Тайна великого живописца Дитинич Нина
– Ничего не замечаешь?
Уставившись на панель, Суржиков увидел, что она слегка выдается вперед.
– Здесь тайник, что ли?
– В правильном направлении мыслишь, – хмыкнул Олег. Что-то потрогав, куда-то нажав, эксперт поколдовал и снял панель, под которой оказался встроен довольно внушительный сейф. – Осталось дело за малым: открыть его.
Вызвали специалиста по сейфам, и вскоре, тоненько звякнув, железный шкаф открыл свою темную пасть.
В тайнике оказалось немало интересного. Во-первых, огромная сумма денег в евро и долларах. Во-вторых, там странным образом нашелся ежедневник Дмитрия Красилина, а в самой глубине обнаружилась дамская сумочка и баллончик с черной краской.
Эксперт развеселился:
– Я тебе без анализа скажу, что розы окрашены именно этим спреем.
Суржиков обескураженно нахмурил лоб.
– Не понимаю. У меня, конечно, были подозрения, но чтобы Чарущев действовал так нагло?!. Вот это подарок! Не понимаю, зачем он хранил ежедневник и сумочку, почему не выкинул?
– Кто знает? – отозвался Олег. – Может, не до того было? А вообще, я тебе скажу, на всякого мудреца довольно простоты…
– Чарущев тот еще жук, такой затейник, мог использовать эти предметы в нужный момент, кому-нибудь подложить, – расстроенно протянул Суржиков. – Теперь я понимаю, все до жути просто. Чарущев, разговаривая по телефону, положил трубку на стол, пока говорил собеседник, вышел, убил девушку, забрал ее сумочку и продолжил беседу… Конечно, он прекрасно понимал, что мы не будем простукивать стены в кабинете.
– Если бы я не искал там пулю, я бы не обнаружил сейф, он очень искусно спрятан, поэтому хозяин кабинета ничего не боялся и так уверенно себя вел, – хмыкнул Олег.
Взволнованный Суржиков почти не слушал его и продолжал размышлять вслух:
– Кто-то позвонил Чарущеву после опознания трупа в морге, скорее всего Хруст, и сообщил, что Красилин поехал домой, – вздохнул он. – Чарущев уже ждал его в подъезде, убил, забрал у него еженедельник, опасаясь, что фотограф записал что-то опасное для него. Затем положил ключи на место, в карман убитого, и вернулся на работу. Убийство Хруста он заранее продумал, ночью проник на территорию клуба, через первый этаж забрался на балкон, дверь же он заранее открыл и заколол своего лучшего художника. Да, он любил деньги, но курочку, несущую золотые яйца, не пощадил, наверное, надеялся другого копииста найти. А история с сигнализацией на машине была отвлекающим маневром, на тот случай, если соседи заметят, что он куда-то отъезжал. До чего же умен, подлец!.. И как он по нотам разыграл покушение на самого себя, все рассчитал, сам себя порезал и подкинул нож, следы красной глины оставил, которой в избытке на строительной площадке перед общежитием художников, чтобы мы подумали, что это какой-нибудь сумасшедший студент убивает его сотрудников…
– Как художник, он прекрасно знал анатомию человеческого тела и убивал одним точным ударом стилета, – добавил Олег.
– И все мотивы на поверхности, – пробормотал Суржиков.
– Ты разберешься, Егор, – засмеялся Олег. – Теперь остались пустяки.
– Но кто же стрелял в него и в Башлыкова? – задумчиво изрек Суржиков.
– А вот это вопрос! – хмыкнул Олег. – В принципе я здесь закончил. В Чарущева стреляли снизу, из окна. Окно было открыто, и для преступника не составило никакого труда выстрелить. Стрелял не профессиональный убийца, потому что произведенный выстрел в голову не убил, а разворотил часть черепа, остальное тебе в больнице скажут.
– Надеюсь, Чарущев придет в сознание, – пробормотал Суржиков и отправился в больницу. Но там ему сообщили, что больной очнется не скоро, но, судя по характеру ранения, если не умрет, то едва ли скажет что-то вразумительное. У Чарущева очень тяжелое ранение головы, задет мозг, и ему грозит инвалидность.
Выйдя из больницы, Суржиков позвонил Маргарите Вишневской и попросил ее срочно подъехать в следственный отдел.
Теперь следователь был точно уверен, что Маргарита не все рассказала ему, поэтому встретил девушку неприветливо, с суровым видом кивнул ей на стул и некоторое время делал вид, что занят, не обращая на нее внимания. Закончив писать, он наконец поднял голову.
– Вы слышали последние новости? – вместо приветствия произнес он.
Маргарита нахмурилась:
– Вы про Башлыкова?
– Не только, и про Чарущева тоже.
– А что с ним? – с недоумением подняла она темные брови.
– В него тоже стреляли, только промахнулись. Он жив…
На Маргариту это произвело неприятное впечатление, но не более.
– Вы прошлый раз не все рассказали мне, – сказал следователь с укором.
– О чем? – невинно взглянула она на мужчину темными, прекрасными, бархатными глазами.
– Почему ваша сестра пришла так рано за фотографиями?
Маргарита заколебалась и вдруг решилась.
– Когда меня фотографировал Дмитрий Красилин, я завела с ним разговор о том, что хочу продать старинную картину, и я показала ему, ну эту копию, я говорила вам об этом в прошлый раз, – смутилась она. – Тогда-то я была уверена, что картина настоящая, он обещал мне помочь. И вдруг звонит другой мужчина и просит прийти завтра к девяти утра за фотографиями и принести картину на продажу. Что-то не понравилось мне в разговоре с ним, и я отправила вместо себя Ингу.
– Как вы думаете, кто вам звонил?
Девушка растерянно уставилась на него.
– Наверное, это и был убийца, раз Инга погибла. А кто он, понятия не имею.
– Это мог быть Чарущев?
– Не знаю, – покачала она головой. – Я не знакома с Чарущевым и по голосу его не знаю.
– А вот Башлыков был хорошо знаком с ним, вы что-нибудь знаете об этом?
– Нет, ничего, даже не слышала такого имени от Башлыкова.
Задав еще несколько вопросов, Суржиков отпустил девушку.
Уже у дверей она обернулась и сказала:
– Забыла сообщить вам, мы с Лялькой узнали, кто написал копию картины, что у меня, это художник Эдуард Хруст, которого убили.
– Благодарю, – улыбнулся Суржиков. – Я так и думал. – Отпустив Вишневскую, Суржиков с помощником отправились на квартиру Чарущева производить обыск.
Глава 39
Крамской представляет картину «Неизвестная»
Картина была готова, но Иван Крамской не мог остановиться и время от времени возвращался к портрету красавицы и дорабатывал его.
В полном одиночестве он снимал с картины покров, как снимает возлюбленный фату с невесты, и вглядывался в дорогие сердцу черты. Возлюбленная оживала и улыбалась краешком губ только ему одному, и пламенный взор дарила только ему, и только ему обещала неземное, страстное наслаждение.
Это было наваждением, он часами не отрывал глаз от изображенной девушки, так, наверное, смотрел легендарный царь Кипра Пигмалион на созданную им и ожившую Галатею. Осталось только обратиться к Афродите с мольбой, чтобы она вдохнула жизнь и в это изображение.
Крамской мог бы давно выставить на всеобщее обозрение «Неизвестную», так назвал он эту картину, но словно какая-то незримая сила не позволяла ему этого сделать. Помимо воли в душе таился страх, что если он покажет портрет Матрены Саввишны хоть одной живой душе, то лишится чего-то очень дорогого, главного, живущего в его сердце.
Прошло немало времени, как Матрена Саввишна оставила грешный мир, и тело ее уже, наверное, превратилось в прах, но она, как прежде, жива на портрете. Он подарил возлюбленной вечную молодость! И теперь она будет величественно царить одна, прекрасная и молодая, в серебристо-жемчужном морозном дне, живая, дразня и одновременно отталкивая манящим взглядом из-под полуопущенных ресниц.
Однажды Крамскому приснилась Матрена Саввишна в слезах, с тоской в голосе, она упрекала художника, что он сделал ее своей пленницей, держит в золотой клетке. Проснувшись в холодном поту, Иван Николаевич наконец решился поделиться с миром своим сокровищем и представить картину обществу. Пусть все увидят этот портрет, пусть рожденный в муках шедевр покоряет мир своим совершенством.
В ноябре 1883 года на одиннадцатой выставке Товарищества собрался весь цвет культурной столицы: аристократы, чиновники, писатели, художники и просто любители живописи. Когда они увидели портрет Крамского «Неизвестная», все ахнули, настолько изумительно хороша была работа.
У Ивана Крамского от напряжения сдали нервы, и, потрясенный реакцией публики, он в смятении убежал с выставки и вернулся только к закрытию.
Народ все еще стоял перед картиной и гадал, кто эта величественная, недоступная прекрасная дама с надменным прищуром бархатных, темных глаз.
Называли имена известных великосветских красавиц, кто актрис, а кто и вовсе дам сомнительного поведения. Крамского просили раскрыть имя модели, с которой он писал портрет, но художник, загадочно улыбаясь, молчал.
Павел Михайлович Третьяков, обожавший Крамского (он скупал для своей галереи все работы любимого художника), взглянув на картину, вздрогнул и отвернулся. Постояв в шумной толпе, послушав восторженные речи, он о чем-то глубоко задумался и вскоре торопливо покинул выставку, а новую картину Ивана Николаевича не купил.
Все художники, товарищи Крамского, недоумевали, портрет женщины не вязался с предыдущими работами мастера, которые были посвящены известным, нравственно-духовным людям, таким как: Мина Моисеев, Николай Некрасов в период «Последних песен», Шишкин и многие известные блестящие личности. Творчество Крамского было серьезным, гражданским, созвучным тяжелым драматическим моментам современной жизни или философски-религиозным, отвечающим на извечный вопрос о выборе человеком жизненного пути. А тут автор картины «Христос в пустыне» пишет неизвестную женщину. А ведь Крамской был уверен, что «без идеи нет искусства». А тут пустое любование женской красотой, какая в этом идея?
Крамской молча слушал все, что говорили люди о его творении, о нем самом.
Внезапно его глаза встретились со взглядом седого пожилого господина, в котором он с удивлением узнал постаревшего графа Бестужева. Граф смотрел на него сердито и будто что-то хотел сказать, но потом беспомощно махнул тростью и ушел.
Иван Николаевич проводил его горестным взором. На ступеньках Бестужев вдруг покачнулся и упал. К нему бросились люди, помогли сесть в пролетку, пролетка уехала.
А художник расстроился, ему показалось, что это нехороший знак.
Но восторженная толпа поклонников внезапно подхватила Крамского на руки, им восхищались, чествовали, ликовали. Смутная тревога прошла. Целый год в столице только и было разговоров, что об Иване Крамском и портрете «Неизвестной», но внезапно в семье художника произошло огромное горе: один за другим умерли два младших сына. Тяжело переживая трагедию, Крамской написал картину «Неутешное горе». Центральная фигура картины, скорбящая женщина, имела сходство с его супругой, Софьей Николаевной. Семейная трагедия сильно подкосила здоровье Ивана Николаевича, он не оправился до самой смерти.
Артель художников уже давно была в прошлом, хорошее быстро проходит, и о нем остается только дымка воспоминаний и горечь сожаления. Неприятности в артели начались с мелких недоразумений, поссорились жены артельщиков, и двое художников вышли из состава. Потом один из членов артели получил от Академии художеств предложение поехать за границу за казенный счет, и принципиальный Крамской возмутился, между всеми членами была договоренность держаться только своего товарищества и не поддаваться академическим приманкам. Крамской по поводу согласия товарища на зарубежную поездку от академии написал резкое заявление, но остальные художники проигнорировали его. Тогда Крамской сам в знак протеста покинул артель.
И после его ухода Артель художников потеряла свою значимость, перестали поступать заказы, и она быстро распалась.
Незадолго до этих печальных событий из Москвы приехал художник Мясоедов и предложил художникам Петербурга примкнуть к созданному им Товариществу передвижных выставок. Крамской с воодушевлением принял его предложение и ожил.
Начался самый плодотворный период его жизни. На одном дыхании писалась одна картина за другой. Лучшие картины и портреты были созданы именно в это время.
Дебютировал Крамской на выставке товарищества картиной «Русалки» по мотивам «Майской ночи» Гоголя. Но главной его работой, конечно, стала картина «Христос в пустыне». Чтобы сделать этюды для своей пустыни, Крамской вместо Палестины посетил Крым. Там он написал холодные сухие камни и громады таких же немых, бесплодных твердынь.
Вернувшись с полуострова, Крамской поселился с Шишкиным и Савицким на даче близ Тулы, рядом с имением Толстого. Там он написал два замечательных портрета Льва Николаевича. Но главной его работой в то лето, несомненно, была работа над картиной «Христос в пустыне».
Ранним утром Крамской в одном белье тихонько пробирался к своему Христу и, забыв все на свете, работал до позднего вечера.
Потом ему пришла идея написать картину «Радуйся, царь Иудейский», чтобы показать обществу, как грубая, развратная, бессмысленная толпа издевается над самыми высшими проявлениями человеческого духа.
Одержимый высокими идеалами, художник бросил все: жену, детей, заказы и целиком отдался работе.
Обеспечив семью материально, Крамской посетил Италию, потом поехал в Париж. И там впервые за всю свою сложную, многотрудную жизнь он, счастливый и свободный, работает всласть, для души. Творческое вдохновение и воображение легко, свободно расправили крылья, и он без устали творил! Работа кипела! Но завистливая судьба не дремала, и семейное несчастье вернуло его в Петербург.
Оправившись от тяжелой утраты сыновей, Крамской решил построить для себя небольшой домик-мастерскую, чтобы в новой обстановке начать писать. В Павловском училище ему выделили место в саду, и он построил бревенчатый барак. Но начались холода, дожди, подступавшая нужда опять заставила художника писать заказные портреты. Он сильно простудился и до весны не мог работать в холодном бараке, но тем усерднее зарабатывал деньги на портретах, чтобы скопить средства на хорошую, теплую, удобную мастерскую.
И это ему удалось, в доме, где он жил, ему выстроили прекрасную мастерскую, и Крамской, не дожидаясь даже пока высохнет штукатурка, несмотря на сырость, переселился туда, он топил печь и работал над новой картиной. Конечно, в помещении было сыро и прохладно, оно было не приспособлено для жилья, и постоянно возникающая простуда у Крамского перешла в серьезное заболевание, что коварно подтачивало его и лишало энергии.
Доктора рекомендовали на лето уезжать из Петербурга, и он, заработав денег на заказных портретах, купил землю в живописном месте, на Сиверской станции, где тоже выстроил прекрасную, просторную мастерскую, отдельно от двухэтажного дома, в котором поселилась его семья. Чтобы рисовать с натуры, огромное, во всю стену, застекленное окно закрепили рельсами.
Дом и мастерскую построили на красивом холме. Тропинки между деревьев выложили булыжниками и щебнем. Вокруг беседок разбили клумбы, а внизу, на берегу чудесной речки, построили купальню и посадили клубнику и другие ягоды. Большую часть парка обнесли прочной оградой, создали оранжерею и зимний сад. У семьи Крамских появилась настоящая усадьба, с парадным подъездом, постройками для многочисленных слуг.
Все материалы по картине «Радуйся, царь иудейский» уже давно были собраны, подготовка завершилась. Крамскому оставалось только написать ее, а писал он быстро. Только занявшись устройством дома, Иван Николаевич вдруг охладел к картине, которая была мечтой всей его жизни. Неужели, став богатым человеком, он пересмотрел свои взгляды и не мог предаваться дерзким порывам вдохновенного художника? Неужели перестал верить, что искусство может оказывать влияние на жизнь? Неужели устал от жизни и осел? Трудно сказать, что произошло с Иваном Крамским, но картина, закрытая линялой коленкоровой занавеской и погнутым железным прутом, стояла и пылилась нетронутой. Летом Крамской занимался домом, писал портреты детей или картинки с натуры, а зимой брался за заказные работы, и мысли о состоянии русского искусства его более не мучили.
Иногда он вспоминал Матрену Саввишну и в мечтах представлял ее рядом с собой. Он уже сильно болел аневризмом, иногда голос прерывался посреди разговора, лицо темнело, и художник обессиленно падал на богатый, дорогой персидский диван. Ему делали уколы морфия, и Крамской приходил в себя, весело шутил. Глаза его загорались, и он чувствовал себя бодро, энергично выпрямлялся, движения его вновь были быстры и сильны. Но посещавшие иногда грезы о Матрене Саввишне казались Ивану Николаевичу реальными, и она словно стояла перед ним, живая, веселая, и только тогда он бывал по-настоящему счастлив.
Строительство роскошного имения обошлось Крамскому в круглую сумму, и тем не менее денежные его дела оставались в лучшем состоянии, он процветал.
Дети выросли, получили прекрасное образование, он даже взял на воспитание в дом осиротевших племянников, дал образование им и хорошо пристроил в жизни. Гостеприимный дом – полная чаша – был поставлен на широкую ногу, там подолгу гостили его товарищи-художники со своими семьями. За обедом собиралось по пятнадцать человек и более. И петербуржская квартира была украшена лучшей мебелью, дорогими портьерами, античной бронзой, зеркалами и ширмами. Своей солидностью кабинет художника напоминал кабинет государственного деятеля или банкира.
Мастерская же изящным убранством, бронзой, восточными коврами напоминала кокетливую аристократическую гостиную. Только сам Иван Николаевич Крамской в свои неполные пятьдесят напоминал семидесятилетнего старика. Почти седой, плотный, приземистый болезненный дед совсем не напоминал худого, энергичного, страстного радикально настроенного юношу, каким он был когда-то.
Будучи поглощенным написанием портретов в обществе высокопоставленных лиц, Крамской вместе с внешними манерами постепенно перенял и их взгляды. Он стеснялся своих молодых порывов и либеральных устремлений юности.
В рабочее время Иван Николаевич носил изящный серый редингот с атласными отворотами, последнего фасона туфли и чулки самого модного алого цвета. Манеры его были степенные, сдержанные. О себе он часто говорил, что стал особой. На собраниях товарищества стал ратовать за значение имени в искусстве, за авторитет мастера. Но дерзкое юношество охладело к нему, новые работы называли сухими, казенными, живопись устарелой.
И тем не менее картины Крамского стали великим явлением в искусстве. Они самобытны, гениальны и неповторимы, они словно вырваны из жизни, их нельзя отнести к какому-либо жанру, они остаются сами по себе.
Но главный труд Ивана Николаевича – это портреты. Нет тяжелее труда, чем писать заказные портреты. Сколько бы художник ни положил усилий и таланта, какого бы сходства он ни добился, все равно найдутся недовольные его работой. А портреты Крамского совершенны! Даже прославленный Коро не писал так строго, как Крамской. Иван Николаевич Крамской был величайший труженик, который в своем труде самосовершенствовался всю свою жизнь, до последнего вздоха, и умер за мольбертом с кистью в руках.
Глава 40
Обыск
Роскошная обстановка в квартире Чарущева поразила Суржикова. Озираясь по сторонам, следователь покачал головой, обращаясь к помощнику:
– Живут же люди! Ты мне не говорил, что владелец фотостудии живет как какой-нибудь арабский шейх. Сколько здесь старинной бронзы, дворцовая мебель, ковры старинные персидские… Да тут на миллионы долларов!
– А я думал, вы знаете, – усмехнулся Бричкин. – Вы же у него были.
– Так он же в гости меня не приглашал, я был только внизу, в подъезде, где он покушение на себя устроил.
Сотрудники следственного комитета описывали имущество Чарущева. Их особенно интересовали антикварные картины, потому что проверка музеев показала ужасающие результаты: многие подлинники отсутствовали, а вместо них в фондах и на выставках находились искусно сделанные копии.
Эксперты установили, что все копии были написаны художником Эдуардом Хрустом. Но Хруста не допросишь, впрочем, как и Чарущева, который с забинтованной головой, в окружении подсоединенных проводков и трубочек аппарата жизнеобеспечения распластался на больничной койке и изредка бессмысленно, мучительно всхрапывал.
Найденные картины в доме Чарущева отправили на экспертизу.
Вырисовывалась великая афера по хищению ценных полотен, принадлежащих разным музеям. Чарущев, безусловно, был центральным звеном в этой преступной цепи, участников которой предстояло найти. Стало понятно, что владелец фотоателье занимался преступным бизнесом, подделывал картины и организовывал их подмену. Наверняка он получал заказы от богатых коллекционеров и сбывал подлинники им. И судя по всему, тоже не чистоплотно, если покойный господин Башлыков пытался в Англии продать одну из таких картин, которая тоже оказалась копией, из-за чего произошел скандал.
– Наверное, Башлыков приобрел картины у Чарущева, и тот выдал все за подлинники, – докладывал начальнику Суржиков. – Все бы было ничего, но тут любовница Башлыкова сбежала, прихватив копию Крамского, и попросила знакомого фотографа помочь продать ее. А фотограф, в свою очередь, рассказал об этом Чарущеву. Круг случайно замкнулся. Чарущев впал в панику: ведь если все откроется и Башлыков узнает, что под видом подлинников баснословно дорогих картин ему вручили подделки, за жизнь Чарущева гроша ломаного никто не даст. Ведь неизвестно, сколько он обманул богатых доверчивых нуворишей. Тогда он позвонил Маргарите и пригласил ее с картиной прийти к девяти утра за фотографиями в фотостудию, а ее фотографии, сделанные Красилиным, он убрал подальше, чтобы приемщица подольше отсутствовала.
– Понял, – буркнул Карсавин. – Он выбрал момент и убил девушку, но зачем он черную розу подкинул?
– Наверно, для того, чтобы сбить нас с толку, – вздохнул Суржиков. – Он для этого и следы красной глины оставлял.
– Мне еще понятно, что он убил фотографа, чтобы тот не болтал, но зачем убил Хруста? Башлыков ведь уже был в Англии, а запуганная Вишневская скрывалась.
Суржиков усмехнулся:
– Скорее всего, Хруст догадался, кто убийца, потому что только Чарущев знал, что Красилин едет домой, и, видимо, высказал Чарущеву свои подозрения, а может быть, стал шантажировать, и тот, зная его характер, решил, что лучше его убрать.
– С этими все ясно, а вот кто начал отстрел Жаркова, Башлыкова и самого Чарущева?..
Егор Иванович нервно заерзал:
– Этим вопросом мы занимаемся.
– Но смотри, если еще кого-нибудь убьют, можешь подавать рапорт об отставке!
– Могу идти?
– Иди, работай…
Увидев взъерошенного, злого начальника, Бричкин фыркнул:
– Вы прямо как из бани, весь красный.
– Вот именно из бани, вместо того чтобы спасибо сказать, опять нагоняй.
Бричкин подсел к его столу и улыбнулся:
– Да не обращайте вы на это внимания, Егор Иванович, лучше послушайте, какое заключение экспертиза сделала: все картины Чарущева оказались подлинниками, похищенными из музеев.
– Да ну! – обрадовался Суржиков. – А я, кстати, так и думал.
– А что, если к хищениям причастны сотрудники музеев? – выдал Бричкин.
– Все может быть, но больно это громоздко, когда много людей задействовано, то и дело провернуть сложнее, да и делиться надо, а Чарущев, судя по всему, жадный. Думаю, нам нужно искать человека или организацию, которые по роду своей деятельности взаимодействуют с музеями и имеют доступ непосредственно к картинам.
– Например, реставрационные мастерские, – проговорил Алексей Бричкин.
Суржиков довольно улыбнулся:
– Молодец! Растешь, Алешка!.. Правильно, реставрационные мастерские, как один из вариантов. Нужно будет узнать, кто обслуживает музеи, думаю, в этом нам помогут Лилия Стасова и ее дед. Свяжись с девушкой, пообщайся, а то уведут у тебя невесту.
– Да ладно вам, – покраснел Бричкин, но за телефон взялся.
– А я пока съезжу в Третьяковскую галерею.
Через полчаса он поднимался по лестнице в кабинет заместителя директора.
Дроздовский Павел Михайлович принял его в просторном кабинете.
Темноволосый, плотный, среднего роста, энергичный, он выскочил из-за стола и вышел навстречу.
– Я слышал, картины пропавшие нашли, – заулыбался он, протянув руку Суржикову.
– Нашли, – отвечая на рукопожатие, уклончиво ответил Суржиков. – Меня интересует, кто имеет доступ к полотнам?
– Да много кто, – нахмурился Дроздовский. – Смотрители, реставраторы, хранители фондов…
– Как вы думаете, кто мог подменить картины? – сухо произнес Суржиков.
Дроздовский слегка помрачнел, но тут же улыбнулся:
– Картины у нас практически невозможно украсть, они все под сигнализацией, потом везде стоят видеокамеры, присутствует охрана.
– Вы думаете, воры не способны отключить электричество на момент кражи и подменить картины копиями?
– Это сложно, сигнализация и видеокамеры работают на автономном источнике питания.
– А вы уверены, что воры не знают, как работают сигнализация и видеокамеры? – усмехнулся Суржиков. – У вас в последнее время не менялись электрики, слесари или другие рабочие?
Директор потянулся к селектору:
– Вика, вызови начальника отдела кадров.
Вскоре на пороге появилась молодая миловидная женщина.
– У нас в течение года не менялись электрики, слесари или кто еще из работников?
– В начале года электрик уволился, пришел новый, поработал два месяца и запил, мы его выгнали, сейчас у нас другой работает, нормальный…
– Личное дело электрика-пьяницы можно посмотреть? – попросил Суржиков.
– Принесите ксерокопию его личного, – приказал Дроздовский.
Кадровичка убежала и вскоре принесла документы.
– А как вы этого электрика нашли? – поинтересовался следователь.
– Да он сам пришел, спросил, не требуется ли нам электрик, мы и взяли, а предыдущий как раз уволился, мы и приняли нового, – пожала плечами кадровичка.
Пролистав дело, Суржиков удивился, что в деле нет фотографии.
Начальник отдела кадров смутилась.
– Так мы его просили фото принести, а он обещал, обещал, а потом мы его выгнали, и вроде бы уже не надо.
– Придется вам составлять фоторобот, – сказал Суржиков.
– А у нас художники-реставраторы его видели, они нарисуют, – бодренько произнесла кадровичка.
Директор проводил Суржикова к реставраторам. Те быстро нарисовали электрика, и, получив портрет предполагаемого преступника, Суржиков задал им несколько вопросов и вернулся в отдел.
Бричкин сразу занялся проверкой электрика Аникушкина Юрия Семеновича и выяснил, что паспорт, по которому тот устраивался на работу, числился утерянным уже три года.
– Так я и думал, – буркнул Суржиков. – Чувствую, что электрика нам будет не так-то просто найти, несмотря на его портрет.
Глава 41
Могила Матрены Саввишны Бестужевой
После дождей наконец установилась чудесная погода. Под голубыми ясными небесами осень щедро раскидала свои удивительные яркие краски.
Маргарита с новыми друзьями наконец решилась поехать в Миленино, и вся компания выехала на машине Ляльки ранним утром.
По дороге они остановились у придорожного лесочка и вышли прогуляться, размять ноги. Прохладный воздух освежил их. В лесу было так тихо, что было слышно, как с деревьев падают листья. Свет пожелтевшей, медовой листвы сиял тысячами маленьких солнышек среди черных стволов. Набрав букет разноцветных листьев, молодежь поехала дальше.
Лишь после обеда ребята оказались в селе Миленино.
Перекусив в местном кафе, они отправились на старинное кладбище.
Заросший погост был очень старым и ветхим, здесь давно уже не хоронили. Старинный памятник, покрытый мхом, молодые люди нашли быстро. Надгробие в виде креста и скорбно склонившегося ангела, сделанное из светлого камня, потемнело от времени и стало темно-серым. На камне сохранилась полустертая надпись.
И теперь ребята очищали ее от вековой грязи.
– Здесь покоится с миром Бестужева Матрена Саввишна, – прочел Миша Дроздовский.
– Я, кажется, припоминаю, – произнес Данила Меньшиков. – Кто-то из преподавателей рассказывал трогательную историю любви Крамского к графине Бестужевой, будто она была натурщицей «Неизвестной».
– А вы видите, как Маргарита похожа на «Неизвестную», чем вам не доказательство? – воскликнула Лялька.
Маргарита тем временем огляделась и, устремив взгляд вправо, медленно пошла туда. Остановилась у свежего холма с новым деревянным крестом в венках и увядших цветах и заплакала.
Ляля, Данила и Миша подошли к Маргарите.
«Инга Петровна Вишневская-Крылова», – беззвучно шевеля губами, прочитала Ляля.
Молча постояв у могилы Инги, ребята отправились в местный магазинчик и купили стиральный порошок и ведро. У магазина сидела и торговала яблоками и цветами древняя бабуся. Маргарита купила у нее все цветы, и компания вернулась назад на кладбище.
Пока Ляля и парни отмывали памятник до белизны, Маргарита убирала могилу сестры. Выбросив мусор, она разложила купленные цветы на могиле сестры, а небольшой букетик положила к памятнику Матрены Бестужевой.
Назад ехали молча. Ляльку у руля сменил Миша Дроздовский, и она, свернувшись, словно котенок, дремала на заднем сиденье рядом с Маргаритой. Данила сидел спереди.
И только подъезжая к Москве, все оживились и разговорились.
– Кстати, а мы можем провести расследование, а потом обратиться в прессу, вот это будет сенсация, – выдал Данила.
– А что, прикольно, я «за»! – поддержал Дроздовский.
– Вот это здорово будет, – обрадовалась Лялька. – Я тоже «за», осталось получить согласие Риты.
– Я подумаю, – улыбнулась девушка.
– А что здесь думать? – возмутился Данила. – Прямо завтра и приступим к делу!
– Мне кажется, сначала нужно с моим отцом поговорить, – вздохнула Маргарита. – Может, у него какие-нибудь документы есть.
– А что, правильно, потолкуй сначала с предками, – усмехнулся Дроздовский.
– Если только в следующие выходные, – взгрустнула Маргарита. Ей совсем не хотелось ехать к отцу и объясняться по поводу смерти Инги. Да и мать необходимо будет посетить, а как она ей будет смотреть в глаза? Невольно всхлипнув, она покосилась на Ляльку. Вот у кого все ясно и понятно в жизни, никаких заморочек!
Они подъехали к дому.
– В гости никого не приглашаем, завтра рано вставать, – заявила Лялька.
– Хорошо, мы не настаиваем, выспимся и займемся расследованием. У меня шефа все равно нет, он в больнице, говорят, не скоро вернется. Заказов тоже нет, – вздохнул Данила, – там теперь Верочка всем заправляет…
– А что с шефом произошло? – поинтересовалась Маргарита.
– Да подстрелили его, говорят, серьезно.
– Кто?
– Если б знать, – хмыкнул Михаил.
– Ваше заведение частное?
– Частное, – вздохнул Данила. – Хозяин сам Чарущев.
– А как же вы теперь без него работать будете? Кто вам зарплату платит? – заволновалась Лялька.
– Мы уже думали на эту тему, – рассудительно протянул Михаил. – Я даже с отцом советовался.
– И что? – полюбопытствовала Лялька.
– Так или иначе, фирма прекратит свое существование и станет банкротом, и тогда мы создадим с ребятами товарищество, арендуем помещение и будем продолжать работать там, но уже сами, – мечтательно вздохнул Дроздовский.
– Идея неплохая, – подхватила Лялька. – А искусствоведы вам, случайно, не будут нужны? – кокетливо прощебетала она.
– Еще как будут! – в тон ей ответил Миша.
Маргарита зевнула:
– Вы как хотите, я спать хочу.
– Да, мы пойдем, уже поздно, – спохватилась Лялька.
Проводив девушек, парни взяли такси и поехали в общежитие к Даниле.
В комнате, которую Данила делил с Маратом Гареевым на двоих, раскинулось пиршество. За столом сидели фотограф Слава Огородников, Марат Гареев, Верочка и какая-то молодая незнакомая шатенка. Перед ними стояли несколько бутылок пива, ополовиненная бутылка водки, пара тарелок с бутербродами, нарезанная ветчина, остывшая вареная картошка и селедка.
Читать бесплатно другие книги:
