История ислама: Исламская цивилизация от рождения до наших дней Ходжсон Маршалл

С подобной точки зрения мы должны подробно рассмотреть, что же произошло в западных странах. Несмотря на то что эти события уже подвергались многократному анализу, исследования обычно проводились с позиции прошлого определенных стран, а не общей всемирной истории. Поэтому я не уверен, что, когда мы будем изучать исламский мир, читатель сможет из всемирного исторического обзора выделить для себя существенные элементы.

Техникализм и общество: значимые организационные черты преобразований

Для нашего всемирно-исторического анализа западные преобразования можно охарактеризовать как совокупность культурных трансформаций в трех областях: экономической, интеллектуальной

и социальной. В экономической жизни основная роль уделяется росту производительности, который был обусловлен использованием новых технологий, строгим учетом продукции, новой системы накопления, а также расширением рынка сбыта. Повышение производительности привело не только к Промышленной революции, но и к Сельскохозяйственной революции. В свою очередь, в интеллектуальной жизни возникает новая разновидность экспериментальной науки, начала которой заложили Кеплер и Галилей. Эта наука открыла бесконечные горизонты времени и пространства, которые в эпоху Просвещения станут предметом глубоких философских изысканий. В социальной жизни исчезали привилегии старой землевладельческой аристократии, которая уступала власть финансовой буржуации, организовавшей Американскую и Французскую революции, что имело далеко идущие последствия для всей Европы.

В ретроспективе все эти изменения в трех перечисленных сферах можно считать решающими для роста западной социальной власти в мире. Причем на эти преобразования понадобилось всего два столетия. Еще в XVI веке, как мы видим, преимущество было за городским обществом Ойкумены. Невзирая на общий подъем в странах Запада, связанный с периодом Ренессанса, европейцы значительно уступали Османской империи в политической сфере. Более того, в области коммерции мусульмане Ойкумены находились на одном уровне с европейцами. В культурной сфере исламский мир также переживал один из самых блестящих периодов. Это доказывает, что в эпоху Ренессанса европейское общество еще не до конца преодолело аграрные устои. Однако уже к концу XVI века проявились признаки глобальных перемен. А к концу XVIII столетия они окончательно сформировались и отвечали требованиям определенных сферы и местности. Например, в западных странах развивалась астрофизика, а в Англии — промышленное производство одежды из хлопковых тканей. А исламское общество, соответственно, глубоко закрепилось в таких землях, как Бенгалия.

Если рассматривать Ренессанс как переход к эпохе Нового времени и не учитывать его первичные условия, то со всемирно-исторической точки зрения у нас сложится неправильная картина. Боле того, если считать, что критически важный период формирования длился и после XVIII века, то мы смешаем само историческое событие с его последствиями. Последующие изменения обладали огромной значимостью. Например, изобретение электричества стало основой промышленной энергетики, а в физике возникла теория относительности. Однако в соответствии с природой исторических изменений все эти события представляли современную модель развития, ядро которой было заложено в 1800-х годах. В любом случае именно преобразования XVII–XVIII столетий позволили представителям Запада по уровню развития значительно опередить остальное человечество.

Какова же связь между этими переменами, если они произошли одновременно? Почему столь внезапное и глубокое преобразование общества имело настолько далеко идущие последствия? Ясно, что все эти события были взаимосвязаны и, более того, взаимозависимы. Однако не стоит думать, что изменения в одной сфере зависели от перемен в другой (так, научная и промышленная сферы развивались параллельно и соприкасались только внешне). Хотя все преобразования подразумевали общие социальные ресурсы и даже общие психологические закономерности[399].

Многие воспринимают Великие преобразования в качестве одного всеобъемлющего кардинального изменения. И эта перемена заключалась в том, что общество переходит от «традиционного» к «рациональному». В «рациональном» обществе, по их мнению, право выбора определяется не наследуемой традицией, а практической выгодой. Люди должны получать свой статус не по праву рождения или благодаря семейным связям, а за свое умение и личные заслуги. Более эффективная и стабильная организация превалирует над семейными, патриархальными учреждениями. А социальные отношения должны определяться не частными предпочтениями и симпатией, а безличным официальным статусом. Сиюминутная выгода ценится выше, чем преемственность, и люди перестают бояться перемен, осознавая их важность для самосовершенствования. В результате бесконечное практическое усовершенствование, даже за счет отказа от прежних ценностей, является не «прогрессом», а естественным социальным явлением. С созданием «рационального» общества инновации должны восприниматься как должное, а все экономические, социальные и интеллектуальные усовершенствования будут происходить сами по себе. Этот процесс, по сути, представлял собой освобождение человеческого сознания из темного иррационального прошлого.

Некоторые такие изменения действительно произошли в период преобразований. Но эти перемены не носили такого основательного или определяющего характера для человечества, как кто-то может подумать. Образ «традиционного», статичного, связанного обычаями общества, не имеет под собой никакой реальной основы. Обсуждая природу культурной традиции, мы видели, что даже «примитивное» общество должно постоянно развиваться, чтобы сохранить свою жизнеспособность. Если традиция перестает был востребованной, ее не спасет ни один самый древний авторитет. Более того, «рационализм», то есть безличное и инновационное отношение, названное в промышленности «рационализацией», — это явление относительное. Многие сообщества на аграрном уровне можно рассматривать как «рациональные», при этом, как любое дописьменное общество, они сохранили свою «традиционность». Говоря просто о «рационализме» как о явлении, переход к которому произошел с началом эпохи преобразований, следует понимать, что такие же процессы происходили при возникновении городов, в ходе каждого периода культурного расцвета и даже в меньших масштабах при формировании новых религиозных или политических течений. Во всех случаях независимое и инновационное восприятие (необязательно рациональность как таковая) становится важнее, чем влиятельные обычаи. Более того, в дальнейшей социальной жизни, особенно в космополитическом обществе, подобное восприятие оставляет осадок.

Так, в Средние века мусульманскому обществу, более космополитическому, чем западный мир, было присуще больше инициативы и самостоятельности. В Европе сдвиг от социальных обычаев к частному индивидуальному мировоззрению являлся частью «модернизации» периода Преобразований. И действительно эта смена мировоззрения сблизила страны Запада с давно устоявшейся исламской традицией. (Это особенно актуально для «современного» развития, начавшегося в эпоху Ренессанса; данное явление служит своеобразным сигналом, что период Нового времени уже начался.) Западное общество не настолько пренебрегало аристократическим происхождением в угоду новым социальным устоям, как исламский мир. Свободное заключение контрактов в обход традиций гильдий и землевладения поощрялось правовыми принципами шариата.

^{Левис Дж. Ф. Каирский базар}

Тем не менее переход от традиционности и преемственности к расчетливости и инновационности, даже в незначительной мере, не являлся основной характеристикой западных преобразований эпохи Нового времени. Более того, совсем не это отделило представителей Запада от их предков и остального мира. Данное явление просто способствовало изменению модели распределения времени и денег. Оно проявится, как мы увидим, в особой форме, которую я назову характерной технической. В этой форме специализированные технические условия превалируют над остальными. Действительно, в данной форме перемены длились довольно долго и закончились возникновением новых исторических условий. Конечно, человеческое сознание не сразу освободилось, но люди стали исследовать новые возможности в таких сферах, где раньше открытия могли быть только случайностью. Эти возможности, ранее недоступные даже интеллектуальной элите, теперь привлекали даже тех, кто некогда противился любым переменам. В результате сопротивление инновациям постепенно ослабло.

Для начала нам нужно разобраться, в чем заключались отличительные признаки новых форм капиталовложений. Вычислительные инновации эпохи Ренессанса все еще в некоторой степени оставались в пределах «нормы» для эпохи великого расцвета аграрного периода. Но со временем данный тип развития изжил себя. Обычно подобная деятельность достигала такого момента, когда исторические события начинали воздействовать непосредственно на культурный комплекс, в итоге существующая система не могла справиться с возрастающими рисками. Это явление широко распространено в тех сферах, которые требуют серьезного вложения времени и денег. В свою очередь, избавление от риска дезорганизации или вмешательства со стороны может нарушить мир и социальный порядок, предполагаемый этими вложениями. Это более насущная проблема, чем опасность слишком высокого внутреннего баланса, которая многих застала врасплох. Однако к концу XVI века даже те разновидности расчетных инновационных вложений, которые основывались на принципе свободы от социального раскола, достигли небывало высокого уровня. Так, за счет составной взаимозависимой специализации улучшились технические методы для достижения конкретных материальных целей. При этом ничто, даже бедствия Тридцатилетней войны и Гражданской войны в Англии, не могло остановить этот процесс, особенно на северо-западе Европы. Примерно такой же процесс превратился в Китае в позднюю Сун, когда к власти пришли династии кочевников. В свою очередь, в западных странах интенсивное развитие продолжилось.

Инновационные вложения сохраняли свою актуальность до тех пор, пока социальное развитие в 1600 году не достигло критической точки. До этого момента на протяжении всего аграрного периода, и даже во время расцвета (период Ренессанса), все виды вложений (материальных и духовных) носили непостоянный и рискованный характер. Теперь это явление стало более масштабным, что позволило узаконить и развить его до такой степени, что данные инвестиции обрели социальную защиту. Такое положение вещей создало условия для возникновения новых предприятий и культурного творчества. Новые возможности незамедлительно вызвали всеобщий интерес. С усилением творческого потенциала началось развитие «характерных технических» традиций. Более того, настолько быстро, насколько позволял процесс культурной эволюции, стали возникать новые культурные модели. При отсутствии каких-либо препятствий во внутреннем диалоге традиций изменения принимаются очень быстро. К тому же исторические условия способствовали развитию практически во всех областях. В результате удалось побороть ненадежность культурного комплекса, выходящего за рамки городского и сельского симбиоза аграрного уровня. Как мы видим, возник новый, более высокий уровень.

Эти свежие импульсы затронули все сферы, включая старые институты. Конечно, существующие институты были достаточно открыты, чтобы принять нововведения. (Возможно, в совокупности взаимосвязанные институты проще воспринимают перемены, чем по отдельности.) Однако стоит заметить, что европейские институты не легче, чем исламские, адаптировались к новым условиям. Они вынуждены были решать новые задачи или в противном случае исчезали. Жесткость некоторых институтов отвечала корпоративным ожиданиям Запада, иногда эта твердость не позволяла развиться новым импульсам. (Например, церковная инквизиция оказывала на сознание горожан такое гнетущее давление, которое никогда не встречалось в исламском мире.) Тем не менее именно эта корпоративная структура, особенно в критические моменты, защищала частные инновации, по крайней мере в той степени, которую позволяла социальная подвижность или автономия шариата в исламском мире.

Основу инноваций составляла модель сложной технической специализации. По сути, эта специализация не была совершенно новой. С возникновением огнестрельного оружия микромир инновационных технических особенностей, например в военной практике, стал визитной карточкой периода преобразований. Но теперь это явление набрало «критическую массу». Оно предполагало расширение институтской базы, которая охватывала, а со временем и полностью поглотила ключевые секторы общественной жизни. В области экономики это явление обрело формы промышленных и коммерческих вложений в Северо-Западной Европе XVII века. Благодаря техническим инновациям и расширению рынка сбыта капитал систематически обновлялся и приумножался. (Аналогичную ситуацию мы видели в Индии.) В интеллектуальной сфере данное явление выразилось в деятельности таких ассоциаций, как Королевское общество. Во многих культурах существовали организации, которые культивировали развитие науки и предоставляли новейшую информацию. В XVII веке основной задачей Королевского общества было получение и распространение новых знаний, которые могли заменить старые. При этом общество хотело видеть новые изобретения, полученные в ходе профессиональных научных изысканий и наблюдений.

Можно предположить, что интеллектуальная сфера зависела от экономического развития. Однако естественные науки питались от промышленных изобретений. Более того, рост промышленных вложений способствовал созданию новых экономических ресурсов. И, конечно, многие ученые воспользовались преимуществами, связанными с ростом торговых и промышленных предприятий. Однако, несмотря ни на что, интеллектуальное развитие проходило относительно автономно. Достигнув определенного уровня развития, естественные науки не могут двигаться дальше, если не получают подпитки в виде крупных инвестиций сразу во всех областях. То есть в различных сферах деятельности требуется усиление специализации. Можно предположить, что временное затишье в западной науке после 1300 года было вызвано тем, что доступный уровень специализированных ресурсов был недостаточным. Тем не менее создавалось впечатление, что наука достигла той точки, когда увеличение ресурсов создавало серьезный высвобождающий эффект для тех областей знаний, которые сильнее других зависели от комплексной специализации[400]. Промышленная деятельность также была связана с научными исследованиями. Так, путем повышения квалификации, усовершенствования технических ресурсов и введения инноваций подчеркивалась важность характерной технической тенденции в науке.

Как в научной, так и в экономической жизни широкомасштабный рост технической специализации перешел из количества в качество. Видимо, удалось достичь такого уровня, когда начали окупаться затраченные время и средства. Были созданы институты, следовавшие определенной технической специализации. Эти учреждения помогли ускорить процесс. Со временем, в XVII–XVIII веках, эти вложения настолько закрепились и распространились в западном обществе, что никакое внешнее воздействие, будь то социальный прогресс или историческое событие, не могло остановить или замедлить этот процесс. Институализация предполагала развитие взаимосвязей между различными специализациями. Это не был просто конгломерат отдельных технических достижений. Как отдельно взятую техническую специализацию механизированное прядение хлопка можно было сравнить, например, с высокоспециализированными древними методами коптских землемеров из Египта. Но теперь во всех областях, где протекали данные процессы, все зависело от усиления общедоступности и взаимозависимости технических специализаций. Так техническая эффективность в одной сфере деятельности достигалась за счет внедрения достижений других областей, и наоборот. Для того чтобы этот процесс не прекращался, нужно было задействовать все виды социальной деятельности. Как только данный процесс стабилизировался, новые открытия, изобретения, интеллектуальные и финансовые вложения начали расти в геометрической прогрессии. И каждая новая серия открытий расчищала дорогу для тех изобретений, которые не медлили прийти им на смену[401].

^{Уик Э. У мечети}

Легко заметить, что подобный технический процесс оставил далеко позади основные предпосылки аграрного общества. Даже скотоводческие и торговые сообщества аграрного периода зависели от социальных отношений, установившихся в аграрных регионах страны. Излишки сельского хозяйства этих районов составляли основной доход, от которого зависел рынок торговых городов. Рост взаимосвязанных технических специализаций позволил привилегированным классам получать дополнительный доход и не зависеть от эксплуатации сельскохозяйственных угодий.

Конечно, промышленная продукция не могла заменить сельское хозяйство и выполнять его функции, например обеспечивать продуктами питания. Но основная поддержка неаграрного сектора заключалась в том, что он предоставил привилегированному классу, носителям высокой культуры возможность получать особый доход. Подобная ситуация сложилась не только в определенных городах, как раньше, а во всей экономической системе. Техническая специализация могла значительно повысить производительность и при этом не зависеть от сельскохозяйственных излишков или роста свободной рабочей силы. Более того, увеличился общий объем производства. Основная его часть не была сельскохозяйственной, следовательно, доход общества не определялся земельными отношениями. Конечно, развитие технического процесса (и расширение привилегированного класса в обществе) требовало роста производительности, причем не только от нанимателя, но и от рабочих (также необходимо было увеличение объемов сырья). Поэтому благодаря расширению новых социальных процессов даже производство сельскохозяйственной продукции не ограничивалось старыми методами, будь то труд ручной или с использованием животных (альтернатива импорта сельскохозяйственной продукции из других стран не отвечала принципам технического процесса; хотя обратное действие — экспорт продукции — позволяло вытеснить местных мастеров и сделать земли более пригодными для сельского хозяйства). Новая роль сельского хозяйства и земельных отношений крайне важна для будущего всего исламского мира.

Этот всеобъемлющий процесс и созданные им социальные условия я называю техникализацией. Данный термин можно определить как условие расчетной (и инновационной) технической специализации, при которой несколько взаимозависимых элементов отвечают ожиданиям в ключевых социальных секторах[402]. Я намеренно выбрал термин «техникализация», чтобы сравнить его с «индустриализацией». «Индустриализация» представляет собой лишь один аспект всего процесса, хотя нередко это определение принимают за его суть. В период Промышленной революции конца AVIII века появляются различные специализированные механизмы, адаптированные для «массового» использования. Они в основном приводились в действие паром. «Индустриализация» подразумевала доминирование подобной автоматизированной силы в экономике страны. (На замену паровой энергии пришла электрическая или даже атомная, а эффективность всех источников энергии возросла за счет поточных линий и автоматизации; но человеческое восприятие XVIII века, когда сознание аграрного общества поменялось в связи с Промышленной революцией, осталось практически таким же.) Без сомнения, это явление стало кульминационным в экономических преобразованиях XVII–XVIII веков. А преобладание механизированной промышленности в экономике страны стало важнейшим знаком современности. Теперь страна считалась современной, если отвечала последнему слову индустриализации. Но это была пока только видимость.

В нашем исследовании мы должны рассмотреть более широкую концепцию. «Индустриализация» не обошла и такую высокоразвитую (и, конечно, технализированную) страну, как Дания. Хотя Дания являлась преимущественно аграрной страной, использование механизированной силы в самом сельском хозяйстве и в обработке вспомогательных средств можно расценивать как «индустриализацию». Однако весь процесс техникализации является более комплексным. В историческом аспекте в реальном экономическом производстве всегда присутствует определенная доля техникализации даже в те периоды, когда механизированная сила еще недоступна для потенциальных конкурентов (то есть пока она не стала общедоступной). Так, в XVIII веке некоторые производства во Франции еще до введения механизированной силы демонстрировали черты техникализации, которые выразились во внутренней эволюции и участии в мировой торговле. Стоит отметить, что процесс технической специализации был важен не только для экономического производства, но и для науки, социальной организации и прочей общественной деятельности. Термин «техникализация» нейтрально охватывает все перечисленные аспекты, не выделяя ни один из них.

Моральная сторона техникализма

Теперь мы рассмотрим психологический аспект данных моделей инвестирования. Обращение к комплексной технической специализации соотносится с так называемыми техникалистическими ожиданиями. Среди определенных слоев населения такие ожидания были неизменно связаны с новыми технологиями, однако в ходе процесса это понятие стало охватывать и другие аспекты.

Основной чертой техникалистического духа является предполагаемое безличное участие в техническом процессе. Под этим понятием во все времена подразумевался рост эффективности, особенно в военной сфере. Также данное понятие включало

в себя определенную долю технической специализации и точности, например в области изящных ремесел. Даже техническая изобретательность занимала важное место в общей экономической картине. Однако теперь в Западной Европе главную роль отвели именно технической эффективности. При этом другие, менее универсальные понятия — эстетика, традиционность, межличностные отношения — все больше подстраивались под нее. Техническая эффективность стала важнейшей основой любой конструктивной деятельности. На психологическом уровне это означало техникализацию всех аспектов, благодаря чему можно рассчитывать на достижение максимальных результатов. В этом смысле техникализация означала институализацию важнейших сдвигов от авторитарной традиционности к независимой расчетливости.

Контраст между «традиционным и рациональным» привился именно на психологическом уровне. И вопреки убеждениям, что эпоха Нового времени основана на человеческой рациональности, различные сведения об экономическом и социальном развитии предостерегают нас от подобного однобокого взгляда. Человеческий опыт в целом не ограничивается преследованием меркантильных целей. Порой даже узкоспециализированные инновации могут оказаться настолько же выгодными, насколько и рискованными (если не принимать во внимание приобретение бесценного опыта). Но в любом случае идея подчинить все понятия красоты, этики, человеческой ответственности максимальной технической эффективности может обернуться кошмаром.

Можно сказать, что «рациональное» и «традиционное» различаются, как Новое время (Modern) и Средние века (pre-Modern). Если дать этим понятиям технические определения, то «рациональное» будет означать «расчетливость ради достижения специализированных технических целей», а «традиционное» — «авторитарность, созданная традиционностью». Однако и читатели, и сами авторы обычно понимают эти термины в более общем смысле. На мой взгляд, немного самонадеянно со стороны представителей Запада расценивать свои техникализированные методы как рациональные и в то же время обвинять аграрные сообщества в слепом следовании традициям. Научное использование данных терминов, хоть и с благими намерениями, только усугубляет эту путаницу. В большинстве случаев необходимо заранее уточнять, что мы хотим сказать этими определениями. Так как, если не учитывать некоторые технические особенности, обычные человеческие чувства порой оказываются более рациональными, чем «современный» (техникализированный) сектор экономики. Более того, «традиционные» институты, бесспорно, могут носить рациональный характер и даже внести вклад в техникализированное развитие. Разумнее всего будет оставить терминам «рациональный» и «традиционный» их обычное общепринятое значение.

^{Робертс Д. Танцующие каирские девушки}

В таком случае каждое общество будет традиционным, так как несет в себе культурные традиции, хотя в рамках техникализма эти традиции довольно быстро развиваются. И в то же время каждое общество является рациональным, так как его институты выполняют исключительно прагматические функции. Причина этого явления кроется в том, что личные решения самых видных представителей общества отражают как рациональный расчет, так и важные альтернативы. Эти решения хорошо продуманы и очень практичны, хотя в некоторых случаях они имеют узкий круг применения. В действительности довольно спорным является и тот факт, что преимущество высокотехникализированных стран заключается в эффективности и неизменности их традиций, которые служат для выражения индивидуальной рациональности, в то время как важнейшей проблемой менее техникализированных стран является неуправляемая беспринципная рациональность, и они страдают именно от отсутствия традиций высокой культуры.

В экономической деятельности возникновение техникализированного духа зависит от таких явлений, как изобретательность и статистический анализ производства и рынка. Эти и другие требования к технической эффективности росли в течение двух столетий, пока не возникли новые условия для экономической активности. Понятия семейной ремесленной преемственности и торговой солидарности заменились другими принципами: продуктивное реинвестирование прибыли, расширение внешней экономики и следование передовым технологиям. На смену семейным секретам ремесла пришло публичное патентное бюро.

^{Дойн А. Дворцовый страж}

Дух техникализма проник и в научную деятельность. Он оказал свое воздействие даже в астрономии, не говоря уже о военной сфере, где элемент «техникализации» был уже хорошо развит. Начиная с Браге и Кеплера (в отличие от Коперника) основным лейтмотивом нового типа исследований стало усовершенствование точности измерений с помощью узкоспециализированных технических приборов. Если бы Кеплер не ставил техническую точность выше философской элегантности, я сомневаюсь, что он, невзирая на метафизические доказательства, признал бы приоритет эллиптической орбиты над геометрически более «чистым» кругом. В итоге под угрозой оказалось само понятие о целостности космоса. На Западе естественно-научные традиции сохранили определенную степень интеллектуальной автономии, которую получили ранее благодаря обязательствам, отвечающим жизненным традициям. Эта автономия проявилась во времена эмпиризма как у мусульман, так и у христиан, она связана со всеобъемлющим философским понятием о природе теологической и иерархической сути. Но теперь, с усилением специализации, автономия естественно-научных традиций продвинулась еще дальше и в совокупности с эмпиризмом стала повседневным явлением. Каждый крупный ученый пробовал разработать личную (если эта область его волновала) теорию строения космоса. Восприимчивые к новым идеям люди в результате оставались «за рамками происходящего». К 1800 году техникализированный дух проник из астрономии и физики в химию, геологию и биологию. Начиная с Декарта и до кульминации у Канта новая эпистемологическая философия получала вдохновение из техникализированных наук и благодаря им нашла решения ключевых вопросов.

И наконец, в социальной жизни администрирование стало также отражать техникализированные тенденции, хотя первое время в неприемлемой с мировой точки зрения форме. Новые абсолютные и «просвещенные» монархии (воодушевленные примером прежних китайских правителей) стали первыми, кто поднял западное администрирование на новый эффективный уровень. К слову, следует отметить, что Османская империя достигла этого уровня немного раньше. Во время Французской революции наблюдались такие явления, как рост эффективности, опирающейся на закон социальной власти, точность исполнения приказов и (что особо важно) принцип служения государства на благо народу. Благодаря этим понятиям французская административная система обошла даже Китай династии Сун, а ранние государственные традиции Европы теперь выглядели устаревшими. В результате в последующие десятилетия западные государства вынуждены были перестроиться сами, или их заставляли это сделать на новой основе.

С расширением круга взаимозависимых технических специальностей неизбежно возникли новые стандарты эффективности. Эти нормы распространялись не только на специалистов и экспертов, а на все население Западной Европы. Причиной данного явления стало то, что британские клерки и фабричные рабочие постепенно привыкли к новой системе работы, в результате в конце XVIII века появилась возможность внедрить механизированное оборудование. Однако для работы на новых станках и их технического облуживания требовались квалифицированные рабочие. (Намного позже, когда механическое производство стало естественным явлением, новые рабочие в больших количествах проходили специальное обучение.) Постепенно огромная часть городского населения стала проявлять интерес и к интеллектуальным инновациям, это произошло благодаря распространению печатных книг среди протестантов и католиков. Отныне практически каждое крупное предприятие зависело от различных специалистов, при этом человеку со стороны без надлежащей подготовки было довольно трудно влиться в технический процесс. В определенной мере практически все население, особенно самые продвинутые его элементы, попало под влияние техникализированного мировоззрения и техникализированных ожиданий.

В действительности с точки зрения моральных качеств можно сказать, что техникализация значительно преуспела в формировании новой социальной организации. Разнообразная и запутанная техническая специализация создала такую ситуацию, в которой один рабочий или ученый не способен проследить все производство, а его непосредственная деятельность является лишь частью процесса. Гете, великого писателя расцвета эпохи преобразований, нередко называли «последним универсальным человеком». Но даже он не мог самостоятельно построить требуемые ему театральные декорации, для которых требовались сложные механизмы. Стоит заметить, что в свое время и Леонардо, и Ибн-Хальдун справлялись с такими задачами сами.

Таким образом, техникализму присуща определенная доля безличности. В то же время преобразования уделяли особое внимание моральным творческим изменениям. Широкие круги населения стремились воплотить в реальность образ идеального человека (или комплекса подобных образов), который соответствовал бы новым условиям Запада и всего мира. Рост техникализма требовал создания такого героя, который сочетал бы в себе стремление к новизне, богатое воображение, разумность и самоотверженность. Однако это не должен был быть простой путешественник, образ должен был воплощать чаяния нового общества. Этот образ «предпринимателя», высмеянный со времен Бена Джонсона, был увековечен в произведении Свифта «Путешествия Гулливера» (более объективно этот образ представлен у Киплинга в стихотворении «Если»). Этот типичный тип «предпринимателя» стал узнаваем не только в деловой сфере, но и в науке, администрировании, и даже в религии. В противовес образу «предпринимателя» возник тип человека «цивилизации». В действительности в период преобразований новый моральный идеал развивался в рамках гуманизма, не связанного с техникализированным духом. Особое внимание стоит уделить такому явлению, как «смягчение нравов», в котором выражались чаяния о воплощении всех новоприобретенных идеалов на практике. Нравы представителей высших классов смягчались и становились более «цивилизованными». В соответствии с новыми утонченными понятиями еретиков нужно было оставить в покое, а пытки — запретить и как средство наказания, и как способ добычи информации. С развитием «философского» и «естественного» образования, а также более лояльных законов эти идеи стали еще более возвышенными. Сознание и дух человечества должны были стать просвещенными и «совершенными».

Многие новейшие образы вызывают в памяти более ранние идеалы. Например, в иранской традиции Фирдоуси или Руми прославлялись личные достижения, а разные формы рыцарских традиций Запада высмеивались Сервантесом. Однако отличительной чертой этого времени был отход от аристократизма. Некоторые тенденции консерваторы находят даже вульгарными. Несомненно, восхваление образа инициативного человека, следующего мирским и прагматичным путем, пришло из эпохи Ренессанса (хотя любой период расцвета мог оставить такие же примеры). Этот образ был решающим для формирования и раскрытия новых возможностей общества.

Без сомнения, этот оптимистичный настрой, а также экономическое развитие, обязанное прогрессу техникализации, помогло идеализму воплотиться на практике. Этот идеализм поспособствовал смягчению произвола государственных чиновников и последствий войны 1648 года, после которой снизилась дисциплинированность и целеустремленность общества. Не смягчив условий (как было раньше), правительства убили бы курицу, несущую золотые яйца: им пришлось бы ограничить деятельность ученых и вкладчиков, показав, таким образом, что дальнейшая техническая специализация не окупится[403]. У поколения 1789 года его новое мировоззрение стало основной причиной психологического разрыва между Западом и остальным миром. Хотя стоит отметить, что к тому времени новый взгляд в значительной мере отражал техникализированное настроение.

В итоге «смягчение нравов» приобрело форму религиозного и эстетического развития. Не стоит упускать из виду и эпохальное (особенно в сравнении с расцветами аграрного периода) научное и экономическое развитие. В религиозной эволюции, частично благодаря новой философии, обозначились такие важные фигуры, как Паскаль и Шлейермахер. Они заложили основу религиозного сознания, опиравшегося на непосредственный человеческий опыт и не требовавшего от мистицизма освободить этот опыт от общественных догм. Но и эти догмы впоследствии были переосмыслены в более универсальном аспекте. (Появление протестантизма как такового, конечно, не означало отказа от религиозных предпосылок, распространенных в аграрный период; некоторые его черты можно увидеть в исламе аграрной эпохи, например в его последующем религиозном развитии.)

Тем не менее, похоже, для представителей Запада диапазон деятельности, в которую они готовы были вложиться, несколько сократился. Другие технические цели, которые можно было инвестировать, по крайней мере в сложившихся обстоятельствах, не были еще ни обнаружены, ни развиты (так как передовые умы поколения были слишком заняты недавно открытыми специализациями). Особо примечательны были те области, которые являлись значимыми для отдельно взятого человека. В медицине индивидуальность человека удостаивалась минимального внимания по сравнению со всеми прошедшими периодами, зато множились технические средства излечения болезней. Так, на Западе не появилось эквивалента физических техник, специально созданных в других традициях для танцевальных и боевых искусств. Возможно, причина этого заключалась в том, что представители Запада не исследовали те области, которые не умещались в конкретные материальные рамки. Например, мистические традиции йогов или суфизм просто игнорировались, несмотря на то что в Средние века европейцы проявили к ним интерес, либо трактовались только как религиозные понятия, хотя нередко эти практики носили прагматический рациональный характер, культивировали личную инициативу и призывали к усовершенствованию техники предков или даже к созданию новой.

В значительной степени изменение ожиданий, которое сопровождало процесс техникализации, отражало не общий характер рационального оптимизма, а избирательный и узнаваемый техникализированный дух. Как представители Запада, так и мусульмане называют его «материалистичным».

Спутники техникализма

Превосходство технической эффективности подразумевало несколько коррелирующих тенденций, которые рассматриваются в рамках техникализированного духа. Их можно отнести к переходу от авторитарного обычая к независимой расчетливости. Хотя эти тенденции ориентированы на потребности различных технических специализаций, а не на рационализацию как таковую. Более того, они развивались в таком направлении, чтобы институционализировать не просто случайные элементы перехода, а его основные черты. Рациональная расчетливость, будучи основной чертой технической специализации, зависела в первую очередь от ожиданий постоянных инноваций. Таким образом, поощрялась тяга к экспериментам, постоянное стремление к новым достижениям, любые авторитеты подвергались пересмотру с учетом возможных рисков, которые эти эксперименты могли повлечь за собой. В начале данного периода важнейшие институты как на Западе, так и в других странах демонстрировали застой аграрной системы, хотя господство консервативного духа пошло на убыль уже в эпоху Ренессанса. Максимальная консервация установленных моделей помогала поддерживать порядок в моменты хаоса, который естественно возникал в минуты нестабильности. (Действительно, само определение культуры подразумевает передачу наследия от одного поколения другому, поэтому не обязательно каждому из них начинать все с чистого листа.) К концу XVIII столетия наиболее значимые институты в западной культуре стали ревностно придерживаться принципа изменчивости и инновационности. Научные журналы и сообщества считали своим долгом не только сохранить добытые ранее знания, но и привнести нечто новое. Патенты гарантировали законную защиту прав, что стало обычным явлением в промышленности. Тому, кто больше и эффективнее внедрял новые технологии, был обеспечен успех. Как мы видим, в новой социальной организации инновации были институционализированы.

В итоге само государство воплощало этот принцип. В задачи законодательного института входило не только налогообложение, распределение административных должностей и определение политики во времена войн или кризиса, но и постоянная готовность изменять законы, которые отражали степень внедрения инновации в новый социальный порядок. Начиная с осевого времени, если вообще не с начала цивилизации, мыслители утверждали, что административная система и даже политика должны меняться в соответствии с обстоятельствами. Но при этом по возможности законы должны быть долговечными. Хотя во все времена и во всех сообществах законы менялись, для этого явления существовала определенная база, например (в Османской империи) регулирование законодательных декретов кануна. Основной же целью социальных институтов было устранить или минимизировать подобные изменения. В результате до сих пор даже сам термин «законодательство» несет в себе двоякий смысл.

В сложившейся атмосфере упоминание «прогресса», как основной темы серьезных размышлений об исторических явлениях, стало неизбежным. Не только постоянные изменения, но и различные усовершенствования были уже вполне ожидаемыми событиями. Мнение «старого поколения» о том, что молодежь ни на что не способна, уравновешивалось надеждами молодых на прогресс каждого нового поколения.

Несколько медленнее, но в конечном счете более существенно последствия техникализма проявились в массово активных обществах. Каждое из них постепенно становилось очередным звеном сложного комплекса технических специализаций. Новый экономический порядок во многом зависел от скорости и качества снабжения квалифицированными работниками и от класса покупателей, живущих на уровне выше прожиточного минимума, обеспечивающих постоянный спрос на продукты массового потребления. С ростом массовой продукции и массового потребления низшие классы, в том числе крестьянство, старались достичь городского уровня жизни, ранее доступного только элите. Со временем стало ясно, что для четкого функционирования техникализации необходима всеобщая грамотность. Постепенно народные массы стали политической силой. (В итоге выяснилось, что техникализированному обществу, власть в котором принадлежит нескольким лицам, недостаточно просто быть толерантным к народным массам; чтобы государственный механизм работал без сбоев, ему требуется активное участие народа в «тоталитарном» политическом процессе.)

По сути, возрастающая роль государства, вошедшего так или иначе в каждый дом, является характерной чертой техникализированного общества, так как выражает всеобъемлющий прогресс. В обществе аграрного уровня существовали прослойки посредников между государством и индивидуумами, которым не приходилось общаться с властями напрямую. Теперь значение этих прослоек резко снизилось, в отдельных случаях их заменили специализированные формирования, отвечающие потребностям нового техникализма, и значение личных контактов при этом общении свелось к нулю. Государство в беспрецедентных масштабах напрямую контактировало с каждым отдельным представителем общества. Только безличная государственная власть могла надежно контролировать замкнутую сеть технических специальностей, возникшую в массовом обществе.

В итоге техникализация установила жесткую моральную дисциплину, возникшую на основе «смягчения нравов», о которых мы уже говорили. Этой дисциплине следовало не только массовое общество, но и некогда жившие изолированно индивиды, которые теперь активно развивались и сотрудничали. Только независимый самодостаточный человек, не связанный обязательствами перед гильдией, племенем или религиозным сообществом, мог свободно воспользоваться инновациями или даже усовершенствовать существующие специализации, необходимые для технической эффективности. Благодаря этому особо высоко стала цениться личная свобода индивидуума и независимость от постороннего контроля. Более того, возросла тенденция анонимного и безличного сотрудничества между отдельным человеком и массовым сообществом. Не менее важными, чем независимость и частное уединение, были личная неприкосновенность и самосовершенствование. Эти качества развивались вкупе с командным духом и желанием сотрудничать. Следовательно, техникализм подразумевал высокие нравственные устои и уважение к личным способностям.

^{Войска Хайдара Али ведут бой с англичанами в ходе 2-й англо-майсурской войны. Западноевропейская гравюра XIX в.}

Промышленная революция в Англии сопровождалась нравственной революцией, в ходе которой на первый план вышли нормы «буржуазного сознания». В течение жизни следующего поколения оно не только покончило с разгульным образом жизни и непотребными поступками отдельных членов общества, но даже положило конец коррупции и взяточничеству в политике. Отныне более чем когда-либо (сильнее, чем в исламском мире) требовалось введение равноправия.

По новым техникализированным стандартам специалисты теперь ценились не за преемственность или полезные связи, а за личный вклад в развитие. Единственный признанный неоспоримый статус того времени — это человеческая личность. Этот статус предполагал неприкосновенность личности, ранее этой прерогативой могли пользоваться только особые группы благодаря их власти или святости. Этот явление стало великим достижением

XVIII века, так в эпоху Просвещения появилась тенденция к подавлению человеческой жестокости. Рост возможностей шел бок о бок с поощрением инноваций и усилением технической эффективности. Для простых людей это был реальный шанс подобрать профессию по способностям. В определенных случаях у них появилась возможность выразить свое индивидуальное видение мира.

Все эти изменения, особенно в сфере, связанной с социальным контролем, способствовали росту доступных материальных ресурсов и, следовательно, общего благосостояния. Шло развитие позитивных знаний и творческих возможностей, увеличилось количество методов и способов образования, а следовательно, расширилась база для конструктивной свободной деятельности. Богатство, знания и свобода в дальнейшем усилили влияние техникализированных организаций в сфере социальной власти. Эта власть заключалась в производстве товаров, открытии новых научных фактов и организации жизнедеятельности людей.

Для мусульман все эти явления обрели глубокое нравственное значение. Представители Запада научились разрешать моральные проблемы городского общества, которые волновали человеческую совесть с самого начала цивилизации. Особенно остро они встали в рамках ирано-семитской духовной традиции, которую разделяли и европейцы. На Западе развились институты, обеспечивавшие личную правовую безопасность, социальный порядок и процветание, действие их распространялось даже на самых слабых членов общества. Более того, даже на межличностном уровне были установлены стандарты честности, трудолюбия, терпимости и скромности. Также особое внимание уделялось способности превзойти своих конкурентов, эта далеко не самая нравственная черта была характерна для привилегированных слоев европейского общества.

Можно только восхищаться беспристрастностью приверженцев исламского шариата. По указанию самого Мухаммада шариат строился на принципах равноправного суда, он подразумевал определенную долю общественной активности, при этом подчеркивалась личная ответственность и ключевая роль семьи в обществе. Эта религия, больше чем какая-либо другая, отвечала буржуазным ценностям. Она боролась против традиционного господства и принижения универсальных законов и человеческого достоинства. Ислам представил доказательство того, что добросовестное правительство в сочетании с личной нравственностью может способствовать процветанию людей, мусульмане видели в этом божественное благо, за которое человек несет ответственность. В этом смысле европейские христиане эпохи великих преобразований пошли дальше и воплотили идеальные представления в реальность. Уже в начале XIX века, при всем уважении к мусульманам, стоит признать, что европейцы лучше адаптировали к жизни исламские стандарты, чем сами мусульмане.

Однако в действительности не все ключевые моральные проблемы общества были полностью решены. Стоит отметить, что подобного прогресса удалось достичь, изменив термины, в которых были сформулированы проблемы, существовавшие еще со времен шумеров. Осознать цену этих преобразований невозможно по сей день. Некоторые мусульмане уже с самого начала скептично относились к усиливавшейся власти и процветанию новой Европы, и многие были разочарованы, увидев несовершенство принимаемых там решений.

Почему именно Запад?

Может, кому-то это покажется неожиданным, но для оценки любого общества и его достижений за определенный период мы можем применить абсолютные стандарты. В рамках социальной власти и ее ресурсов мы стараемся не оценивать ни процветание, ни упадок. Можно искать признаки внутреннего упадка, именно в них некоторые ученые видят причину ослабления былого величия исламского мира, но это будет слишком поверхностный взгляд. Разумнее всего оценивать социальный прогресс в рамках развития технологий и естественных наук. Оба эти явления одновременно показывают и уровень рациональности, и внутреннюю свободу общества. Однако наука и технологии — это не единственные индикаторы свободы и истины. Хотя они являются самым ярким критерием техникализации и объективно показывают превосходство Запада эпохи Нового времени. В наше время современную естественную науку можно оценить как несомненно полезную, возможно позитивную, и абсолютно нельзя утверждать, что она обоснованна и истинна. В действительности у нас есть основания сомневаться в большинстве критериев, по которым мы гордимся достижениями Запада в период Нового времени.

Тем не менее, если мы не можем определить значимость западного «прогресса» последних трех столетий, остается полагать, что именно техникализация и сопутствующие ей признаки являются величайшим достижением человечества. Народы Запада и их могущественные локальные институты, духовная и интеллектуальная сила, а также благосостояние значительной части населения обеспечили триумф техникализации (независимо от ее конечного результата). Эпоха преобразований по большей части возникла из культурного расцвета западного Ренессанса. В период Возрождения европейские страны преодолели культурное равенство с исламским миром, которое установилось со времен позднего Средневековья. По сути, преобразования начались благодаря интеллектуальным порывам, которые определяли инновационный характер Ренессанса.

Возникает вопрос: почему именно западные страны, а не другие сообщества достигли подобного уровня?

Для начала мы должны осознать, что сходная ситуация рано или поздно сложилась бы если не на Западе, то в каком-либо другом регионе. Вспомним, что аграрная цивилизация возникла в одной или максимум в нескольких точках земного шара и уже оттуда распространилась по всему миру. Аналогично и новая техникализированная система не могла появиться сразу во всех регионах. Она также зародилась в одной определенной точке земли, Западной Европе, и только потом распространилась на другие страны.

Не стоит считать, что новый образ жизни возник благодаря особенным условиям одной конкретной области. Так же, как зарождение городской культуры было невозможно без участия людей из различных социальных слоев, с разными обычаями и понятиями, современные культурные преобразования основывались на традициях горожан всего Старого Света и открытиях, ранее неизвестных в Европе. По сути, большинство элементов, как материальных, так и духовных, лежащих в основе преобразований, попали на Запад из других регионов. Жизненно важные изобретения (в частности, знаменитая троица: порох, компас, книгопечатание) пришли из Китая, как и идея о системе экзаменов при приеме на государственные должности, которая была реализована в Европе только в XVIII столетии. С этой позиции страны Запада переняли и идею промышленной революции, которая не удалась в Китае при династии Сун. Широкое распространение получили элементы, заимствованные и у средиземноморских сообществ, в частности у исламского мира. Уже в период Высокого Средневековья они дали мощный импульс развитию западной науки и философии.

Также стоит отметить важность существования огромного мирового рынка, состоящего из афро-евразийских торговых сетей, которые с середины II тысячелетия нашей эры слаженно взаимодействовали под контролем мусульман. Активная внутренняя эволюция Запада завершилась, когда он получил доступ к плотно населенным городским регионам, формирующим мировой рынок и его разнообразие. В Европе появилась возможность для роста капитала и развития творчества. В частности, за географическими открытиями XV–XVI веков, совершенных жителями Пиренейского полуострова, последовало расширение торговли. Дальнейший финансовый рост способствовал началу периода основного накопления капитала. В результате без сложной истории всей афро-евразийской Ойкумены при участии западных стран осуществление преобразований было бы невозможным.

^{Росати Дж. Игроки в нарды}

Эпоха преобразований не могла наступить сразу на всей территории Ойкумены. В каждом ее регионе культурное развитие подразумевало местный контекст, а общие заимствования приживались очень долго. Аналогичная ситуация складывалась и в период великих преобразований. Когда пришло время, актуальные изменения произошли только в рамках одной определенной культуры, а именно западной.

Ученые пока не пришли к единому мнению, почему преобразования произошли именно на этой территории и именно в это время. Конечно, если рассуждать логически, то этот период вряд ли мог наступить раньше II тысячелетия н. э. Именно в это время расширение и усиление всемирных торговых связей и накопление опыта достигли необходимого уровня. Оставался только вопрос, в каком регионе раньше сложатся благоприятные условия. По-видимому, удачное стечение обстоятельств подтолкнуло эти преобразования. Хотя не стоит рассматривать только эту причину и считать ее единственным фактором, повлиявшим на рост производительности и инновационности в Европе.

Можно предположить, что немаловажную роль для промышленного инвестирования сыграли социальные традиции и экономические ресурсы. Мы уже заметили, что особое значение подобному инвестированию уделяли Китай и Запад, это позволило им завоевать межрегиональный статус уже в исламские Средние века. Однако для закрепления эффекта и предотвращения распада требовались дополнительные условия. Возможно, самые эффективные из них как раз сложились в Западной Европе[404]. В итоге представители Запада получили особые преимущества.

^{Уик Э. Слон раджи}

Первое — это обширные, необработанные земли: огромный, хорошо снабжаемый водой регион вблизи от древних городских центров не был включен в сельскохозяйственный оборот из-за сурового северного климата. Как только европейцы научились обрабатывать эти земли, они получили обширные сельскохозяйственные территории и в итоге создали модель расширяющейся экономики. Эти события пришлись на такой этап мировой истории, когда все, что было невозможно ранее, стало легко осуществимым. Так, например, удалось расчистить североевропейские леса под пашни. (Стимулирование новых сельскохозяйственных методов в Южном Китае, усилившее экономику династии Сун, затрагивало гораздо меньшие территории, чем на североевропейской равнине, и оказалось более уязвимым.) Без сомнения, не менее важным было стимулирование творчества. Доступ к другим городским сообществам (Гималаи не являлись барьером) и путешествия через Атлантику поддерживали этот стимул. Если бы Колумб не отважился на свое долгое путешествие, европейцы не узнали бы пути в Северную Америку или Бразилию; в то время как китайцы не добились подобных успехов в исследовании Тихого океана. Стоит также добавить (но этот факт не настолько ясный), что Запад в течение долгого времени не был объектом завоеваний, сопровождавшихся массовыми уничтожениями населения (даже от рук монголов).

Возможно, в определенные моменты времени (то есть в периоды покоя в западных странах) мы можем найти признаки преобразования и в других независимых аграрных сообществах. Где-то они проявились раньше, где-то позже, каждый регион придал преобразованиям свои самобытные черты. Не стоит исключать возможности, что Китай, будучи подготовленным к переменам, смог бы повторить достижения династии Сун. За короткое время эта страна значительно увеличила производство железа и стали, внедрила новые технические методы и повысила общий культурный уровень. Однако эта тенденция прервалась, и Китай под властью монгольских завоевателей снова стал аграрной страной, поскольку к тому времени новые культурные и социальные модели еще не закрепились. Можно также рассмотреть условия, давшие стимул исламской Индии. Однако, как только подобные преобразования осуществлялись в одном месте, не проходило достаточно времени, чтобы они начались в другом. По своей природе подобные культурные изменения, завершившись в одном регионе, могли охватить весь мир. Но вероятность одновременного развития в двух разных местах исключалась.

Чтобы понять эту последовательность, нам придется вернуться к паритету, который соблюдали аграрные сообщества. В пределах афро-евразийского исторического комплекса явно произошел всеобщий подъем уровня социальной власти. В XVI веке Испанская, Османская, Индийская и даже Китайская империи могли бы без труда разбить, например, древних шумеров, как были разгромлены ацтеки, находившиеся на сравнимом с ними уровне развития. Однако их рост был очень постепенным. В ту или иную эпоху каждое общество Ойкумены независимо от временного превосходства было вынуждено на равных считаться с остальными сообществами. Например, превосходство арабов над португальцами в VIII–IX веках и кратковременное превосходство португальцев над арабами в XVI в. были основаны на поверхностном локальном преимуществе. Но ни в одном из этих случаев люди не нарушали правил аграрного общества. Однако каждый раз превосходство одной из сторон было временным, и менялось оно не за счет преобразований, а из-за общей смены обстоятельств. В разные периоды времени греки, индусы и мусульмане пережили свой расцвет, но в целом все они оставались в рамках общего паритета. Причина этого явления проста. В течение тысячелетий любые серьезные инновации во всем мире внедрялись в общество на протяжении четырех-пяти столетий. Иногда этот процесс проходил быстрее, как, например, распространение огнестрельного оружия.

Но преобразовательный характер новой трансформации уничтожил исторические предпосылки, которые поддерживали медленный темп изменений в афро-евразийских городских сообществах. В новых исторических условиях, когда за десятилетия достигались результаты, на которые ранее уходили века, промежуток в четыре-пять столетий остался в прошлом. Старая система внедрения и распространения инноваций стала неэффективна. Очень скоро, самое позднее в конце XVII столетия, неевропейские страны столкнулись с серьезной проблемой. Они выпали из новой динамично развивающейся западной жизни. К сожалению, по стечению обстоятельств эти регионы не запустили собственный процесс преобразований, сравнимый с европейскими. У них не осталось времени на личное независимое развитие, которое тем не менее могло бы стать многообещающим. И все же, оставаясь на аграрном уровне, неевропейские регионы могли постепенно, год за годом заимствовать достижения западной культуры (если для эффективного заимствования требовалось время). Но данные аграрные сообщества не разделили западных начинаний и предпочли пойти своим путем, заимствуя из чужих традиций только те элементы, которые могли ассимилировать на собственной основе. Таким образом, ни одному сообществу не удалось самостоятельно двигаться в ногу с западными преобразованиями. Более того, ни у кого не получилось заимствовать всю эту систему целиком. Но и игнорировать ее существование было невозможно. Тысячелетний паритет мировой социальной власти был уничтожен, что сказалось весьма плачевно на всех участниках процесса.

Ни один аспект, связанный с преобразованиями, невозможно изолировать. Они предполагают участие в процессе широкого исторического комплекса, при этом Запад представляет лишь отдельную его часть. А возникший впоследствии техникализм только подчеркивает мировой масштаб происходящего. Вскоре судьба стран Запада оказалась связана с мировым течением событий. По своей природе техникализму были чужды любые искусственные ограничения: если по каким-то причинам не удавалось охватить потенциальный рынок, то всегда можно было найти обходные пути. Культура, в рамках которой инновации и открытия достигли максимального уровня, эффективная деятельность ничем не ограничивались и имелись неисчерпаемые ресурсы машинной энергии, не признавала географических ограничений для своих носителей. Действительно, дух стремления к инновациям толкал их на поиски новых рынков, а также свежих ресурсов и объектов для изучения. И очень скоро все события, происходившие в Рангуне, Занзибаре или Патагонии, стали иметь прямое отношение к жителям Лондона.

Начало Технической эпохи Нового времени

Так начался новый этап мировой истории. Основная часть человечества больше не была разбита на отдельные автономно развивающиеся цивилизации, а сформировала глобальное общество тесно взаимодействующих стран. В итоге даже Занзибар стал играть важную роль для Лондона, а Лондон, в свою очередь, участвовал в жизни Занзибара. Вскоре все мировые сообщества оказались вовлечены в процесс, происходивший в западных странах. Конечно, имеются в виду изменения исторических предпосылок, а не перемены в повседневной жизни. Тем не менее повседневная жизнь в городских сообществах Ойкумены стала зависеть от неустойчивого исторического баланса. А все изменения на историческом уровне стали теперь решающими.

Существует множество наименований эпохи, которую принято просто называть «Новое время». Но само понятие «нового» слишком относительно. И в связи с тем, что сам период в соответствии с патриархальными европейскими стандартами то растягивался, то сокращался, было бы уместнее использовать термин более точный с исторической точки зрения. Установление всемирной европейской гегемонии положило конец той форме мировой эволюции, которая существовала с шумерских времен. Начиная с этого периода мы можем использовать термин «Техническая эпоха», так как он лучше всего характеризует начало техникализма и связанные с ним социальные формы.

Если рассматривать Техническую эпоху как всемирно-исторический период, то для одной части человечества характерна полная техникализация, а на другую она оказывает существенное влияние. Возникает искушение охарактеризовать только институциональные черты, для которых техникализм сформировал ядро их эволюционного развития. Но даже в самых развитых странах техникализм обладал стихийной силой, которая в наименее индустриализованных районах нередко оказывала воздействие, противоречившее этим же основополагающим институциональным элементам. Во всем мире в целом подобное стихийное оказалось не менее значимым, чем основополагающие черты.

^{Хайдар Али. Западноевропейская гравюра XVIII в.}

Все исторические события теперь происходили в беспрецедентно глобальном контексте. Более того, первое время темп событий не просто увеличился, а постоянно стабильно ускорялся. В техникализированные столетия с ростом инноваций и изобретений процесс открытий и перемен шел намного быстрее. Разумеется, на биологическом уровне он имеет конечный лимит скорости, хотя чаще всего прерывается искусственно: запланированно или вследствие катастрофы. Но, невзирая ни на что, все эти перемены были весьма значительны. Для всех техникализированных центров был установлен темп и определена значимость их деятельности.

Базовые перемены в этих центрах требовали ответной реакции, даже если в каких-то регионах изменения не были столь ощутимы. В течение долгого времени казалось, что на протяжении жизни одного человека материальный мир вокруг него почти не менялся. Но это была иллюзия. Очень часто дело было в снижении эффективности, которую не могли заметить сторонние наблюдатели, но которая имела весьма значимые последствия. Но и в этом случае единый культурный признак мог обладать жизненно важной значимостью. Так, например, примитивная форма транспорта развилась от дилижансов до железных дорог и даже до автомобилей. Аналогичная ситуация складывается с употреблением определенных языковых форм. Например, понятие веры имеет одно значение, если подразумевает традиционное отношение «каждого» человека; но в том случае, когда значимые лица отрицают его, оно обретает совсем другой смысл, идеализируя прошлое. Для людей, чья судьба в целом определялась в техникализированном контексте, особый смысл имело историческое соответствие, а не внешняя преемственность. В то же время скорость изменений в техникализированных областях обладала ощутимым эффектом и для других стран. Даже эволюция политической и экономической практики, а также образа мышления действительно очень быстро распространилась в нетехникализированных частях света.

Однако сильнее, чем ускорение исторических событий в глобальном контексте, на становление Технической эпохи повлияло изменение социальной творческой основы. В техникализированных регионах с развитием массового общества прежние различия между элитой и крестьянством стерлись. Их заменила функциональная специализация. Постепенно, как только техникализм распространился во всем мире, подобное замещение произошло во всех регионах. Но в то же время в нетехникализированных областях культурная жизнь столкнулась не с проблемами городской элиты аграрного общества, а со сложным положением нетехникализированной элиты в новом мире.

Контраст между социальной властью техникализированного и менее развитого общества стал доминирующим фактором (даже условием) мировой истории в Техническую эпоху. В результате образовался огромный разрыв в развитии. Он поделил мир на два сектора, которые были неизбежно связаны друг с другом и в то же время не могли найти общий язык. Эту идею выражает Киплинг: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись». Линия, разделившая мир на два сектора, была очень четкой. Ключевой момент заключается в дилемме, может ли национальное общество равнозначно принять новые модели западных стран. Те регионы, которые, невзирая на свои «отсталые» районы, смогли принять их, обрели политическое равенство или по крайней мере шанс завоевать эту позицию. Ну а те регионы, которым это не удалось, остались в политическом комплексе и на мировом рынке на прежнем уровне. Более того, можно заметить, что уровень их власти стабильно снижался. Силы, возвысившие экономику и культуру развитых стран, в то же время ухудшили положение других регионов. И в итоге они превратились в «слаборазвитые» страны с низким уровнем инвестирования[405].

Разрыв в развитии придал новый смысл этноцентрическим понятиям. Так, понятие «западный» довольно широко применяется по отношению к техникализированным регионам, поскольку они связаны с Европой. В этом смысле данный термин охватывает и христианские земли Восточной Европы, и владения западных стран. В свою очередь, термин «восточный» представляет собой слабое дополнение к определению «западный». По крайней мере, если применять его к «неразвитым» странам, в которых преобладала городская культура и которые были связаны с историческим комплексом Ойкумены. Это понятие охватывало всю исламо-азиатскую часть мира — от марокканской области Европы до сино-японского Дальнего Востока. Строго говоря, оба эти термина имеют право на существование только в рамках Технической эпохи. Хотя они довольно неуклюже представляют историческую структуру (особенно в XIX веке) этого периода.

Думаю, уже стало ясно, что начиная с XIX века проблемы мусульманского общества не определялись «отсталостью» от чуждых им прогрессивных стандартов. Не стоит их относить и к порокам, свойственным исламскому миру, будь то религиозные или политические трудности. Еще более ошибочно мнение, что крах власти исламского мира можно рассматривать как биологический процесс, в ходе которого каждая цивилизация развивается, расцветает и умирает. В крайнем случае можно предположить, что общество в состоянии вложиться только в один вид деятельности. В итоге оно не может быстро мобилизовать свои ресурсы в другие области, которые по стечению обстоятельств стали более выгодными. В некоторой степени превосходство, которого исламское общество достигло в аграрную эпоху, помешало его развитию в последующие столетия. И это несмотря на то, что оно помогло мусульманскому миру заложить надежную основу. Но даже эта оценка субъективна. У нас недостаточно оснований предполагать, что раз преобразование произошло именно на Западе и именно в это время, оно не могло позже охватить страны исламского мира.

^{Хейман Р. Роберт Клайв встречается с Мир Джафаром после битвы при Плесси}

Предложенная мной гипотеза резко противоречит западническому взгляду на мировую историю. Этот образ мысли принадлежит не только чистым европоцентристам, его часто разделяют христиане и иудеи. Сформировавшаяся на основе представлений средневекового Запада картина делит мир на три части: примитивную, у которой не было истории; Восток, породивший великие культуры, но в определенный период остановившийся в развитии и регрессировавший; и, наконец, Запад (классическая Греция и латинский Запад), часть которого представляет греческий гений, введший понятия Истины, Свободы и Прогресса. Если первое время успехи Запада были не такими впечатляющими, как на Востоке, то со временем именно он первым вошел в эпоху Нового времени и обеспечил себе мировое господство. В соответствии с этим мировоззрением исламская культура, являвшаяся воплощением

«Востока», должна была пережить период открытий и затем впасть в «восточную» стагнацию. Эту картину мира почти безоговорочно разделяли большинство западных ученых. С другой стороны, эпоха Нового времени была последним этапом многовекового прогресса, примером которого служит Запад. В рамках этого мировоззрения многие говорят о «западном влиянии» (не техникализма) на исламский мир, словно мы имеем дело с двумя сообществами, а не с двумя эпохами. Создавалось впечатление, будто западный прогресс достиг такого уровня, что его влияние уже распространилось и на исламский мир. В результате отрицается идея о том, что западная культура создала нечто новое, что затем заимствовали мусульмане и остальной мир. В данном свете разумнее датировать начало новой эпохи 1500 годом, когда Запад наладил контакты с другими цивилизациями, а не 1600-м, когда появились первые признаки техникализма. И решающим моментом стало не возникновение нового западного уровня социального процесса, а расширение Запада.

Подобный образ мышления мы уже встречали в исламской истории. В ходе работы я старался показать, как глубоко укоренившиеся ложные представления, влекущие за собой неправильную постановку вопроса, исказили исследования исламского мира. Как уже упоминалось в кратком обзоре в Прологе к книге IV, основная часть этих заблуждений обусловлена западническим мировоззрением. Но, пожалуй, в ходе традиционной истории ислама западное влияние сильнее всего сказалось на наших представлениях о мусульманском отношении к эпохе Нового времени[406].

Поколение 1789 года

Мужчины и женщины, чей период жизненной активности пришелся на 1776–1815 годы, сформировали в широком смысле этого слова поколение, пик развития которого пришелся на 1789 год. Это удивительное поколение стало свидетелем Великой Французской революции, создания независимой республики в Северной Америке и волны наполеоновских завоеваний. Движение 1789 года можно сравнить с землетрясением, когда скопившееся в коре земли давление наконец находит выход. В период преобразований действительный баланс между социальными и экономическими силами не мог полностью выразиться в формах социальной и политической жизни, которые реагировали на новую ситуацию слишком медленно. В итоге наступил кульминационный момент, когда накопившееся напряжение дало о себе знать и шаблоны общественной жизни были изменены в соответствии с новыми техникализированными реалиями. Эта фаза перестройки напрямую не связана с самыми важными преобразованиями данного поколения. Некоторые из этих преобразований, например широкое применение в производстве паровых машин (1785 г.), в первую очередь являются кульминацией неуклонного кумулятивного процесса. Однако критические ситуации того времени подгоняли и форсировали даже этот процесс. В сложившихся обстоятельствах скорректировать социальную ситуацию становилось все труднее. В этих условиях благодаря интенсификации кумулятивного процесса события данного поколения стали эпохальными.

То же самое относится и к установлению европейской мировой гегемонии. К концу эпохи Наполеона эта гегемония во всех населенных территориях Старого Света превратилась в неопровержимый политический факт. Переворот (Umsturz) в Европе и во всем мире произошел почти одновременно. Хотя уже в XVIII веке европейское присутствие в исламо-азиатских регионах было весьма значительным, оно еще не стало критическим, и местное население не считало себя обязанным считаться с ним. Еще ранее папский раздел мира между Португалией и Испанией был просто фикцией, поскольку он не находился в распоряжении Папы. И даже последующая борьба между Францией, Британией и Голландией велась главным образом за право торговли с удаленными территориями. В особых случаях державы воевали за установление придворного влияния в бассейне Южных морей. (Некоторые историки ошибочно называют франко-английские войны XVIII века «мировыми».) Даже в конце XVIII века китайская армия была в состоянии прогнать русских на расстояние, равноудаленное от столиц обеих держав. Однако во время Наполеоновских войн европейские державы максимально укрепили свой военный и экономический потенциал. И незаметно оказались активно вовлечены во внутриполитические процессы мусульманских стран.

К началу Венского конгресса европейские державы уже фактически были в состоянии поставить вопрос о разделе, который ранее поднимал Папа. В течение XIX века эти державы определяли ход всей международной политики. Все остальные области Старого Света политически зависели от Европы, хотя в некоторых случаях ни местное население, ни сами европейцы первое время не осознавали этого факта. Так, например, во времена Наполеоновских войн на Дальнем Востоке, в Китае и Японии мировая политическая трансформация была почти незаметна, хотя даже там проявлялись ее эффекты (например, сремительный рост объемов торговли опиумом). Поколение спустя Запад проявил здесь свое мировое доминирование в полном объеме. Основная часть исламского мира, самая крупная часть Старого Света, оказалась под влиянием европейцев. Европейцы либо напрямую завоевывали эти территории, либо вмешивались в их дела косвенно, и это было в порядке вещей. Современные западные армии временно оккупировали Египет и постоянно находились в Индии и Малайзии. В других странах, в частности в Османской империи, поколение 1789 года стало явным подтверждением превосходства Запада. Практически в любой части мира, будь то исламские страны, христианские или буддистские анклавы, население понимало, что каждый государственный деятель, торговец и даже путешественник и авантюрист должен считаться с существованием Европы, вошедшей в Техническую эпоху. Поколение 1789-го во всех регионах имело такое же значение, как и в самой Европе.

Происходящие события не были побочным продуктом внезапного развития в Европе. Их внутренний механизм действовал параллельно с европейским подъемом. В некоторой степени создание европейской мировой гегемонии (как Английская промышленная революция) представляло собой усиление ранее скрытой тенденции. Под давлением событий европейцы почувствовали свои новые возможности и в дальнейшем развили их. Однако в определенных случаях установление эффективной гегемонии было ответом на процесс реорганизации (без сомнений, спровоцированный европейскими событиями). Этот процесс проходил в XVIII веке в пределах мусульманских владений, когда западное присутствие уже было весьма ощутимо. Неожиданно возмужавшие европейцы изменили внутреннее равновесие в мусульманских странах, в то время как в некоторых областях разрыв между планами и реальностью не позволил воплотить существующую модель. В свою очередь, в Европе преобразования прошли довольно успешно. Причина заключалась в том, что расхождения были слишком серьезными, и, соответственно, коррективы должны были отличаться от западных.

^{Уик Э. Уличный рынок в Индии}

На Западе реорганизация проходила в рамках создания формальных институтов техникализированного общества, которые развивались в различных сферах жизни. В то же время в исламо-азиатских регионах основные преобразования этого времени требовались для того, чтобы упорядочить властные отношения, возникшие в результате разрыва в развитии. В тех областях, где западная конкуренция подорвала производство предметов роскоши и торговлю, внутренний баланс общества оказался нарушен[407]. С ослаблением старой торговой элиты начал исчезать наиболее важный для исламского общества элемент, связанный с антиаграрным преобразованием. Более того, когда основная часть политических решений стала зависеть от нового Запада, прежние правящие элементы доказали свою некомпетентность. Плюс ко всему изначально слаборазвитые регионы в XXI веке усугубили эту некомпетентность основных империй. Кроме того, когда старые основы порядка были подорваны, открылись новые возможности установить экономические отношения с Западом. Условия купли-продажи отныне обрели непривычное значение.

Впоследствии реорганизация обрела формы так называемого колониального уклада. Политический и экономический режимы обрели дополнительную зависимость от западных стран. В целом зависимые земли превратились в производителей экспортных товаров, главным образом сырья для западной промышленности. Взамен эти страны получали дешевые товары, производимые на Западе. Соответственно, на зависимых территориях был установлен такой государственный порядок, который поддерживал подобную торговлю и не позволял местным торговцам отклоняться от принятых норм. Обычно устранялись любые формы абсолютизма, на которые опиралась местная власть до начала Технической эпохи. Больше остальных пострадали те районы, где новая зависимость была установлена революционным путем. В других же странах это положение развивалось постепенно в течение всего столетия. При этом наличие непосредственной западной власти ни в одном из случаев не было существенным фактором.

Различные формы проявления Технической эпохи в исламском обществе иллюстрируют три наглядных примера. За несколько десятилетий до Французской революции Бенгалия была оккупирована британцами и в последующие годы являлась основной базой англичан в Индии. Здесь представителями Запада был установлен зависимый от них режим. В Египте, несмотря на то что на некоторое время он был занят французами, переворот (Umsturz) осуществили сами местные жители. Аналогичная ситуация сложилась и в Османской империи. И, наконец, поволжские татары приняли участие в Западном преобразовании только в рамках своей территории, а затем начали играть важную роль в установлении зависимого порядка в других мусульманских странах.

Новый уклад в Бенгалии и в Индии

Британское завоевание Индии представляет классический случай европейской оккупации и господства в важнейшем регионе исламской культуры. Более того, оно иллюстрирует изменения, которые произошли в самой Европе между XVIII–XIX столетиями. Что позволяет, в свою очередь, выявить смыл эпохи преобразований и узнать ее воздействие. Можно сказать, что открытое завоевание было внешним выражением отношений между британцами и индусами. Изменения в этих отношениях были крайне важны для всех аспектов британского правления.

Хотя, как мы видим, уже в XVIII веке в Индии заметно растут европейское влияние и власть. В Бенгалии и на побережье Андхра развивается английское торговое сообщество. А вот города Мадрас и Бомбей по-прежнему остаются на том же уровне жизни, на котором были двести лет назад. В действительности разграбленная Бенгалия наглядно характеризовала суть новой власти европейцев. Но подобную характеристику этой власти можно было дать только в последнее время, когда она немного ослабла. Таким образом, европейцы показали пример беспрецедентной безответственности. По существу британцы имели равные условия торговли с местным населением и совместно использовали ресурсы Бенгалии и Бихара. Известно, что англичане по примеру местных жителей завели себе гаремы и, будучи официальными представителями тимуридского императора, продолжали использовать в администрации персидский язык. Сохранение старых понятий разрушало Бенгалию. Стало ясно, что для сохранения доходности торговли необходимо установить строгий контроль, который, естественно, могли обеспечить только сами европейцы. Реформы Уоррена Гастингса, установившего прямое британское правление в Бенгалии (1772–1785 гг.), были вызваны именно коммерческими интересами. Эти преобразования опередили свое время и столкнулись с активным сопротивлением местных англичан. Коллеги Гастингса начали против него долгий судебный процесс (1788–1795 гг.), который поверг в шок англичан в Великобритании. Впервые индийские британцы оказались в подобном положении. Гастингс был оправдан, но общественное мнение осудило его кампанию. Больше британская общественность училась ответственности в Индии, и самый разгар судебного процесса пришелся на середину Французской революции.

То, что так шокировало общественность в конце XVIII века, никого не удивило бы во времена Дрейка. Более того, подобное поведение британцев в Индии настолько укоренилось, что по его меркам был осужден даже реформатор Гастингс. Различие между обществом во времена Дрейка и в наш период заключалось в повышении стандартов государственной ответственности. Эффективно и разумно организованное правительство обязано было представлять собой инструмент для соблюдения общественного порядка, а не воплощение власти и славы. Так, например, Гастингса осудили за оказание помощи его союзнику, правителю (мусульманину) Аваду из долины Ганга. Авад вел борьбу со своими соседями, рухела (мусульмане), которых в Лондоне считали «свободным народом», разумно управляющим своими землями. Отныне британцы, даже находясь за пределами своей страны, были обязаны соблюдать закон и порядок. Основное обвинение было предъявлено Гастингсу за то, что он поощрял действия Авада, обиравшего своих родственниц (чтобы оплатить долги Великобритании). Ведь еще ранее британцы предоставили женщинам гарантии от вторжения в их жизнь. Эти правила должны были стать частью безупречного обезличенного технического управления.

Высокий моральный тон негодования на судебном заседании напоминал классическую эпоху римлян. Бюрк произнес против Гастингса такую речь, словно в глубине души чувствовал себя Цицероном, обвиняющим Верреса. Подобное ревностное соблюдение морали стало существенной чертой британского завоевания Индии. Однако на практике это привело к совсем другим результатам, нежели в Древнем Риме. Реформы Гастингса были продолжены его преемником Корнуоллисом. В результате последовала более фундаментальная реорганизация, чем временные реформы, отсылавшие к Цицерону. В итоге был создан государственный аппарат, который действовал обособленно и стоял выше частных интересов торговцев. Это означало восстановление элементарного порядка в управлении разграбленной страной. Кроме того, такой подход ознаменовал включение в техникализированный мировой порядок. В 1786 году была разработана новая система налогообложения, возможно, не менее эффективная, чем была при Тимуридах. Но Корнуоллису не терпелось выйти за рамки этих условий. Ценой обновления аграрного порядка он установил налогообложение на предсказуемой бюджетной основе. Правительство сосредоточилось на своих подданных, которые на данный момент требовали особого внимания. В 1790 году высший суд Бенгалии, где до сих пор председательствовали мусульмане, перешел под управление англичан, а мусульмане и индуисты назначались в него советниками. Судебная система была реорганизована по современным английским образцам. Под юрисдикцию этих судов теперь подпадали как корпоративные «правительства», так и частные лица любого ранга. К 1793 году Корнуоллис разработал общий кодекс, который зарекомендовал себя довольно хорошо. Его главной целью было усиление британской индийской администрации.

Корнуоллис и его преемники старались привлекать лучших представителей нации, а не авантюристов, слетавшихся за сокровищами Бенгалии. В свое время с ними вынужден был бороться еще Гастингс. Когда воздействие преобразований стало более заметным, европейцы осознали, что их культура сформировала собственный мир. И этот мир обладал явными преимуществами перед всеми сообществами Южных морей. Отныне европейцы видели свою миссию в том, чтобы нести плоды просвещения невежественным язычникам. Так, протестантские миссионеры, прибывшие в 1793 году в Мадрас и Бенгалию, руководствовались исключительно этой идеей. Аналогичным понятиям следовали и лучшие административные деятели и судьи, отправившиеся в Бенгалию, дабы установить закон и порядок. Новые поселенцы приезжали со своими женами и были полны решимости жить в жарких тропиках в полном соответствии с принятыми на Западе порядкам.

^{Рейнольдс Дж. Портрет У. Гастингса}

Тем не менее социальное равенство, а тем более браки с «туземцами» не одобрялись. Между тем они полагали, что несут ответственность за местное население и должны улучшить условия их жизни. В частности, миссионеры распространяли печатные издания, а вскоре наладили книгопечатание в Бенгалии, где стали выпускать Библию и современные научные исследования. Со временем эта литература стала пользоваться большим спросом, чем бенгальские и санскритские книги, которые издавали ученые-«ориенталисты». Таким образом, в Бенгалии и в иных регионах Индии были реализованы ключевые аспекты великих преобразований, а не просто результаты военной и коммерческой деятельности.

Однако признаков внутренней техникализированной эволюции не наблюдалось. Вместо этого произошла общая реорганизация социального уклада. Она исполняла зависимую роль и являлась скорее дополнением, чем выражением техникализированного общества. В этом зависимом обществе такие явления, как современные технологии или наука, появились лишь для морального и материального подтверждения неоспоримого западного превосходства. В более общем смысле Бенгалия не приняла ключевые институциональные черты, а пережила стихийное воздействие преобразований. Это влияние отразилось на экономике, социальной структуре и интеллектуальной элите.

^{Копли Дж. С. Портрет Ч. Корнуоллиса}

В последующем бенгальское правительство не смогло справиться с важнейшей задачей, которую не мог разрешить даже Корнуоллис. Марвари и британцы, разграбившие Бенгалию, разрушили бенгальскую ремесленную традицию, в частности производство хлопковых тканей. Причуды британской торговой политики, контролировавшей производство в Бенгалии, вызвали дальнейший спад. Более того, в 1779 году из-за войны европейский рынок, связанный с британскими торговцами, оказался изолирован. Но самой главной проблемой стала британская конкуренция, когда с 1790 года англичане запустили механизированное фабричное производство хлопковых тканей. С тех пор бенгальская промышленность уже не восстановилась. Британская администрация вряд ли стала бы принимать меры, ограничивающие английскую торговлю. Единственным выходом могла стать полная изоляция, по примеру Японии, но о подобном в Бенгалии не могло быть и речи. Последним оплотом бенгальской экономики осталось сельское хозяйство. Однако и оно видоизменилось в XIX веке и было ориентировано не на продукты питания, а на технические культуры для мирового промышленного сектора — джут и индиго. Так Бенгалия вступила в период экономической зависимости Технической эпохи.

Подобная манера управления производством и участие в интригах мирового рынка вынудили сельских жителей Бенгалии принять экономический режим, продиктованный техникализированным мировым укладом. Техникализация зависела от сдержанности и экономии, от индивидуальных, а не от групповых достижений. В итоге, чтобы принять ее, крестьянам требовалась основа в виде минимальных накоплений. По странному стечению обстоятельств свадебное торжество обходилось дороже, чем вложение в индивидуальное производство. Однако рыночная система не позволяла крестьянину накопить капитал, пока не установятся определенные техникализированные элементы. Получался замкнутый круг. Пока культурное развитие крестьянина не примет техникализированной направленности, он обречен на материальную и моральную отчужденность от глобального уклада.

Дорогие свадьбы приобрели зловещее значение. Из-за них крестьяне попадали в долговую зависимость, неизбежную в рамках безжалостного закона, и уже не могли надеяться на социальную взаимопомощь. Каждое новое поколение организовывало дорогостоящие свадьбы, так как более экономным торжеством они продемонстрировали бы неуважение и отчужденность от общества. Но теперь деревенская община перестала помогать финансировать этот роскошный праздник. А дававшие взаймы ростовщики всегда могли прибегнуть к помощи закона. Жители деревни попадали в безличную зависимость от ростовщиков. С подавлением местного насилия именно закон, а не бесправие ухудшал положение крестьян.

Действующее правительство Бенгалии успешно справилось с тремя великими бедствиями городского общества: мором, голодом и войнами. Население, независимо от его экономического уровня, начало расти и в течение века увеличилось как никогда. Однако, в отличие от развитых стран, жители предпочитали оставаться в родных местах. Из-за перенаселения сельские жители оказывались привязаны к своей деревне. Возможность передвижения на свободные земли становилась все более ограниченной. Но некоторые очень сметливые группы и даже целые касты предпринимали подобные попытки. Социальный порядок становился более жестким. В итоге на самом верху образовался новый правящий класс. Он не был ни аграрным, ни военным, который могли свергнуть новые авантюристы. Это был техникализированный класс, который мог функционировать, только если в обществе ассимилируются основные техникализированные характеристики, а не стихийное воздействие. Даже с исламом индуисты всегда могли найти общие точки соприкосновения, главным образом путем установления лояльных отношений. Однако принять английский образ мышления представлялось практически невозможным. В лучшем случае требовалась радикальная реорганизация личности в рамках приобретенного опыта.

Британский правящий класс господствовал и процветал в полной изоляции. Он оказывал покровительство помещикам-землевладельцам, которые находились на более низшей ступени социальной лестницы, существовали в рамках новой юридической системы и поддерживали интересы британцев. Вся структура, начиная с крестьянства и заканчивая генерал-губернатором, представляла собой «постоянное поселение». Такая поспешная попытка вылилась в «постоянное» доходное поселение в Бенгалии, которое вытеснило крестьян с насиженных мест и лишило их традиционных прав. В результате возникла социальная путаница. Неудачный опыт в долине Ганга привел к созданию более благоприятных условий для крестьян других районов. Но тенденция к жестокости из-за разной политики сохранялась повсюду. Настолько доброжелательно, насколько это возможно, абсолютизм старался максимально облегчить и увековечить новый порядок частичной зависимости от Британии.

В подобных условиях самые амбициозные представители общества старались англизироваться, даже рискуя потерять наследственную культурную идентичность. В период поколения 1789 года многие выступали за европеизацию. Персидские и санскритские традиции стали казаться устаревшими и неактуальными. Но важнее всего было то, что английское учение привлекало самых способных и ярких студентов. На этом фоне санскритские и персидские традиции бледнели. Их ослабление со временем повлекло за собой начало социального голодания.

Внутренняя трансформация британского права в бенгальское сопровождалась завоеванием всей Индии. Еще Гастингс начал скрытое движение в этом направлении, отправив в 1782 году сухопутную экспедицию из Калькутты в Бомбей. Разгромив на своем пути главный союз индийских и мусульманских правителей, он подтвердил могущество британской власти во всей Индии. Однако уже с 1784 года Лондон запрещает проведение подобных операций, английское правительство выступает против агрессивных военных действий и вмешательства во внутренние дела индийских государств.

^{Синглтон Г. Последний бой Типу Султана, правителя Майсура}

Но в течение следующего поколения в Индии и во всем мире в целом сложились условия, противоречащие этой осторожной политике. Чтобы поддержать британских торговцев, а также предотвратить усиление какой-либо империи (в связи с переменчивым политическим положением в Индии), которая могла нарушить интересы Британии, англичане заключили союзы с различными индийскими властями. С 1765 по 1792 год в руках британцев находились Бенгалия, Бихар, побережье Андхра, область Мадраса и небольшая территория Бомбея. Также они имели значительное влияние в мусульманских землях Авад в верховье Ганга и в Тамилнаде («Карнатик»). Другими влиятельными силами на полуострове были мусульмане Майсура в Каннаде и Хайдарабада в центре Деккана. Индуистская конфедерация маратхов располагалась в центральных частях Индии, а их непосредственный правитель находился в Пуна в Махараштре, он имел особое влияние на тимуридского императора в Дели. На северо-западе сохраняли независимость раджпуты и сикхи, которых постоянно тревожили афганцы. В 1792 году, чтобы предотвратить расширение Майсура, британцы в союзе в Хайдарабадом заняли обширные территории на юге. Но к 1798 году, когда Уэсли стал генерал-губернатором, стало ясно, что британцы должны либо продвигаться дальше, либо отступить. Правитель Майсура заключает договор с французами, которые надеялись вытеснить англичан из Индии. Стоит заметить, что и Хайдарабад, и другие индийские правители нанимали французов для обучения солдат современной технике боя. В 1798–1799 гг. Уэсли подчиняет Майсур и основывает британский протекторат. В период с 1803 по 1805 г. он сломил сопротивление маратхов и утвердил в Индии военное превосходство Великобритании. Уэсли создал административную систему, оставив в каждом штате индуистского и мусульманского руководителя, которые, однако, должны были подчиняться британскому правительству. На некоторое время Лондон снова призывает к осторожной политике. Но уже в 1813 и 1818 гг., после поражения Наполеона, генерал-губернаторы завершают процесс завоевания. В итоге оставшиеся раджпуты и маратхи становятся зависимыми союзниками англичан, а Великобритания устанавливает бесспорное политическое влияние от пустыни Тар до Бенгальского залива.

Новые модели, введенные в Бенгалии с учетом местных особенностей, быстро распространились по всей Индии, особенно в тех районах, которые находились в непосредственном ведении британцев (и их становилось все больше). В следующие поколения логические последствия этих действий дадут о себе знать. В 1829 г. были проведены серьезные социальные реформы, упраздняется обычай сати, который стоил жизни многим индуистским женщинам. Еще в 1827 г. символически завершилось господство исламской культуры в Индии — англичане перестали приносить присягу марионеточному тимуридскому императору в Дели. А начиная с 1835 года английское образование (а следовательно, и культурная основа) становится необходимым для подготовки к государственной службе. Оно окончательно вытесняет персидскую систему обучения, которая была обязательной для продвижения по службе.

Британское завоевание Индии можно сравнить с мусульманским завоеванием. Обе державы представили новую культуру, которая во многих областях постепенно ассимилировалась. Религия подчиненных индусов отодвигается на второй план. Однако последствия этих двух завоеваний оказались разными. И причина не только в ускоренных темпах британского завоевания. Мусульмане действительно имели большую социальную силу, чем старая индуистская культура, прежде чем она переняла многие исламские элементы. Но разница заключалась в одной незначительно детали. У индийских государств оставалась возможность вернуться к изначальной культуре, и если они возвращались к ней, исламизация обретала вторичное значение. То, что предложили современные англичане, было совершенно иным. Ассимиляция новой культуры подразумевала полное структурное преобразование индуистской и мусульманской жизни. Новые стандарты вводились не только в законодательстве, управлении, медицине и науке, но и в религиозной сфере. Появились новые социальные классы, изменился характер отношений между городом и деревней. Сам тип цивилизации и ее традиции ставились под вопрос.

Новая система в Египте и Османской империи

В годы британского завоевания Индии Османская империя оставалась политически независимой. Опасаясь завоевания Западом, мусульманские правители готовы были принять новые западные методы, которые позволили бы им реформировать армию и тем самым сохранить независимость. Их успех и его последствия, а также неудачи рисуют неоднозначную альтернативу завоеванию, которое имело место в Индии. По сути, все меры по реформированию политики и экономики в целом перерастали в дополнительную зависимость от Запада. Возникал «колониальный» режим, аналогичный индийскому.

Как мы уже заметили, после разгрома Австрии и России в 1739 году турки до 1770 года сохраняли независимую имперскую власть, практически равную той, что была в XVI веке. Исключение составляют лишь утраченные территории Венгрии и ослабление контроля над Магрибом. Но уже в 1774 году османы в войне с Россией теряют влияние на Черном море, а в 1783 году русские захватывают обширные территории по берегам Азовского моря. Казалось, потенциальные завоевания были на расстоянии вытянутой руки. Как и индийские правители, османы постарались извлечь урок из поражений и ввести в армии европейские методы подготовки. Сначала эти нововведения внедрялись медленнее и менее успешно, чем у индийских правителей. Возможно, причина заключалась в том, что после распада Тимуридской империи государством управляли новые люди, слабо связанные с местными традициями, и они реже, чем османские правители, сталкивались с укоренившимся сопротивлением. Однако османы дольше, чем любое индийское государство, сдерживали наступление европейских держав. Более того, они остановили русское продвижение и не позволили ни Австрии, ни Франции повторить их индийский опыт. Даже в период Наполеоновских войск Европа не смогла подчинить себе Османскую империю.

Стамбульские реформы казались на первый взгляд крайне неудачными, и полностью их завершили лишь последующие поколения[408]. Селим III вступил на престол в самый разгар войны с русскими и австрийцами, из которой турки вышли с минимальными потерями. В 1792 году, когда европейцы объявили о мирной передышке, Селим III провел серьезные военные и политические реформы, которые назвал Низам-и джедид, или «Новая система». Отчасти это было восстановлением прежнего централизма, который, по мнению абсолютистов, предотвращал злоупотребления полномочиями. Аналогично в Бенгалии британцы частично восстановили тимуридскую систему. В течение многих поколений османские правители были озабочены неповиновением янычар, и Селим сосредоточился на этой задаче. Но для этого потребовались прогрессивные преобразования столичной социальной модели и поддержка политики экономической и культурной зависимости от Запада. Более того, административная практика обязана была отвечать ожиданиям Запада, а вся империя должна была открыться рациональныму подходу к управлению. Однако к тому времени восстановить эффективную работу старых институтов власти было уже невозможно, а поверхностные заимствования с Запада оказались недостаточными. Внутренние европейские войны предоставили лишь кратковременную отсрочку. Но в целом западное влияние становилось сильнее, и мир подстраивался под него. Но как уже упоминалось, разобщенность в Европе на время сдержала ее экспансию. В то же время даже османы признали важность коммерческих отношений, требовавших нового «закона и порядка». Более того, эти торговые связи вызывали у них больше беспокойства, чем восстановление прежних экономических и аграрных интересов. Подрыв ремесла по производству предметов роскоши укрепил доминирующее положение янычар в гильдиях. В результате лучшие элементы гильдий были стерты, что нарушило союз улемов и горожан. Какое-то время альянс обладал правом вето, но оно имело только негативные последствия. Для достижения положительных результатов требовалось найти более радикальные пути изменения, а не основываться на старых местных промыслах и ремеслах.

Селим со своими придворными проявлял интерес к идеям Французской революции. Но это любопытство скорее исходило от него как от просвещенного монарха, а не как от радикального демократа. В поисках путей реорганизации государства он в первую очередь обратился к главному модернизатору Европы — Наполеону. Однако в 1806–1807 гг. консервативные улемы и янычары настроили весь Стамбул и соратников монарха против реформ, и идея модернизации была благополучно забыта. Но начало процессу было положено. Друг и наследник Селима Махмуд сумел извлечь урок из прежних ошибок и обратиться непосредственно к сознанию людей. Постепенно, шаг за шагом в течение двух-трех десятилетий он внедрял идеи Селима. Махмуд воспользовался тем, что янычары доказали свою бесполезность в подавлении греческого восстания (после 1821 года). «Общественное мнение», убежденное в стабильности и ответственности государственной власти, позволило Махмуду упразднить корпус янычар. Опираясь на новые западные технические методы, он создает новую модель абсолютизма. Благодаря соблюдению европейского порядка турецкий правитель получает поддержку Запада.

В то же время один из военачальников Селима добивается успеха в провинции империи — Египте. Экономически централизованный Египет больше остальных районов империи пострадал от конкуренции Запада в торговле предметами роскоши. Например, ткани высшего сорта преимущественно шли через левантийцев из Франции. Соответственно, социальный уклад был нарушен. Тем не менее присутствие Запада ограничивалось здесь большей частью коммерческими целями. Так, в 1798 году Наполеон высадился в Египте, чтобы оказать поддержку французским торговцам в борьбе с местным беспределом. Но, кроме того, он создал здесь базу для проведения операций против англичан в Индии. Из всей османской армии египетские мамлюки были наименее знакомы с техническими новинками. В итоге они оказались практически бессильны перед войсками Наполеона. Мировоззрение местного населения все еще оставалось патриархальным. Французы по возможности постарались привнести на египетскую почву плоды Просвещения. Они открывали современные больницы, административные учреждения и научные лаборатории (среди прочего они детально описали нетехникализированный образ жизни, еще сохранившийся в этом регионе, так как с воцарением современной французской цивилизации он мог исчезнуть). Более того, французы призвали лучших местных ученых переложить и продемонстрировать преимущества Революции в рамках ислама. Они разработали тщательный план, как сделать египетскую экономику упорядоченной и процветающей, чтобы она достойно дополняла французскую экономическую систему.

К 1801 году, когда французы под натиском англичан были вынуждены покинуть Египет, египтяне осознали, что со времени последнего французского вторжения мир изменился. Тогда недисциплинированные средневековые европейские рыцари тщетно пытались захватить Египет, который для них был слишком цивилизованным. Воспользовавшись хаосом в стране, в 1805 году один из османских военачальников, Мухаммад-Али (1769–1848 гг.), делает головокружительную карьеру. Этот человек сочетал в себе эгоизм и невежественность с чертами гениального полководца.

При поддержке албанских мусульманских подразделений Мухаммад-Али восстановил прежнее египетское правительство. А в 1807 г. он отбил нападение англичан, пытавшихся вторгнуться в Египет. В 1811 г. Мухаммад-Али сломил сопротивление мамлюков и казнил всех их предводителей (в вопросе с янычарами Селиму не удалось добиться подобного успеха). К 1813 году он устанавливает египетское правление в Хиджазе (под османским сюзеренитетом), который с 1803 по 1804 г. находился в руках ваххабитов из Наджда. Однако Мухаммаду-Али было недостаточно такой власти. Он осознавал широкие возможности нового века и понимал, что, если не воспользуется ими, его власть продлится недолго. Мухаммад-Али знал, что его победа и независимость от британцев — явление временное.

С самого начала Мухаммад-Али старался подставить под свой контроль все земли Египта и вскоре (к 1812 году) везде установил прямую власть центрального правительства. Он активно вмешивался в земельные отношения в деревнях, составлявших ядро социальной структуры. Над формальным шейхом он поставил умда (начальника), ответственного перед государством[409]. У благотворительных фондов были конфискованы все земельные пожертвования. А школы и другие учреждения, принадлежавшие им, перешли в ведение государства.

Старый общественный порядок был разрушен, и вся власть оказалась сосредоточена в руках правителя (это не первый подобный случай). Мухаммад-Али пошел на более фундаментальные изменения, которые более не позволяли вернуться к прежнему положению. Для начала он оставил французских советников. Во время его правления многие проекты французских оккупантов были воплощены в жизнь. Опираясь на современные тенденции, Мухаммад-Али учредил администрацию, которая стала надежным инструментом для осуществления его планов. Затем, монополизировав всю коммерческую деятельность и сбор урожая, он получил контроль над всей экономикой страны. В 1820 году правитель приступает к разработке нескольких проектов, которые помогли бы связать новое египетское общество с европейским. Он восстанавливает старую систему каналов, которая местами была разрушена и до недавнего времени не функционировала. При этих работах Мухаммад-Али поощряет применение современных инженерных методов. Это стало первым шагом к восстановлению всей ирригационной системы Египта, которая с древнейших времен распределяла воду во время разливов Нила. Одним из самых важных его мероприятий стала культивация на землях, перешедших под контроль государства, нового улучшенного сорта хлопка, который выращивали в промышленных масштабах с сохранением требуемых норм качества и экспортировали на английские текстильные фабрики.

Начиная с этого момента экономика Египта включилась в международную рыночную систему. В дальнейшем, когда в Ланкашире началась паника, египетские агрономы ощутили ее результаты напрямую. Неуклонно растущая коммерциализация египетского сельского хозяйства обладала лишь поверхностным сходством с теми днями, когда Византия и Медина рассчитывали только на египетские урожаи пшеницы. Коммерчески выгодные и промышленные культуры заменили зерновые культуры. В конечном итоге Египет был вынужден импортировать продукты питания по международным рыночным ценам. Резкий рост производительности в стране сопровождался демографическим ростом. Более того, современная медицина помогала предотвратить распространение эпидемий, хотя до недавнего времени одному отдельному крестьянину редко оказывалась медицинская помощь. Вся эта система управлялась довольно эффективно и оставляла два пути развития.

В результате этой деятельности (в отличие от Бенгалии) возросло благосостояние страны и усилилась юридическая безопасность правящих кругов, которые находились в тесных, хоть и зависимых, отношениях с Европой. На волне процветания даже крестьяне получили свою выгоду (временно). Но они утратили традиционные социальные преимущества, которые раньше предоставляла свободная администрация и многочисленные местные центры. В некотором смысле пострадали и культурные институты. Их основы регулировались государством. Так, в аль-Азхаре пресекли попытки преподавать философию, астрономию и музыку, заставив ограничиться лишь лекциями по теологии и праву. Европейские учебные заведения предлагали более широкий круг предметов. В соответствии с современными стандартами усиливалась узкая специализация. Самым ненавистным воплощением новой тирании стало военное предписание. Будучи довольно эффективным, оно, в отличие от Французской революции, не отвечало патриотическим чувствам. По условиям этого предписания арабские крестьяне становились солдатами. Это позволило Мухаммаду-Али расширить свое албанское войско. Египет стал центральной империей не только в Аравии, но и в Нильском Судане и даже в Сирии (когда Мухаммад-Али в 1831 году пошел против своего османского сюзерена). Более того, Мухаммад-Али поощрял обучение медицине, инженерии и современным языкам, надеясь избавиться от европейских специалистов. Таким образом, рядовые египтяне становились активными участниками событий.

Мухаммад-Али успешно преодолел трудности, связанные с западной конкуренцией XVIII века, и практически принял новый западный мировой порядок. В этом смысле он ввел Египет в современный век техникализации. При этом ему удалось экономически и политически не впасть в прямую зависимость от европейцев. Однако его попытка поднять Египет на западноевропейский технический уровень провалилась. Люди, с которыми работал Мухаммад-Али, в отличие от европейцев, не готовились к преобразованиям в течение нескольких веков, и результаты оказались отрицательными. Египет как оплот утонченного ремесленного дела в скором времени прекратил свое существование. Для открытия новых современных фабрик было недостаточно мощного управления, требовались технические ресурсы. Он отказался от животной тягловой силы, посчитав ее малоэффективной. Ученики, поступившие в его школы, кое-как преодолев языковой барьер, понятия не имели, как можно изучать науки, основываясь на практических и экспериментальных занятиях. Студенты привыкли к методам медресе аль-Азхар, где они заучивали древние тексты и, соревнуясь в красноречии, обсуждали с преподавателем литературные детали. Однако зубрежка инженерных учебников не поможет стать хорошим специалистом, а вместо обсуждений требовались практические занятия, которые студенты считали унизительными. В итоге все техникализированные реформы, не считая отдельных удачных случаев, провалились.

В 1833-м, а затем в 1840 году Мухаммад-Али убедился, что империя по прежнему зависит от европейских держав, которые при желании могли помешать исполнению его планов. Он даже был вынужден отказаться от монополизации рынка, так как она несовместима с индивидуальным предпринимательством, поощряемым Европой. После 1840 года Мухаммад-Али оставил свои амбициозные планы по созданию школ и признал, что в настоящее время Египет должен довольствоваться зависимым положением в мировой цивилизованной системе.

Поволжские татары и Туркестан

Великие преобразования затронули латинизированных христиан в западной части Европы. Основой всех этих государств были общие институты. А следовательно, преобразования происходили на родной почве, в том смысле что любые нововведения строились на одинаковой основе. Все западноевропейские страны обладали феодальными политическими институтами, и все разработали постфеодальную национальную структуру. Более того, каждое из этих государств получило религиозное и литературное латинское наследие и активно участвовало в создании наследия Средневековья и Ренессанса. Жители данного региона были тесно связаны в социальном и экономическом плане. Инновации одного региона быстро распространялись в другие места и нередко развивались параллельно. Обычно в соответствующих сферах у каждого народа складывались одинаковые условия и обстоятельства[410].

^{Жером Ж.-А. Наполеон Бонапарт в Египте}

В результате изменения постепенно внедрялись в существовавшие институты и никогда не заменяли их полностью. Если в XVIII веке монарх решал проводить реформы и усовершенствовать государство и общество, он не копировал более развитые страны. Хотя, несомненно, заимствовались некоторые элементы из французской или английской системы. «Просвещенные монархи» и их придворные видели свою задачу в усовершенствовании. Оно заключалось не в принятии чужеродных норм, а в улучшении собственных. Подобное отношение наблюдалось как в самых отсталых странах, так и в самых развитых. В каждой их этих стран «Просвещение» выросло из местной идеи и инициативы. Причем на всех этапах для них существовали общие проблемы и чаяния.

^{Хедив Мухаммад-Али. Западноевропейская гравюра XIX в.}

Народы Восточной Европы с греческим и православным христианским наследием развивались за пределами латинизированных институтов. Но они разделяли те же традиции и на протяжении всей истории обменивались торговым, культурным и даже политическим опытом. Вплоть до Средневековья христианский Запад черпал большую часть культурных и экономических ресурсов в Византии. Самые развитые районы Италии в течение долгого времени оставались политически верны Византийской империи. После появления ислама ситуация кардинально изменилась. Но уже в позднем Средневековье восточные средиземноморские и православные славянские территории оказались под политическим покровительством Запада. Это политическое влияние определило и мощный экономический потенциал немецких и итальянских купцов. Многие православные христиане продолжали оглядываться на своих западных собратьев и поддерживать культурный взаимообмен. Европейские христиане продолжали вести привычную жизнь, даже несмотря на то, что восточные европейцы не пережили эволюцию, через которую прошла вся Западная Европа.

К концу XVIII века в результате реформ, начатых при Петре Великом, русские значительно сблизились со странами Запада. Наиболее продвинутые представители нации осознали происходящие в Европе процессы и старались адаптировать результаты преобразований. Они достаточно рано влились в процесс Просвещения и начали реализовывать его научные, промышленные и даже социальные задачи. В результате (хотя Запад всегда шел на несколько шагов впереди) общий уровень социальной жизни в России практически соответствовал западному, и между ними не возникло существенного разрыва. Невзирая на недостатки технического развития, в XVIII веке Россия становится одной из великих европейских держав.

Таким образом, формируется единая «Европа», основу которой составляют западные христиане, и теперь к ним присоединяются восточно-европейские народы. Эта новая Европа, включая Россию (а также ее владения в Сибири), стала наглядным примером Великих Преобразований, охвативших весь мир. (Это сложное европейское образование мы в дальнейшем будем здесь называть «Европа».)

В новой Европе образовалось активное сообщество. Это были поволжские мусульмане, тюркоязычные потомки булгар. В XV–XVI вв. русские завоевали и поделили их земли, надеясь на то, что мусульмане обратятся в христианство. В итоге поволжские татары жили совместно с русскими поселенцами и перестали быть большинством даже на своей родине. Однако им удается сохранить в неприкосновенности свою торговую элиту. Во второй половине XVIII века императрица Екатерина Великая решает дать мусульманам, или «татарам», равные права в империи. В некотором смысле ей это удается. Поволжские «татары» избавляются от социального неравенства. В частности, с них снимается запрет проживать в городах, который ранее существовал для всех необращенных. Они начинают активно участвовать в экономической жизни страны, налаживая связи с новым коммерческим миром и даже промышленностью.

В эпоху поколения 1789 года существовали два вида предприятий татар. Находясь под защитой российского закона о запрете иностранной мусульманской коммерции на территории страны, татары воспользовались усилением сибирской торговли и захватили лидерство в центральном евразийском регионе. Теперь они опережали купцов из обедневших городов Зарафшана. В основном это были купцы из Казани, которые могли одновременно как единоверцы торговать в Бухаре и как россияне вести дела в Москве. Как и русские, с которыми татары вступали в партнерские отношения, они начали инвестировать в промышленность. В результате Казань стала крупным промышленным центром.

И хотя их промышленность была далека от современных западноевропейских заводов и представляла собой полукустарное производство, на фоне отсталой русской промышленности она выглядела вполне солидно. В течение некоторого времени медресе Бухары продолжали оказывать социальное и культурное воздействие на татар. Но в экономическом плане первенство давно перешло к поволжским мусульманам. Их постепенно разраставшиеся поселения, с одной стороны, были русскими и перенимали новые техникализированные тенденции (в возможных пределах), а с другой стороны, оставались мусульманскими и поддерживали связи с местным населением.

При этом поволжские татары настойчиво соблюдали исламские традиции не только в религии, но и в творческом культурном аспекте. Их культура только внешне следовала современным тенденциям, например распространялось книгопечатание, но само ее содержание оставалось традиционным. Казань являлась северной мусульманской столицей (со временем Астрахань на Каспии станет второй культурной, но не экономической столицей). Здесь находился главный центр мусульманской печати, где издавались книги на чагатайском, турецком, персидском и арабском языках. Более того, тут переиздавались старые книги и выпускались новые, написанные в манере XVIII и более ранних веков. Татары сохраняли связи со своими единоверцами в бассейне Сырдарьи и Амударьи и со своими соседями в горах Туркестана. Со временем они даже переняли манеру одеваться и социальные привычки своих постоянных партнеров, несмотря на то что те следовали основным тенденциям Технической эпохи.

Помимо всего прочего, в начале XIX века под эгидой татар в бассейнах Сырдарьи и Амударьи увеличилось производство хлопка для экспорта на российский рынок. Туркестан не попадал под влияние походов Наполеона или деятельности Мухаммада-Али, поэтому качество производимого хлопка было низким. В этих регионах не ставились эксперименты и не проводилось локальной модернизации даже в военной сфере (несмотря на интерес к западному оружию), не говоря уже об образовании и периодических печатных изданиях. И еще в течение нескольких десятилетий татары вели дела на старой основе. Туркестан был закрыт для новых путей развития Технической эпохи больше, чем внутренние районы Судана. Однако даже тут экономика подверглась современной коммерциализации. В итоге образовался зависимый от российской экономики субъект, а вместе с этим начался и период модернизации для мусульманских татар.

Татары не были похожи ни на один мусульманский народ. Они адаптировали свои торговые традиции к новому веку и даже приняли активное участие в промышленных предприятиях. Но в то же время татары тщательно ограждали себя от интеллектуальных аспектов новой жизни. Позднее, в XIX веке, когда русские полностью модернизировали свое общество, это интеллектуальное ограничение существенно сдерживало экономическое развитие татар[411].

На глазах у поколения 1789 года Европа установила безраздельную гегемонию над исламским миром. Европейские страны проводили политику «европеизации», эта политика принимала ту или иную форму в зависимости от конкретных обстоятельств: иногда лидеры европейских государств напрямую управляли мусульманскими странами, а иногда такое управление осуществлялось опосредованно — среди государственных лидеров стран Востока просматривалась ярко выраженная тенденция ориентироваться на социальные ценности европейской культуры. Таким образом, в большинстве мусульманских стран общественная жизнь проходила под диктовку европейцев. Европейская политическая элита ни за что не допустила бы появления на политической сцене по-настоящему влиятельного, независимого политика, принадлежащего к мусульманскому миру. XIX век ознаменовался лишь двумя по-настоящему значительными военными конфликтами: мы имеем в виду вооруженное столкновение Индии и Великобритании и военные действия голландцев в Малайском архипелаге (при участии британцев). На протяжении XIX столетия голландцы укрепляли свое господство над независимыми мусульманскими портами архипелага, а в эпоху Наполеона начали распространять свое влияние на мусульманские аграрные княжества Явы и Суматры. Таким образом, Голландия подчинила своему влиянию большую часть архипелага, за исключением северных областей (в том числе и Малайи), где сохранялось господство Британии. В Магрибе (этот регион на протяжении многих лет являлся своего рода «полем боя» для государств, расположенных на северном и южном побережьях-Средиземного моря) в XVIII в. началась решительная борьба с пиратами, выступающими под знаменем ислама. Эту борьбу возглавили христиане, которые начали ощущать себя новыми хозяевами этой территории. Окончательную победу над корсарами Магриба удалось одержать лишь в начале XIX в., причем следует отметить, что в этой борьье приняли участия только что созданные Соединенные Штаты Америки.

Европейцы доминировали даже в таких удаленных от Европы уголках земного шара, как государство Каджаров в Иране. В 1800 г. российский император был провозглашен царем христианской Грузии (после того, как там началось восстание против Каджаров), и едва утвердившаяся на престоле династия Каджаров оказалась перед лицом агрессии в России в жизненно важном для нее Кавказском регионе. За два поколения до описываемых событий после падения династии Сефевидов Россия, как и Османская империя, смогла добиться временных успехов (которые затем были легко ликвидированы Надир-шахом), но теперь же русские практически не встречали никакого сопротивления. Россия захватила на Кавказе огромные территории, в том числе и большую часть ключевой провинции Азербайджан. Каджары понимали, что они могут спасти свое государство, заключив союз с другой, не менее могущественной европейской державой, которая будет диктовать им свои политические и экономические условия. Они заключили союз с Британией, а затем с Францией, каждая из этих стран прислала в Иран своих советников и военных специалистов и настояла на том, чтобы представители другой стороны покинули страну. Вмешательство Британии и Франции (следует учитывать, что после окончания Наполеоновских войн у этих европейских стран не было ни малейшего желания участвовать в полномасштабном военном конфликте) помогло снизить накал экспансии России от прямого вмешательства до мягкого покровительства.

Международное право и основы мирового порядка

Функция правительства всегда заключалась в том, чтобы легитимизировать и закрепить те права и привилегии, которые принадлежали сильнейшему, и тем самым исключить любую возможную конкуренцию. Это осталось главной задачей и для правительств техникализированных государств. Однако примат индивидуальных технических достижений усилил позиции класса разбогатевших предпринимателей, которые на ранней стадии развития олицетворяли собой индивидуальный успех. С этой точки зрения все прочие социальные статусы, такие как наследование по праву рождения, приобретали лишь второстепенное значение по сравнению со статусом собственника. В их общих интересах было законодательно урегулировать только рыночные отношения, в рамках которых собственник обладал юридическим правом собственности. Это стало принципом европейской гегемонии.

Защита прав собственности от депостичных посягательств как со стороны самого государства, так и местных властей, которые это государство должны контролировать, стало не только идеалом, но священным долгом суверенного правительства западного государства в Техническую эпоху. Если в данном обществе действующее правительство могло гарантировать европейцам соблюдение этого правила, то они соглашались признавать его как высшую власть, и оно могло занять место в признанной международной системе европейского политического устройства. Также предполагалось, что все европейские правительства будут соблюдать определенные нормы и правила межгосударственных отношений, которые назвали «международным правом». Все существовавшие ранее своды традиций, какие имелись в мусульманских странах, рассматривались как второстепенные и признавались лишь постольку, поскольку вписывались в общеевропейскую модель международного права.

В случае, если правительство отказывалось признавать эти неписаные законы, например принцип неприкосновенности частной собственности европейцев или местных торговцев, от деятельности которых могли зависеть европейцы, или если нарушало разработанные европейцами правила межгосударственных отношений, то оно могло утратить право на суверенитет. В такой ситуации это давало законом право одному или нескольким европейским государствам вмешаться и защитить свои законные интересы и интересы других европейцев. Отрицательная реакция со стороны других европейских государств или ожесточенное сопротивление местных жителей могли внести свои коррективы, и вмешательство могло выражаться в установлении самых разных степеней контроля — от отставки официальных лиц государства до оккупации и установления своей администрации. (В принципе вмешательство считалось незаконным, если европейская страна сталкивалась с постоянным неослабевающим сопротивлением местного населения; например, когда итальянская армия потерпела поражение в Абиссинии, в политических кругах разразился крупный скандал.) Европейцы и их зарубежные протеже обязаны соблюдать лишь те правовые нормы, которые соответствуют европейскому законодательству — это правило очень скоро стало традицией в международных правовых отношениях. Если европеец обвинялся в том или ином преступлении на территории иностранного государства, то его дело, как правило, рассматривалось не местным судом, а передавалось в юрисдикцию европейских судебных органов.

^{Тисье А. Портрет Абд аль-Кадира}

Эта особая юрисдикция (так называемый принцип экстерриториальности) возникла как развитие системы особых судов для зимми в исламских государствах, в которых заседали и судились люди одного вероисповедания. Но в условиях гегемонии Европы данный принцип стал намного шире, и теперь законы той или иной европейской страны имели безусловный приоритет над местными законами. Таким образом, европейцы могли пользоваться всеми своими правами и привилегиями даже в тех странах, суверенитет которых они признавали.

На той или другой основе главные империалистические государства Европы — Франция, Британия и Россия — на протяжении всего XIX века продолжали расширять зону своего прямого контроля в исламо-азиатском регионе. После 1830 года Франция оккупировала центральную часть Магриба (ранее эта территория принадлежала Османской империи).

^{Уличная сценка в Каире. Фото XIX в.}

В этот период в Магрибе появился по-настоящему влиятельный лидер — Абд аль-Кадир, он пытался установить независимое мусульманское правление на территории, которая поначалу не была оккупирована. Он старался найти компромисс и договориться с европейцами, но, несмотря на все его усилия, правительства европейских стран начали преследовать его как мятежника и бунтовщика. Ведущие европейские страны были весьма озабочены дальнейшей судьбой и других, более управляемых провинций Османской империи, которые постепенно тем или иным способом попадали под их совместный протекторат. В мусульманском мире оставалась еще одна сравнительно большая территория, на которую пока еще не распространилось влияние европейцев, — это территория между Османской империей в Восточном Средиземноморье и британскими владениями в Индии и севернее. Здесь главными соперниками являлись Британия и Россия. Долина реки Инд являлась частью Индо-тимуридской империи. Этой территорией управляли сикхи и мусульманские правительства, которые политически были настолько нестабильны, что не могли дать отпора британскому вторжению, но достаточно сильны, чтобы тревожить соседние владения Великобритании. К 1849 году эти земли были покорены. Однако большая часть территории, на которой проживало ирано— или тюркоговорящее население, оставалась недоступной для европейских держав.

К концу XVIII века земли, находящиеся под управлением Севефидов и узбекских династий, распались на целый ряд относительно мелких городов-государств, которые не могли контролировать племена скотоводов, живших в горах и степях. Ираноговорящее население, преобладавшее на этой территории в течение нескольких веков, стало постепенно сокращаться. На землях к северу от Иранского нагорья среди сельского и городского населения преобладали тюрки-степняки, даже такие старые персидские города, как Марв и Балх (Мазари-Шариф), теперь стали тюркоязычными. Даже в горах Азербайджана к западу от Каспия и в верховьях Сырдарьи к северу от Памира население было в основном тюркоязычным. В ираноязычных областях полностью исчезли некоторые местные языки, что же касается территории между Памиром и горами Фарса, то здесь население разговаривало на диалекте персидского. В высокогорных западных регионах иранским языком, на котором говорило население, был курдский, а в восточных районах Иранского нагорья — пушту (язык афганцев).

Самым важным государством региона являлась монархия, созданная тюрками-каджарами, которые унаследователи централизаторские традиции Сефевидов и избрали своей столицей Тегеран недалеко от Рея. Они контролировали большую часть Кавказского региона, включая тюркоязычный Азербайджан с одной стороны, и персоязычные нагорья Западного Ирана — с другой. Их власть была более или менее крепкой во всем Курдистане, арабоязычной равнине Дуджейля и в западной части Хорасана, где преобладал персидский язык. Официальным языком в государстве был персидский, как и при других тюркских (и афганских) дворах Ирана и Туркестана. Хотя на этой территории проживало лишь чуть более половины персоязычного населения, европейцы называли ее «Персией». Подавляющее большинство населения, как тюркоязычного, так и персоязычного, являлись шиитами.

В дальних восточных районах ираноязычной территории находилось несколько независимых государств, самым могущественным из которых являлся султанат Кабула, управляемый афганской династией, которая контролировала значительную часть высокогорных районов, населенных афганцами, а также территории, где проживало персоязычное население. Как иностранцы, так и коренные жители называли это государство «Афганистан». Большинство его населения, как афганцы, так и персы, являлось суннитами.

В бассейнах Сырдарьи и Амударьи могущественная узбекская монархия распалась на несколько мелких ханств, столицами которых стали Хива, Бухара и Коканд. К востоку от Алтая мусульмане жили под контролем Китая. Огромная тюркоязычная территория, включая Таримскую впадину, принадлежавшую Китаю, называлась «Туркестаном», и несколько располагавшихся здесь государств назывались по именам своих столиц. На этих землях проживали почти исключительно сунниты, которыми являлись и племена казахов-скотоводов, управляемые независимыми ханами.

Со времен революции шаха Исмаила, насколько восторженно принятой в горных районах Кавказа и на территории Ирана, настолько ожесточенно отвергнутой в бассейне Амударьи и Сырдарьи, шииты Ирана и сунниты Туркестана относились друг к другу враждебно. Географически эти две территории были тесно и болезненно связаны между собой: сунниты относились к попавшим в плен шиитам как к «неверным» и продавали их в рабство в Туркестан. Легендарное соперничество между Ираном и Тураном вспыхнуло с новой силой и обрело вид религиозного противостояния. Однако главным событием XIX столетия в этом регионе стал рост влияния России. К1813 году русские оккупировали значительную часть Кавказа, включая большую часть Азербайджана, который был военным оплотом власти Каджаров. В 1828 году они вынудили Каджаров подписать договор, согласно которому получали контроль над Каспием и право вмешиваться в дела Персии, включая право экстерриториальности по образцу османских «капитуляций» (ахднаме). При следующей смене власти Россия, вслед за Британией, поддержала своего кандидата на престол в Тегеране. Потеря большой территории, на которой проживало тюркоязычное население, усилила иранский характер Каджарского государства, хотя костяк его армии по-прежнему составляли рекруты из оставшейся под их властью части Азербайджана.

К середине XIX века после долгого периода коммерческой эксплуатации этих регионов поволжскими татарами Россия поглотила большую часть Туркестана, западную часть Алтая и некоторые независимые персоязычные племена в верховьях Сырдарьи (эти земли назывались Таджикистаном). Узбекские ханства Хива в устье Амударьи и Бухара на Заравшане сохранили автономию, но оказались внутри российской территории (Россия держала крупный гарнизон в Самарканде, который был оккупирован в 1868 г.) Афганское государство и Персия Каджаров на юге сохранили независимость, но племена туркменов в пустыне Кара-Кум, которых пытались подчинить себе Каджары, попали под власть России, которая проложила через их территорию железную дорогу и, таким образом, создала форпост для проникновения в Хорасан. Англичане, которых беспокоило продвижение России к границам Индии, успешно противостояли российскому влиянию в Афганистане, но им не удалось столь же успешно противостоять ему в Тегеране. Они сохраняли контроль над экономикой арабоязычных стран Персидского залива и фактически установили протекторат там, куда ранее формально распространялась власть османов и Каджаров. Однако на большей части территории «Персии» главенствующая роль принадлежала российским промышленникам. На персидские рынки хлынули российские товары, и российское присутствие стало ключевым политическим фактором. В этой ситуации британцы не могли придумать ничего лучшего, как перекрыть путь между Тегераном и Кабулом в центральной его части, в Хорасане (в начале XIX столетия граница между ними проходила по территории Хорасана).

^{Фетх Али Шах, второй шах династии Каджаров. Иранский портрет XIX в.}

Со стороны европейских держав это была блестяще продуманная политика: определить четкие границы государств и утвердить в их пределах династии. С невиданным искусством европейцы прокладывали границы там, где их никогда не было: иногда они проводили их прямо по населенным пунктам, ничуть не заботясь об интересах местного населения. Такая политика была только одним аспектом общей концепции легитимного международного порядка: когда четко определены границы территории, правительство той или иной страны хорошо знает, за какую именно территорию оно несет ответственность, что исключает возможность возникновения конфликтов.

^{Разрушенный в ходе восстания сипаев банк в Дели. Фото Беато Ф., сер. XIX в.}

Но самым главным нововведением европейцев было закрепление легитимности династий. Европейцы настаивали, что во главе каждого государства должен стоять независимый монарх, который занимает трон в соответствии с четко определенным принципом передачи власти на европейский манер (хотя и необязательно на основе права первородства), что полностью исключало династические конфликты. Но с исчезновением прямой вооруженной конкуренции оказались блокированными другие силы, регулировавшие общество; как и с ослаблением торговых гильдий, это делало сообщества все менее способными ответить на вызов, который бросала им Европа. В течение XIX века несколько правящих династий Индии, полностью лояльных Великобритании, выродились в самую безответственную деспотию до такой степени, что некоторые местные правители оказались неспособны поддержать закон и порядок даже с помощью британских советников, и вместо них пришлось вводить прямое британское правление. Сходные процессы начались в иранотюркских регионах, когда в 1834 г. русские возвели на престол Каджара, которого они считали «законным наследником», хотя этот юноша был еще слишком молод и не имел достаточного опыта в государственных делах. Британцы периодически пытались вмешаться в процесс престолонаследия в Кабуле, стремясь поставить там «дружественного» правителя, но ни разу не смогли добиться полного успеха — политика в горах Афганистана не поддавались «регулированию».

Фаза начального сопротивления

Действительно, первой реакцией на усиление европейской мировой гегемонии было сопротивление. В остававшихся «независимыми» регионах это движение возглавили местные правители. Но наиболее дальновидные исламские политики увидели в постоянно нарастающей угрозе европейского вторжения повод для модернизации своих вооруженных сил, чтобы они как можно больше походили на западные армии, и при необходимости проводили для этой цели другие изменения в управлении, а иногда и в системе образования. Такие изменения сами по себе провоцировали жесткое сопротивление, которое было еще более яростным, если подобные реформы проводились не местными властями, а непосредственно под прямым европейским правлением. В то время такое сопротивление являлось консервативным, само по себе отрицало новые пути развития, хотя и было ими инициировано. Однако иногда оно допускало некоторые изменения в рамках старого культурного уклада.

В начале XIX столетия Мухаммад-Али внедрял свои инновации в Египте и Сирии (вплоть до 1841 г.) Ему удалось завоевать расположение западного общественного мнения за счет растущей ненависти своего народа. Сирийцы, которые с восторгом встретили его армию, надеясь на избавление от гнета коррумпированной Османской империи, позднее возненавидели его за эффективность, с которой он повысил налоги, сократив их число, отобрал у жителей оружие, покончив с междоусобными войнами, и, наконец, стал призывать их на государственную службу. С помощью европейцев сирийцы очень быстро избавились от Мухаммада-Али. Египтяне относились к нему ненамного лучше, причем эта неприязнь распространилась и на его наследников, хотя открытое сопротивление было подавлено.

В северных районах Османской империи Махмуд (1808–1839 гг.) проводил точно такую же политику практически с теми же результатами. Разница заключалась лишь в том, что он действовал далеко не столь решительно, и, соответственно, его действия не вызывали такого решительного сопротивления у местного населения. Махмуду, однако, пришлось столкнуться с другой, еще более сложной проблемой — его империя переживала серьезные экономические трудности. Балканские христиане еще в XVIII веке наладили тесные связи с Западной Европой, и очень скоро жителей этого региона захлестнули националистические чувства (которые ранее развивались среди мусульман). С всевозрастающим упорством они желали провести вестернизацию в рамках собственных независимых государств. В результате их бесконечные восстания терзали и без того ослабленную империю.

Их успех был ограничен слабой поддержкой Запада, но стал чрезмерным для турок. В период правления Махмуда на севере империи Россия захватила значительные территории на Черноморском побережье и добилась автономии для Румынии и Сербии, а совместное вмешательство европейских держав на юге позволило грекам, которые были разбросаны на всем владениям османов, создать небольшое независимое королевство. На юго-востоке приобрел независимость Египет, и даже Сирия (и Хиджаз) на какое-то время вышла из состава империи. Потребовалось вмешательство европейцев, чтобы спасти от войск Мухаммада-Али оставшуюся часть Османской империи.

На оставшейся территории Махмуду и его министрам удалось ввести централизованные налоги и правление, соответствующие новейшим на это время требованиям европейской социальной модели. Опираясь на автономных землевладельцев, они успешно противостояли улемам и янычарам Стамбула. Через некоторое время правительство уже достаточно окрепло и могло претендовать на реальную политическую власть в стране, в том числе и на всеобщую воинскую повинность. Лишь в последние годы правления убежденным «западникам», обученным на дипломатической службе или реформировании администрации, а не на традициях двора, позволили «вестернизировать» саму форму государственного управления. В стране были открыты школы, в которых преподавались современные науки. Подданные Османской империи, прежде всего государственные служащие, независимо от вероисповедания стали носить фески (фетровые шапочки в форме усеченного конуса с кисточкой), которые пришли на смену многочисленным головным уборам, четко различавшим улема и дервиша, купца и принца, христианина и мусульманина. За это немногочисленное сообщество «западников» подверглось нападкам не только улемов, но и всего турецкого общества в целом. Махмуд осмелился уничтожить корпус янычар лишь после того, как они помогли ему усмирить самых сильных из независимых землевладельцев, и в тот момент, когда их явная военная несостоятельность стала очевидна даже городским обывателям. Таким образом, неприятие фески стало своего рода индикатором общественных настроений.

Это же поколение стало свидетелем начала великих реформ в Индии и внедрения британской системы образования. Уголовное право и образование были приведены в соответствие с британскими стандартами того времени под руководством ученого-историка Томаса Бабингтона Маколея. В Бенгалии некоторые индуисты начали постепенно вводить элементы вестернизации в свою жизнь, но очень мало мусульман следовало их примеру.

^{Двор дворца Сикандар Баг в Лакхнау с телами 2000 убитых британцами и непохороненных сипаев. Фото Беато Ф., сер. XIX в.}

Многие лидеры мусульманского мира пассивно реагировали на новые порядки, пока они не затрагивали их благосостояние; но тех, кого они лишали привилегий и ничего не давали взамен, еще сильнее раздражал тот факт, что перемены, в отличие от Османской империи, осуществляли не мусульмане, а правительства неверных. Некоторые из них нашли новое применение исламским традициям реформизма, которые получили свежий импульс в XVIII столетии. Вдохновляясь утвердившимся в Мекке учением ваххабизма, паломники с готовностью принимали идеалы пуристов. В Индии происходили сходные процессы, хотя выходцы из этой страны становились настоящими ваххабитами реже остальных, непримиримость ваххабизма воодушевила их на вооруженную защиту ислама от иноземного влияния. Тем не менее эти люди взяли в руки оружие и пошли защищать ислам от господствовавшего в то время пренебрежительного отношения со стороны неверных. В Северной Индии среди малообеспеченных слоев населения стали зарождаться реформистские движения. В Бенгалии крайние экстремисты настаивали на том, что мусульмане не имеют права оставаться в стране, где больше нет исламского правительства, они должны были либо восстать и свергнуть власть неверных как противную Божественному порядку, либо покинуть эту местность и переселиться в исламское государство. Руководствуясь этой доктриной, крестьяне, исповедующие ислам, жестко расправлялись с новыми землевладельцами, мусульманами и индуистами, назначенными британской администрацией. Хотя большинство улемов школы Шаха Валиаллы, доминировавшей в долине Ганга, оставались лояльны modus vivendi, установившемуся между Тимуридским двором и англичанами, отдельные, более активные деятели становились идейными вождями сопротивления и обретали определенный политический вес, особенно в Пенджабе, где действовали крестьянские партизанские отряды.

^{Султан Абдул-Меджид I. Портрет XIX в.}

Следующее поколение своими глазами увидело последнюю попытку восстановить в Индии положение вещей, существовавшее до прихода британцев. То, что британцы назвали «мятеж сипаев», некоторые индийские историки рассматривают как национальное восстание. «Сипаи», мусульманские и индуистские войска, созданные англичанами, подняли восстание в Северной Индии в 1857–1858 годах, добились поддержки со стороны местной знати и правителей некоторых «независимых государств» и попытались восстановить в Дели власть Тимуридского императора и его бывших мусульманских вассалов и маратхов. Однако восставшие не смогли предложить никаких новых политических принципов и были разгромлены, как только англичане собрали свои войска. Главными виновниками беспорядков были объявлены мусульмане, поскольку они были больше других заинтересованы в его успехе.

Фаза консолидации высших слоев общества

В начале XIX в. в Индии, как и в других странах, некоторые уцелевшие местные правители отличались большей готовностью пойти на реформы, чем другие. Но в любом случае преобразования навязывались «сверху», а низшие классы отвечали на это сопротивлением. Вскоре весь мусульманский мир до конца осознал одну непреложную истину: отныне мусульманам придется жить по тем законам, которые устанавливают для них европейцы. Осознав этот очевидный факт, некоторые наиболее амбициозные мусульмане начали разрабатывать свои собственные проекты «европеизации» мусульманского общества. После восстания 1858 года многие индийские мусульмане, в том числе и правители государств, начали понимать, насколько мусульманам важно принять современный образ жизни и культуру, хотя бы в той степени, которая позволит им разделить с европейцами места в правительстве при новом режиме. В 1875 году в городе Алигарх (он расположен чуть южнее Дели) по инициативе Саида Ахмад-хана был открыт мусульманский университет, где, с одной стороны, обучали основам исламского вероучения, а с другой — преподавали современные европейские науки и искусства, причем на английском языке. Таким образом, у мусульманской молодежи, которая с большой неохотой поступала в христианские школы, теперь появилась возможность получить качественное образование. Университет в Алигархе очень скоро стал центром всей мусульманской жизни в Индии.

Мусульманская Индия вошла в период интеграции части верхнего слоя мусульманского общества с культурными силами современного Запада. В некоторых мусульманских странах этот период начался раньше. В Османской империи после смерти Махмуда его реформы были положительно восприняты новым поколением молодых мусульман, принадлежащих как к высшему, так и к среднему классу общества. Реформы, которые проводил Махмуд, были вызваны прежде всего военной необходимостью. Каких бы взглядов ни придерживались правоверные мусульмане относительно европейской цивилизации, они вынуждены были признать, что Европа представляет собой значительную военную силу, и сохранение независимости Османской империи является целью, полностью соответствующей исламскому мировоззрению. Как сторонники, так и противники политики глубоких преобразований вынуждены были признать необходимость военной реформы. Следует заметить, что мусульмане никогда не упускали возможность ознакомиться с инновациями в военном деле — на протяжении нескольких столетий мусульманские правители охотно внедряли в своих армиях достижения европейской военной мысли. Однако военная реформа неизбежно влекла за собой общую «вестернизацию» не только всех вооруженных сил, но также и всей системы государственного управления. В период правления Абдул-Меджида (1839–1861 гг.) правительство официально запустило программу всеобщих реформ, которую назвали просто — «упорядочение» (Танзимат).