Джонни и бомба Пратчетт Терри
– А моя бабка нитки коллекционирует! – встрял Бигмак тоном человека, который непременно хочет внести свою лепту в обсуждение вопроса.
– Неужели? Слушайте, если вы не заметили, нельзя взять сэкономленные полчаса и привязать их к лишним десяти минутам, – стояла на своем Керсти. – И вообще, скажите честно, у вас что, в школе физики совсем не было? Одни холодильные атомы чего стоят! Что еще за холодильные атомы?
– Мельчайшие частицы, на которые можно расщепить холодильник, – ответил Ноу Йоу.
И все-таки, упрямо думал Джонни, вполне может оказаться, что время можно собирать и хранить. Ведь тратить же его можно, и оно часто убегает и летит, а еще его можно беречь. Конечно, возможно, что это просто так говорят и все зависит от того, как посмотреть, но взгляд миссис Тахион на вещи чем-то смахивает на штопор.
Он вспомнил, как что-то с шипением просочилось сквозь его пальцы, когда он открыл пакет. Может, это была утечка времени?
– Мельчайших частиц холодильника не бывает! Он состоит из атомов железа и всего такого прочего!
– Значит, бывают холодильные молекулы. В каждой по одному атому от всего, из чего состоит холодильник.
– Да нельзя же взять… Хорошо, взять по одному атому от всего, из чего состоит холодильник, можно. Но холодильных молекул все равно не бывает, потому что… – Керсти закатила глаза. – Боже, что я несу? Я заразилась от вашей компании этим бредом! Я уже думаю как вы!
Вся Вселенная дружно считает, что время не вещь, что это просто способ, который Природа изобрела, чтобы, чего доброго, все не случилось единым махом. А миссис Тахион заявляет: «Это ты так думаешь!»
Тропа вела через поля к предместьям с садами и огородами. Сады были вполне как сады, и огороды как огороды. В некоторых копошились старики. Они тоже выглядели точь-в-точь как старики, копошащиеся на приусадебных участках: все они носили типичные стариковско-огороднические штаны.
По мере того как тележка скрипела по дорожке мимо, каждый из пожилых огородников прерывал свою работу и молча, по-огороднически, провожал прохожих взглядом.
– Должно быть, они таращатся на куртку Ноу Йоу, – предположила Керсти. – Мало того, что она лилово-зелено-желтая, так еще ведь и синтетическая, верно? Синтетика в ходу не так давно. Хотя, конечно, не исключено, что внимание привлекает футболка Бигмака. Кто такие «Металлюги»?
Эти люди сеют бобы и окучивают картошку, думал Джонни. А наутро здесь будет только перепаханное воронками поле.
– Что-то кольцевой дороги не видно, – сказал Бигмак. – И телебашни на Сплинпике тоже.
– Зато фабричных труб тут гораздо больше, – заметил Ноу Йоу. – Я их раньше не видел. И почему не слышно шума машин?
Сегодня двадцать первое мая тысяча девятьсот сорок первого года, думал Джонни. Я знаю.
Через реку был перекинут узкий каменный мост. На середине мостика Джонни остановился и оглянулся. Некоторые из пожилых огородников до сих пор смотрели им вслед. Дальше, за садами-огородами, простиралось поле, откуда Джонни и остальные пришли. Поле нельзя было назвать особенно живописным: у него был тот характерный сероватый оттенок, который приобретают все поля, когда оказываются в непосредственной близости от города и понимают, что рано или поздно им суждено быть забетонированными.
– Я помню, как вокруг были сплошь дома, – пробормотал Джонни себе под нос.
– А теперь ты о чем?
– Так, ни о чем.
– Кое-что я вроде узнаю, – сказал Бигмак. – Вот это – Ривер-стрит. А вон там, на углу, раньше была лавочка мистера Пейтела, верно?
Но вывеска над окном гласила: «Дж. Вилкинсон. Табак и папиросы».
– Папиросы? – не понял Бигмак.
– Наверное, это такие сигареты.
Мимо проехала машина. Черная. Но вовсе не той жуткой чернотой, что у давешнего зловещего автомобиля. Нет, эта машина была заляпана грязью и кое-где проржавела. Она выглядела так, будто кто-то задумал соорудить гигантский пудинг на колесах и на полдороге передумал, но было уже слишком поздно. Джонни заметил, как водитель обернулся, чтоб посмотреть на пришельцев из будущего.
Глазеть на людей на улицах было неинтересно. Из одежды часто встречались шинели и шляпы, но все они были скучными. Сотни разнообразных фасонов скучности.
– Не стоит тут болтаться, – сказала Керсти. – На нас смотрят. Давайте попробуем раздобыть газету – хочется выяснить, в когда нас занесло. Тут так мрачно!
– Может, у них Великая Депрессия, – предположил Джонни. – Дедушка вечно твердит, что его детство прошло в годы Великой Депрессии.
– Теликов нет, все ходят в старомодных шмотках, ни одной приличной тачки, – сказал Бигмак. – Неудивительно, что все сидят в депрессии.
– О господи, – вдруг спохватилась Керсти. – Слушайте, только держитесь очень осторожно, ладно? Любая мелочь, которую вы тут натворите, может значительно изменить будущее. Вы меня поняли?
Они зашли в магазинчик, оставив Бигмака на улице – караулить тележку.
Внутри было темно и пахло деревом.
Джонни как-то ходил с классом на экскурсию. Их водили по парку, музею под открытым небом, где были всякие старинные вещи, чтобы показать, как люди жили в Былые Времена. Экскурсия вышла довольно увлекательная, хотя школьники дружно делали вид, что им скучно: стоит хоть немного выдать свой интерес, и оглянуться не успеешь, как в тебя запихают образование – исподтишка, пока твоя бдительность ослаблена.
Так вот, внутри лавка оказалась чем-то похожа на тот музей, только тут были вещи, которых на экскурсии не увидишь: например, кошка, спящая на мешке с собачьим сухим кормом. И запах. К запаху деревянных половиц примешивались и другие: парафина, еды на плите, свечей.
Невысокая леди в очках выжидательно взглянула на посетителей.
– Да? Что вам угодно? – И кивком указала на Ноу Йоу: – А негритенок с вами, да, ребята?
6. Былые Времена
Позор возлежал на груде пакетов и урчал.
Бигмак смотрел на проезжающие мимо машины. Машин было немного. Две женщины встретились, когда переходили улицу, и остановились поболтать прямо посередине дороги. Одна из них за разговором украдкой поглядывала на Бигмака.
Он скрестил руки на груди, чтобы закрыть надпись «Металлюги».
А потом прямо перед ним остановилась машина. Водитель вышел, скользнул взглядом по Бигмаку и зашагал по улице.
Бигмак уставился на машину. Он видел похожие автомобили по телику – чаще всего они попадались в тех дурацких телеспектаклях, где одна машина и две актрисы болтаются туда-сюда по одной и той же улице. Почему-то создатели этих спектаклей думают, что при помощи большого набора шляпок им удастся заставить зрителей поверить, будто дело происходит в Былые Времена.
Ключи торчали в замке зажигания.
По натуре Бигмак вовсе не был склонен нарушать закон, просто ему постоянно не везло: вечно он оказывался там, где закон нарушался. Это все из-за идиотизма. В смысле, идиотизма окружающих. По большей части идиотизм окружающих заключался в том, что они делали машины, способные за десять секунд разгоняться до 120 миль в час, и продавали их людям, которые думают только о всякой ерунде вроде расхода бензина и цвета салона. Ну где здесь, спрашивается, здравый смысл? Автомобили предназначены не для этого!
Ключи торчали в замке зажигания.
Сам Бигмак искренне считал, что оказывает владельцам быстрых машин услугу, когда демонстрирует, на что способны их тачки. И с угоном это не имело ничего общего, потому что он всегда по возможности возвращал позаимствованное имущество законным владельцам, порой даже почти в том же виде, что и брал. Казалось бы, ты должен только гордиться, если кто-то доказал, что твоя тачка может выдавать 130 миль в час по сплинберийской кольцевой! Но на Бигмака поступали одни лишь жалобы.
Ключи торчали в замке зажигания. Есть миллион других мест, где они могли бы находиться, но они торчали в замке зажигания.
Древние тачки вроде этой, может, вообще толком разогнаться не могут…
Ключи торчали в замке зажигания. Бескомпромиссно торчали. Маняще.
Бигмак беспокойно переступил с ноги на ногу.
Ему было прекрасно известно, что в мире встречаются люди, которые считают неправильным ездить на чужих автомобилях. Однако, если посмотреть с другой стороны, если приглядеться…
Ключи торчали в замке зажигания.
Керсти набрала полную грудь воздуха, собираясь ответить продавщице, – словно «Конкорд» включил турбины на реверс.
Джонни показалось, что лавочка вокруг вдруг выросла и Ноу Йоу остался посреди нее – маленький и беззащитный.
А потом Ноу Йоу сказал:
– Да, так и есть. Я с ними. Тумба-юмба.
Пожилая продавщица удивилась.
– Боже, ты прекрасно говоришь по-английски!
– От дедушки научился, – ответил Ноу Йоу. Голос его резал, как бритва. – Он питался исключительно высокообразованными миссионерами.
Иногда разум Джонни мог работать быстро. Обычно-то он работал так медленно, что даже самого Джонни приводил в недоумение, но порой, в исключительных случаях, демонстрировал прямо-таки взрывное быстродействие.
– Он принц, – выпалил Джонни.
– Принц Сега, – заявил Ноу Йоу.
– Аж из самого Нинтендо, – подхватил Джонни.
– Он хочет купить газету, – сказала Керсти, воображение которой работало не всегда и не везде.
Джонни полез в карман, но вовремя спохватился.
– Только… – сказал он, – у нас нет денег.
– У меня есть два фу… – начала Керсти, но Джонни поспешно перебил ее:
– У нас нет правильных денег. Сейчас в ходу фунты, шиллинги и пенсы, а не фунты и пе…
– Пе? – переспросила продавщица. Она смотрела на всех троих по очереди с напряженным видом человека, который искренне надеется, что во всем происходящем можно уловить смысл, если как следует вдуматься.
Джонни наклонил голову. Хотя было уже за полдень, на прилавке лежало несколько утренних газет. Одна из них – «Таймс». Джонни разглядел дату. 21 мая 1941 года.
– О, вы можете взять газету бесплатно, – сказала продавщица, оставив попытки постичь суть разговора. – Вряд ли их уже кто-нибудь купит.
– Большое спасибо, – сказал Джонни, схватил газету и торопливо поволок Керсти и Ноу Йоу к выходу.
– Негритенок, – процедил Ноу Йоу, когда они очутились на улице.
– Что? – рассеянно переспросила Керсти. – А, это… Ерунда, забудь. Дайте мне газету.
– Мой дед приехал сюда в тысяча девятьсот пятьдесят втором, – продолжал Ноу Йоу все тем же глухим, рокочущим голосом. – Он рассказывал, что в те времена детишки думали, что, если его отмыть, он станет белым.
– Что ж, я понимаю, ты огорчен, но это было давно, с тех пор все изменилось, – протарахтела Керсти, шелестя газетными страницами.
– Этого еще даже не произошло, – огрызнулся Ноу Йоу. – Не держи меня за идиота. Мы попали в темные века. Отчаянные ниггеры, и да здравствует Империя. Та женщина назвала меня негритенком.
– Слушай, – сказал Керсти, не отрываясь от газеты, – это же Былые Времена. Она не имела в виду ничего такого… ну, оскорбительного. Просто такая уж она уродилась. Ваши ведь не могут переписать историю, сам понимаешь.
Джонни будто холодной водой окатили. «Ваши». «Негритенок» было оскорблением, но «ваши» – намного хуже, потому что даже не относилось лично к Ноу Йоу.
Джонни никогда прежде не видел Ноу Йоу таким злым. Это была несгибаемая, ломкая злость. Как это Керсти с ее заоблачным коэффициентом интеллекта порой умудряется проявлять такие чудеса глупости? Если она сейчас не скажет что-нибудь благоразумное – быть беде.
– Что ж, спасибо, что ты все так понятно объяснила. Прямо не знаю, что бы я без тебя делал, – сказал Ноу Йоу. Голос его сочился ядом.
– Не стоит благодарности, – отозвалась Керсти, по-прежнему погруженная в изучение газеты. – Вопрос-то десятой важности.
Потрясающе, подумал Джонни. У Керсти настоящий дар чиркать спичками на фабрике фейерверков.
Ноу Йоу набрал полную грудь воздуха.
Джонни успокаивающе похлопал его по руке:
– Она не имела в виду ничего такого… ну, оскорбительного. Просто такая уж она уродилась.
Ноу Йоу выпустил воздух, обмяк и сдержанно кивнул.
– Если вы не в курсе, тут самый разгар войны, – сообщила Керсти. – Вторая мировая, вот куда нас занесло. Тут только и разговоров что о войне.
Джонни кивнул.
21 мая 1941 года.
Для большинства людей это дата как дата. Даже тех, кто хотя бы знает, что произошло в этот день, можно пересчитать по пальцам: Джонни да еще библиотекарь, которая помогла ему найти материалы для реферата, да несколько стариков. Ведь это же глубокая древность. История. Былые Времена. И вот Джонни здесь, на улице родного Сплинбери, а на дворе 21 мая 1941 года.
И Парадайз-стрит тоже здесь.
И будет тут до ночи.
– Ты чего? Все нормально? – забеспокоился Ноу Йоу.
Джонни даже не знал о том, что произошло 21 мая 1941 года, пока не раскопал старые газеты в библиотеке. Об этом не говорили, это было как будто… как будто не в счет. Это случилось, но это не считалось полноправной частью войны. В те годы произошло множество куда более страшных вещей. Вряд ли стоит придавать значение девятнадцати погибшим.
Но он попытался представить, как это было – было в его родном городе. Представить получилось до ужаса легко.
Старики закончат окучивать грядки и вернутся домой. Лавки и магазины закроются. Из-за затемнения по вечерам на улицах света мало, но все же будет заметно, как гаснут последние огни и город потихоньку погружается в сон.
А потом, спустя несколько часов, случится то, что случится.
Случится сегодня.
Холодец, тяжело пыхтя, пылил по дороге. На бегу он трясся и колыхался, как холодец. Он всегда объяснял, что лишний вес – не его вина. Все дело в генах. У Холодца было слишком много этих самых генов.
Он пытался бежать, но трясение и колыхание поглощали большую часть энергии.
Думать он тоже пытался, но думание получалось какое-то неотчетливое.
Путешествие во времени! С ума сойти можно! Вечно все только и делают, что пытаются свести его с ума. Ничего, вот он придет домой, посидит, отдышится, и все будет хорошо.
А вот и дом.
Кажется.
Все было какое-то… съежившееся, что ли. Деревья на улице не те и машины не те. А дома выглядели… подновленными. Холодец шел по Грегори-роуд. Он ходил по ней миллион раз. Надо только завернуть за угол, и попадешь…
Попадешь на…
Какой-то человек подстригал живую изгородь. На нем была рубашка с высоким воротничком, галстук и пуловер с вывязанными зигзагами. А еще он курил трубку. Увидев растерянного Холодца, мужчина оторвался от своего занятия, вынул трубку изо рта и спросил:
– Могу я тебе чем-нибудь помочь, сынок?
– Я… я ищу Зашоркинс-стрит, – пропыхтел Холодец.
Мужчина улыбнулся.
– Член совета Эдвард Зашоркинс – это я. Но о Зашоркинс-стрит слышу впервые. – Он обернулся через плечо и окликнул женщину, пропалывавшую цветник: – Милдред! Не знаешь, где это – Зашоркинс-стрит?
– Там на углу еще такой огромный каштан… – начал Холодец.
– Ну, каштан у нас, положим, есть, – улыбнулся мужчина, кивнув на то, что Холодец поначалу принял за воткнутый в землю прутик с парой листиков. – Конечно, сейчас он еще невелик, но заходи лет через пятьдесят и увидишь, каким он вымахает.
Холодец уставился на прутик, потом на советника. У советника был обширный сад, за которым начиналось поле. И Холодец вдруг понял, что ширины сада как раз хватит, чтобы проложить тут дорогу, если… однажды кому-нибудь придет в голову тут ее проложить.
– Хорошо, – сказал он. – Зайду.
– Вам плохо, молодой человек? – спросила миссис Зашоркинс.
Холодец обнаружил, что его паника куда-то испарилась. Он пережил ее и оказался на следующей стадии, которая больше смахивала на сон: проснувшись наутро, понимаешь, что увиденное ночью было полной нелепицей, но во сне все кажется вполне сносным.
Это было как запуск на орбиту. Сперва, когда ракета взлетает, – много шума и суматохи, зато потом ты паришь в невесомости и мир далеко внизу кажется ненастоящим.
Это было захватывающее ощущение. Немалая часть жизни Холодца уходила на страхи и опасения. Он все время должен был что-то делать, а чего-то, наоборот, не делать. Но здесь и теперь все это вроде бы не имело никакого значения. Он, Холодец, вообще еще не родился на свет – а значит, не мог быть решительно ни в чем виноватым.
– Все нормально, – сказал он миссис Зашоркинс. – Большое спасибо за заботу. Просто… я надолго уезжал из города.
И он побрел назад по дороге, чувствуя затылком взгляды мистера и миссис Зашоркинс.
Город, по которому он шел, был его родным Сплинбери. Об этом свидетельствовало множество мелочей. И все же все было какое-то… не такое. Деревьев было больше, а домов меньше, фабричных труб больше, а автомобилей на улицах меньше. И еще было намного больше тусклости. Город выглядел скучно. Холодец почти уверился, что тут никто даже не подозревает, что такое пицца.
– Эй, мистер! – окликнул его сиплый голос.
Холодец посмотрел туда, откуда этот голос раздался, – вниз.
На обочине сидел мальчишка.
То есть Холодец был почти уверен, что сидящее на обочине существо – мальчишка, хотя на существе были шорты длиной едва ли не до лодыжек и очки, у которых одно стекло заклеено коричневой бумагой. Стрижка у пацана выглядела так, будто ее делали при помощи газонокосилки, а из носа у него текло. И уши у него были оттопыренные.
Никто еще не называл Холодца «мистер». Разве что учителя в приступе сарказма.
– Да? – отозвался он.
– Лондон в какой стороне? – спросил мальчишка. Рядом с ним на земле стоял картонный чемодан, перевязанный веревкой.
Холодец немного подумал и ответил:
– Вон там. Без понятия, почему тут нет указателей.
– Наш Рон говорит, их сняли, чтоб фриц не догадался, где что.
Рядом с мальчишкой на обочине рядком лежали несколько мелких камешков. Болтая, он с великой точностью швырял их в консервную банку на другой стороне улицы.
– А кто такой Фриц?
Единственный глаз пацана уставился на Холодца с подозрением.
– Фрицы – это немцы. А было бы здорово, если б они все-таки явились сюда и чуток разбомбили миссис Тупс.
– Почему? Мы воюем с немцами, что ли?
– Ты чё, американец? Наш папа говорит, американцы не воюют потому, что ждут, пока станет ясно, чья берет.
Холодец решил, что в сложившихся обстоятельствах будет полезно немного побыть американцем.
– Э-э… да, конечно, я из Штатов.
– Ух ты! А ну скажи что-нибудь по-американски!
– Э-э… О’кей. Пентагон. Майкрософт. Супермен. Приятного аппетита.
Мальчуган, похоже, остался вполне доволен таким наглядным доказательством заокеанского происхождения Холодца. Он швырнул в жестянку еще один камешек.
– Наша мама говорит, мне надо научиться ладить с миссис Тупс, а еда тут – просто дрянь! Миссис Тупс заставляет меня пить молоко, представляешь! У нас дома – там нормальное молоко, пить можно. А тут его берут из коровьей задницы. Я сам видел. Нас водили на ферму. Там повсюду навоз. А знаешь, откуда берутся яйца? Брр! И спать тут заставляют идти в семь часов, и водопровода нормального нет. В общем, я пошел домой. Хватит с меня этой «вакуации»!
– Да, от нее потом рука болит, – посочувствовал Холодец. – Мне тоже делали вакуацию. От столбняка.
– Наш Рон говорит, это весело: сирены воют, и все бегут в подземку, – твердил свое мальчуган. – Рон говорит, школу разбомбили и больше туда никого ходить не заставляют!
У Холодца родилось ощущение, что он может говорить что угодно: пацану все равно, он болтает сам с собой. Очередной камешек ударился о жестянку и опрокинул ее.
– Ну вот, – сказал мальчишка. – Хорошо бы здешнюю школу разбомбили. Нас тут дразнят только потому, что мы из Лондона. А этот Аттербери спер мой кусок шрапнели, который мне наш Рон подарил. Наш Рон – он полицейский, ему хорошо, – он может подбирать всякие классные штуки. Он их мне дарит. А где здесь взять хороший кусок шрапнели, а?
– А что такое шрапнель? – спросил Холодец.
– Ты чего, совсем тупой? Это обломок бомбы. Наш Рон говорит, у Альфа Харви их целая коллекция, вот! И еще у Альфа Харви есть обломок настоящего «Хейнкеля». И настоящее нацистское кольцо с настоящим нацистским пальцем! – Мальчуган на некоторое время замолчал и глубоко задумался – наверное, размышлял о том, как несправедливо устроен мир, если все эти несметные сокровища достались не ему. – Ха, Рон говорит, все ребята с нашей улицы уже вернулись из вакуации! И я тоже уже не маленький, так что я иду домой, вот!
Холодец никогда особенно не интересовался историей.
Ему всегда казалось, что это его не касается: ведь все, о чем говорилось в истории, происходило не с ним.
Теперь он смутно припомнил, как по телевизору однажды показали фильм из тех древних времен, когда людям хватало денег только на черно-белую пленку.
Ребята с номерками на шеях, ожидающие поезда на перронах… И все взрослые поголовно – в шляпах…
Эвакуированные, вот как они назывались. В кино говорилось, что их вывозили прочь из больших городов, чтобы эти ребята не попали под бомбежки.
– А какой нынче год? – спросил Холодец.
Мальчуган посмотрел на него косо.
– Шпиён ты, вот ты кто! – заявил он, поднимаясь на ноги. – Ты ничего ни об чем не знаешь. И ты не американец, я американцев на картинках видел, вот! Если ты американец, где твой «кольт»?
– Не валяй дурака, не у всех же американцев есть «кольты»! У многих из них вообще нет пушек. Ну, по крайней мере у некоторых.
Мальчуган попятился от него.
– А наш Рон говорит, в газете писали про фрицев-парашютистов. Они в монахов переоделись, чтоб никто не догадался. Хотя, если ты парашютист, у тебя, наверное, должен быть очень большой парашют!
– Ну ладно, ладно, англичанин я! – сказал Холодец.
– Да? А тогда скажи, как зовут премьер-министра?
Холодец растерялся.
– Этого мы вроде не проходили, – сказал он.
– При чем тут школа! Всякий знает Уинстона Черчилля! – заявил мальчишка.
– Ха, ты меня подловить хотел! – сказал Холодец. – Уж черного-то министра у нас точно не было, это я знаю.
– Ничего ты не знаешь, – повторил мальчишка, подбирая свой ветхий чемодан. – И жирный ты.
– Я не обязан торчать тут и слушать тебя. – И Холодец зашагал дальше по улице.
– Шпиён, шпиён! – запищал пацаненок.
– Заткнись ты!
– А еще ты жирный! Я видел Геринга в новостях! Ты на него точь-в-точь похож! И одет ты по-дурацки! Шпиён! Шпиён!
Холодец вздохнул. Он привык, что его дразнят. Давно привык, еще маленьким. Хотя уже начал отвыкать. Потому что тогда, в далеком детстве, он был просто толстым, а теперь стал большим и толстым.
– Я толстый, а ты дурак, – сказал он пацану. – Но я-то могу похудеть, а вот ты…
Но его язвительность пропала втуне.
– Шпиён, шпиён! Гадкий фриц, мерзкий фриц!
Холодец попытался прибавить шагу.
– Я скажу миссис Тупс, а она позвонит по телефону нашему Рону в Лондон, и он приедет и арестует тебя, вот! – выкрикивал малец, вприпрыжку поспевая за Холодцом.
Холодец попытался шагать еще быстрее.
– У нашего Рона есть пистолет, вот!
Мимо медленно проехал человек на велосипеде.
– Это шпиён, – сообщил ему мальчуган, тыча пальцем в Холодца. – Я его поймал и сдам нашему Рону, вот!
Тот посмотрел на Холодца, сочувственно усмехнулся и покатил себе дальше.
– Наш Рон говорит, немецкие шпиёны со своими подлодками морзянкой перемигиваются!
– Да отсюда до моря двести миль! – Холодец уже почти что пустился бегом.
– А ты можешь залезть повыше и перемигиваться! Фашист, фашист! Шпиён!
Полный идиотизм, думал Бигмак, глядя на два столба пара, поднимающихся за ветровым стеклом.
Какому кретину взбрело в голову собрать автомобиль без гидроусилителя руля и синхромеханической коробки передач и приделать к нему механические тормоза, опять же без гидравлики? Бигмак решил, что оказал человечеству большую услугу тем, что убрал эту опасную для жизни машину с дороги.
Вообще-то он не просто убрал ее с дороги, он преодолел на ней клумбу и въехал в Поилку Для Лошадей им. Олдермена Т. Боулера.
Столбы пара получились очень даже ничего. С маленькими радугами.
Кто-то открыл дверцу машины и сказал:
– Так-так. Что мы тут имеем?
– Кажется, я здорово треснулся головой, – сообщил Бигмак.
Огромная лапища сцапала его за запястье и выволокла из машины. Бигмак увидел перед собой две круглые физиономии, на которых отчетливо читалось, что их обладатели работают в полиции. Больше на этих лицах ничего не читалось, хотя написать можно было бы еще много чего. Очень большие были лица.
– Это машина доктора Робертса, – сказали полицейские. – И ты, парень, ответишь за нее. Как твое имя?
– Саймон Ригли, – промямлил Бигмак. – Мисс Куропатридж вам обо мне все расскажет.
– Да ну, правда? А кто она такая?
Бигмак очумело заморгал: две круглые полицейские физиономии волшебным образом слились в одну.
Ему даже чем-то нравилась мисс Куропатридж. Она была злющая. Два социальных работника, с которыми Бигмаку приходилось иметь дело раньше, пытались пудрить ему мозги, зато мисс Куропатридж четко давала понять, что, будь ее воля, она бы придушила Саймона Ригли в первые же минуты после рождения. Это заставляло Бигмака чувствовать себя значительной фигурой. А не просто тупицей, который зря небо коптит.
Читать бесплатно другие книги:
