Наследство Пенмаров Ховач Сьюзен

– Кто такая Гризельда?

– А, жуткая старая карга, – небрежно ответил Хью. – Ей по крайней мере девяносто. Кажется, она была когда-то маминой няней.

– В прошлую субботу мы очень мило провели время на ферме, – сказала Элизабет. – На поздний завтрак выпили немного бузинного вина и ели лучшие медовые бисквиты, какие мне приходилось пробовать.

– Честное слово, Лиззи, – сказала Мариана, подняв глаза от своего ежедневного письма жениху в Лондон, – ты когда-нибудь думаешь о чем-нибудь, кроме своего желудка?

– А мама обрадовалась твоей помолвке, Мариана? – поинтересовался Хью.

– Пришла в восторг. Она была так мила! Сказала, что у меня очень красивые руки, как раз для бриллиантов, и…

Я уже начал порядком уставать от бриллиантового кольца Марианы.

– …И еще она сказала, что очень довольна: для меня это весьма подходящая партия. Мне кажется, что папа поступил с ней не очень хорошо, как вы считаете? Конечно, у него были свои причины, чтобы чинить ей всякие препятствия для встреч с нами в Алленгейте, но… все равно она должна прийти на новогодний бал, который папа дает для Ника и для меня, и, конечно же, она должна познакомиться с Ником, как только он приедет в Пенмаррик после Рождества… Хотя все это будет немного неловко. Как я поведу Ника на эту ужасную ферму? Жаль, что мама живет там.

– Я тоже не могу этого понять, – согласился Хью. – Трудно себе представить, чтобы женщина с таким тонким вкусом и утонченными манерами могла предпочесть ферму Пенмаррику. Боже милостивый, там даже нет настоящей уборной! Мягко говоря, ужасающе примитивное сооружение.

– Мама могла бы прийти на чай в Пенмаррик, чтобы познакомиться с Ником, – предложил Маркус. – Это разрешило бы проблему и не создало бы ни для кого неловкой ситуации. Не думаю, что папа будет возражать.

– Какая хорошая мысль! Я поговорю с ним об этом за ужином.

Когда мы остались одни, я спросил Уильяма:

– Нам ведь не надо будет с ней знакомиться, правда?

– С миссис Касталлак? Конечно же нет! Мы вот что сделаем: когда Филип привезет ее на чай, поедем в Зиллан навестить священника. Он милый старикан, а его внучка Элис Пенмар что-то вроде нашей приемной двоюродной сестры. Ее отец был приемным сыном Жиля Пенмара, который жил здесь до папы, а ее мать – единственной дочерью священника. Они оба умерли, поэтому Элис воспитывали бабушка и дедушка, но миссис Барнуэлл, ее бабушка, тоже недавно скончалась, и Элис теперь сама ведет хозяйство. Она классная. Не красотка, но веселая. Мне кажется, она тебе понравится.

– Сколько ей лет? – с подозрением спросил я, потому что девушки по-прежнему смущали меня и их компания мне не нравилась.

– Она моего возраста! – засмеялся Уильям. – Слишком стара для тебя! Не беспокойся, я не собираюсь вас сводить. Она, может быть, заглянет в Пенмаррик на этой неделе, чтобы повидаться с Марианой, так что у тебя будет возможность увидеть ее.

– У меня сейчас нет желания ни с кем встречаться, – упрямо сказал я. – Лучше я побуду один: не хочу напрягаться и заводить знакомства.

И, несмотря на старания Уильяма переубедить меня, первые дни после приезда в Пенмаррик я провел в одиночестве. Я гулял по усадьбе, спускался в крохотную бухту под террасой, обследовал пару пещер, но потом погода испортилась, скалы окутало туманом, и у меня пропало желание выходить из дому. Я постоянно поддерживал огонь у себя в комнате и проводил долгие часы, читая романы Энтони Троллопа[8] из папиной библиотеки.

Я оставался один даже на Рождество. В Пенмаррике устроили замечательное празднество на корнуолльский лад, но я по-прежнему чувствовал себя чужим, аутсайдером, которого преследовало чувство обособленности, поэтому как можно больше держался в тени. Все остальные веселились как могли. Уильям и Маркус один или два раза напились и гонялись за горничными под омелой; вскоре они начали часто уезжать по вечерам в Сент-Джаст, а то даже в Зеннор или Зиллан, чтобы выпить в пабе, и нередко возвращались в Пенмаррик глубокой ночью.

Я по-прежнему проводил время у себя в комнате или иногда отправлялся в одиночестве на короткие прогулки и все время со слезами на глазах вспоминал прежние рождественские праздники в Алленгейте с мамой.

В Пенмаррике бывало много гостей. С фермы Гернардз в Зенноре приезжал молодой Питер Уеймарк; Джордж и Обри Карнфорт с сестрой Фелисити приезжали из Карнфорт-Холла, который располагался между Пензансом и Маразионом. Вечеринки, приглашения, ответные визиты случались то и дело, но я игнорировал их все без исключения.

– Поедем, – говорил Уильям. – Пожалуйста! Почему ты не хочешь? Послушай, никто не знает о…

– Дело совсем не в этом, – отвечал я.

– Они думают, что мы просто какие-то бедные родственники, в которых есть кровь Пенмаров! Никто не думает, что папа…

– Все равно. Терпеть не могу вечеринки и не хочу ни с кем встречаться.

– Но вечеринки – это весело, Адриан! Девушки – это здорово! Ты так много упускаешь!

Я упрямо качал головой и еще глубже прятался в свою скорлупу.

К счастью, после Рождества из Лондона приехал жених Марианы Николас де Леонард, и все, развлекая его, были слишком заняты, чтобы беспокоиться обо мне. Но Джан-Ив, не то что я, не находил удовольствия в том, что его игнорируют, и однажды утром сердито признался мне, что его тошнит, оттого что «этот глупый лорд» отнимает у Уильяма все время.

– Хоть бы он уехал, забрал с собой Мариану и никогда больше не возвращался, – мрачно добавил он. – Терпеть не моту их обоих.

– Тебе что, из всей семьи нравится только Уильям? – спросил я в отчаянии. – Неблагоразумно не любить никого, кроме него!

– Почему? – возразил Джан-Ив. – Маркус всегда велит мне пойти поиграть, как только я подхожу к нему; Мариана смотрит на меня так, словно я дохлая морская звезда, которую вынесло на пляж; Хью ни разу не сказал мне ничего, кроме слова «привет»; Жанна глупа; Элизабет съедает всю мою еду, а ты всегда пытаешься завладеть вниманием Уильяма и увести его от меня. Ты такой же плохой, как и лорд, и тоже мне не нравишься. А папу я не люблю, потому что он привез их всех сюда без моего разрешения, и новую няню я тоже не люблю, потому что она бьет меня тапкой, и старую гувернантку Картрайт не люблю, потому что она отстала от жизни. Мне нравилась старая няня, – неожиданно прибавил он, – няня, которая у меня была до того, как они сюда приехали. Но она пила джин и должна была уйти. И папа опять не спросил моего мнения. Я пошел в ее комнату и увидел, что она собирает вещи. Я сказал, что убегу вместе с ней, но она сказала, что я не должен этого делать, хотя мне кажется, что ей хотелось, чтобы я убежал, потому что она плакала. Бедная няня! А пить джин – очень плохо?

– Очень, – сказал я и попытался от него избавиться, но он присосался ко мне как пиявка.

– А ты видел моего брата Филипа? Лично я не видел и не собираюсь. Он живет с ней. Ее я ненавижу больше всех на свете. Я никогда в жизни не захочу ее видеть. Никто не заставит меня с ней познакомиться.

– А почему ты ее не любишь? – Я не знал, что еще сказать.

– Потому что не люблю! – Он огляделся с таинственным видом, потом схватил меня за руку и притянул поближе. – Ну, знаешь, как когда видишь на полу мусор, ты поднимаешь его и бросаешь в мусорную корзину?

– Ну да, разумеется.

– Так вот это-то она со мной и сделала. Мне было четыре месяца, она взяла меня, принесла к няне и сказала: «Выброси его!» Но няня не выбросила. Няня спрятала меня и ухаживала за мной. Я знаю, это правда, потому что няня мне рассказывала.

– Не могу поверить, чтобы твоя мама могла сказать…

– Но ведь она ушла, ведь ушла? – настаивал мальчик. – И не вернулась. Она думала, что няня выбросила меня в корзину для мусора. Иначе почему она не приходила, чтобы меня проведать? И я никогда не приду проведать ее. Завтра она придет, чтобы познакомиться с глупым лордом, и папа говорит, что я должен при этом присутствовать, но я не пойду. Я пойду с тобой и Уильямом на чай к священнику в Зиллан.

Но папа предвидел реакцию Джан-Ива на визит миссис Касталлак и запер его в комнате, чтобы он не сбежал.

– Бедняга, – сказал Уильям, когда мы тряслись по неровной дороге в сторону Зиллана.

В Зиллане я никогда прежде не был. Это был приход на пустоши к востоку от Сент-Джаста и к югу от Морвы, и, к своему удивлению, я обнаружил, что эта деревенька в суровом корнуолльском стиле по-своему привлекательна, а у церкви имеется прекрасная нормандская башня.

– Там похоронен наш дедушка, – сказал Уильям, – и наш старший сводный брат, который был бы всего на несколько месяцев моложе меня, если бы остался в живых.

Я не ответил, поэтому он сказал мне резко:

– Ради бога, Адриан, ну развеселись хоть чуть-чуть! Надеюсь, ты не собираешься и за чаем сидеть в мрачном молчании, а то мне будет ужасно неловко. Ну встряхнись же немного, вот так, молодец. Терпеть не могу, когда у тебя плохое настроение.

– Прости. – Я вздохнул. – Но иногда жизнь кажется такой ужасной.

– А мне она кажется очень увлекательной, – сказал Уильям. – Не волнуйся, она не вечно будет казаться ужасной! Скоро она тебе опять понравится.

Мы подъехали к дому священника, привязали лошадей и направились к крыльцу. Когда мы подходили, передняя дверь открылась и тоненькая, худенькая девушка лет двадцати, с темными глазами, острым носом и умным ртом, заулыбалась нам с порога.

– Добрый день, – сказала Элис Пенмар приятным контральто. – Как я рада видеть вас обоих! – И она посмотрела на меня тем пристальным, заинтересованным взглядом, который я запомнил и которого впоследствии боялся.

– Элис, – сказал Уильям, – позволь мне представить тебе моего брата, Адриана Парриша. Адриан – мисс Элис Пенмар.

– Здравствуй, – вежливо произнес я.

– Наконец-то! – воскликнула Элис. – Я все думала, когда же ты снизойдешь до светских визитов в окрестные дома. Честно говоря, даже начала сомневаться в твоем существовании! Приходя в Пенмаррик навестить Мариану или Маркуса, я никогда не вижу тебя даже краешком глаза. Не понимаю, почему ты прятался. Мне ты кажешься не только очень симпатичным, но даже приветливым – какое облегчение! Я боялась, что у тебя какой-нибудь страшный дефект, о котором никто из вежливости не говорит.

Я покраснел. На меня напала стеснительность. Я постарался улыбнуться.

– Входи, – приветливо пригласила Элис, – познакомься с дедушкой.

Мы прошли в большую старомодную гостиную, и священник поднялся нам навстречу. Ему было, по моему мнению, лет семьдесят, но его худое тело было ловким, а глаза светились живостью. У него были необыкновенные глаза, глубоко посаженные и лучистые.

– Дедушка, – сказала Элис, – познакомься с Адрианом Парришем.

Он посмотрел на меня и все понял. Я увидел, как расположение ко мне мелькнуло у него в глазах, хотя он тут же потушил этот блеск. Я не слишком похож на отца, но, уж не знаю как, он все понял.

– Как мило с твоей стороны, что ты пришел, – сказал он, взял меня за руку и улыбнулся, словно встретил давно потерянного друга. – Какая приятная неожиданность!

В ответ я тоже улыбнулся. Мне очень хотелось спросить его, почему он так обрадовался, увидев меня, но я понимал, что время для таких вопросов еще не пришло, что их можно будет задать, только когда мы останемся одни.

Словно читая мои мысли, он сказал:

– Нам попозже нужно будет о многом поговорить. Мне хочется все о тебе узнать. – А когда он протянул руку и тронул за плечо, я почувствовал себя так, словно после долгого путешествия я добрался домой, словно наконец понял порядок и не был больше один.

Позднее он сказал мне:

– Касталлаки заходили сюда несколько раз после приезда. Они все так хвалили вашу маму. Должно быть, она была замечательной женщиной.

– Да, – сказал я. – Была.

Элис стояла у окна, показывая Уильяму фотографии, которые она сделала во время поездки в Сент-Ивс. Они смеялись.

Я неловко заметил:

– Она была… очень хорошим человеком.

– Марку повезло, что у него был такой хороший человек, чтобы присматривать за детьми. Я знаю Марка… вашего опекуна… очень давно. С тех пор, как он был в возрасте Уильяма.

– Правда?

– Да, он был несчастливым молодым человеком. Он знавал трудные времена. Но он был сильным. Он выжил. Высокая выживаемость в крови у Пенмаров, и ваш опекун не был исключением.

– Наверное, – сказал я, – жизнь иногда настолько отвратительна, что приходится быть сильным, чтобы выжить.

– Боже мой! Ты говоришь так, словно испытал все муки ада! Жизнь действительно была так плоха?

Это заставило меня призадуматься.

– Нет, – пришлось мне наконец признаться. – Если не считать смерти мамы, мне очень везло. И я это знаю. Просто я чувствую себя таким подавленным от… несправедливости мира. Так нечестно, что людям приходится страдать ни за что или за что-нибудь, в чем они не виноваты. В мире столько зла и несправедливости, а со времени смерти мамы мне особенно невыносимо думать, что я так мало могу сделать. В сущности, мне кажется, что все, что я могу сделать, – это уйти из мира и притвориться, что зло и страдание не существуют.

– Но это не поможет ни тебе, ни кому-либо еще! – Священник с жаром наклонился ко мне. Его глаза были такими темными и блестящими, что я не смог отвести взгляд. – Нужно идти навстречу этим вещам с открытым забралом! Противостоять им! Не прятать голову в песок, надеясь, что они сами, стоит лишь пожелать, исчезнут. Мир покажется тебе гораздо лучше, но только если ты сам внесешь свой вклад, потому что люди пассивные, апатичные, не связавшие себя обязательствами, не приносили добра никакому делу. Не уходи в себя, считая, что мир слишком отвратителен, что тебе нет в нем места! Иди в мир, займи в нем свое место и больше не замирай от страха.

После этого я решил, что впредь буду ходить в церковь в Зиллане. Все в Пенмаррике посещали церковь в Сент-Джасте, ближайшей шахтерской деревушке, папа чувствовал особую обязанность ходить в приходскую церковь как самый большой землевладелец в приходе, но, когда я попросил его позволения посещать церковь в Зиллане, он не возражал. На самом деле, как мне показалось, он был рад, что священник мне настолько понравился, и добавил, что тот был очень добр к нему много лет назад после смерти его отца.

Единственным препятствием моему намерению была миссис Касталлак. Ее ферма находилась в приходе Зиллан, и я вскоре услышал, что она никогда не пропускает утренней воскресной службы. Мне было неприятно узнать, что она принадлежит к пастве мистера Барнуэлла, но, вдохновленный разговором в доме священника, я решительно сказал себе, что ее присутствие на утренних службах не помешает мне – по крайней мере, не должно помешать. Но больше, чем миссис Касталлак, меня беспокоил Филип, потому что, я был уверен, он мог подумать, будто, появившись в церкви в Зиллане, я хочу затеять с ним ссору, а мне не хотелось никаких неприятных сцен. Наконец я решил посещать не утренние, а вечерние службы, и все вышло превосходно. Еще до конца рождественских праздников я дважды побывал на вечерней службе в Зиллане, и каждый раз священник приглашал меня после службы в дом на ужин. Поначалу я очень стеснялся, особенно Элис, но она своим быстрым, легким разговором без труда заставила меня почувствовать себя с ней легко, и во время моего второго визита мне уже понравилось с ней разговаривать. Мы говорили о романах Энтони Троллопа и обсуждали характер Фердинанда Лопеса в его романе «Премьер-министр».

– Привлекательный негодяй, – говорила Элис. – Удивительно, как много девушек влюбляются в никуда не годных мужчин. Странная вещь – любовь.

– Да, должно быть, это так, – сказал я серьезно и покраснел, когда она засмеялась.

– Какой ты милый! – сказала она в свойственной ей открытой, резковатой манере и погладила меня по голове, словно мне было шесть, а не шестнадцать лет.

Мне кажется, именно тогда я впервые почувствовал юношеское увлечение.

Поскольку она была очень открытым человеком, я вскоре узнал ее мнение об очень многих предметах. Ее глубоко интересовали текущие события, и хотя она всегда жила в глухой деревушке, далеко от Лондона, все же намного больше меня знала о современной политике, социальных вопросах и других актуальных вещах. В своем желании подражать папиной любви к истории я всегда больше интересовался прошлым, нежели настоящим, но теперь все переменилось. Элис открыла мне, что сегодняшние события – это завтрашняя история, и я жадно принялся читать газеты, пытаясь соответствовать ее знаниям и придать большую основательность нашим разговорам.

Я узнал, что Элис придерживалась либеральных взглядов, была поклонницей сэра Эдуарда Грея, министра иностранных дел, несмотря на то что его недавно критиковали за политику, которая прошлым летом подвела Англию слишком близко к войне.

– Но ведь иногда надо занимать твердую позицию, – говорила Элис. – Особенно в отношениях с немцами. Как можно говорить об их умиротворении, если они только и делают, что строят дурацкие подводные лодки и бросают вызов нашему превосходству. Я рада, что Черчилль сейчас в Адмиралтействе, – по крайней мере, у него правильные идеи о том, что надо увеличивать флот, чтобы немцы нас не превзошли. На этом посту он будет намного лучше, чем на посту министра внутренних дел, да, и он, и этот ужасный Ллойд Джордж! Когда я думаю о том, как они вели себя в вопросе о праве женщин на голосование…

Тогда-то я и узнал, что в вопросах суфражизма Элис была более радикальна, чем многие либеральные члены парламента.

– Ты на самом деле думаешь, что всем женщинам надо предоставить право голосовать? – спросил с сомнением я, выросший на папином убеждении, что женщинам не место в политике.

– А почему бы и нет? – ответила Элис. – А ты считаешь правильным либо справедливым, что человека дискриминируют за то, что он не в силах изменить?

– Конечно же нет! – с чувством воскликнул я, думая о своей незаконнорожденности, и неожиданно для себя стал приверженцем суфражизма. И все же во мне оставалось еще довольно старых убеждений, поэтому я добавил: – Но мне кажется, суфражистки заходят слишком далеко. Неудивительно, что Черчилль и Ллойд Джордж потеряли терпение.

– К несчастью, – согласилась Элис, – в любом деле всегда есть фанатики, и именно они становятся широко известными. Нет, хотя мне и не нравится отношение Черчилля, я бы не напала на него с хлыстом, как та женщина на днях. Это только убеждает людей в том, что женщинам нельзя разрешать голосовать ни при каких обстоятельствах.

– Да и что женщинам делать с правом голоса? – сказал я, возвращаясь к своим консервативным убеждениям. – Возьми, к примеру, Мариану. Ей абсолютно все равно, имеет она право голосовать или нет. Все, о чем она думает, – это брак с лордом, жизнь в Лондоне и идиотское кольцо с бриллиантом.

Но Элис, которая считалась подругой Марианы, была достаточно осторожна, чтобы критиковать ее. Я заметил, что характер Марианы всегда приукрашивали, а поскольку Элис мало говорила о Филипе, то я решил, что и он не был у нее в фаворе. В сущности, единственным человеком, которого Элис открыто не любила, была миссис Касталлак, и вскоре я получил кое-какие сведения, о которых никогда не упоминал ни один из моих сводных братьев и сестер.

– У меня есть тетя, – сказала мне Элис. – Ее звали мисс Кларисса Пенмар, и она была воспитана в Пенмаррике, но вышла замуж за фермера, одного из приемных сыновей миссис Касталлак от ее первого брака, за Джосса Рослина. Теперь у них одна из самых больших ферм в Морве. Брат Джосса Джаред и его семья жили на ферме Рослин после брака миссис Касталлак и вашего опекуна – они были арендаторами, и Джаред считал, что дом будет принадлежать ему до конца жизни за номинальную плату…

– Это была пятилетняя аренда, Элис, дорогая! – сказал священник, котрый вошел в комнату как раз в тот момент, когда Элис произносила свою последнюю фразу. – И миссис Касталлак подождала, пока не пройдет третий срок, выселив его только тогда!

– Да, но все равно это был плохой поступок, дедушка! К счастью для Джареда, Адриан, его брат Джосс купил ему ферму и землю в Морве, поэтому все окончилось хорошо, но если бы у Джосса не было денег тети Клариссы…

– Элис, дорогая! Незачем в это вдаваться…

– Да, но, дедушка, она ведь отдала ему все свои деньги, когда они поженились, ведь правда?

– Это не наше дело, дорогая, ты знаешь так же хорошо, как и я.

Мне было жаль, когда я не смог более проводить воскресные вечера в доме священника в Зиллане, – в середине января я уехал в школу и вернулся в Пенмаррик только в конце марта. Когда я в следующий раз увидел Корнуолл, весна была уже в разгаре, обочины дорог полыхали цветами, и солнце освещало блеклый пейзаж вплоть до самого темного, блестящего моря.

Следуя установившейся традиции, Маркус несколько месяцев провел за границей, а в сентябре вернулся в Англию на свадьбу Марианы; когда я приехал в Пенмаррик в конце марта, он был в Париже. Мариана отправилась в Лондон, чтобы провести светский сезон в городском доме со своей дуэньей, папа тоже был в отъезде в городе по свадебным делам. В Пенмаррике Жанна и Элизабет обсуждали платья подружек невесты, а Джан-Ив, который не собирался оставаться в стороне, приставал ко всем с требованием сделать его одним из пажей, несущих шлейф невесты. В отсутствие папы Уильям был так занят делами усадьбы, что я мало его встречал. Вскоре, когда Хью вернулся из Харроу и возобновил ежедневные поездки на ферму, мне прискучило одиночество, и однажды, скорее от скуки, чем по какой-либо другой причине, я осторожно поехал за ним через пустошь в Зиллан.

Мне было любопытно посмотреть на ферму, которую миссис Касталлак предпочла Пенмаррику. По всей видимости, это была необычная ферма. Я не собирался идти до самых ее стен, но мне казалось, что будет интересно объехать ее на некотором расстоянии, к тому же мне надоело читать, а погода так и звала выйти на улицу.

Я отправился следом за Хью. Выезжая из Сент-Джаста, по пути к Морве, да и свернув налево и поехав по горной тропке, ведущей к пустоши, он ни разу не обернулся.

Полуразвалившийся указатель у тропки гласил: «К Чуну, Зиллану и шахте Динг-Донг», и неожиданно я оказался в самом сердце Корнуолла. Раздолье пустоши дышало памятью об исчезнувшей цивилизации, пик утеса Кениджек возносился черным гранитом в безоблачное небо. Мы ехали и ехали, местность была дикой, доисторической, заброшенной. Вереск и папоротник-орляк перешептывались под соленым ветром с моря, а вдалеке, под нами, на побережье выделялись мыс Пендин и моторные дома Оловянного Берега.

Мы добрались до конца горного кряжа. Вид оттуда был удивительный. На юг – до горы Сент-Майкл, поблескивающей в просторе залива Маунтс, на север – до Морвы и моря, на восток – до моторного дома шахты Динг-Донг, а на запад – до могучей крестовины утеса Кениджек. Прямо напротив меня, еще дальше по кряжу, Хью и его лошадь, казалось, медленно таяли за нагромождением изъеденных ветром скал.

Я удивился, но, когда подъехал поближе, понял, в чем дело. Там, на холме, находился старинный форт с еще крепкими каменными стенами, и я неожиданно вспомнил, как однажды за ужином отец рассказывал о «замке», который все еще стоит на горном кряже у Чуна.

Я осторожно пробирался среди вереска к стенам замка.

Там были внутреннее и внешние кольца. Я въехал во внутреннее кольцо, предполагая, что у него два выхода и что Хью въехал в один и выехал из другого. Но я ошибся. В тот момент, когда я привязывал лошадь в центре внутреннего кольца, позади меня холодно прозвучал голос Хью:

– Какого черта ты меня преследуешь!

Я развернулся в седле. Он уже спешился и вместе с лошадью стоял в тени стены. Я тоже спешился и повернулся к нему.

– Прости, – с готовностью сказал я. – Я не собирался за тобой шпионить, я понял, что ты поехал на ферму. А мне было скучно, хотелось проехаться, поэтому я решил посмотреть, куда ты поедешь. Кстати, что это? Замок Чун?

– Да, – сказал Хью, который был безразличен к истории. – Он самый. – Он улыбнулся своей широкой, очаровательной улыбкой. – Почему ты не сказал мне, что хочешь прогуляться? Поехали бы вместе.

– Я… подумал, что тебе, может быть, хочется побыть одному.

– Ну вот еще! Это ты любишь одиночество, не я! Я рад тебя видеть. Послушай, поехали на ферму вместе! Сегодня Филип повез маму в Пензанс, а я туда еду только потому, что Гризельда обещала приготовить пирог по случаю начала каникул. Поедем, поможешь мне одолеть его!

Я смущенно произнес:

– Может, не стоит?

– Да поехали! Мама и Филипп, наверно, уже полчаса как уехали. Слушай, не глупи, ты что, думаешь, я пригласил бы тебя, если бы хоть на минуту мог предположить, что они там? Мне не больше твоего хочется, чтобы Филип на меня наорал!

– Хорошо, – сдался я. – Если ты уверен…

– Абсолютно. Поехали, это всего лишь вниз по холму, в долину, и я уже почти чувствую запах пирога! Завтракали же сто лет назад!

Мы вывели лошадей из замка, вновь сели верхом и поехали с холма в долину внизу.

– Вон ферма арендаторов, – сказал Хью. – Она принадлежала Джареду Рослину. Он жил на хозяйской ферме, когда мама обитала в Пенмаррике. Когда договор с ним истек, она выкупила у него и ферму арендаторов, потому что не хотела, чтобы он торчал у нее под носом. Да и дом был бы для него слишком мал. У него и его жены восемь дочерей и один сын. Восемь девчонок! Можешь себе такое представить? У них у всех такие смешные имена: Целомудрие, Верность, Воздержание!..

– Не может быть, Хью!

– Ну, тогда, значит, Вера, Надежда и Благотворительность![9]

Мы засмеялись.

– А сейчас Джаред Рослин ведь в Морве?

– Да, у него и его брата Джосса фермы рядом. У Джосса мешки денег, но он ни на что не тратится, только на помощь брату. Мама говорила, что его жена когда-то была леди, но сейчас этого по ней не скажешь. Мама их не любит. У них вражда.

– Вражда?

– Да, Джосса Рослина никто не любит. Он настоящий ублюдок. – Хью закашлялся. – Прости, старина, вырвалось. Не хотел тебя обидеть.

Но я думал уже о другом.

– Кажется, жена Джосса выросла в Пенмаррике? Почему она вышла за фермера?

– Amor vincit omnia[10], – важно произнес Хью, – во всяком случае, так говорят.

– А у них есть дети?

– Девочка. Я видел ее однажды, очень давно, еще до того, как переехал в Алленгейт.

На горизонте показалась ферма, и я с удивлением обнаружил, что она красива. Над шиферной крышей поднимались пастельного цвета трубы, а под крышей в утреннем солнце купались стены приятного серого оттенка; у крыльца росли кусты жимолости и вьющейся розы.

Привязав лошадей у конюшни, мы прошли через двор к задней двери.

– Гризельда! – заорал Хью, входя в старомодную кухню. – Гризельда! Где мой пирог?

Послышался топот. Появилась служанка, с виду слабоумная, и произнесла нечто нечленораздельное.

– Привет, Энни, – сказал Хью. – Гризельда приготовила мне пирог?

В дальнем конце кухни открылась дверь. Старая карга в черном платье и черной шали прошаркала в комнату.

– Гризельда, – спросил Хью, – ты испекла?..

Она произнесла что-то резкое, и я с ужасом увидел, что ее палец нацелен на меня. Она говорила с таким сильным корнуолльским акцентом, что я ее не понимал.

– A-а, это мой школьный друг, – пояснил Хью, пуская в ход свой дар врать без запинки. – Он остановился в Пенмаррике.

Старая карга побагровела и принялась на него орать. Я наблюдал за этой сценой с беспокойством, но одновременно был заинтригован поведением старухи; она вела себя вовсе не как прислуга, а скорее как хозяйка дома.

– Глупости, Гризельда, – спокойно произнес Хью. – Не понимаю, о чем ты. Пирог готов? Если готов, я съем его на улице.

Старая карга что-то пробурчала и покачала головой. Хью повернулся ко мне:

– Он будет готов через несколько минут. Пойдем, я покажу тебе дом.

Я молча последовал за ним по коридору. Закрыв дверь, он сообщил:

– Она догадалась, кто ты.

– Что? – Я похолодел. – Но каким образом?

– Бог ее знает. Не беспокойся, если она проговорится маме, я скажу, что она ошиблась, что это был Обри Карнфорт. Вы примерно одного роста и телосложения… Ну что ж, вот холл, а вот гостиная…

Я пошел вслед за ним в комнаты. Они были красивы, со старинной, солидной мебелью, простор радовал глаз. Все содержалось в безупречной чистоте и порядке.

– Какой прекрасный дом, – проговорил я с искренним восхищением. – Он нравится мне гораздо больше, чем Пенмаррик. Такой теплый, уютный и спокойный.

– Странно! А мне здесь совсем не нравится, я предпочитаю Пенмаррик! Там гораздо больше цивилизации, тебе не кажется?

– Потому что там оборудована пара современных ватерклозетов?

– Да, приходится признать, что водопровод – большое преимущество. – Хью говорил совершенно серьезно. Казалось, он совсем не замечал очарования фермы. – Хочешь посмотреть комнаты наверху?

– А можно? Я бы взглянул.

Комната Филипа смотрела окнами на пустошь. На столе у окна лежали несколько книг по истории Корнуолльского Оловянного Берега, включая том об истории шахты Левант. Я взял ее и перелистнул несколько страниц, но Хью уже вышел в коридор, поэтому я положил книгу и последовал за ним. Миссис Касталлак занимала приятную комнату рядом, со старомодной кроватью возле окна и с огромным шкафом вдоль стены.

Я огляделся.

– Какие смешные часики! – воскликнул я, подойдя к каминной полке. – Они мне нравятся! Не знаешь, откуда они?

– Никакого понятия, – сказал Хью. – Они тебе действительно нравятся? Мне кажется, они ужасны… Иди сюда, полюбуйся видом. Правда замечательный?

Мы вместе полюбовались видом и вернулись на кухню. Пирог был готов. Мы вышли с ним на улицу, нашли уединенный уголок у каменной стены и уселись за ранний обед.

Пирог оказался необычайно вкусным. Вскоре Хью принес сидра, а когда мы закончили обед, то легли на спину и смотрели, как легкие облачка плывут по голубому небу.

Хью уснул.

Я встал и пошел искать хоть какой-нибудь нужник, но, поскольку поиски оказались тщетными, просто зашел за амбар. Потом вернулся к дому и заглянул на кухню. В доме никого не было видно. Я вошел, нервничая, и снова побродил по этим красивым комнатам, легко проводя пальцами по мебели. Никто мне не мешал. Я поднялся наверх, и под моими ногами заскрипели половицы. Дверь в комнату миссис Касталлак была приоткрыта. Я подошел к окну, потом к кровати, потом к камину. Часики все тикали на каминной полке. Я дотронулся до них и невольно обернулся, словно ожидая, что кто-то за мной наблюдает, но никого не было, только на подоконнике пела птичка, и на ветру чуть колыхались занавески.

Я вышел, вошел в комнату Филипа, взял в руки книгу о шахте Левант. К моему удивлению, она оказалась интересной. Я сел и принялся читать. Минуты летели, утро переходило в полдень.

Я как раз подумал, что пора возвращаться к Хью, когда услышал, как хлопнула дверь.

Я встал, положил книгу и вышел в коридор.

Из холла послышался мужской голос:

– Может быть, ты оставила ее наверху.

Но это был не Хью. Это был Филип.

Я прирос к месту от ужаса, на лбу проступил пот, а Филип добавил:

– Пойду посмотрю.

Мне захотелось убежать. Я в ужасе оглядел закрытые двери, но паника была столь велика, что я не мог решить, в какой комнате укрыться.

А потом заговорила она. Голос ее был низким и тихим, похожим на звук прибоя, разбивающегося о пляж внизу:

– Не беспокойся, дорогой. Я сама ее найду. Мне кажется, я знаю, где она.

Я не мог дышать. Сердце стучало так сильно, что заболела грудь. Я все еще не мог двигаться, но, когда ступеньки заскрипели у нее под ногами, я неожиданно понял, что делать. Я прошел к началу лестницы. Я решил ее встретить. Внизу голос Филипа говорил:

– Интересно, где же Хью? Он сказал, что утром приедет. Пойду спрошу Гризельду…

Я увидел ее. Она взглянула на меня, и я вспомнил ее холодные голубые глаза, которые впервые увидел много лет назад в ресторане в Брайтоне. Они расширились, ее рука подлетела к горлу, и я услышал всхлип страха. Словно перед нею было привидение.

Она произнесла имя, мужское имя, знакомое мне, но, прежде чем я успел вымолвить хоть слово, мимо нее по ступенькам ко мне пронесся Филип с криком:

– Ты, ублюдок, убирайся отсюда! Убирайся, убирайся, убирайся!..

Я пошел вниз. Она повернулась, пропустила меня, а я сказал:

– Простите. Я не собирался приходить. Простите.

Она захлопнула дверь гостиной.

– Чертов ублюдок! – все еще орал Филип. – Если ты еще хоть раз сунешь сюда нос…

Хью стоял в холле. Его глаза были того же холодного голубого цвета.

– Он предложил мне зайти, – сказал я Филипу дрожащим голосом. – Он сказал, что все будет в порядке. Он сказал…

– Совершеннейшее вранье, – сказал Хью. – Ты сам на этом настоял. Ты ехал за мной всю дорогу до Чуна. – Он повернулся к Филипу. – Я сделал все, что мог, чтобы отвадить его, но…

– Лжец! – заорал я. – Маленький, отвратительный…

Филип ударил меня в челюсть. Я отлетел к шкафу, поднялся и прошел к передней двери, доковылял до крыльца и побежал по дорожке. Воздух был напоен запахами трав, солнце мирно светило с прозрачного южного неба.

Я обернулся.

Я заметил ее лицо в окне гостиной, прежде чем она отступила за занавеску. Оно было бледное, искаженное, словно она плакала, и, вслепую пробираясь к конюшне, я размышлял: была ли она расстроена только потому, что я был незаконным отпрыском ее мужа, или на одну ужасную секунду ей показалось, что призрак моего деда Лоренса Касталлака вернулся из мира мертвых, чтобы напомнить ей о прошлом.