Тэмуджин. Книга 4 Гатапов Алексей

В другой юрте собравшиеся поболтать женщины обсуждали новость, перебивая друг друга:

– Хонгиратские женщины всем известны, уж они-то умеют завлекать мужчин.

– И вправду, это всему племени известно, – охотно соглашались одни.

– А кто видел это, кто говорит-то? – сомневались другие.

– Джамуха-нойон расследовал это дело.

– Служанки слышали, как он рассказывал об этом на пиру с джелаирскими нойонами.

– Нет, с элджигинскими.

– Какая разница, пусть хоть с восточными духами.

– А что же он прямо не расскажет обо всем Тэмуджину?

– Видно, не хочет вмешиваться в чужую жизнь…

Слух стремительно расходился, как зажженная по весне сухая трава, переносясь из айла в айл, перекидываясь в другие курени.

Ближние подданные Тэмуджина, издавна жившие в главном курене и знавшие его с детства, сочувствовали ему, сокрушались за него.

– Другого такого во всей степи не найти: храбрый, умный, честный, и за что ему такое несчастье? – недоумевали они. – Только что отбился от одной беды, начал жить, а тут другая напасть…

– Беда не выбирает, хороший человек или плохой, бьет всех без разбору, – вздыхали другие.

– Да чаще в хороших людей она и метит. Вы посмотрите, кто как живет: что ни вор или такой, что куска мяса в голодный день не выпросишь, те и живут счастливо, горя не знают, а добрые люди – они больше всех страдают.

– Оэлун-хатун всегда поможет в трудную пору, и раньше, при муже, такая же была, а разве мало она горя пережила?..

– Да уж, восточные духи не дремлют, им бы только услышать, где можно напакостить.

– И ведь не утаишь теперь, раз слухи пошли…

– Молодому тяжело такое пережить.

– И что за люди, что за радость всюду болтать об этом? Мало ли чего в жизни не бывает. Молчали бы лучше…

– Эх, люди что собаки, тем дай облаять кого попало, а этим – посплетничать о ком-нибудь. Да и ведь не кто-нибудь, а сам Джамуха-нойон выяснил это дело, значит, не зря болтают, что-то там было.

Иных заботило то, как Тэмуджин поступит, когда ему откроется тайна.

– Наверно, отправит ее к отцу, раз понесла от чужих, да еще от таких врагов.

– Другой казнит такую суку и правильно сделает.

– И Дэй-Сэсэн ничего не сможет сказать.

Известные сплетницы бегали из айла в айл как угорелые, несмотря на мороз, чихая и кашляя, разносили молву, взахлеб шептали в уши людям, и скоро слух дошел до самого Тэмуджина.

В один из дней к Бэлгутэю пришел его ровесник Дэгэй, десятник в его подростковом отряде, отозвал за молочную юрту и тихо сказал:

– По куреню идут нехорошие разговоры.

– О чем?

– О Бортэ-хатун.

– Что о ней говорят? – краснея, уже догадываясь, спросил Бэлгутэй.

– О том, как она на самом деле жила в плену.

– И как она там жила?

Тот замялся, не зная, какие выбрать слова для рассказа, но Бэлгутэй поторопил:

– Говори прямо, где, от кого, что слышал – слово в слово.

– Я был у моего дяди, он живет на южной стороне, – переводя дыхание, дрожа голосом, заговорил тот. – Просил меня помочь его жене управиться со шкурами, подавить кожемялку, а сам уехал на охрану овец. Ну, я и пошел, а там у нее соседок собралось человек семь или восемь. Сидят, болтают о чем попало. Ну и одна, жена косого Босхола, сама косая, рассказывает, как будто Бортэ-хатун в плену без ума полюбила главного меркитского вождя, и тот ее тоже. Мол, целыми днями они не выходили из юрты, а ходила она при нем голая. Тот, мол, баловал ее, спала она на собольих шкурах, ела из серебряной посуды, никакой работы не знала, а прислуживали ей десять рабынь, как ханше… А еще, мол, известно все это со слов Джамухи-нойона, будто он доподлинно разузнал и теперь всем рассказывает.

Отпустив нукера, Бэлгутэй позвал из юрты Хасара, рассказал ему об услышанном. Вдвоем они дождались Тэмуджина, когда тот в сумерках вернулся из поездки на южную сторону, где осматривал дозоры по границе.

Встретили его у коновязи. Тот, покрытый инеем, сгорбившись в седле, подъехал молча. Медленно сойдя с коня, обернулся к нукерам и, с трудом разжимая посиневшие от холода губы, хрипло сказал:

– Идите в свои юрты, грейтесь. Попозже расседлаете коней и отпустите.

– Брат! – окликнул его Хасар. – Надо поговорить.

Тэмуджин пристально оглядел их из-под заиндевевших ресниц, спросил с тревогой в голосе:

– Что случилось?

– Зайдем сюда, брат. – Хасар указал на пустую юрту, недавно поставленную для встреч с приезжими.

Вошли, пригибаясь под низким пологом. Бэлгутэй заранее здесь протопил, и было тепло. Тэмуджин, унимая дрожь в теле, передернул плечами, сказал:

– Расстегните мне пуговицы, руки онемели.

Скинув доху и оказавшись в длинном, до колен, полушубке, он нетерпеливо оглядел братьев.

– Ну, что у вас, говорите быстрее. Что-нибудь дома?

– Присядем, брат, мы тебе все расскажем, – сказал Хасар.

Тэмуджин, набираясь терпения, прошел на хоймор, сел, протянув руки к огню. Хасар посмотрел на Бэлгутэя:

– Рассказывай!

Тот, снова покраснев, часто уводя взгляд в сторону, пересказал слово в слово, что услышал от своего нукера.

Тэмуджин, внимательно выслушав его, долго молчал, застыв тяжелым взглядом. Он чувствовал, как вновь в нем поднимается тоскливая, нудная боль, которая, казалось, уже начала было забываться. Вспомнилось, что Бортэ в первое время после встречи с ним в меркитском курене была сама на себя не похожа, вспомнился страх в ее глазах вместо радости встречи.

«Полюбила меркита так, что потеряла ум и ходила при нем голая? И это Бортэ? Может ли такое быть? – с трудом удерживая на душе спокойствие, спрашивал он себя. – Или позарилась на богатство, на то, что рабыни прислуживали ей, ела из серебра – после нищей жизни со мной в лесу? Может быть, посчитала, что я уже не поднимусь на ноги после меркитского разгрома, пропаду беспомощный? Или побоялась, что сама пропадет в рабынях и решила выбрать лучшее для себя?..»

Он сидел сгорбившись, тупо глядя в огонь, и не находил ответа. Братья терпеливо ждали, изредка косясь на него, зная, какое страдание наносит ему упоминание о плене жены.

Тэмуджин давно было смирился с тем, что случилось с Бортэ, окончательно решив, что как бы он ни думал об этом, теперь ничего не изменить. Да и то смягчало его горе, что обернулся ее плен величайшим возвышением их семьи. Внутренне он приготовился принять ребенка, прижитого от врагов. Это решение укрепилось в нем еще и оттого, что на минувшей облавной охоте шаман Кокэчу объяснил ему так, что боги готовят его к ханству над многими племенами и, возможно, нарочно уготовили ему это, чтобы он сердцем уяснил, что для истинного хана все люди одинаковы. Да и другого пути, кроме как согласиться с этим, ему не виделось: при любом ином раскладе он терял Бортэ, а это было бы худшим из всего, что он мог выбрать. Как бы ни жила она в плену, что бы с ней ни случилось там, кого бы ни родила – со всем, даже самым худшим, он готов был примириться, потому что сама она была дорога ему. Без нее он не смог бы спокойно жить, как не мог в те дни, когда ее увезли меркиты.

«Если бы можно было разузнать в точности, как было на самом деле, может, легче бы мне стало, – горько раздумывал он. – Но, видно, так и не придется узнать всю правду. У Кокэчу расспрашивать подробности – лишний раз слабину перед ним показывать, да и стыдно, у Бортэ выпытывать – ее и себя мучить, да и обидно ей будет…»

Превозмогая боль на душе, он отставил мысль о жене, заставив себя подумать о другом.

– Говоришь, Джамуха-анда об этом всем рассказывает? – переспросил он, не отрывая взгляда от огня.

– Да, так говорят, – тихо ответил Бэлгутэй.

«А зачем ему это понадобилось? – мысленно спросил себя Тэмуджин. – То, что моя жена была наложницей у меркитов, что понесла от них, все и так знают. А рассказывать все эти подробности – для чего ему? На облавной охоте обманывал меня – это другое, но эти-то сплетни ему что дают? Что-то здесь не то. Да и не глупец он, чтобы не понимать, что рано или поздно я узнаю, что это он пускал слухи… А что, если сейчас же пойти к нему и прямо спросить?..»

– Но я что-то не верю этому, – простодушно промолвил Бэлгутэй. – Джамуха-анда ведь не говорил тебе ничего такого, а он, кажется, еще там, в меркитском походе намекнул бы тебе, если на самом деле так было…

Тэмуджин изумленно посмотрел на него, вникая в его слова.

– Верно ты говоришь! – разом приходя в себя от оцепенения, обрадованно воскликнул он и стал размышлять вслух: – Джамуха-анда, если бы тогда действительно выпытал что-то у меркитов, сразу сказал бы мне обо всем. Не мог он не сказать. Значит, выдумки все это, пустые разговоры.

Бэлгутэй радостно согласился с ним:

– Про Бортэ все – ложь! Она была верна и ждала тебя каждый день.

Тэмуджин глубоко вздохнул, не скрывая великого облегчения. Однако Хасар, все так же хмуро глядя в огонь, сказал:

– Про Бортэ – видно, что ложь, Джамуха ничего не узнавал, но он мог придумать все это попозже. Он ведь завидует тебе, вот и на облавной охоте все козни строил.

В словах Хасара виден был резон.

«Анда и вправду в последнее время сильно изменился, – стал думать Тэмуджин. – В меркитском походе он был мне истинным другом. Потому и ввязался вместе со мной в опасное дело – это лучшее доказательство. А что же после?..»

Он стал тщательно перебирать в памяти все недавние встречи с андой. В последний раз это было дней пять назад, перед его отъездом. Джамуха пришел, как обычно, подвыпивший, жаловался на морозы, что они не дают никуда выехать, а дома ему делать нечего, оттого он и запил.

«Как закончатся эти холода, – воодушевленно говорил он тогда, – поеду по своим войскам и табунам, займусь настоящим делом…»

Как ни вспоминал Тэмуджин, ничего такого, что ясно указывало бы на то, распускает он слухи про него или нет, он не мог найти.

«У меня ничего нет, чтобы подумать на анду, – размышлял Тэмуджин. – Но слухи идут… а может быть, не он, а кто-то другой их распускает. А кто?.. Если схватить тех, кто больше всех об этом болтает, и хорошенько допросить их, начать разматывать этот клубок, истину можно установить, но тогда поднимется шум, сплетни еще больше разгорятся, навыдумывают на сто лет вперед, и позора не оберешься, а враги будут смеяться. Нет, это не годится… Надо, чтобы поскорее все утихло, чтобы сплетники замолчали. Но как это сделать?..»

Взглянув на братьев, он спросил:

– Вы когда видели Бортэ? Она уже знает об этих слухах?

Те переглянулись, раздумывая.

– Я недавно видел ее, она проходила в молочную юрту, – сказал Бэлгутэй. – Была веселая… нет, она ничего не знает.

– Пусть бы и не слышала ничего, – вздохнул Тэмуджин и признался братьям в сокровенном: – Очень жалко мне ее, сердце разрывается, как подумаю, какие муки перенесла она там… Я ведь тоже был в плену, знаю, как тяжело в неволе, но я был у своих соплеменников, меня никто и пальцем не мог тронуть, а она – в чуждом племени, на чужой земле. Знаете, что там с ней делали? Все ее тело было синее от побоев… А теперь все эти разговоры, дыма ведь не утаишь, вонь так и будет идти… – Он скрипнул зубами, голос его налился злостью. – Ненавижу всех этих болтунов и бездельников, у которых больше нет заботы, кроме как чернить людей, обливать грязью. Видно, у этих ничтожных людей вся радость в этом. Вместо того, чтобы о своей жизни подумать, своими делами заняться, они будут ходить и рассказывать о других, днями и ночами болтать о том, что их не касается…

Он замолчал, ожесточенно глядя на очаг. Братья терпеливо ждали.

– Вот что мы сделаем, – наконец сказал Тэмуджин, и в глазах его блеснул знакомый холодный огонь. – Сейчас вы с Джэлмэ и Боорчи возьмете с собой нукеров, разыщете эту косую бабу, допросите и узнаете, от кого она все это слышала. Узнаете, кто еще в нашей части куреня болтает об этом, схватите всех и отрежете им языки.

Бэлгутэй испуганно покосился на него, но осмелился спросить:

– Брат, может быть, это слишком уж круто, может, их просто хорошенько отхлестать плетьми?

– Замолчи! – зло покосился на него Хасар. – С болтунами так и надо поступать. Моя бы воля, я их за волосы привязывал к хвостам диких жеребцов и пускал в степь.

– Сделайте так, как я сказал, – твердо повторил Тэмуджин. – От этого народу будет только польза: меньше пустых разговоров – больше времени на нужные дела. И объявите всем, что отныне я запрещаю всем упоминать про плен моей жены. Пусть все вобьют себе в головы: это никого не касается, кроме меня одного! Исполните все как можно быстрее и доложите мне.

Братья ушли. Слышно было, как проскрипели по снегу их шаги в сторону своей юрты. Вскоре у коновязи послышался глухой шум, негромкие голоса. Звякнули удила, донесся удаляющийся топот копыт.

Тэмуджин посидел, глядя на потухающие угли, успокаивая себя, и, выждав некоторое время, пошел в большую юрту.

У очага сидели все женщины его айла: мать Оэлун, Бортэ, сестрица Тэмулун и Хоахчин. Старая рабыня, увидев Тэмуджина, засобиралась к себе в молочную юрту, но Оэлун не отпустила ее.

– Сиди, сиди, допьем вместе архи, – сказала она, с улыбкой глядя на раздевавшегося Тэмуджина. – Не стесняйся нашего нойона, ведь было время, когда ты ему пеленки меняла, а теперь он вот каким человеком стал. Гордись!

– Я и горжусь… и радуюсь своей судьбе: на свете нет, наверно, ни одной такой рабыни, кроме меня, чтобы ела, да еще пила архи вместе со своими нойонами, – улыбнулась та. – Я всегда думаю, что жизнь у меня лучше, чем у многих вольных людей.

– Не говори так, – с улыбкой сказала Оэлун, подливая ей в чашку из домбо. – Никакая ты не рабыня, ты наш человек. А хочешь, мы тебя замуж выдадим? В любом нашем курене найдется старик, который согласится жить с тобой.

– Что ты говоришь, моя хатун!.. – со смехом замахала та. – Ты что, не видишь, какая из меня невестка? Ты еще калым за меня запроси.

– А почему бы и нет? Сама ты не низкого рода человек, а то, как попала к нам, с каждым может случиться. Вот и меня с оружием в руках пленил когда-то мой муж Есугей-багатур, а недавно и Бортэ наша испытала такое же, что тут говорить, все мы, женщины, одинаковы…

Тэмуджин, снимая волчий полушубок, слушал их разговор и подумал про себя: «И вправду, ничего тут необычного нет, наверно, у половины женщин такая судьба, нечего тогда и печалиться об этом…»

Он прошел на свое место на хойморе, сел и с бесстрастным лицом принял из рук жены чашу с горячим молоком.

Поздно вечером к нему пришли братья. Они вышли из юрты, и Хасар тихим голосом доложил:

– Шестерых самых болтливых поймали и сделали, как ты велел.

– Шума не было?

– Нет, только мужья их заартачились, но когда мы сказали, что это твой приказ, то сразу смирились.

– Вы им объяснили, за что я наказываю?

– Да, они все поняли и приняли это как закон.

– Хорошо, пусть ваши парни с утра походят по куреню и послушают, что люди говорят об этом.

– Хорошо, брат.

Вернувшись в юрту, Тэмуджин еще посидел немного, выжидая, не будет ли еще каких-нибудь вестей, и скоро, придавленный усталостью, лег отдыхать.

Ночью его разбудила Бортэ.

– Тэмуджин, вставай! Там какой-то шум, видно, что-то случилось.

– Что такое? – Тэмуджин резко приподнялся, огляделся вокруг. На ближнем камне очага горел светильник.

– Там какие-то крики. Вот опять, слышишь?

Он прислушался. Откуда-то и в самом деле доносились голоса.

«Уж не по вчерашнему ли делу? – Тэмуджин сел, встревоженно обдумывая: – Может быть, кто-то возмутился расправой со сплетницами, шум поднял? Что же тогда мне никто не сообщает?..»

Голоса доносились как будто с восточной стороны.

– Кажется, это в айле анды? – спросил он.

– Мне тоже так показалось. – Бортэ испуганно смотрела на него.

Тэмуджин быстро оделся, заткнул за пояс длинный кнут и мадагу, накинул на плечи доху и вышел наружу.

Ночной холод обжег щеки. В айле и вокруг него толпились нукеры охраны. У двери его юрты стояли двое с короткими копьями. На внешнем очаге кто-то, склонившись, разжигал огонь, торопливо выбивая искру, дул на дымящийся трут.

Нукеры настороженно и глухо переговаривались. От айла Джамухи слышались лишь отдельные голоса, казалось, что там уже стихает шум.

– Что там случилось? – спросил Тэмуджин у стоявших на страже.

– Точно не знаем, говорят, что Джамуха-нойон кого-то наказывает, – ответил один из них. – Мы туда не ходили, Джэлмэ-нойон велел нам оставаться в айле.

Из-за молочной юрты при свете разгорающегося костра показались Боорчи и Джэлмэ. Тэмуджин пошел к ним навстречу.

– Почему меня не разбудили? – сердито спросил их Тэмуджин.

– Решили не мешать отдохнуть с дороги, – пожал плечами Боорчи. – Был небольшой шум, да утих.

– Ну, и что там было?

– Джамуха-нойон приказал казнить своих сплетниц, а еще двоих мужчин зарубил сам. Эти начали заступаться за своих жен, их схватили, привели к нему, он и расправился с ними.

– Значит, он узнал о том, что я наказываю сплетниц, и решил взяться за своих? – Тэмуджин задумчиво посмотрел на нукеров. – Что это значит? А он не пьяный?

– Нет, с виду был трезвый… – Боорчи сдвинул на голове барсучью шапку, прикрывая от мороза правое ухо, сказал: – Мы, как услышали шум, подняли наших парней, а сами пошли посмотреть. Подошли, а там уже все закончилось, уже уносили зарубленных. Джамуха-нойон на вид не пьяный, но очень уж злой был, даже в лице изменился…

Джэлмэ добавил:

– Как он узнал, что говорят про него, будто он выпытал что-то от пленного меркита и теперь распускает слухи, – разозлился и тоже приказал схватить болтунов из своего улуса, приказал отрубить им головы. Нукеры его пошли по куреню с саблями в руках, кого находили, тех без лишних слов и рубили. У двоих мужья схватились за оружие, пытались защитить своих жен, тех поймали и приволокли к нему, а он их – своей рукой…

Тэмуджин подумал и окончательно убедился в том, что не Джамуха пустил слухи о его жене. «Если он открыто приказал казнить своих людей, да еще двоих сам зарубил, тогда это не он, – твердо решил он. – Джамуха хитер, а было бы слишком глупо убивать их явно: перед смертью те крикнули бы, что это сам Джамуха подговорил их. Если он сам был замешан, то убрал бы всех тихо, без шума. Но кто тогда пустил эти слухи? Видно, те, кому наша с ним дружба не нравится, кто желает развести нас. Кому же больше это нужно?»

– А где Хасар с Бэлгутэем? – он вспомнил о братьях и оглянулся при свете костра. – Почему их не видно?

– Они еще там стоят, – сказал Боорчи, – а мы посмотрели и сразу вернулись.

Велев нукерам распустить охрану, Тэмуджин пошел в айл Джамухи.

Из-за молочной юрты вышли Хасар с Бэлгутэем. Увидев его, они направились к нему, хотели что-то сказать, но Тэмуджин сердито набросился на них:

– Вы что болтаетесь там, где не надо? Чего вы там не видели? – блеснув на них негодующим взглядом, он прошел дальше.

В айле Джамухи горел огонь, но люди уже расходились. У большой арбы стояли несколько подростков, о чем-то приглушенно разговаривали. Тэмуджин узнал в них друзей Хасара и Бэлгутэя, на ходу поднял брошенный кем-то прут, пошел на них.

– Вы что тут делаете? А ну, быстро на свою сторону!

Узнав Тэмуджина, они врассыпную бросились от арбы.

Недалеко от внешнего очага несколько воинов охраны ходили с корзинами от аргала и снегом засыпали разлившиеся лужи крови, да у большой юрты стояли двое с копьями.

Сотник охранного отряда ходил с плетью в руке, указывал, куда сыпать снег. Тэмуджин спросил у него:

– Где Джамуха-анда?

Тот кивнул в сторону большой юрты, негромко ответил:

– Дома.

– Он один или кто-то еще там есть?

– Один, остальные в малой юрте.

Тэмуджин, склонившись под пологом, вошел в юрту. Джамуха, сидя за столиком, наливал себе из медного кувшина.

– А, анда пришел. – Он со стуком поставил увесистую посудину. – Проходи, садись. Я хотел дождаться утра и пойти к тебе, а ты сам пришел. Что ж, это хорошо.

– Видно, пришла пора поговорить нам по-настоящему, – вздохнул Тэмуджин, присаживаясь рядом.

Джамуха грустно взглянул на него.

– Выпьешь?

– Видно, придется. А то ведь пьяный трезвого не поймет.

Джамуха поднялся, взял с полки вторую чашу и налил ему так же, как себе, – до краев. По крепкому запаху, ударившему в нос, Тэмуджин понял, что это арза.

– Ну, за нашу дружбу.

– За нашу дружбу.

Оба выпили до дна.

– Есть будешь? – спросил Джамуха, морщась от выпитого.

– Нет, поел с вечера.

– Ну, тогда поговорим.

– Поговорим.

– Вот мы с тобой анды, – сказал Джамуха, отдышавшись, – самые близкие на свете люди. Наши души должны быть ближе, чем у родных братьев, потому что те не дают друг другу такую клятву, какую дали мы с тобой. Так?

– Так.

– А вот, прямо тебе скажу, нет между нами настоящей дружбы. Разве ты не видишь этого?

– Вижу.

– Но почему так? Почему мы не как одна душа, не как одна голова? Разве так мы задумывали, когда побратались?

– Я всегда готов относиться к тебе так же, как раньше…

– Нет! Не ври мне сейчас! – почти крикнул Джамуха, пронзая его горячим взглядом. – Ты не относишься ко мне так, как должен анда. Может быть, ты никогда и не относился ко мне по-настоящему дружески! Сейчас я так думаю, что на самом деле я никогда и не был для тебя андой.

Тэмуджин, опешив, недоуменно смотрел на него.

– Что ты говоришь! Когда это я к тебе относился плохо? Ты или опьянел от одной чаши или у тебя помутился разум.

– Не опьянел я, и разум мой не помутился. Знаю, что ты скажешь: мол, ничего плохого я не сделал, никакого повода не дал, чтобы так говорить. Верно? А ты подумай-ка хорошенько: разве ты меня считал таким же человеком, каким считаешь себя? Вспомни все, что было между нами за это время. Ты ни разу не обратился ко мне тогда, когда скрывался от Таргудая, не приехал ко мне, не подавал вести о себе, а я не знал, что с тобой, где ты находишься. Ты считал, что от меня никакой пользы не будет. А потом, когда приехал просить помощи у моего отца, чтобы забрать дочь у Дэй-Сэсэна, ты не ко мне обратился – не к своему анде, а прямо к моему отцу подошел. А я оставался в стороне, как какой-то несмышленыш, – и это твой анда! Когда меркиты украли твою жену, ты опять же сначала не ко мне обратился, а поехал в такую даль – к кереитскому хану. А ко мне уже после, да и то не сам приехал, а младших братьев прислал, будто к какому-то постороннему: мол, хочешь, иди со мной, а не хочешь, так и не надо, обойдусь без тебя…

Джамуха усмехнулся, ненавидяще глядя на него. Он с силой вытер злую слезу, стекавшую на щеку, и продолжал:

– А ведь ты, когда на тебя напали, мог приехать сначала ко мне, к своему анде, посоветоваться и вместе со мной поехать к кереитам. Но ты не так сделал. Да и там, в походе, ты больше на хана смотрел да на своего Мэнлига, а не на меня. Когда мы вернулись и пировали здесь, на берегу, все тебя расхваливали, как истинного победителя, а я опять оставался в стороне, будто был ни при чем… Как после всего этого, думаешь, я выгляжу перед народом? Как пустой, никчемный человек, которому даже отцовский улус – и тот с помощью анды достался, это ты ведь привел Тогорила сюда, ко мне на помощь. А люди все видят, все примечают! И как я должен теперь на тебя смотреть? Должен быть доволен после этого нашей дружбой?

Высказавшись, тяжело дыша, он отвернулся от него, горестно глядя в другую сторону. Тэмуджин смотрел на него, опешив, не находя слов для ответа. Первым порывом было возразить, привести свои доводы и доказать ему обратное, но его что-то остановило. Оставив желание спорить, он опустил взгляд, задумался.

Джамуха тем временем схватил тяжелый кувшин, налил себе и выпил разом, гулко проглатывая крепкую арзу.

«Вот что он носил в себе все это время, а ведь прежде ни разу об этом и словом не обмолвился, – изумленно размышлял Тэмуджин, – даже намека не подавал. А теперь, видно, накипело… Да и, если посмотреть с его стороны, есть что-то в его словах… Если признаться честно, то это правда, что я смотрю на него как на слабого, но ведь это так и есть на самом деле. Он не испытал того, что мне пришлось испытать. Когда умер его отец и дядья разграбили улус, они не бросили его совсем, как меня бросили мои дядья, он жил в своем курене, в сытости и безопасности. На него никто не охотился так, как Таргудай на меня. Оставался какой-то скот, слуги, ему не приходилось самому добывать пропитание. Бегства, скитания по тайге, плена, ежедневного страха быть убитым – всего этого он не знал. И отцовский улус достался ему без труда – не так, как мне. Когда его лишили улуса, он не бросился искать способ вернуть его, не метался в поисках пути, как я, а сидел сложа руки и плакал, как малолетний. Потому и смотрел я на него как на слабого. Но понять его как-то можно, анда есть анда, обидно ему выглядеть таким ничтожным. Надо его успокоить…»

В это время он уже не помнил о предупреждении шамана Кокэчу о том, что Джамуха ему не друг, а такой же, как все другие нойоны, соперник. Им сейчас двигало одно лишь чувство жалости к анде, стремление утешить его, заверить в своей дружбе.

– Джамуха-анда, послушай меня, – сказал Тэмуджин. – Я тебя понял, но и ты меня пойми. Да, может быть, я виноват перед тобой, что не оказывал должного почтения, как анде. Но где было мне время думать об этом, когда гибель преследовала меня, как коршун беспомощного суслика? Если бы тогда отец твой не согласился мне помочь взять свою невесту – мое имя навсегда покрылось бы позором на все племя. Ты только представь: жениха прогнали как безродного нищего, ведь хуже этого ничего нельзя и придумать! И кто из нойонов после этого стал бы со мной разговаривать? Когда мне было думать о приличиях? И на этот раз, когда ее увезли меркиты, ведь опять же я думал об одном: как поскорее вернуть ее. Ну, пришел бы я к тебе тогда сразу, а дядья твои заартачились бы, прогнали меня, они ведь не захотели бы враждовать с меркитами из-за меня. Они и против тебя восстали бы из страха, в твоем улусе поднялась бы смута, ведь могло быть так?.. А когда я вернулся от Тогорила, у меня уже и сил не было, чтобы снова садиться на коня, мне надо было отдохнуть перед походом, вот и отправил я к тебе своих братьев. К чужому человеку я поехал бы сам, но к тебе отправил братьев, как к своему. Понимаешь? Но я был без ума от радости, когда мне передали твои слова, что ты без раздумий поднял свое знамя и собрался со мной в поход. И сейчас я благодарен тебе за это и всегда буду помнить. Нет, Джамуха-анда, зря ты на меня обижаешься, никакого умысла у меня против тебя не было.

– Я же не говорю, что ты с умыслом это делаешь. – Джамуха устало махнул рукой. – Но все получается так… И как же нам теперь быть? Все порушилось, дружбы между нами нет. Ведь ты понял, что на этой охоте я хотел обмануть тебя и дал плохого газарши. И войско вдвое больше твоего я привел нарочно. Сильно я обижен был на тебя за все, вот и хотел перед людьми уравнять тебя с собой. Но не вышло, ты снова прославился, а я вновь опозорился.

– Брось ты об этом думать, забудь! – сказал Тэмуджин. – Я понял, почему ты это сделал, и понимаю тебя. Давай отныне будем с тобой равными и по-прежнему будем самыми близкими друзьями.

Джамуха недоверчиво покосился на него, будто стараясь угадать истинные его мысли.

– Давай! – вдруг решительно тряхнул он головой, загораясь глазами. – И начнем все сначала!

– Нет, почему же все сначала? – возразил Тэмуджин. – Между нами много хорошего уже было, мы крепко выручали друг друга, куда же мы это денем? Просто, как говорят старики, нам нужно подавлять между нами все плохое и возносить все хорошее – так мы и продолжим нашу дружбу.

– Ты прав, – Джамуха грустно покачал головой. – Снова ты оказался прав, а я неправ, да видно, так и будет всегда…

– Эх, Джамуха, опять ты за свое. Какой же ты обидчивый, даже словом поправить тебя нельзя. Ну, хорошо, пусть будет по-твоему, мы все начнем сначала. – Тэмуджин с дружелюбной улыбкой смотрел на него. – Хорошо?

– Нет уж, пусть будет по-твоему, потому что ты прав. Надо все делать правильно, неправильно делать нельзя. А я снова неправ, и потому нельзя делать так, как я говорю.

– Ну, брось, анда. Мы ведь не малые дети, надо делать все, чтобы было к лучшему. Вот ты посмотри, как все у нас хорошо – о чем нам еще жалеть? Мы вместе, нас поддерживает кереитский хан, мы с тобой – сильнейшие в монгольском племени нойоны, никто с нами теперь не справится. Потому мы и должны всеми силами крепить нашу дружбу… Вот сейчас разговоры пошли по куреню о моей жене, будто ты что-то разузнал про нее и рассказываешь. Разве я поверил этому, разве пошел на поводу этих пестрых языков? Я крепко подумал над этим и понял, что все это вранье, а потому взял и наказал этих сплетниц, чтобы больше не болтали. А потом и ты наказал своих, и мы вдвоем правильно сделали, пусть отныне никто не думает пытаться рушить нашу дружбу, верно? Ведь это кто-то нарочно придумал, я думаю, кому-то не по душе наша дружба, кто-то боится нашей общей силы. И мы никому не должны показывать, что между нами какая-то трещина, потому что туда они и будут бить, чтобы ослабить нас. Верно я говорю?

– Верно говоришь, анда. – Джамуха некоторое время задумчиво смотрел на огонь и вдруг, вновь воспрянув своей переменчивой душой, возбужденно заговорил: – Но кто-то ведь это придумал, а кто? Как ты думаешь, анда, кому это надо?.. Не-ет, это дело нельзя так оставить, завтра же надо взять всех, кто участвовал в этой болтовне, и допросить, огнем их жечь, но найти тех, кто сочинил эти сплетни.

– Нет, анда. – Тэмуджин покачал головой. – Если начнем ворошить это дело, разговоры разойдутся на все монгольское племя, а я не хочу этого. Пусть лучше так все и утихнет. Самых ярых болтунов мы укоротили, остальные теперь побоятся распускать языки. Давай на этом остановимся. И еще, ведь мы с тобой не знаем, кто на истоке этих сплетен. – Тэмуджин понизил голос, доверительно глядя на анду. – Это могут быть и дядья твои, или мои, или эти керуленские нойоны, а может быть, и Тогорил-хан.

Джамуха удивленно посмотрел на него.

– Тогорил? Ты так думаешь?

– Это может быть кто угодно, даже тот, на которого никогда не подумаешь. Тогорил ведь воровал табуны у нас с тобой, там, за Хилгой. Почему бы ему не попытаться нас с тобой разъединить, чтобы мы ослабли перед ним и больше от него зависели?

Джамуха застыл взглядом, задумавшись.

– Верно говоришь, может быть и так. Эх, что за люди вокруг, никому нельзя верить. – Он изумленно покачал головой. – Как можно жить среди таких людей?

– Мы их не изменим, надо как-нибудь жить с ними. Но если мы с тобой не порушим нашу дружбу, будем неразрывны, тогда мы никому не под силу.

– Ты прав, анда! Ах, как же ты прав! Да никакой мудрец с тобой не сравнится! Давай мы с тобой выпьем за нашу дружбу, потому что, верно ты сказал, нам вместе никакой враг не страшен.

– Давай выпьем.

Джамуха, воодушевленный новым оборотом дела, со стуком поставил перед собой чашки и налил, переливая через край.

– Будем отныне неразлучны! – Он высоко поднял свою чашу.

– Да, анда.

Глядя друг другу в глаза, выпили до дна.

– Надо сказать, чтобы нам приготовили еды побольше и повкуснее, – отдышавшись, сказал Джамуха. Он пошевелился было, чтобы встать. – Ты посиди, а я быстро.

– Нет, анда. – Тэмуджин остановил его за руку. – Утром хочу съездить на западную сторону. Пойду посплю, чтобы набраться сил.

– А я думал, мы с тобой посидим, поговорим. – Тот разочарованно смотрел на него. – А может, останешься, что ты там будешь делать, в степи, при таком холоде?

– Не могу, я уже передал тамошним тысячникам, что будем осматривать дозоры, они ждут меня.