Хранитель Реки Гольман Иосиф
Через десять минут мы вышли на улицу провожать Бакенщика. Он, очевидно, был намерен пройти три километра до «большой» Вяльмы и либо поймать там почти невероятную попутку, либо договориться с кем-то из местных. Оттуда же по стационарному телефону можно было позвонить таинственным друзьям Бакенщика. Если, конечно, телефон работает. Других вариантов все равно не было – в старой Вяльме жители появлялись лишь к выходным.
Вот теперь и дождь полил, пока небольшой. Но, по рассказам местных, через некоторое время он перейдет в ливень, и мощные удары ветра будут бросать на несчастных путников буквально ведра холодной воды.
– Я с вами поеду, – сказал я. Мне просто необходимы были физические муки. Может, они хоть чуть облегчат мою душу.
– Нет, – коротко бросил Бакенщик.
Похоже, он не винил меня с Ленкой. Если б еще от этого нам было легче!
Сверху, где-то прямо над нами, ударил чудовищной силы гром. А потом – яркая, как осветительная ракета, ломаная стрела молнии. Обычно все бывает наоборот. Но в этих местах мало что происходит обычного.
Бакенщик повернулся к нам и сказал:
– Все. Идите в дом. Когда вернусь, не знаю.
И тут Ленка вскрикнула:
– Машина!
Действительно, на вяльминский мост с той стороны, лицом к нам, аккуратно взбиралась какая-то машина. Судя по всему, не маленькая: фары светили высоко. Наверное, какой-то дачник приехал пораньше. Может, водитель согласится подвезти Бакенщика хотя бы до «большой» Вяльмы?
Мы все заспешили к дороге, чтобы потом не гоняться за автомобилем по длинной деревенской улице.
Машина медленно переехала мост и… свернула к дому Бакенщика!
– Береславский вернулся! – осенило меня.
Этот точно не откажет помочь в поисках Надюхи. Главное, чтоб весть об ее исчезновении не срубила впечатлительного профессора.
Огромный джип подполз к воротам двора, мы вернулись назад и встали в свете его фар. Береславский открыл водительскую дверь.
Он вылез на подножку и, перекрикивая ветер, попросил принести большой плащ. Его всего трясло – на улице действительно стало холодно, а дождик, как и предсказывали местные, превратился в клокочущий ливень.
Мы остались стоять под падавшей с неба ледяной водой, а Ленка метнулась в дом и принесла из сеней огромный старый бушлат Бакенщика. Протянула его профессору.
– Да не мне, – раздраженно бросил он, безуспешно пытаясь ладонью стереть с очков водяную пленку. – На заднем сиденье Надюха спит.
Меня как громом оглушило. Или это действительно гром ударил? Мы все разом бросились на длинные подножки гигантского «патруля». И в свете продолжительной – неестественно продолжительной – молнии увидели спавшую на заднем сиденье Надюху.
В восемь рук, как гигантские муравьи, мешая друг другу, но не в силах отойти в сторону (только Ефим, не принимая участия, с удовольствием глядел на это беснование), мы закутали так и не проснувшуюся Надюху в бушлат, выволокли из машины и перетащили в дом.
Там рассмотрели наше вновь обретенное счастье внимательно. Надюха явно была жива-здорова. Только туфельки у нее были не красные, а темно-серые. Да еще она даже во сне крепко прижимала к груди большую куклу. Но мы уже поняли, что это подарок Береславского.
Ефим Аркадьевич, как и положено звезде вечера – а так оно, несомненно, и было, – не торопясь вымыл руки, плотно перекусил приготовленным еще днем тушеным мясом с грибами и только после этого приступил к рассказу о пережитом.
И так, как внимали ему слушатели, наверное, не было ни на одной из тысяч его лекций, прочитанных студентам, даже самым-самым примерным…
Глава 35
Семен Евсеевич Мильштейн дважды испытывает страх
Место: Прионежье, райцентр Пудож.
Время: три года после точки отсчета.
Белый «Лендкрузер» Мойши долетел до Пудожа еще быстрее, чем отнюдь не тихоходный «Патрол» Береславского.
На звонок рекламист ответил сразу. Его уже начала доставать навязчивая забота Мильштейна, звонившего чуть ли не каждые два часа. «Совсем свихнулся старый, на почве нервной работы», – так или почти так оценил эмоции этого нетрусливого раньше человека Ефим Аркадьевич.
Но на последний вызов отреагировал честно, пришел к указанному перекрестку у единственной в городке бензозаправки и взгромоздился на переднее комфортабельное кресло «крузера».
– Тебе все может показаться несерьезным, – с места в карьер начал Мойша. – Ты даже можешь считать меня жертвой нервной работы.
На этом месте Ефим Аркадьевич вынужденно покраснел и смущенно опустил глаза вниз.
– Но я нюхом чую, – продолжил гнуть свое Мильштейн, – нюхом чую опасность. Эпизод не завершен.
– Вы же в Москве сказали: главная причина тревог устранена.
– Значит, я ошибался, – мягко, как ребенку, объяснил ему начальник службы безопасности «Четверки».
– Ну и чего нам теперь ждать? – резковато спросил профессор.
– Пока не ведаю, – задумчиво ответил бывший боец спецназа. – Для начала ты расскажешь мне подробно, очень подробно, все, что знаешь.
– Да ничего я не знаю! – вырвалось у Береславского.
Такое славное солнце шло к закату, такие еще чудесные картинки можно было отснять в этом городишке и его ближайших пределах! А тут сиди и обсуждай с дружественным киллером неведомые происки неведомых сил!
– О чем же ты мне, Ефим Аркадьевич, не пожелал рассказать по телефону? – задушевно поинтересовался Семен Евсеевич.
У Ефима Аркадьевича меж лопаток прошла холодная волна. Хорошо все-таки, что они с Мильштейном не враги.
– Ладно, расскажу, – наконец решился профессор: в конце концов, у Мильштейна такая профессия, что никому и ничего из услышанного он без нужды не передаст, а нужды такой Береславский в своей близкой к фантастической истории не видел.
– Девочку я встретил в Вяльме, деревня тут такая недалеко. Удивительная оказалась девочка.
– Взяла за сердце? – понимающе ухмыльнулся старый лис.
– Да нет, реальная девочка, не девица, – отчего-то разозлился профессор. – Лет пять, может, шесть.
– Хорошо, хорошо, – поощрил начавшего «колоться» собеседника Мойша. – Только давай по порядку. Ты зачем в эту Вяльму поехал?
– Там прячется Вадим Оглоблин с женой, бывший раб Велесова. Художник. Он ему шишкинские фуфелы рисовал, которые вам пытались втюхать.
– Про художника ты ничего раньше не говорил.
– Слушай, Семен, это уже пройденная история, тем более со счастливым концом. И работал Вадик под давлением, ты же понимаешь.
– Ладно, мне до твоего Вадика дела нет, – холодно улыбнулся Мойша. – Меня интересуют необычные истории, а эта обычная. Давай дальше.
– В общем, я нашел Вадика через его женщину, Лену Овалову и приехал в Вяльму убедить Оглоблина со мной сотрудничать. С фальшаками он так и так завязал. Я же намерен поднять его собственное имя.
– Понял. Давай ближе к тайнам. – Мильштейн умел сразу отделять важное от неважного, по мере, так сказать, поступления.
Но Береславский уже начал рассказывать, а каждое созданное им повествование – неважно, устное или письменное, рассказанное в домашнем кругу или посланное в престижное издательство, – должно было отвечать строгим представлениям автора о литературном качестве. Поэтому Мильштейну пришлось выслушать не только преамбулу, но и полноценное литературное описание всех предшествующих событий и мест действий. Семен Евсеевич, понимая, с кем имеет дело, сказителя не торопил.
– Короче, у Бакенщика этого, вяльминского, есть дочка, не похожая ни на маму, ни на папу.
«Это не странно», – подумал грустно Семен Евсеевич. Он сам тоже был совсем не похож ни на маму, ни на папу. Хотя чем старше становился, тем сильнее сомневался в том, что это хорошо и правильно.
– А еще эта девочка все знает.
– Как это все? – не понял Мойша.
– Ну, все, о чем ни спросишь. Если она хоть раз об этом читала или слышала – уже не забудет. В шахматы обыгрывает мастера спорта, знает иностранные языки и… – замолчал, подбирая слова, Ефим.
– Что? – Вот теперь Мильштейн заинтересовался.
– И при этом остается обычной мелкой девчонкой. Поскакать, попрыгать, в куклы поиграть. Я вон куклу ей купил в универмаге, здоровенную. Наверняка будет счастлива.
– Интересная история, – сказал Мойша, правой рукой потирая левую сторону груди.
– Что, сердце схватило? – напрягся Береславский.
– Обойдется, – сказал Семен, недовольный, что кто-то заметил его слабость. – А что ты знаешь про родителей девочки?
– Почти ничего. Они, я так понял, вообще скрытные люди. Может, боятся повышенного внимания к ребенку. Сам знаешь, попасть в руки врачей и ученых – тяжкий случай.
Мильштейн знал. Однажды, в буйные девяностые, ему даже пришлось больше месяца провести в Институте имени Сербского. Это было куда лучше, чем лет пятнадцать провести в еще более неприятных местах. Но удовольствия подобные воспоминания все равно не вызывали.
Он и сам не мог понять, что вызывало в нем такую настороженность. И город не казался ему, как Ефиму Аркадьевичу, веселым и открытым. И солнышко не радовало.
С солнышком, кстати, тоже начинался напряг: слева, со стороны Онеги, явно надвигалось ненастье. Светило пока не померкло, но Мойша не удивился бы вечерней буре.
– Не нравится мне все это. Не знаю почему, но не нравится, – пробурчал, ни к кому не обращаясь, Мильштейн.
Ефим ничего не ответил. Его внимание привлек подъехавший к колонке мотоциклист. Мотоцикл был красный, а байкер, как и положено, – черный. Странным, пожалуй, было лишь то, что за спиной байкера сидела совсем мелкая девица. Просто карлик какой-то. Мотоциклист пошел платить за топливо, а пассажирка, видимо уставшая, сняла шлем и оказалась совсем девчонкой. А еще через секунду Ефим Аркадьевич буквально онемел от удивления: девочка повернула голову, и не было никакого сомнения, что это Надюха!
– Семен! Вот она! – пытался крикнуть Береславский, но крик не получился, да и Мойша был очень занят: ему было совсем не до спутника, из-за которого он только что провел без малого сутки за рулем.
Мойша буквально вонзил свой взгляд в черного мотоциклиста, его глаза остановились и стали совсем сумасшедшими. А потом он выхватил из-под ног профессора сумку, и из ее нутра вынырнуло звериное рыло боевого автомата. Ефим не знал марки оружия, но точно чувствовал его смертоносность.
– Это Надюшка! – наконец выдохнул Береславский.
– Понял, – тихо сказал Мильштейн, передергивая затвор. – Иди, забери девчонку.
Береславского не надо было просить дважды. Он шаром выкатился из машины, захлопнув за собой дверцу, и рванул к мотоциклу. К нему же возвращался от окошка кассы и человек в черном. Но смотрел он вовсе не на Ефима, торопившегося к его мотоциклу. Смотрел он – неотрывно, но не прерывая движения – на боковое черное, снаружи непроницаемо затонированное стекло «Лендкрузера».
«Что он может там увидеть?» – еще успел удивиться Береславский, как события понеслись настолько стремительно, что на обдумывание уже просто не оставалось времени.
Темное стекло пассажирской двери поползло вниз, и человек в черном увидел нацеленное на него дуло «карла густава» и страшные, всепонимающие глаза Мойши.
Мощный выброс адреналина сделал свое дело: человек в черном мгновенно ускорился и достиг мотоцикла, прикрываясь девочкой и телом профессора. Миг – и он уже в седле. Еще миг – мотор взрокотал, и мотоцикл с визгом сорвался с места – Ефим едва успел подхватить под мышки Надюшку, она так и осталась в его руках, хорошо, что у второго сиденья не было заднего упора.
Следом, мимо ошарашенного Береславского с ревом пролетел белый «Лендкрузер» Мильштейна.
Профессор с девочкой остались вдвоем на враз опустевшей площадке перед топливораздаточными колонками. Нет, не вдвоем. Еще один парень, лет двадцати – двадцати двух, водитель немолодого темно-зеленого «Москвича-2141» непонимающе наблюдал за происходившим. Ефим подбежал к нему, не выпуская из рук Надюху.
– Поехали за ними, я заплачу! – крикнул он и, не дожидаясь ответа, сначала усадил на заднее сиденье девочку, потом сел рядом с водителем сам.
Надюха за все это время не произнесла ни слова, вела себя как загипнотизированная.
Водитель неожиданно улыбнулся:
– Э-эх, где наша ни пропадала!
В вырезе рубахи у него виднелась тельняшка, то ли морская, то ли оставшаяся после службы в каком-нибудь спецназе. Пареь включил мотор и понесся в сторону, где еще клубилась пыль, поднятая мотоциклом и мильштейновским джипом.
Минуты через три город кончился – Пудож действительно был невелик.
Теперь они увидели участников погони: мотоциклу не удалось сильно оторваться, наверняка на машине Мойши стоял форсанутый мотор. Они свернули с трассы направо и летели по грунтовой дороге вдоль реки, по ее левому берегу (река текла к Онеге и впадала в озеро где-то неподалеку).
За ним же свернул зеленый «Москвич». Ему было не угнаться за первыми двумя, но водитель, человек явно местный, успокоил Береславского, объяснив, что грунтовка через шесть-семь километров закончится. Дальше – лес, где ни мотоцикл, ни «Ленд-крузер» не проскочат. Так что не у дел пассажиры «Москвича» точно не окажутся.
И действительно, один поворот они сделали вместе с рекой, еще пару – уже самостоятельно (река ушла в сторону) – и впереди показался лес.
Белый «Лендкрузер» обнаружился сразу. Водительская дверь была распахнута, Мойши в нем не оказалось.
Когда Ефим добежал до машины (Надюха оставалась на попечении водителя в «Москвиче»), метрах в пятидесяти от джипа увидел и мотоцикл.
Опрокинутый набок красно-перламутровый двухколесный аппарат уже не был красивым, здорово подкоптившись. Он продолжал гореть, видны были желтые у основания и черные на концах языки пламени. Завершало картину медленно крутившееся переднее колесо.
Человека в черном нигде не было видно.
А вот Мойшу Ефим нашел почти сразу. Тщедушное тело лежало, почти скрытое от глаз, в небольшой, поросшей высокой травой канавке. Рядом, перед канавкой, валялся «карл густав», и Береславский, даже не отсоединив магазин, готов был дать голову на отсечение, что ни одного патрона в запасе у Семена Евсеевича не осталось.
Ефим неловко плюхнулся на колени прямо перед телом Мойши.
– Семен Евсеевич, ты жив?
Сейчас Береславский чувствовал перед этим маленьким человеком ту невыразимую вину, которую испытывают вернувшиеся из боя перед теми, кто не вернулся.
– Куда ты ранен, а?
Он торопливо осмотрел Мильштейна и нигде не обнаружил следов крови, кроме мелкой царапины на щеке, которая могла случиться и от падения. Схватив Мойшу за маленькую сухую кисть, Ефим без труда нащупал пульс. Слишком частый, какой-то спутанный, но пульс определенно имелся. А еще у Мойши были какие-то синеватые губы.
Тут только Береславский почувствовал, насколько сам напуган – его собственные сердечные сокращения тоже вряд ли обрадовали бы кардиолога.
– Тьфу, черт! – утер он со лба выступивший холодный пот. – Это же сердечный приступ!
Ефим сорвался с места и через пару секунд притащил из «Лендкрузера» аптечку. Расстегнул молнию, вывалил все содержимое прямо на траву и быстро нашел то, что искал, – нитроглицерин. Приподняв голову уже приходящего в себя Мойши, он засунул ему в рот сразу две капсулы и дал запить поднесенной водителем «Москвича» минералкой.
– Ну, ты живой? – еще со страхом спросил Ефим.
– Вроде да, – подумав, ответил Мойша.
«Совсем как Надюха», – некстати развеселился Береславский.
Потом он на руках дотащил Мойшу до «Лендкрузера» и уложил на заднее сиденье – тот легко уместился, еще и место осталось.
Потом подошел к парню-водителю:
– Сколько мы тебе должны, чтобы ты все забыл?
– Вы ж ребенка спасли, так? – вопросом ответил тот.
– Похоже на то, – искренне сказал Береславский.
– Тогда ничего не должны, – улыбнулся парень.
– Смотри, – внезапно доверился ему Ефим (а в людях он, как правило, не ошибался). – У меня нет времени. Совсем нет. Я тебе даю сумку, положи в нее автомат и закопай в канавке, где лежал мой друг. Это уже работа, которая стоит десять тысяч. Согласен?
– Почему нет? – вновь улыбнулся тот. – Копать – это работа.
Ефим отсчитал десять тысячерублевых бумажек.
– И спасибо за помощь. Десантура?
– Нет. Морская пехота.
– Значит, спасибо морской пехоте.
Надюха уже сидела на переднем сиденье джипа – нарушение, конечно, но заднее сиденье было занято Мойшей. Ключ торчал в замке зажигания. Ефим подстроил под себя водительское кресло и медленно тронулся в обратный путь.
– Ты как там? – спросил он у друга, глядя в зеркальце – Семен вроде чуть порозовел.
– Лучше, – ответил Мильштейн.
– Ну и отлично. Я тебя сейчас в больницу положу. И Агурееву позвоню, они вертолет пришлют.
– Слушай, Ефим, это очень опасная история, – тихо заговорил Мойша.
– В чем же ее опасность? – спросил Береславский, одновременно набирая номер Агуреева.
– Не знаю, – выдохнул задний пассажир.
– Ну вот, снова-здорово, – равнодушно пробормотал Ефим. – Ваши тайны меня уже достали.
Поговорив с Агуреевым (тот страшно разволновался), Ефим обратился уже к Надюхе:
– А ты что мне скажешь, детка?
– Вам лучше уехать в Москву, – тихо сказала Надюха.
– Слушай, девочка, – вдруг очень серьезно сказал Береславский. – Ты, конечно, очень умна и таинственна. А ты, – Ефим обернулся, насколько позволяла толстая шея, к заднему пассажиру, – очень профессионален и тоже очень таинствен. Но когда и куда мне лучше ехать, я сумею решить без вас, – неожиданно закончил он.
Уже через полчаса Мильштейн лежал в одноместной палате маленькой больницы. Доктор оказался на удивление толковым и цепким специалистом. Он в корне пресек намерение слегка ожившего Мойши продолжить самостоятельное путешествие.
– Вам повезло пережить этот приступ без обширного инфаркта. Два раза подряд повезет вряд ли.
Да Мильштейн и сам понимал, что в таком состоянии он не боец, а обуза.
На прощанье еще раз сказал Ефиму:
– Берегись. Будь осторожен. А еще лучше уезжай домой.
– Ты лучше скажи, чего беречься? – разозлился Береславский.
– Не знаю, – выдохнул больной.
– А ты в этого урода в черном стрелял?
– Две обоймы.
– Следов крови я не увидел, – раздумчиво произнес Береславский. – Все же машина неслась по кочкам.
– В мотоцикл же я попал, – очень тихо сказал Мильштейн и прикрыл глаза.
– А как ты понял, что этот человек – враг? – задал Ефим мучивший его вопрос. – Я же еще не успел тебе ничего сказать.
– Почувствовал… – невесело улыбнулся Мойша. – Родственную душу.
Мильштейну опять стало хуже, и вошедший доктор, пообещав взволнованному Ефиму полную сохранность друга, выгнал посторонних из палаты.
Ефим спустился на первый этаж, где в приемном покое его ждала Надюха.
– Поехали, зайка?
– Поехали, – согласилась девочка. Сейчас она совершенно не была похожа на ту девчушку-веселушку, которую раньше знал Береславский.
– Вадик с Ленкой волнуются, – переживала Надюха. – А если еще и мама с папой приехали, то совсем беда.
– Ничего, доедем быстро, всех успокоим.
«Лендкрузер» Мильштейна Ефим пристроил на стоянку, оставив ключ и квитанцию в приемном покое. Сам с девочкой дошел до «патруля».
Надюха была уже явно сонная. Он положил ее на заднее сиденье, как до этого – Мильштейна. Включил мотор, с удовольствием вслушиваясь в дробное рокотание дизеля. Потом не удержался и спросил:
– А зачем же ты ушла с этим человеком? – Он не сомневался, что девочка ушла с ним без принуждения.
– Это очень сложно, Ефим, – уже почти засыпая, ответила юная леди.
– Спасибо за честный ответ, – не слишком обиделся Береславский.
Он уже покинул Пудож и опасливо посматривал на черные облака, постепенно покрывавшие все небо. Если будет ливень, то скорость снизится. А еще будет очень плохо видно дорогу. Это крайне неприятно для любого, даже самого опытного водителя.
Нападения же нечистых сил он почему-то не опасался: сложно представить себе силу, пусть даже и нечистую, способную остановить на всем скаку двух с половиной тонную железяку. Отдавать же во второй раз Надюху кому бы то ни было, кроме ее родителей, профессор не собирался.
А тайны… Все тайное когда-нибудь становится явным.
Глава 36
Вечера на хуторе близ Онеги
Место: Прионежье, деревня Вяльма.
Время: три года после точки отсчета.
Рассказ подсохшего Ефима Аркадьевича (он все-таки успел промокнуть, пока бежал от машины до сеней) был выслушан присутствовавшими максимально внимательно. Но по его завершении никто сразу высказаться не захотел. Оно и понятно: радость от Надюхиного возвращения была безграничной, однако ни на один вопрос ответа так и не получили: кто напал, зачем напал? И главное: что будет дальше?
В итоге дискуссию начал сам докладчик.
– Я здесь человек новый, – скромно начал профессор. – Но мне кажется, что если все не поделятся друг с другом информацией, причем максимально полной, то опасность для Надюхи не уменьшится. И общую оборону, – теперь Ефим обращался непосредственно к Бакенщику, мгновенно распознав в нем главное действующее лицо, – так не выстроить.
– А вам это надо? – не вполне вежливо, с учетом предыдущих заслуг Береславского, спросил Бакенщик. Он был очень расстроен и угрюм.
– Что надо? – сначала не понял Ефим Аркадьевич.
– Общую оборону выстраивать, – довел свою невежливость до конца Бакенщик.
Береславский здорово разозлился:
– Если б дело не касалось ребенка, я бы не влез, – четко выговаривая слова, ответил он. – До ребенка – это были ваши внутренние игры, теперь – нет.
– Согласен, – подал голос и Вадик.
– С ними не очень-то повоюешь, – после некоторого молчания неохотно сказал Бакенщик.
– С кем «с ними»? – прямо спросил Береславский.
– Не знаю, – отвел глаза хозяин.
– Может, и не знаете, – теперь уже не деликатничал Ефим. – Но наверняка догадываетесь. И либо мы будем вместе, либо вы, скорее всего, потеряете дочь.
В углу тихо ойкнула Галина и вытерла одной рукой мокрые глаза. Другой она поддерживала спавшую девочку. Рядом с ними лежала огромная кукла, подаренная девочке Береславским.
– Я не знаю, кто они. Знаю, что всегда были. И мы всегда были. – Бакенщику явно трудно было подбирать слова. – Наверное, сложно поверить, но я не думаю, что это обычные люди.
– А вы обычный человек? – улыбнулся Береславский. – Спросите любого, только не лично, обычный вы человек или нет. И Вадик необычный. Что уж говорить про Надюху?
– Они придут снова, – устало сказал Бакенщик.
– И вы отдадите им девочку? – в лоб спросил Ефим.
Бакенщик, не отвечая, судорожно сжал огромные кулаки.
– Ладно, предположим, эти силы… скажем так, необычные, – начал свое логическое построение профессор. – Но я сегодня видел, как этот черт удирал от Мильштейна, сразу забыв про Надюшку.
– Вспомнит, – буркнул Бакенщик.
– Но ведь бросил же ее! Испугался Мойшу… то есть Семена Евсеевича. Простого советского человека.
– Вряд ли простого, – тихо сказала Галина.
– Вряд ли… – легко согласился Ефим, вспомнив глаза Надюшкиного нежданного избавителя. – Но, значит, с ними можно бороться!
– Можно, – сказал Бакенщик. Помолчав немного, добавил, явно превозмогая себя: – Я всю жизнь их ждал. Вот дождался. Только не думал, что будет так страшно, да еще не за себя.
– Я так понимаю, они вас несколько лет найти не могли? – спросил Ефим.
– Да. И, может, не нашли бы, если б я сдуру одноклассников не начал искать.
– То есть если поглубже спрятаться, то есть шанс остаться незамеченным?
– Есть. Только не дадут они нам уехать.
Все напряглись и невольно прислушались к наступившей тишине. С улицы по-прежнему доносились раскаты грома, грохот капель по крышам и даже звуки от порывов ветра, бросавшего на стены пласты ливневой воды.
– Еще раз повторяю: он, как заяц, удирал от Семена, – нажимал Береславский на единственный во всей истории оптимистичный факт.
– Но вашего Семена с нами нет, – это сказала Лена, жена Вадика.
– Он от автомата его удирал! – не выдержал Ефим Аркадьевич: поначалу профессор вовсе не собирался выдавать маленькие военные тайны Мильштейна. – И у нас тоже есть оружие. У меня – «сайга» с пулями, у вас вон – двустволка здоровенная. Неужели не отобьемся?
– Боюсь, что нет, – устало сказал Бакенщик.
– Нечистую силу пули не берут? – усомнился профессор.
Бакенщик даже отвечать не стал.
– О’кей! – сказал Береславский. – Из ненаучной литературы мы знаем, что нежить берут серебряные пули. Давайте сделаем их.
– У нас нет серебра в доме, – оппонент не отверг идею с ходу.
– У меня есть, – Ефим достал из внутреннего кармана граненую серебряную ручку фирмы «Каран д’Аш». Смешно, но Ефим часто хвастался, что носит ее на случай встречи с нечистой силой – чуть что, сразу в глаз. Вот и встретился.
– Мы не сможем ее расплавить, – сказал Бакенщик. – Я никогда не отливал пуль.