Первая работа Кузнецова Юлия

Глава 32

Салют и мечты

Выпал первый снег. Потом растаял и снова повалил: пышный, густой, настоящий. Машины во дворе стали похожи на котят с мордочками, забрызганными молоком.

Тридцать первого декабря родители пришли с работы пораньше и сразу начали ругаться.

– Ты не купил никакого салюта! – возмущалась мама. – Даже самых крошечных петардочек!

– Но тебе ведь никогда не нра… – начал папа, но мама перебила его и возмутилась:

– И ананаса тоже нет!

– Ананаса? – опешил папа. – Смеешься? Давай уж сразу купим чугунный мост. Ань! Когда мы в последний раз покупали ананас?!

– А ты вспомни!

– Э-э-э…

– Вот именно! Ты ни-че-го не помнишь! А на ананасы в магазинах сейчас большие скидки!

Мне казалось, что мама сердится на него за что-то другое, а прицепилась к ананасам и салюту, который никогда не ходила смотреть. Но за что? Я не могла разгадать.

Вчера они спорили из-за елки: папа купил настоящую, «чтобы пахло лесом», а мама ругала его за иголки, которые елка, будто бы в знак приветствия, начала разбрасывать уже с порога. Но перед сном, когда они опять смеялись над папиной «криокамерой», то договорились, что папа сам будет подметать опавшую хвою («И съедать», – добавил папа).

Чем же мама недовольна?

– Я куплю ананас! – пообещал папа.

– Сейчас уже не нужно! – возмутилась мама.

«Точно сердится за другое», – подумала я, а папа заглянул ко мне в комнату и прошептал:

– Сходим?

На улице летел снег, но папа – это не мама, и капюшон на меня надеть даже не пытался. Народу не было – только пара собачников и мамаш с детьми. Я долго разглядывала одну девочку в белой заячьей шапке, которая долбила лопаткой замерзшую землю…

Магазин, где продавали салюты, длинный и разноцветный, был похож на коробочку из-под духов, подаренных мне Ирэной. Из магазина выходил парень с пакетом, полным всяких «взрывалок».

– Привет! – воскликнул он, завидев меня, и я узнала Ромку.

Надо же, никогда не видела его в куртке и шапке.

– Здрасьте, – сказал он моему папе и качнул пакетом. – А продавщица вышла. Оставила записку: «Перерыв – пять минут».

Папа протянул Ромке руку. Ромка покраснел и принялся стаскивать перчатку, которая, как назло, будто застряла у него на запястье. Мне стало жалко его. Я представила, как он шел бы со своей мамой и она протянула бы мне руку. Хорошо, что только мужчины обмениваются рукопожатиями!

– Ты историю выучила? – спросил Ромка.

– Исто-о-рию? – протянула я, искоса глянув на папу. – Ну… а что там задали?

– Ты что! Пять параграфов прочесть, проанализировать, пересказать! – воскликнул этот ботаник.

– Пойду-ка я в продуктовый, гляну на эти дурацкие ананасы, – пробормотал папа. – Хотя там наверняка очередь в километр.

Он неправильно истолковал мой взгляд! Я не хотела позориться при нем, не хотела, чтобы он думал, что какой-то парень умнее меня (даже если это правда), а папа решил, что я хотела остаться вдвоем с Ромкой.

Ну папуля! Иногда он излишне тактичен. А Ромка – слишком зануден. Как можно тридцать первого декабря думать об истории?

– Ты с родителями отмечаешь? – спросил Ромка. – Я тоже… Еще с братом. Двоюродным.

Он опять качнул пакетом, как будто двоюродный брат прятался там, среди коробок с салютом.

А я смотрела на солнце за его спиной. Огненно-желтое, оно медленно закатывалось за мебельный магазин, перемигиваясь с сигналом светофора на перекрестке – тоже круглым и желтым, только маленьким.

– Брат любит большие петарды взрывать. А мне помельче нравятся, – поделился Ромка. – Между прочим, среди маленьких самые красивые попадаются.

Необычные.

– Да? – спросила я равнодушно.

– Конечно! – заволновался Ромка. – Ты посмотри, какие я выбрал…

– Ладно, ладно, верю, – отозвалась я.

Он зашуршал пакетом, но я не стала смотреть, чтобы он не задавался. Отвела взгляд от солнца и уставилась на горбушки черного хлеба, которые кто-то разбросал на снегу. Мне они показались малиновыми. Наверное, потому, что я долго смотрела на солнце.

– А тебе больше огромные петарды нравятся? – несчастным голосом спросил Ромка.

– Мне все равно, – сказала я ему. – Представляешь, мне кажется, что хлеб – малиновый!

– Где?

– Да вон, на снегу.

– Он и правда малиновый, – сообщил Ромка. – Наверно, его кто-то из борща выловил и выкинул.

Я нахмурилась, но тут пришел папа, очень довольный, с огромным ананасом под мышкой. Хотя маме не нужен был ананас – лучше бы прямо спросить у нее, на что она сердится. Но папа иногда совсем не понимает «тонкостей женской натуры», как он сам выражается. И, подтверждая это свое качество, он спросил у Ромки:

– Ну что? Подпалим сегодня родной двор? Вы во сколько пойдете?

Ромка заулыбался, сунул руку в пакет и показал папе какую-то «маленькую, но необычную петарду», а папа зацокал и закивал, как восточный торговец коврами, не замечая моего убийственного взгляда. В конце концов они договорились выйти сразу после боя курантов.

– Зачем ты его позвал? – сердито спросила я, когда мы пришли домой.

– Мне показалось, он твой друг, – удивленно сказал папа и крикнул в кухню: – Аня! Мы все купили! И ананас, и салюты!

Теперь на папу сердились целых две женщины, а он этого не понимал. Впрочем, я-то сразу высказала про Ромку все, что думаю. И папа пообещал «взять парнишку на себя».

А вот мама до-олго папу «мариновала». Он и порезал ананас, и разложил его на тарелочке, и даже нам преподнес, а она с ним все равно не стала разговаривать. Я пожалела папу и взяла один кусочек. Экзотический фрукт оказался жуткой кислятиной – наверное, потому и продавался со скидкой. Я собиралась во второй раз рассердиться на папу, но опять его пожалела. Сидит в углу, смотрит телик без звука. Он всегда его тихо включает: после работы ему тяжело слышать громкую речь. Но чтобы совсем без звука, да еще и «Иронию судьбы», которую он не любит… Тарелка с ананасом стояла на пианино, среди фотографий, как будто папа хотел запрятать ее куда подальше.

Я подошла к пианино, чтобы незаметно вернуть на тарелку недоеденный кусочек ананаса, как вдруг заметила у стены одну фотокарточку. Старую, напечатанную еще в советское время, хоть и цветную. Папа и мама. У входа в Большой театр. У мамы в руках…

Тут я догадалась! И как я могла забыть, они же мне эту историю двести раз рассказывали! Я бросилась к папе и закричала:

– Посмотри, у нее же ананас!

– Не кричи, – страдальчески поморщился папа.

Он ткнул в меня пультом и сделал вид, что убавляет громкость.

– Ананас не у нее, а у нас, – грустно улыбнулся папа, прислушиваясь к яростному стуку ножа на кухне.

– На фотографии, папа! У Большого театра! Вы же тогда познакомились!

Папа тут же встал, подбежал к пианино, в волнении схватил фотокарточку.

– Точно, – пробормотал он, вглядываясь в мамино лицо. – Мы же познакомились под Новый год. Ей кто-то ананас подарил, а я прицепился на улице. Говорю, нет ли билетика лишнего? Она: «Нет». Я: «А ананас у вас откуда?»

Она: «Не скажу». Я говорю: «Ну хоть сфотографируйтесь со мной на память. Вы такая красивая. Как ананас».

– Не очень изящно, – заметила я.

– Не скажи, ей последняя фраза о-очень понравилась…

Папа помрачнел.

– Как же теперь? – жалобно спросил он. – Нельзя вот так подойти и сказать: «Анютка, с праздником!» Она же поняла, что я забыл.

– Надо как-то осторожно, – согласилась я, прислушиваясь к происходящему в кухне.

Мама так яростно рубила ножом, будто собиралась нам в салат покрошить не только огурцы и яйца, но и разделочную доску.

– Давай ты будто нечаянно вспомнил? – предложила я. – Иди в коридор и скажи: «Ань… А у нас сегодня вроде какой-то праздник?» Она тебе тогда сама и напомнит.

– Точно, – обрадовался папа. – Беда мне с вашей женской психологией.

Папа вышел в коридор. Снял куртку с вешалки, поискал что-то в карманах. Сделал мне знак: «Мол, уйди в комнату, не мешай». Повесил куртку, откашлялся и… И тут куртка рухнула на пол.

– Анна! – загремел папа. – Я тебя сто раз просил пришить мне петельку на куртку! Тебе все некогда… Вообще уже!

– Пришил бы сам! – отозвалась мама.

– Я и пришил! Она отваливается! – закричал папа, и я, зажмурившись и закрыв руками уши, села в папино кресло.

По экрану бежала реклама, которой даже в беззвучном режиме удавалось издавать какие-то звуки. Молодая мать-красотка в роскошном платье взбивала майонез, а отец и дети сидели, обнявшись, за столом и пели что-то радостное, вроде «ням-ням-ням-нюм-нюм-чав-чав!».

У нас на кухне стоял такой же майонез, но семейному счастью он не способствовал. «Вот клоуны», – с неприязнью подумала я, глядя на «мать» с «отцом», слившихся в поцелуе, в то время как их дети, размахивая деревянными ложками, набросились на майонез. Я разжала уши.

– Сейчас все брошу и побегу пришивать тебе петельку! – гремела мама.

– Тебе некогда! – повторил папа. – Зато у тебя полно времени, чтобы злиться на меня из-за какой-то дурацкой годовщины!

– Что-о?

– Ой-ой, – прошептала я, снова зажимая уши. – Беда с этой мужской психологией…

Мама весь вечер ходила с поджатыми губами. Она у нас маленькая, а когда обижается, делается и вовсе похожей на грустную птичку. Нос горбиком, будто клюв, глаза большие, несчастные. Куранты уже вот-вот начнут бить, а она все сидит, возит по тарелке кусок кальмара, даже за бокал не берется.

– Думаешь, еще долго будет злиться? – прошептал папа.

– До следующего года – точно, – определила я.

Тогда папа придвинул маме тарелку с ананасами. Она вздохнула тяжело, взяла кусочек, надкусила да как вскрикнет:

– Он же тухлый!

– Правда? – опешил папа.

– Да! Ты этим ребенка кормил?!

– Да, – признался папа.

– Нет, – одновременно с ним сказала я. – Вот видишь, что бы папа без тебя делал. Даже ананас не может нормальный выбрать.

– Да, точно, – закивал с надеждой папа, и мама, усмехнувшись, сказала:

– Ладно… Не буду я в следующий год обиду тащить.

Тут часы забомкали двенадцать раз, мы подскочили и стали скорее чокаться. Я загадала желание: «Пусть получится поехать в Барселону!»

А потом мы с папой выбежали на улицу. Ромка с братом были уже во дворе.

– Отходи! – вопил Ромкин брат, а тот все стоял и оглядывался, как будто кого-то ждал.

А потом увидел меня и подбежал.

– С Новым годом! – крикнул ему папа.

– Да, точно, и вас! – сообразил Ромка, а потом приблизился ко мне и покраснел.

Я поняла: дело плохо. Ромка смотрел на меня такими глазами, что видно было – влюбился. А он мне даже как друг не нравится! Я развернулась к папе, чтобы напомнить ему взглядом, что кто-то обещал «взять парнишку на себя».

Но папы и след простыл! Он был уже в центре двора, о чем-то договаривался с Ромкиным братом. Я перевела взгляд на наше окно и увидела в нем маму. Понятно, почему папа рванул… Я вздохнула. Ради такого дела можно было и Ромку потерпеть. Но мне не хотелось давать ему ни малейшей надежды, поэтому я спросила грубовато:

– Ну что, желание загадал?

– А толку, – пожал плечами Ромка. – Моему желанию шампанское и куранты не помогут.

– Почему?

– Я мечтаю на юрфак поступить, – признался он. – В следующем году. А там историю сдавать. Я не смогу.

– Ты же отличник, – удивилась я.

– Для юрфака этого недостаточно…

В этот момент папа и Ромкин брат отбежали, зажав уши, от салюта в разные стороны. Сначала посыпались золотые искры. Потом раздался залп, один, другой, третий. А затем в небо выстрелила целая туча разноцветных звезд!

Они были красивые, как мечты. Вот говорят: надо стараться, верить в себя, не опускать руки, двигаться к цели – и все получится. Если падаешь, вставай и двигай дальше. Но выходило, что Ромка упал уже где-то на старте и подняться не мог. Вера в себя ему не помогла.

И что делать?

«Может, не всем достается все хорошее? – спросил меня внутри какой-то гаденький голосок. – Хорошего на всех и не хватит. А может, Ромка плохо старается… Сам виноват, чего уж там. Пусть сидит без своего юрфака. А ты поедешь в Барселону. Потому что стараешься».

В этот момент из салюта вылетел последний залп, огромный, сверкающий, переливающийся красным победным цветом. Он осветил весь двор, и я видела, как мама зааплодировала.

– Слушай, – неожиданно начала я, – а что, если… я тебе помогу подготовиться… По истории?

– Не хочу тебя обижать, но…

– Не важно, что у меня по истории тройки, – нетерпеливо сказала я. – Ты мне дашь книжки, и я тебя по ним буду проверять. Задавать тебе вопросы. Сверять их с ответами в текстах. Мне кажется, ты сможешь историю сдать.

Просто тебе нужен кто-то рядом…

Тут я сбилась и замолчала, вспомнив, как Ромка покраснел.

– Это бесплатно? – осторожно спросил Ромка.

– А ты хочешь, чтобы я со своими тройками еще и деньги с тебя брала? – развеселилась я, и Ромка облегченно выдохнул.

– Давай, – оживился он. – Попробуем. Хуже все равно не будет. Хуже некуда.

– Посмотрим, – добродушно ухмыльнулась я. – Я учитель со стажем. С системой. Будешь у меня песни петь.

«Марсельезу» там… Ну ладно, ладно, не пугайся ты! Обещал мне, кстати, салюты маленькие показать. Ну так вперед!

Тут уж Ромка по-настоящему обрадовался. Разъехался в улыбке, поправил шапку, похлопал себя по карманам в поисках зажигалки и, пробормотав: «Сейчас, сейчас», побежал к брату.

Честно говоря, Ромкин салют не дотягивал до папиного, но я не стала ему об этом говорить. Хлопала в ладоши и кричала вместе со всеми: «С Новым годом! С новым счастьем!» – а сама все думала о преподавании.

Когда учитель начинает работать с новым учеником, между ними возникает общее пространство. Что-то вроде комнаты. И учитель отвечает за то, как он все в этом пространстве организует.

Теперь я «в одной комнате» и с Даной, и с Ромой. От меня зависит то, как они будут двигаться вперед. И хотя я тепло оделась, чтобы смотреть салют, по спине от волнения побежал холодок.

Когда мы с папой, посмеиваясь, ввалились в дом, под елкой нас ждали подарки. Папе – веник и совок, на который было наклеено изображение ели в огоньках и фонариках и подпись: «Подмети мои иголки». А мне – книга «Педагогическая поэма» и знакомая разноцветная коробочка.

– Зачем ты забрала их у Кати? – потрясенно спросила я, сжав в руках флакон «Флёр».

– У Кати? – переспросила мама. – Я не забирала.

Вчера купила в магазине возле метро. Очередь выстояла трехкилометровую.

Я ахнула и осторожно открыла флакон. Прижала к носу, вдохнула запах. Теперь духи пахли не стеблем одуванчика, а новогодним снегом после салюта…

– Спасибо… – пролепетала я.

И пока папа возмущался, что Дед Мороз перепутал его с домохозяйкой и зачем-то притащил веник, а мама смеялась и развертывала свой подарок, очертаниями подозрительно напоминавший ананас, я подошла к окну и глянула на темно-фиолетовое небо, по которому мчались от звезды к звезде растрепанные облака. Я прижимала к груди духи и думала о том, что получить их – настоящее волшебство. Как будто Вселенная хочет меня за что-то вознаградить. Но за что?

Глава 33

Всё сначала

Зря я возомнила себя Макаренко. Ромка за каникулы ни разу не позвонил. Я тоже не звонила: не стану же я напрашиваться!

Утром в первый школьный день я увидела его издалека.

Он стоял, прислонившись к двери запертого кабинета информатики, и разговаривал с мальчишками.

Ромка был совсем не таким взъерошенным и веселым, как в новогоднюю ночь, когда они с братом и моим папой запускали салюты.

Я давно заметила, что школа меняет человека. Особенно это чувствуется, когда приходишь домой. Закрываешь дверь, стаскиваешь тесную неудобную одежду, падаешь на диван, включаешь телик и… выдыхаешь.

Ромка увидел меня, но не кивнул.

Я разозлилась. Не стала подходить к кабинету, застыла поодаль. Правда, когда пришел информатик, Ромке пришлось посторониться, и он махнул мне рукой. Только я сделала вид, будто читаю что-то с экрана телефона. Мне страшно хотелось отсесть от Ромки, но это означало бы, что я на него сержусь. А мне было все равно.

– Ром, чего с историей? – спросила Уля Завидова, сунув лохматую голову между нами.

Ромка молча пожал плечами. Я заметила, что он покраснел. «Он с ней занимается и не хочет мне признаваться!» – догадалась я.

Что ж, это было справедливо. У Завидовой мама в военном музее на Поклонной горе работает, и Уля любит повторять, что выросла в архиве, среди писем, ружей, одежды. Она и одевается как музейный работник: все серое, и на носу очки.