Испытание правдой Кеннеди Дуглас

— Хорошо бы.

— Вы ее где-то удерживаете?

— Ты, дамочка, в своем уме?

— Где она?

— Эй, кончай орать.

— Где она? — крикнула я. — Что вы с ней сделали?

— Точно чокнутая. Я ничего не сделал…

— Тогда почему у вас ее телефон?

— Нашел.

— Где?

— На улице.

— Где эта улица?

— В Бостоне.

— Где именно?

— Дамочка, что за допрос?

— Моя дочь пропала. Это ее телефон.

— Я нашел его в Гарденз.

— В Паблик-Гарденз?

— Ну да.

— А вы не видели там женщину лет двадцати пяти, с короткой темной стрижкой, среднего телосложения…

— Дамочка, я просто нашел телефон. Это понятно?

Связь оборвалась. Я нажала кнопку повторного вызова, но в трубке раздались частые гудки. Я тут же перезвонила на сотовый детектива Лиари, извинилась, что отвлекаю его в выходной день. Когда я объяснила, что произошло, он сказал:

— Дайте мне пару минут. Я свяжусь с нашими ребятами.

Он перезвонил мне через час и сообщил, что телефон вывел на бездомного, который жил в парке. Его уже задержала патрульная машина, и он божится, что нашел мобильник Лиззи недалеко от своей ночлежки.

— Если это так, то, возможно, нам повезет, и мы обнаружим ее среди постоянных обитателей Гарденз. Пока мы с вами беседуем, наши люди прочесывают парк.

Но поиски ничего не дали, а задержанный, как оказалось, был хорошо знаком местным копам. Его считали вполне безобидным, поскольку он редко бывал трезвым.

— Мы показали фотографию Лиззи всем, кто ночует в Гарденз, — сообщил мне Лиари. — Никто ее не опознал… но тот факт, что ее телефон нашелся сегодня, говорит в пользу того, что она могла быть неподалеку от парка в последние день-два. Это, конечно, не доказано, но я готов спорить, что она обронила телефон не меньше суток назад. Этот тип клянется, что нашел его под скамейкой… и, как бы мне ни хотелось прищучить сукина сына, боюсь, он говорит правду.

На следующий день мой телефон зазвонил в восемь утра, Я схватила трубку. Это был детектив Лиари.

— Мы поймали того, кто пользуется кредиткой Лиззи, — сказал он.

Я оцепенела.

— И кто он? — спросила я.

— На самом деле это женщина — еще один уличный персонаж. Копы, контролирующие парк Коммон, хорошо ее знают. Они взяли ее с поличным, когда она снимала двести долларов по карте Лиззи в банкомате возле трамвайной остановки в Хэймаркет.

— Откуда у нее кредитка?

— Я только что закончил ее допрашивать, и она битый час клялась мне в том, что Лиззи сама отдала ей карточку…

— Вы меня разыгрываете.

— Если бы. Согласно показаниям этой женщины, последние две ночи они вместе спали прямо на земле в парке Коммон, и, когда она пожаловалась, что ей нечего есть, ваша дочь якобы отдала ей карточку и даже записала ПИН-код. Женщина показала мне этот клочок бумаги с кодом, будто бы нацарапанным рукой Лиззи. Мы сравнили почерк с тем образцом, что имеется в нашем досье. Они совпадают.

— Может, она силой заставила ее выдать ПИН-код.

— Мне эта мысль тоже приходила в голову, пока я не получил следующую информацию. Сегодня утром к женщине по имени Жозиан Тьерри — боюсь, я неправильно произношу его, — как бы то ни было, к этой француженке сегодня на Южном вокзале подходила женщина, по описанию очень похожая на Лиззи. Тьерри говорит, что эта женщина была довольно грязная и оборванная, но, когда она узнала, что перед ней француженка, заговорила по-французски. Лиззи ведь свободно говорит по-французски, не так ли?

— Она год проучилась во Франции.

— Так вот, эта Тьерри была поражена ее великолепным французским, тем более что он звучал из уст… как она описала нашему переводчику… забыл это слово? Clocharde… по-французски…

— Бродяга.

— Боюсь, что да. Как бы то ни было, бродяжка была явно не в себе — она просто протянула француженке бумажник и сказала, что та может взять все, что там есть. Прежде чем француженка успела опомниться, незнакомка нырнула в подземку и исчезла. Француженка, будучи законопослушной гражданкой, принесла бумажник в ближайший полицейский участок. Фотография Лиззи уже давно разослана по всем округам — теперь она номер один из пропавших без вести. И дежурный сержант, едва взглянув на водительское удостоверение из бумажника, сразу позвонил мне.

Я молчала, пытаясь осмыслить все, что он сказал.

— Вы меня слушаете, миссис Бакэн?

— Более-менее.

— Я знаю, это довольно тяжело, но, по крайней мере, у нас теперь есть верные доказательства того, что Лиззи жива и сегодня утром она была в Бостоне.

— Да, но если она все раздает… не может ли это означать, что она готовится к самоубийству?

— Я не стану утверждать, что вероятность этого близка к нулю. Но зачем ей отдавать кредитку и деньги до самоубийства? Зато нам известно со слов ее коллег, что она отличалась импульсивной щедростью. Тот факт, что она какое-то время ночевала в парке… во всяком случае, пару дней точно… и, похоже, находилась в неадекватном состоянии, как говорит француженка, убеждает меня в том, что у нее случился нервный срыв. Означает ли это, что она кандидат на самоубийство? Возможно. Но из того, что мне известно об этой разновидности депрессивной деменции, она, скорее всего, не соображает, что делает… и это заставляет ее совершать такие нелепые поступки, как, например, ночевать в парке, когда ее квартира находится всего в миле, или отдавать свою кредитку с ПИН-кодом алкоголичке.

Я попыталась представить свою Лиззи среди мрачных обитателей городских парков. И теперь меня беспокоило, чем она станет жить. О, Лиззи, умоляю, доберись до телефона, позвони мне и позволь нам спасти тебя.

— Есть кое-что еще, о чем вы должны знать, — продолжил детектив Лиари.

— Что, плохие новости еще не закончились?

— Боюсь, что нет. Как я ни пытался это сдерживать — и, догадываюсь, ваш сын-юрист тоже работал в этом направлении, — но мне только что звонил репортер из «Бостон геральд», который работал по этому делу. Его зовут Джо О’Тул. Так вот, его редактор настаивает на том, чтобы он пустил материал в работу. Завтра они планируют опубликовать его, а вам в течение часа следует ожидать звонка от О’Тула. Недавно он звонил мне узнать последние новости и сказал, что хотел бы получить комментарий либо от вас, либо от доктора Бакэна. Я попросил у него разрешения предупредить вас о его звонке…

— Скажем, если я откажусь отвечать на его вопросы?

— Это ваше право. Однако по опыту знаю, что с прессой лучше сотрудничать, тем более что публикация в газете фотографии Лиззи может помочь. Глядишь, кто-нибудь и опознает ее на улице. Так что парень из «Геральд» нам пригодится…

После разговора с детективом я спустилась в подвал, где Дэн сидел за письменным столом, разложив перед собой всю свою коллекцию винтажных часов, и занимался полировкой циферблатов — так он обычно успокаивал нервы.

— Звонил детектив Лиари, — сказала я и выложила мужу новую информацию.

Дэн отложил салфетку и тупо уставился на дубовую поверхность стола. Когда я объяснила, что вскоре следует ожидать звонка журналиста из «Геральд», он коротко произнес:

— Может, ты сама поговоришь с ним? Мне надо быть в госпитале сегодня днем.

— Знаешь, мне тоже не хочется с ним общаться.

— Просто ответь на его вопросы.

— Дэн, я хочу, чтобы ты взял на себя эту миссию.

Он отвернулся от меня и сказал:

— Наверное, я не справлюсь.

— Хорошо, — ответила я. — Придется мне.

Джо О’Тул позвонил через полчаса. Я ожидала услышать развязного болтуна — возможно, насмотрелась фильмов, — но его голос звучал нерешительно, он даже запинался, хотя был безжалостно прямолинеен. Он не стал выражать мне сочувствие, не предлагал слов утешения. Первый вопрос, который он задал, поставил меня в тупик:

— Как вы думаете, у вашей дочери это был первый роман с женатым мужчиной?

Меня охватила паника, но я решила, что лучше говорить правду:

— Да, думаю, что первый.

— Ммм… почему вы так уверены в этом?

— Потому что она всегда была со мной откровенна в том, что касалось ее личной жизни.

— Значит, вы были друзьями?

Очень близкими.

— Тогда, выходит, вы знали о том, что в прошлом году она получила выговор от своих работодателей за то, что преследовала партнера из дружественного банка?

— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала я и услышала в собственном голосе страх.

— Имя того джентльмена — Кляйнсдорф. Ваша дочь проводила с ним какую-то финансовую сделку. У них был короткий флирт, и, когда через месяц он прекратил отношения, она названивала ему днем и ночью и даже пару раз являлась к нему в офис в Нью-Йорке.

— Я не знала…

— Но вы… м-м-м… говорили, что она… м-м-м… была откровенна с вами.

Я старалась тщательно подбирать слова.

— Очевидно, у моей дочери есть очень серьезные проблемы.

— Вы… м-м-м… вините себя в этих проблемах?

— У вас есть дети, мистер О’Тул?

— Да.

— Что ж, тогда вы знаете, что все родители в той или иной мере чувствуют свою вину, если у их ребенка возникают психологические трудности. Лиззи выросла в относительно дружной и счастливой семье. Но депрессия — это болезнь, от которой страдает моя дочь и которая заставляет ее совершать импульсивные поступки и…

— Прерывать беременность?

— Это решение она приняла совместно с доктором Маккуином…

— По словам Маккуина, он предложил вашей дочери сделать аборт исключительно потому, что, как ему казалось, она не достаточно стабильна в психологическом плане, чтобы… м-м-м… «соответствовать требованиям материнства»… это его слова…

— Ложь от начала до конца. Маккуин не хотел уходить от жены и детей. Вот почему он вынудил ее сделать аборт.

— О, так вы считаете, что здесь имело место принуждение? — спросил он.

Разговор свернул в очень опасное русло.

— Я думаю, что моя дочь прервала беременность, потому что ее попросил Маккуин… пообещав при этом, что после его развода у них будет общий ребенок.

— Это вам сказала ваша дочь?

— Я просто предполагаю… — услышала я собственный голос.

— Понятно…

— Но я знаю, что Лиззи очень хотела иметь детей, поэтому она никогда бы не стала просто так прерывать беременность…

— Но в сложившихся обстоятельствах вы одобряете решение вашей дочери об аборте?

— Если она считала это решение правильным в тот момент и если она приняла его без всякого давления со стороны, тогда да, одобряю.

— И все-таки она так и не объяснила вам, почему прервала беременность?

— Я узнала про аборт только после ее исчезновения.

— Выходит, она… м-м-м… многое скрывала от вас.

— Только с тех пор, как болезнь начала прогрессировать.

Он замолчал. Я слышала, как шуршит перо по бумаге — наверняка он записывал мои слова. Страшно было подумать о том, как их обыграют в статье.

— Что ж… м-м-м… спасибо, что уделили мне время, миссис Бакэн. Если у меня будут еще вопросы, я обращусь к вам.

Я хотела попросить его: «Пожалуйста, не причините ей вреда…» Но сдержалась, зная, что эта мольба может быть превратно истолкована и использована против нас. Впрочем, я все равно не успела бы ничего сказать, потому что О’Тул уже повесил трубку.

Паника нарастала. Меня так и подмывало сейчас же рассказать Дэну, как плохо я справилась с ответами на вопросы О’Тула как он застал меня врасплох, как я жалела о том, что муж переложил на меня такую ответственность. Но прежде надо было попытаться смягчить удар. Поэтому я перезвонила Лиари на сотовый и рассказала ему, что интервью обернулось катастрофой.

— Не хочу показаться вам бессердечным, — произнес он в ответ, — но, как я уже говорил, в делах такого рода чем сенсационнее история, тем больше шансов на то, что пропавшего человека кто-нибудь да опознает…

— Но что, если Лиззи взорвется, когда прочитает это?

— Если прочитает. Учитывая ее неадекватное состояние, могу сказать, что вряд ли она обращает внимание на средства массовой информации. Разумеется, это лишь мое предположение.

— Судя по его вопросам, я почти уверена в том, что О’Тул намеренно исказит все факты и представит Лиззи исчадием ада.

— Я вам сочувствую, но, несмотря на усилия ряда отчаянных республиканцев, в нашей стране еще сохраняется свобода прессы, и я никак не могу повлиять на то, что напишет О’Тул. Более того, если я свяжусь с ним и попытаюсь выяснить, под каким углом он намерен осветить эту историю, он пойдет к своему редактору, а тот к моему боссу, и меня четвертуют за попытки повлиять на прессу. Так что будем надеяться, что статья возымеет желаемый эффект: Лиззи быстро отыщется, — и репортеры тотчас утратят к ней интерес.

Мне очень хотелось в это верить, хотя я и сомневалась в том, что все обернется именно так.

— Завтра ко мне придет ваш сын, — сказал Лиари. — Его, похоже, совсем не обрадует история с абортом, так ведь?

— Откуда вы это знаете?

— Я же детектив. И к тому же умею шарить в Гугле. Джеффри Бакэн — председатель Коалиции пролайф штата Коннектикут, проводник идей местной Евангелической Свободной церкви, отец двоих детей, женат на Шэннон Моран, сопредседателе Коалиции пролайф штата Коннектикут, которая была арестовала во время прошлогоднего марша против абортария в Нью-Лондоне и освобождена без предъявления обвинения.

— Впервые слышу.

— Об этом писали лишь местные газеты Коннектикута, да и то в маленькой заметке.

И все-таки Джефф мог бы рассказать мне. Оказывается, я так мало знала о своих детях, а думала, что знаю их очень хорошо.

— Как бы то ни было, я не хочу вмешиваться в дела семейные, но, если вы хотите, я с радостью позвоню вашему сыну и сообщу ему, что завтра «Геральд» опубликует статью.

— Я была бы вам признательна.

— Считайте, что я уже это сделал.

— Детектив, еще один вопрос. О’Тул рассказал мне, что был еще один инцидент с сексуальным домогательством. Очевидно, вы в курсе.

— Да.

— Тогда почему же вы ничего мне не рассказали?

— Я решил, что вам и без того приходится несладко в последнее время…

После разговора с детективом я села за компьютер и написала Марджи в режиме онлайн:

Ты в контакте?

Не успела я отправить сообщение, как от сервера Марджи рикошетом вернулось информационное письмо в адрес всех корреспондентов:

В этот уик-энд я буду скрываться где-нибудь в сельской глуши и вернусь в офис только во вторник утром. В случае край-ней необходимости звоните моей помощнице: Кейт Шапиро.

(212) 555-0264.

У меня как раз был такой случай, но я не могла заставить себя охотиться за помощницей, а потом портить Марджи заслуженный отдых от работы, химии и всех прочих травм рака. Во мне боролись противоречивые желания. С одной стороны, хотелось позвонить какой-нибудь подруге из местных — вроде Алисы Армстронг, — рассказать ей всю сагу и поплакать у нее на плече. С другой — просто хотелось сбежать куда-нибудь, подальше от разговоров, проблем и сложностей, которые непременно возникнут, как только история попадет на страницы газет. Я собралась, черкнула записку Дэну, сообщив, что уезжаю и вернусь только вечером. Оставив свой сотовый телефон на столешнице в кухне (мне хотелось побыть временно недоступным абонентом), я схватила ключи от машины, воскресный номер «Нью-Йорк таймс», вышла из дома, села за руль и рванула на север.

Через час — спасибо береговой автостраде и лабиринту проселков — я въехала на автостоянку парка-заповедника Попэм-Бич. Было около трех пополудни, и в этот ветреный апрельский день на огромной парковке стояли только две машины. Подняв воротник куртки, я пошла по тропинке к пляжу, с хрустом приминая песок подошвами тяжелых ботинок. Небо приобрело пепельный оттенок, сквозь облака проглядывала лишь крохотная заплатка голубизны. Но я не возражала против такого мрачного пейзажа Попэм-Бич — три долгие мили нетронутого песка вдоль побережья Атлантики — был полностью в моем распоряжении. Я была одна, и у меня было два с половиной часа светового дня, так что ничто не могло помешать мне пройтись пешком и проветриться. Был отлив, и, благодаря низким температурам, песок был достаточно плотным, так что можно было ступать прямо вдоль кромки воды. Я свернула налево и взяла курс на северо-восток.

Я жадно вдыхала соленый воздух, в спину мне дул легкий ветерок, горизонт — хотя и темный — казался безграничным. Мама всегда говорила, что вода — лучший психиатр. Когда у нее случаюсь депрессия или просто плохое настроение (для мамы раза три в неделю считалось нормой), она отправлялась на озеро Шамплейн и подолгу смотрела на воду, пока не успокаивалась. Помню, несколько лет назад, в канун Рождества, у нее начался психоз, когда она рубила лук для набивки индейки. Я приехала к родителям накануне. Дэна ждали вечером, так же как и наших детей, а отец скрывался в своем офисе в кампусе, так что мы с мамой были дома одни. Внезапно стук режущего ножа участился, стал резким и отрывистым, как стаккато, и я даже крикнула матери:

— Эй, ты там полегче.

Без всякого предупреждения она сбросила со столешницы разделочную доску. Нарезанный лук разлетелся по всей кухне.

— Не смей, черт возьми, указывать мне. Не смей…

Она запнулась и оцепенела, а потом как будто впала в прострацию, резко дернув головой. Все это продолжалось пару секунд, а очнувшись, она не сразу сообразила, где находится. Отрешенно посмотрев на меня, она спросила:

— Что я сказала?

— Не важно, мам. Ты в порядке?

— Лук почему-то на полу.

— Не волнуйся, я все уберу.

Она кивнула и вышла из кухни. Когда она вернулась, на ней были пальто и шапка.

— Я поеду к озеру, — сказала она. — Хочешь со мной?

Мы сели в мою машину и поехали по скользким серым улицам.

— Помнишь, когда-то у нас в Вермонте были настоящие зимы? — тихо спросила она — А теперь снег — такая редкость, и Четыре месяца у нас холодный промозглый мрак.

— Ты говоришь, как героиня из русского романа.

— Значит, я русская, — сердито буркнула она. — Зато в русских романах всегда есть снег, черт бы его побрал.

Я улыбнулась, радуясь тому, что мама снова в своей стихии. Мы подъехали к озеру, припарковали машину и спустились к узкой песчаной полоске. Мама тут же села, прижала колени к груди и уставилась вдаль, на очерченную Адирондакскими горами линию горизонта. Хотя ее волосы были совсем седые, а глаза давно утратили зоркость, своей позой она напоминала молоденькую девушку, которая мечтательно смотрит на воду и гадает, что принесет ей будущее. И тут мама произнесла:

— Знаешь, о чем я больше всего жалею? О том, что не счастлива.

— Разве не все так думают? — спросила я.

— Многие, я смотрю, очень довольны жизнью. Или, по крайней мере, мне так кажется. Потому что я сама никогда не была довольна, никогда не была…

Она снова запнулась, потеряв нить, и безучастно уставилась на воду. Спустя три месяца у нее диагностировали Альцгеймера, и началось долгое, медленное погружение в полное забытье.

Я не счастлива.

Глядя на Атлантику со стороны песчаных дюн Попэм-Бич, я почему-то вспомнила слова матери и не могла удержаться от мысли, что и про себя могу сказать то же самое. Не то чтобы я недовольна своей жизнью… просто я никогда не испытывала этого прилива счастья и возбуждения, которым начинается каждый день, и так до самой смерти. Да, были и у меня мгновения радости, веселья, восторга. Но то были скорее эпизодические вспышки в серой пелене будней, из которых соткана жизнь. Нет, я вовсе не мрачный тип и вечный нытик. И все же… как заманчива перспектива просыпаться каждое утро с ощущением восторга и вместе с ним побеждать скуку повседневности, видеть в своемкоротком пребывании на земле самое увлекательное приключение…

Нет, я, конечно, не такая. Да, во мне сохранилась любознательность, я пытаюсь оставаться оптимисткой, но…

Я не счастлива.

А Дэн, счастлив ли он? Он никогда не бывает угрюмым, но и восторженным его не увидишь. Это просто не в его характере, у него всегда все на уровне, все под контролем. Нет, и он не счастлив.

А Джефф? Злой человек, вечно сражается против всего, что не укладывается в его жесткую систему взглядов, болезненно озабочен своим имиджем Идеального Мужа и Отца, — Мистер Семейные ценности, Мистер Корпоративная Америка. Счастлив ли он?

И есть еще Лиззи… моя бедная пропавшая девочка, когда-то она сумела так чудесно организовать свою жизнь, казалось, полностью контролировала ее, старалась не угодить в ловушки, которые многим стоили карьеры и личной жизни.

И вот теперь…

О боже, опять я возвращаюсь к этому.

Я чувствовала, как щиплет глаза от слез, и убеждала себя в том, что это реакция на соленый воздух. Я заставляла себя идти вперед, смотреть прямо перед собой, а не под ноги. Казалось, все вокруг располагало к тому, чтобы выветрить из головы любые мысли. Но разве могла я перестать думать о Лиззи сейчас, когда не знала, жива она или мертва, а может, спит в какой-нибудь канаве или…

Я продолжала идти, не снижая темпа, оставляя позади заколоченные летние коттеджи, восстановленные колониальные особняки Попэма, пока передо мной не возник впечатляющих размеров маяк, на сотни ярдов выдающийся в море. Я посмотрела на часы. Без двадцати пять. Пора возвращаться.

Я так озаботилась тем, чтобы поскорее убраться с берега, что как начался этот кошмар, я смогла просуществовать какое-то время без давящего груза мыслей о Лиззи.

К машине я подошла уже затемно. Низкий туман стелился над водой, так что пришлось включить дальний свет. К тому времени как я вырулила на трассу 295, на часах было почти семь. Но вместо того, чтобы отправиться домой, я решила повернуть на север и еще полчаса ехала вдоль побережья до Вискассета — очаровательного городка с почтовых открыток, с белыми церковками, капитанскими домиками и вдовьими пристанями. Летом здесь было не протолкнуться от туристов, а в это время года он, слава богу, пустовал. Но на главной улице, я знала, был маленький ресторанчик, и я поспорила сама с собой на то, что он открыт. Я выиграла пари и оказалась в ресторанчике единственной посетительницей. Официант усадил меня в отдельную кабинку, и я смогла вольготно разложить на столе воскресный «Нью-Йорк таймс», который читала, пока ела рыбный суп и мелкую треску, запивая белым вином «Совиньон», и на душе впервые было спокойно.

Когда я вернулась в Фалмут, было уже почти девять. Подъезжая к съезду на Бакнэм-роуд, я едва не поддалась искушению промчаться мимо. Я не хотела домой, не хотела рассказывать Дэну про ужасное интервью, не хотела плохих новостей от детектива Лиари. Мне просто хотелось остаться на этой дороге.

Но в нашей семье уже был один беглец, и я знала, что, нравится это или нет, нельзя пасовать перед трудностями (новоанглийская чувствительность всегда брала верх). Так что я развернулась и через десять минут уже была на подъездной аллее возле нашего дома.

На нижнем этаже было темно, но из спальни доносился звук работающего телевизора. Я поднялась наверх. Дэн уже лежал в постели, смотрел документальный фильм про Сталина по историческому телеканалу. Почему все мужчины среднего возраста питают слабость к историческому каналу? Я чувствовала, что здесь дело не в жажде знаний — скорее потребность в каком-то нужом опыте, так не похожем на повседневную рутину.

Дэн оторвался от телевизора, когда я вошла, схватил пульт и приглушил звук.

— Ну и где ты пропадала? — тихо спросил Дэн.

Я рассказала.

— Звучит красиво, — произнес он, снова поворачиваясь к экрану. — Пока тебя не было, пару раз звонили.

— Детектив Лиари?

Он покачал головой:

— Звонил твой отец, хотел узнать последние новости, и Джефф, который очень расстроен из-за того, что завтра «Геральд» опубликует материал.

— Его определенно не обрадует то, что напишут о его сестре…

Дэн промолчал. Он не сводил глаз с экрана.

— И меня немного беспокоит, что мои слова могут быть вырваны из контекста, — продолжила я.

Он упорно избегал моего взгляда.

— Уверен, что все будет не так уж плохо.

— Мне не понравилось, как прошло интервью.

— Он что, задавал неприятные вопросы?

— Да.

— Ну, если ты ответила на них корректно…

— Не в этом дело, Дэн. Парень — таблоидный репортер, и перед ним стоит задача произвести сенсацию. По тому, как он расспрашивал меня, я больше чем уверена, он все исказит…

— Если ты знала, что он из таблоида, почему бы тебе было не соблюсти некоторую осторожность?

— Ты что, шутишь? — произнесла я, едва сдерживая ярость.

Взгляд Дэна был по-прежнему прикован к черно-белым кадрам хроники русского ГУЛАГа.

— Я просто говорю, что…

— У тебя что, амнезия? — перебила я.

— Что это значит?

— Ты помнишь, что просил меня дать интервью?

— Послушай, не злись на меня за то, что оно прошло совсем не так, как хотелось.

— О, большое спасибо…

— Послушай, сбавь тон.

— Я не сбавлю тон, и к тому же мне бы очень хотелось, чтобы ты смотрел на меня, пока мы спорим.

Дэн щелкнул пультом, откинул одеяло и встал с кровати, схватив со стула халат:

— Это ты споришь, а не я.

— Не пытайся играть в свои привычные пассивно-агрессивные игры.

Он остановился и холодно посмотрел на меня:

— Пассивно-агрессивные? С каких это пор ты начала говорить на жаргоне психологов? — Его голос прозвучал сухо и без эмоций.

— Вот! Именно этим ты сейчас занимаешься!