дружбы порой неожиданно появляется у меня, внося в тишину моего рабочего кабинета молодую жизнерадостность, доброе настроение человека, которому судьба уготовила только милости и улыбки. Его портрет? Как мог бы я его изобразить? Я видел Арсена Люпена раз двадцать, и двадцать раз передо мной представал другой человек… либо, скорее, все тот же, от которого двадцать разных зеркал донесли до меня столько же искаженных отражений. В каждом были другие глаза, особые очертания фигуры, свойственные только данному образу жесты, силуэт, характер… «Я и сам, – сказал он мне как-то, – не ведаю уже толком, кто я такой; глядя в зеркало, не узнаю самого себя…». Это, конечно, была шутка, рожденная парадоксом. Но не без правды для тех, кто встречался с ним и знает его бесконечные возможности, его терпеливость, искусство преображения, его чудодейственную способность менять в себе все, вплоть до пропорций лица, до взаимного соотношения отдельных черт.
«Почему, – спрашивает он иногда, – у меня должна быть какая-нибудь определенная внешность? Что мешает человеку избежать опасности обладать неизменной личностью? Мои дела достаточно свидетельствуют о том, кто я есть». И уточняет, не без гордости: «Тем лучше, если никто не может с уверенностью сказать: „Перед нами – Арсен Люпен“. Главное, чтобы могли заявить без боязни ошибиться: это сделал Арсен Люпен».
Ряд его дел, некоторые из его приключений я и пытаюсь восстановить по тем признаниям, которые он благоволил мне доверить в долгие зимние вечера в тишине моего рабочего кабинета.
Арсен Люпен в тюрьме
Нет на свете туриста, достойного этого звания, который не знает берегов Сены и не замечал между развалинами Жумьежа и руинами Сэн-Вандрила странный маленький средневековый замок Малаки, гордо сидящий на своей скале, в самой середине реки. Арка моста связывает его с дорогой. Основания его мрачных башен сливаются с гранитом, на котором он стоит, – огромным блоком, оторвавшимся от невесть какой горы и выброшенным на это место каким-то невероятным катаклизмом. Вокруг него, со всех сторон, тихие воды играют среди камышей и стебли трав колышутся над мокрыми грудами речной гальки.
История Малаки сурова, как его имя, и причудлива, как его силуэт. То была непрерывная череда сражений, осад, штурмов, грабежей и резни. На посиделках в деревнях округи Kо с дрожью вспоминают преступления, которые были в нем совершены. Рассказывают таинственные легенды. Говорят о знаменитом подземном ходе, который вел когда-то из него к аббатству Жумьеж и к замку Агнессы Сорель, любовницы Карла VII.
В этом старом пристанище героев и разбойников живет теперь барон Кагорн, Барон Сатана, как его не так давно звали на бирже, где он несколько поспешно разбогател. Разорившимся владельцам Малаки пришлось продать ему, чуть ли не за кусок хлеба, старинное жилище предков. Барон привез в замок собранные им замечательные коллекции картин и мебели, фарфора и деревянных резных панно. И живет здесь один, с тремя старыми слугами. Никто в эти стены теперь не проникает. Никто ни разу не любовался под сводами этих древних залов тремя полотнами Рубенса, которыми владеет барон, двумя Ватто, кафедрой работы Жана Гужона и другими чудесами, взмахами банковских билетов вырванными прямо из рук богатейших завсегдатаев публичных аукционов.
Барон Сатана боится. Не за себя – за сокровища, собранные с такой неизменной страстью, с интуицией любителя, которого самые дошлые торговцы не могли ни разу надуть. Он любит их. Любит их жестокой любовью скупца и ревнивой – супруга.
Каждый вечер, к закату, четыре окованные железом двери, поставленные в начале и конце моста и перед въездом на парадный двор, запирают на засовы. Электрические звонки готовы зазвучать в тишине при малейшем толчке. Со стороны Сены опасаться нечего: скала там круто обрывается вниз.
И вот, в одну из сентябрьских пятниц, к мосту подошел, как обычно, почтальон. И, как обычно, барон сам приоткрыл тяжелую дверь.
Он осмотрел прибывшего так подробно, как если бы не знал уже, причем – не первый год, эту веселую, добродушную физиономию с насмешливым взором старого крестьянина, человека, который со смехом ему сказал:
– Это снова я, господин барон. Не другой, надевший мою блузу и фуражку.
– Кому можно нынче верить? – пробормотал Кагорн. Почтальон вручил ему ворох газет. Затем добавил:
– Есть для вас и нечто новое, господин барон. Нечто новое.
– Новое?
– Письмо… Заказное к тому же…
Отрезанный от мира, не имея никого, кто мог бы проявить к нему интерес, барон никогда не получал писем. И это сразу показалось ему плохим предзнаменованием, причиной для беспокойства. Кто был неизвестный, который решился нарушить его уединение?
– Распишитесь вот тут, господин барон…
Он расписался, ворча. Потом, взяв письмо, подождал, когда почтальон исчез за поворотом, и, побродив немного взад-вперед, прислонился к парапету и разорвал конверт. Внутри оказался сложенный вчетверо листок бумаги, надписанный поверху от руки:
«Тюрьма Санте, Париж»! Он бросил взгляд на подпись: «Арсен Люпен». И с удивлением прочитал:
«Господин барон, в галерее, которая соединяет две Ваши гостиные, имеется картина Филиппа Шампенья, прекрасная работа, которая мне очень нравится. Ваши Рубенсы, как и меньший из Ваших Ватто, тоже соответствуют моему вкусу. В той гостиной, что справа, хочу отметить сервант в стиле Людовика XIII, гобелены из Бове, столик ампир работы Джакоба и сундук в стиле Ренессанс. В той, что слева, – всю витрину с драгоценностями и миниатюрами.
На первый раз я готов удовольствоваться перечисленными предметами, реализация которых, полагаю, не будет трудной. А посему прошу Вас распорядиться, чтобы они были должным образом упакованы и отправлены на мое имя (с предварительной оплатой) на Батиньольский вокзал не позднее, чем через восемь дней… В противном случае буду вынужден самолично произвести их отправку в ночь со среды 27 на четверг 28 сентября. И, как того требует справедливость, не ограничусь уже вышеуказанными предметами.
Прошу извинить за причиняемое беспокойство и принять выражения совершеннейшего почтения.
Арсен Люпен.
P. S. Особо прошу не присылать большего из Ваших Ватто. Хотя Вы уплатили за него в Доме распродаж тридцать тысяч франков, это всего лишь копия; оригинал картины в годы Директории был сожжен Баррасом во время ночной оргии. Можно справиться по неизданным мемуарам Гарата.
Не стану также претендовать на дамскую цепочку в стиле Людовика XV, подлинность которой представляется сомнительной».
Письмо потрясло барона Кагорна. За любой другой подписью оно бы его глубоко обеспокоило; но это подписал сам Люпен!
Усердный читатель газет, всегда в курсе всего, что случалось в мире и что касалось преступлений и воровства, он не оставался в неведении подробностей похождений адского взломщика. Барон, конечно, знал, что Люпен, арестованный в Америке своим врагом Ганимаром, несомненно сидел за решеткой и что готовился – с какими трудами! – его процесс. Но он знал также, что от этого человека можно было ожидать всего. А точное знание замка, размещения картин и мебели к тому же было весьма грозным предостережением. Кто мог снабдить его сведениями о вещах, которые никто не видел, кроме самого барона?
Кагорн окинул взором суровый силуэт Малаки, его крутые обрывы, окружающие его глубокие воды, и пожал плечами. Нет, решительно опасности не могло быть. Никто в целом свете не мог бы пробраться в неприкосновенное святилище его драгоценных собраний.
Никто, допустим; но Арсен Люпен? Разве для Арсена Люпена существуют двери, подъемные мосты, крепостные стены? К чему наилучшим образом устроенные препятствия, самые тщательные предосторожности, если Арсен Люпен решил их преодолеть?
В тот же вечер он написал государственному прокурору Руэна. Послал ему письмо с угрозами Люпена, потребовав помощи и защиты.
Ответ не заставил себя ждать: Арсен Люпен в данное время содержится в тюрьме Санте, под строгим надзором, лишен возможности писать письма, послание может быть только делом рук мистификатора. Все говорило об этом, – как логика вещей, так и несомненность фактов. Тем не менее из предосторожности к исследованию почерка был привлечен эксперт. И этот специалист заявил, что, несмотря на некоторые совпадения, данный почерк не принадлежал названному заключенному.
«Несмотря на некоторые совпадения» – барон остановился лишь на этих обескураживающих словах, где ему виделось наличие сомнения, которого, по его мнению, было достаточно для вмешательства правосудия. Страхи его обострились; он без конца читал и перечитывал письмо. «Буду вынужден самолично произвести их отправку…» И точная дата: ночь со среды 27 на четверг 28 сентября!
Читать бесплатно другие книги:
