Билет на вчерашний трамвай Раевская Лидия

Не плачь, Алиса

«Не плачь, Алиса-а-а-а,

ты стала взрослой,

праздник наступил, и тебе уже шешнадцать ле-е-ет…»

Радио поёт, и я пою.

Шаляпинским таким басом. Это я умею. Глотка у меня лужёная. А вообще-то я мало что умею. Путного, имеется в виду.

В общем, пою и орудую шваброй, выгребая из-под дивана поочерёдно две карамельки, резиновую курицу, обгрызанную сушку и идиотскую детскую книжку «Марина и машина».

Хорошо Алисе. (Ну, хоть кому-то хорошо. И то дело.)

Праздник у неё наступил… (У меня тоже. День половой тряпки. Алиса, я в тебе чую родственную душу.)

Взрослой она стала… (Ну, это у всех по-разному бывает, детка. У кого-то День половой тряпки, у кого-то — День половой жизни.)

А я — не Алиса, и с праздником меня явно прокатили, и лет мне двадцать, но последние два месяца я почему-то ощущаю себя подозрительно взрослой, и с половой жизнью это никак не связано?

Роковое предчувствие? Интуиция?

А вот и нет. Все гораздо прозаичнее. Только песен об этом никто и никогда не напишет.

От меня муж ушёл. Сдриснул, господи прости. Как водится, по большой любви. Не ко мне, само собой.

А мне оставил на память двухлетнего сына. Единственное, что не забрал. Наверное, учёл, что сей предмет принадлежит ему только наполовину и требует пропитания, памперсов и всего прочего дорогостоящего.

Муж — он ведь не дурак, его не в сарае пальцем делали. Ему-то всяко виднее.

Вот и остались мы с Андрюшкой вдвоём.

Прям какой-то терем-теремок, блин.

«Терем-теремок, кто в тереме живёт?»

«Я, Ксюшка-квакушка, Андрюшка-мусор-с-пола-пожирушка (шлёп по рукам), и больше никого. Что надо? Ничего? Ну и шагай себе дальше, по тихой грусти!»

И что это я такая нервная стала вдруг? Ну, с кем не бывает-то? Ну, ушёл он…

«И пусть кана-а-ает!»

Ага. А все равно обидно.

«… И стучит в окно взрослой жизни первый твой рассвет!» — радостно и многообещающе допело радио и было выключено моей недрогнувшей рукой.

Издевательство в чистом виде. Над бедной моей душонкой.

— Где папа? — завёл привычную шарманку Дюша.

— В пиз… В командировке папа, — так же привычно начала, привычно осеклась и привычно закончила мама.

Теперь — мама-одиночка.

— Где? — не унимался сын. Что поделаешь — он очень любопытен для своих двух лет. Неровен час, в меня пошёл. Тьфу-тьфу-тьфу, боже упаси.

— Да хрен его знает где. В далёкой-далёкой командировке. Там, где медведи живут, котики морские, снежные человеки и, надеюсь, людоеды.

Отвечаю на автомате, а сама думы думаю. Все это, конечно, хорошо. Вернее, все это очень нехорошо, но ещё хуже то, что жить нам на что-то надо, а папа наш томатным спонсором быть не пожелал.

Работа нужна. Срочно. Работа-работа-работа. А что я умею?

Умею я мало чего, если честно. Первое: могу языком молоть без перерыва. Только кому это надо? Пою вот ещё. Басом шаляпинским. Это многих нервирует. Денег мне за это не дадут, я прям чувствую. Что ещё? Последний год работаю в детской театральной студии художественным руководителем. За шестьсот девяносто пять рублей в месяц. Это три килограмма колбасы. А ещё работала в магазине когда-то. Апельсины-мандарины продавала.

И ананас.

О, этот ананас… (закатываю глаза и пускаю скупую слезу). Он был один, этот ананас. Красивый такой. Шершавый. Я его от пыли тряпкой протирала иногда. Ананас покупали каждый день. По нескольку раз. И всегда дарили мне. А я смущённо улыбалась, напускала в глаза грусти и нечаянной радости и ставила его обратно на полку. И продавала через пять минут заново. Ананас этот в прямом смысле меня кормил. Что там зарплата, которую я всегда получала лишь наполовину из-за постоянных недостач в своём овощном отделе…

Ананас — вот это мощь. Вот это — сила.

Но какая-то определённо отвратительная тётка однажды купила его насовсем. На кой ей сдался мой ананас? Лучше б шапку новую себе купила.

Я проводила её полным тоски взглядом. Суровый директор магазина дядя Рамиз больше не привезёт мне чудо-фрукт. По крайней мере, в ближайшие пару месяцев. Это означало крах моего ананасного бизнеса.

А теперь в магазин я пойти работать не могу. Потому что пришла пора отдавать Андрюшу в ясли. Отводить его туда к восьми утра и забирать после обеда, в час дня. Ну, по первости-то. И он там наверняка разживётся свинкой, краснухой, ветрянкой и прочей эпидерсией. А продавец, который работает четыре часа в день и с большими перерывами, никому не нужен.

Мы в очередь на эти ясли записались, когда Андрей ещё в пелёнках лежал и пузыри слюнявые пускал. Я пришла к заведующей сим детским дошкольным учреждением спустя два года, морально готовая к тому, что меня сейчас будут ненавязчиво разводить на взятку. Которой у меня не было. И взять было неоткуда. Поэтому, вместо взятки, я потащила на переговоры свою маму.

Мама — это лучшее средство борьбы против взяточников. Мама — это женщина со взглядом сироты и темпераментом гренадера.

Мама — это очень мощное психическое оружие.

В яслях стоял щемящий душу запах рассольника и «ёжиков». Мы с мамой прошли по рыжему потёртому линолеуму в кабинет заведующей. Выражение обречённости на наших лицах было частью дьявольского плана.

Заведующая восседала за большим столом, перебирая ворох каких-то бумаг, и на нас внимания не обратила.

— Здравствуйте… — проблеяла я и пихнула маму ногой.

— Дорогая Марина Васильевна, — завела мама жалостливую песнь, — мы вам мальчика в ясельки привести хотели… Он послушненький, умненький, только вот без отца растёт, сиротинка…

Заведующая подняла глаза от бумаг и стала с интересом слушать мамин плач Ярославны.

— Нету отца теперь у Андрюши, Марина Васильевна, ушёл он… Сами, поди, знаете, какие мужики козлы бывают! Ушёл к бабе чужой, мальчику психику покалечил… Вы б послушали, Марина Васильевна, голубушка моя, как ребёнок бедный по ночам плачет и папу своего зовёт-зовёт… А не идёт к нему папа, чтоб ему здоровья-то прибавилось… И денег у нас в обрез, с маленьким ребёнком Ксению ни на одну приличную работу не берут, сами понимаете. Еле концы с концами сводим…

Тут я всерьёз испугалась, что мама перегнёт палку и начнёт рассказывать, что мы живём в шалаше на улице и питаемся отбросами. Мама — она такая. Она меры не знает.

— Бросил мальчика, жену-красавицу, хозяйку рукодельную… — тут мама меня пнула. Я выдавила мученическую улыбку и втянула живот. На красавицу я все равно не тянула, но сделала все возможное, чтоб Марина Васильевна прониклась. И она прониклась.

— Понятно. Фамилия мальчика? Я встрепенулась:

— Фролов. Андрей Фролов.

— Полных лет сколько?

— Два года.

— На горшок ходит?

— Да, с полутора лет приучили.

— Соска?

— Давно забыл.

— Понятно… — Она снова уткнулась в свои бумаги. Я пожала плечами и опять пнула своё мощное оружие.

— Возьмёте мальчишечку, Мариночка Васильевна? — заскулила мама.

— Возьмём, — не глядя на нас, ответила заведующая и вдруг спросила: — А чем вы можете помочь детскому саду?

Ага. Вот оно. Чем я могу помочь? Песнопениями басом? Вряд ли. А денег нет. Вернее, есть, но совсем немножко. И если я сейчас отдам их Марине Васильевне — мы с Дюшесом пойдём побираться по вагонам метро.

Мама открыла рот, чтобы завести песню про голодного внучка, но я её опередила:

— Вы скажите прямо, что нужно. Я ж намёки плохо понимаю. От меня потому и муж ушёл. Что, например, дарят садику другие родители?

Марина Васильевна улыбнулась улыбкой клоуна из кошмарного фильма «Оно».

— Понимаете, э-э-э…

— Ксения Вячеславовна, — подсказала я.

— Ксения Вячеславовна, — продолжила заведующая, — мы будем рады любой помощи. Вот, например, одни родители подарили садику телевизор, другие — итальянские карнизы для штор, ещё кто-то…

Ага, а ещё золотой рудник, нефтяную скважину и остров в Тихом океане. Щас тебе.

Я невежливо перебила корыстную женщину с мещанскими замашками:

— Три мешка бриллиантов не пожертвую, честное слово. Карнизов у меня нет. А телевизор не отдам, это последняя память о муже. У меня вообще ничего нет, если совсем уж откровенно. Но я могу принести пять мешков игрушек. В хорошем состоянии. И десять пачек бумаги для принтера, если она вам нужна. Больше у меня ничего нет. Правда.

И я посмотрела ей в глаза. Долгим, пронзительным таким взглядом. Это я умею. И даже неплохо.

Марина Васильевна несколько секунд изучала меня, как анализ кала в микроскоп, потом оценила взглядом рыночную стоимость моей одежды и вздохнула:

— Ладно. Приводите ребёнка в понедельник, в пятую группу, к половине восьмого утра. До свиданья.

Я пнула маму в третий раз, мы хором завыли: «До свида-а-ания, Марина Васильна-а-а» — и, путаясь в коридорах, вышли на улицу.

Щёлкнув зажигалкой, я поднесла язычок пламени к маминой сигарете, потом к своей. Выпустила струйку дыма и, по-птичьи склонив голову, уставилась на родительницу.

— Ну, что? Все нормально? — встрепенулась она.

— Угу. Спасибо тебе.

— Ты мне не спасибо говори. Ты ответь лучше, когда наконец на нормальную работу устроишься. Мы же с папой не миллионеры. Андрюшку-то ещё ладно, вытянем… А ты давай или работу себе ищи, или мужика богатого.

Сигарета вдруг загорчила, и я, не выкурив и половины, затушила её об угол детсадовского здания. Мужика богатого. Хорошо звучит!

Перед глазами сразу возникла картина: иду я по улице, а навстречу мне — богатый мужик. В золотых таких одеждах, во лбу алмаз горит размером с яйцо страуса, так что и лица-то не видно. Да и зачем ему лицо, с таким-то яйцом? То есть с алмазом. И вот он идёт, распахнув объятия, мне навстречу, и кричит зычным голосом, как в пустое ведро: «Эгегей, Ксюха, я — твой богатый мужик. Я всегда мечтал встретить на улице мать-одиночку двадцати лет, одетую в тряпки с Черкизовского рынка, посадить её на белый теплоход Михаил Светлов и увезти в своё королевство. Там она будет жрать бананы, кокосы и ананасы с рябчиками…»

Ананас, блин! Опять я о нем вспомнила. Какой бизнес был, мама дорогая…

Этот ананас нарушил мой романтический настрой, и я ответила:

— Работу ищу. А насчёт мужика — это вряд ли. Лучше и не надейся.

Мама вздохнула и махнула рукой. Дескать, действительно, какой мужик на тебя позарится, если от тебя обычный охранник — и то свалил?

Ну, да. Согласна. Так что богатого мужика вычёркиваем из списка.

По дороге домой я купила газету «Из рук в руки» и принялась изучать рубрику «Работа. Вакансии». Обвела карандашом несколько объявлений и уселась за телефон.

Разговор с потенциальными работодателями повторялся каждый раз практически слово в слово:

— Алло, здравствуйте, я по объявлению насчёт работы. Это ещё актуально?

— Да, приезжайте на собеседование завтра в десять утра по адресу…

— А… Простите, в чем работа заключается?

— Все объяснит менеджер. И отбой.

Ну, клёво. Сразу сказать нельзя? А что, если я попрусь, как дура, в Химки, и мне там скажут: «Будешь с завтрашнего дня выгребные ямы чистить в Пердяевке за пятьсот рублей в год»? Я ж расстроюсь, хоть вам и по барабану, товарищи менеджеры.

Ну да хрен с вами. Завтра так завтра.

Первым я решила посетить массажный салон, где мне обещали «дружный коллектив, интересную работу и бесплатное обучение вкупе с высоким заработком».

Конечно, в двадцать лет быть наивной плохо… Кто ж спорит?

Следующим утром под одобрительными взглядами мамы я торжественно собиралась на собеседование. Красила губы модной малиновой помадой, подчёркивающей мои ненатурально чёрные волосы, и раздирала сапожной иглой слипшиеся от туши ресницы. Мне очень хотелось понравиться владельцу массажного салона с дружным коллективом, в котором я непременно обрету столь нужный мне высокий заработок.

Телефонный звонок раздался, когда я уже стояла в дверях.

— Белка! — завопили в трубке, и я плюхнулась на кровать, понимая, что сегодня на собеседование точно не попаду. А возможно, и завтра.

— Денис! — завопила я в ответ и почувствовала, что мой титанический труд по креативному окрашиванию ресниц пропадает зря. Правый глаз уже защипало.

Белкой меня называл только он. Денис. Мой лучший друг. Прозвище, преследовавшее меня с первого класса, продолжало жить и после окончания школы. В Денисе.

Пока я выходила замуж, рожала и разводилась, Денис служил в армии, изредка пописывая мне оттуда.

Мне его не хватало. Все эти месяцы. Не хватало его улыбки, странно похожей на мою собственную, его голоса, его присутствия.

Иногда казалось даже, что, будь Динька рядом, — от меня и муж бы не ушёл, и в массажный салон идти не пришлось бы… И вот он звонит.

— Ах, ты, свинка моя морская! Ты где? Откуда звонишь? Я тут с ума чуть не сошла, когда ты мне писать перестал! — кричала я в трубку, размазывая по щекам слезы, и чувствовала себя абсолютно счастливой. Впервые за последние два месяца.

— Не ори, — смеялся на том конце провода Динька, — я в Москве уже. На вокзале. Еду домой. Ты сегодня свободна?

— Свободна?! Издеваешься?! Да я для тебя всегда свободна! Ой, мамочки…

Слов не хватало почему-то. Только вот это дурацкое, извечное, самовырывающееся «ой, мамочки»…

— Белка, встреть меня у метро, а? Я хотел сразу на рынок поехать, шмотки какие-нибудь прикупить. Поможешь?

— Не вопрос! Во сколько тебя встречать?

— Через час. Короткие гудки.

Наблюдавшая за этой сценой мама поджала губы, но ничего не сказала.

А через час я уже висела на Динькиной шее, целуя его куда попало, и на все вопросы только отмахивалась:

— Потом. Вот сядем, рыльца с тобой нажрём, и Белка расскажет тебе жуткую историю о том, как от неё ушёл муж. Ты будешь рыдать, как гиена. Я тебе в лицах все покажу, в костюмах, и совершенно бесплатно.

Поход с Денисом по рынку вымотал меня до предела.

Он дотошно подбирал себе полный гардероб, причём исключительно чёрного цвета.

Вначале он приобрёл чёрное пальто. Затем джинсы. Естественно, чёрные. Чёрные ботинки и чёрный ремень тоже нашлись быстро.

Против чёрного свитера я запротестовала.

— Ты что, Чёрный Плащ? Ты киллер? Или киллер в трауре? С какого перепоя у тебя все шмотки чёрные? Купи себе хоть одну вещь, допустим, серого цвета! Вон, глянь, какой джемперок симпатичный. Серенький, лёгкий. Давай примерим?

Диня хотел уже сказать, куда мне пойти со моим мнением, но побоялся. Он ссутулился и, шаркая ногами, обречённо поплёлся туда, куда был направлен мой указующий перст.

Сонный продавец, спекулирующий китайским ширпотребом, при нашем появлении оживился и начал нахваливать свой товар. По его словам выходило, что эти парчовые одежды шил сам Версаче за пять минут до своей трагической смерти. И висеть бы этим джинсам и свитерам в Лувре на почётном месте, если б их не спёр виртуозно он, Ахмет, владелец торгового места на Петровско-Разумовском рынке, и не выставил на продажу за смешные деньги.

Денис развесил уши, а я сурово потребовала серый свитер сорок восьмого размера. Мол, мне по фигу, кто его там сшил и откуда Ахмет его взял. Кстати, судя по запаху, из подвала вьетнамского общежития. Но Диня непривередлив.

Продавец притаранил требуемую шмотку и, по-паучьи сложив лапки на пузе, стал наблюдать, как я одеваю Дениса.

Динька стоял с видом мученика, только что не стонал.

При взгляде на него сразу вспомнилась секретарша Верочка из «Служебного романа»: «Вся скукожится, как старый сапог, и чешет…»

Динька скукожился и тоже чесал. Яйца. С ожесточением и каким-то скрытым смыслом.

Я треснула его по руке и фальшиво-радостно воскликнула:

— Ах, как тебе идёт серый цвет! Ты такой сразу стильный стал!

На самом деле из Диньки стильный мальчик — как из говна пуля, но я пошла на принцип — должна же у него быть хотя бы одна не чёрная шмотка. В качестве моральной компенсации за два часа, проведённых мною на рынке. Но Денис твердо решил меня обломать:

— Белка, я это носить не стану! Я в нем на педика похож, честное слово!

Я открыла рот, чтобы сказать, что ни один уважающий себя гей никогда не наденет подобное фуфло, но Денис меня опередил:

— Хозяин, дайте точно такой же, только чёрного цвета. Я твердо решила обидеться.

Но не успела.

— Белка, ты что пить будешь вечером?

Вообще-то я не любительница выпивать. Ну, разве что повод серьёзный да компания хорошая. Сегодня был тот самый редкий случай. Поэтому я, не задумываясь, брякнула:

— Коктейль в баночках. «Трофи». Фейхо… Фейхоавовый… Фейху… Тьфу! В общем, я тебе пальцем покажу!

И с умилением стала наблюдать, как счастливый Динька запихивает в пакет растянутый чёрный свитер, украденный Ахметом специально, чтобы доставить радость демобилизованному солдату.

По смешной, естественно, цене. Да.

За окном было темно. На часы я не смотрела. Мы с Денисом сидели у него на кухне, не зажигая света, и пили. Я — свой коктейль, Денис — водку.

— Диня… — Я размазывала по щекам пьяные слезы-сопли и вытирала их Динькиным рукавом. — Ты меня понимаешь? Кому я теперь нужна, Динь? Кто на меня внимание обратит?

Денис пил водку и не поддавался на провокации. То есть моим состоянием не проникался, а по-мужски гладил меня по голове и о чем-то думал.

— Тебе хорошо, — ныла я, — ты мужик! Ты себе всегда бабу найдёшь! А я? А как же теперь я?

Наверное, я ныла очень долго. И водка Диньку уже не спасала. Судя по всему, ему убить меня хотелось… Поэтому он хлопнул меня по плечу, вытер своим рукавом мой сопливый нос и спросил:

— Ты определись: тебе кто нужен? Новый муж или… Ну, ты понимаешь… ты ж симпатичная девочка, тебе без мужика никак…

Динькина тактичность умиляла. Я перестала плакать и хихикнула:

— Девочка? Чтоб у твоих врагов во лбу такая дыра была, господи прости… Ну, какой муж, Динь? Хватит с меня мужей уже. Ты мне лучше скажи: может на меня кто-нибудь позариться? Ну, хотя бы просто для секса?

Денис, вливающий в себя очередную стопку водки, поперхнулся и закашлялся:

— Позариться?! Белка, ты ж у меня баба — о-го-го! — И он потряс в воздухе сжатой в кулак рукой, пару раз задев меня по морде измазанными моими же соплями рукавом. — Да они у тебя все под каблуком сидеть будут! Точно говорю.

Я шмыгнула носом и недоверчиво спросила:

— Правда-правда?

— Зуб даю! Ты что? Щас вот на днях Интернет подключу — и мы тебе знаешь сколько мужиков найдём? Устанешь лопатой разгребать! Давай-ка выпьем, Белка. За тебя. За вот такую классную бабу. Все у тебя будет хорошо! Верь мне. Я поверила.

И нажралась до неприличия.

Танцевала с Динькиным папой на столе ламбаду под марш Мендельсона и на следующее утро опять не поехала на собеседование. Чем изрядно разозлила маму. Но угрызений совести все равно не испытывала.

Потому что вернулся Денис.

И у него скоро будет Интернет.

И я смогу проверить: врал он мне или нет.

Тогда мне очень важно было это знать…

Динька не обманул. Через три дня он позвонил мне и сказал: — Белка, если хочешь — заходи. Будем мужика тебе искать. Чтоб твоя душа успокоилась, и ты меня своими соплями не доставала.

Я пришла.

Денис важно, как Шопен за рояль, уселся за комп, зарегистрировался в каком-то чате под ником «Линда». И активно включился в охоту на мужиков.

В ту кошмарную ночь Диня нарыл мне Роберта Робертовича.

Именно так. Роберт Робертович. И это был не ник. Имя. С отчеством. А ник у него был, как сейчас помню, — Лав Мэн Из Москвы. И не меньше. И писал он Денису-Линде: «Если ты — кракозябра с кривыми ногами и с горбом, иди сразу в пень. Немедленно. Ибо я — копия Антонио Бандероса и весь из себя небожитель. Даже если ты милая симпатичная девчушка, все равно иди в пень. Потому что мне, Антонио-Бандеросу-Принцу-Охрененному-Роберту-Робертовичу, нужна как минимум Мисс Вселенная. И только».

Линда-Диня хрюкнул и отписал Роберту Робертовичу: «Да твоя Мисс Вселенная третьего дня приходила автограф у меня выпрашивать и была послана в место неприличное пенделем пионерским — для скорости, понял? Я вообще баба обалденная, а ты, наверное, гей молдавский».

Роберт Робертович возмутился и потребовал очной встречи.

Все это время я пристально следила за Динькиными пальцами, бегающими по клавиатуре. Когда они зависли в воздухе, я вздрогнула, посмотрела в монитор и спросила:

— И что мне делать? Денис пожал плечами:

— А это уже, Белка, не моё дело. Хочешь — съезди, посмотри на него. Только, смотри, в гости идти не соглашайся.

Я подумала и решила съездить… Мне ж интересно было, дуре.

И вот я стою на станции метро «Цветной бульвар» с газетой «СПИД-инфо» в виде пароля и жду Антонио Бандероса.

Стою и думаю о том, как мне повезло феерически и какой у меня Динечка молодец — накопал мне такого завидного жениха!

Очнуться меня заставил писклявый голос:

— Ты — Линда, да?

Я порывисто обернулась. Волосы мои взметнулись, на щеках заалел румянец, и губы жадно зачавкали: «Роберт… Бандерос…» И тут я его увидела.

Я была готова ко всему. Но не к этому. Передо мной стоял карлик. Почти. Метра полтора. Это если на коньках и в шапке.

Армянин. Судя по всему. На носу бородавка. Очень симпатичная.

Мой взгляд скользнул по длинным, давно немытым волосам, стянутым в хвостик пассиком от презерватива, и трупная зелень пришла на смену моему алому румянцу.

Но это было ещё не все. Застёгнутый на три нижних пуговицы, на плечах Бандероса гордо висел побитый молью полуперденчик из крысиных писек, который источал запах пота и чего-то ещё, такого же вкусного. А сам мачо дышал мне в лицо ароматом трёх десятков мёртвых хорьков, убитых дустом в момент групповой дефекации.

Я вздрогнула и уронила пароль. А Роберт улыбнулся улыбкой Фредди Крюгера, поднял пароль и пропищал:

— А ты это… Ниче такая… Я думал, хуже будешь. Ну что, пошли гулять, что ли?

Надо было срочно сваливать, но я почему-то впала в ступор и покорно поплелась за Бандеросом-карликом.

На улице стоял октябрь. И лужи. Много луж.

Я шлёпала по ним с обречённостью бурлака и думала о том, что мне сегодня определённо не повезло. Лучше бы съездила на собеседование в массажный салон или ещё куда-нибудь. И у меня был бы заработок. И мама не смотрела бы на меня как на постояльца, который третий месяц задерживает квартирную плату. Но вместо этого я шла, как бригантина по зелёным волнам, за Робертом. Неизвестно куда.

Я впала в транс настолько, что очнулась только у дерматиновой двери от писка карлика Бандероса:

— А вот тут я живу. Проходи! Ну, прям Карлсон, черт подери!

Тут ко мне внезапно вернулся дар речи, и я завопила:

— Нет! Я это… Мне домой надо! У меня… Молоко убежало! И я в туалет хочу! Очень! Честное слово!

Но Роберт открыл дверь и дал мне увесистого пинка — с какой-то лёгкой, как мне показалось, сексуальной подоплёкой.

Я влетела в помещение и замерла, раззявив рот. Помню, когда-то мне очень нравился клип «Коммунальная квартира» ныне почившей группы «Дюна».

Теперь я увидела квартиру, где он снимался.

Тут бегали дети без трусов с горшками в руках, тётки в бигуди с тазами, какие-то мужики в «семейках»… И никто из них не обратил внимания на то, как я, получив второй поджопник, резво полетела по коридору в голубую даль.