Ох уж эта Люся Булатова Татьяна

– Ты же знаешь, – Петрова укоризненно смотрела в глаза подруге.

Впрочем, Люся не говорила о жизни с Павликом как о двадцатилетнем кошмаре. Точнее, не всегда говорила. Память ее прихотливо выкладывала эпизоды, как цыганка пасьянс. Карта удачи, карта печали; масть красная, масть черная, бубны, пики, трефы, черви…

– Когда Павлик сделал мне предложение, девчонки затащили меня к цыганке.

– И что та сказала?

– Что скоро свадьба, что проживу с ним бок о бок до самой березки.

– До чего?

– Не слышала, что ли, никогда?

– Нет.

– Ну, до самой смерти, до конца своих дней, до березки.

– В смысле березку детки на могилке посадят?

– В смысле да, – посмеивалась Петрова.

– А как же астролог?

– А при чем тут астролог?

– А зачем вы тогда к нему ходили, если все еще до свадьбы знали? Ничего же нового не сказал.

– Почему не сказал? Сказал, что Павлик – это не мой человек.

– А вы за пятнадцать лет брака к такому выводу не были готовы?

В общем, понять, ради чего Люся ходила к астрологу, было довольно трудно. Похоже, к нему ее понесла жажда правды. Своей правды, которую она хотела услышать из уст настоящего, вызывающего уважение референта. И услышала. Причем ту, которую она и так хорошо знала. Важно другое: теперь обладателями сакрального знания становились цыганка, сама Петрова и астролог.

И Женька, и Люба, не говоря уже о Соне Левиной, Люсю отговаривали, за глаза уничижительно называя Жебета «этот мозг». Аргументы приводились разные, в основном по запросам: некрасив, надменен, небогат, неприветлив, недобр, нещедр, не, не и еще раз не.

– Он с нами не здоровается! Смотрит прямо в лицо и типа не узнает! – вопили петровские соседки по комнате двести семь.

– Он близорук.

– Ты тоже близорука!

Осторожно, чтобы не вызвать раздражения вспыльчивого Жебета, Люся поинтересовалась, отчего, мол, да почему. Ответ Павлика пролился, как бальзам на душу. По словам Петровой, он и определил исход дела – свадьбе быть.

– Ты не здороваешься с моими подругами. Почему?

– Я их не знаю.

– Как же не знаешь? Я же знакомила, – оторопев, произнесла Люся. – Может, ты плохо видишь, поэтому не узнаешь?

– Я хорошо вижу. Я их просто не запомнил.

– Ну как же? – начинала закипать Петрова. – Я же тебя каждой представила: это Соня, это Люба, это Женя.

– Представила, но это неважно.

– Как неважно?

– Я помню только твое лицо. Все остальное – неважно. И когда я иду по коридору, и когда я сижу на лекции, и когда я читаю, я помню только твое лицо.

Последние три слова Жебет отчеканил, как психиатр на сеансе гипноза. И Люся поддалась.

Объяснение в любви прошло буднично: без цветов и поцелуев. Павлик встречал Петрову с дежурства. Люся шла, покачиваясь, то ли от усталости, то ли от весны. Навстречу попадались парочки: кто, обнявшись, кто, взявшись за руки, некоторые даже умудрялись поцеловаться на ходу. Жебет вел девушку под локоть и самозабвенно рассказывал о предложении Дыбенко:

– Но я отказался.

Петрова, устыдившись собственной глухоты, переспросила:

– Отказался? Почему?

– Во-первых, в аспирантуру надо идти, когда за плечами есть хотя бы какой-то опыт практикующего врача. Во-вторых, у меня другие планы на ближайшее время.

– Какие? – поинтересовалась Люся.

– Я бы хотел создать семью, – ответил Павлик, словно излагая параграф вводной главы из учебника «Этика и психология семейной жизни». – И ты мне для этого подходишь.

– Я? – изумилась будущая невеста.

– Да, Людмила, ты, – торжественно произнес Жебет, храня верность избранному стилю.

– Это предложение?

– Это предложение.

– Но для этого нужно испытывать какие-то чувства! – сопротивлялась Петрова.

– Я их и испытываю. Неужели не видно?

– Ты никогда мне о них не говорил.

– Ты не спрашивала.

– Об этом не спрашивают!

– Об этом не говорят.

Люся и Павлик стояли под раскидистым платаном и препирались. Внешне они совершенно не напоминали влюбленных: Жебет декларировал, Петрова оспаривала, он заглядывал ей прямо в лицо, она отворачивалась.

– Ты мне подходишь. Я уже принял решение. Мы будем хорошей парой.

– Почему ты так решил?

– Мы одинаково смотрим на жизнь.

Люся обомлела.

– Ты хотела нормальную семью? Детей? Уважение друг к другу? Приличный дом? Стабильность?

– Хотела.

– Я все это тебе дам.

– Ты?

– Я! Наконец, ты мне нравишься, – почти крикнул Павлик. – Секунду поразмыслил, словно собрался с силами, и выдавил: – И я люблю тебя…

Когда Петрова увидела, что у Жебета дрожат руки и его бьет озноб, то почувствовала, что нечто подобное происходит и с нею. Люся попыталась скрыть это трепыхание, но не смогла. Будущие супруги вибрировали в такт, так и не решаясь сделать шаг навстречу друг другу.

Первым не выдержал Павлик. Задыхаясь, рывком притянул Люсю к себе, до хруста сжал и замер. А потом как прорвало: Жебет начал покрывать ее лицо поцелуями, всхлипывая от избытка чувств.

– Я не смогу без тебя. Ты мне очень нужна. Закрою глаза, передо мной – ты. Ничего больше нет. Ты только… Не отталкивай меня…

Павлик плакал, как маленький, обжигая дыханием шею Петровой. Та на секунду отстранилась, стянула с его лица очки, внимательно посмотрела в круглые глаза и почувствовала, что мир вокруг нее поплыл. Она просто плакала. А в голове бились маленькие юркие молоточки: «Не бро-сай ме-ня. Не смо-гу без те-бя. Не от-тал-ки-вай ме-ня. Не от-тал-ки-вай ме-ня…» – «Я же его не люблю», – рыдала про себя Петрова. И рыдания становились все слаще и тише: «Не бро-сай ме-ня… Не от-тал-ки-вай ме-ня…»

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Тише-тише, – Люся успокаивала Павлика, гладя его по круглой голове, по коротко остриженным волосам.

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Я вый-ду за те-бя за-муж, – прошептала Петрова.

Столь памятный момент в своей жизни Люся и Павлик решили отметить в ресторане. Первый раз.

Жебет заказал столик. Шампанское. Купил цветы. Надел костюм. Галстук выбрала бабушка. Что-что, а это она сделала мастерски, любовно расправив узел на дедероновой рубашке. Вера Ивановна чувствовала пикантность момента, а потому удержалась от наставлений и сунула в карман оторопевшему Павлуше фиолетовый четвертак.

– С Богом, – благословила басом Вера Ивановна и перекрестила закрывшуюся за внуком дверь.

Потом долго плакала. Перечитывала «Даму с собачкой» и прислушивалась к каждому шороху на лестничной клетке.

Нарядный Жебет прибыл на место за полчаса до означенного времени. Найденный официант засвидетельствовал полную готовность общепита разделить радость клиента. Увидев накрытый стол, юноша успокоился и вышел на улицу продлевать неожиданно нагрянувшее счастье. Швейцар предложил сигаретку – Павлик отказался. Страж ресторанных дверей несколько огорчился, но надежды не потерял, а предложил вместо сигаретки чего послаще. А именно девочку, любую из трех. Жебет оскорбился, но кандидаток тем не менее рассмотрел внимательно. Больше всего понравились ноги. На них и сосредоточился. Прежняя любовь к фотографии подсказывала Павлику выгодный ракурс, а воображение рисовало черно-белые картины, содержание которых несколько не соответствовало традиционному умонастроению жениха. Собравшись с духом, Жебет отвернулся и уставился в точку, расположенную в противоположной от ног стороне.

– Вот и я, – радостно напомнила о себе Люся, чем вырвала будущего мужа из глубокой задумчивости.

Павлик оторопел. Такой Петрову он никогда не видел. А та наслаждалась произведенным впечатлением и от удовольствия краснела, как школьница перед учителем. Честь и хвала жительницам двести седьмой комнаты женского отсека общежития, нарядившим подругу в соответствии с моментом.

Жебет отклячил локоть, Люся бодро просунула руку – и будущие супруги двинулись навстречу празднику.

Прибыв к столу, усевшись, тщательно расправив юбку, Петрова потянулась к меню.

– Не надо, – отстранил ее руку Павлик. – Все уже заказано.

– Просто интересно, – невнятно пробормотала невеста.

– Ничего интересного в этом нет, – еще более настойчиво опровергнул Жебет никчемное любопытство подруги.

Официант смочил бокалы шампанским, сказал «Поздравляю» и незаметно удалился.

– За тебя! – с пафосом произнес жених.

– Спасибо, – мягко поблагодарила невеста.

Пригубили. Отведали знаменитый салат «Столичный» – снова пригубили. Разговор не клеился. Петровой было неловко: паузы зависали одна за другой. Совсем по-другому чувствовал себя Жебет. За столом восседал всесильный король, совершенно справедливо требующий благодарности и признания от немногочисленной свиты в Люсином лице. Павлик надувал щеки, периодически протирал салфеткой очки, говорил о прекрасном союзе двух сердец, одно из которых было его, другое – Петровой. Шампанское быстро ударило непьющему Жебету в голову, и он было собрался заказать для возлюбленной песню, как принесли горячее.

Колеты по-киевски, усыпанные бисером панировочных сухарей, покоились на салатном ложе в окружении комковатых рисовых пригорков. Павлик шумно втянул в себя воздух и в нетерпении потер пухлые ручки. Неизвестно откуда выскочило лакейское «Ну-с» и вонзилось в Люсино ухо. Ей стало снова не по себе, и от волнения Петрову замутило.

– Ну-с, – снова повторил Жебет и вооружился ножом с вилкой.

Люся молча смотрела, автоматически поглаживая тонкими пальцами никелированную поверхность ножа. Медлила, словно собираясь с духом. Проткнув котлету вилкой, Павлик разметал гастрономическую красоту по тарелке и наконец-то заметил бездействие своей дамы.

– Что-то не так? Почему не ешь?

– Не хочу.

– Ты не владеешь ножом?

– Владею. Просто не хочу. Я уже сыта.

Жебет поперхнулся – кусок застрял у него в горле. Глаза выкатились, округлились еще больше. Он шумно задышал, раздувая ноздри, и, наконец, просто шарахнул пухлым кулаком по столу. Люся вздрогнула и, почувствовав на себе взгляды любопытных посетителей, втянула голову в плечи.

– Я… сказал… ешь. Ешь. Я сказал, – оглушающим шепотом приказал Павлик.

– Я не хочу.

– Ешь! – взвизгнул побагровевший Жебет.

Петрова с искаженным от ужаса лицом схватилась за нож – бросила. Потом – за вилку. Зажала побелевшими пальцами и ткнула с закрытыми глазами в ненавистную котлету. Не попала – только разметала в разные стороны рисовые пригорки. Отчаянно смутилась, стала собирать по скатерти брызнувшие во все стороны рисинки. Только бы не поднимать головы – не смотреть ни на Павлика, ни на заинтересованных официантов, ни на откровенно развернувшихся в ее сторону гостей ресторана.

– Почему вы не ушли?

– Не знаю. Дура потому что. Стыдно было, все смотрят. Неудобно. Мрак, в общем.

Люся еле дождалась вечерней программы: верхний свет потушили, и на сцене появилась грудастая певица с широкой бархоткой на шее. Зал взревел – знаменитую одесскую шансонетку Раю Пизанскую обожали. Как и предполагал ресторанный репертуар, одна за другой лились песни о несчастной любви, об ушедшей юности, о постаревшей маме, о коварной подруге и, конечно, о родине. Рая рыдала в микрофон и в особо трепетные минуты закрывала глаза. Потом, якобы не справляясь с нахлынувшими чувствами, удалялась к клавишнику, где закуривала сигаретку и томно выпускала дым в сторону кулис.

Особенно Рая нравилась восточным мужчинам, щедро раскидывавшим по сцене четвертаки. Пара точных бросков – мадам Пизанская подавляла в своей могучей груди рвавшийся наружу стон и возвращалась к благодарной публике, исполняя на бис сначала песню о маме, потом – об убитом бойце и, наконец, снова о родине.

Жебет слушал известную шансонетку с надменным выражением лица, помня, что кабацкая музыка есть воплощение безвкусицы и пошлости. Экивок в сторону бабушки. На самом деле Рая ему понравилась, но признаться в этом Павлику было не под силу. Намеренный разделить с Петровой впечатления, он обернулся, но ничего, кроме осиротевшего стула, не обнаружил. Растерялся. Вскочил. Бросился к выходу. Запаниковал, что ушла. А Люся просто стояла в вестибюле и смотрела сквозь огромные витрины на дождь.

– Ты что? – заволновался Жебет. – Уходить собралась?

– Нет, – тускло ответила Петрова. – В зале очень громко и накурено.

– Еще мороженое осталось.

– Хорошо, – еще бесцветнее согласилась Люся.

– Доедим и пойдем.

Доели. Дождь закончился. Стало зябко. Около ресторанных дверей стояло несколько такси с черными, почти неразличимыми шашечками и зелеными огоньками.

– Прогуляемся?

– Нет. Я устала.

– Тебе что, не понравилось? – искренне удивился Павлик.

Петрова вспомнила «Ешь, я сказал» и почему-то соврала:

– Понравилось. Спасибо.

Замутило еще сильнее, но не вырвало. К остановке подъезжал последний, судя по всему, автобус.

– Может, на такси?

Люся подумала, что ослышалась. Жебет решительно отправился к рядом стоявшей машине. Вставил голову в окошко – вытащил обратно и старательно закачал головой. Таксист, мигом утративший интерес к клиенту, тупо уставился в лобовое стекло.

– На такси? – смущаясь, переспросила Петрова подошедшего жениха.

– Нет уж, лучше на автобусе.

«Ну, на автобусе, так на автобусе», – согласилась Люся и вслед за будущим мужем рванула к остановке.

Больше Жебеты в ресторан вдвоем не ходили.

– Как, вообще?

– Вообще.

– А свадьба?

– Так это же не вдвоем.

Кстати, вдвоем у Жебетов почему-то не получалось. Личное пространство семейной пары никак не выстраивалось. В него всегда залетали непрошеные гости: родственники, друзья, друзья друзей, свои и чужие дети, пациенты, в конце концов.

Когда Павлик вернулся после распределения и назвал путь назначения, Петрова почувствовала себя преданной и призвала супруга к ответу:

– Зачем? Зачем было соглашаться? Тем более туда?

– Там живет твоя приемная мать. Мне кажется, это логично?

– Почему ты со мной не посоветовался? – продолжала атаку Люся.

– Зачем? – парировал Павлик. – Я все рассчитал. В твоем положении особенно выбирать не приходится.

– Почему? – взбунтовалась Петрова.

– Да потому, что ты не понимаешь! – начал раздражаться Жебет.

– Чего я не понимаю? – Люся перешла на крик.

– Я даю тебе возможность взять реванш, – гордо и сухо заявил Павлик и принял эффектную позу миссионера в толпе аборигенов.

– Ка-а-а-кой реванш? – Внутри Петровой все клокотало, в порыве она даже стянула с себя очки и сжала их в кулаке до хруста. – Какой реванш я должна взять?!

– Ты возвращаешься победительницей – врач, замужняя женщина… Ты обречена на уважение. Пусть все видят, чего ты достигла…

– Чего-о-о-о я достигла?

– Ты вышла за меня замуж – раз. И я помогу тебе уничтожить призраков прошлого – два.

– А если я не хочу уничтожать этих призраков? Если я не хочу о них вспоминать?

– Дело сделано, другого пути нет, – обреченно и вместе с тем назидательно заявил Павлик.

– Я не поеду, – устало произнесла Люся и заплакала.

Ночью Жебеты мирились, чередуя страсть то с уговорами, то с обвинениями. Уговаривала Петрова, обвинял Павлик. Как Люся старалась! И как Жебет был непреклонен! И как строг! И как суров! И как много он говорил об ответственности, о самоуважении, о необходимости освободить шкафы семейной жизни от спрятавшихся в них скелетов.

К утру Петрова поняла, что содержание пословицы о ночной кукушке сильно преувеличено, и положилась на авось. Как и предыдущие несколько раз. Авось не заставил себя долго ждать – в начале июня Люся обнаружила, что беременна.

– Это не вовремя, – огорчился Павлик.

– Как некстати, – поддержала его Вера Ивановна.

– Что делать? – спрашивал будущий папаша.

– Что делают в таких случаях? – подливала масла в огонь усатая леди.

– В таких случаях делают аборт, – обозначила Петрова суть поступившего со стороны Жебетов предложения.

Люся собрала собственный семейный совет в лице Сони Левиной, Женьки и Любы.

– Он не хочет этого ребенка, – жаловалась она подругам.

– Боится конкуренции, – зареготали записные красавицы. – Один мозг плюс другой мозг – это уже два мозга.

– Дуры, – обиделась Петрова.

– Сама ты дура, – в один голос ответили Женя с Любой. – Сколько тебе лет?

– Достаточно.

– Достаточно для того, чтобы забеременеть, но недостаточно, чтобы получить весь набор удовольствий от жизни.

Красавиц проблема нежелательной беременности ничуть не смущала. И та, и другая ходили тайными тропами, позволявшими продлить молодость. Рецептов имелось множество: стакан коньяка залпом плюс ванна с кипятком, лошадиная доза аскорбинки в сочетании с окситоцином, поднятие тяжестей из положения полусидя и все остальное. В случае провала оставалось последнее, но самое надежное средство – посадочное место в абортарии. Оно стоило определенных денег, но поклонники, как правило, не скупились и щедро оплачивали весь набор медицинских услуг, мечтая только об одном – о скорейшем возвращении девочек в строй.

Петрова поморщилась и почувствовала себя предательницей.

– Какой срок? – уточнила Люба, прикидывая возможный объем вложений.

– Недель семь.

– Значит, чистка, – вынесла вердикт Женя.

Соня Левина, без пяти минут гинеколог, сосредоточенно дымила в распахнутое окно, делая вид, что к происходящему не имеет никакого отношения. Петрова растерянно смотрела в ее перетянутую бюстгальтером спину, мысленно взывая о помощи.

– Сонь, хватит курить. Что делать-то?

Левина, не оборачиваясь, процедила сквозь зубы:

– Наши красавицы тебе все объяснили.

– Ле-эвина, – пропели искушенные подруги, – смени гнев на милость, скажи свое веское слово профессионала.

Соня молчала.

– Петрова, – скорчила жуткую рожу Женька, – подними ей веки, Софья Самуиловна нас не видит.

– Закрой рот, балда, – забасила Левина и наконец-то сменила гнев на милость.

– Молчу, – обиделась Женька.

– Вот и молчи, бестолочь.

– Девочки, – попросила Петрова, чуть не плача, – хватит уже. Мне не до шуток.

Соня сложила руки на груди и высокомерно посмотрела на соседок; ноздри ее раздувались, а черные усики встали дыбом.

– Кто здесь беременная?

– Она, – ткнула пальцем в Петрову Люба, подмигнув Женьке. – Слава богу.

– Люська, ты кого слушаешь? – пошла в наступление Левина. – Им море по колено. Первый раз, что ли? Им уже бояться нечего – повезет, родят по морячку. – Соня, не спуская глаз с Петровой, продолжала свою пламенную речь: – Худая! Тощая! Таз узкий. Питание, как в концлагере. Витаминов – ноль. Но дело даже не в этом…

– А в чем? – пискнула Люся.

– В ком! – бушевала Левина.

– В ком? – как заведенная, повторяла за ней Петрова.

– В тебе! Где воля? Где ответственность? У кого ты спрашиваешь совета? У них?

Женька с Любой перестали хихикать, изумленно взирая на оратора в хлопчатобумажном бюстгальтере с мелкими белыми пуговками, одна из которых висела на честном слове.

– Ты беременна – сама решай.

– Он меня бросит, – печально констатировала Люся.

– Я тебя не брошу, – заверила Левина и, не справившись с эмоциями, зарыдала.

Следом за ней беззвучно пролилась слезами Петрова, а за ней – и все остальные.

– Девчонки, – провыла Женька, – давайте отметим. Люб, доставай.

Шампанское было теплым, пенистым, а жительницы двести седьмой комнаты – зареванными и счастливыми.

– Беременным больше не наливать, – скомандовала Соня.

– Ну, последний раз, – протянула Люся граненый стакан.

В лоно семьи Петрова вернулась под вечер – спокойная и довольная.

– Ты что? Пила? – призвал к ответу строгий муж.

– Немного.

– Был повод?

– Отметили с девочками…

– То есть?

– Буду рожать, – буднично сообщила Люся.

В течение месяца Павлик не проронил ни одного слова.

Как только Жебет отбыл из Одессы по месту службы – в городок Люсиного недетского детства, отступила и изматывающая блокада. Петрова осваивала новое состояние и даже научилась благополучно справляться с утренней тошнотой.

После отъезда Павлика Люся с облегчением сдала ключи от комнаты в семейном отсеке и перебралась в гостеприимную двести седьмую.

Облеченная властью заботиться о беременной Петровой, Соня взяла под контроль три направления Люсиной жизни: питание, отдых и физкультуру. Все действия Левиной имели научно обоснованный характер, что подкреплялось в первом случае подсчетом калорий, во втором – оптимальным количеством часов сна, в третьем – километражем одесских бульваров, помноженным на кубометры морского воздуха.

Вооружившись книгой о вкусной и здоровой пище, преданная слову Левина по утрам варила геркулес. Петрова подозревала, что не Сонино это дело, но что настолько не Сонино, даже не предполагала. О размерах наступившего бедствия Люся догадывалась по доносившимся из общей кухни воплям и угрозам. Но Левина была невозмутима, так как ею двигала благородная идея – накормить мать и дитя в утробе.

Сначала молоко с шипением заливало вычищенную накануне плиту. В молочных лужах оседала овсяная пыль, после чего те загустевали и томно коричневели. Завороженная превращением, Соня замирала и приходила в себя, только почуяв запах свежепригоревшей каши. Она бросалась, как солдат на амбразуру, на алюминиевый ковшик, хватала раскаленную ручку рукой и бухала посудину на любую свободную поверхность. Завтрак Петровой был готов.

Люся крепилась и мужественно глотала кашу с дымным ароматом, волевым усилием обуздав рвотный рефлекс. Левина ликовала.

– Вку-у-у-сно? – спрашивала она с любопытством.