Жизнь волшебника Гордеев Александр

Маруся, как и Михаил, побаивается, как бы по приезду сын не рванул на какую-нибудь

комсомольскую стройку, куда без устали зазывают газеты и радио. Михаил полагается здесь на

судьбу, а вот Маруся знает, как перехитрить все эти зазывы. Планы её связанные со Светой

Овчинниковой, выстроились сами собой, когда Марусе стало известно, что Света, оказывается,

ещё со школы влюблена в Романа.

Приходя в клуб к своей матери, заведующей клубом, Света всегда пыталась угодить и помочь

Марусе, и та очень быстро «раскусила» её: слишком уж нежным румянцем заливались свежие

Светины щёчки при всяком случайном упоминании о Романе.

Примерно тогда же по стопке написанных, но не отправленных писем тайну Светы узнаёт и ёе

мать. Образованная Галина Ивановна даже с некоторым недоумением открывает внезапное

повзросление дочери, но быстро мирится с ним. Что ж – пришла пора, никуда не денешься. Только

вот Роман с его зыбким происхождением как-то не совсем устраивает завклубшу в роли

возможного зятя. Да и Маруся с её ворожбой и знахарством… Сама Галина Ивановна женщина

породистая – высокая, статная, да всё-таки ещё и с культурным образованием. Её муж, главный

механик, хоть и уступает ей одну ступеньку в образовании, зато не уступает в стати, так что и

Светлана у них девица хоть куда. И потому Галине Ивановне хочется, чтобы парень у её дочери

был первостатейный. Роман же, каким она помнит его – долговязый, белёсый, худой, какой-то

нескладный, с кривыми плечами – ну вот совсем не то. Да ещё кто знает, какая у него

биологическая родословная? Удивительно, что Роман-то пока и сам не знает правду о своём

происхождении. Как-то, в минуты откровения, Маруся даже просит у Галины Ивановны, как у

женщины не только образованной, но и уважаемой, совета о том, не пора ли уже сыну, такому

взрослому, узнать всё? Немного подумав, Галина Ивановна уклончиво отвечает, что тут её

образование ни при чём – никакое образование не позволяет давать советы в таких щепетильных

вопросах.

В общем, так или иначе, но женщины, полушутя – полусерьезно объяснившись по поводу

будущего своих детей, начинают так же полушутя называть себя «сватьями» (хоть Галина

Ивановна поначалу и морщит нос) и, кажется, уже от одного определения своих в принципе-то

возможных отношений, и впрямь начинают чувствовать друг к другу тень взаимного родственного

тепла. Так что вскоре уборщица и завклубша чаюют за сценой уже вместе, хотя какая-то льдинка

неприятия в душе Галины Ивановны так и остаётся.

После объяснения со «сватьей» Маруся вроде как ненароком подталкивает Светлану к отправке

хотя бы одного своего письма и однажды специально для неё «теряет» конверт с адресом сына.

Галина Ивановна, чуть вынужденно смирившись с таким развитием событий, не мешает

Марусе. В это время она вообще обнаруживает в себе странную нерешительность. Дочь всегда

принадлежала ей всей душой, а тут уж всё – у дочери начинается своё. Насоветуешь или

помешаешь чему, так потом и сама не рада станешь. Упрёки детей – самые больные и ранящие

упрёки.

Огарыш, проведав от проболтавшейся как-то Марусечки о секретах «сватей», ругает их дурами,

провокаторшами и шпионками. Да о какой свадьбе речь! Парню сначала вволю набегаться надо,

перебеситься, потому что если попрёт потом из него неизрасходованная молодая дурь, то её

никакая семья не утихомирит. Хотя оно, конечно, если разобраться, так не каждый год в селе

подходят к выданью такие невесты, как Светка, но «жись есь жись»… Вот если бы переждать ей

пару свободных годков, то Роман стал бы потом настоящим женихом. Но кому это скажешь?

Марусечке?! Да уж она-то найдёт, что припомнить ему в ответ на такие речи. Слово «кобель» там

будет, пожалуй, самым ласковым. И Огарышу остаётся только злиться, огорчённо крякать и

24

матюгаться куда-то в сторону.

Вечеринка по поводу встречи Романа собирается после дойки коров. Но Роман не знает, кого на

неё пригласить – в селе из одноклассников лишь Боря Калганов, вернувшийся из танковых войск, с

которым они и в школе-то друзьями не были, а теперь уж и подавно. Остальные все разъехались.

– Эх, с Серёгой бы увидеться, – говорит Роман.

– Серёгу-то в Пылёвку теперь не заманишь, – вздохнув, сообщает Маруся, – Надежда

Максимовна с Вовкой совсем спились. Все мы, конечно, любим маленько выпить, но не до такой

же степени… Ну, да ты ещё увидишь их.

Вот уж кто возмужал в армии, так это Боря. Теперь он большой, округлившийся, огрубевший.

Видимо, танковыми рычагами он наработал себе массивные лапы и тоже, кажется, подрос. У него

как-то круче и ниже опустились скулы, и лицо, кажется, более определилось. Теперь это

энергичный бодрячок-кругляшок. В армии он освоил жест, которого не имел раньше. При разговоре

Боря для убедительности отдельных слов по-боксерски бьёт кулаком одной руки в ладонь другой.

И это почему-то впечатляет.

Не вынеся из детства никаких связывающих воспоминаний, говорить они могут только о службе.

Слушая, с какой гордостью Боря отзывается о своём необыкновенном танке, Роман еле

удерживается, чтобы тоже не начать хвастаться чем-нибудь своим.

На вечеринке всё обычно: приветствия, хвалебные слова, тосты, шутки, прибаутки. Что ж,

можно и выпить – почему бы и нет? Боря так и вовсе делает это с превеликим удовольствием.

Скоро доходит и до песен. Роман ждёт, когда мать споёт свои любимые частушки-страдания,

которые выходят у неё задиристо и голосисто. А вот и они:

Ой ты, белая берёза,

Ветра нет, а ты шумишь…

Моё сердечко ретивое,

Боли нет, а ты болишь…

Матери подпевают тётка Валентина, жена дяди Тимофея, и другие женщины. Особенно хорошо

выходит у одной звонкоголосой соседки. И она чем-то напоминает Любу: эх, если бы Люба могла

сидеть здесь же, за столом, и петь с женщинами, знакомыми с детства… Как, наверное,

понравилась бы она матери! А мать, взволнованная пением, почему-то именно тут, в каком-то

перерыве, наклоняется к нему и спрашивает, помнит ли он Свету Овчинникову?

– Помню, – отвечает Роман, – сопливая такая.

– Ой, да ты чо!? – всплеснув руками, восклицает мать. – Она сопливой-то сроду не была…

Роман и не ожидал, что обидит этим мать. Маруся, уже принимающая Свету как свою,

обижается на своего глупого сына до того, что встаёт и, утирая глаза, уходит на кухню.

На этой же вечеринке удаётся услышать вводную часть в курс совхозных дел уже не в письмах,

а на словах и решительных жестах. Подвыпивший отец открыто разносит теперь эти дела в пух и

прах, заявляя, что «вот в колхозе-то всё было куда лучше и хозяйственней». Тимофей, брат

Маруси, слушает его с отквашенной губой.

– Да чем же тебе совхоз-то не глянется? – недоумевает он. – Просто жить надо умеючи… Если у

меня трактор под задом, так я чо же, не привезу себе, чо надо? Теперь не надо кажду копейку-то

считать. Государство, слава Богу, не скупитца. А ты сорвался с трактора в свою строй-банду,

ходишь по улице с молоточком, как бродяга, а чо толку-то…

– А мне с молоточком-то спокойней! – взвивается Огарыш. – Ну, возьму я горсть гвоздей в

карман, так я же тонну-то их не натаскаю: чо мне их, в уборную забивать? А на тракторе-то, это ты

точно говоришь, тащить надо. А не своруешь, так тебя теперь даже собственная баба не поймёт.

– Ладно, можешь и не воровать, но работа на тракторе так и так выгодней.

– Выгодней?! – кричит Михаил. – А кому выгодней? Кому она нужна, така работа?! Как сейчас на

тракторе в поле работать? Пары-то какие должны быть, а? Чёрные? Чё-ёр-ные. А у нас? Я как-то

ехал на мотоцикле да остановился ради интереса поглядеть. Стою и не соображу: то ли там кака-

то репа голландска растёт, то ли кукуруза американска, то ли хрен хороший такой, африканский.

Всё зеленым-зелено. Нет уж, прежде чем я на трактор сяду, пусть он сначала всё литовочкой

выкосит и вылижет! Это он всё позароостил.

– Да кто это – он-то?

– Да директор твой толстобрюхий, депутат этот, мать его перемать!

И всем понятно, что теперь это у них надолго.

Оба уволенных солдата сегодня в дембельской форме, переиначенной и разукрашенной так,

что на уставную она уже едва похожа – так ведь обычай такой, куда же денешься? Оба, конечно,

ещё и чуть поддатые, а один так уже и не чуть. Почему бы и в клубе не покрасоваться? В конце

концов, разве не для этого служили?

А в клубе Светлана, которая и в самом деле никогда сопливой не была. Теперь же – красавица!

Нет, не правильно, теперь она – писаная красавица! Чего стоит одна её толстая коса, пожалуй,

25

единственная на всю Пылёвку, а может быть, и на весь район! А кожа какого-то мягкого, прямо-таки

персикового цвета?! А тонкая фигура, в которой уже теперь угадывается стать её серьёзной

матери! А изгиб точёной талии, который бьёт по круто начинающемуся бедру? И это всё при том,

что Роман тут же ловит на себе её тайные, испуганно-призывные взгляды. Но с другой стороны…

«Распланировали они тут всё за меня», – ущемлённо думает он. К ней просто так не подойдёшь.

Подойти к ней – значит уже наполовину жениться. А надо ли это ему? Хороша Светлана, да только

не такая, как Люба, и потому ничем родным от неё не веет. Ни душевной, ни физической тяги к ней

он в себе не слышит. Впрочем, после встречи с Любой физическое смолкло в нём вовсе. Свечение

любимого образа с лёгкими, дурманящими завитками на шее, с чуть вздёрнутым носиком выжигает

и подавляет всё.

Первая неделя, прожитая Романом дома, удивляет и мать, и отца. Демобилизованный солдат

почему-то постоянно сидит дома. Вечерами ходит, правда, в клуб, но после кино сразу же, как из

увольнения, прибывает домой. А если и задерживается на танцах, которые в клубе почти каждый

день под собственный ВИА с двумя гитарами и барабаном, то не больше, чем на полчаса. И как

это понять? По разумению Огарыша, сыну сейчас по всем статьям полагается приходить с

петухами, а он уже в двенадцатом часу сидит на веранде и дует молоко с хлебом под

недоумённым материнским взглядом. Михаил от этого вроде бы даже как-то по-отцовски не

востребован. Сына сейчас полагается для порядку строго и периодически приструнять за то, что

тот шарится где-то ночами. Сын же должен изворачиваться, пряча глаза, но всё равно бегать. А тут

что выходит? Тут всё как-то не по-правильному правильно. А что за странная печаль в его глазах,

заметная уже и в первые минуты встречи, и на вечеринке в его честь? А почему вечеринки он не

хотел? Другой бы на его месте юлой ходил, всех друзей обежал и собрал к себе. А ему хоть бы что.

И Светку в упор не видит. Почему!? Но ведь самого-то Романа не спросишь, да и у Светки ничего

не выпытаешь. Огарышу остаётся лишь следить за оперативными донесениями «сватей-шпионок».

Эх, сбиты и подпорчены все отцовские планы и мечты…

Маруся же и вовсе растеряна. С нетерпением ожидая сына, она думала, что уж с такой-то

красавицей, как Света, у него всё пойдёт как по маслу, ведь лучшего варианта и придумать нельзя.

Она даже с удовольствием представляла, как после Роман будет ей благодарен за то, что она с

такой невестой пособила. А тут вовсе никак и ничто не идёт. Никого Маруся не любит так, как

своего единственного сына, и не болеть за него всей душой не может. Порча на нём какая, ли чё

ли? Так не похоже. Нагадать бы что-нибудь ему, наворожить, но здесь нельзя – не тот случай.

Собственные болезни знахарям не под силу.

Галине Ивановне с приездом Романа удаётся наладить с дочерью самые доверительные

отношения – если уж не советовать, так знать-то проблемы дочери она должна? Каждый вечер

теперь она, сопереживая, обсуждает со Светой всё, что касается Романа: во что был сегодня одет,

как держался, не заглядывался ли на кого, как смотрел на неё? Отношение Галины Ивановны,

вовлечённой теперь в эту интригу, изменены к нему вкорне. В какого роскошного мужчину,

оказывается, развернулся этот некогда гадкий утёнок! Не однажды видя его на улице, она уже не

может не смотреть на него пристальней, чем обычно. Плечи его, так и оставшиеся с некоторой

косиной, теперь уже не признак нескладности, а похожи на некий постоянный, задиристый вызов. В

конце концов, кто знает, каков был его настоящий отец? Образованная и начитанная Галина

Ивановна думает, что Роман, кажется, похож теперь чем-то на горьковского Челкаша, и это

заключение, дающее ему законченную определённость, наконец-то успокаивает её. А голос у него

какой! Однажды на улице Роман просто так, тихо и скромно поздоровался с ней, так Галину

Ивановну и саму мурашками на сто рядов прошило. Уходя, она потом ещё несколько раз

оглядывалась на него, потирая руку около локтя, чтобы ласково пригладить этих мурашек.

Оказывается, у Романа, у этого хриплого в прошлом петушка – густой, мягкий бас! Галина

Ивановна – женщина крупная, обожает крупных мужчин, но так, чтобы и голос у них был

«крупным». А вот у её большого мужа голос так себе, средненький. Но что уж тут поделаешь – всё

лучшее в одного мужика не втолкнёшь.

Теперь Галина Ивановна даже приветствует возможную дружбу Романа и своей дочери. И Света

волей-неволей оказывается в таком положении, когда даже утайка от матери какой-нибудь мелочи

– уже предательство. Только вот рассказывать-то ей не о чём. Каждый день всё, как обычно. После

кино он сидит в кресле фойе, слушает, как играют музыканты, смотрит, как танцуют другие. Потом

встаёт и уходит домой. Как другие девчонки смотрят на него? Заглядываются, конечно. А Наташка

Хлебалова, так та и вовсе всё время вьётся около него. Галина Ивановна возмущена: Наташка!?

Так она же ещё совсем соплячка! Только девять классов закончила! Она-то куда лезет! Правда,

юбчонку носит такую, что ветер всюду обдувает. «Не смотрит он и на неё», – махнув рукой, говорит

Света.

Чаи Маруси и Галины Ивановны за клубной сценой начинают заметно горчить, потому что на

сцене их действия полный штиль. И всё же больше всех этот странный, неправильный покой

тревожит Огарыша. Мирное, парное молоко после клуба – это хорошо, но Михаил слышит, как сын

подолгу потом ворочается без сна. Что его мучит, когда в клубе столько соблазнительных девок!?

26

Ну, не Светка, так ведь там и без неё их целый табун. Или с ним всё-таки что-то не так? Но чем

таким опасны пограничные войска? Будь он ракетчиком, тогда другое дело… Хотя кто знает, что

творится сейчас на границах… Мало ли какие происки с вражеской стороны… А может быть, у

сына от рождения что не так? Только как это поймёшь? И чем больше всяких подозрений возникает

в голове Огарыша, тем больше он панически утверждается, что с сыном что-то по-настоящему

неладно. «Ну что ж, всё верно, – в некоторые минуты уже обречённо думает он, – видно, у меня на

роду написано никакого продолжения не иметь. С сыном-то ещё повезло, а дальше, видно, шиш.

Судьбина, знать, такая». Однажды, думая об этом перед сном, Михаил не удерживает случайный

всхлип от обиды за себя и от жалости к сыну.

– Ты чо, выпил сёдни где-то, или чо? – спрашивает Маруся, даже воспрянув ото сна.

Огарыш молчит и этим потрясает Марусю: не матюгнуться после такой реплики в ответ!

Окончательно, почти испуганнно проснувшись, она лежит, глядя в потолок. Видно, на его душе что-

то очень серьёзное. И Михаил чувствует этот её молчаливый вопрос. Он поднимается, идёт к

бочке, пьёт воду ковшом. Может, сказать ей о своих подозрениях? Нет, не поймёт. Этим дурам

«сватьям» одна забота – как бы он не избегался, как бы женить его. А дело-то ведь куда хуже.

Дуры, они дуры и есть…

Маруся же потом тоже долго не может заснуть, и вовсе ничего не понимая.

* * *

Стоят знойные, засушливые дни. Горячая земля порохом сыплется в ладонях. Протока, где

купаются Роман с Борей Калгановым, сузилась до того, что даже страшно: как бы и вовсе не

перехватило берегами эту сверкающую нитку. Всё пространство в эти дни иссушено настолько,

что, кажется, не дай Бог, дотронется кто-нибудь до неба, и его поблёклая голубизна осыплется

пылью, открывая путь и вовсе лавине грузного белого огня.

Транжиря дни своих послеармейских отпусков, вчерашние солдаты несколько дней подряд

приходят на одно место с полуостровком мелкого, чистого песка, намытого наводнением. Сверху

песок горяч до того, что не ступить босиком, но если его растолкать ладонями, то внизу

обнаружится сначала приятная влага, а потом и вовсе холодная вода. С одной стороны

полуостровка серебрится протока, а с трёх других – мягкий тальник с длинными листьями,