Джонни и мертвецы Пратчетт Терри

– Да, конечно. Вы были мертвы. Но возродились к жизни, верно? – В голосе Двинутого Джима пробивался смешок, как всегда, когда, случайно наткнувшись в эфире на настоящего сумасшедшего, он живо представлял себе легионы своих бессонных слушателей, прибавляющих в эту минуту громкость.

– Да нет же. Я по-прежнему мертв. От этого нельзя оправиться, Джим. Так вот…

Джонни с топотом завернул за угол и припустил по авеню Джона Леннона.

Двинутый Джим особенным, проникновенным голосом «для психов» сказал:

– Ну так расскажите нам, обитателям страны живых, каково это – быть мертвым, Билл!

– Каково это? КАКОВО? Чудовищно СКУЧНО.

– Я уверен, что все наши слушатели хотели бы узнать… Билл, там есть ангелы?

Джонни – он как раз сворачивал на Парадайз-стрит – застонал.

– Ангелы? Еще не хватало!

Джонни промчался мимо объятых тишиной домов и прошмыгнул между столбиками дорожного ограждения на Вудвилл-роуд.

– Вот те раз! – сказал в микрофон Двинутый Джим. – Надеюсь, никаких чумазых образин с вилами там тоже не наблюдается?

– Что ты плетешь, товарищ? Здесь только я, и старый Том Боулер, и Сильвия Либерти, и все остальные наши…

Тут Джонни потерял нить беседы – торчащая из живой изгороди ветка лавра сшибла с него наушники. Когда он наконец снова нацепил их, Уильяму Банни-Листу любезно предлагали заказать музыкальный номер.

– Что-то не припомню никакого «Вставай, проклятьем заклейменный», Билл. Чье это?

– Как чье?! Да это же «Интернационал»! Гимн угнетенных масс!

– Нет, Билл, глухо, звоночек не звонит. Но для вас и всех прочих мертвецов, которые слушают нас сегодня, – судя по изменившемуся тону Двинутого Джима, Уильяма Банни-Листа убрали из эфира, – а все мы, как известно, смертны, – так вот, для них из бездны Майкл Джексон… со своим «Триллером»!..

Возле телефонной будки горел фонарь. На асфальт падало небольшое пятно света. Больше ничего интересного там не было… но только не для Джонни.

Мертвецы высыпали на дорогу и пытались унести с собой приемник. Очень многие внимательно смотрели на Олдермена.

– Насколько я понял, это делается вот так, – говорил тот, спиной вперед удаляясь по посеребренной инеем мостовой скользящим «лунным» шагом. – Джонни мне показывал.

– Определенно весьма интересный синкопированный ритм, – заметила миссис Либерти. – Вот так, вы сказали?

Она закружилась в танце, и призрачные вишенки на ее шляпе запрыгали в такт.

– Именно. А затем, по-видимому, следует завертеться на месте с простертыми руками и воскликнуть «уау!». – И Олдермен наглядно проиллюстрировал свои слова.

Ох, нет, подумал Джонни, спеша в их сторону. Мало мне было забот, так еще Майкл Джексон по судам затаскает…

– Тряхнем стариной и… как это выразился господин из приемника? – спросил Олдермен.

– Ввернем буку – так, кажется…

Сказать по правде, получалось у мертвецов не ахти, но энтузиазм с лихвой искупал восемьдесят упущенных лет.

Фактически это была вечеринка.

Джонни упер руки в боки.

– Да вы что!

– А что? – спросил какой-то танцующий покойник.

– Да ведь середина ночи!

– Ну и что? Мертвые не спят!

– Я хотел сказать… что подумали бы ваши потомки, если бы увидели вас сейчас?

– Так им и надо. Чаще нужно заглядывать!

– Мы взрываем баки! – радостно выкрикнула миссис Либерти.

– Обрываем буки, – поправил кто-то из мертвецов.

– Буги, – поправил Олдермен, чуть сбавляя темп. – Буги, вот что. Мистер Бенбоу – он умер в тридцать втором – говорит, это называется «тряхнем стариной и рванем буги».

– И так весь вечер, – вступил в разговор мистер Порокки. Он сидел на мостовой. Точнее, примерно в полуметре над мостовой. – Мы нашли несколько чрезвычайно интересных станций. Кстати, что такое диджей?

– Диск-жокей. – Джонни сдался и уселся на край тротуара. – Он крутит пластинки, и все дела.

– Это какой-то вид наказания?

– Очень многим нравится этим заниматься.

– Весьма странно. Они не умалишенные, нет?

Песня закончилась. Танцоры перестали вертеться, но медленно и очень неохотно.

Миссис Либерти поправила сползшую на глаза шляпу.

– Это было чудесно! – сказала она. – Мистер Флетчер! Будьте добры, распорядитесь, чтобы господин из беспроволочника сыграл еще что-нибудь.

Невольно заинтересовавшись, Джонни отправился к телефонной будке. Мистер Флетчер стоял на коленях, запустив обе руки внутрь аппарата. За ним наблюдали двое мертвецов: довольно мрачный Уильям Банни-Лист и старик с похожей на одуванчик копной седых волос – этакой афро а-ля «сумасшедший ученый».

– А, это ты, – сказал Уильям Банни-Лист. – И это ты называешь жизнью?

– Я? – изумился Джонни. – Я это никак не называю.

– Этот тип в приемнике посмеялся надо мной, тебе не кажется?

– Нет, что вы. – Джонни скрестил пальцы.

– Мосье Банни-Лист не в духе, потому что он дозвонился-таки в Москву, – сказал седой. – И узнал, что они уже сыты по горло всякими революциями, зато им не помешало бы мыло.

– Грязные буржуи, вот они кто! – выпалил Уильям Банни-Лист.

– Но не прочь стать чистыми буржуями, что уже неплохо, – утешил его мистер Флетчер. – Куда теперь позвоним?

– А разве вам не нужны монеты? – спросил Джонни.

Мистер Флетчер рассмеялся.

– Будем знакомы, молодой человек, – седой протянул Джонни полупрозрачную руку. – Соломон Эйнштейн. 1869–1932.

– Эйнштейн? Вы – родственник Альберта Эйнштейна? – ахнул Джонни.

– Ну! Он мне седьмая вода на киселе, – кивнул Соломон Эйнштейн. – Дальняя родня. Относительная, хе-хе.

Джонни показалось, что эту фразу мистер Эйнштейн произносит в миллионный раз, но по-прежнему с удовольствием.

– Кому вы звоните? – спросил Джонни.

– Да так. Интересуемся, что делается в мире, – откликнулся мистер Флетчер. – Как называются те штуки, что кругами летают по небу?

– Не знаю. Фрисби?

– Мистер Порокки их помнит. Они летают вокруг Земли.

– Спутники?

– Точно!

– Но откуда вы узнали, как…

– Не могу объяснить. Наверное, все упростилось. Я смотрю и вижу все как на ладони.

– Что все?

– Провода, кабели… э… спутники… И потом, когда нет тела, всем этим гораздо легче пользоваться.

– То есть?

– Во-первых, я не обязан все время оставаться в одном и том же месте.

– Но я думал, вы…

Мистер Флетчер исчез. Через несколько секунд он появился.

– Изумительно, – сказал он. – Ох и повеселимся мы, честное изобретательское!

– Не понима…

– Джонни!

Это был мистер Порокки.

К Двинутому Джиму чудом пробился кто-то из живых, и теперь мертвецы, фыркая от смеха, пытались плясать под какое-то кантри.

– Да что здесь происходит? – взвыл Джонни. – Вы же сказали, что не можете покидать кладбище!

– А тебе никто не объяснял? В школе, например?

– Да нет, нас не учат, как вести себя с приз… Ой, извините, с усопшими.

– Мы не призраки, Джонни. Призрак – создание весьма жалкое. О боже, как трудно толковать с живыми… Когда-то я и сам был живым, поэтому знаю, о чем говорю.

Покойный мистер Порокки посмотрел на Джонни. Тот явно ничего не понимал.

– Мы – другое дело, – сказал он. – Сейчас, когда ты видишь и слышишь нас, мы свободны. Ты даешь нам то, чего нам недостает.

– Что?

– Не могу объяснить. Но пока ты думаешь о нас, мы свободны.

– Выходит, моя голова не должна вертеться волчком?

– Это был бы неплохой фокус. Ты это умеешь?

– Нет.

– На нет и суда нет.

– Но, знаете, я немного беспокоюсь: вдруг я якшаюсь с нечистой силой?..

Похоже, этого говорить не следовало. Ни мистеру Порокки – мистеру Порокки в полосатых брюках, черной бабочке, с неизменной свежей гвоздикой в петлице, – ни миссис Либерти, ни высокому бородачу Уильяму Банни-Листу, который стал бы Карлом Марксом, если бы сам Карл Маркс его не опередил.

– Боже мой, я надеюсь, ты не якшаешься с нечистой силой, – встревожился мистер Порокки. – Отцу Керни (1891–1949) это придется не по вкусу.

– Кто такой отец Керни?

– Он только что отплясывал с миссис Либерти. О господи. Заварили мы кашу, верно?

– Гоните его.

Джонни обернулся.

Один мертвец оставался на кладбище. Он стоял у самой ограды, вцепившись в ржавые прутья, как узник в тюремную решетку, и был очень похож на мистера Порокки, но в очках. Диво, что их стекла не плавились, – Джонни ни у кого еще не встречал столь жгучего взгляда. Сейчас этот взгляд жег его левое ухо.

– Кто это? – спросил он.

– Мистер Строгг, – ответил мистер Порокки, не оглядываясь.

– Ах да. Я ничего не нашел о нем в газетах.

– Ничего удивительного, – мистер Порокки понизил голос. – В те дни отнюдь не все предавали гласности.

– Уходи, мальчик. Не суй нос куда не следует, – вмешался мистер Строгг. – Ты рискуешь своей бессмертной душой. И их душами. Ступай прочь, скверный мальчишка.

Джонни впал в ступор. Он посмотрел на мостовую, на танцоров, на ученых, собравшихся вокруг телефонной будки. Чуть поодаль Стэнли Нетудэй в трусах до колен учил группу мертвецов постарше играть в футбол. На его бутсах виднелись крупные буквы «П» и «Л».

Мистер Порокки смотрел куда-то прямо перед собой.

– Гм… – начал Джонни.

– Тут я ничем не могу тебе помочь, – сказал мистер Порокки. – Кое с чем нужно справляться самому.

Должно быть, Джонни пошел домой. Он этого не помнил. Но проснулся в своей кровати.

Интересно, что покойники делают по воскресеньям, задумался Джонни. По воскресеньям Сплинбери преодолевал своего рода скуковой барьер и оказывался по другую сторону скуки.

Большинство сплинберийцев поступали традиционно: приодевшись, садились в машины и всей семьей отправлялись на окраину города, в мекку обывателя – Цветоводческий мегасуперцентр. Там в изобилии были представлены растения в горшках, которые развозились по домам, с тем чтобы в течение недели до следующего посещения Центра пасть жертвой центрального отопления.

Пассаж по воскресеньям вымирал. Тусоваться было негде.

– В этом городе все равно, кем быть, мертвым или живым, – сказал Холодец. – Невелика разница.

– Никто вчера ночью не слушал радио? – спросил Джонни.

Оказалось, никто. У него отлегло от сердца.

– Вот вырасту, – сказал Холодец, – только меня здесь и видели. Гад буду. Знаете, что это за городишко? Место, откуда уезжают. Уезжают, а не живут.

– И куда же ты двинешь? – спросил Джонни.

– Мир такой огромный! – сказал Холодец. – Горы! Америка! Австралия! Тьма-тьмущая стран, городов, континентов!

– А позавчера ты говорил, что, скорей всего, устроишься на работу к своему дяде, в торговлю, – удивился Бигмак.

– Ну да… но… в общем, пока-а я созрею, чтобы уехать… успею и поторговать, – сказал Холодец.

– А я думал, ты собираешься стать большой шишкой по компьютерам, – заметил Ноу Йоу.

– Запросто. Раз плюнуть. Если захочу.

– Это значит, если случится чудо и ты сдашь математику и английский, – уточнил Бигмак.

– Просто у меня талантливые руки, – сказал Холодец.

– То есть ты просто тычешь в клавиши, пока что-нибудь не произойдет.

– Ну и что? Очень часто что-нибудь происходит.

– А я двину в армию, – мечтательно сказал Бигмак. – В ВДВ.

– Угу. Плоскостопие и астма тебе здорово помогут, – хмыкнул Холодец. – Так и вижу, как тебя сбрасывают с парашютом – сипеть на террористов!

– А я буду врачом и еще юристом, – сказал Ноу Йоу, желая сохранить мир.

– Это хорошо. Тогда тебя точно не засудят, если ты кому-нибудь оттяпаешь че-нибудь не то, – обрадовался Бигмак.

На самом деле никто не обижался. Просто они так общались.

– А ты? – спросил Холодец. – Кем ты хочешь быть?

– Не знаю, – сказал Джонни.

– Ты ходил на той неделе на встречу с интересными людьми?

Джонни кивнул. На упомянутой встрече было не продохнуть от Блестящих Перспектив. Блестящие Перспективы на поприще розничной торговли и маркетинга. Блестящие Перспективы в сфере оптовой торговли. Блестящие Перспективы в рядах вооруженных сил (вряд ли для Бигмака, который, получив автомат, уронил его себе на ногу). Но Джонни не усмотрел никаких Блестящих Перспектив, в которых был бы хоть намек на какое-то будущее.

– Мне хочется стать кем-нибудь, – сознался он, – для кого еще не придумали названия.

– Да-а? – сказал Холодец. – Значит, если через пару лет изобретут турбоплюх и начнут искать турбоплюх-операторов, ты будешь в очереди первым?

Они шли по кладбищу. Приятели Джонни, ни слова не говоря, сгрудились теснее. Но мертвецов не было видно.

– Штука в том, что нельзя просто сидеть и ждать Блестящих Перспектив, – пробормотал Джонни.

– Эй, – вымученно веселым голосом сказал Ноу Йоу, – моя мама интересуется, почему бы вам, ребята, не сходить сегодня вечерком в церковь?

– Отстань, – чуть погодя ответил Холодец. – Ты эту песню каждую неделю заводишь.

– Она говорит, вам бы это не повредило. Особенно Саймону.

– Саймону? – переспросил Холодец.

– Мне, – пояснил Бигмак.

– Она говорит, тобой надо заняться, – продолжал Ноу Йоу.

– А я не знал, что ты Саймон, – сказал Холодец.

Бигмак вздохнул. У него были: футболка с надписью «Сплинберийские скины», стрижка под ноль, тяжеленные (как бы десантные) ботинки, широченные подтяжки, а на костяшках пальцев намалеванные фломастером буквы «Т», «В», «О», «Ю» и «М», «А», «Т» (мягкий знак постоянно стирался) – но мама Ноу Йоу почему-то полагала, что больше всего ему нужна нормальная семья. Бигмак жил в страхе, что Базза и Сказз, сплинберийские скинхеды (всего, вместе с Бигмаком, их в городе насчитывалось трое), пронюхают об этом и конфискуют его подтяжки, знак принадлежности к избранным.

– Она говорит, ты растешь, как трава под забором, – не унимался Ноу Йоу.

– А я завтра иду на похороны в крематорий, – сказал Джонни. – Это почти как в церковь.

– Какую-нибудь шишку хоронят? – спросил Холодец.

– Точно не знаю, – ответил Джонни.

Джонни поразился, сколько народу явилось хоронить Томаса Аткинса. Но оказалось, это не успели разойтись скорбящие с предыдущих похорон. Проститься с Аткинсом пришли только трое: сам Джонни, мужчина в строгом пиджаке, державшийся очень прямо, – представитель Британского легиона, и медсестра из «Солнечного уголка». И викарий, который честно старался, но, поскольку никогда не знал Томми Аткинса лично, был вынужден использовать для надгробной речи что-то вроде Набора Приличествующих Случаю Фраз. Потом он включил запись органной музыки, и на этом все кончилось.

В часовне пахло свежим деревом и мастикой.

Взрослые смотрели на Джонни смущенно, словно считали, что ему не место на похоронах, но не знали, как об этом сказать.

Едва заиграла музыка, он расслышал позади слабый шорох.

Он обернулся и увидел, что скамьи заполнены мертвецами. Олдермен снял шляпу и сидел прямо, точно аршин проглотил. Даже Уильям Банни-Лист старался выглядеть сообразно случаю. Вздыбленная шевелюра Соломона Эйнштейна напоминала нимб.

Сестра говорила что-то человеку в пиджаке. Джонни наклонился к мистеру Флетчеру и прошептал:

– Зачем вы пришли?

– Это не запрещается, – ответил тот. – Когда кого-нибудь хоронят на нашем кладбище, мы всегда приходим. Помогаем новеньким обустроиться. Привыкнуть. Смерть – всегда потрясение.

– А-а.

– И потом… мы увидели тебя и… и решили попробовать, получится или нет. Мистер Порокки сказал, попытка не пытка. И знаешь, у нас выходит все лучше!

Сестра передала представителю Британского легиона коробку с вещами Томми Аткинса и вышла из часовни, по дороге неуверенно махнув Джонни рукой. Викарий, бросив на Джонни странный взгляд, увел человека в пиджаке в другую дверь.

На улице светило бледное, бессильное октябрьское солнце. Джонни вышел на воздух и стал ждать.

Наконец появился мужчина в пиджаке – с двумя коробками.

– Извините, пожалуйста, – сказал Джонни, поднимаясь, – м-м…

– Что, парень? Дама из «Уголка» сказала, ты пишешь реферат для школы?

Реферат. Потрясающе! Если бы Саддам Хусейн объявил, что пишет для школы реферат по Кувейту, ему бы жилось куда проще…

– М-м… да. Э-э… Можно, я у вас кое-что спрошу?

– Конечно можно. – Мужчина тяжело опустился на скамейку. При ходьбе он прихрамывал и теперь вытянул больную ногу перед собой. Джонни с удивлением увидел, что представитель Легиона почти ровесник его дедушке, но загорелый и подтянутый – человек, который поддерживает форму и лет до восьмидесяти остается капитаном команды по боулингу.

– Ну… мистер Аткинс говорил… – начал Джонни. – Я хочу сказать, он все время повторял, что он – тот самый. Я знаю про земляческий батальон и что все погибли, кроме него. Но я думаю, он не это имел в виду…

– Ты знаешь про Батальон? Откуда?

– Вычитал в старых газетах.

– Ах вот как. Но про Томми Аткинса ты не знаешь?

– Как же не знаю! Он…

– Да нет, я про Томми Аткинса. Почему мистер Аткинс так гордился своим именем. Что оно значит.

– Не знаю, – сознался Джонни.

– Чему вас только в школе учат…

Джонни смолчал. Он понял, что это не вопрос.

– Понимаешь… в войну… в Первую мировую войну, когда кто-нибудь записывался в армию, он заполнял солдатскую книжку. Слышал, да? Имя, адрес и прочее. Чтобы это легче было делать, военное ведомство разработало что-то вроде шаблона, и в этом образце в графе «Имя, фамилия» стояло: Томас Аткинс. Первое попавшееся имя. Лишь бы показать, куда нужно вписывать данные, например Джон Смит. Но тут вышел карамболь. Томасом Аткинсом стали называть среднестатистического солдата…

– Вроде «человека толпы»?

– Да… очень похоже. Томми Аткинс, британский томми.

– Значит, в каком-то смысле Томми Аткинсом была вся армия? Каждый солдат?

– Да. Можно и так сказать. Чудно, конечно…

– Но он-то был настоящий. Курил трубку и вообще…

– Ну, я думаю, военные воспользовались этим именем, потому что сочли его самым рядовым. А значит, где-нибудь непременно должен был обнаружиться настоящий Томми Аткинс. Я знаю, он очень гордился своим именем. Точно знаю.

– Он один уцелел из тех, кто был на той войне?

– Нет. Нет конечно. В округе – да. Единственный из Батальона.

Джонни почувствовал в воздухе холодок.

– Он был чудной старикан. Я навещал его каждый год…

Послышался диковинный звук, словно прядку тишины натянули и дернули, как гитарную струну.

Джонни обернулся.

На скамейке их стало трое.

На коленях у Томми Аткинса лежала островерхая каска. Форма сидела на нем плохо. Морщинистая, жилистая старческая шея, торчащая из воротника, напоминала черепашью, а лицо… таких лиц теперь не встретишь. Оно было словно специально придумано для того, чтобы улыбаться из-под полотняного кепи у конвейера галошной фабрики. Томми заметил, как округлились от изумления глаза Джонни, подмигнул и показал мальчику большой палец, а потом вновь принялся внимательно смотреть на дорогу, ведущую к таксопарку.

За спиной у Джонни мертвецы тихонько выходили из часовни – те, что постарше, сквозь стену, те, что помоложе, по привычке через дверь. Все они молчали. Просто стояли и смотрели в сторону главной дороги.

Там, печатая шаг, сквозь машины шел Батальон.