Наследство Пенмаров Ховач Сьюзен

– Бедная миссис Касталлак, – говорил потом священник. – Да, без сомнения, она пережила сильное потрясение, увидев тебя, да еще так неожиданно. Надо же такому случиться! Хью очень плохо поступил, что отказался от тебя, но мне кажется, что он больше боится навлечь на себя немилость матери, чем твой гнев… Знаешь, надо научиться прощать. Миссис Касталлак была не очень любящей матерью – у нее было слишком много собственных проблем, – и в результате дети очень стремятся заслужить ее внимание и любовь.

– Не понимаю, зачем она им нужна! – с гневом сказал я. – Она прекрасно жила без них целых семь лет!

– Ты делаешь слишком поспешные выводы. – И он начал рассказывать о миссис Касталлак таким спокойным, бесстрастным голосом, что я вскоре забыл, что речь идет о той, кого я так давно и сильно ненавидел, и стал внимательно слушать рассказ о женщине, пережившей сиротское детство, с трудом добившейся для себя статуса жены фермера, а затем поставившей свое счастье под угрозу браком, который закончился самым печальным образом.

– Бедная женщина, – сказал священник, – она стала жертвой сил, с которыми не могла совладать. Я всерьез беспокоился о ней, когда суд лишил ее детей. Беременность была тяжелой, и ей пришлось нелегко совершенно одной. Поверь мне, она заслуживала жалости.

Я молчал. Прежде мне и в голову не приходило жалеть миссис Касталлак, и это чувство по отношению к ней было для меня настолько ново, что я не знал, что сказать. В конце концов я произнес печально:

– Если бы она дала папе развод, он не был бы с ней так строг в вопросе о детях. – Но эти мои слова обличали отца и оправдывали миссис Касталлак.

Священник же просто заметил:

– Брак для миссис Касталлак значил очень много. Кроме того, она была убеждена, что, даже если бы она развелась с твоим отцом, он все равно бы лишил ее детей. Ты не должен судить ее слишком строго.

– Да, – произнес я с усилием. – Я понимаю, почему вы говорите, что она достойна жалости, но… – Я остановился было, но потом все же сказал, не с силах сдерживаться: – Мою маму тоже нужно пожалеть.

– Конечно, – тотчас откликнулся священник. – У нее тоже бывали ужасно тяжелые времена.

– Значит, отец не должен был их обеих так обижать, – сказал я, пытаясь поставить все на свои места. – Значит, виноват он.

– Не совсем, – возразил священник. – По-своему они все виноваты: и твоя мама, и папа, и миссис Касталлак; было бы несправедливо обвинять только твоего отца. Конечно, он совершал плохие поступки, но в молодости он вовсе не был злодеем. Он был одинок. Он жаждал любви своего отца, но Лоренс был, не в упрек ему будь сказано, более склонен к проявлению любви на стороне. Ждать тепла от матери твоему отцу тоже не приходилось, у нее был очень тяжелый характер. Твой отец был некрасив, не особенно привлекал дам и стремился к дружбе с женщинами определенного сорта. Его неудачный брак был почти что предопределен.

Мы поговорили еще, и я почувствовал себя намного лучше. Вскоре с покупками вернулась Элис, я остался на обед, а когда возвращался в Пенмаррик, то уже совсем оправился от визита на ферму.

По возвращении в Пенмаррик я, к своему неудовольствию, обнаружил, что Хью дожидается меня в моей комнате.

– Адриан! – Он подскочил в волнении, когда я вошел. – Боже, я уже начал беспокоиться о тебе! Послушай, старина, я прошу прощения за эту сцену на ферме…

Я уже пресытился его талантом двуличия, о чем ему и сказал, но он просто источал извинения и заискивающе улыбался, поэтому я не мог долго на него сердиться.

– В конце концов, – умолял он, – откуда мне было знать, что Филип и мама рано вернутся из Пензанса? Что мама по ошибке возьмет не ту сумку, а потом они с Филипом, приехав на Маркет-Джу-стрит, обнаружат, что у них с собой всего полсоверена? Нам просто ужасно не повезло.

– Ну ладно, хорошо, – сказал я, не желая быть жестоким. – Но если ты еще раз выступишь против меня, как сегодня, то нашей дружбе конец. Мне не нужен друг, который не может за меня постоять, когда я в беде.

– Я с тобой совершенно согласен, – сказал Хью. – Значит, друзья? Хорошо! Я так рад. Послушай, почему бы нам как-нибудь на следующей неделе не съездить вместе в Пензанс? Я на днях был там с Филипом и у гавани обнаружил чудный магазинчик. Пойдем ко мне в комнату, я покажу, что там купил.

Я с отвращением обнаружил, что его покупки состояли всего лишь из трех открыток с безвкусными изображениями полуодетых женщин в искусственных позах.

– Это называется «полуклассическая» поза, – объяснил Хью. – Классическая – значит обнаженная. Я пытался купить классические фото, но не получилось, продавец отказал. А ты высокий и легко сойдешь по крайней мере за восемнадцатилетнего, так что, если бы пошел со мной, я уверен, тебе бы их продали.

– Но зачем они тебе?

– Ну конечно же чтобы смотреть! – Хью удивленно взглянул на меня. – Разве ты в школе этого не делал?

– Нет, я был слишком занят учебой или игрой в крикет.

– Но ведь девушки гораздо интереснее! – вздохнул он. – Ах, если бы я не был таким коротышкой! Если бы я был на два, три, четыре дюйма выше, то получил бы любую девушку, стоило только свистнуть.

– Меня это не слишком волнует, – безразличным тоном сказал я. – Когда-нибудь я женюсь, но до тех пор мне не хочется иметь дело с девушками. Случайные связи кажутся мне отвратительными.

– Правда? – сказал Хью. – А мне это так нравится. Слушай, а ты не влюблен в какого-нибудь мальчика в школе или что-нибудь в этом роде, нет?

– Слушай, почему тебе непременно надо сказать что-нибудь гадкое?

– Значит, нет. В таком случае почему ты не интересуешься девушками? Я целыми днями думаю о том, как это… кстати, в том же магазине, где я покупал фотографии, я обнаружил, что есть женщина, которая делает это с мальчиками нашего возраста. Но она берет гинею. Так дорого! Ты не…

– Неужели ты и вправду собираешься пойти к какой-то проститутке?

– Нет, – сказал Хью. – Просто думаю об этом.

– А если честно?

– А почему бы и нет? Все ложатся в постель с женщинами, почему же я не могу? Я бы пошел к барменше Тилли в Зиллане, но к ней ходит Маркус, а мне не хочется, чтобы, когда он вернется с континента, она сказала, что я занимал его место. Он такой глупый, что может проболтаться папе, хотя я не понимаю, почему бы папе возражать, раз он семь лет в Алленгейте ложился в постель с… прости, старина! Я совсем не то хотел сказать, я так просто подумал. Я не хотел тебя обидеть… На самом деле девушка, с которой я бы действительно хотел переспать, находится здесь, в Пенмаррике. Знаешь Ханну, горничную? Она мне очень нравится. Ты заметил, какой у нее рот? Очень полные губы. Ее, должно быть, приятно целовать. И еще у нее роскошная грудь… Эй, ты куда? В чем дело?

Но я, не отвечая, слепо покачал головой. Меня тошнило от его разговоров, мне хотелось остаться одному.

– Подожди! – Он бросился за мной и схватил за руку. – Прости, послушай, давай пока забудем о девочках, я ведь все равно сказал это наполовину в шутку! Пойдем погуляем среди скал: погода великолепная, не хочется сидеть дома.

Я попытался от него избавиться, но это было не так-то просто, поэтому мы вышли и прогулялись по каменистой тропке мимо заброшенных моторных домов шахт Сеннен-Гарт и Кинг-Уоллоу. Вскоре справа от нас оказался Сент-Джаст, слева – море. Мы миновали мыс Корнуолл, обошли могучие завалы шахты Левант и прошли по изуродованным скалам к Боталлаку, потом повернули от моря к утесу Кениджек и побрели по пустоши. Наконец, после подъема по крутому склону, мы прилегли отдохнуть на вереск. Я лежал на спине и старался не думать об открытках Хью и его одержимости анатомическими подробностями фигуры горничной, но вскоре он приподнялся на локте и сказал:

– Там девчонка! – Его глаза сузились на ярком солнце. – Верхом.

– Полуклассическая? – не удержался я от сарказма.

Он не ответил. Я продолжал намеренно равнодушно смотреть на небо.

– Странно, – сказал Хью. – Я ее не знаю. Но раз она едет верхом на собственной лошади, это, должно быть, важная особа. Может быть, какая-нибудь подруга сестер Питера Уеймарка проводит каникулы на ферме Гернардз… Но почему она одна?

Тут меня одолело любопытство. Я сел.

Девушка уже была близко от нас, но понять, заметила ли она наше присутствие, было сложно. Даже если и так, виду не подала. Она была совсем юной, моложе нас, у нее были темные, прямые, зачесанные назад волосы. Маленькая шляпка плотно сидела у нее на макушке. Костюм для верховой езды был элегантным, но старомодным, словно достался ей от кого-то из старших.

– Очень хорошенькая, – заметил Хью.

Мне тоже так показалось. Мы смотрели, как девушка приближается, пока наконец она не взглянула на нас, высокомерно подняв подбородок.

Мы оба поднялись, словно две марионетки, подчиняющиеся одному кукловоду.

– Добрый день! – прокричал Хью.

Она наградила его гордым взглядом темных глаз.

– Добрый день, – ответила она пренебрежительно и хотела было проехать мимо.

– Хорошая погода! – не сдавался Хью, и я не мог не восхититься его бесшабашной решимостью. – Прекрасная погода для каникул!

Девушка взметнула тонкие темные брови; легкая улыбка приподняла уголки ее пухлых губ.

– Я здесь живу, – холодно сообщила она и, пришпорив лошадь, поскакала галопом.

Мы смотрели, как она несется по пустоши к Морве.

– Кто же это? – бормотал Хью. – Кто это? Кто?

– Откуда мне знать? Ты местный, не я.

– Черт побери, кто это может быть? Если только… – Он остановился.

– Да?

– Она, должно быть, из Рослинов.

– Конечно, – сразу же сказал я. – Должно быть, это дочь Клариссы, тетушки Элис. Поэтому она так похожа на леди.

– Великий Боже! – воскликнул Хью. Он все еще смотрел девушке вслед. – Маленькая Ребекка Рослин! Когда я последний раз видел ее, ей было шесть лет, она носила детский фартучек и говорила с корнуолльским акцентом!

Он долго не мог успокоиться, вспоминая об этой встрече всю дорогу до Пенмаррика. И наконец сказал с отвращением:

– А я ведь даже не могу сходить к ним, чтобы пригласить покататься! Этот ублюдок Джосс Рослин прогонит меня со своей земли вилами.

– Если у нее такой неприятный отец, – сказал я, пытаясь его успокоить, – может быть, она тоже не так уж безупречна.

– А какое это имеет к ней отношение? – очень раздраженно, как мне показалось, произнес Хью и, даже не извинившись, удалился к себе в комнату.

Мне было суждено увидеть Ребекку Рослин в тот год только однажды, но вскоре меня снова заняли мысли о ее двоюродной сестре Элис Пенмар. В Пенмаррике Джан-Ив довел экономку до того, что та потребовала расчет, и, когда я обсуждал эту новость с Элис во время визита в дом священника, меня вдруг осенила великолепная идея: Элис может захотеть стать нашей новой экономкой. Она часто говорила, что, если бы ей не приходилось присматривать за домом дедушки, она зарабатывала бы на жизнь ведением хозяйства для кого-нибудь еще, а мистер Барнуэлл как-то раз с сожалением сказал мне в частной беседе, что в Зиллане Элис видит слишком мало людей и что ему хотелось бы изменить это положение. Очень возбужденный, я решил, что моя идея устроит всех наилучшим образом, и осмелился воплотить ее в жизнь.

– Уильям, – сказал я, невольно подражая интонации из «Дэвида Копперфилда», – скажи папе, что Элис согласна.

– Очень хорошо, – в тон мне ответил Уильям, – но почему бы тебе самому об этом не рассказать? Ведь ты же был в доме священника, когда это обсуждалось, а не я. – Переполненный энтузиазмом, я уже рассказал о своей мысли Элис, которая, поначалу запротестовав, что не сможет бросить деда, даже если бы ей предложили такую работу, позволила священнику убедить себя, что у него нет никакого желания держать ее в заточении в своем доме до конца жизни.

– Нет, ты скажи папе, Уильям, – попросил я. – Ты управляющий имением, и он прислушается к твоему мнению в том, что касается дел.

Сам я стеснялся говорить об Элис. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, как мне нравилась мысль о том, что она приедет в Пенмаррик и будет вести хозяйство для всех нас. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, как приятно мне будет по вечерам после ужина обсуждать с ней текущие события и, может быть, гулять по усадьбе после обеда, когда у нее выдастся свободная минутка.

Папа сначала сказал, что Элис слишком молода, чтобы даже рассматривать ее кандидатуру на такой пост, но, пригласив ее на обед, чтобы обсудить вопрос, переменил свое мнение. После обеда, удивленный, он сказал:

– Она кажется способной, уверенной в себе девушкой. Она мне понравилась. Мы договорились, что я возьму ее на работу с полугодовым испытательным сроком, – это, по крайней мере, даст нам возможность дожить до свадьбы Марианы. А потом, если кого-либо из нас не устроит положение вещей, то мы расстанемся друзьями. – Джан-Иву он сказал: – Если ты позволишь себе хоть что-нибудь из того, что вытворял с миссис Холлингдейл, то получишь хорошую трепку, понятно? Мне уже надоели твои издевки над прислугой, терпение мое лопнуло.

– Фу! – грубо сказал ребенок, но папа ему это спустил. Несмотря на словесные угрозы, он почему-то не умел призвать Джан-Ива к порядку.

Вскоре после этого я отправился в школу на летний триместр и двенадцать недель узнавал о домашних делах только из писем Уильяма и папы. Мариана удостоила Пенмаррик краткосрочным визитом, чтобы обсудить подготовку к свадьбе, и папа привел ее в ярость, сказав, что, коль скоро Жанна и Элизабет будут подружками невесты, Джан-Иву следует предоставить возможность исполнить его голубую мечту стать пажом.

«Папа из кожи вон лезет, чтобы угодить паршивцу, – писал Уильям, – но мне кажется, что это ничуть не уменьшает врожденной нелюбви Джан-Ива к нему. Кстати – вот уж ты удивишься! – Джан-Ив теперь раз в неделю посещает мать и даже здоровается с ней. Это случилось потому, что Элис любит посещать утренние службы в церкви деда, а теперь, когда у меня есть ключи от новой машины, я каждую неделю вожу ее в Зиллан. Конечно же, Джан-Ив не мог устоять перед поездкой на автомобиле, – („И ты тоже“, – сухо подумал я), – поэтому он ездит с нами, но только при условии, что потом поздоровается с матерью. Папа был очень тверд на этот счет. Оказалось, мне совсем не неприятно видеть миссис Касталлак – разумеется, мы соблюдаем дистанцию, – а если ей не нравится со мной встречаться, то это ее проблема, не моя. Но по всей видимости, ей не очень противно, иначе бы она ходила на вечерние службы».

Но позднее он писал:

«Из-за миссис К. опять возникают неприятности. Мариана по поручению Ника попросила меня быть шафером на своей грандиозной свадьбе, что, надо сказать, мне польстило, и эту идею одобрили все, кроме Филипа и миссис К. Филип написал папе, что они не приедут на свадьбу, если шафером буду я, более того, если мы поселимся в городском доме, то они с мамой остановятся в гостинице. Поэтому, думается мне, придется сдаться. Жаль, не правда ли? Если вспомнить, как мама предоставляла свой дом Касталлакам в течение семи лет, то миссис К. могла бы и примириться на день-другой с нашим присутствием, но, по всей видимости, она не рассматривает ситуацию в таком свете».

Эти новости привели меня в ярость, и я написал Уильяму, поинтересовавшись, что папа сказал, получив письмо Филипа, но ответ был туманен: «Папа отложил решение вопроса и сейчас ссорится с Маркусом».

«Маркус разорился в Монте-Карло, – написал мне Уильям в мае, вскоре после своего двадцать первого дня рождения. – Бог его знает, что он там делал не в сезон! Предполагалось, что он где-то еще. Он прислал папе телеграмму, в которой просил денег. Папа разгневался, потому что Маркус уже третий раз попадает в подобную историю, и телеграммой велел ему возвращаться домой. Маркус же телеграфировал, что занял денег и не собирается никуда уезжать, потому что прекрасно проводит время. Папа был в ярости. Редко видел я его таким злым. Он немедленно отправил еще одну телеграмму, чтобы Маркус немедленно возвращался домой, если хочет вернуться осенью в Оксфорд, а Маркус телеграфировал, что не понимает, почему папа раздувает из этого такую историю. Папа отправил телеграмму: „БУДЬ ЛЮБЕЗЕН ПЕРЕСТАНЬ ТРАТИТЬ ЗАЕМНЫЕ ДЕНЬГИ НА ДОРОГИЕ ТЕЛЕГРАММЫ ТЧК ТВОЕ ПОВЕДЕНИЕ НАГЛО ДЕРЗКО СОВЕРШЕННО БЕЗОТВЕТСТВЕННО ТЧК ВОЗВРАЩАЙСЯ ПЕНМАРРИК ПЯТНИЦУ ИЛИ Я НЕМЕДЛЕННО ПРИЕДУ МОНТЕ КАРЛО И ТВОЕМУ ВЕЛИКОМУ ВОЯЖУ ПРИДЕТ КОНЕЦ КОТОРОМ НЕ БУДЕТ НИЧЕГО ВЕЛИКОГО ТЧК МАРК КАСТАЛЛАК“. Я помню телеграмму дословно, потому что мне пришлось ехать в Пензанс, чтобы ее отправить. Бедняга Маркус! Когда в пятницу он, разъяренный, приехал в Пенмаррик, у них с папой произошла ужасная ссора. Маркуса потом даже вырвало. Ты же знаешь, он терпеть не может сцен и неприятностей. Выяснилось, что он по уши влюбился в танцовщицу из французского кабаре в Монте-Карло и каждый день посылал ей две дюжины красных роз, а также поил и кормил ее в самых дорогих ресторанах, наивно полагая, что денег хватит…»

Возвращаясь в Пенмаррик на летние каникулы, я ожидал найти там натянутую атмосферу, но Маркус, по всей видимости, уже помирился с папой, и тот тоже забыл про ссору. Тем не менее я заметил, что Маркус все больше времени проводит с матерью. Он, как всегда, ездил туда с девочками на обед по субботам, но у него появилась еще и привычка ужинать там посреди недели и заезжать туда каждый раз, как он оказывался поблизости.

Я увидел миссис Касталлак на первой же воскресной утренней службе после своего возвращения. Я не видел, как она вошла, потому что у Уильяма и Элис была привычка приезжать рано, чтобы оказаться в первом ряду, но во время первого псалма я обернулся и заметил золотистую голову Филипа у дальней стены. Обернувшись еще раз, я заметил рядом с ним его мать. Она была в черном и на расстоянии выглядела почти молодой. Я не осмелился долго на нее глазеть, опасаясь встретиться взглядами, поэтому весь остаток службы старательно смотрел перед собой на алтарь.

Но всю службу ее присутствие беспокоило меня.

– Теперь тебе хоть немного нравится твоя мать? – спросил я Джан-Ива, когда он после еженедельного «Доброе утро, миссис Касталлак» вернулся к нам и мы шли к дому священника на обед.

– Нет, – сказал он, сделав гримасу. – Что это она обо мне так беспокоится? Ей это и в голову не приходило, пока папа не забеспокоился. Хоть бы они все пропали и оставили меня в покое. Лучше бы вместо них была моя старая няня. Она-то меня любила, а не притворялась, как остальные, потому что если бы она притворялась, то не спасла бы меня от мусорной корзины, когда я был маленьким.

– Опять ты со своей мусорной корзиной! – засмеялся я, а он показал мне язык и вприпрыжку побежал вперед, чтобы догнать Уильяма.

После обеда мы со священником играли в саду в шахматы, Элис ушла в дальний конец сада, чтобы срезать цветы для гостиной, а Уильям и Джан-Ив отправились на традиционную дневную прогулку по пустоши. Прошло некоторое время. Я уже начал думать, когда же Элис закончит ставить цветы в вазу и придет к нам, как нас неожиданно прервали. Боковая калитка у задней двери открылась, послышались легкие шаги, и в следующую секунду, подняв глаза, я увидел девушку, идущую к нам через лужайку. В руке ее качалась пустая корзинка.

Это была та самая девушка, которую мы с Хью видели весной верхом на лошади и сочли Ребеккой Рослин, двоюродной сестрой Элис.

Теперь она выглядела иначе, моложе. Волосы ее были заплетены в тугую косичку, а не развевались свободно по ветру, а клетчатое платье сурового покроя придавало ей сходство с девочкой. А еще оно было ей мало. Я с неудовольствием заметил, что она уже начинала походить на женщину, в яростном смущении вспомнил открытки Хью и почувствовал, как по щекам у меня медленно разливается румянец.

– A-а, добрый день, Ребекка! – сказал священник. – Еще сыр с фермы Деверол? Как мило со стороны твоей матери помнить о нас!

– Была еще курица, – сообщила девушка, – и яйца от курбентамок. Я отдала их кухарке. – Она говорила осторожно, словно прислушиваясь к себе, и бросала короткие взгляды в мою сторону.

Когда священник представил нас друг другу, я сразу понял, что она меня помнит.

– Здравствуйте, мисс Рослин, – произнес я, чуть заикаясь.

– Здравствуйте, мистер Парриш, – ответила она, оглянувшись, словно думала, что я пришел не один, и спросила: – А где же ваш друг?

– Вы имеете в виду того мальчика, с которым я был, когда мы встретились у утеса Кениджек в прошлую Пасху? Это мой кузен Хью Касталлак. Сегодня его со мной нет.

– Понимаю, – сказала она и потеряла ко мне интерес.

Я почувствовал необъяснимое разочарование. Когда Уильям и Джан-Ив вернулись с прогулки, Элис принесла лимонада и мы уселись на лужайке, чтобы насладиться солнцем.

Уильям, как я с завистью заметил, завел разговор с Ребеккой без всяких усилий. Они говорили о Морве, где она жила, а потом о Пензансе.

– Я учусь там в маленьком пансионе, – сказала девушка, и я опять заметил, что она очень четко выговаривает звуки, словно на уроке. – Это ужасно. Папаша не хотел, чтобы я там училась, но мама считает, что я должна научиться вышивать скатерти и говорить «спасибо» и «пожалуйста» по-французски.

Слово «папаша» в ее устах резануло мне ухо и напомнило, что ее отец – фермер.

– Тебе не нравится общаться с девочками твоего возраста? – мягко спросил священник.

– Не очень. Они почти все задаются, и я их не люблю.

– Мне тоже не нравятся девчонки, – немедленно сказал Джан-Ив. – Когда мы ходим на пляж, я всегда рушу песочные замки, которые они там строят.

– Мне надо будет попросить Элизабет, чтобы она как-нибудь разрушила парочку твоих, – пошутил Уильям и посмотрел на часы. – Ну что же, сэр, думаю, нам пора возвращаться в Пенмаррик…

– Уильям, мы должны остаться на чай! – воскликнула Элис. – Кухарка приготовила особенный пирог. Давай останемся.

В конце концов мы остались все и приятно провели время на лужайке. Первой засобиралась девушка. Она подобрала корзинку и встала на ноги.

– Мне надо идти, – сказала она. – Папа очень сердится, когда я опаздываю к чаю.

– Но ведь ты только что пила чай! – запротестовал Джан-Ив и добавил с завистью: – Но он об этом не знает. Понимаю. Ты получишь два чая, если промолчишь.

Она засмеялась:

– Я имела в виду поздний чай! Ужин! Или поздний обед, называй как хочешь! – Она повернулась к священнику. – Большое спасибо за чай, мистер Барнуэлл. Спасибо за лимонад, Элис.

– Мисс Рослин, – обратился к ней Уильям, – давайте мы подвезем вас домой. В машине много места, а нам все равно ехать домой через Морву.

– Спасибо, но не стоит вам беспокоиться…

– Да боже мой, это не составит нам никакого труда! А вам не придется предпринимать долгую прогулку, и вы не опоздаете на вашу вечернюю трапезу.

– Соглашайся, Ребекка, – поддержала его Элис. – Мы высадим тебя в конце аллеи.

– Правда? Мне бы не хотелось, чтобы папа подумал…

– Я знаю, – сказала Элис и повернулась, чтобы попрощаться с дедушкой.

Вскоре мы все сели в машину. Верх был опущен; я сел сзади, справа от меня сидел Джан-Ив, а слева – Ребекка. Элис устроилась впереди с Уильямом. Когда Джан-Ив локтями освободил себе достаточно места, чтобы прыгать позади Уильяма и выкрикивать ему в ухо слова поддержки, я обнаружил, что сижу слишком близко к Ребекке. Впрочем, она, казалось, не возражала против этого. Я со смущением почувствовал, как ее бедро, теплое и крепкое, прижалось к моей ноге, а когда украдкой окинул ее взглядом, то заметил некоторые особенности ее фигуры под детским клетчатым платьем. Мне стало жарко. Силясь направить мысли в другое русло, я решил попытаться любоваться природой или увлечься разговором.

– Как поживает твой брат, Ребекка? – спросила Элис. – Как девочки?

– Хорошо, спасибо. Пейшенс по-прежнему гуляет с Уиллом Прайдом. Они гуляют уже больше двух лет.

– Где гуляют? – спросил Джан-Ив.

– Это выражение означает «разделять чье-либо общество с целью возможного брака», – пояснил Уильям. – Не перебивай.

– Чарити хочет поступить служанкой на ферму Гернардз, но дядя Джаред не разрешает, потому что считается, что репутация молодого мистера Питера Уеймарка… – Она остановилась, и я увидел, как они с Уильямом переглянулись в зеркале автомобиля.

– Продолжай! – засмеялся Уильям. – Я не расскажу Питеру!

– Ну… – Ребекка смутилась. – Поскольку Чарити немного легкомысленна… Вы знаете мою двоюродную сестру Чарити Рослин, мистер Парриш?

– Нет, но благодаря вашим рассказам она меня очень заинтересовала. Она такая же хорошенькая, как и вы?

Они снова посмотрели друг на друга в зеркало, и щеки девушки стали ярко-пунцовыми.

– Пожалуйста, смотри на дорогу, Уильям, – досадливо сказала Элис. – Я не хочу свалиться в канаву.

– Саймон Питер по-прежнему страдает от астмы, – торопливо продолжила рассказ Ребекка, словно желая завуалировать комплимент Уильяма, и я услышал, что в ее голос опять прокрался корнуолльский акцент. Потом она прибавила, больше для Джан-Ива, чем для меня: – Это мой младший двоюродный брат. Ему девять лет, но столько ему не дашь, такой он маленький и болезненный.

– А мне в следующем месяце исполнится семь, – сообщил Джан-Ив. – И я никогда не болею.

– Бедный маленький Саймон Питер, – рассеянно сказала Элис. – Как жаль. А ведь его восемь сестер такие здоровые, рослые девочки. Может быть, он окрепнет, когда вырастет.

Машина въехала на кряж и медленно покатила вниз в приход Морва. Деревушка лежала в полумиле от нас, ее крошечная церквушка купалась в предзакатных лучах, а за деревней до самых утесов простирались поля и море. Стоял великолепный летний день.

– Как здорово! – неожиданно воскликнула Ребекка. – Я никогда раньше не ездила на машине. Это лучше, чем в коляске. Жаль, что… – Она замолчала.

Я взглянул на нее. Она смотрела на дорогу впереди, лицо ее побледнело.

Элис сказала коротко:

– Остановись здесь, Уильям, выпусти Ребекку.

– Нет! – закричала Ребекка и нырнула под сиденье, так что ее съежившееся в мягкий комочек тело прижалось к моим ногам. – Поезжайте в деревню! Не останавливайтесь! Если он увидит, что я выхожу из машины…

– Он тебя уже увидел, – сказала Элис. – Поздно. Он машет палкой.

Я был так занят прикосновением тела Ребекки, так оглушен своими ощущениями, что не сразу понял, что происходит. В замешательстве я огляделся, чтобы увидеть причину переполоха. Уильям к тому времени уже остановил машину, и я понял, что выбора у него просто не было: перед нами посреди дороги, широко расставив ноги, стоял худой, жилистый фермер лет сорока, с редкими седеющими волосами и сверкающими злобой голубыми глазами. Когда мотор смущенно заурчал на холостых оборотах, он пошел на нас и замахал большой палкой.

– Кто это? – зашипел Джан-Ив. – Что ему надо? Кто это?

– Мой дядя Джосс, – мрачно ответила Элис. – Как нам не повезло, Ребекка! Что бы нам такое придумать, как объяснить…

– Нет. – Ребекка возилась с дверной ручкой, но Уильям уже выпрыгнул из машины и быстрым шагом обходил ее, чтобы помочь девушке выйти.

Элис высунулась из машины.

– Добрый день, дядя Джосс! Мы просто подвозили Ребекку из дома священника. Вы знакомы с мистером Уильямом Парришем? Он управляющий в Пенмаррике.

Мужчина повернулся к Ребекке.

– Я тебе что говорил? – заорал он. – Разве я тебя не предупреждал, что, если ты хотя бы посмотришь на кого-либо из этих чертовых Касталлаков, я…

– Пожалуйста, дядя Джосс, – сказала Элис. – Позвольте мне взять вину на себя. Я упросила Ребекку согласиться, чтобы мы ее подвезли. Я…

– Замолчи! – Он опять повернулся к дочери. – Я тебя разве не предупреждал? Нет?

Ребекка натянуто произнесла:

– Мистер Парриш не из них, папуля. Он просто управляющий.

– Управляющий! Ты прекрасно знаешь, кто он, моя девочка, и нечего притворяться, что тебе неведомо то, что известно всей Морве, Зиллану и Сент-Джасту! Он такой же Касталлак, как и этот гадкий ублюдок на заднем сиденье!

– Не понимаю, о чем ты, папуля.

– Черт подери, девочка, ты родилась и выросла на ферме! Не притворяйся, что не понимаешь, о чем я говорю!

– Прости, папуля. Пожалуйста, прости. Я не хотела сделать ничего дурного. – Ребекка дрожала.

Я уже собирался выпрыгнуть из машины, чтобы защитить ее от таких чудовищных нападок, когда Уильям вежливо произнес:

– Мне очень жаль, что вы так расстроены поведением вашей дочери, мистер Рослин. Позвольте мне подтвердить слова Элис и повторить, что вина целиком лежит на нас, а не на мисс Рослин. Она поначалу и правда отказывалась, но мы убедили ее сопровождать нас против ее воли. Мисс Рослин, позвольте принести свои извинения за то, что мы доставили вам столько неприятностей. Пожалуйста, простите нас. До свидания, мистер Рослин. – И, не произнеся более ни единого слова, он повернулся к мужчине спиной и быстрым шагом пошел к водительскому сиденью.

– И не смей больше приближаться к моей дочке! – заорал мужчина нам в спину, когда Уильям отпустил тормоз. – Оставь ее в покое!

Мы поехали вниз по холму в Морву.

Джан-Ив продолжал твердить:

– Кто это был? Почему он был так груб? Что он хотел сказать? Почему он нас не любит?

– Мне очень жаль, Уильям, – сказала Элис, когда мы повернули на запад к Сент-Джасту. – Я приношу свои извинения.

– Дорогая Элис, за что тебе извиняться? Это же не твоя вина.

– Да, но он был так отвратительно груб…

– Помилуй боже! – мягко сказал Уильям. – Стану я расстраиваться из-за всякой глупости потому лишь, что злобный корнуолльский фермер наорал на меня в такой чудесный мирный июльский день! Мне все равно. Да и какая разница? Мы все знаем, что он неприятный человек и фанатично ненавидит всех Касталлаков. Мне только жаль Ребекку, вот и все. Уверен, он доставит бедной девчонке массу неприятностей.

– Уильям, – не отставал Джан-Ив. – Уильям, я не понимаю. Что он хотел сказать, когда…

– Он просто грубил, Джан-Ив. Он нас ненавидит. Так что нам лучше всего просто забыть эту историю.

– Но что он хотел сказать, когда… Уильям, ты что, Касталлак? Разве твоя фамилия не Парриш?

– Черт побери! – вырвалось у меня, настолько я был раздосадован его настойчивостью. – Когда ты перестанешь задавать вопросы?

– Но он сказал…

– Да, сказал, – произнес Уильям. – Нет, моя фамилия не Касталлак, Джан-Ив, но, раз уж ты спрашиваешь, я скажу тебе правду. Мне кажется, что не надо ничего скрывать от детей. Я тебе не двоюродный брат, а сводный. У нас один отец, но разные матери.

– Уильям! – закричал я. Я не мог перенести, что Элис это слышит. Вся сцена неожиданно превратилась в кошмар. – Прекрати, Уильям, замолчи!

– Ничего страшного, – возразил Уильям. – До Элис доходят слухи, как и до всех остальных. Уверен, что она давно все знает.

– Но… – Я не мог продолжать.

Раздавленный, я откинулся на сиденье и плотно закрыл глаза, чтобы не видеть лица Элис. Но я все-таки услышал ее голос. Она сказала:

– Пожалуйста, Адриан, не расстраивайся. Для меня это не имеет никакого значения.

– Погодите, – захотел уточнить сообразительный Джан-Ив. – Как интересно! Разве папа не был женат на твоей матери?

– Нет. Поэтому наша фамилия не Касталлак.

– Понимаю, – сказал удовлетворенный Джан-Ив. – Это как у кухарки Беллы и помощника конюха Дейви. Как здорово! Я рад! Я всегда знал, что ты слишком хороший, чтобы быть просто кузеном.

Он развалился на сиденье и начал изводить Уильяма вопросами о Джоссе Рослине.

Как только мы приехали в Пенмаррик, я отправился в свою комнату и заперся там. Я чувствовал себя измученным и несчастным. Сначала мне пришлось лицезреть в церкви миссис Касталлак, а потом, словно этого было недостаточно для одного дня, я вынужден был вытерпеть унизительную сцену с Джоссом Рослином. Когда я устало повалился на кровать, единственной моей мыслью было: «И как папа мог думать, что незаконнорожденность – не порок?» И на меня нахлынула безысходная тоска по Алленгейту и маме.

Я попытался представить себе будущее. Может быть, когда я поступлю в Оксфорд, папа разрешит мне проводить каникулы там или в лондонском доме, но до начала моего первого триместра в Оксфорде было еще два года. До октября 1914 года мне оставалось лишь переносить по возможности более стойко испытующие взгляды, шепоток сплетен и все несчастья, происходящие оттого, что мне приходится жить в Пенмаррике. Но в 1914 году я буду свободен; в 1914 году я начну жизнь с чистого листа на новом месте. Меня одолевало нетерпение. Схватив карандаш и бумагу, я нарисовал огромных размеров календарь, совсем такой же, как тот, что когда-то давно, в Алленгейте, был у Филипа, и повесил его на стену, чтобы можно было вычеркивать дни.