Двенадцать раз про любовь Швиттер Моник

О чем мы говорили дальше, я вспомнить не могу, несмотря на все усилия. Помню только, как он вернулся из туалета, тот, кто вдруг обрел имя. Он свежевыбрит. «Слишком темно в этом чулане, – сообщает он и похлопывает себя по щекам, – пойдет? Это как оккупационные войска». Я не понимаю, что он имеет в виду. Смотрю на Регину. Она разговаривает с барменом.

– Зачем ты рассказал мне эту историю? – спрашиваю я того, кого теперь зовут Иоганн.

Он смотрит на меня удивленно.

– На том кладбище что – Юлий лежит?

– Юлий – это персонаж. У Юлия не может быть могилы.

Я смотрю на него и размышляю, сколько нужно времени, чтобы посчитать его щетинки и возможно ли это вообще.

– Там лежит его создатель, де ла Мотт Фуке. По крайней мере, мне так сказали. Ау?

– Да, – отзываюсь я.

– Мы идем?

– Да.

Проститься с Региной я забыла. Как только выходим из бара, разговор умолкает. Не говоря ни слова, мы пересекаем улицу, движемся вдоль поднимающейся вверх аллеи с редкими деревьями и срединными клумбами, натыкаемся на маленький треугольный парк. На одном из углов – покрытый зеленым лаком павильон в стиле модерн, металлический и круглый, нет, восьмиугольный – как оказалось вблизи. Мы обходим его и останавливаемся у входа, скрытого от чужих глаз. Он стучит по защитному щиту и проскальзывает сбоку от него внутрь, я за ним. Помещение освещается – помимо слабой потолочной лампы – светом уличного фонаря, проникающим сюда сквозь застекленные отверстия в потолке. У меня перехватывает дыхание. Запах мочи невыносимо едкий, даже если дышать через рот, я хватаю ртом воздух и нетвердым шагом двигаюсь навстречу ему – тому, кого уже час как зовут Иоганн, и он тоже идет навстречу мне. Мы встречаемся посередине, раскрываем рты и набрасываемся друг на друга.

В этом туалете семь стен, семь мужчин могут облегчиться одновременно, стоя в круг, плечом к плечу. На каждой стене – по два водяных сопла, они омывают стену после использования, по сигналу сенсорных датчиков. Сенсоры, как выясняется, инфракрасные, они включаются каждый раз, если приблизиться к ним и потом отступить. Мы движемся много – поэтому как минимум один слив работает, причем даже тогда, когда мы прислоняемся к стене.

Я уверена, что никто не войдет, пока мы здесь. А если войдет – то станет свидетелем борьбы. Пусть пес голодный воет. У меня совсем нет опыта в таких делах, не знаю, как у него, у того, кого час как зовут Иоганн. Если даже и нет, то по нему незаметно. Его чужие руки рвут на мне блузку, задирают мне юбку. Нас словно заклинило друг в друга, и мы тянем, тащим, гоним друг друга от стены к стене. Любовь бродяжить любит. Мы вцепились друг в друга и не отпускали, пока не промокли насквозь, пока в предрассветных сумерках не начали кричать птицы, все вместе, в дикой разноголосице, безобразно, грубо. Свет сумерек проникает внутрь сквозь отверстие в потолке. Голубка, спи, мой свет.  Я просто не могу избавиться от этой мелодии, этой песни.

Она прогнала морзянку. Боль понемногу отпускает. В дверях стоит муж с чашкой чая. Я засыпаю.

5. ТОМАС. Что он видит. Гамбург, начало марта 2013 г

Планировала я иначе. Здесь, сейчас я собиралась написать: «А потом был Филипп». Теперь ведь на очереди мой муж, которому, кстати, очень подходит его имя. После Якоба должен идти Филипп. Но хронологический порядок появления мужчин, этот чудесный ряд посланников, нарушен – проблема.

Жизнь подыгрывать не желает. Она проникла в мою книгу и вмешивается в сюжет. Сама виновата – нечего думать, что жизнь можно обуздать письмом, упорядочить, выставить напоказ, сама виновата – нечего думать, что любовь можно схватить, исследовать – и главное – понять!

– Ах, Петр. С тех пор как ты снова появился, все вышло из-под контроля. Вообще-то сейчас должен быть Филипп. А теперь у меня винегрет.

– Винегрет? – Петр опять повторяет за мной каждый вопрос.

– Ну, скажем, проблема.

– Проблема? Она у тебя давно.

– Да для меня это как снег на голову!

– Радуйся, что она проявилась, теперь ты можешь с ней бороться.

– Это будет бой с тенью – в лучшем случае!

Пора забирать детей из садика.

– Знаешь что, Петр, оставь меня в покое, мне нужно подготовиться к сегодняшнему вечеру.

И нет его.

Оказавшись в непростой ситуации – незадолго до публичного выступления узнав, что твой муж проиграл чужие деньги в размере чистого годового дохода, – ты, возможно, выберешь не тот текст.

И вот я читаю главу «Так же быстро, как идет человек», – естественно, в отрывках, ведь нынешние любители литературы не готовы слушать дольше семнадцати минут, причем даже тогда, когда выступает такой человек, как я – который учился сценической речи. Это просто ужасно – обкарнывать свой собственный текст. Сначала ты его пестуешь, стараешься, чтобы он приобрел красивое тело и твердо стоял на ногах, а потом ручкой, словно ножом для мяса, аккуратненько подрезаешь ему конечности, а если и этого недостаточно, еще и нос и уши, пока не получится семнадцать минут. Чтобы выступить успешно, нужно следовать правилам. И первое из них: «Читай то, что написано». Если придерживаться этой рекомендации, то мысли вряд ли пустятся бродить окольными путями. Правило это работает и в отношении хорошо знакомых текстов – своих собственных, заученных или уже не раз прочитанных. Потому что правило гласит: «Читай то, что написано», а не: «Читай то, что тебе кажется, там написано». Такое чтение – как в начальной школе, когда тебе счастливо открывалось слово за словом, – исключает любое постороннее вмешательство.

Однако в этот вечер мне удается – сама не знаю как – во время выступления думать о том, чего в тексте и в помине нет. К тому же я смотрю телевизор – это, правда, всего лишь своеобразная тест-таблица, она слегка подрагивает, но в целом неподвижна: толпа кредиторов, сплоченной группой, с прямыми спинами, в полумраке. Картинка неизменна и статична, у меня не получается приблизить, укрупнить отдельные лица, которые показались мне знакомыми, не получается их распознать в этом полумраке. Если кто думает, что одновременно читать и смотреть телевизор невозможно, – тот ошибается. Тест-таблица мерцает поверх моего текста – даже когда я переворачиваю страницы. Я вижу ее постоянно – мне и головы поднимать не надо. Да я ее и не поднимаю, нарушая тем самым второе правило:

«Через каждые пару предложений внимательно оглядывай аудиторию и считай спящих». Зачем? Кто уже использовал этот прием, знает – такие действия порождают хоть и немой, но при этом интенсивный диалог со слушателями, так ты можешь достучаться до каждого, буквально до каждого. И даже самые талантливые сони благодарят тебя потом за прекрасное выступление и покупают книгу. Невероятно, но факт.

Но я не решаюсь поднять голову, боюсь, что толпа кредиторов расположилась не только на моем тексте, но и в зале, и все эти люди будут укоряюще смотреть на меня и кричать:

– Где наши деньги?!

– Я не знаю.

– Она не знает! – глумится толпа.

– Он их проиграл, – говорю я (или мой внутренний голос, или кто-то еще), слышно, во всяком случае, отчетливо.

– Проиграл! А она преспокойно на все это смотрела.

– Неправда, я ничего об этом не знала.

– Сердечный привет супругу, у вас есть двенадцать часов, чтобы вернуть деньги, а не то…

Толпа кредиторов умолкает, исчезает и картинка на моем тексте, вместо нее появляется незнакомая мне фотография сыновей. Что это? Откуда здесь мои малыши? Кто сделал это фото? Когда? И почему? Я чуть не споткнулась, или чуть не оговорилась, или и то и другое сразу. И с удивлением поняла, что все это время продолжала читать, возможно, слишком быстро, возможно, не всегда правильно расставляя акценты, но без запинок и без ошибок, в этом я уверена. Потому что ко всему прочему я еще и себя слышала. Вот кто-то засмеялся, да, как-никак тут шутка была, видимо, работает. Вне зависимости от остального, сама по себе.

Но почему я считаю, что «Так же быстро, как идет человек» – не тот текст?

Потому что это история любви. Потому что здесь повествуется о первой любви, а о ней даже те, кто по жизни забывчив, вспоминают с горящими глазами и пылающим сердцем. Потому что мой текст, даже в его убогой семнадцатиминутной версии, ясно говорит, что у этой любви не может быть счастливого конца. Потому что слушатели склонны ставить знак равенства между героиней и автором, особенно когда автор сама читает рассказ от первого лица. Потому что это зимняя история – две девушки и два парня отправляются в путь по глубокому снегу – и она так подходит ко времени года. На дворе – холодный мартовский вечер, напоследок зима еще раз являет свой леденяще-безжалостный лик, луга занесены снегом, пешеходные дорожки и маленькие улочки покрыты наледью, на больших проезжих дорогах – слякоть, а пару дней назад еще и Альстер замерз. Возможно, склонность аудитории уравнивать героиню и автора усилилась из-за моей неудачной презентации, из-за этой обращенности внутрь себя, и в результате слушатели уверены, что перед ними – героиня рассказа. Страдающая от несчастной любви. А ее выступление – один сплошной протяжный крик о помощи, обращенный к присутствующим в зале мужчинам, мольба о любви. Почему я так решила? Сейчас расскажу.

Закончив читать, я киваю, не поднимая глаз, быстренько схожу с подиума, уставившись в пол, и направляюсь к барной стойке. Пью красное вино – его дают бесплатно, а меня мучит жажда. Ни с кем не разговариваю, просто пью. Когда Дом литераторов закрывается, один мой хороший знакомый, пожалев меня, отвозит домой и доводит по лестнице до квартиры, я не могу отпереть дверь – ключ не подходит к замку. Дядя Гюнтер открывает нам дверь и удивленно смотрит на меня. Дядя Гюнтер сидел с детьми. «Ты плохо выглядишь, – говорит он, – ты очень бледная. Постарайся уснуть, если сможешь. Нет – иди в туалет». Дядя Гюнтер отправляет моего знакомого домой, спрашивает, справлюсь ли я одна, и уезжает к тете Зигрид.

На следующий день обнаруживаю в почтовом ящике письмо. Переслали с портала для авторов. Адрес у отправителя дурацкий: [email protected]. Я открываю письмо – и удивляюсь, что сделала это, ведь вирусов я боюсь больше, чем терактов. И у меня есть на то причины – я ведь сохраняю тексты на внешнем жестком диске раз в пару лет. Филипп подарил мне его на Рождество; в тот год, через несколько месяцев после нашей свадьбы, вирус уничтожил мой тогдашний компьютер, и все мои неопубликованные тексты погибли навсегда. Филипп не понимает, как, пережив такое, я все равно не создаю резервные копии как минимум раз в неделю, а я не могу ему этого объяснить. Забываю, нет времени, это меня нервирует, отвлекает от важных дел – почем мне знать. Я успокаиваю Филиппа – напоминаю, что очень настороженно отношусь к чужим файлам, текстам и мейлам. «Ты же знаешь, я лучше что-нибудь пропущу, чем рискну подцепить вирус». И все-таки я открыла письмо с адреса [email protected]:

«Это я. Ты знаешь кто. Мне очень понравилась твоя история. К сожалению, нам не удалось поговорить, но наши взгляды все время встречались. И твой взгляд сказал о многом. Напиши мне, если захочешь, я буду рад».

Имя в подписи ни о чем не говорит, самое обычное, мне больше нравится имя «Томас», назову его так. Я несколько раз перечитываю письмо, потом мне становится смешно. Голова болит с похмелья. Мой взгляд. Сказал о многом. Но кому? Чокнутый какой-то. Я нажимаю «Ответить»  и пишу: «Вы ошиблись».

Звонит телефон. Дядя Гюнтер. Спрашивает, как у меня дела. Есть ли новости о Филиппе. Не знаю, может, это похмелье сказывается, но я вдруг начинаю изгаляться. «Что значит – есть ли новости? Ты хочешь знать, объявились ли сегодня с утра новые кредиторы? Ты хочешь знать, прибавилось ли долгов? Обнаружилось ли еще что-то, что Филипп от меня утаил?»

Дядя Гюнтер сохраняет спокойствие. Он просто хотел узнать, звонил ли Филипп.

– Тебе зачем?

– Я беспокоюсь о нем.

– Не стоит.

– Он не отвечает на звонки.

– Может, у него дела, обследования, процедуры, терапия – откуда мне знать. Обо мне не хочешь побеспокоиться?

– О тебе я тоже беспокоюсь.

– Гюнтер, я просто так сказала! У меня все хорошо!

– Дети в садике?

– Где же еще. Извини, сегодня не мой день. Я позвоню.

Я кладу трубку и стираю «Вы ошиблись», потом снова пишу и нажимаю «Отправить». Иду в магазин. Ужасаюсь ценам. Картошка, которую я всегда покупаю, стоит 2,99. Почему я раньше этого не замечала? Ведь картошка – это дешевый продукт, так? Пища для бедняков? А вот овсяные хлопья – всего 39 центов! Как хорошо, что дети любят на завтрак овсянку, ближайшие лет двадцать они ничего другого не получат. Заглядываю в почтовый ящик. Пять писем. Все – Филиппу. Надрываю первое, потом засовываю все пять, не читая, в сумку. Не желаю ничего знать. Поднимаюсь по лестнице. Ключ снова подходит к замку, ура.

Письмо от [email protected]: «Ошибся? Ни в коем разе. Ты должна меня помнить: блондин в очках. Выпьем вместе кофе?»

Ответить: Никого я не помню, дорогой блондин-в-очках. Отправить.

[email protected]: Кофе?

Ответить: Не могу, дети, извини. Отправить.

Я пытаюсь работать. Но книга, что сейчас пишу, вот эта самая книга, зашла в тупик. Чем дело кончится – неясно. Мне страшно к ней прикасаться. Надо взяться за что-то новое.

«Начать. Снова начать с тебя. Каждую книгу с тебя. В начале было слово. У меня в начале – ты».

Я сохраняю эти восемнадцать слов и закрываю файл.

Открываю снова, перечитываю. «Начать. Снова начать с тебя. Каждую книгу с тебя. В начале было слово. У меня в начале – ты».

Стираю эти пять предложений, иду на кухню, делаю кофе и сожалею, что стерла. Пытаюсь восстановить текст. Сказавший о многом взгляд – как ему в голову такое пришло? Бог знает, что он там увидел. Блондин в очках. Кто это? Достаю письма из сумки и кидаю их к стопке в комнате Филиппа.

«Подожди, пока путь освободится», – говорю я старшему сыну. Тяну младшего в сторону, он плачет, беру его на руки. Старший на животе спускается с горки и утыкается лицом в оледеневший песок. Вскрикивает и тоже принимается плакать. Опускаю младшего на землю и поднимаю старшего – он ведь тоже еще маленький. Маленький малыш не хочет сидеть на песке, начинает орать. Большой малыш разбил подбородок, успокоить его не получается. К детской площадке подъезжает велосипедист. Я его сразу узнала. Странно. Этого высокого худого светловолосого мужчину в больших роговых очках янтарного цвета я и правда уже видела. Но это могло быть где угодно, я совершенно не помню, при каких обстоятельствах, где, когда, по какому поводу. Дети плачут. Блондин-в-очках слез с велосипеда и пытается открыть калитку. «Замок от детей, – кричу я, – нужно одновременно повернуть и потянуть», – но он не слышит. «Ну, тихо, успокойтесь», – говорю я, и дети ревут еще громче. Как-то он смог открыть калитку, закатил велосипед и направляется к нам. Дети умолкают. Смотрят на него. Смотрят на меня. «Мама, ты его знаешь?» – спрашивает старший.

«Да», – отвечаю я. Сказать «нет» было бы странно – нет, я его не знаю, но все равно договорилась с ним встретиться.

Блондин-в-очках смотрит на меня. «Да, мы знакомы», – говорит он. Голос у него осипший, он откашливается. «У меня есть пластырь». Он достает из сумки кошелек и, изрядно пошуршав, вынимает пластырь.

– У тебя что, нет детского пластыря? – спрашивает большой малыш.

– А что это?

– Ну, для детей, детский пластырь.

Сын смотрит на меня, как будто я заставляю его разговаривать с идиотом. Я беру пластырь – «спасибо» – и наклеиваю большому малышу на подбородок.

– Дома я нарисую тебе пятнышки, хорошо?

– Цветочки.

– Хорошо, цветочки.

– И звездочки.

– Договорились.

– И маленьких мармеладных мишек.

Я вздыхаю.

– Я – Томас, – встревает блондин и протягивает большому малышу руку.

– Что у тебя там в руке? – спрашивает сын.

Томас беспомощно смотрит на меня.

– У тебя есть мармеладные мишки?

– К сожалению, нет, – отвечает Томас.

– Но я же их видел, – настаивает сын.

Томас смотрит на меня. «И что мне теперь делать?» – спрашивает он.

Томас сходил за покупками. Затащил на четвертый этаж ящик минеральной воды. Вынес мусор и старые газеты. Вымел из подъезда гравий. Принес наверх почту. Залатал велосипедные шины. Погулял с собакой. Отнес письма в почтовый ящик. Сдал книги в библиотеку. И все это – после нашей единственной встречи, когда он меня сто раз спросил, не слишком ли я балую детей. Они ему явно мешали. Врывались в разговор. Все время хватали меня за руку, требуя внимания. Когда дети наконец уснули, он ткнул в меня указательным пальцем. Я подняла голову и улыбнулась. Он снял очки. «Теперь я тебя не вижу», – сказал он. «Значит, мне больше не нужно тебе улыбаться», – ответила я. Он снова надел очки, посмотрел на меня: «Не понял».

На следующее утро он приносит булочки и свежую газету и делает по дому все, что нужно сделать, а я в это время уединяюсь в кабинете, выключаю телефон и принимаюсь за текст про Начало. После ухода Томаса делаю перерыв. Выпиваю целую бутылку воды. Просматриваю почту. Письма, адресованные Филиппу, кладу к стопке в его комнате. Одно из писем – на имя большого малыша, его я спокойно могу открыть, ничего ужасного меня там не ждет. Выписка со счета. На его детской сберкнижке остался всего 1 евро 70 центов. Я ору. Набираю номер телефона. Ору на Филиппа. Ору, рассказывая об этом Гюнтеру. Звоню своему другу Натанаэлю и ору, пока не срываюсь на вой. Ложусь на пол рядом с собакой и зарываюсь лицом в ее шерсть. Звонит телефон – Томас. Я в ярости, не могу говорить.

Он приходит вечером, когда дети спят. Без слов обнимает меня, я впиваюсь зубами в его худое плечо, силы оставляют меня, я ослабляю хватку. Он кивает, говорит: «Отпусти», кряхтит от боли.

«Это хорошо, – замечает он чуть погодя, – мне кажется, это хорошо». Я не совсем уверена, что он имеет в виду. Что я его укусила? Он считает это правильным с точки зрения психогигиены? Думает, теперь моя ярость поутихла? Ничуть. Но нужно признать, мне тоже кажется, что это было хорошо, хоть и непонятно, почему я это сделала. Вообще-то у меня нет привычки кусаться.

– Мне хочется увидеть тебя голой, – говорит он.

– Зачем? – спрашиваю я и тут же понимаю – глупый вопрос.

– Я думаю, ты красивая, но я верю лишь тому, что вижу.

Я качаю головой.

«Хорошо», – говорит он и подает мне пример. Раздевается у меня на кухне. Очень быстро. Одежда темным комом лежит позади него на ламинированном полу. Остались только очки в роговой оправе. Томас держится очень прямо. Тощий, безволосый, кожа очень светлая и вся покрыта синими, фиолетовыми, зелеными, желтыми пятнами. На плече багровеют следы от моего укуса.

– Откуда у тебя синяки?

– Потом расскажу. Разденешься?

– Нет.

Я сижу. Рассматриваю его. Синяки все разных цветов – значит, они не могли появиться одновременно, во время какого-нибудь происшествия, несчастного случая или нападения. «Выглядит ужасно», – говорю я. Собака притрусила на кухню, остановилась позади Томаса, вытянула шею и обнюхивает его. Томас испуганно отпрыгивает. «Отстань, зверюга!» Я смеюсь и тяну собаку прочь. «Что она тебе сделала?»

– Нюхала меня. Почему она?

– Это сука.

Он быстро садится и закидывает ногу на ногу. Мне неприятны его гладкие белые ноги, его детская грудь, его безволосый пах. Сероватый член зажат между бедер, мне почти больно, когда я об этом думаю.

– Мне лучше одеться, – говорит он, – я боюсь собаку.

Через несколько минут он уходит, сказав, что, к сожалению, не сможет мне завтра помочь, уезжает из города – важная встреча. Я ответила, что не нуждаюсь в помощи, – он улыбнулся и погладил меня по голове.

Мы идем в детский сад, большой малыш хочет вести собаку сам. «Только медленно, – говорю я, – и осторожно, гололед! И на переходе остановишься, понятно?» Собака понеслась, ребенок на поводке за ней, я следом – с маленьким малышом в коляске, от этого собака мчится еще быстрее, а с ней и ребенок. «Стой», – кричу я, но они бегут дальше, через улицу, все быстрее и быстрее, ребенок смеется, поскальзывается и растягивается во всю длину. Я сижу на холодном асфальте, ругаюсь с собакой, утешаю ребенка, слезы текут у меня по лицу, на удивление теплые.

Звонит Филипп. После четвертого гудка включается автоответчик, я нажимаю на кнопку прослушивания. Филипп говорит: «Я боюсь тебя потерять. Пожалуйста, позвони, как придешь домой».

Я стираю сообщение.

Не получается сочинить ни фразы. Сижу над текстом о Начале, работа не движется. На странице только: Я, Ты, Диалог.

Я: Я не верю

Ты: Еще как веришь

Я: Ты думаешь?

Ты: Да, я так думаю

Точка, пишу я. Я верю лишь тому, что вижу. Я думаю о Томасе.

– Что мы здесь делаем? – спрашивает большой малыш.

– Катаемся на коньках.

– На конях? – смотрит на меня недоверчиво.

– На коньках.

– И где же эти коньки? – спрашивает он.

– Ну вот же, у нас на ногах!

– Я замерз.

Я тоже замерзла. Этот загребистый холод за считанные минуты захватил и сковал ступни, голени, колени. И теперь целеустремленно и неостановимо ползет вверх по бедрам, подбираясь к туловищу и внутренним органам.

– Мама, я хочу домой.

– Я тоже, мой хороший.

Звонит телефон. Томас хочет приготовить нам ужин. Мне и детям. Он уже все купил. И едет к нам. Вообще-то он уже под дверью. «Тут холодно», – говорит он. «Мы постараемся побыстрее», – отвечаю я и кладу трубку.

– Спят?

Я киваю.

– Сегодня твоя очередь, – говорит он, закончив мыть посуду и присев ко мне за стол.

– Нет, это ты хотел ответить на пару вопросов.

– Например?

– Например, кто тебя так избил?

– Избил?

– Ну, откуда у тебя синяки?

– А еще какой вопрос?

Я размышляю.

– У тебя волосы не растут или ты их сбрил?

– Сбрил.

– Везде?

Он кивает.

– Почему?

Он улыбается и предлагает игру: я задаю вопросы, он отвечает. Но за каждый ответ я должна снять один предмет одежды.

– Но я могу спрашивать все, что захочу, – уточняю я. – И ты ответишь.

– Договорились, – говорит он.

Так я впервые в жизни соглашаюсь на стриптиз. Я стою перед ним.

– Томас, сколько тебе лет?

– Скоро сорок.

(Я снимаю носок.)

– Семейное положение?

– Не женат.

(Второй носок.)

– Дети есть?

– Нет.

(Кофта.)

– Почему?

– Потому что я никогда не занимаюсь сексом без презерватива.

– Ты никогда?..

– Никогда. Это были два вопроса.

(Протестуя, я снимаю шарф и брюки. Считаю, сколько на мне еще надето. Нужно переходить к основным вопросам.)

Иду напролом:

– С кем у тебя секс?

Он смеется:

– Вот это да, ну ладно, можно и так. Я зарегистрирован на двух сайтах знакомств. Там я знакомлюсь с женщинами. Но не всегда удачно, это, – он улыбается, – не самый надежный способ. Поэтому время от времени я еще хожу в один фривольный бар, знаешь, что это такое?

– Теперь ты задал мне вопрос. Нет, я не знаю.

– Туда приходят самые разные люди, пары, мужчины, женщины, чтобы реализовать свои сексуальные фантазии. К сожалению, женщины чаще всего в меньшинстве, поэтому мужчин не всегда пускают.

Мне нравится эта игра. Ни разу в жизни я не получала таких откровенных ответов, тем более от мужчины. Сейчас он мне как раз рассказывает, что бывает в таких местах, где совершенно чужие люди сближаются настолько, насколько два человека в принципе могут сблизиться, в телесном смысле. Вот это да! Я стягиваю футболку через голову.

– Твои синяки связаны с этим баром?

– Скорее со свиданиями, назначенными на сайтах знакомств.

Я стараюсь не показать своего удивления. Быстро и без церемоний расстегиваю бюстгальтер.

– Тогда этот способ не такой уж и ненадежный. Если судить по количеству синяков, твои дела на этих сайтах не так уж и плохи. Это не вопрос!

Я стою в одних трусах.

– У меня больше нет вопросов, – говорю я.

– Ты ведь хотела узнать, откуда синяки?

– Хотела. Нет. Нет, хотела, но спрашивать не буду.

Помолчав, он спрашивает:

– Тебе неприятно снимать трусы?

– Да.

Он подходит и обнимает меня.

– Кусай, если хочешь, – предлагает он.

– Не хочу, – отказываюсь я и поднимаю одежду с пола.

– Но мне очень нравится то, что я вижу, – говорит он.

– Понятия не имею, что ты там видишь в своих смешных очках, – отвечаю я и натягиваю футболку. – Можно мне посмотреть?

Он снимает очки, протирает линзы рукавом свитера и протягивает мне.

Глазам больно, картинка искаженная. Я снова снимаю очки.

– Томас, тогда, во время моего выступления…

– Да?

– Я на тебя ни разу не взглянула.

– А мне так показалось.

– Нет.

– Я так почувствовал.

– Нет. Скажи, а ты ради каждой женщины, с которой хочешь познакомиться, заводишь подходящий адрес электронной почты? Как этот [email protected]?

– Нет, – говорит он, – этот адрес у меня давно, пару лет точно.

– То есть ты и другим женщинам пишешь с этого адреса?

– Сейчас не пишу.

Он принес все для десерта и старательно его готовит – груши в красном вине. Я делаю кофе. «Я захватил с собой папку», – говорит он. Он уже давно собирался показать мне свои работы, чтобы я могла представить себе, чем он целыми днями занимается.

Я листаю папку с инфографикой, он тем временем, постоянно помешивая, растворяет сахар в вине. Сеть автобусных сообщений в земле Шлезвиг-Гольштейн. Структура и пути передачи свиного гриппа. Диаграмма всех сил, которые провоцируют глобальный банковский кризис. «Человек, – объясняет Томас, – получает информацию прежде всего через визуальное восприятие. В этом сила инфографики и ее преимущество перед другими дисциплинами журналистики. Известная пословица определяет суть дела очень точно: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. – Он оставляет кастрюлю на плите, убавив огонь, и смотрит мне через плечо. – Короче говоря, нужно так представить сложную информацию, чтобы в идеале ее можно было понять с первого взгляда».

Он снимает кастрюлю с плиты. Груши очень вкусные.

Перед уходом он спрашивает:

– Завтра прийти тебе помочь?

– Завтра лучше не надо.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

На создание пьесы автора вдохновил Древний Египет.В основе сюжета — мифы об Изиде и Осирисе, поединк...
Общеизвестно — горе одно не ходит. Оказалось, счастье — тоже. Лариса предстала во всём своём великол...
Навязанный брак вынуждает подчиниться обстоятельствам. Нелегко принять жизнь по новым правилам. Даже...
В этой книге признанный эксперт по лидерству и менеджменту Брюс Тулган предлагает проверенные способ...
Пираты, превращение в зверя и возврат к жизни, неизвестность и непонимание, страх и боль – он вытерп...
Книга представляет собой научно-популярное описание самых увлекательных аспектов изучения Африки: её...