Билет на вчерашний трамвай Раевская Лидия
Это подвиг, скажу честно.
При этом надо постараться выглядеть трезвой труженицей и порядочной матерью. Чтобы ни дети не пропалили, ни воспитательница.
На Лелю надежды никакой. Она сама никакая. Значит, быть мамой-обезьянкой сегодня придётся мне. И тащить двоих киндеров в садик, сохраняя при этом равновесие.
А почему я этому ни разу не удивлена? Не знаете? И я не знаю. Но косить-то надо…
Бужу, кормлю, одеваю детей. Параллельно капаю в глаза визин и закидываю в пасть пачку орбита. Выгляжу, как гуманоид, который всю ночь пил свекольный самогон, сидя в зарослях мяты. Но это лучшее, что я на тот момент могу из себя вылепить.
Запихиваю детей в битком набитый автобус, утрамбовываю их куда-то в угол и, повиснув на поручне, засыпаю…
— Мам… — слышу как сквозь вату голос сына. — Мам, а когда мне можно жениться?
Ну ты спросил, пацан… Маме щас как раз до таких глобальных вопросов…
— Когда хочешь, тогда и женись. Ответила и снова задремала.
— Ма-а-ам… — Сыну явно скучно. С Лелькиной Леркой он бы, может, и поговорил. Только я ей рот шарфом завязала. Не специально, честное слово. Поэтому Лерка молчит, а я отдуваюсь.
— Ну что опять?!
— Знаешь, я на Вике женюсь. На Игнатьевой.
Тут я резко трезвею, потому что вспоминаю девочку Вику Игнатьеву.
Сорок килограммов мяса в рыжих кудрях. Мини-Трахтенберг. Лошадка Анжела. Я Вике по пояс.
— Почему на Вике?! Ты ж на Лиле хотел жениться, ловелас в рейтузах! У Лили папа симпатичный и на джипе! Зачем тебе Вика, господи прости?!
На меня с интересом смотрит весь автобус. Им, поклонникам «Аншлага», смешно! Они видят похмельного гуманоида с двумя детьми, один из которых замотан шарфом по самые брови, а второй зачем-то хочет жениться. И смеются.
А мне не смешно. Мне почему-то сразу представляется, как в мою квартиру, выбив огромной ногой дверь, входит большая рыжая Годзилла и говорит: «А ну-ка, муженёк, давай твою мамашку на хрен ликвидируем экспрессом с балкона четвёртого этажа. Она у тебя в автобусах пьяная катается, в мужиках не разбирается и вообще похожа на имбецила». И мой сынок, глядя влюблёнными глазами на этого Кинг-Конга в юбке, отвечает: «Ну, конечно, Вика Игнатьева, моя жена возлюбленная, мы щас выкинем эту старую обезьяну из нашего семейного гнезда».
И молодожёны, улюлюкая, хватают меня за руки за ноги и кидают вниз с балкона…
В ушах у меня явственно стоял хруст моих костей.
— Почему на Вике?! — снова заорала я, наклонившись к сыну, насколько позволяла длина руки, которой я держалась за поручень. Отпустить его я не могла. Хотя автобус уже приближался к нашей остановке. По ходу, я возьму этот поручень с собой…
Сын моргнул. Раз. Другой. А потом вскинул подбородок, и ГРОМКО ответил:
— А ты видала, какие у Вики сиськи?! Больше, чем даже у тебя!
Занавес.
Из автобуса я вылетела пулей, волоча за собой сына и Лерку, а за спиной умирали от хохота пассажиры автобуса. Им смешно…
Когда я вернулась из сада, Лелька уже проснулась.
— Кофе будешь, пьянь? — спрашивает меня, а сама в кофеварку арабику сыплет. Полкило уже насыпала точно.
— Буду. — Я отбираю у Лельки банку с кофе. — На халяву и «Рама» — сливочное масло. Ты хоть посмотри, скока кофе нахре-начила.
— По фигу… — трёт красные глаза Лелька. — Щас попью — и к себе. Сдаётся мне, наши панки у меня дома погром устроили. Ты на работу попилишь, спать там завалишься, а мне грязищу возить полдня. Из-за тебя, между прочим.
Ага, спать я на работе завалюсь… Очень смешно.
Провожаю Лельку, смотрю на себя в зеркало, вздрагиваю и снова иду в ванну.
Заново умываться, краситься и заливать в глаза визин. Ибо с такой пластилиновой рожей идти на работу просто неприлично.
Дзынь!
Дорогая тётя, как ты исхудала… Кому, блин, не спится в полдевятого утра?!
С закрытыми глазами, потому что рожа в мыле, с пастью, набитой зубной пастой, по стенке ползу на звук телефона.
— Алло! — отвечаю в трубку, и зубная паста разлетается из моего рта по стенам кухни.
— Срочно ко мне!
И короткие гудки. Кто это был вообще? Я даже голос узнать не успела…
На ощупь нахожу полотенце для посуды, вытираю им глаза и смотрю на определитель номера. Лелька.
«Срочно ко мне!» Ещё чего! Мне на работу выходить через десять минут. Какого хрена я должна срываться?
Набрала ей. Послушала минут пять длинные гудки. Потом автоматически стёрла со стены зубную пасту, бросила полотенце в стиральную машину, схватила сумку и вылетела на улицу, забыв запереть дверь.
…Подругу я нашла на лестничной клетке возле её квартиры. В ступоре.
— Пришла? — вяло поинтересовалась она и хищно улыбнулась.
— Прибежала даже. Где трупы?
— Какие трупы?
— Не знаю. Но за «Срочно ко мне» ты ответишь. Если трупов нет — я тебя умерщвлю, уж извини. Я же на работу опоздала! Мне теперь всю плешь прогрызут и ещё выговор влепят.
Лелька затушила сигарету в банке из-под горошка и кивнула головой в сторону двери.
— Иди.
Я сделала шаг к двери и обернулась.
— А ты?
Она достала из пачки новую сигарету, повертела её в пальцах, сломала, отправила в банку и ответила:
— Я рядом буду. Иди…
Мне поплохело. Наверное, сейчас я увижу реально жёсткое мясо. Зайку своего с топором в контуженной голове, Бумбастика с вилкой в глазу и кишки, свисающие с люстры…
К такому зрелищу следовало бы основательно подготовиться, но мы с Ольгой Валерьевной все выжрали ещё вчера. Так что смотреть в глаза смерти придётся без подготовки.
Я трижды глубоко вдохнула-выдохнула и вошла в квартиру…
Странно…
Кровищи нет.
Тихо. И относительно чисто. Не считая кучи серпантина и блёсток на полу.
Автоматически смотрю на календарь. Февраль. Новый год позади. Какого тогда…
И тут я вошла в комнату. В первую из трёх.
В комнате стояла кровать, а на кровати лежала жопа. Абсолютно незнакомая мне жопа.
За плечом материализовалась из воздуха Лелька. Я вопросительно на неё посмотрела.
— Это Бумба… — Она шмыгнула носом и сплюнула на пол. — Ты дальше иди…
Я прикрыла дверь в комнату с Бумбиной жопой и открыла следующую.
— Это чьё? — шёпотом спросила я у Лельки, глядя на вторую жопу. Снова незнакомую. Куда я попала?!
— Это Стасик Четвёртый…
Четвёртый. Ха-ха. Неделю назад я гуляла на его свадьбе. Четвёртый женился на сестре Бумбастика. Для неё это был уже четвёртый брак. Отсюда и погоняло Стасика. Брак был по расчёту. Ибо Четвёртому требовались бабки на открытие собственного автосервиса, а Алле — узаконенный трахарь. Любить её бесплатно не хотел никто. Сто килограммов жира — это вам не фиги воробьям показывать.
К слову, Четвёртый весил ровно в три раза меньше своей супруги. Поэтому на их свадьбе я даже не пила. М не и так смешно было.
Итак, свершилось то, ради чего я забила на работу и непременно выхвачу люлей от начальства. Но оно того стоило. Я воочию увидела жопу Четвёртого! Это же просто праздник какой-то!
С плохо скрываемым желанием кого-нибудь убить я обернулась к Лельке и прошипела:
— У тебя все?
Она не отшатнулась. Наоборот, приблизила своё лицо к моему и выдохнула перегаром:
— У меня — да. А у тебя — нет. Ещё третья комната осталась… А главный сюрпрайз ждёт тебя даже не в ней… — И она демонически захихикала.
Я без сожаления оторвала взгляд от тощей жопки Четвёртого и открыла третью дверь…
На большой кровати, среди смятых простыней и одеял, лежала третья жопа. Смутно знакомая на первый взгляд. На второй, более пристальный, — очень хорошо знакомая. Жопа возлежала в окружении обёрток от презервативов, весело блестевших в лучах зимнего солнца.
Я обернулась к Лельке и уточнила:
— Это зайка?
Она утвердительно кивнула:
— Наверное. Я эту жопу впервые вижу. Она тебе знакома?
— Более чем.
— ТОГДА УБЕЙ СУКУ!!! — вдруг завизжала Лелька и кинулась в первую комнату, хватая по пути лыжную палку из прихожей.
Я прислушалась. Судя по Лялькиным крикам, жить Бумбе осталось недолго. Потом я снова посмотрела на своего зайку, тихо подошла к кровати, присела на корточки и задрала свисающую до пола простыню.
Так и есть. Пять использованных гондонов… Ах, ты ж мой пахарь-трахарь… Ах, ты ж мой Казанова контуженный… Ах, ты ж мой гигантский половик…
Я огляделась по сторонам, заметила на столе газету «СПИД-инфо», оторвала от неё клочок, намотала его на пальцы и, с трудом сдерживая сразу несколько позывов, подняла с пола один контрацептив.
Зайка безмятежно спал, не реагируя на предсмертные крики Бумбастика, доносящиеся из соседней комнаты.
Я наклонилась над зайкиной тушкой и потрепала его свободной рукой по щеке.
Зайка открыл глаза и улыбнулся. Через секунду зайкины очи стали похожи на два ночных горшка.
— Ксю-ю-юх… — выдавил зайка, прикрывая руками свои яйца.
— Я не Ксюха, — широко улыбнулась я, — я твой страшный сон, Кира…
С этими словами я шлёпнула зайку презервативом по лицу. Праздник жизни начался.
…Через полчаса Лелька пинками загнала два изуродованных лыжными палками тела на кухню.
Тела тихо сидели на табуретках и даже не сопротивлялись.
Я, тяжело дыша, порывалась ткнуть зайке в глаз вилкой. Лелька держала лыжную палку на яйцах Бумбастика и запрещала мне лишать зайку зрения:
— Притормози. Щас я тебе такой прикол покажу… Ты ему глаза потом высосешь!
— Показывай! — скомандовала я, не сводя хищного взгляда с расцарапанного зайкиного лица.
— Сидеть! — рявкнула Лелька, слегка тыкнула в Бумбины гениталии палкой и кивнула куда-то в сторону: — Открой дверь в ванную. А я пока этих Распутиных покараулю, чтоб не сбежали.
Я вышла с кухни и подёргала дверь ванной. Странно, но она была заперта. Изнутри. Я вытянула шею и крикнула:
— Лель, а там кто?
— Агния Барто, — буркнула Лелька и громко завопила: — Открывай! Бить не будем, не ссы!
В ванной что-то зашуршало, щёлкнул замок, дверь приоткрылась, и в маленькую щёлку высунулся чей-то нос.
Я покрепче схватилась за дверную ручку и сильно дёрнула её на себя. А я в состоянии аффекта сильная, как Иван Поддубный. За дверью явно не рассчитывали на такой мощный рывок, и к моим ногам выпало женское тело в Лелькином махровом халате.
— Здрасьте, дама… — поздоровалась я с телом. — Вставайте и проходите на кухню. Чай? Кофе? По морде?
— Мне б домой… — жалобно простонало тело и поднялось с пола.
— На такси отправлю, — пообещала я и дала телу несильного пинка. Для скорости.
Завидев свой халат, Лелька завизжала:
— Ну-ка, быстро сняла! Совсем сдурела, что ли?! — И занесла над головой тела лыжную палку.
Тело взвизгнуло и побежало куда-то в глубь квартиры. Я подошла к зайке, присела на корточки и улыбнулась:
— Что, на что-то более приличное денег не хватило? Почём у нас щас опиум для народа? Пятьсот рублей за ночь?
— Штука… — тихо буркнул зайка и зажмурился. Правильно: зрение беречь надо.
— Слыш, Лельк, — отчего-то развеселилась я, — ты смотри, какие у нас мужуки экономные: гондоны «Ванька-встанька» за рупь двадцать мешок, блин, за штуку на троих… Одна на всех — мы за ценой не постоим… Не мужуки, а золото! Все в дом, все в семью…
— Угу, — отозвалась Лелька, которая уже оставила в покое полутруп супруга и деловито шарила по кастрюлям. — Зацени: они тут креветки варили. Морепродуктов захотелось, импотенты? На виагре тоже сэкономили? Ай, молодцы какие!
В кухню на цыпочках, пряча глаза, вошла продажная женщина лет сорока.
— Садись, Дуся, — гостеприимно выдвинула ногой табуретку Лелька. — Садись и рассказывай нам: че вы тут делали, карамельки? Отчего вся моя квартира в серпантине и в гондонах? Вы веселились? Фестивалили? Праздники праздновали?
— Мы танцевали… — тихо ответила жрица любви и присела на краешек табуретки.
— Ай! Танцевали они! Танцоры диско! — Лелька стукнула Бумбастика по голове крышкой от кастрюли и заржала: — Че танцевали-то? Рэп? Хип-хоп? Танец с саблями? Бумбастик-то у нас ещё тот танцор…
Мне уже порядком надоела эта пьеса абсурда, да и на работу всё-таки, хоть и с опозданием, а подъехать бы надо. Поэтому я быстро спросила, сопроводив свой вопрос торжественным ударом кастрюльной крышкой по зайкиной голове:
— Вот этот брутальный мужчина в рваных трусах принимал участие в твоём растлении, девочка?
— Пять раз, — сразу призналась жертва группового секса и потупилась.
— Угу. Он такой, он может… Вопросов больше не имею. — Я бросила взгляд на Лельку: — А ты?
Скворцова задумчиво посмотрела куда-то в сторону и ответила:
— Вопросов нет. Какие уж тут вопросы? Есть предложение… Интересное.
— Какое?
— Четвёртый… — расплылась в странной улыбке подруга и нервно дёрнула глазом пять раз подряд. — Сдаётся мне, Алла даже не подозревает, где щас отвисает её молодой супруг. Исправим это?
Я посмотрела на часы. Хрен с ними, с начальниками… Ещё на час опоздаю.
— Исправим.
…Через полчаса мы с Лелькой стоял на улице и курили. К подъезду с визгом подлетел Алкин «мицубиси-паджеро».
— Быстро она… — шепнула я Лельке.
А То!
— А ты через сколько бы прилетела, если б я тебе позвонила и сказала: «А где твой муж? Ах, к дедушке в деревню поехал, лекарств старику отвезти? Ну-ну. Приезжай, щас покажу тебе и деда, и мужа, и лекарства».
Я почесала нос и ничего не ответила.
Из салона машины вылезла огромная женщина в песцовой шубе и, тяжело дыша, подошла к нам.
— Где он?! — взревела она, свирепо вращая глазами.
— Погоди, — притормозила родственницу Лелька, — ты помнишь, в каких трусах твой муж уехал к дедушке?
— Да!!! Сама гладила!
Лелька сплюнула себе под ноги и достала из кармана пакетик с трусами Четвёртого.
— В этих?
Невинно так спросила, а сама пакетиком перед Алкиным носом качает, как маятником.
Алла посмотрела на пакетик, вырвала его из Лелькиных рук и ринулась в подъезд.
— Подождём тут, — философски сказала Лелька и, задрав голову, посмотрела на свои окна на пятом этаже. — Щас Алка за нас всю грязную работу сделает…
— Ах ты, козлина! — донёсся откуда-то сверху голос Бум-бастиковой сестры. — К дедушке поехал, чмо?! Я тебе щас покажу дедушку, скотина лишайная! Я тебе щас яйца вырву! А-а-а-ы-ы-ы!!!
Этот нечеловеческий вопль вспугнул стаю ворон, сидящих на мусорном баке. Я вздрогнула.
— Лельк, я к тебе больше не пойду. Мне на работу надо. Ты уж там сама потом приберись, ладно? Только сразу домой не иди. Алке под горячую руку попадёшься — ведь не выживешь…
— Иди, — махнула рукой Лелька, — я тебе потом позвоню. И я ушла.
…Она позвонила мне только в шесть часов вечера. Из Скли-фа. Куда на двух машинах «Скорой помощи» привезли моего зайку и Бумбастика. Тело Четвёртого Алла доставила лично. В багажнике джипа.
А на память о том дне нам с Лелькой осталась алюминиевая кастрюля с вдавленным днищем в форме головы Четвёртого.
Ещё моя подруга получила в подарок от Бумбастика щенка мопса, которого мы с ней через пару месяцев благополучно забыли где-то на улице. А я не получила ничего. Зайка, в отличие от Бумбы, был редким жмотом. Поэтому я забрала у Лельки ту самую кастрюлю с вдавленным днищем и осталась вполне довольна. Я вообще баба добрая и совершенно бескорыстная.
И это мой большой минус.
Из-под кровати
Черт. Неудобно. Тесно. Дышать нечем. Под носом машинка лежит игрушечная. Пыльная. И — отпихнуть её — ну никак… Руки прижаты. Лежу, как обрубок. На хрена я себе с вечера такие вавилоны на башке накрутила и шпильками обтыкала? Думать надо было, думать! Теперь вот лежи, дура, и каждым движением головы загоняй себе эти шпильки прямо в мозг. И откуда тут столько пыли? Вчера вроде пылесосила… Или позавчера? Монопенисуально. Пыли все равно по колено.
«Це ж, детка, подкроватное пространство, ты не забывай. Вот лежишь тут, скрючившись, как заспиртованный эмбрион, и клещом дышишь. Который в этой пыли живёт. И спина у тебя затекла. И шпильки эти выпендрёжные уже до мозжечка добрались. И сопля под носом засохла, а отковырнуть ты её не можешь. Нравится? Нет? А какого хрена тогда полезла под кровать? Надо было тебе, Ксения Вячеславовна, тащиться на эту дискотеку? Ты ж знала, что Кирилл сегодня там работает и что ты огребёшь по полной за свой визит вежливости. Ах, надо… Ах, жопа тебе твоя подсказала, что твой нежный сожитель, пока ты дома ему трусы стираешь, в этом рассаднике триппера и вагинального кандидоза разврату предаётся с девками малолетними? Ой-ой-ой! А раньше ты этого не знала, можно подумать!»
Фр-р.
«Знала. Но хотела увидеть. Сама. Собственными глазами. Чтоб руками дотянуться до морды его самодовольной. Чтоб на девку его сисястую посмотреть. И чтоб он разницу между нами увидел. Я же симпатичная баба. У меня и фигура есть. Какая-никакая. Шмотки хоть и не от Гуччи, зато не с Черкизона. Сиськи. Пусть не пятого размера, зато красивые. А она? Сопля эта — она чем лучше? Вот этим своим щенячьим жирком? Вот этими блёстками по всей мордочке? Вот этой сумочкой «под крокодила»? Чем? Чем?!»
Фр-р.
«Ну и? Сходила? Увидела? Дотянулась? Разницу он почуял? А то! Вот он тебе по морде-то и накатил без палева! И пинчища отвесил такого, что ты кубарем летела через весь этот кабак-быд-ляк. Хо — хо-хо! Мадам де Гильон с бульоном. Юный следопыт семьдесят девятого года рождения. Тьфу. Чем, спрашиваешь?
А ты её бы понюхала, соплю-то эту. Ты чем пахнешь? Щас, понятно, дерьмом. Развела под кроватью свинарник… А чем два часа назад пахла? Ах, «Ультрафиолет»… Ах, Пако Рабанн… Ах, извините. А она — она молоком пахнет. Как ребёнок. И складочки у неё на шейке, как у карапуза трёхмесячного. Ей — шестнадцать лет, поняла? А тебе — на семь лет больше! И пахни ты хоть «Ультрафиолетом», хоть «Шанелью» с «Красной Москвой» — Кирилл будет хотеть её. А не тебя, тряпка старая. Выкатилась вся в соплях и домой рванула, на ходу захлёбываясь кровавой юшкой и слезами горючими. А дома тебе гениальная мысль пришла, Ксеня. Хотя, заметь, я тебе давно говорила, что твоя фамилия не Лобачевский. Вывод? Мысля-то тебе пришла глупая. Но разве ж ты меня когда слушала, а? Ну и за каким фигом ты щас лежишь под кроватью как дура? Тебе холодно, тебе неудобно, у тебя все тело затекло — но ты все лежишь! За каким?!» Фр-р.
«Заткнись. У меня склонность к мазохизму. И было трудное детство. Я когда-то давно, когда чего-то очень боялась, в шкафу закрывалась. Хотя темноты боюсь. Потому что темнота не так пугала, как перспектива быть найденной и наказанной. И я буду тут лежать. Пока он не придёт домой. Я хочу знать, куда и кому он будет звонить, когда обнаружит, что меня дома нет. Хоть что-то должно в нем остаться человеческого? Я все прощу. Соплю эту прощу. Морду свою разбитую. Позор свой. Прощу. За один его звонок хоть кому-нибудь с вопросом: «Ксюша не у тебя? Домой пришёл — её нет, трубку на мобиле не берет… Не знаю, где её искать»».
Вах!
«Да-да-да. Прощай его. Боготвори его. Ты, кстати, триппер уже вылечила? Ай, маладца. Ну, а че теряешься? Пора повышать уровень. Теперь давай меньше чем с сифилисом в КВД и не обращайся. Что? Нету сифилиса? Какая незадача… Ну, вылези из-под кровати да дождись Кирочку. И все у тебя сразу будет. Ещё и гарденеллез в виде бонуса. Поди, плохо? М ать, блин, Тереза…»
Тьфу.
«Тихо. Тихо, сказала. Слышишь? Кирка пришёл. Вижу его ботинки. Тихо. Не мешай. Он меня ищет… Хо-о-о. Ищи-ищи. Думаешь, я тут просто так лежала два часа под кроватью? Не-е-ет. Сейчас посмотрю, какой ты наедине с собой… Давай, ищи меня хорошенько! Я ж убежала на твоих глазах. В никуда, в соплях… Мало ли что со мной могло случиться? Стыдно тебе, поди? То — то же, сука такая. Ищи лучше, сказала! Тсс… Звонит. Даже слышу гудки. Вот.»
— Алло… Привет, малыш! Я освободился! Ну, что, я щас за тобой заеду, и ко мне, в Люблино? Почему нет? Что «не могу»? Вчера могла, а сегодня нет? Да. Привезу обратно. Когда? Ну, часика через три… Гы-гы! Может, через четыре… Куда меня поцеловать? М — м-м… Ну, ты знаешь сама… Все, зайчонок, через пять минут спускайся к подъезду! Люблю-целую…
Фр-фр-фр.
«Ну, с почином тебя, партизан Ни — фига-Ни-Разу-Не-Лоба-чевский. 10:0 в мою пользу. Вылезай и займись уборкой. Давай нос вытру, сопливая ты моя… Тихо. Тихо. Все пройдёт… Его пидоры казнят. Ага. Четыре раза в одну дырку. Всё-всё-всё… Всё хорошо… Всё хорошо… Все-все-все… Все хорошо… Все хорошо… Все».
За что я не люблю зиму
Вот за что я не люблю зиму… А я её за все не люблю, если честно. За холод, за мокрый снег, за пронизывающий до костей ветер и за то, что её, этой зимы, так много. Она начинается в ноябре и заканчивается к апрелю. Полгода — это слишком долго. Поэтому к зиме я готовлюсь заранее. И в эту подготовку совершенно не входит шопинг по новомодным бутикам с целью прикупить себе парочку манто из щипаной норки. Подготовкой к зиме я называю глобальное утепление своего жилища и складирование в его недрах всяческих припасов. Я уже с ноября начинаю затыкать щели в окнах мокрой газетой и поролоном, вытаскиваю из кладовки обогреватели, а с антресолей — любимые книжки. Вы спросите: что делают любимые книжки на антресолях? Отвечаю: лежат. В коробке, накрытые газетами. Потому что эти книжки настолько мною любимы, что в книжный шкаф их ставить уже неудобно.
Пожелтевшие от времени, растерявшие страницы, лишённые переплётов… Все они доставались мне случайно: переходили по наследству от двоюродных тёть, были отрыты мною в школьной библиотеке в коробке с надписью «На списание»… Потом ими вплотную занимался четырёхлетний Андрюша.
Любимые книжки извлекаются из коробок только зимой. Потому что нет на свете ничего приятнее, чем сидеть долгими зимними вечерами дома, забравшись с ногами в кресло, и в сотый раз перечитывать «Собачье сердце», «Робинзона Крузо» и «Американскую трагедию».
Кто-то сравнил с любимыми книгами женщин. «Женщины как книги: прочитал одну — берёшь новую. Но есть и любимые книги. К которым всегда возвращаешься…»
В один из таких вечеров, в конце декабря, раздался звонок в дверь.
С неохотой оторвавшись от «Унесённых ветром», я пошла открывать.
— Кто? — рявкнула через дверь, не глядя в глазок. Я вообще никогда в него не смотрю.
— Здравствуйте, — раздался с той стороны смутно знакомый голос, — а Ксения дома?
Я щёлкнула замком, открыла дверь и с визгом кинулась на шею стоящему на пороге человеку.
— Пашка! Рыжик! Господи, ты как меня нашёл?! Я… У меня… Блин, у меня слов нет! Это самый лучший новогодний подарок из всех, что мне дарили!
— Надеюсь, это были очень дорогие подарки? — спросил Пашка, прижимая меня к себе.
— Бесценные, Пашка! Вернее, бесценный. Потому что он был единственным — рисунок моего Андрюшки. Что ты тут стоишь, как неродной? Давай, проходи скорее, я тебя чаем напою.
В прихожую, волоча за собой пластмассового ослика на верёвочке, вышел Андрюшка и с любопытством уставился на незнакомого дядю.
— Папа? — поинтересовался у него мой отпрыск.
— К сожалению, нет, — избавила я Пашку от ответа на неожиданный детский вопрос.
— А кто? — продолжал проявлять любопытство сын. — Дед Мороз?
— Да, — твердо ответил Пашка и присел на корточки. — Я Дед Мороз.
— А почему у тебя бороды нет? И где твоя шуба? — Андрю-ша совершенно точно знал, что должно быть у Деда Мороза.
— Бороду я сбрил, — серьёзно ответил Пашка, — а шубой укрыл в лесу зайчиков. Им там холодно было, они под ёлочкой сидели, замерзали. А теперь им тепло и хорошо.
Андрюша склонил голову на бок и недоверчиво задал четвёртый вопрос:
— А подарки где?
Я занервничала. Пашка явно переигрывал. И если он сейчас скажет, что подарки тоже отдал зайчикам, Андрюшка окончательно расстроится. Заплакать, конечно, не заплачет, а вот расстроится — это точно. И я стала потихоньку отползать в сторону кухни, чтобы незаметно достать из шкафчика шоколадного зайца из купленного мною заранее новогоднего подарка и всучить его Пашке. Но заяц не понадобился.
— Подарки, говоришь? — прищурился Пашка. — А вот ты скажи мне сначала: ты хорошо себя вёл? Маму слушался? В садике девочек не обижал?
— Да! Да! Нет! — отвечал Дюшка, азартно обшаривая глазами Пашкину куртку и прикидывая, где у Деда Мороза могут быть спрятаны подарки.
— И не капризничал?
— Нет!
— И стишок мне расскажешь, наверное?
— Не-а! — неожиданно ответил мой сын и тут же продолжил: — Я песенку знаю, очень хорошую…
Я нахмурила брови, вспоминая, что это может быть за хорошая песенка.
Пашка совсем по-стариковски крякнул:
— Вот оно что… Ну, пой тогда песенку, внучок. Сын отпустил верёвочку от ослика, глубоко вдохнул и громко
запел:
— Ещё совсем малюсенькие ножки, ещё совсем не ходят по дорожке, и все друзья, увидев, замечают: глаза похожи на папу… — Тут Андрюша запнулся, на секунду задумался и заголосил: — Мой родной сыно-о-ок!
У меня защипало в носу, и я незаметно выскочила на кухню, сделав вид, что занята приготовлением чая. Реакцию Пашки я не видела, но очень хорошо представляла.
— Какие ты хорошие песни знаешь, Андрюша… — раздался Пашкин голос. — Держи подарки, малыш.
В прихожей что-то зашуршало, а потом раздался топот, и на кухню влетел раскрасневшийся Дюшка, сжимая в руках пакетик со сладостями и красную железную машинку.
— Мам! Смотри, что мне Дед Мороз принёс!
Читать бесплатно другие книги:
